Страница:
Видать, ревновала. Даже изображения убрала, чтобы забыл. Сигизмунд даже обиделся: похоже, девка считала его по интеллекту равным кобелю.
Пошуровал веником еще. Еще одну Наталью вытащил. И бумажный след. Тот, что снимал у девки с ноги, когда сапожки для нее подыскивал.
Сразу вспомнилось, как боялась она давать след. Весь ужас от сей немудреной измерительной процедуры. Как первым делом отобрала у него след, утащила куда-то… Как давно все это было. Совершенно в другой жизни.
А что ей мешало этот след уничтожить, если она за улику его держала? Нарисовалась зачем-то инфернальная картина: дознаватель, обмазывающий девкин след сажей.
Сигизмунд отложил след, отряхнул от пыли натальины фотографии и вернул их в альбом.
Снял с тахты постельное белье. Огляделся — где бы еще прибрать. И тут только заметил на подоконнике листок бумаги. Записка? Что за глупости. Да и не умела она писать. Она умела… Да, это рисунок.
С рисунком в руках Сигизмунд уселся на необитаемую тахту. Задумался. Странноватенький рисунок. Как и сама Лантхильда, впрочем.
На бумаге была изображена телега с непривычно высокими бортами и колесами без спиц. Над задней частью телеги был сделан навес, обтянутый холстиной или чем-то вроде. Конструкция чем-то напоминала фургон американских пионеров на Диком Западе. После того, как полнавеса снесло ураганом. Оставшаяся часть навеса украшалась крупной свастикой. “Фокке-вульф” прямо, а не телега. В передке стояла, выпрямившись во весь рост, сама Лантхильда. Непропорционально крупная — видимо, важная, — она стояла боком к движению, лицом к зрителю. На груди у нее красовалась лунница. В руках она держала… еще одно колесо. Запасное, должно быть. Она вцепилась в него, как рулевой в штурвал.
Сбоку от телеги брел какой-то мужлан и с ним еще одна подозрительная личность, здорово смахивающая на хиппи, только в самостийном сельском исполнении. Патлы до яиц, морда блаженная, глаз хитрый.
Чтобы ясно было, какая сила приводит телегу в движение, на краю листа виднелся хвост тягловой скотины. Вола, должно быть, судя по хвосту. Впрочем, Сигизмунд в сельском хозяйстве рубил слабо.
М-да.
…Интересно все-таки, зачем телеге пятое колесо? Притча какая-нибудь национальная?
От этой мысли Сигизмунд плавно перешел к раздумьям насчет неопознанной девкиной национальности, а затем — естественным ходом — к Вике. Вдруг и вправду накопает что-нибудь? Только дадут ли эти поиски хоть какой-то результат?
В разгар этой скорбно-бессмысленной суеты неожиданно и бесславно почила крыса Касильда. Утром выбралась из домика вялая, вид имела опухший, как с перепою. Прутья грызла без прежней ярости. Больше сидела в неподвижности, тускло щурилась.
Захваченный водоворотом дня, Сигизмунд нечасто подходил к клетке, хотя нет-нет да начинало свербеть в душе: а ведь болеет крыска-то. Витаминов ей каких-то насыпал.
К ночи крыска околела. Так и застыла в благообразной позе — с подвернутым хвостом и уткнувшейся в лапки остренькой мордочкой.
Превозмогая себя, Сигизмунд вытряхнул ее из клетки вместе с обрывками газет, катышками помета и засохшими хлебными крошками. Посмертное благообразие крыски нарушилось; теперь она лежала на боку, растопырив лапки. Сигизмунд смотрел на нее со странным покаянным чувством. Виноватым себя чувствовал. Размышления шли созвучные моменту — о бессмертии души. Вот не было у Касильды бессмертной души. Околело маленькое беленькое тельце — и все…
Затем, решительно прекратив давить из себя слезу, упихал крыску вместе с газетами в полиэтиленовый пакет и снес на помойку.
Вот и кончилась яростная крыска Касильда. Опустела клетка…
Вика явилась назавтра. Сигизмунд встретил ее во дворе — как раз вышел прогулять кобеля.
— А я из Публички иду, — сообщила Вика. — Ужасно есть хочется. После Публички всегда разбирает просто волчий голод.
— У меня есть макароны, — сказал Сигизмунд. — Могу угостить.
Он понимал, что без новостей Вика бы к нему не пришла. Не тот она человек, чтобы запросто захаживать. Что-то она уже накопала…
— Узнали что-нибудь?
— О языке? Да, “что-нибудь” узнала…
— Норвежский? — спросил он жадно.
Вика чуть усмехнулась.
— Норвежский я бы и так узнала. Для этого мне в Публичку ходить не надо… — Вика помолчала, глядя, как кобель нарезает круги по двору. — Вы не могли бы мне рассказать, как вы с ней познакомились?
— С кем? С Лантхильдой?
Вика уставилась на него.
— Как, вы говорите, ее зовут?
— Лант-хиль-да.
— А по отчеству?
— Владимировна, — сказал Сигизмунд.
— Вы уверены, что именно “Владимировна”?
— Ну, может быть, не совсем…
— А точно не помните? Она так себя и называла — “Владимировна”?
— Нет, это я… Она русским не владела. А познакомились… — Сигизмунд показал на свой гараж. — Вон, видите гараж?
— Неужели за гаражами? Мы в пятом классе за гаражами целовались…
— Где, в Рейкьявике?
— В пятом классе, — сказала Вика. Сигизмунд вдруг обнаружил, что холодная аськина сестрица также не лишена ядовитенького юморка. Видать, семейное.
— Она залезла ко мне в гараж, — сказал Сигизмунд. — Замерзла, должно быть. Грелась.
— А у вас что, гараж не закрывается?
— Замок был сломан. Нет, это я его сломал. Ключ потерял…
— А, — неопределенно сказала Вика. И настойчиво переспросила: — Так как ее отца звали?
Сигизмунд поморщился, вспоминая.
— Патлатый такой… с бородой…
— Имя не помните?
Вот ведь настырная да последовательная.
— Валамир.
Она вскинулась, будто на змею наступила.
— Валамир?
— Ну, Владимир, Валамир, какая разница…
Сигизмунд бросил окурок и сказал:
— Пойдемте в дом. Я накормлю вас макаронами. У меня даже кетчуп есть.
— А масло есть?
— Есть.
— Тогда пойдемте.
Кобель, бдительно следивший за хозяином, метнулся к парадной, едва только Сигизмунд открыл дверь. Первым взбежал по лестнице.
Откушав макарон, академическая сестрица извлекла из сумки блокнотик. Вопреки аськиным подозрениям, никаких стишков там не было. Столбики иностранных слов и закорючки транскрипции.
Вика поглядела на свои записи, помолчала. Потом вдруг посмотрела Сигизмунду прямо в глаза.
— Сигизмунд, вы меня, конечно, простите за неделикатность… Вы уверены, что вас никто не разыгрывал?
