Страница:
Это повествование свидетельствует не только о достоверности сообщаемого мемуаристом Бенкендорфом, но и о его скромности: он нигде не говорит о себе и своих делах в частом для мемуаристов стиле "самоутверждения". Даже в письме к Воронцову он не полностью перечислил свои "полицейские" подвиги по организации и нормализации городской жизни в послепогромной Москве. Его административные таланты были не меньше, чем военное дарование, - от импровизированной вывозки мертвецов до организации городской торговли.
Народ, "общество" и автор в "Записках Бенкендорфа"
Все привыкли к таким характеристикам графа Бенкендорфа: самая мрачная личность мрачной эпохи, выразитель интересов крупных землевладельцев-крепостников и сам крепостник, душитель всего лучшего, что было в современном ему обществе и гонитель "лучших" людей, гениальных поэтов, царский сатрап и соучастник, вместе с царем Николаем Первым, в убийстве Пушкина и Лермонтова, гонитель и душитель русской литературы и культуры, жестокий солдафон, член Следственной комиссии по делу декабристов и участник суда над ними, участник казни декабристов и т. д. - словом, "враг народа". Он еще и националист: начинает свои "Записки" с демонстрации ненависти к полякам.
По такому "принципу" формируется и по сей день отношение не только к Бенкендорфу, но и ко всей истории и населяющим ее историческим личностям. И имеет этот "принцип" столь же давнюю традицию, как и "освободительное движение", которое приучило (при деятельном содействии "охранительного направления") российское образованное общество на все смотреть, обо всем и обо всех судить с позиций определенной политической тенденции, а в крайнем виде, и с позиций идеологических, политико-конъюнктурных. Но не с позиций истины, совести и чести. Навыкли признавать истинными "классовую" мораль взамен морали подлинной, "общечеловеческие ценности" - вместо ценности извечных общечеловеческих идеалов, в основе которых лежат критерии совести и милосердия.
Записки Бенкендорфа позволяют взглянуть на истинное лицо (точнее, истинную многоликость) общества и на облик народа в ту грозную и великую эпоху именно с позиций совести и чести.
Бенкендорф: "Дворяне этих губерний Белоруссии, которые всегда были поддонками польского дворянства, дорого заплатили за желание освободиться от русского владычества. Их крестьяне сочли себя свободными от ужасного и бедственного рабства, под гнетом которого они находились благодаря скупости и разврату дворян: они взбунтовались почти во всех деревнях, переломали мебель в домах своих господ, уничтожили фабрики и все заведения и находили в разрушении жилищ своих тиранов столько же варварского наслаждения, сколько последние употребили искусства, чтобы довести их до нищеты.
Французская стража, исходатайствованная дворянами для защиты от своих крестьян, еще более усилила бешенство народа, а жандармы или оставались равнодушными свидетелями беспорядков, или не имели средств, чтобы им помешать".
Вот что пишет об этом бунте бригадный генерал голландец Дедем де Гельдер из 2-й пехотной дивизии корпуса маршала Даву: "В окрестностях Витебска население проявило революционные чувства. Помещики со всех сторон стали обращаться к витебскому губернатору генералу Шарпантье с просьбой прислать охрану для их защиты от крестьян, которые грабили помещичьи дома и дурно обходились с самими помещиками (я сам видел, как многие семейства переехали в Витебск, заботясь о своей безопасности)"{*77}.
Маркиз Пасторе, наполеоновский "интендант" Витебской губернии: "...в стране царил самый крайний беспорядок, распространяемый восстанием крестьян, убежденных тайными агентами революции, что свобода, о которой шла речь, состоит именно в безудержном произволе. ... Дворяне Витебской губернии по собственному побуждению обратились к императору, надеясь, что ему удастся подавить эти беспорядки, наконец раздражавшие их, так как они посягали уже на их права. Император принял их просьбу и приказал мне обнародовать вместе с комиссией и от ее имени прокламацию, которую он лично поправил и в которой несколько строк продиктовано им самим. Губернатору было поручено послать по деревням летучие отряды, которые должны были выполнить двоякое назначение: подавить крестьянское восстание и перехватить мародеров. Благодаря ужасу, повсюду внушаемому этими войсками (можно представить, что это были за бандиты! - П.Г.), и благодаря суровости некоторых дворян (вот это живодеры! - П.Г.) может быть, получивших на то приказ, скоро было подавлено это мимолетное восстание, которым наши враги не сумели воспользоваться, после того как возбудили его"{*78}.
Оставим на совести наполеоновского чиновника обвинение русских в "возбуждении" бунта, а на совести пехотного генерала наименование бунта "проявлением революционных настроений". Важно, что Бенкендорф ничего не преувеличил, описывая бунт. Рассказ о нем одновременно является и анализом причин, вызвавших бунт. И здесь оказывается, что для Бенкендорфа характерно суждение не с "классовой" или, по старинке, с сословной позиции, не с полицейской точки зрения - бороться с печальными следствиями, не касаясь причин. Позиция автора - нравственная, критерий - этический, древний, как мир. А виновник в "классовом конфликте" для Бенкендорфа тот, чьим "искусством" он создан - "поддонки польского дворянства".
Может быть, в данном случае заметна - "полонофобия"? Бенкендорф служил вместе с поляками: офицерский корпус русской армии был по национальному составу весьма пестр, но его "полонофобия" или "германофобия" и другие "фобии" проявлялись только тогда, когда проявлялись в полной мере насилие, унижение, жестокость; когда попирались нормы морали, когда забывались обязанности по отношению к людям, обществу.
Другая ситуация, в центре России, под Москвой, но Бенкендорф тот же: "На основании ложных донесений и низкой клеветы я получил приказание обезоруживать крестьян и расстреливать тех, кто будет уличен в возмущении. Удивленный приказанием, столь не отвечавшим великодушному и преданному поведению крестьян, я отвечал, что не могу обезоружить руки, которые сам вооружил и которые служили к уничтожению врагов отечества, и называть мятежниками тех, которые жертвовали своею жизнью для защиты своих церквей, независимости, жен и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых усердных и верных защитников. Этот ответ произвел сильное впечатление, уничтожил опасения, которые старались внушить Императору, и, может быть, навлек на меня вражду некоторых Петербургских интриганов".
