Беньковский Виктор. Анахрон (книга вторая)

   — Сколько, по-вашему, он еще протянет?
   Федор Никифорович остановился и, подобно паровозу времен гражданской войны, выпустил едкое облако дыма прямо в лицо Сигизмунду.
   — Не знаю! Не знаю я, Стрыйковский, сколько он еще протянет! Может быть, день! Может, десять лет! Ничего не знаю!
   — Может, заинтересовать… власти… или банк какой-нибудь… все-таки исследования… — забормотал Сигизмунд.
   — У властей денег нет канаву по-человечески выкопать. Все разворовано. А документации, между прочим, все равно никакой не осталось. Лавруша по своему ведомству все уничтожил. А Найденов — по нашему. Тю-тю, концы в воду. В прямом смысле.
   — Так что же делать? — растерянно спросил Сигизмунд.
   — Вы прямо как тимуровец: сразу делать. Сходите дров наколите… Ждать! Больше ничего не остается. Вы — наследник, других нет. Не родились.
   В голове Сигизмунда вдруг мелькнула совершенно идиотская картина: он, Сигизмунд, голый, в кожаном фартуке и мастерком в руке, передает тайну Анахрона подросшему Ярополку… Масоны, блин.
   — Ну хорошо, — сдался Сигизмунд. — Ответьте мне на прямой вопрос, НЕ ВИЛЯЯ: я смогу вернуть ту девушку?
   Федор Никифорович посмотрел на Сигизмунда в упор и после краткой паузы ответил:
   — Нет. Отсюда вы не можете ничего. Вы можете как рыбак в лодке сидеть и ждать — авось клюнет. Единственное что — рыбка ваша сорвалась, глядишь и всплывет.
   — Это как? — не понял Сигизмунд.
   — Кверху брюхом, — рассердился Федор Никифорович. — Неужто не понимаете? Хорошо, представьте себе генеалогическое древо. Огромное, разветвленное, с множеством ветвей. Представили?
   — Представил, — угрюмо сказал Сигизмунд.
   — Хорошо. Теперь представьте себе, что на этом дереве есть ветки, от которых не отходит новых ветвей. Так сказать, тупиковые.
   — Представил.
   — В теории Анахрона такие ветки соответствуют людям с малой “бытийной массой”. Эти люди могут быть либо больны, нежизнеспособны, либо обречены в силу каких-то внешних факторов. Например, войны или просто личной склонности к риску. Эти люди — в тамошних условиях — не определяют будущего. Скажем, они не дадут потомства.
   — Ну.
   — Анахрон переносит любой объект, лишь бы он был подвижным и соответствовал заданным параметрам массы. Точнее, ПЫТАЕТСЯ перенести. Если объект обладает большой “бытийной массой”, Анахрон не может его перебросить, и объект возвращается в изначальную точку.
   — Живой? — ядовито поинтересовался Сигизмунд.
   — Эта проблема не изучалась. Поскольку в ходе наших экспериментов изменений в историческом процессе не наблюдалось — это мы отслеживали специально — то, вероятно, все объекты возвращались назад живыми и невредимыми… Вы поймите, мы очень торопились. От нас требовали быстрых результатов. Время было такое…
   — Угу, — сказал Сигизмунд. — И к чему вы это?
   — Ваша девушка обладала малой “бытийной массой”. Вероятно, в скором времени ей предстояло погибнуть. Поэтому Анахрон ее благополучно переправил.
   — А почему, кстати, ее перенесло не в приемную камеру? — спросил Сигизмунд.
   Федор Никифорович пожал плечами.
   — В ходе экспериментов подобные сбои наблюдались. Возможно, сказалась расфокусировка… Радуйтесь, что она не оказалась в двадцати метрах над землей… или под землей. Ничего удивительного. После того, как мы установили терминал на канале Грибоедова, землю еще несколько раз тревожили. Прокладывали метро, сейчас новую линию тянут…
   Сигизмунд сжал зубы.
   — Продолжайте, пожалуйста.
   Федор Никифорович глянул на него хитро.
