Страница:
— Давайте вместо убийства вашего дедушки рассмотрим вопрос послания в прошлое. Будем исходить из предположения о том, что приемник — там, в прошлом, — может быть соединен, скажем, с переключателем. Если сигнал приходит из будущего, то на этот случаи переключатель запрограммирован так, чтобы отключить передатчик раньше, чем сигнал будет подан. В этом и заключается парадокс.
— Согласен, — Петерсон наклонился вперед. Он чувствовал себя вовлеченным в дискуссию, несмотря на все свои сомнения. Ему нравилось, как ученые формулируют проблему, мысленно продумывая эксперимент, укрепляя фундамент науки. Социальные же вопросы всегда более запутанны, а их решение приносит меньше удовлетворения. Может быть, поэтому они редко разрешались однозначно.
— Вся трудность в том, что нет переключателя на два положения — “включено” и “отключено” — без всяких промежуточных позиций.
— Знаете, давайте не будем. Что вы скажете о комнатном выключателе, с помощью которого я зажигаю свет?
— Хорошо. Вы переводите этот выключатель из одного положения в другое. При этом в течение какого-то времени он оказывается в промежуточном положении.
— Я могу переключить очень быстро.
— Правильно, но вы не можете довести время переключения до нуля. Кроме того, чтобы перевести выключатель из одного положения в другое, вы должны приложить к нему некоторый импульс. В самом деле, можно подобрать такое усилие, что он застрянет в промежуточном положении, можете попробовать. Иногда такое случается. Выключатель застревает на полпути между двумя конечными позициями.
— Отлично, согласен, — нетерпеливо сказал Петерсон. — Но какое отношение это все имеет к тахионам? Я хотел спросить, что в этом нового?
— Новое в рассуждении об этих процессах — посылки и получении сообщения — в том, что они рассматриваются как единый замкнутый контур. Например, вы посылаете в прошлое: “Отключите передатчик”. Теперь подумайте о переключателе, перемещающемся в положение “отключено”. Это напоминает волну, которая движется из прошлого в будущее. Передатчик переводится из положения “включено” в положение “отключено”. Ну а теперь это — будем называть его “волной информации” — движется из прошлого в будущее. В результате первоначальный сигнал не посылается.
— Правильно. Парадокс.
Маркхем улыбнулся и со значением поднял вверх указательный палец. Он явно наслаждался собственными объяснениями.
— Это еще не все! Давайте подумаем о тех отрезках времени, которые заключены в этот замкнутый контур. Причина и следствие в этом контуре не имеют никакого значения. Они всего лишь события. Теперь, когда выключатель движется в положение “отключено”, волна информации движется в сторону будущего. При этом сигналы от передатчика становятся все слабее и слабее, по мере того как переключатель приближается к положению “отключено”. В результате по мере ослабления импульса передатчика ослабевает и поток тахионов.
— Ага. — До Петерсона наконец дошло. — Значит, приемник, в свою очередь, получает все более слабые сигналы из будущего? А усилие нажима на выключатель ослабевает потому, что сигнал из будущего в прошлое становится все слабее. Поэтому он медленнее движется к положению “отключено”…
— В том-то и дело. Чем ближе переключатель подходит к положению “отключено”, тем медленнее он движется. Информационная волна движется в будущее, а обратно — подобно отражению — движется поток тахионов.
— И чего же мы достигнем?
— Допустим, что переключатель приближается к положению “отключено”, и поток тахионов становится все слабее. Переключатель не может дойти до положения “отключено”, и так же, как в случае с комнатным выключателем, вернется в положение “включено”. Но чем ближе он будет подходить к положению “включено”, тем сильнее будет работать передатчик, находящийся в будущем…
— ..и тем мощнее будет поток тахионов, — закончил за него Петерсон. — И при этом переключатель снова начнет перемещаться от “включено” к “отключено”, то есть застрянет где-то посередине.
Маркхем откинулся назад и допил портер. Его загар, ослабленный хмурой кембриджской зимой, пошел морщинками, когда он улыбнулся своей обычной кривой улыбкой.
— Переключатель будет колебаться относительно середины пролета между двумя крайними положениями.
— Никакого парадокса.
— Как сказать… — Маркхем почти незаметно пожал плечами. — Логических противоречии здесь нет. Но мы все-таки не знаем, что означает это промежуточное положение. Действительно, при этом парадокса не наблюдается. Можно в данном случае убедительно формализовать явление квантово-механическими выкладками, однако что именно выдаст настоящий эксперимент, мы не знаем.
— А почему?
— Эксперименты не проводятся, — покачал головой Маркхем. — У Ренфрю на это нет ни времени, ни денег.
Петерсон сделал вид, что не услышал скрытой критики, а может быть, он ее просто вообразил. Ясно, что работа в этой области прекращена много лет назад. Маркхем просто констатировал факт. Петерсон подумал о том, что ученый более склонен к простому изложению фактов, чем к заявлениям, рассчитанным на определенный эффект. Чтобы сменить тему разговора, Петерсон спросил:
— А то, что переключатель застрянет посередине, не помешает передаче информации в 1963 год?
— Видите ли, наше представление о причине и следствии — просто иллюзия. Маленький эксперимент, который мы с вами обсуждаем, представляет собой случайный замкнутый контур. В нем, то есть в замкнутом контуре, нет ни начала, ни конца. Именно это подразумевали Вилер и Фейнман, когда требовали, чтобы наше описание выглядело логически непротиворечивым. В физике главенствует логика, а не причина и следствие. Попытки упорядочить протекание каких-либо процессов — всего лишь наше восприятие. Очень приятная и привычная нам точка зрения, как я полагаю, но законы физики не считаются с ней. Новая концепция времени, которую мы сейчас принимаем, может рассматриваться как комплекс полностью взаимосвязанных событий, она непротиворечива. Мы считаем, что движемся вместе со временем, но это не так.
— Но ведь мы с вами знаем, что события происходят именно сейчас, а не в прошлом и не в будущем.
— Когда это сейчас? Если мы говорим “сейчас” — это значит в данное мгновение, — то снова все пойдет по кругу. Каждое мгновение может получить название “сейчас”, когда в это мгновение что-то происходит. Сложность в том, как измерять скорость перехода от одного мгновения к другому. Ответ только один — никак. Вы никак не можете измерить промежутки между двумя последующими мгновениями. С какой скоростью проходит время?