Действительно ли так было? Не преувеличивает ли мемуарист собственное благородство? Зачем ему из-за каких-то мужиков с ружьями вступать в конфронтацию с "сильными мира сего", с теми, чья вражда опасна, с "петербургскими интриганами"?
Е. В. Тарле был единственным из историков "советского периода", кто рассказал об этом эпизоде с "интриганами" и процитировал текст донесения Бенкендорфа. 24 сентября 1812 года в Петербурге Комитетом министров на основании клеветнического доноса было вынесено решение, и "взбунтовавшиеся крестьяне Волоколамского уезда и один священник, соучаствовавший с ними" (так сказано в документе Комитета министров) были обречены на репрессию. Роль главного карателя, который бы "в страх другим велел их повесить" была поручена Винценгероде. Волоколамский уезд был "зоной ответственности" части его отряда("партии") под командой Бенкендорфа. Бенкендорф написал своему командиру донесение (на французском языке), которое Винценгероде, как ответ на "почетное" определение его на роль карателя, отправил в Петербург вместе с рапортом Императору. Такимператорские генерал-адъютант и флигель-адъютант спасли крестьян и возглавлявшего их священника. Тарле приводит (в своем переводе) развернутую цитату из донесения Бенкендорфа: "Позвольте говорить с вами без обиняков. Крестьяне, коих губернатор и другие власти называют возмутившимися, вовсе не возмутились. Некоторые из них отказываются повиноваться своим наглым приказчикам, которые при появлении неприятеля, так же как и их господа, покидают этих самых крестьян, вместо того, чтобы воспользоваться их добрыми намерениями и вести их против неприятеля... Имеют подлость (on a 1'infamie) утверждать, будто некоторые из крестьян называют себя французами. Они избивают, где только могут, неприятельские отряды, отправляют в окружные города своих пленников, вооружаются отнятыми у них ружьями и защищают свои очаги... Нет, генерал, не крестьян нужно наказывать, а вот нужно сменить служащих людей, которым следовало бы внушить хороший дух, царящий в народе Я отвечаю за это своей головой. ... Я пользуюсь крестьянами для получения известий о неприятеле".{*79}
Тарле был весьма смел - цитировал такой документ в 1938 году. Не менее смел был Бенкендорф, поручаясь за крестьян и объявляя их своими соратниками перед лицом Комитета министров. И Винценгероде, имевший в Петербурге и в армии недругов, смел и рыцарствен. И Император, который, ознакомившись с донесением, прекратил "дело", тоже - не "на классовой позиции".
Освобождение от вестфальских мародеров села Самойлове - самый колоритный эпизод "Записок". Здесь крестьяне предстают живо, во всем противоречивом разнообразии народного характера. А сказанное об их хозяйке, "некоей княгине Голициной" совершенно неожиданно для читателя, приученного считать всю русскую общественную элиту того времени неким единством крепостников-эксплуататоров.
Мемуары Бенкендорфа - против любых мифов о России 1812 года. Они свидетельствуют, что все было сурово и сложно, и единство нации в 1812 году и Отечественная война имели иную основу в обществе и народе, нежели о них писали Лев Толстой, а после многочисленные историки-обществоведы разных направлений. Все межнациональные, сословные и иные противоречия, все проявления обывательского малодушия меркли перед единством тех, кто не мыслил себя иначе, как в противостоянии нашествию, его кровавому насилию и лжи. Невозможно было пришельцам использовать противоречия и пороки русской жизни потому, что объединяющая идея в России была сильнее всех ее внутренних разделений, неизмеримо сильнее и той идеи, что влекла в Россию завоевателя и его полчища. Противоречия и разделения в русском обществе были велики, но "линия раздела" в 1812 году шла "по вертикали", через все сословия, классы, национальности. И те, кто собрались под русские знамена из других государств, воевали, в большинстве своем, не для карьеры, не за плату, не за оставленные их предками в далекой родине имения, а потому, что были солидарны с русскими "идеалистами", свою идею отстаивавшими. В 1812 году победило единство тех, кто шел против врага, разоряющего Отечество, за родные святыни и попранное национальное достоинство, и не только русское и российское.
П.Н. Грюнберг
"За Амстердам и Бреду"
(Освобождение Голландии по "Запискам Бенкендорфа")
Что связывает историю России и Голландии, что связывает эти два отдаленных друг от друга государства? Что такое Голландия для России и Россия для Голландии? Сразу вспоминаются "саардамский плотник", паруса первых русских кораблей, длинная "голландская" трубка в руках Петра I. Можно вспомнить о нидерландском происхождении такой неотъемлемой принадлежности старого русского быта, как самовар, слов "зонт" и "тент". В России Голландия знаменита тюльпанами и сыром, весьма любима голландская живопись, в Эрмитаже - лучшая в мире коллекция картин Рембрандта.
А что такое Россия для Голландии? Что такое Россия для истории Нидерландов? И все ли мы знаем о пересечениях истории России с историей других стран и государств?
В связи с Голландией есть невеселое историческое воспоминание. В год прославивших Россию Итальянского и Швейцарского походов Суворова, в тот же 1799 год, русский экспедиционный корпус генерала Германа{*80} неудачно воевал в Нидерландах с войсками Французской Директории. Взаимодействия с союзниками-англичанами практически не было, настоящего операционного плана, по сути, тоже. Все, что союзники предполагали, знала французская разведка. Жестокое поражение было неизбежно. Всю ответственность за провал экспедиции возлагают на Павла I. Это давняя русская традиция - легко и быстро находить виноватого и вершить над ним скорый суд. Экспансивный же идеалист Павел I весьма подходит (как при жизни, так и по сей день) на роль "козла отпущения" за все и всех грехи и огрехи, что пришлись на его царствование.