— ЧТО?
— Дело в том, что… В общем, я проанализировала материалы, которые вы мне дали… Странная картина, конечно, получается… Der ethymologische Worterbuch der germanischen Sprachen…
— Простите?
— “Этимологический словарь германских языков”, издание 1919 года, весьма подробный труд. И очень ценный.
— Ну и?
— Переданный вами лексический материал более всего коррелирует с готским языком.
Она выдержала эффектную паузу. Сигизмунд не знал, как ему реагировать на это заявление. Он видел только, что Вика явно ждет какой-то реакции.
Наконец Сигизмунд сказал:
— То есть, вы хотите сказать, что она разговаривала на готском языке?
— Да.
И снова выжидательная пауза.
— А что в этом такого странного?
— Видите ли, Сигизмунд… Дело в том, что готский язык… Это мертвый язык. На нем уже тысячу лет как никто не разговаривает. А может быть, и больше. Вроде шумерского или моего древнеисландского.
— А разве готы… Я думал, готический шрифт… — начал Сигизмунд и тут же умолк под гнетом собственной непросвещенности.
— Это был германский народ. В пятом-шестом веках он достиг своего наивысшего расцвета.
— А потом? — жадно спросил Сигизмунд.
— А потом вымер. Точнее, растворился.
— Может быть, где-нибудь остались… На хуторах… В тайге…
Сигизмунд выдвинул версию и сам почувствовал: детский лепет.
— Шестой век, — раздельно повторила Вика. — Готский язык дошел до нас всего одним текстом — переводом Библии. Далеко не все слова, которые вы мне дали, я обнаружила в словаре как готские. Но нашлось много древнеисландских, а также средневерхненемецких аналогов. Понимаете?
— Я одно понимаю, Вика, — сказал Сигизмунд. — Для того, чтобы меня разыграть, нужно по крайней мере знать о СУЩЕСТВОВАНИИ готского языка. А я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из моих приятелей обладал столь обширными познаниями в сфере лингвистики. Кроме того, в гараже я обнаружил вовсе не своего приятеля, а незнакомого мне человека. И испугана она была по-настоящему. Она не прикидывалась.
— А она была испугана?
— Да. Поначалу я вообще принял ее за наркоманку.
— Почему?
— Вела себя неадекватно. И глаза белые.
— Что значит “белые”? Слепая, что ли?
— Очень светлые.
— А в чем была неадекватность?
— Ну, например, она не умела пользоваться туалетом… Такое нельзя разыграть.
— Пожалуй, — согласилась Вика. И без всякого перехода сказала: — Наиболее логичная версия, которая объясняет все, заключается в том, Сигизмунд, что ваша девушка страдала шизофренией.
Сигизмунд набычился, сразу ощутив острую неприязнь к этой рассудительной холодной девице. Она, несомненно, поняла это.
Вика встала из-за стола, прошлась по кухне. Уселась на подоконник — точь-в-точь как Лантхильда — и уставилась за окно, на темный двор. Не оборачиваясь, заговорила:
— Когда углубляешься в предмет… и наступает переутомление… В свое время, когда я начала заниматься древнеисландским, я часто представляла себя человеком “оттуда”. Из той эпохи. Как будто древнеисландский — мой родной язык. Это очень помогало. Вы не представляете даже, насколько это помогало. Я могла угадывать слова, достраивать их… Правда, я сумела вовремя остановиться. Опасная игра.
Сигизмунд жадно слушал.
— Представьте себе теперь, что ваша Лантхильда специализировалась на готском. И не сумела остановиться. В Рейкьявике я читала в одном журнале по психологии — там эта проблема серьезно обсуждалась… Определенный психотип… С другой стороны, на древнеисландском сохранилась очень богатая литература. Много текстов. И все равно оставалось ощущение зияющих лакун, пробелов. А готский… Только Библия. Не вся, отрывки. И комментарий на четыре странички. Не словарь, а сплошной сквозняк. Дыры, дыры… Понимаете?
— Неужели это настолько важно, — медленно спросил Сигизмунд, — что из-за какого-то словаря человек может сойти с ума?
— Академические штудии — это похуже азартной игры. Похуже рулетки. Люди теряют рассудок и из-за меньшего… Скажите, Лантхильда была последовательна в своих действиях?
— Весьма, — сказал Сигизмунд. — Хотя зачастую мне ее логика казалась дикой.
— Вот видите. А вы не помните, как она была одета?
— Конечно, помню. У меня даже сохранилось…
Сигизмунд оставил Вику созерцать вечерний двор, а сам пошел в “светелку”. Дерюжка нашлась в шкафу. И одна чуня, мало поеденная собакой, — тоже. Все это добро Сигизмунд предъявил Вике. Присовокупил кожаное ведро.
Она посмотрела, но ничего не сказала. Они выпили с Сигизмундом чаю, после чего он отвез ее домой.
Глава третья
Пошуровал веником еще. Еще одну Наталью вытащил. И бумажный след. Тот, что снимал у девки с ноги, когда сапожки для нее подыскивал.
Сразу вспомнилось, как боялась она давать след. Весь ужас от сей немудреной измерительной процедуры. Как первым делом отобрала у него след, утащила куда-то… Как давно все это было. Совершенно в другой жизни.
А что ей мешало этот след уничтожить, если она за улику его держала? Нарисовалась зачем-то инфернальная картина: дознаватель, обмазывающий девкин след сажей.
Сигизмунд отложил след, отряхнул от пыли натальины фотографии и вернул их в альбом.
Снял с тахты постельное белье. Огляделся — где бы еще прибрать. И тут только заметил на подоконнике листок бумаги. Записка? Что за глупости. Да и не умела она писать. Она умела… Да, это рисунок.
С рисунком в руках Сигизмунд уселся на необитаемую тахту. Задумался. Странноватенький рисунок. Как и сама Лантхильда, впрочем.
На бумаге была изображена телега с непривычно высокими бортами и колесами без спиц. Над задней частью телеги был сделан навес, обтянутый холстиной или чем-то вроде. Конструкция чем-то напоминала фургон американских пионеров на Диком Западе. После того, как полнавеса снесло ураганом. Оставшаяся часть навеса украшалась крупной свастикой. “Фокке-вульф” прямо, а не телега. В передке стояла, выпрямившись во весь рост, сама Лантхильда. Непропорционально крупная — видимо, важная, — она стояла боком к движению, лицом к зрителю. На груди у нее красовалась лунница. В руках она держала… еще одно колесо. Запасное, должно быть. Она вцепилась в него, как рулевой в штурвал.
Сбоку от телеги брел какой-то мужлан и с ним еще одна подозрительная личность, здорово смахивающая на хиппи, только в самостийном сельском исполнении. Патлы до яиц, морда блаженная, глаз хитрый.