— Ну, эта скорость… — Петерсон замолчал и задумался.
— Так как все-таки время движется? Со скоростью одна секунда в секунду! В физике нет сколько-нибудь мыслимой системы отсчета, с помощью которой можно измерять течение времени. Значит, нет и движения времени. Время, существующее в нашей Вселенной, не движется.
— Но тогда… — Петерсон поднял палец, чтобы скрыть свою растерянность, и нахмурился. И сразу же откуда-то появился управляющий, излучая готовность к услугам.
— Слушаю вас, сэр. — Управляющий засуетился, торопясь выполнить заказ лично.
Петерсону нравилось разыгрывать такие маленькие сценки. Подобная реакция окружающих на проявление минимума власти была привычной старой игрой, но все же он при этом в какой-то степени тешил свое тщеславие.
— Но вы все-таки верите, что эксперимент Ренфрю имеет смысл? — спросил Петерсон” повернувшись к Маркхему. — Знаете ли, весь этот разговор о замкнутых контурах и о переключателях, которые не могут замкнуть свои контакты…
— Конечно, это сработает.
Маркхем принял от управляющего кружку темного портера. Управляющий аккуратно поставил эль перед Петерсоном.
— Сэр, я хотел бы принести свои извинения… Петерсон, которому не терпелось услышать ответ Маркхема, нетерпеливо махнул рукой.
— Не стоит, все в порядке, — сказал он быстро. Маркхем с любопытством наблюдал за поспешным отступлением управляющего.
— Очень эффектно. Этому обучают в лучших школах?
— Конечно, — улыбнулся Петерсон. — Сначала лекции, потом практические занятия в самых известных ресторанах. Важно научиться правильно владеть кистью руки.
Маркхем отсалютовал кружкой пива. После недолгой паузы он продолжил:
— Вилер и Фейнман не заметили только одного, а именно: если вы посылаете в прошлое сообщение, которое не связано с отключением передатчика, то при этом не возникает никаких проблем. Например, я хочу сыграть на скачках и решаю послать результаты скачек моему другу так, чтобы он успел поставить на выигравшую лошадь. Находясь в прошлом, мой друг ставит на эту лошадь и получает деньги. Однако это не влияет на исход скачек. Потом мой друг передает мне часть денег. Фактически я могу все организовать так, что получу деньги уже после передачи информации.
— Здесь парадокса нет.
— Правильно. Значит, вы можете изменить прошлое, но только в том случае, если не будете пытаться создать парадокс. Если же вы попытаетесь, то эксперимент зависнет где-то посередине.
— А что из этого получится? — нахмурился Петерсон. — Каким станет мир, если вы будете его изменять?
— Этого никто не знает, — спокойно ответил Маркхем. — Никто никогда не пытался этого делать.
— До сего времени не было тахионовых передатчиков.
— И кроме того, не было причины добраться до прошлого.
— Давайте начистоту. Как Ренфрю собирается действовать, чтобы избежать возникновения парадокса? Если он передаст им большое количество информации, то он и решат проблему, и тогда у него не будет причины посылать туда сообщение.
— Вот в этом-то и весь фокус. Нужно избежать парадокса, или вы застрянете со своим экспериментом, подобно тому, как выключатель может застрять между двумя крайними положениями. Поэтому Ренфрю пошлет им порцию жизненно необходимой информации, достаточную, чтобы начать исследование, но недостаточную для того, чтобы решить проблему полностью.
— Но как это отразится на нашем существовании? Изменится ли наш мир?
Маркхем в задумчивости пожевал нижнюю губу.
— Мы окажемся в несколько ином положении. Состояние океана не будет столь ужасающим.
— Но каково его сегодняшнее состояние? Я имею в виду для нас, находящихся здесь? Нам известно, что с океаном творится неладное.
— Известно? Откуда нам знать, что это не результат того эксперимента, который мы собираемся провести? Иными словами, если бы Ренфрю не существовал и если бы он не готовил эксперимент, может быть, картина мира еще сильнее ухудшилась? Проблема случайных замкнутых контуров состоит в том, что наше понятие о времени не позволяет нам их воспринимать. Но мы можем опять представить себе застрявший в промежуточном положении переключатель.
Петерсон покачал головой, как бы пытаясь лучше усвоить эту информацию.
— Знаете, это трудно осмыслить.
— Да, это похоже на попытку завязать время узлами, — согласился Маркхем. — То, о чем я вам говорил, — это изложение физической сути математических построений. Мы знаем, что тахионы существуют. А вот насколько значимо для нас их существование — неизвестно.
Петерсон оглядел зал “Причуды”, теперь уже полупустой.
— Странно думать обо всем этом как о результате тех действий, которые мы еще не предприняли. Все скручивается, как хороший ковер. — Он замолчал, задумавшись о прошлом, о тех временах, когда захаживал сюда поесть. — А эта угольная плита давно здесь стоит?
— Давно, по всей видимости. Она представляет собой что-то вроде фирменной марки: обогревает помещение зимой и стоит дешевле, чем газ или электричество. К тому же на ней можно готовить в любое время дня, а не только в те часы, когда подают электроэнергию. Да и вообще плита, в которой горит огонь, радует посетителей, пока они ждут своего заказа.
— Да, уголь — традиционное топливо старой Англии, — пробормотал Петерсон скорее самому себе, чем Маркхему. — Хотя, конечно, он занимает много места.
— Когда вы здесь учились в университете?
— В 70-х годах. Я редко приезжал сюда с тех пор.
— Многое тут изменилось?
Петерсон улыбнулся своим воспоминаниям.
— Я бы сказал, что мои комнаты остались почти такими же. Тот же живописный вид на реку. А вот одежда от сырости стала покрываться плесенью… — Он покачал головой, как бы отгоняя воспоминания. — Я скоро возвращаюсь в Лондон.
Они протиснулись сквозь толпу студентов и вышли на улицу. После полутьмы паба летнее солнце ослепило их. Они немного постояли на узком тротуаре, привыкая к яркому свету. Пешеходы обходили их по мостовой, а велосипедисты, звоня изо всех сил, объезжали пешеходов. Собеседники повернули налево и пошли в сторону Кингз-Парейд. На углу, напротив церкви, они остановились, чтобы взглянуть на витрину книжного магазина “Боуз энд Боуз”.
— Вы не против, если я загляну на минутку? — спросил Петерсон. — Мне нужно кое-что посмотреть.