   — Заинтересовались? Ну так вот. В своем времени ваша девушка обладала малой “бытийной массой”.
   Сигизмунд вдруг вспомнил, что Лантхильда была близорука.
   — Оказавшись здесь, — продолжал Федор Никифорович, — она… — Он замялся, подбирая слова. — Вы знакомы с мичуринской практикой? Черенок можно привить другому дереву… В нашем мире девушка была привита к новому стволу — и привита успешно. Вы говорите, она забеременела. В перспективе, судя по всему, у нее должно было появиться жизнеспособное потомство.
   Сигизмунд яростно боролся с потребностью напасть на партийного старца и нанести ему увечье. “Жизнеспособное потомство”! Прямо как об овце рассуждает… Человек-винтик…
   Если Федор Никифорович и подозревал о подавляемых порывах Сигизмунда, то виду не подавал. Продолжал невозмутимо:
   — Таким образом, бытийная масса вашей подопечной резко увеличилась и — Анахрон не смог ее удержать. Вот тут-то и кроется, Стрыйковский, главная загадка… Не буду посвящать вас в теорию, это ненужно… Если воспользоваться грубой аналогией с удочкой, то рыба может сорваться с крючка. Это понятно. Но, будучи пойманной, снова самонасадиться на крючок, отправиться назад в воду и там отцепиться — такого просто не может быть. Поверьте, Стрыйковский, такого НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Все равно, что камень покатится вверх по склону горы.
   — А дестабилизация Анахрона? Вы же сами говорили…
   — Не городите чушь, Стрыйковский. Причем здесь дестабилизация?
   Рыбка на крючке, стабилизация-дебилизация, бытийная масса… Блин!.. Сигизмунд не на шутку разозлился.
   — Я не Стрыйковский! Морж моя фамилия! Сигизмунд Борисович Мо-орж!
   Федор Никифорович хлопнул ладонью по столу.
   — Пожалуйста, без истерик! Вы не у этого… как его… психоаналитика! Говорите, вы на машине? Поехали. Посмотрим место. Заодно хозяйство примете.
   — Какое хозяйство? — ошеломленно спросил Сигизмунд.
   — Ваше, товарищ Морж. ВАШЕ! Отныне — ваше. Спецовка у вас дома найдется?
   — Скафандр, что ли?
   — Неумно. Ватник есть, роба?
   — Найдется. А мы что, прямо на зону? — глупо сострил Сигизмунд. — Номер там выдадут или здесь пришивать… из старой простыни.. “Ща” там, цифирки…
   Федор Никифорович на эту выходку не обратил внимания. Полез в кладовку, вытащил оттуда окаменевшие кирзовые сапоги и… синий зековский ватник без воротника. Затем со страшным лязгом извлек старые ржавые ограждения с привязанными загодя красными тряпочками. Такие ставят дорожные рабочие.
   — Несите в машину, — приказал Федор Никифорович. Сигизмунд только подивился: вот ему, Сигизмунду, почти сорок лет, генеральный директор — и какой-то ветхий полузнакомый старец гоняет его как мальчишку! Но закалка у Никифоровича была, как говорится, стальная: возражать ему было не проще, чем едущему на тебя танку.
   И прихватив ограждения с кумачовыми тряпками, Сигизмунд потащился во двор. Никифорович сказал ему в спину, что сейчас, мол, выйдет.
   Ждать старика пришлось долго. Сигизмунд с угрюмством стал уже подумывать, не хватил ли дедка удар, когда рядом с машиной нарисовалась неприметная фигура. Ничто в этой фигуре не ласкало глаз. В ватнике и кирзовых сапогах, в мятой кепчонке и “беломориной” на губе Федор Никифорович как на родного брата походил на дядю Колю-водопроводчика.
   И с ходу напустился:
   — Что вы тут стоите как столб? Грузите ограждения!
   Сигизмунд послушно упихал одно ограждение в багажник. Второе не влезло. Сунул его на заднее сиденье. Никифорович уже сидел на “лантхильдином месте”, дымил.
   — Поехали, — сказал он нетерпеливо.
   Сперва ехали молча. Потом Сигизмунд, тяготясь молчанием, завел беседу.