Но в конце 1813 года в той же Голландии русские взяли у французов полный "реванш" за фиаско четырнадцатилетней давности, даже и не вспомнив о нем. История экспедиции 1813 года совершенно забыта, так же как и ее политические последствия, весьма немаловажные для дальнейшей судьбы Нидерландов, государства небольшого, но в силу своего положения "на карте Европы" важного для всего континента.
К ноябрю 1813 года после сокрушительного поражения Наполеона в трехдневной "битве народов" при Лейпциге сложилась непростая для обеих сторон ситуация, Наполеон был перед выбором: идти на мирные переговоры с союзниками, которые потребуют, чтобы Франция "вернулась" в свои границы 1792 г. (т. е. до начала республиканской, а затем его, Наполеона, имперской экспансии), или продолжать гибельную для него войну.
В стане союзников были "разброд и шатания". К ноябрю 1813 г. Главная Императорская Квартира Александра I и ставки прусского короля и австрийского императора находились во Шранкфурте-на-Майне, там же сконцентрировались русская гвардия и несколько корпусов союзных армий. Здесь же союзникам пришлось разрешать многочисленные внутренние противоречия и определять свои дальнейшие планы. Австрии очень не хотелось продолжать войну с Францией. При успехе переговоров с нею она могла бы не только вернуть все утраченное за двадцать лет с начала всеевропейской бойни, но и получить в компенсацию что-либо еще (к тому же Наполеон - зять австрийского императора). Два крупных германских государства, Бавария и Саксония, недавние сателлиты Франции, должны были сориентироваться и, используя противоречия главных участников коалиции, скорее выработать необходимую "линию поведения". В ситуации политического хаоса в Германии сразу же после Лейпцига мелкие государства развалившегося наполеоновского Рейнского Союза пытались определиться, к кому из союзников пристать и, в основном, ориентировались на своих ближайших соседей - на Австрию, частью на Пруссию. Пруссия жаждала окончательного возмездия Франции за унижения 1806-1812 гг., но ее не очень устраивало быть только ведомою своей спасительницей Россией. Англия, самая активная из союзников России, старалась добить силами континентальных государств смертельно раненного врага, но при этом строго блюла свои интересы на континенте и не желала, чтобы Россия сохраняла политическую инициативу, поэтому поддерживала ее оппонентов. Швеция во главе с бывшим маршалом Франции Бернадоттом в новом качестве ее, Швеции, наследного принца, интересовалась севером Германии, Данией, Норвегией и желала собственного усиления, возвращения в круг влиятельных европейских государств. Во Францию, где его почитали изменником, Бернадотту торопиться было незачем. Русский Император понимал, что пока Наполеон во главе Франции, мира в Европе не будет и, пока не достигнута окончательная победа, интересы России, ее безопасность не могут быть обеспечены. Александр I и его ближайшее окружение понимали, что, по сути, у России, кроме Пруссии, союзников нет. Но на поход во Францию только в союзе с Пруссией решаться нельзя, ибо при неудачном ходе событий можно легко оказаться "между двух огней". Поэтому перед Александром I стояла нелегкая задача "упорядочивания отношений" между участниками коалиции, не осложняя взаимоотношений, не прекращая военной подготовки перехода через Рейн.
Военная же ситуация была такова, что союзные армии не могли перейти Рейн, не обеспечив фланги на Верхнем и Нижнем Рейне. Наполеон и его маршалы достаточно зорки, чтобы не использовать возможность удара во фланг. И то, что они уступают союзникам в силе, не будет для них препятствием. Обеспечение южного левого фланга союзных армий зависело от участия Австрии. На северном правом фланге Северная армия Бернадотта занималась Ганновером, а к Рейну, в район Дюссельдорфа, от нее направлялся корпус Винценгероде (не "летучий корпус", как в 1812 г., а "настоящий" армейский корпус, состоявший из пехотных дивизий, кавалерии, артиллерии и приданных "летучих отрядов"). За ним к Мюнстеру и севернее двигался еще один корпус Северной армии прусский корпус генерала фон Бюлова. Перед фон Бюловым была территория бывших Нидерландов, а в то время территория Французской империи.
Судьба Голландии в конце XVIII - начале XIX столетий была весьма печальна. С началом экспансии республиканской Франции Нидерланды стали первым государством, утратившим свою независимость. В 1795 г. в условиях французской оккупации была провозглашена Батавская республика, первая из республик-сателлитов (с марионеточными правительствами) на оккупированных республиканской Францией территориях. За Батавской республикой были организованы Гельветическая республика на месте Швейцарии, Цизальпинская республика в Северной Италии, южнее - Партенопейская, и др. Их искусственные названия игнорировали исторически сложившиеся наименования народов и стран.