— Я тоже зайду. Люблю книжные магазины. “Боуз энд Боуз” был так же заполнен посетителями, как и “Причуда”, но здесь говорили тихо. Петерсон и Маркхем осторожно пробирались между группками студентов в черных мантиях и пирамидами выставленных книг. Петерсон показал на одну из незаметных стоек в глубине магазина.
— Вы это видели? — спросил он у Маркхема, беря книгу.
— Холдрен? Нет, я ее еще не читал, хотя и знаком с автором. Она хорошо написана? — Маркхем взглянул на название, тисненное красными буквами на черном фоне обложки: “География бедствия: геополитика вымирания людей”, Джон Холдрен. В нижнем правом углу размещалась маленькая средневековая гравюра, на которой улыбался скелет с косой. Маркхем принялся перелистывать книгу, потом задержался на одной из страниц и начал читать.
— Взгляните на это, — сказал он, протягивая книгу Петерсону. Петерсон пробежал глазами таблицу и кивнул.
1984-1996 Ява 8.750.000
1986 Малайя 2.300.000
1987 Филиппины 1.600.000
1987 по данным Конго 3.700.000
1989 Индия 68.000.000
1990 Колумбия, Эквадор, Гондурас 1.600.000
1991 Доминиканская Республика 750.000
1991 Египет, Пакистан 3.800.000
1993 Юго-Восточная Азия в целом 113.500.000
Маркхем даже слегка присвистнул от удивления:
— Эти цифры правильные?
— Увы. В лучшем случае они приуменьшены. Петерсон прошел в глубь магазина. Там, примостившись на высоком стуле, молоденькая девушка вводила данные в машину автоматических расчетов. Свисавшие со лба (белокурые волосы скрывали ее лицо. Петерсон исподтишка наблюдал за ней, перелистывая книги. Великолепные ножки. Одета по последней моде под пейзанку, хотя этот стиль ему не нравился; на шее искусно повязан голубой шарф “Либерти”. На вид лет девятнадцать, худощава и, надо полагать, останется такой еще долгое время. Как будто почувствовав его взгляд, девушка подняла голову и посмотрела на него в упор. Он продолжал рассматривать ее. Да, лет девятнадцать, очень хорошенькая и знающая себе цену. Она соскользнула со стула и, прижимая к груди какие-то бумаги, как бы защищаясь, спросила:
— Чем могу быть полезна?
— Еще не знаю, — ответил он со слабой улыбкой, — сможете ли. Я обращусь, если потребуется помощь.
Она восприняла это как увертюру к флирту, отвернулась и бросила через плечо хрипловатым голосом:
— Тогда дайте мне знать.
Петерсон решил, что этот метод действует на местных парней безотказно. Девушка посмотрела на него долгим взглядом из-под длинных ресниц, улыбнулась и гордо пронесла свою великолепную фигуру через магазин. Петер-сон наслаждался. Сначала он подумал, что в ее кокетстве есть что-то серьезное, но потом решил, что она слишком хороша для него. Однако от ее улыбки у Петерсона мгновенно поднялось настроение, он сразу нашел нужную книгу и пошел искать Маркхема.
Продавщица стояла спиной к нему, разговаривая с подругами. Девушки смеялись и ели Петерсона глазами. Наверняка они сказали ей, что он за ними наблюдает. Она действительно была очень хорошенькой. Неожиданно он принял решение. Маркхем перелистывал сборник научной фантастики.
— У меня тут несколько поручений, — сказал Петер-сон. — Не могли бы вы пойти и сказать Ренфрю, что я приду через полчаса?
— Конечно, — ответил Маркхем.
Петерсон проследил, как Грэг молодцеватой походкой вышел из магазина и исчез за поворотом аллеи под названием “Школьная”, затем снова посмотрел на девушку. Она уже занялась обслуживанием какого-то студента. Он наблюдал за ее отработанными приемчиками: чтобы выписать чек, наклониться вперед чуть больше, чем нужно, — так, чтобы студент мог заглянуть в вырез блузки, затем выпрямиться с совершенно безразличным лицом. Студент взял обернутую в белую бумагу книгу и с растерянным видом вышел из магазина. Петерсон перехватил взгляд девушки и поднял руку. Она заперла кассовый аппарат и подошла к нему.
— Ну, — спросила она, — вы решились?
— Думаю, да. Я беру эту книгу. И, может быть, вы поможете мне кое в чем еще? Вы живете в Кембридже, не так ли?
— Да. А вы?
— Я из Лондона. Работаю во Всемирном Совете.
Ему сразу же стало стыдно за себя. Сказать ей так — все равно что палить из пушки по воробьям. В этом нет ничего поэтического. Сейчас все ее внимание сосредоточилось на нем, и он мог использовать ситуацию.
— Не могли бы вы порекомендовать мне здесь какой-нибудь приличный ресторан?
— С удовольствием. Здесь есть “Голубой медведь”, а также ресторан с французской кухней в Гранчестере — “Маркиз”. Считается, что там неплохо кормят. А еще есть новый итальянский ресторан “Иль Павоне”.
— Вам приходилось обедать в каком-либо из них?
— Да нет… — Она слегка покраснела. Петерсон понял, что ей неловко в этом признаваться. Он хорошо знал, что девушка назвала три самых дорогих ресторана. Тот, который ему больше всего нравился, она не упомянула. Он был не столь роскошный, но цены там вполне приемлемые и кормили хорошо.
— Какой бы вы предпочли, если бы пришлось выбирать?
— “Маркиз”. Там очень красиво.
— В следующий раз, когда я приеду из Лондона и вы окажетесь свободны, я буду счастлив, если вы согласитесь отобедать со мной в этом ресторане. — Он улыбнулся. — Знаете, очень скучно ездить одному и обедать в одиночестве.
— Правда? — она даже задохнулась от волнения. — О, я хотела сказать… — Она отчаянно старалась скрыть свою радость от одержанной победы. — Да, я с большим удовольствием…
— Великолепно. Если бы вы сообщили мне номер своего телефона…
Она заколебалась, и Петерсон решил, что у нее нет телефона.
— Но если вам почему-либо неудобно, я мог бы просто подойти к магазину пораньше.
— Это лучше всего, — сказала она, ухватившись за спасительную возможность выйти из неловкого положения.