   — Я вот, гляжу, компьютер у вас, Федор Никифорович…
   — Хорошая вещь, — охотно согласился старик. — Нам бы такое да в 38-м году! Ведь на логарифмических линейках первый Анахрон обсчитывали… А второй на “железных “Феликсах” и на “Мерседесах”… Вот вы человек молодой, небось, не знаете, что это такое…
   — “Феликса” видел, — обиделся Сигизмунд. — Арифмометр как арифмометр…
   — А “Мерседесы”?
   — Тоже.
   — Эх, вы… Это электрический арифмометр… Громадина такая, вроде носорога. Там, где считали, грохот стоял как в забое.
   — М-да, — сказал Сигизмунд.
   — Молодое поколение тех трудностей не знает, которые нам преодолевать пришлось, — молвил Федор Никифорович.
   — У нас свои трудности, — сказал Сигизмунд. — Еще более трудные. Вот вы говорите — “бытийная масса” должна быть маленькой. Стало быть, бесперспективным должен быть человечишко, иначе не перенесет его Анахрон. А ежели хворые да убогие бы посыпались? Как бы вы от них получали строителей коммунизма?
   — Понимаете, молодой человек, вы не думайте, что мы тогда глупее вас были. Аспид рассуждал так: чтобы зонд переносил людей физически крепких и обреченных на гибель в своем времени, требуется разместить его в таком месте, куда стекаются люди, соответствующие этим двум характеристикам. То есть — в места отправления культа. Туда рабов приводили в жертву приносить, туда воины приходили. Жрецы, кстати, тоже люди не хворые — хворому да увечному жрецом не стать.
   — А как вы узнали, где у этих древних находятся места отправления культа? По раскопкам, что ли?
   — Зачем по раскопкам? Где мы решим — там и были!
   — Как это? — не понял Сигизмунд.
   — Это была идея Аспида. Древние люди видели в камнях странной формы или большого размера воплощение неких надприродных сил, которым они поклонялись. Энгельса-то читали?
   — Ну.
   — Вот Аспид и решил создать такие камни. Чтоб поразить воображение суеверных древних людей. В то время по лагерям всяких художников-формалистов, кубистов разных, было, извините, как грязи. Аспид завербовал несколько человек, дал им задание: разработать проект каменного сооружения, которое соответствовало бы представлениям древних людей о чудесном. Чтобы они сделали его предметом своего культа. Зондам Анахрона была придана форма таких камней. Снаружи — камень, внутри — зонд.
   — А вокруг капище, да? С язычниками, жрецами и вакханками, — сказал Сигизмунд.
   — Именно. А-2 забрасывал несколько зондов. Всем им была придана одна и та же странная форма. Это, вероятно, подогрело суеверия местных жителей. Во всяком случае, так предполагалось. Странные камни, разбросанные на маленькой территории. Ни цветом, ни формой не похожи ни на что… И петроглифы на них. И больше таких нет нигде.
   — А с художниками потом что было? — заинтересовался Сигизмунд.
   — Не знаю…
   Сигизмунд резко затормозил у светофора, и почти тотчас же к нему подошел гаишник. Вторая фигура в бронежилете угрюмо маячила на небольшом расстоянии.
   Гаишник отсалютовал, неразборчиво представился. Сигизмунд сунул ему права.
   И почти тотчас же, матерясь через слово, принялся крыть городские власти. До чего дошло! Во дворе кабель замочило, приходится за сантехником как за министром к нему на дом ехать… Гаишник изучил права, не нашел повода оштрафовать хозяина потертой “единички” и, отсалютовав вторично, нехотя отступился.
   Сигизмунд тронулся с места.
   — Молодец, — вполголоса похвалил его Федор Никифорович.
   Сигизмунду почему-то стало очень приятно.
 

* * *

 
   Федор Никифорович осмотрел гараж, покружил на том месте, где исчезла Лантхильда.
   Затем они вдвоем поднялись к Сигизмунду.