При "освобождении" Голландии был изгнан последний штатгальтер Соединенных Провинций из древнего Оранского дома, сыгравшего в XVI в. столь важную роль при утверждении независимости и государственности Нидерландов{*81}. Изгнавшая его "партия патриотов", при содействии которых Нидерланды превратились в беспомощного сателлита республиканской Франции, скоро утратила свое влияние, энтузиазм получивших свободы "народных масс" также исчез. Причин тому было предостаточно. Голландия - страна "буржуазная", поэтому можно считать, что экономическое положение в большей степени определяет настроения жителей, нежели идеология. До вторжения французской армии знаменитого генерала Пишегрю{*82}, принесшей "на штыках" вожделенные "свободу, равенство и братство", Голландия была процветающей страной с богатыми колониями в Ост-Индии и в Индии, в Африке, в Центральной Америке, с крупными, влиятельными во всей Европе банковскими домами. Ее собственная торговля необходимыми для всей континентальной Европы товарами дополнялась весьма выгодным посредничеством в торговле других государств, в частности, США. Голландия была торговой соперницей Англии не меньшей, чем Франция, но ряд обстоятельств (в частности, самое упорное противостояние Англии и Франции), смягчал антагонизм англо-голландских отношений, а иногда государства-соперники даже становились союзниками. С приходом "освободителей" все благополучие голландцев рухнуло. Только за труды "по освобождению" Голландия выплатила революционной Франции 100 млн. гульденов, а еще 80 млн. гульденов ей стоило содержание оккупационной армии, снабжение ее всем, вплоть до обмундирования. Колониальное могущество Голландии рухнуло. Сначала "освободительница" Франция "помогала" ей эксплуатировать ее же колонии, а затем "владычица морей" Британия наложила свою тяжкую длань почти на все заморские владения союзной Франции Батавской республики. Цейлон и Голландская Ост-Индия (современная Индонезия), Капская земля в Африке (современная территория ЮАР) - это только самые крупные владения маленькой Голландии, которые с аппетитом поглотила Англия. Остатки колониального богатства Нидерландов присвоила все та же "освободительница", революционная Франция, конечно, не впрямую, не формально, а в реальном потреблении колониальных ресурсов. Война с Англией практически уничтожила морскую торговлю. Соответственно, произошло ухудшение положения в самой Батавской республике. Значительно упал уровень жизни недавно зажиточного населения, промышленность, судостроение и транспорт пришли в упадок. С установлением во Франции империи произошли некоторые изменения и у "батавцев". Они стали снова "голландцами", но это возвращение исконного имени не улучшило их положения. Еще до Тильзитского мира (1807 г.) Наполеон всерьез занялся переоборудованием Европы и приспособлением ее государств под "филиалы" своей империи с устройством-назначением своих родственников на должности королей и герцогов. Зять императора французов, лихой кавалерист маршал Мюрат, получил назначение королем в Неаполь, брат императора Жером был произведен в короли Вестфалии, другой наполеонов брат, Жозеф, был переведен из Неаполя и навязан в короли Испании, где на долгие шесть лет установилось непрерывное кровопролитие. В Италии Наполеон стал королем сам, а вице-королем был определен его пасынок, сын казненного якобинцами королевского генерала Эжен Богарне, которого стали на "вице-королевский манер" именовать Евгением. В 1806 г. Голландию почтили тем, что одновременно с возвращением наименования возвысили не в княжество или в герцогство, а в королевство, и назначили в короли Луи Бонапарта{*83}, еще одного брата императора. С его "правлением" совпало начало континентальной блокады, совершенно безумной затеи Наполеона, восстановившей против него и против Франции население всей Европы, а в особенности приморских государств. Французские войска и французские таможенники терроризировали все побережье оккупированной Европы от Франции до Пруссии преследованием контрабандного английского товара, взятками и вымогательством. Желая задушить английскую торговлю, Наполеон душил всю Европу. С голландского побережья начинались главные пути проникновения в глубь континента контрабандных товаров, и борьба с контрабандой была фактически борьбой с ее, Голландии, населением. Людовик Бонапарт был человеком здравого ума и твердил своему гениальному брату, что условия континентальной блокады для его страны неприемлемы, что страна уже основательно разорена и разоряется блокадой далее, наконец, потребовал для Голландии особый экономический статус. На это Наполеон не мог пойти, ибо тогда его "система" разваливалась, а менять в ней что-либо он не хотел, ибо предпочитал упорствовать в своих ошибках и просчетах. В условиях, когда устанавливался культ императора, когда во Франции был введен "день Святого Наполеона", совпадавший с днем рождения императора, когда его, Наполеона, воле подчинялась почти вся Европа, признать континентальную блокаду ошибкой для него было невозможно. В 1810 г. Луи Бонапарт эмигрировал за океан, в Соединенные Штаты, а с его "королевством" произошла очередная метаморфоза. Императорским декретом вся Голландия была объявлена "наносом французских рек", недолгое "королевство" упразднено, а его территория включена в состав Французской империи на правах генерал-губернаторства с административным делением на департаменты. Администрация была "наверху", в основном, французская, в низших звеньях - "свои", из местных коллаборационистов. Сие деяние Наполеона свидетельствует, насколько им был утрачен здравый смысл. Император становился опасен для собственного существования: испанская война, континентальная блокада, уничтожение Нидерландов и др. государств, унижение Пруссии - катастрофические ошибки Наполеона, перечень которых завершается провалом авантюры русского похода. Создатель всеевропейской Империи (с филиалами на других континентах), не отдавая себе отчета, работал на ее уничтожение. И создание наполеоновской империи, и ее гибель дорого стоили как Франции, так и остальной Европе. Экономическое, политическое и идеологическое насилие над населением всего континента, да и не только Европы, как бы ни было тяжко, но несравнимо с тем страшным налогом, который этот молох взымал с народов. Война требовала жертв, она поглощала "живую силу", из которой состоят армии, и постоянно нуждалась в ее восполнении. Непрерывные наборы молодежи все новых, досрочных призывов так "омолодили" Наполеонову Великую армию, что к концу империи в ней служили и сражались мальчишки пятнадцати-шестнадцати лет от роду. Ветеранов оставалось все меньше, обучать новобранцев становилось некому. Голландцы платили налог кровью с 1795 г., а с включением их территории в состав империи размеры этого налога возросли безудержно. Голландцам льстили, некоторым давали чины и видные должности (ван Хогендорп, Дедем де Гельдер, Верюэль). Новобранцев преимущественно "растворяли" во французских контингентах, хотя допускались и контингент национальные. В императорскую гвардию включили полк голландских улан. Но из русского похода почти никто не вернулся, как не возвращались и из Испании. Сразу же, в начале 1813 г., были объявлены новые наборы. Начались "возмущения", которые подавлялись пришельцами-французами. В стране снова появились "патриоты", на этот раз более соответствующие своему именованию. Оппозиция наполеоновскому режиму переходила в противодействие. После разгрома Наполеона в Лейпцигском сражении в Голландии появились надежды на возвращение независимости. "Партия патриотов", они же "оранжисты", во главе с графом Гисбертом Карлом ван Хогендорпом была готова при удобном случае провозгласить независимость страны и призвать из Англии сына последнего штатгальтера (что она и исполнила, наскоро образовав 21 ноября 1813 г. в Гааге временное правительство). Но участниками главных событий стали не гаагские оранжисты, а их друзья в Амстердаме.