— Я с нетерпением буду ждать встречи. Он расплатился за книгу и, покинув “Боуз энд боуз”, повернул в сторону Рыночной площади. Сквозь торцовые окна магазина Петерсон увидел, что она советуется с подругами. “Да, это оказалось не так трудно, — подумал он. — Господи, я даже не спросил, как ее зовут!"
Петерсон пересек площадь и двинулся по Питти Кьюре с вечно спешащими и озабоченными покупателями, идущими сюда с противоположной стороны, от церкви. Через открытые ворота церкви виднелась зеленая лужайка, разбитая на аккуратные квадраты, а за ней — бордюр из цветов возле серой стены, ограждающей дом настоятеля. В воротах сидел, читая газету, привратник. Группа студентов изучала какой-то бюллетень на доске объявлений. Петерсон продолжил свой путь. Он повернул на аллею Хобсона и наконец нашел то, что искал, — “Фостер и Джагг. Торговля углем”.
Глава 10
— Согласен, — Петерсон наклонился вперед. Он чувствовал себя вовлеченным в дискуссию, несмотря на все свои сомнения. Ему нравилось, как ученые формулируют проблему, мысленно продумывая эксперимент, укрепляя фундамент науки. Социальные же вопросы всегда более запутанны, а их решение приносит меньше удовлетворения. Может быть, поэтому они редко разрешались однозначно.
— Вся трудность в том, что нет переключателя на два положения — “включено” и “отключено” — без всяких промежуточных позиций.
— Знаете, давайте не будем. Что вы скажете о комнатном выключателе, с помощью которого я зажигаю свет?
— Хорошо. Вы переводите этот выключатель из одного положения в другое. При этом в течение какого-то времени он оказывается в промежуточном положении.
— Я могу переключить очень быстро.
— Правильно, но вы не можете довести время переключения до нуля. Кроме того, чтобы перевести выключатель из одного положения в другое, вы должны приложить к нему некоторый импульс. В самом деле, можно подобрать такое усилие, что он застрянет в промежуточном положении, можете попробовать. Иногда такое случается. Выключатель застревает на полпути между двумя конечными позициями.
— Отлично, согласен, — нетерпеливо сказал Петерсон. — Но какое отношение это все имеет к тахионам? Я хотел спросить, что в этом нового?
— Новое в рассуждении об этих процессах — посылки и получении сообщения — в том, что они рассматриваются как единый замкнутый контур. Например, вы посылаете в прошлое: “Отключите передатчик”. Теперь подумайте о переключателе, перемещающемся в положение “отключено”. Это напоминает волну, которая движется из прошлого в будущее. Передатчик переводится из положения “включено” в положение “отключено”. Ну а теперь это — будем называть его “волной информации” — движется из прошлого в будущее. В результате первоначальный сигнал не посылается.
— Правильно. Парадокс.
Маркхем улыбнулся и со значением поднял вверх указательный палец. Он явно наслаждался собственными объяснениями.
— Это еще не все! Давайте подумаем о тех отрезках времени, которые заключены в этот замкнутый контур. Причина и следствие в этом контуре не имеют никакого значения. Они всего лишь события. Теперь, когда выключатель движется в положение “отключено”, волна информации движется в сторону будущего. При этом сигналы от передатчика становятся все слабее и слабее, по мере того как переключатель приближается к положению “отключено”. В результате по мере ослабления импульса передатчика ослабевает и поток тахионов.
— Ага. — До Петерсона наконец дошло. — Значит, приемник, в свою очередь, получает все более слабые сигналы из будущего? А усилие нажима на выключатель ослабевает потому, что сигнал из будущего в прошлое становится все слабее. Поэтому он медленнее движется к положению “отключено”…
— В том-то и дело. Чем ближе переключатель подходит к положению “отключено”, тем медленнее он движется. Информационная волна движется в будущее, а обратно — подобно отражению — движется поток тахионов.
— И чего же мы достигнем?
— Допустим, что переключатель приближается к положению “отключено”, и поток тахионов становится все слабее. Переключатель не может дойти до положения “отключено”, и так же, как в случае с комнатным выключателем, вернется в положение “включено”. Но чем ближе он будет подходить к положению “включено”, тем сильнее будет работать передатчик, находящийся в будущем…
— ..и тем мощнее будет поток тахионов, — закончил за него Петерсон. — И при этом переключатель снова начнет перемещаться от “включено” к “отключено”, то есть застрянет где-то посередине.
Маркхем откинулся назад и допил портер. Его загар, ослабленный хмурой кембриджской зимой, пошел морщинками, когда он улыбнулся своей обычной кривой улыбкой.
— Переключатель будет колебаться относительно середины пролета между двумя крайними положениями.
— Никакого парадокса.
— Как сказать… — Маркхем почти незаметно пожал плечами. — Логических противоречии здесь нет. Но мы все-таки не знаем, что означает это промежуточное положение. Действительно, при этом парадокса не наблюдается. Можно в данном случае убедительно формализовать явление квантово-механическими выкладками, однако что именно выдаст настоящий эксперимент, мы не знаем.
— А почему?
— Эксперименты не проводятся, — покачал головой Маркхем. — У Ренфрю на это нет ни времени, ни денег.
Петерсон сделал вид, что не услышал скрытой критики, а может быть, он ее просто вообразил. Ясно, что работа в этой области прекращена много лет назад. Маркхем просто констатировал факт. Петерсон подумал о том, что ученый более склонен к простому изложению фактов, чем к заявлениям, рассчитанным на определенный эффект. Чтобы сменить тему разговора, Петерсон спросил:
— А то, что переключатель застрянет посередине, не помешает передаче информации в 1963 год?
— Видите ли, наше представление о причине и следствии — просто иллюзия. Маленький эксперимент, который мы с вами обсуждаем, представляет собой случайный замкнутый контур. В нем, то есть в замкнутом контуре, нет ни начала, ни конца. Именно это подразумевали Вилер и Фейнман, когда требовали, чтобы наше описание выглядело логически непротиворечивым. В физике главенствует логика, а не причина и следствие. Попытки упорядочить протекание каких-либо процессов — всего лишь наше восприятие. Очень приятная и привычная нам точка зрения, как я полагаю, но законы физики не считаются с ней. Новая концепция времени, которую мы сейчас принимаем, может рассматриваться как комплекс полностью взаимосвязанных событий, она непротиворечива. Мы считаем, что движемся вместе со временем, но это не так.
— Но ведь мы с вами знаем, что события происходят именно сейчас, а не в прошлом и не в будущем.