   — Давненько я здесь не был, — проговорил Федор Никифорович, входя в квартиру. — Изменилось все как…
   Наталья действительно настояла в свое время на том, чтобы избавиться от многих вещей деда. От них и вправду тянуло ощутимым “сталинским душком”.
   Кобелю Федор Никифорович очень не понравился. Долго и настороженно рычал на гостя, то подкрадываясь сзади, то отскакивая и разражаясь оглушительным гавканьем.
   Глянув на “пацифик”, старик и вовсе поджал губы. Не одобрил.
   — Может, чайку, Федор Никифорович?
   — Да нет, спасибо. Напились уж. Давайте, ищите какую-нибудь робу. А материальные свидетельства у вас сохранились?
   — Какие свидетельства?
   — Ну, вещи после вашей подопечной какие-нибудь… характерные. Ведь вы меня тоже поймите — сколько работаю, ни разу НАСТОЯЩЕГО результата толком и не видел… Разве что Марусю… Ведь всю жизнь на это, можно сказать, положил…
   Да. Жаль, конечно, дедка. Всю жизнь на “это” положил… Вот на этом самом подоконнике Лантхильда сидела, тоскливо глядела в окно — бедная, растерялась. Страху натерпелась. От аттилы с айзи и брозаром ее оторвали — а за что, не объяснили. Оказывается, это и был НАСТОЯЩИЙ результат. Чья-то цель жизни. Сплошной бред!
   Ладно, хочет старик материальных свидетельств — будут ему материальные свидетельства! А что еще предъявлять? “Чуйства”?
   Пошел, молча вытащил рубаху, золотую лунницу, монетки — и вывалил перед дедком на стол: нате!
   Федор Никифорович по луннице пальцами провел легонько, глянул странно и молвил, усмехаясь непонятно чему:
   — Эх, жаль, партайгеноссе Шутце не видит… Его бы удар хватил от восторга!
   — Это еще кто такой? Он тоже к “беспокойному хозяйству” приписан?
   — Да нет, это, по некоторым косвенным данным, был визави Аспида в Германии…
   Сигизмунд вдруг заинтересовался. А что, может еще одного старичка осчастливить?
   — А он жив, этот Шутце? Давайте ему телеграмму дадим!
   — В пятидесятые годы просматривался, вроде, смутный след в Боливии… Но я давно уже от дел отошел. Что вы о ней узнали? Кто она была?
   Сигизмунд вовремя сообразил, что Вику к этой истории приплетать не следует.
   — Понятия не имею. Выучил кое-какие слова из ее языка.
   Произнес несколько. Федору Никифоровичу они ничего не сказали.
   — Значит, не славянка, — подытожил Федор Никифорович.
   — Да какая уж славянка, если свастики!
   — У вас мышление, молодой человек, такое, будто вас геббельсовская пропаганда вскормила. Свастика — солнечный знак. Она у всех примитивных народов была. Должно быть, финка эта ваша подопечная. В тех краях, по нашим данным, финны водились…
   — По каким данным?
   — По оперативным, — неожиданно ядовито сострил Федор Никифорович.
   Зазвонил телефон. Сигизмунд дернулся было снять трубку, но тут услышал в автоответчике голос Вики:
   — Сигизмунд, вы дома? Снимите же трубку! О Господи, что же мне делать… Сигизмунд!
   — Что вы стоите? — сказал Федор Никифорович. — Снимите трубку, поговорите с барышней. Только быстрее, у нас еще много дел.
   Сигизмунд послушно снял трубку.
   — Алло, Вика!
   — Наконец-то! Я вам целый день звоню.
   — Нашлась Аська?
   — Да нет, нет ее!
   У Вики в голосе появились истеричные нотки. Только этого сейчас не хватало: под пристальным взглядом партийного старца утешать по телефону Викторию.
   — Вика, я вам вечером перезвоню. Мне сейчас очень некогда.
   Вика швырнула трубку.
   — Все? — нетерпеливо спросил Федор Никифорович.
   — Все, — сказал Сигизмунд.
   — Переодевайтесь.
   — Во что?
   — Ну, в робу, в ватник — что у вас там?
   — А куда мы идем-то?
   — В оперу. “Жизелю” слушать.