Народ, "общество" и автор в "Записках Бенкендорфа"
Все привыкли к таким характеристикам графа Бенкендорфа: самая мрачная личность мрачной эпохи, выразитель интересов крупных землевладельцев-крепостников и сам крепостник, душитель всего лучшего, что было в современном ему обществе и гонитель "лучших" людей, гениальных поэтов, царский сатрап и соучастник, вместе с царем Николаем Первым, в убийстве Пушкина и Лермонтова, гонитель и душитель русской литературы и культуры, жестокий солдафон, член Следственной комиссии по делу декабристов и участник суда над ними, участник казни декабристов и т. д. - словом, "враг народа". Он еще и националист: начинает свои "Записки" с демонстрации ненависти к полякам.
По такому "принципу" формируется и по сей день отношение не только к Бенкендорфу, но и ко всей истории и населяющим ее историческим личностям. И имеет этот "принцип" столь же давнюю традицию, как и "освободительное движение", которое приучило (при деятельном содействии "охранительного направления") российское образованное общество на все смотреть, обо всем и обо всех судить с позиций определенной политической тенденции, а в крайнем виде, и с позиций идеологических, политико-конъюнктурных. Но не с позиций истины, совести и чести. Навыкли признавать истинными "классовую" мораль взамен морали подлинной, "общечеловеческие ценности" - вместо ценности извечных общечеловеческих идеалов, в основе которых лежат критерии совести и милосердия.
Записки Бенкендорфа позволяют взглянуть на истинное лицо (точнее, истинную многоликость) общества и на облик народа в ту грозную и великую эпоху именно с позиций совести и чести.
Бенкендорф: "Дворяне этих губерний Белоруссии, которые всегда были поддонками польского дворянства, дорого заплатили за желание освободиться от русского владычества. Их крестьяне сочли себя свободными от ужасного и бедственного рабства, под гнетом которого они находились благодаря скупости и разврату дворян: они взбунтовались почти во всех деревнях, переломали мебель в домах своих господ, уничтожили фабрики и все заведения и находили в разрушении жилищ своих тиранов столько же варварского наслаждения, сколько последние употребили искусства, чтобы довести их до нищеты.
Французская стража, исходатайствованная дворянами для защиты от своих крестьян, еще более усилила бешенство народа, а жандармы или оставались равнодушными свидетелями беспорядков, или не имели средств, чтобы им помешать".
Вот что пишет об этом бунте бригадный генерал голландец Дедем де Гельдер из 2-й пехотной дивизии корпуса маршала Даву: "В окрестностях Витебска население проявило революционные чувства. Помещики со всех сторон стали обращаться к витебскому губернатору генералу Шарпантье с просьбой прислать охрану для их защиты от крестьян, которые грабили помещичьи дома и дурно обходились с самими помещиками (я сам видел, как многие семейства переехали в Витебск, заботясь о своей безопасности)"{*77}.
Маркиз Пасторе, наполеоновский "интендант" Витебской губернии: "...в стране царил самый крайний беспорядок, распространяемый восстанием крестьян, убежденных тайными агентами революции, что свобода, о которой шла речь, состоит именно в безудержном произволе. ... Дворяне Витебской губернии по собственному побуждению обратились к императору, надеясь, что ему удастся подавить эти беспорядки, наконец раздражавшие их, так как они посягали уже на их права. Император принял их просьбу и приказал мне обнародовать вместе с комиссией и от ее имени прокламацию, которую он лично поправил и в которой несколько строк продиктовано им самим. Губернатору было поручено послать по деревням летучие отряды, которые должны были выполнить двоякое назначение: подавить крестьянское восстание и перехватить мародеров. Благодаря ужасу, повсюду внушаемому этими войсками (можно представить, что это были за бандиты! - П.Г.), и благодаря суровости некоторых дворян (вот это живодеры! - П.Г.) может быть, получивших на то приказ, скоро было подавлено это мимолетное восстание, которым наши враги не сумели воспользоваться, после того как возбудили его"{*78}.
Оставим на совести наполеоновского чиновника обвинение русских в "возбуждении" бунта, а на совести пехотного генерала наименование бунта "проявлением революционных настроений". Важно, что Бенкендорф ничего не преувеличил, описывая бунт. Рассказ о нем одновременно является и анализом причин, вызвавших бунт. И здесь оказывается, что для Бенкендорфа характерно суждение не с "классовой" или, по старинке, с сословной позиции, не с полицейской точки зрения - бороться с печальными следствиями, не касаясь причин. Позиция автора - нравственная, критерий - этический, древний, как мир. А виновник в "классовом конфликте" для Бенкендорфа тот, чьим "искусством" он создан - "поддонки польского дворянства".
Может быть, в данном случае заметна - "полонофобия"? Бенкендорф служил вместе с поляками: офицерский корпус русской армии был по национальному составу весьма пестр, но его "полонофобия" или "германофобия" и другие "фобии" проявлялись только тогда, когда проявлялись в полной мере насилие, унижение, жестокость; когда попирались нормы морали, когда забывались обязанности по отношению к людям, обществу.
Другая ситуация, в центре России, под Москвой, но Бенкендорф тот же: "На основании ложных донесений и низкой клеветы я получил приказание обезоруживать крестьян и расстреливать тех, кто будет уличен в возмущении. Удивленный приказанием, столь не отвечавшим великодушному и преданному поведению крестьян, я отвечал, что не могу обезоружить руки, которые сам вооружил и которые служили к уничтожению врагов отечества, и называть мятежниками тех, которые жертвовали своею жизнью для защиты своих церквей, независимости, жен и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых усердных и верных защитников. Этот ответ произвел сильное впечатление, уничтожил опасения, которые старались внушить Императору, и, может быть, навлек на меня вражду некоторых Петербургских интриганов".