— Когда это сейчас? Если мы говорим “сейчас” — это значит в данное мгновение, — то снова все пойдет по кругу. Каждое мгновение может получить название “сейчас”, когда в это мгновение что-то происходит. Сложность в том, как измерять скорость перехода от одного мгновения к другому. Ответ только один — никак. Вы никак не можете измерить промежутки между двумя последующими мгновениями. С какой скоростью проходит время?
— Ну, эта скорость… — Петерсон замолчал и задумался.
— Так как все-таки время движется? Со скоростью одна секунда в секунду! В физике нет сколько-нибудь мыслимой системы отсчета, с помощью которой можно измерять течение времени. Значит, нет и движения времени. Время, существующее в нашей Вселенной, не движется.
— Но тогда… — Петерсон поднял палец, чтобы скрыть свою растерянность, и нахмурился. И сразу же откуда-то появился управляющий, излучая готовность к услугам.
— Слушаю вас, сэр. — Управляющий засуетился, торопясь выполнить заказ лично.
Петерсону нравилось разыгрывать такие маленькие сценки. Подобная реакция окружающих на проявление минимума власти была привычной старой игрой, но все же он при этом в какой-то степени тешил свое тщеславие.
— Но вы все-таки верите, что эксперимент Ренфрю имеет смысл? — спросил Петерсон” повернувшись к Маркхему. — Знаете ли, весь этот разговор о замкнутых контурах и о переключателях, которые не могут замкнуть свои контакты…
— Конечно, это сработает.
Маркхем принял от управляющего кружку темного портера. Управляющий аккуратно поставил эль перед Петерсоном.
— Сэр, я хотел бы принести свои извинения… Петерсон, которому не терпелось услышать ответ Маркхема, нетерпеливо махнул рукой.
— Не стоит, все в порядке, — сказал он быстро. Маркхем с любопытством наблюдал за поспешным отступлением управляющего.
— Очень эффектно. Этому обучают в лучших школах?
— Конечно, — улыбнулся Петерсон. — Сначала лекции, потом практические занятия в самых известных ресторанах. Важно научиться правильно владеть кистью руки.
Маркхем отсалютовал кружкой пива. После недолгой паузы он продолжил:
— Вилер и Фейнман не заметили только одного, а именно: если вы посылаете в прошлое сообщение, которое не связано с отключением передатчика, то при этом не возникает никаких проблем. Например, я хочу сыграть на скачках и решаю послать результаты скачек моему другу так, чтобы он успел поставить на выигравшую лошадь. Находясь в прошлом, мой друг ставит на эту лошадь и получает деньги. Однако это не влияет на исход скачек. Потом мой друг передает мне часть денег. Фактически я могу все организовать так, что получу деньги уже после передачи информации.
— Здесь парадокса нет.
— Правильно. Значит, вы можете изменить прошлое, но только в том случае, если не будете пытаться создать парадокс. Если же вы попытаетесь, то эксперимент зависнет где-то посередине.
— А что из этого получится? — нахмурился Петерсон. — Каким станет мир, если вы будете его изменять?
— Этого никто не знает, — спокойно ответил Маркхем. — Никто никогда не пытался этого делать.
— До сего времени не было тахионовых передатчиков.
— И кроме того, не было причины добраться до прошлого.
— Давайте начистоту. Как Ренфрю собирается действовать, чтобы избежать возникновения парадокса? Если он передаст им большое количество информации, то он и решат проблему, и тогда у него не будет причины посылать туда сообщение.
— Вот в этом-то и весь фокус. Нужно избежать парадокса, или вы застрянете со своим экспериментом, подобно тому, как выключатель может застрять между двумя крайними положениями. Поэтому Ренфрю пошлет им порцию жизненно необходимой информации, достаточную, чтобы начать исследование, но недостаточную для того, чтобы решить проблему полностью.
— Но как это отразится на нашем существовании? Изменится ли наш мир?
Маркхем в задумчивости пожевал нижнюю губу.
— Мы окажемся в несколько ином положении. Состояние океана не будет столь ужасающим.
— Но каково его сегодняшнее состояние? Я имею в виду для нас, находящихся здесь? Нам известно, что с океаном творится неладное.
— Известно? Откуда нам знать, что это не результат того эксперимента, который мы собираемся провести? Иными словами, если бы Ренфрю не существовал и если бы он не готовил эксперимент, может быть, картина мира еще сильнее ухудшилась? Проблема случайных замкнутых контуров состоит в том, что наше понятие о времени не позволяет нам их воспринимать. Но мы можем опять представить себе застрявший в промежуточном положении переключатель.
Петерсон покачал головой, как бы пытаясь лучше усвоить эту информацию.
— Знаете, это трудно осмыслить.
— Да, это похоже на попытку завязать время узлами, — согласился Маркхем. — То, о чем я вам говорил, — это изложение физической сути математических построений. Мы знаем, что тахионы существуют. А вот насколько значимо для нас их существование — неизвестно.
Петерсон оглядел зал “Причуды”, теперь уже полупустой.
— Странно думать обо всем этом как о результате тех действий, которые мы еще не предприняли. Все скручивается, как хороший ковер. — Он замолчал, задумавшись о прошлом, о тех временах, когда захаживал сюда поесть. — А эта угольная плита давно здесь стоит?
— Давно, по всей видимости. Она представляет собой что-то вроде фирменной марки: обогревает помещение зимой и стоит дешевле, чем газ или электричество. К тому же на ней можно готовить в любое время дня, а не только в те часы, когда подают электроэнергию. Да и вообще плита, в которой горит огонь, радует посетителей, пока они ждут своего заказа.
— Да, уголь — традиционное топливо старой Англии, — пробормотал Петерсон скорее самому себе, чем Маркхему. — Хотя, конечно, он занимает много места.
— Когда вы здесь учились в университете?
— В 70-х годах. Я редко приезжал сюда с тех пор.
— Многое тут изменилось?
Петерсон улыбнулся своим воспоминаниям.
— Я бы сказал, что мои комнаты остались почти такими же. Тот же живописный вид на реку. А вот одежда от сырости стала покрываться плесенью… — Он покачал головой, как бы отгоняя воспоминания. — Я скоро возвращаюсь в Лондон.