   Сигизмунд облачился в ватник, в котором возился в гараже, натянул старые джинсы, говнодавы. Никифорович придирчиво оглядел его, остался доволен.
   — Ломик у вас есть?
   — В гараже.
   — Возьмите.
   Сигизмунд с Никифоровичем вышли из квартиры. Дедок остался во дворе курить, а Сигизмунд отправился в гараж. Взял ломик, выгрузил из машины заграждения.
   — Боец Морж для дальнейшего несения воинской службы прибыл! — отрапортовал Сигизмунд.
   Никифорович усмехнулся. А затем проговорил серьезно:
   — Пойдемте, Стрыйковский. Сегодня самый важный день в вашей жизни.
 

* * *

 
   Обремененный заграждениями Сигизмунд покорно тащился за Никифоровичем по каналу Грибоедова. Миновали несколько подворотен. Свернули в одну из них.
   Оглядев двор, Никифорович вполне искренне выругался.
   Снегоуборочные машины навалили в углу двора большую неопрятную кучу снега. По закону подлости, именно под ней и находился заветный люк.
   Никифорович торжественно вручил Сигизмунду ломик.
   — Давайте, Стрыйковский. Это где-то здесь.
   Ощущая себя декабристом в Сибири, Сигизмунд продолбился к крышке люка. Та ответила гулко и глухо. “Так вот ты какой, самый важный день в моей жизни!” — думал Сигизмунд, счищая наледь.
   Никифорович установил ограждения, кивнул на люк.
   — Поднимайте.
   В арку вошла тетка с сумками. Сигизмунд поддел крышку ломиком. С пятой попытки крышка поддалась. Никифорович, искоса глянув на тетку, деловито заматерился. Тетка миновала “работяг”, поджав губы, и скрылась в подъезде.
   — Спускайтесь первый, — велел Никифорович. И видя, что Сигизмунд нерешительно топчется на месте, прикрикнул: — Да не бойтесь вы!
   — Да кто, бля, боится-то? — сказал Сигизмунд и бойко прибавил матерную фразу.
   Спустился. Корсук — следом. В свои годы Федор Никифорович лазил на удивление ловко.
   Они оказались в помещении примерно два на два метра со стенами, выложенными кирпичом. Кирпич заиндевел. Сигизмунд задрал голову. В круглом проеме на фоне вечереющего неба мотались под ветром голые ветки деревьев.
   Никифорович вытащил из кармана фонарик и посветил в самый темный угол, куда не доставал свет из люка.
   — Встаньте туда.
   — Куда?
   Никифорович повел лучом фонарика.
   — Вон туда. На ту плиту.
   Старик прижался к стене, чтобы Сигизмунд мог протиснуться мимо него. Луч поднялся по кирпичной кладке.
   — Видите третий кирпич от потолка? Со щербиной?
   — Вижу.
   — Упритесь в него рукой. Сильнее! Толкайте! Ногой на плиту, рукой в кирпич!
   — Поддается, — сказал Сигизмунд.
   — Теперь быстро отойдите.
   Сигизмунд отскочил назад. Часть кладки повернулась вокруг вертикальной оси, открыв зияющее чрево подземного хода.
   — Чего встали? Идите туда, быстро. Держите фонарик. Будете светить.
   Они ступили в ход. Никифорович показал, как закрывается дверь с обратной стороны. Закрывалась незамысловато — железным рычагом, уходившим в стену.
   — Хитрая механика, — с уважением сказал Сигизмунд.
   — Примитивная механика, — возразил Федор Никифорович. — Зато безотказная.
   Дверь наглухо закрылась за их спиной. У Сигизмунда мурашки пробежали между лопаток.
   — Идите смело, — подбодрил его старик. — Под ногами все ровно, бетон. Не споткнетесь. Привыкайте. Теперь это ваше.
   — Подарочек от Аспида внучку, — пробормотал Сигизмунд. — Аспид-младший и компания.
   — Что? — не расслышал Никифорович.
   — Далеко идти-то?
   Голоса в подземелье звучали странно.
   — До вашего двора.