Чтобы ясно было, какая сила приводит телегу в движение, на краю листа виднелся хвост тягловой скотины. Вола, должно быть, судя по хвосту. Впрочем, Сигизмунд в сельском хозяйстве рубил слабо.
М-да.
…Интересно все-таки, зачем телеге пятое колесо? Притча какая-нибудь национальная?
От этой мысли Сигизмунд плавно перешел к раздумьям насчет неопознанной девкиной национальности, а затем — естественным ходом — к Вике. Вдруг и вправду накопает что-нибудь? Только дадут ли эти поиски хоть какой-то результат?
* * *
В разгар этой скорбно-бессмысленной суеты неожиданно и бесславно почила крыса Касильда. Утром выбралась из домика вялая, вид имела опухший, как с перепою. Прутья грызла без прежней ярости. Больше сидела в неподвижности, тускло щурилась.
Захваченный водоворотом дня, Сигизмунд нечасто подходил к клетке, хотя нет-нет да начинало свербеть в душе: а ведь болеет крыска-то. Витаминов ей каких-то насыпал.
К ночи крыска околела. Так и застыла в благообразной позе — с подвернутым хвостом и уткнувшейся в лапки остренькой мордочкой.
Превозмогая себя, Сигизмунд вытряхнул ее из клетки вместе с обрывками газет, катышками помета и засохшими хлебными крошками. Посмертное благообразие крыски нарушилось; теперь она лежала на боку, растопырив лапки. Сигизмунд смотрел на нее со странным покаянным чувством. Виноватым себя чувствовал. Размышления шли созвучные моменту — о бессмертии души. Вот не было у Касильды бессмертной души. Околело маленькое беленькое тельце — и все…
Затем, решительно прекратив давить из себя слезу, упихал крыску вместе с газетами в полиэтиленовый пакет и снес на помойку.
Вот и кончилась яростная крыска Касильда. Опустела клетка…
* * *
Вика явилась назавтра. Сигизмунд встретил ее во дворе — как раз вышел прогулять кобеля.
— А я из Публички иду, — сообщила Вика. — Ужасно есть хочется. После Публички всегда разбирает просто волчий голод.
— У меня есть макароны, — сказал Сигизмунд. — Могу угостить.
Он понимал, что без новостей Вика бы к нему не пришла. Не тот она человек, чтобы запросто захаживать. Что-то она уже накопала…
— Узнали что-нибудь?
— О языке? Да, “что-нибудь” узнала…
— Норвежский? — спросил он жадно.
Вика чуть усмехнулась.
— Норвежский я бы и так узнала. Для этого мне в Публичку ходить не надо… — Вика помолчала, глядя, как кобель нарезает круги по двору. — Вы не могли бы мне рассказать, как вы с ней познакомились?
— С кем? С Лантхильдой?
Вика уставилась на него.
— Как, вы говорите, ее зовут?
— Лант-хиль-да.
— А по отчеству?
— Владимировна, — сказал Сигизмунд.
— Вы уверены, что именно “Владимировна”?
— Ну, может быть, не совсем…
— А точно не помните? Она так себя и называла — “Владимировна”?
— Нет, это я… Она русским не владела. А познакомились… — Сигизмунд показал на свой гараж. — Вон, видите гараж?
— Неужели за гаражами? Мы в пятом классе за гаражами целовались…
— Где, в Рейкьявике?
— В пятом классе, — сказала Вика. Сигизмунд вдруг обнаружил, что холодная аськина сестрица также не лишена ядовитенького юморка. Видать, семейное.
— Она залезла ко мне в гараж, — сказал Сигизмунд. — Замерзла, должно быть. Грелась.
— А у вас что, гараж не закрывается?
— Замок был сломан. Нет, это я его сломал. Ключ потерял…
— А, — неопределенно сказала Вика. И настойчиво переспросила: — Так как ее отца звали?
Сигизмунд поморщился, вспоминая.
— Патлатый такой… с бородой…
— Имя не помните?
Вот ведь настырная да последовательная.
— Валамир.
Она вскинулась, будто на змею наступила.
— Валамир?
— Ну, Владимир, Валамир, какая разница…
Сигизмунд бросил окурок и сказал:
— Пойдемте в дом. Я накормлю вас макаронами. У меня даже кетчуп есть.
— А масло есть?
— Есть.
— Тогда пойдемте.
Кобель, бдительно следивший за хозяином, метнулся к парадной, едва только Сигизмунд открыл дверь. Первым взбежал по лестнице.
Откушав макарон, академическая сестрица извлекла из сумки блокнотик. Вопреки аськиным подозрениям, никаких стишков там не было. Столбики иностранных слов и закорючки транскрипции.
Вика поглядела на свои записи, помолчала. Потом вдруг посмотрела Сигизмунду прямо в глаза.
— Сигизмунд, вы меня, конечно, простите за неделикатность… Вы уверены, что вас никто не разыгрывал?
— ЧТО?
— Дело в том, что… В общем, я проанализировала материалы, которые вы мне дали… Странная картина, конечно, получается… Der ethymologische Worterbuch der germanischen Sprachen…
— Простите?
— “Этимологический словарь германских языков”, издание 1919 года, весьма подробный труд. И очень ценный.
— Ну и?
— Переданный вами лексический материал более всего коррелирует с готским языком.
Она выдержала эффектную паузу. Сигизмунд не знал, как ему реагировать на это заявление. Он видел только, что Вика явно ждет какой-то реакции.
Наконец Сигизмунд сказал:
— То есть, вы хотите сказать, что она разговаривала на готском языке?
— Да.
И снова выжидательная пауза.
— А что в этом такого странного?
— Видите ли, Сигизмунд… Дело в том, что готский язык… Это мертвый язык. На нем уже тысячу лет как никто не разговаривает. А может быть, и больше. Вроде шумерского или моего древнеисландского.
— А разве готы… Я думал, готический шрифт… — начал Сигизмунд и тут же умолк под гнетом собственной непросвещенности.
— Это был германский народ. В пятом-шестом веках он достиг своего наивысшего расцвета.
— А потом? — жадно спросил Сигизмунд.
— А потом вымер. Точнее, растворился.
— Может быть, где-нибудь остались… На хуторах… В тайге…
Сигизмунд выдвинул версию и сам почувствовал: детский лепет.
— Шестой век, — раздельно повторила Вика. — Готский язык дошел до нас всего одним текстом — переводом Библии. Далеко не все слова, которые вы мне дали, я обнаружила в словаре как готские. Но нашлось много древнеисландских, а также средневерхненемецких аналогов. Понимаете?
— Я одно понимаю, Вика, — сказал Сигизмунд. — Для того, чтобы меня разыграть, нужно по крайней мере знать о СУЩЕСТВОВАНИИ готского языка. А я сильно сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из моих приятелей обладал столь обширными познаниями в сфере лингвистики. Кроме того, в гараже я обнаружил вовсе не своего приятеля, а незнакомого мне человека. И испугана она была по-настоящему. Она не прикидывалась.