Действительно ли так было? Не преувеличивает ли мемуарист собственное благородство? Зачем ему из-за каких-то мужиков с ружьями вступать в конфронтацию с "сильными мира сего", с теми, чья вражда опасна, с "петербургскими интриганами"?
Е. В. Тарле был единственным из историков "советского периода", кто рассказал об этом эпизоде с "интриганами" и процитировал текст донесения Бенкендорфа. 24 сентября 1812 года в Петербурге Комитетом министров на основании клеветнического доноса было вынесено решение, и "взбунтовавшиеся крестьяне Волоколамского уезда и один священник, соучаствовавший с ними" (так сказано в документе Комитета министров) были обречены на репрессию. Роль главного карателя, который бы "в страх другим велел их повесить" была поручена Винценгероде. Волоколамский уезд был "зоной ответственности" части его отряда("партии") под командой Бенкендорфа. Бенкендорф написал своему командиру донесение (на французском языке), которое Винценгероде, как ответ на "почетное" определение его на роль карателя, отправил в Петербург вместе с рапортом Императору. Такимператорские генерал-адъютант и флигель-адъютант спасли крестьян и возглавлявшего их священника. Тарле приводит (в своем переводе) развернутую цитату из донесения Бенкендорфа: "Позвольте говорить с вами без обиняков. Крестьяне, коих губернатор и другие власти называют возмутившимися, вовсе не возмутились. Некоторые из них отказываются повиноваться своим наглым приказчикам, которые при появлении неприятеля, так же как и их господа, покидают этих самых крестьян, вместо того, чтобы воспользоваться их добрыми намерениями и вести их против неприятеля... Имеют подлость (on a 1'infamie) утверждать, будто некоторые из крестьян называют себя французами. Они избивают, где только могут, неприятельские отряды, отправляют в окружные города своих пленников, вооружаются отнятыми у них ружьями и защищают свои очаги... Нет, генерал, не крестьян нужно наказывать, а вот нужно сменить служащих людей, которым следовало бы внушить хороший дух, царящий в народе Я отвечаю за это своей головой. ... Я пользуюсь крестьянами для получения известий о неприятеле".{*79}
Тарле был весьма смел - цитировал такой документ в 1938 году. Не менее смел был Бенкендорф, поручаясь за крестьян и объявляя их своими соратниками перед лицом Комитета министров. И Винценгероде, имевший в Петербурге и в армии недругов, смел и рыцарствен. И Император, который, ознакомившись с донесением, прекратил "дело", тоже - не "на классовой позиции".
Освобождение от вестфальских мародеров села Самойлове - самый колоритный эпизод "Записок". Здесь крестьяне предстают живо, во всем противоречивом разнообразии народного характера. А сказанное об их хозяйке, "некоей княгине Голициной" совершенно неожиданно для читателя, приученного считать всю русскую общественную элиту того времени неким единством крепостников-эксплуататоров.
Мемуары Бенкендорфа - против любых мифов о России 1812 года. Они свидетельствуют, что все было сурово и сложно, и единство нации в 1812 году и Отечественная война имели иную основу в обществе и народе, нежели о них писали Лев Толстой, а после многочисленные историки-обществоведы разных направлений. Все межнациональные, сословные и иные противоречия, все проявления обывательского малодушия меркли перед единством тех, кто не мыслил себя иначе, как в противостоянии нашествию, его кровавому насилию и лжи. Невозможно было пришельцам использовать противоречия и пороки русской жизни потому, что объединяющая идея в России была сильнее всех ее внутренних разделений, неизмеримо сильнее и той идеи, что влекла в Россию завоевателя и его полчища. Противоречия и разделения в русском обществе были велики, но "линия раздела" в 1812 году шла "по вертикали", через все сословия, классы, национальности. И те, кто собрались под русские знамена из других государств, воевали, в большинстве своем, не для карьеры, не за плату, не за оставленные их предками в далекой родине имения, а потому, что были солидарны с русскими "идеалистами", свою идею отстаивавшими. В 1812 году победило единство тех, кто шел против врага, разоряющего Отечество, за родные святыни и попранное национальное достоинство, и не только русское и российское.
П.Н. Грюнберг
"За Амстердам и Бреду"
(Освобождение Голландии по "Запискам Бенкендорфа")
Что связывает историю России и Голландии, что связывает эти два отдаленных друг от друга государства? Что такое Голландия для России и Россия для Голландии? Сразу вспоминаются "саардамский плотник", паруса первых русских кораблей, длинная "голландская" трубка в руках Петра I. Можно вспомнить о нидерландском происхождении такой неотъемлемой принадлежности старого русского быта, как самовар, слов "зонт" и "тент". В России Голландия знаменита тюльпанами и сыром, весьма любима голландская живопись, в Эрмитаже - лучшая в мире коллекция картин Рембрандта.
А что такое Россия для Голландии? Что такое Россия для истории Нидерландов? И все ли мы знаем о пересечениях истории России с историей других стран и государств?
В связи с Голландией есть невеселое историческое воспоминание. В год прославивших Россию Итальянского и Швейцарского походов Суворова, в тот же 1799 год, русский экспедиционный корпус генерала Германа{*80} неудачно воевал в Нидерландах с войсками Французской Директории. Взаимодействия с союзниками-англичанами практически не было, настоящего операционного плана, по сути, тоже. Все, что союзники предполагали, знала французская разведка. Жестокое поражение было неизбежно. Всю ответственность за провал экспедиции возлагают на Павла I. Это давняя русская традиция - легко и быстро находить виноватого и вершить над ним скорый суд. Экспансивный же идеалист Павел I весьма подходит (как при жизни, так и по сей день) на роль "козла отпущения" за все и всех грехи и огрехи, что пришлись на его царствование.
Но в конце 1813 года в той же Голландии русские взяли у французов полный "реванш" за фиаско четырнадцатилетней давности, даже и не вспомнив о нем. История экспедиции 1813 года совершенно забыта, так же как и ее политические последствия, весьма немаловажные для дальнейшей судьбы Нидерландов, государства небольшого, но в силу своего положения "на карте Европы" важного для всего континента.