Они протиснулись сквозь толпу студентов и вышли на улицу. После полутьмы паба летнее солнце ослепило их. Они немного постояли на узком тротуаре, привыкая к яркому свету. Пешеходы обходили их по мостовой, а велосипедисты, звоня изо всех сил, объезжали пешеходов. Собеседники повернули налево и пошли в сторону Кингз-Парейд. На углу, напротив церкви, они остановились, чтобы взглянуть на витрину книжного магазина “Боуз энд Боуз”.
— Вы не против, если я загляну на минутку? — спросил Петерсон. — Мне нужно кое-что посмотреть.
— Я тоже зайду. Люблю книжные магазины. “Боуз энд Боуз” был так же заполнен посетителями, как и “Причуда”, но здесь говорили тихо. Петерсон и Маркхем осторожно пробирались между группками студентов в черных мантиях и пирамидами выставленных книг. Петерсон показал на одну из незаметных стоек в глубине магазина.
— Вы это видели? — спросил он у Маркхема, беря книгу.
— Холдрен? Нет, я ее еще не читал, хотя и знаком с автором. Она хорошо написана? — Маркхем взглянул на название, тисненное красными буквами на черном фоне обложки: “География бедствия: геополитика вымирания людей”, Джон Холдрен. В нижнем правом углу размещалась маленькая средневековая гравюра, на которой улыбался скелет с косой. Маркхем принялся перелистывать книгу, потом задержался на одной из страниц и начал читать.
— Взгляните на это, — сказал он, протягивая книгу Петерсону. Петерсон пробежал глазами таблицу и кивнул.
1984-1996 Ява 8.750.000
1986 Малайя 2.300.000
1987 Филиппины 1.600.000
1987 по данным Конго 3.700.000
1989 Индия 68.000.000
1990 Колумбия, Эквадор, Гондурас 1.600.000
1991 Доминиканская Республика 750.000
1991 Египет, Пакистан 3.800.000
1993 Юго-Восточная Азия в целом 113.500.000
Маркхем даже слегка присвистнул от удивления:
— Эти цифры правильные?
— Увы. В лучшем случае они приуменьшены. Петерсон прошел в глубь магазина. Там, примостившись на высоком стуле, молоденькая девушка вводила данные в машину автоматических расчетов. Свисавшие со лба (белокурые волосы скрывали ее лицо. Петерсон исподтишка наблюдал за ней, перелистывая книги. Великолепные ножки. Одета по последней моде под пейзанку, хотя этот стиль ему не нравился; на шее искусно повязан голубой шарф “Либерти”. На вид лет девятнадцать, худощава и, надо полагать, останется такой еще долгое время. Как будто почувствовав его взгляд, девушка подняла голову и посмотрела на него в упор. Он продолжал рассматривать ее. Да, лет девятнадцать, очень хорошенькая и знающая себе цену. Она соскользнула со стула и, прижимая к груди какие-то бумаги, как бы защищаясь, спросила:
— Чем могу быть полезна?
— Еще не знаю, — ответил он со слабой улыбкой, — сможете ли. Я обращусь, если потребуется помощь.
Она восприняла это как увертюру к флирту, отвернулась и бросила через плечо хрипловатым голосом:
— Тогда дайте мне знать.
Петерсон решил, что этот метод действует на местных парней безотказно. Девушка посмотрела на него долгим взглядом из-под длинных ресниц, улыбнулась и гордо пронесла свою великолепную фигуру через магазин. Петер-сон наслаждался. Сначала он подумал, что в ее кокетстве есть что-то серьезное, но потом решил, что она слишком хороша для него. Однако от ее улыбки у Петерсона мгновенно поднялось настроение, он сразу нашел нужную книгу и пошел искать Маркхема.
Продавщица стояла спиной к нему, разговаривая с подругами. Девушки смеялись и ели Петерсона глазами. Наверняка они сказали ей, что он за ними наблюдает. Она действительно была очень хорошенькой. Неожиданно он принял решение. Маркхем перелистывал сборник научной фантастики.
— У меня тут несколько поручений, — сказал Петер-сон. — Не могли бы вы пойти и сказать Ренфрю, что я приду через полчаса?
— Конечно, — ответил Маркхем.
Петерсон проследил, как Грэг молодцеватой походкой вышел из магазина и исчез за поворотом аллеи под названием “Школьная”, затем снова посмотрел на девушку. Она уже занялась обслуживанием какого-то студента. Он наблюдал за ее отработанными приемчиками: чтобы выписать чек, наклониться вперед чуть больше, чем нужно, — так, чтобы студент мог заглянуть в вырез блузки, затем выпрямиться с совершенно безразличным лицом. Студент взял обернутую в белую бумагу книгу и с растерянным видом вышел из магазина. Петерсон перехватил взгляд девушки и поднял руку. Она заперла кассовый аппарат и подошла к нему.
— Ну, — спросила она, — вы решились?
— Думаю, да. Я беру эту книгу. И, может быть, вы поможете мне кое в чем еще? Вы живете в Кембридже, не так ли?
— Да. А вы?
— Я из Лондона. Работаю во Всемирном Совете.
Ему сразу же стало стыдно за себя. Сказать ей так — все равно что палить из пушки по воробьям. В этом нет ничего поэтического. Сейчас все ее внимание сосредоточилось на нем, и он мог использовать ситуацию.
— Не могли бы вы порекомендовать мне здесь какой-нибудь приличный ресторан?
— С удовольствием. Здесь есть “Голубой медведь”, а также ресторан с французской кухней в Гранчестере — “Маркиз”. Считается, что там неплохо кормят. А еще есть новый итальянский ресторан “Иль Павоне”.
— Вам приходилось обедать в каком-либо из них?
— Да нет… — Она слегка покраснела. Петерсон понял, что ей неловко в этом признаваться. Он хорошо знал, что девушка назвала три самых дорогих ресторана. Тот, который ему больше всего нравился, она не упомянула. Он был не столь роскошный, но цены там вполне приемлемые и кормили хорошо.
— Какой бы вы предпочли, если бы пришлось выбирать?
— “Маркиз”. Там очень красиво.
— В следующий раз, когда я приеду из Лондона и вы окажетесь свободны, я буду счастлив, если вы согласитесь отобедать со мной в этом ресторане. — Он улыбнулся. — Знаете, очень скучно ездить одному и обедать в одиночестве.