— А она была испугана?
— Да. Поначалу я вообще принял ее за наркоманку.
— Почему?
— Вела себя неадекватно. И глаза белые.
— Что значит “белые”? Слепая, что ли?
— Очень светлые.
— А в чем была неадекватность?
— Ну, например, она не умела пользоваться туалетом… Такое нельзя разыграть.
— Пожалуй, — согласилась Вика. И без всякого перехода сказала: — Наиболее логичная версия, которая объясняет все, заключается в том, Сигизмунд, что ваша девушка страдала шизофренией.
Сигизмунд набычился, сразу ощутив острую неприязнь к этой рассудительной холодной девице. Она, несомненно, поняла это.
Вика встала из-за стола, прошлась по кухне. Уселась на подоконник — точь-в-точь как Лантхильда — и уставилась за окно, на темный двор. Не оборачиваясь, заговорила:
— Когда углубляешься в предмет… и наступает переутомление… В свое время, когда я начала заниматься древнеисландским, я часто представляла себя человеком “оттуда”. Из той эпохи. Как будто древнеисландский — мой родной язык. Это очень помогало. Вы не представляете даже, насколько это помогало. Я могла угадывать слова, достраивать их… Правда, я сумела вовремя остановиться. Опасная игра.
Сигизмунд жадно слушал.
— Представьте себе теперь, что ваша Лантхильда специализировалась на готском. И не сумела остановиться. В Рейкьявике я читала в одном журнале по психологии — там эта проблема серьезно обсуждалась… Определенный психотип… С другой стороны, на древнеисландском сохранилась очень богатая литература. Много текстов. И все равно оставалось ощущение зияющих лакун, пробелов. А готский… Только Библия. Не вся, отрывки. И комментарий на четыре странички. Не словарь, а сплошной сквозняк. Дыры, дыры… Понимаете?
— Неужели это настолько важно, — медленно спросил Сигизмунд, — что из-за какого-то словаря человек может сойти с ума?
— Академические штудии — это похуже азартной игры. Похуже рулетки. Люди теряют рассудок и из-за меньшего… Скажите, Лантхильда была последовательна в своих действиях?
— Весьма, — сказал Сигизмунд. — Хотя зачастую мне ее логика казалась дикой.
— Вот видите. А вы не помните, как она была одета?
— Конечно, помню. У меня даже сохранилось…
Сигизмунд оставил Вику созерцать вечерний двор, а сам пошел в “светелку”. Дерюжка нашлась в шкафу. И одна чуня, мало поеденная собакой, — тоже. Все это добро Сигизмунд предъявил Вике. Присовокупил кожаное ведро.
Она посмотрела, но ничего не сказала. Они выпили с Сигизмундом чаю, после чего он отвез ее домой.
Глава третья
Перед тем, как лечь спать, Сигизмунд долго сидел на кухне над чашкой с крепким, уже остывшим чаем. Мысли лениво перекатывались с Вики на ее “шизофреническую гипотезу”. Хорошая гипотеза. Многое объясняет. Почти все. Не объясняет только лунницу.
Хотя… Может, Лантхильда из “черных археологов”. Раскопала тайком какой-нибудь курган. На Старой Ладоге, скажем. Много народу сокровищами Рюрика прельщается. Ходят, роют. Выкопала себе лунницу, отчего окончательно повредилась в уме.
Может быть. Только стала бы — даже сумасшедшая — так легко отдавать золотую лунницу за собачий ошейник с лампочками? Неужто настолько в роль вошла?..
Предположим, он, Сигизмунд, спятил бы. Записался в “черные археологи”, отрыл какое-никакое золотишко и крышей подвинулся. Блажил бы — ясное дело. Может быть, Новое Царство какое-нибудь по околометрошным торжищам провозвещал… Об эре Водолея пророчествовал бы, о комете хвостатой… Но чтобы вот так запросто золото взять и на какие-нибудь фантики поменять?.. Сигизмунд не мог представить себе обстоятельства, при которых он мог бы ТАК свихнуться.
Нет, что-то здесь не сходится. Неуловимое что-то остается. Такое, что словами не передать. Вика, конечно, девица логичная. С головой девица. Но… не сходится.
…А он-то, Сигизмунд, оказывается, по пьяной лавочке готской мовой в телефон сыпал! Вот какие дивные вещи о себе узнаешь.
Одеяние лантхильдино пощупал. Домотканина. Не каждый день встретишь, но все равно не Бог весть какое чудо. Завшивленность? Тем более. Чуни? Тут народ и в мокасинах иной раз щеголяет. Мало ли.
Та-ак. На Лантхильде в первые дни еще пояс был. Куда она его дела? Точно. Был пояс. Диковинный какой-то.
Сигизмунд отправился шарить по квартире. После получаса усердных поисков пояс нашелся.
Повертел в руках, разглядывая в основном пряжку. Затертая медь, по краям немного позеленевшая. Видно было, что носили эту штуку долго, — пряжка аж истончилась местами. Изображена клювастая скотина — морда, вроде, птичья, а туловище не то змеиное, не то вообще какое-то абстрактное. По обеим сторонам от пряжки по два кружочка нашиты.
Сигизмунд рассмотрел кружочки повнимательнее (его в основном интересовало, почему они такие разные) — и вдруг сообразил: монеты. Продырявленные.
Ишь ты, все как в фольклоре. По какой-нибудь “Археологии СССР” работала, чтобы все в точности. Сигизмунд поймал себя на том, что примеряет на Лантхильду викину версию. Если думать только головой, намертво отключив сердце-вещун, то все, вроде бы, сходится. Как есть сумасшедшая. Раздвоение личности.
На кривовато обрезанных монетках были какие-то фигурки. С обратной стороны наверняка имеются чьи-нибудь морды в профиль. Тогдашних президентов.
Сигизмунд взял бритвенное лезвие (Лучше для Мужчины нет), осторожно отпорол ту, что побольше и поновее. Под монеткой скопилась грязь. Сигизмунд потер кружочек о джинсы. Поднес к глазам. Так и есть. Чей-то целеустремленный носатый профиль. Даже полустертого изображения на монете хватило, чтобы понять: человек этот, кем бы он ни был, не обладал высокими морально-этическими качествами.
Интересно, откуда у девки монетки? Новодел или все-таки из кургана вытащила?
Сигизмунд отпорол остальные три. На двух обнаружил одинаковую физиономию — мужик с вытаращенными глазами. На четвертой — тоже мужик, только постарше, с рожей отставника. Вокруг мужиков вились буквицы.
Взял все четыре монетки, сыграл зачем-то в “орлянку”. Проиграл неведомо кому. Где же все-таки девку-то искать? Ментам, что ли, сдаться?
От всех этих размышлений Сигизмунда неудержимо потянуло в сон. Ослабленный стрессами мозг отказывался подолгу принимать участие в напряженных мыслительных операциях. Сигизмунд бросил монетки на столе и ушел спать.