К ноябрю 1813 года после сокрушительного поражения Наполеона в трехдневной "битве народов" при Лейпциге сложилась непростая для обеих сторон ситуация, Наполеон был перед выбором: идти на мирные переговоры с союзниками, которые потребуют, чтобы Франция "вернулась" в свои границы 1792 г. (т. е. до начала республиканской, а затем его, Наполеона, имперской экспансии), или продолжать гибельную для него войну.
В стане союзников были "разброд и шатания". К ноябрю 1813 г. Главная Императорская Квартира Александра I и ставки прусского короля и австрийского императора находились во Шранкфурте-на-Майне, там же сконцентрировались русская гвардия и несколько корпусов союзных армий. Здесь же союзникам пришлось разрешать многочисленные внутренние противоречия и определять свои дальнейшие планы. Австрии очень не хотелось продолжать войну с Францией. При успехе переговоров с нею она могла бы не только вернуть все утраченное за двадцать лет с начала всеевропейской бойни, но и получить в компенсацию что-либо еще (к тому же Наполеон - зять австрийского императора). Два крупных германских государства, Бавария и Саксония, недавние сателлиты Франции, должны были сориентироваться и, используя противоречия главных участников коалиции, скорее выработать необходимую "линию поведения". В ситуации политического хаоса в Германии сразу же после Лейпцига мелкие государства развалившегося наполеоновского Рейнского Союза пытались определиться, к кому из союзников пристать и, в основном, ориентировались на своих ближайших соседей - на Австрию, частью на Пруссию. Пруссия жаждала окончательного возмездия Франции за унижения 1806-1812 гг., но ее не очень устраивало быть только ведомою своей спасительницей Россией. Англия, самая активная из союзников России, старалась добить силами континентальных государств смертельно раненного врага, но при этом строго блюла свои интересы на континенте и не желала, чтобы Россия сохраняла политическую инициативу, поэтому поддерживала ее оппонентов. Швеция во главе с бывшим маршалом Франции Бернадоттом в новом качестве ее, Швеции, наследного принца, интересовалась севером Германии, Данией, Норвегией и желала собственного усиления, возвращения в круг влиятельных европейских государств. Во Францию, где его почитали изменником, Бернадотту торопиться было незачем. Русский Император понимал, что пока Наполеон во главе Франции, мира в Европе не будет и, пока не достигнута окончательная победа, интересы России, ее безопасность не могут быть обеспечены. Александр I и его ближайшее окружение понимали, что, по сути, у России, кроме Пруссии, союзников нет. Но на поход во Францию только в союзе с Пруссией решаться нельзя, ибо при неудачном ходе событий можно легко оказаться "между двух огней". Поэтому перед Александром I стояла нелегкая задача "упорядочивания отношений" между участниками коалиции, не осложняя взаимоотношений, не прекращая военной подготовки перехода через Рейн.
Военная же ситуация была такова, что союзные армии не могли перейти Рейн, не обеспечив фланги на Верхнем и Нижнем Рейне. Наполеон и его маршалы достаточно зорки, чтобы не использовать возможность удара во фланг. И то, что они уступают союзникам в силе, не будет для них препятствием. Обеспечение южного левого фланга союзных армий зависело от участия Австрии. На северном правом фланге Северная армия Бернадотта занималась Ганновером, а к Рейну, в район Дюссельдорфа, от нее направлялся корпус Винценгероде (не "летучий корпус", как в 1812 г., а "настоящий" армейский корпус, состоявший из пехотных дивизий, кавалерии, артиллерии и приданных "летучих отрядов"). За ним к Мюнстеру и севернее двигался еще один корпус Северной армии прусский корпус генерала фон Бюлова. Перед фон Бюловым была территория бывших Нидерландов, а в то время территория Французской империи.
Судьба Голландии в конце XVIII - начале XIX столетий была весьма печальна. С началом экспансии республиканской Франции Нидерланды стали первым государством, утратившим свою независимость. В 1795 г. в условиях французской оккупации была провозглашена Батавская республика, первая из республик-сателлитов (с марионеточными правительствами) на оккупированных республиканской Францией территориях. За Батавской республикой были организованы Гельветическая республика на месте Швейцарии, Цизальпинская республика в Северной Италии, южнее - Партенопейская, и др. Их искусственные названия игнорировали исторически сложившиеся наименования народов и стран.