— Правда? — она даже задохнулась от волнения. — О, я хотела сказать… — Она отчаянно старалась скрыть свою радость от одержанной победы. — Да, я с большим удовольствием…
— Великолепно. Если бы вы сообщили мне номер своего телефона…
Она заколебалась, и Петерсон решил, что у нее нет телефона.
— Но если вам почему-либо неудобно, я мог бы просто подойти к магазину пораньше.
— Это лучше всего, — сказала она, ухватившись за спасительную возможность выйти из неловкого положения.
— Я с нетерпением буду ждать встречи. Он расплатился за книгу и, покинув “Боуз энд боуз”, повернул в сторону Рыночной площади. Сквозь торцовые окна магазина Петерсон увидел, что она советуется с подругами. “Да, это оказалось не так трудно, — подумал он. — Господи, я даже не спросил, как ее зовут!"
Петерсон пересек площадь и двинулся по Питти Кьюре с вечно спешащими и озабоченными покупателями, идущими сюда с противоположной стороны, от церкви. Через открытые ворота церкви виднелась зеленая лужайка, разбитая на аккуратные квадраты, а за ней — бордюр из цветов возле серой стены, ограждающей дом настоятеля. В воротах сидел, читая газету, привратник. Группа студентов изучала какой-то бюллетень на доске объявлений. Петерсон продолжил свой путь. Он повернул на аллею Хобсона и наконец нашел то, что искал, — “Фостер и Джагг. Торговля углем”.
Глава 10
Джон Ренфрю потратил целое субботнее утро, чтобы навесить новые полки вдоль длинной кухонной стены. Марджори несколько месяцев добивалась от него этого. Сначала она просто шутила, но в конце концов Ренфрю понял, что она не отстанет, и решил все-таки заняться делом. Рынки работали только несколько дней в неделю — чтобы избежать колебаний в снабжении, как об этом говорилось в вечерних новостях, — а при регулярных отключениях электроэнергии хранение продуктов в холодильнике оказывалось невозможным. Марджори решила переключиться на консервирование овощей и фруктов. Она накопила множество банок с герметичными крышками, и теперь они стояли в картонных коробках в ожидании полок.
Ренфрю подбирал инструменты с такой же заботой и тщательностью, с какой обращался с оборудованием и приборами в лаборатории.
Их дом был старый, он слегка накренился как бы под порывами невидимого ветра. Ренфрю обнаружил, что его отвес, прикрепленный к деревянной панели, на уровне изрядно истертого пола отклоняется от стены на целых три дюйма. Пол оседал даже при легкой нагрузке, как старый матрас. Ренфрю отступил от стены, прищурился и увидел, что дом покосился. “Ну вот, — подумал он, — вкладываешь в дом деньги, а он постепенно превращается в лабиринт из косяков, балок и карнизов; да с течением времени еще и накреняется: слегка оседает в одном углу, смещается по диагонали в другом”. Он неожиданно вспомнил себя маленьким, сидящим на каменном полу и наблюдающим за отцом, который смотрел на оштукатуренный потолок, будто прикидывал, обрушится на них крыша или нет.
Пока Ренфрю соображал, как лучше приступить к делу, его дети, словно бильярдные шары, катались по всему дому. Их ноги стучали по планкам, которыми крепились к полу тоненькие коврики. Они отскакивали от передней двери, играя в салочки. Ренфрю понял, что для них теперь он выглядел так же, как когда-то его отец для него: сосредоточенный взгляд, застывшее, напряженное выражение лица.
Он разложил инструмент и приступил к работе. Куча пиломатериалов постепенно уменьшалась, по мере того как он выпиливал заготовки. Чтобы прикрепить тонкие планки к потолку, ему приходилось одноручной пилой делать косые разрезы. Появился Джонни, который устал от игр со старшей сестрой. Ренфрю тут же приобщил его к делу, заставив подавать нужный инструмент. Они услышали, как тонкий голос по радио объявил, что Аргентина присоединилась к ядерному клубу.
— А что такое ядерный клуб? — спросил Джонни. Его глаза, и без того большие, казалось, от любопытства сделались еще больше.
— Это люди, которые могут бросать атомные бомбы. Джонни потрогал руками напильник, удивляясь тонким линиям, которые оставались при этом у него на пальцах.
— А я могу к ним присоединиться? Ренфрю остановился и, облизнув губы, посмотрел в абсолютно голубое небо.
— Только дураки присоединяются к этой компании, — сказал он и снова принялся за работу.
По радио сообщили о том, что Бразилия отказалась примкнуть к соглашению о предпочтениях в торговле, которое способствовало бы образованию Великой Американской Зоны вместе с США. Поступили сведения, что помощь Соединенных Штатов в борьбе с цветением океана связана с проблемой удешевления импорта.
— С цветением, папа? Разве океан может распускаться, как цветок?
— Это совершенно другой вид цветения, — проворчал Ренфрю. Он подхватил несколько досок и понес в дом.
Когда из сада вернулась Марджори, чтобы посмотреть, как продвигается работа, он уже ошкуривал края досок. Слава Богу, она забрала транзистор с собой в сад.
— А почему такие скосы у основания? — поинтересовалась она вместо приветствия.
Марджори поставила приемник на кухонный стол. Казалось, что в эти дни она ни на минуту не расставалась с ним. Ренфрю подумал, что, наверное, ей почему-то не хочется оставаться наедине с тишиной хотя бы на миг.
— Полки будут прямые, это стены у нас скошены.
— Они выглядят как-то странно. Ты уверен…
— Давай посмотрим. — Он передал жене плотницкий уровень.
Марджори осторожно поставила его на грубо обработанную полку. Пузырек перекатился в жидкости и встал точно между двумя метками.
— Видишь? Уровень что надо.
— Ну, допустим, — неуверенно согласилась Марджори.
— Не беспокойся. Твои горшки не опрокинутся. Ренфрю поставил на полку несколько банок. Этим ритуалом он закончил работу. Ящикообразный каркас стоял твердо — сосновые доски плотно прилегали к дубовым панелям. Джонни осторожно потрогал рукой деревянную конструкцию, как будто удивляясь, смогут ли его руки когда-нибудь сделать что-либо подобное.
— Думаю, теперь я могу ненадолго отправиться в лабораторию, — сказал Ренфрю, собирая инструменты.
— Не горячись, у тебя здесь еще есть дела. Надо взять Джонни на охоту за ртутью.
— О черт, совсем забыл. Я думал…
— Заняться после обеда кое-какой починкой, — продолжила за него с мягким упреком Марджори. — Боюсь, не получится.