Созваниваясь с Федором, договариваясь с клиентами, беседуя со Светочкой и вообще занимаясь всей этой клопоморной тряхомудией, Сигизмунд то и дело ловил себя на том, что вот на хер не нужно ему все это. Неинтересно. С души его от тараканов воротит. И от “Восходов” тоже. И с людьми общаться он сейчас почти не может.
По большому счету, общаться сейчас он мог только с Викой. И то лишь потому, что только с Викой он распутывал сложный клубок загадок, связанный с появлением и исчезновением Лантхильды. А все остальное его попросту сейчас не парило.
Поэтому вечером Сигизмунд поехал к Вике. Пояс и монетки прихватил с собой. Показать, побеседовать.
Открыла Аська, от пят до подбородка завернутая в одеяло.
— Ой, это ты, Морж… — сказала она расслабленно. — Хорошо, что это ты, а не этот…
— Кто, реж?
— Какой реж… Этот, мудила из жилконторы. Когда, мол, долги заплачу. Я ему говорю: денег нет, а натурой жилконторе не дам. А что они со мной сделают? Выселят? Это конституцию нарушает…
— Ты что в одеяле? Новая роль? Мумию играешь в мюзикле “Клеопатра”?
— А что, есть такой мюзикл? Врешь ты все, Морж. У тебя деньги есть?
— В Центральном Сбербанке.
— Без дураков. Двадцатка есть?
— Двадцатка… есть.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Аська, — я тебе сейчас десятку добавлю, купи чего-нибудь пожрать. А то сейчас сестрица явится. Она знаешь какая из своих библиотек приходит? Глаза красные, как у кролика, а жрет, как удав. Я целый день сегодня из дома выйти не могу. И вчера не могла. Никак не одеться. Все лежу, лежу… Ты пельменей каких-нибудь купи. Что-нибудь посытнее.
Удаляясь и путаясь в одеяле, Аська крикнула:
— И хлеба!
— Десятку-то дай.
Аська вернулась, сунула мятую десятку.
Да. Деньги стали не те, что раньше. Это раньше зелененькую трешку можно было с шестьдесят лохматого по восьмидесятый год жевать и ничего-то бумажке не делалось. А нынешние так и норовят развалиться.
— Дверь захлопни, Морж! — проговорила Аська, снова удаляясь.
Сигизмунд купил пельмени, хлеб и три бутылки пива. Дверь открыла Вика. Приняла из рук покупки, кивнула на вешалку:
— Раздевайтесь.
И ушла на кухню.
Из кухни донесся голос Аськи:
— Явился, Морж?
Аська уже оделась. Сидела на кухне с сигаретой. Вода в кастрюле закипала в ожидании пельменей.
— Слушай, Морж, — сказала Аська, — мне тут бумажка странная пришла… Из налоговой инспекции. Будто я в 95-м году заработала а-ахреновенно много денег и должна теперь поделиться с голодающей державой…
Она вытащила из-за наружной проводки несолидный с виду мятый квиточек. Сигизмунд взял, вник. Вика тем временем молча вытряхивала пельмени в воду.
— Пиво откройте, Сигизмунд, — сказала она вдруг.
— Угу.
Бумажка содержала скрытую угрозу (“в 1995-м году вы имели дополнительные источники дохода”) и неумелую лесть (“мы надеемся на взаимопонимание и сотрудничество”).
— Источники дохода! — сказала Аська, внимательно следившая за читающим Сигизмундом. — Дополнительные! Морж, я подохну! У меня в 95-м году не то что дополнительных — у меня вообще никаких источников не было… Ни доходов, ни приходов…
Сигизмунд и сам знал, что в том году Аська с голоду дохла. Месяцами в доме сахара не водилось, вместо чая какую-то кору заваривали. Иногда Сигизмунд Аську подкармливал, иногда — реж.
— У тебя трудовая в 95-м где лежала?
— А у меня ее нет.
— Как нет?
— Потеряла… — А потом вдруг нахмурилась и вспомнила. — Нет, была. Она и сейчас там лежит, только я забыла.
— Где?
— В столовке. Тошниловка на углу Большого… Ее сейчас закрыли. Года полтора уже как закрыли. Ой, — закручинилась Аська, — точно, была трудовая. А теперь что делать? Морж, посадят меня без трудовой за тунеядство?
— В долговую яму тебя посадят, — сказал Сигизмунд. — За недоимки.
Последнее слово он произнес не без яда, поставив ударение на второй слог.
— Сигизмунд, пиво откройте, — повторила Вика.
Аська схватила бутылку и принялась снимать пробку зубами. Сигизмунд у нее отобрал. Аська потрогала зуб пальцем.
— Держится.
Сигизмунд, подумав, открыл все три бутылки об угол стола. Открывашки тут отродясь не водилось. Зато один аськин хахаль предусмотрительно набил на край стола металлический уголок. Для удобства.
Аська — то ли от того, что одеться несколько дней не могла, то ли от общей расслабленности — от одной бутылки пива окосела так, что Сигизмунду стало завидно.
— Еда, — изрекла Аська, помахивая вилкой, — это самый сильный наркотик.
Глаза у нее и впрямь сделались дурные.
— Ну так что мне с этой бумажкой делать, Морж? Идти в налоговую али не идти? А если они за мной жандармов пришлют? И повлекут?..
— В Сибирь. Мимо станций метро “Электросила”, “Парк Победы”, за памятник героическим защитникам Ленинграда, звяк-звяк, так звенят кандалы…
— Ты смеешься, а мне не смешно. — Аська отобрала у Сигизмунда бумажку и снова запихала ее за проводку. — Меня же заберут, не тебя.
— В масках. И с пистолетами. С маузерами в деревянной кобуре.
— Морж, я серьезно.
— И я серьезно. Подотрись ты этой бумажкой и забудь.
— Мне ее в ящик кинули. Они мой адрес знают.
— Мало ли какое говно в ящик кидают. Ты за нее не расписывалась.
Сигизмунд вдруг поймал на себе взгляд Вики.
— Что, Виктория, вам тут все, небось, диким кажется после заграницы?
Вика неопределенно дернула плечом.
Аська поглядела на одного, на другого и вдруг взъелась:
— Слушай, Морж, а ты чего, собственно, приперся? Ты по делу? Или сестрицу мою клеить? А может ты, Морж, ко мне клеиться притащился? А ты мне пирожки в долговую яму кидать будешь?
— Буду, — сказал Сигизмунд.
— Тогда я согласна.
— Скажи об этом налоговому инспектору.
Аська энергично показала ему дулю.
— Вообще-то я по делу, — сказал Сигизмунд. — Вот…
И выложил на стол монетки и пояс.
— Ой, какая феня классная! — завопила Аська и потянулась к поясу. Сигизмунд со странной ревностью смотрел, как Аська хватает пряжку, подносит к глазам, начинает рассматривать, шевеля губами — будто тщась что-то прочесть.