При "освобождении" Голландии был изгнан последний штатгальтер Соединенных Провинций из древнего Оранского дома, сыгравшего в XVI в. столь важную роль при утверждении независимости и государственности Нидерландов{*81}. Изгнавшая его "партия патриотов", при содействии которых Нидерланды превратились в беспомощного сателлита республиканской Франции, скоро утратила свое влияние, энтузиазм получивших свободы "народных масс" также исчез. Причин тому было предостаточно. Голландия - страна "буржуазная", поэтому можно считать, что экономическое положение в большей степени определяет настроения жителей, нежели идеология. До вторжения французской армии знаменитого генерала Пишегрю{*82}, принесшей "на штыках" вожделенные "свободу, равенство и братство", Голландия была процветающей страной с богатыми колониями в Ост-Индии и в Индии, в Африке, в Центральной Америке, с крупными, влиятельными во всей Европе банковскими домами. Ее собственная торговля необходимыми для всей континентальной Европы товарами дополнялась весьма выгодным посредничеством в торговле других государств, в частности, США. Голландия была торговой соперницей Англии не меньшей, чем Франция, но ряд обстоятельств (в частности, самое упорное противостояние Англии и Франции), смягчал антагонизм англо-голландских отношений, а иногда государства-соперники даже становились союзниками. С приходом "освободителей" все благополучие голландцев рухнуло. Только за труды "по освобождению" Голландия выплатила революционной Франции 100 млн. гульденов, а еще 80 млн. гульденов ей стоило содержание оккупационной армии, снабжение ее всем, вплоть до обмундирования. Колониальное могущество Голландии рухнуло. Сначала "освободительница" Франция "помогала" ей эксплуатировать ее же колонии, а затем "владычица морей" Британия наложила свою тяжкую длань почти на все заморские владения союзной Франции Батавской республики. Цейлон и Голландская Ост-Индия (современная Индонезия), Капская земля в Африке (современная территория ЮАР) - это только самые крупные владения маленькой Голландии, которые с аппетитом поглотила Англия. Остатки колониального богатства Нидерландов присвоила все та же "освободительница", революционная Франция, конечно, не впрямую, не формально, а в реальном потреблении колониальных ресурсов. Война с Англией практически уничтожила морскую торговлю. Соответственно, произошло ухудшение положения в самой Батавской республике. Значительно упал уровень жизни недавно зажиточного населения, промышленность, судостроение и транспорт пришли в упадок. С установлением во Франции империи произошли некоторые изменения и у "батавцев". Они стали снова "голландцами", но это возвращение исконного имени не улучшило их положения. Еще до Тильзитского мира (1807 г.) Наполеон всерьез занялся переоборудованием Европы и приспособлением ее государств под "филиалы" своей империи с устройством-назначением своих родственников на должности королей и герцогов. Зять императора французов, лихой кавалерист маршал Мюрат, получил назначение королем в Неаполь, брат императора Жером был произведен в короли Вестфалии, другой наполеонов брат, Жозеф, был переведен из Неаполя и навязан в короли Испании, где на долгие шесть лет установилось непрерывное кровопролитие. В Италии Наполеон стал королем сам, а вице-королем был определен его пасынок, сын казненного якобинцами королевского генерала Эжен Богарне, которого стали на "вице-королевский манер" именовать Евгением. В 1806 г. Голландию почтили тем, что одновременно с возвращением наименования возвысили не в княжество или в герцогство, а в королевство, и назначили в короли Луи Бонапарта{*83}, еще одного брата императора. С его "правлением" совпало начало континентальной блокады, совершенно безумной затеи Наполеона, восстановившей против него и против Франции население всей Европы, а в особенности приморских государств. Французские войска и французские таможенники терроризировали все побережье оккупированной Европы от Франции до Пруссии преследованием контрабандного английского товара, взятками и вымогательством. Желая задушить английскую торговлю, Наполеон душил всю Европу. С голландского побережья начинались главные пути проникновения в глубь континента контрабандных товаров, и борьба с контрабандой была фактически борьбой с ее, Голландии, населением. Людовик Бонапарт был человеком здравого ума и твердил своему гениальному брату, что условия континентальной блокады для его страны неприемлемы, что страна уже основательно разорена и разоряется блокадой далее, наконец, потребовал для Голландии особый экономический статус. На это Наполеон не мог пойти, ибо тогда его "система" разваливалась, а менять в ней что-либо он не хотел, ибо предпочитал упорствовать в своих ошибках и просчетах. В условиях, когда устанавливался культ императора, когда во Франции был введен "день Святого Наполеона", совпадавший с днем рождения императора, когда его, Наполеона, воле подчинялась почти вся Европа, признать континентальную блокаду ошибкой для него было невозможно. В 1810 г. Луи Бонапарт эмигрировал за океан, в Соединенные Штаты, а с его "королевством" произошла очередная метаморфоза. Императорским декретом вся Голландия была объявлена "наносом французских рек", недолгое "королевство" упразднено, а его территория включена в состав Французской империи на правах генерал-губернаторства с административным делением на департаменты. Администрация была "наверху", в основном, французская, в низших звеньях - "свои", из местных коллаборационистов. Сие деяние Наполеона свидетельствует, насколько им был утрачен здравый смысл. Император становился опасен для собственного существования: испанская война, континентальная блокада, уничтожение Нидерландов и др. государств, унижение Пруссии - катастрофические ошибки Наполеона, перечень которых завершается провалом авантюры русского похода. Создатель всеевропейской Империи (с филиалами на других континентах), не отдавая себе отчета, работал на ее уничтожение. И создание наполеоновской империи, и ее гибель дорого стоили как Франции, так и остальной Европе. Экономическое, политическое и идеологическое насилие над населением всего континента, да и не только Европы, как бы ни было тяжко, но несравнимо с тем страшным налогом, который этот молох взымал с народов. Война требовала жертв, она поглощала "живую силу", из которой состоят армии, и постоянно нуждалась в ее восполнении. Непрерывные наборы молодежи все новых, досрочных призывов так "омолодили" Наполеонову Великую армию, что к концу империи в ней служили и сражались мальчишки пятнадцати-шестнадцати лет от роду. Ветеранов оставалось все меньше, обучать новобранцев становилось некому. Голландцы платили налог кровью с 1795 г., а с включением их территории в состав империи размеры этого налога возросли безудержно. Голландцам льстили, некоторым давали чины и видные должности (ван Хогендорп, Дедем де Гельдер, Верюэль). Новобранцев преимущественно "растворяли" во французских контингентах, хотя допускались и контингент национальные. В императорскую гвардию включили полк голландских улан. Но из русского похода почти никто не вернулся, как не возвращались и из Испании. Сразу же, в начале 1813 г., были объявлены новые наборы. Начались "возмущения", которые подавлялись пришельцами-французами. В стране снова появились "патриоты", на этот раз более соответствующие своему именованию. Оппозиция наполеоновскому режиму переходила в противодействие. После разгрома Наполеона в Лейпцигском сражении в Голландии появились надежды на возвращение независимости. "Партия патриотов", они же "оранжисты", во главе с графом Гисбертом Карлом ван Хогендорпом была готова при удобном случае провозгласить независимость страны и призвать из Англии сына последнего штатгальтера (что она и исполнила, наскоро образовав 21 ноября 1813 г. в Гааге временное правительство). Но участниками главных событий стали не гаагские оранжисты, а их друзья в Амстердаме.