— Слушай, я хочу зайти туда по дороге, захватить некоторые записи по работам Маркхема.
— Лучше сделать это, когда пойдешь с Джонни. А ты не можешь хотя бы на время уик-энда оставить лабораторные дела? Я думала, вы все сделали вчера.
— Мы вместе с Петерсоном составляли текст послания. В основном это касалось состояния океана. Мы используем слишком много продуктов брожения сахара для топлива.
— А что в этом плохого? Алкоголь сгорает чище, чем керосин, которым они торгуют сейчас.
— Это действительно так, — согласился Ренфрю, отмывая руки в рукомойнике. — Настоящая катастрофа то, что Бразилия вырубает слишком много джунглей на своей территории, освобождая место для сахарного тростника. В результате уменьшается количество растений, которые могут поглощать двуокись углерода из воздуха. Если немного проанализировать, становится ясным, почему меняется климат планеты, как появляется парниковый эффект, идут проливные дожди и тому подобное.
Ренфрю подбирал инструменты с такой же заботой и тщательностью, с какой обращался с оборудованием и приборами в лаборатории.
Их дом был старый, он слегка накренился как бы под порывами невидимого ветра. Ренфрю обнаружил, что его отвес, прикрепленный к деревянной панели, на уровне изрядно истертого пола отклоняется от стены на целых три дюйма. Пол оседал даже при легкой нагрузке, как старый матрас. Ренфрю отступил от стены, прищурился и увидел, что дом покосился. “Ну вот, — подумал он, — вкладываешь в дом деньги, а он постепенно превращается в лабиринт из косяков, балок и карнизов; да с течением времени еще и накреняется: слегка оседает в одном углу, смещается по диагонали в другом”. Он неожиданно вспомнил себя маленьким, сидящим на каменном полу и наблюдающим за отцом, который смотрел на оштукатуренный потолок, будто прикидывал, обрушится на них крыша или нет.
Пока Ренфрю соображал, как лучше приступить к делу, его дети, словно бильярдные шары, катались по всему дому. Их ноги стучали по планкам, которыми крепились к полу тоненькие коврики. Они отскакивали от передней двери, играя в салочки. Ренфрю понял, что для них теперь он выглядел так же, как когда-то его отец для него: сосредоточенный взгляд, застывшее, напряженное выражение лица.
Он разложил инструмент и приступил к работе. Куча пиломатериалов постепенно уменьшалась, по мере того как он выпиливал заготовки. Чтобы прикрепить тонкие планки к потолку, ему приходилось одноручной пилой делать косые разрезы. Появился Джонни, который устал от игр со старшей сестрой. Ренфрю тут же приобщил его к делу, заставив подавать нужный инструмент. Они услышали, как тонкий голос по радио объявил, что Аргентина присоединилась к ядерному клубу.
— А что такое ядерный клуб? — спросил Джонни. Его глаза, и без того большие, казалось, от любопытства сделались еще больше.
— Это люди, которые могут бросать атомные бомбы. Джонни потрогал руками напильник, удивляясь тонким линиям, которые оставались при этом у него на пальцах.
— А я могу к ним присоединиться? Ренфрю остановился и, облизнув губы, посмотрел в абсолютно голубое небо.
— Только дураки присоединяются к этой компании, — сказал он и снова принялся за работу.
По радио сообщили о том, что Бразилия отказалась примкнуть к соглашению о предпочтениях в торговле, которое способствовало бы образованию Великой Американской Зоны вместе с США. Поступили сведения, что помощь Соединенных Штатов в борьбе с цветением океана связана с проблемой удешевления импорта.
— С цветением, папа? Разве океан может распускаться, как цветок?
— Это совершенно другой вид цветения, — проворчал Ренфрю. Он подхватил несколько досок и понес в дом.
Когда из сада вернулась Марджори, чтобы посмотреть, как продвигается работа, он уже ошкуривал края досок. Слава Богу, она забрала транзистор с собой в сад.
— А почему такие скосы у основания? — поинтересовалась она вместо приветствия.
Марджори поставила приемник на кухонный стол. Казалось, что в эти дни она ни на минуту не расставалась с ним. Ренфрю подумал, что, наверное, ей почему-то не хочется оставаться наедине с тишиной хотя бы на миг.
— Полки будут прямые, это стены у нас скошены.
— Они выглядят как-то странно. Ты уверен…
— Давай посмотрим. — Он передал жене плотницкий уровень.
Марджори осторожно поставила его на грубо обработанную полку. Пузырек перекатился в жидкости и встал точно между двумя метками.
— Видишь? Уровень что надо.
— Ну, допустим, — неуверенно согласилась Марджори.
— Не беспокойся. Твои горшки не опрокинутся. Ренфрю поставил на полку несколько банок. Этим ритуалом он закончил работу. Ящикообразный каркас стоял твердо — сосновые доски плотно прилегали к дубовым панелям. Джонни осторожно потрогал рукой деревянную конструкцию, как будто удивляясь, смогут ли его руки когда-нибудь сделать что-либо подобное.
— Думаю, теперь я могу ненадолго отправиться в лабораторию, — сказал Ренфрю, собирая инструменты.
— Не горячись, у тебя здесь еще есть дела. Надо взять Джонни на охоту за ртутью.
— О черт, совсем забыл. Я думал…
— Заняться после обеда кое-какой починкой, — продолжила за него с мягким упреком Марджори. — Боюсь, не получится.
— Слушай, я хочу зайти туда по дороге, захватить некоторые записи по работам Маркхема.
— Лучше сделать это, когда пойдешь с Джонни. А ты не можешь хотя бы на время уик-энда оставить лабораторные дела? Я думала, вы все сделали вчера.
— Мы вместе с Петерсоном составляли текст послания. В основном это касалось состояния океана. Мы используем слишком много продуктов брожения сахара для топлива.
— А что в этом плохого? Алкоголь сгорает чище, чем керосин, которым они торгуют сейчас.
— Это действительно так, — согласился Ренфрю, отмывая руки в рукомойнике. — Настоящая катастрофа то, что Бразилия вырубает слишком много джунглей на своей территории, освобождая место для сахарного тростника. В результате уменьшается количество растений, которые могут поглощать двуокись углерода из воздуха. Если немного проанализировать, становится ясным, почему меняется климат планеты, как появляется парниковый эффект, идут проливные дожди и тому подобное.