Вика осторожно взяла монетки. Потом порылась в сумочке и вытащила лупу. Долго разглядывала — Аська успела известись и соскучиться. И пиво кончилось. Аська уж изнамекалась, чтобы Сигизмунд еще за пивом сходил, но он делал вид, будто не понимает.
Наконец Вика отложила монетки, взялась за пояс.
— У меня девка знакомая такие штуки гонит, — поведала Аська. — Только керамику. А морды такие же. На Финбане лежат. Морж, сходи за пивом.
— Отвянь, Анастасия.
Аська надулась.
— Это лантхильдины вещи? — спросила Вика.
Сигизмунд кивнул.
— Что скажете?
— Очень грамотная работа.
— Можно определить, старые это вещи или новые?
— Конечно. Вы можете это оставить мне на пару дней?
— Только не потеряйте, — глупо сказал Сигизмунд.
— Морж, ну сходи за пивом, — снова заныла Аська.
— Вы знаете, Сигизмунд, — проговорила Вика, — я все больше укрепляюсь в своей первоначальной версии. Ваша девушка, несомненно, страдает раздвоением личности. Воображает себя человеком другой эпохи.
— Но вещи… настоящие?
— Какая разница? Они могут быть настоящими, если она их где-то раздобыла. Могут быть современной имитацией. Это сути дела не меняет, согласитесь.
— Да, — сказал Сигизмунд. — Не меняет… Но понимаете, Вика… Я долго думал над вашим предположением… Вы же ее не видели. Лантхильда не была похожа на сумасшедшую. Она не… НЕ ФОНИЛА как сумасшедшая… Ну, не исходило от нее ЭТОГО…
Неожиданно Аська поддержала Сигизмунда.
— Морж прав. Психи всегда фонят. Погань от них какая-то исходит, муть… А эта белобрысая, с косищей, — нет, она чистенькая… Я, между прочим, ауру вижу… Иногда.
— Упыхаешься и видишь, — вдруг сказала Виктория. — Я тоже в упыханном состоянии видела.
— Да что ты там в своей загранице видела! — взъелась Аська. — Эта девка моржовая — свеженькая, как молодой подберезовик. Я бы сама от такой не отказалась…
— Гы-гы-гы, — сказал Сигизмунд. — Очень смешно.
— Дурак ты, Морж. Думаешь, она бы мне не дала?
— А вы так и не заявляли в милицию, Сигизмунд? — спросила Вика.
— Нет.
— И не будете?
— Не буду.
— Толку-то. Лучше к гадалке пойти. У нас есть одна в театре — она по фотографии ищет. На фотку поглядит, поглядит, над картой города руками поводит — и точно определяет: в Красносельском, мол, районе ищите… Морж, Маринку помнишь?
Морж не помнил никакой Маринки. Впрочем, Анастасию это не смутило.
— Маринка в штопор вошла и сгинула. Мы ее всей кодлой искали. Эта баба над картой поводила — и говорит: ищите в Адмиралтейском районе. И правда нашли. Только на Ваське. Зато в баре “Адмиралтейский”, представляешь? Она сама поутру прозвонилась…
Два дня минули для Сигизмунда как в тумане. Все ему казалось скучно, все протекало как в мутном сне. На третий день тягомотину сигизмундовой жизни решительно разбавила бывшая законная супруга.
Явилась на выходных. С незнакомой стрижкой, в “деловом” костюме — раньше такого не носила. Довольная произведенным эффектом, прошествовала в гостиную, сопровождаемая кобелем. Кобеля запах натальиных духов завораживал.
— Ты бы хоть пыль здесь вытер, что ли, — сказала Наталья, усаживаясь. Прежде чем сесть, обмахнула стул.
Кобель деловито поискался под батареей, выволок и гордо предъявил Наталье омерзительный с виду мосол. Наталья на мосол никак не отреагировала. Кобель с грохотом выронил “сокровище”, махнул хвостом и оглушительно гавкнул несколько раз.
— Что ему нужно? — спросила Наталья брезгливо.
— Чтобы ты, Наталья, мосол у него отнимала. А он бы не отдавал. Игра такая, — объяснил Сигизмунд.
— Перебьется, — сказала Наталья. — Ну, как поживаешь? Не захипповал тут на старости лет? Пацифик, смотрю, у тебя намалеван…
А, разглядела!
— Да я тут системных вписывал… Посидели, ПЛАНЫ построили… — Слово “планы” Сигизмунд нарочно выделил, чтобы до неискушенной Натальи — и то доперло.
До нее, впрочем, не доперло.
— Обои хорошие были, — сказала она с грустью. — Помнишь, мы их вместе клеили?
— Помню, — пригорюнился и Сигизмунд. — Как Ярополк?
— Надо же, не забыл! Да, есть такой — Ярополк. Сын твой. Бассейн бросить пришлось. Денег нет.
— У меня сейчас тоже нет. Нас тут обокрали… только моим не говори.
Хотя… Может, Лантхильда из “черных археологов”. Раскопала тайком какой-нибудь курган. На Старой Ладоге, скажем. Много народу сокровищами Рюрика прельщается. Ходят, роют. Выкопала себе лунницу, отчего окончательно повредилась в уме.
Может быть. Только стала бы — даже сумасшедшая — так легко отдавать золотую лунницу за собачий ошейник с лампочками? Неужто настолько в роль вошла?..
Предположим, он, Сигизмунд, спятил бы. Записался в “черные археологи”, отрыл какое-никакое золотишко и крышей подвинулся. Блажил бы — ясное дело. Может быть, Новое Царство какое-нибудь по околометрошным торжищам провозвещал… Об эре Водолея пророчествовал бы, о комете хвостатой… Но чтобы вот так запросто золото взять и на какие-нибудь фантики поменять?.. Сигизмунд не мог представить себе обстоятельства, при которых он мог бы ТАК свихнуться.
Нет, что-то здесь не сходится. Неуловимое что-то остается. Такое, что словами не передать. Вика, конечно, девица логичная. С головой девица. Но… не сходится.
…А он-то, Сигизмунд, оказывается, по пьяной лавочке готской мовой в телефон сыпал! Вот какие дивные вещи о себе узнаешь.
Одеяние лантхильдино пощупал. Домотканина. Не каждый день встретишь, но все равно не Бог весть какое чудо. Завшивленность? Тем более. Чуни? Тут народ и в мокасинах иной раз щеголяет. Мало ли.
Та-ак. На Лантхильде в первые дни еще пояс был. Куда она его дела? Точно. Был пояс. Диковинный какой-то.
Сигизмунд отправился шарить по квартире. После получаса усердных поисков пояс нашелся.
Повертел в руках, разглядывая в основном пряжку. Затертая медь, по краям немного позеленевшая. Видно было, что носили эту штуку долго, — пряжка аж истончилась местами. Изображена клювастая скотина — морда, вроде, птичья, а туловище не то змеиное, не то вообще какое-то абстрактное. По обеим сторонам от пряжки по два кружочка нашиты.
Сигизмунд рассмотрел кружочки повнимательнее (его в основном интересовало, почему они такие разные) — и вдруг сообразил: монеты. Продырявленные.
Ишь ты, все как в фольклоре. По какой-нибудь “Археологии СССР” работала, чтобы все в точности. Сигизмунд поймал себя на том, что примеряет на Лантхильду викину версию. Если думать только головой, намертво отключив сердце-вещун, то все, вроде бы, сходится. Как есть сумасшедшая. Раздвоение личности.
На кривовато обрезанных монетках были какие-то фигурки. С обратной стороны наверняка имеются чьи-нибудь морды в профиль. Тогдашних президентов.
Сигизмунд взял бритвенное лезвие (Лучше для Мужчины нет), осторожно отпорол ту, что побольше и поновее. Под монеткой скопилась грязь. Сигизмунд потер кружочек о джинсы. Поднес к глазам. Так и есть. Чей-то целеустремленный носатый профиль. Даже полустертого изображения на монете хватило, чтобы понять: человек этот, кем бы он ни был, не обладал высокими морально-этическими качествами.
Интересно, откуда у девки монетки? Новодел или все-таки из кургана вытащила?
Сигизмунд отпорол остальные три. На двух обнаружил одинаковую физиономию — мужик с вытаращенными глазами. На четвертой — тоже мужик, только постарше, с рожей отставника. Вокруг мужиков вились буквицы.
Взял все четыре монетки, сыграл зачем-то в “орлянку”. Проиграл неведомо кому. Где же все-таки девку-то искать? Ментам, что ли, сдаться?
От всех этих размышлений Сигизмунда неудержимо потянуло в сон. Ослабленный стрессами мозг отказывался подолгу принимать участие в напряженных мыслительных операциях. Сигизмунд бросил монетки на столе и ушел спать.
* * *
Созваниваясь с Федором, договариваясь с клиентами, беседуя со Светочкой и вообще занимаясь всей этой клопоморной тряхомудией, Сигизмунд то и дело ловил себя на том, что вот на хер не нужно ему все это. Неинтересно. С души его от тараканов воротит. И от “Восходов” тоже. И с людьми общаться он сейчас почти не может.
По большому счету, общаться сейчас он мог только с Викой. И то лишь потому, что только с Викой он распутывал сложный клубок загадок, связанный с появлением и исчезновением Лантхильды. А все остальное его попросту сейчас не парило.
Поэтому вечером Сигизмунд поехал к Вике. Пояс и монетки прихватил с собой. Показать, побеседовать.
Открыла Аська, от пят до подбородка завернутая в одеяло.
— Ой, это ты, Морж… — сказала она расслабленно. — Хорошо, что это ты, а не этот…
— Кто, реж?
— Какой реж… Этот, мудила из жилконторы. Когда, мол, долги заплачу. Я ему говорю: денег нет, а натурой жилконторе не дам. А что они со мной сделают? Выселят? Это конституцию нарушает…
— Ты что в одеяле? Новая роль? Мумию играешь в мюзикле “Клеопатра”?
— А что, есть такой мюзикл? Врешь ты все, Морж. У тебя деньги есть?
— В Центральном Сбербанке.
— Без дураков. Двадцатка есть?
— Двадцатка… есть.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Аська, — я тебе сейчас десятку добавлю, купи чего-нибудь пожрать. А то сейчас сестрица явится. Она знаешь какая из своих библиотек приходит? Глаза красные, как у кролика, а жрет, как удав. Я целый день сегодня из дома выйти не могу. И вчера не могла. Никак не одеться. Все лежу, лежу… Ты пельменей каких-нибудь купи. Что-нибудь посытнее.
Удаляясь и путаясь в одеяле, Аська крикнула:
— И хлеба!
— Десятку-то дай.
Аська вернулась, сунула мятую десятку.
Да. Деньги стали не те, что раньше. Это раньше зелененькую трешку можно было с шестьдесят лохматого по восьмидесятый год жевать и ничего-то бумажке не делалось. А нынешние так и норовят развалиться.
— Дверь захлопни, Морж! — проговорила Аська, снова удаляясь.
Сигизмунд купил пельмени, хлеб и три бутылки пива. Дверь открыла Вика. Приняла из рук покупки, кивнула на вешалку:
— Раздевайтесь.
И ушла на кухню.
Из кухни донесся голос Аськи:
— Явился, Морж?
Аська уже оделась. Сидела на кухне с сигаретой. Вода в кастрюле закипала в ожидании пельменей.
— Слушай, Морж, — сказала Аська, — мне тут бумажка странная пришла… Из налоговой инспекции. Будто я в 95-м году заработала а-ахреновенно много денег и должна теперь поделиться с голодающей державой…
Она вытащила из-за наружной проводки несолидный с виду мятый квиточек. Сигизмунд взял, вник. Вика тем временем молча вытряхивала пельмени в воду.
— Пиво откройте, Сигизмунд, — сказала она вдруг.
— Угу.
Бумажка содержала скрытую угрозу (“в 1995-м году вы имели дополнительные источники дохода”) и неумелую лесть (“мы надеемся на взаимопонимание и сотрудничество”).
— Источники дохода! — сказала Аська, внимательно следившая за читающим Сигизмундом. — Дополнительные! Морж, я подохну! У меня в 95-м году не то что дополнительных — у меня вообще никаких источников не было… Ни доходов, ни приходов…
Сигизмунд и сам знал, что в том году Аська с голоду дохла. Месяцами в доме сахара не водилось, вместо чая какую-то кору заваривали. Иногда Сигизмунд Аську подкармливал, иногда — реж.
— У тебя трудовая в 95-м где лежала?
— А у меня ее нет.
— Как нет?
— Потеряла… — А потом вдруг нахмурилась и вспомнила. — Нет, была. Она и сейчас там лежит, только я забыла.
— Где?
— В столовке. Тошниловка на углу Большого… Ее сейчас закрыли. Года полтора уже как закрыли. Ой, — закручинилась Аська, — точно, была трудовая. А теперь что делать? Морж, посадят меня без трудовой за тунеядство?
— В долговую яму тебя посадят, — сказал Сигизмунд. — За недоимки.
Последнее слово он произнес не без яда, поставив ударение на второй слог.
— Сигизмунд, пиво откройте, — повторила Вика.
Аська схватила бутылку и принялась снимать пробку зубами. Сигизмунд у нее отобрал. Аська потрогала зуб пальцем.
— Держится.
Сигизмунд, подумав, открыл все три бутылки об угол стола. Открывашки тут отродясь не водилось. Зато один аськин хахаль предусмотрительно набил на край стола металлический уголок. Для удобства.
Аська — то ли от того, что одеться несколько дней не могла, то ли от общей расслабленности — от одной бутылки пива окосела так, что Сигизмунду стало завидно.
— Еда, — изрекла Аська, помахивая вилкой, — это самый сильный наркотик.
Глаза у нее и впрямь сделались дурные.
— Ну так что мне с этой бумажкой делать, Морж? Идти в налоговую али не идти? А если они за мной жандармов пришлют? И повлекут?..
— В Сибирь. Мимо станций метро “Электросила”, “Парк Победы”, за памятник героическим защитникам Ленинграда, звяк-звяк, так звенят кандалы…
— Ты смеешься, а мне не смешно. — Аська отобрала у Сигизмунда бумажку и снова запихала ее за проводку. — Меня же заберут, не тебя.
— В масках. И с пистолетами. С маузерами в деревянной кобуре.
— Морж, я серьезно.
— И я серьезно. Подотрись ты этой бумажкой и забудь.
— Мне ее в ящик кинули. Они мой адрес знают.
— Мало ли какое говно в ящик кидают. Ты за нее не расписывалась.
Сигизмунд вдруг поймал на себе взгляд Вики.
— Что, Виктория, вам тут все, небось, диким кажется после заграницы?
Вика неопределенно дернула плечом.
Аська поглядела на одного, на другого и вдруг взъелась:
— Слушай, Морж, а ты чего, собственно, приперся? Ты по делу? Или сестрицу мою клеить? А может ты, Морж, ко мне клеиться притащился? А ты мне пирожки в долговую яму кидать будешь?
— Буду, — сказал Сигизмунд.
— Тогда я согласна.
— Скажи об этом налоговому инспектору.
Аська энергично показала ему дулю.
— Вообще-то я по делу, — сказал Сигизмунд. — Вот…
И выложил на стол монетки и пояс.
— Ой, какая феня классная! — завопила Аська и потянулась к поясу. Сигизмунд со странной ревностью смотрел, как Аська хватает пряжку, подносит к глазам, начинает рассматривать, шевеля губами — будто тщась что-то прочесть.
Вика осторожно взяла монетки. Потом порылась в сумочке и вытащила лупу. Долго разглядывала — Аська успела известись и соскучиться. И пиво кончилось. Аська уж изнамекалась, чтобы Сигизмунд еще за пивом сходил, но он делал вид, будто не понимает.
Наконец Вика отложила монетки, взялась за пояс.
— У меня девка знакомая такие штуки гонит, — поведала Аська. — Только керамику. А морды такие же. На Финбане лежат. Морж, сходи за пивом.
— Отвянь, Анастасия.
Аська надулась.
— Это лантхильдины вещи? — спросила Вика.
Сигизмунд кивнул.
— Что скажете?
— Очень грамотная работа.
— Можно определить, старые это вещи или новые?
— Конечно. Вы можете это оставить мне на пару дней?
— Только не потеряйте, — глупо сказал Сигизмунд.
— Морж, ну сходи за пивом, — снова заныла Аська.
— Вы знаете, Сигизмунд, — проговорила Вика, — я все больше укрепляюсь в своей первоначальной версии. Ваша девушка, несомненно, страдает раздвоением личности. Воображает себя человеком другой эпохи.
— Но вещи… настоящие?
— Какая разница? Они могут быть настоящими, если она их где-то раздобыла. Могут быть современной имитацией. Это сути дела не меняет, согласитесь.
— Да, — сказал Сигизмунд. — Не меняет… Но понимаете, Вика… Я долго думал над вашим предположением… Вы же ее не видели. Лантхильда не была похожа на сумасшедшую. Она не… НЕ ФОНИЛА как сумасшедшая… Ну, не исходило от нее ЭТОГО…
Неожиданно Аська поддержала Сигизмунда.
— Морж прав. Психи всегда фонят. Погань от них какая-то исходит, муть… А эта белобрысая, с косищей, — нет, она чистенькая… Я, между прочим, ауру вижу… Иногда.
— Упыхаешься и видишь, — вдруг сказала Виктория. — Я тоже в упыханном состоянии видела.
— Да что ты там в своей загранице видела! — взъелась Аська. — Эта девка моржовая — свеженькая, как молодой подберезовик. Я бы сама от такой не отказалась…
— Гы-гы-гы, — сказал Сигизмунд. — Очень смешно.
— Дурак ты, Морж. Думаешь, она бы мне не дала?
— А вы так и не заявляли в милицию, Сигизмунд? — спросила Вика.
— Нет.
— И не будете?
— Не буду.
— Толку-то. Лучше к гадалке пойти. У нас есть одна в театре — она по фотографии ищет. На фотку поглядит, поглядит, над картой города руками поводит — и точно определяет: в Красносельском, мол, районе ищите… Морж, Маринку помнишь?
Морж не помнил никакой Маринки. Впрочем, Анастасию это не смутило.
— Маринка в штопор вошла и сгинула. Мы ее всей кодлой искали. Эта баба над картой поводила — и говорит: ищите в Адмиралтейском районе. И правда нашли. Только на Ваське. Зато в баре “Адмиралтейский”, представляешь? Она сама поутру прозвонилась…
* * *
Два дня минули для Сигизмунда как в тумане. Все ему казалось скучно, все протекало как в мутном сне. На третий день тягомотину сигизмундовой жизни решительно разбавила бывшая законная супруга.
Явилась на выходных. С незнакомой стрижкой, в “деловом” костюме — раньше такого не носила. Довольная произведенным эффектом, прошествовала в гостиную, сопровождаемая кобелем. Кобеля запах натальиных духов завораживал.
— Ты бы хоть пыль здесь вытер, что ли, — сказала Наталья, усаживаясь. Прежде чем сесть, обмахнула стул.
Кобель деловито поискался под батареей, выволок и гордо предъявил Наталье омерзительный с виду мосол. Наталья на мосол никак не отреагировала. Кобель с грохотом выронил “сокровище”, махнул хвостом и оглушительно гавкнул несколько раз.
— Что ему нужно? — спросила Наталья брезгливо.
— Чтобы ты, Наталья, мосол у него отнимала. А он бы не отдавал. Игра такая, — объяснил Сигизмунд.
— Перебьется, — сказала Наталья. — Ну, как поживаешь? Не захипповал тут на старости лет? Пацифик, смотрю, у тебя намалеван…
А, разглядела!
— Да я тут системных вписывал… Посидели, ПЛАНЫ построили… — Слово “планы” Сигизмунд нарочно выделил, чтобы до неискушенной Натальи — и то доперло.
До нее, впрочем, не доперло.
— Обои хорошие были, — сказала она с грустью. — Помнишь, мы их вместе клеили?
— Помню, — пригорюнился и Сигизмунд. — Как Ярополк?
— Надо же, не забыл! Да, есть такой — Ярополк. Сын твой. Бассейн бросить пришлось. Денег нет.
— У меня сейчас тоже нет. Нас тут обокрали… только моим не говори.