   Тоннель шел под уклон и привел наконец в большое помещение, где имелась массивная металлическая дверь, отпиравшаяся, видимо, рычагом, торчащим из стены. Вид рычага подействовал на Сигизмунда угнетающе. Видимо, своей оголенной утилитарностью. Никакими попытками дизайна здесь не пахло.
   Войдя в помещение, Федор Никифорович привычно хлопнул ладонью по стене и включил свет.
   В углу, в полу чернел колодец. Он был метра два в диаметре. Из черного провала несло канализацией. Над колодцем с блока свисал крюк лебедки.
   — А это зачем? — спросил Сигизмунд.
   — Сейчас все объясню. По порядку.
   Помещение напоминало заботливо оборудованную кладовую. Все предметы, как и вещи в квартире Федора Никифоровича, несли на себе яркий отпечаток сороковых и пятидесятых годов. Все было массивное, цельнолитое, добротное, никакой тебе ДСП. Правда, эстетики здесь тоже не было.
   Вдоль одной стены тянулся стеллаж. На полках выстроились какие-то никелированные цилиндры сантиметров тридцать высотой. Они напоминали снарядные гильзы. Ниже имелись запас лампочек, бухта провода, плоскогубцы, отвертки, два молотка, специальные кусачки для зачистки проводов, паяльник, нож и топор. Сбоку к стеллажу были прислонены два багра.
   Рядом находился силовой щит. В углу стоял ручной насос. На гвозде висел костюм биологической защиты, чудовищное дитя советского ГРОБа. Из кармана высовывались резинки респиратора.
   — Главное — это камера, — заговорил Никифорович, предварительно дав Сигизмунду время осмотреться. — За этой дверью находится приемная камера ленинградского терминала. Предположим, вы получили сигнал о пересылке материального объекта в камеру. Ваши действия. В возможно кратчайшие сроки, не привлекая внимания посторонних — то есть, НИЧЬЕГО внимания! — проникнуть сюда. Далее. Вы не знаете, что именно находится за этой дверью.
   — Насмерть перепуганная девчонка, — проворчал Сигизмунд, вспомнив историю Маруси.
   — Или опасное животное крупных размеров. Или вода. Или что-либо иное. Пока дверь приемной камеры закрыта, объект находится в изоляции и не представляет опасности. Прежде чем открыть эту дверь, вы должны выяснить: что именно за ней находится. Конструкция терминала предусматривает для такого случая специальное оптическое устройство типа перископа. Идите сюда.
   Поначалу Сигизмунд не обратил внимания на то, что сбоку от металлической двери виднелось нечто напоминающее окуляр перископа подводной лодки.
   — Здесь имеется выключатель. С помощью этого выключателя вы включаете дополнительное освещение внутри камеры приемника. В обычное время приемник освещается одной лампочкой. Кстати, вам предстоит их заменять. Они иногда перегорают. Осветив камеру терминала-приемника, вы можете вести наблюдение за объектом. Смотрите.
   Сигизмунд прильнул к окуляру. Его глазам предстала картина “тюремная камера, вид сверху”.
   — Если объект, находящийся внутри камеры, может представлять опасность, вам придется самостоятельно принимать решение либо о ликвидации объекта, либо о его эксфильтрации и натурализации.
   — А яснее нельзя?
   — Чего уж тут яснее. Либо вы берете его под белы ручки и выводите на белый свет, либо отправляете вон туда. — Федор Никифорович кивнул в сторону колодца.
   Сигизмунд резко отпрянул от окуляра.
   — Вы меня, конечно, простите, Федор Никифорович. Насколько я понял, ваша задача была поставлять Сталину быков-производителей для выведения расы строителей коммунизма. Эдаких воинов, косая сажень в плечах, борода в две косы заплетена. Так? Такой воин по определению опасен. Как же его брать под белы ручки, когда он за эдакое надругательство просто порвет вас пополам…
   — Вы совершенно правильно заметили, Стрыйковский, — невозмутимо отозвался Федор Никифорович. — Перенесенный объект может находиться в состоянии шока. Не следует обольщаться его мнимой неподвижностью. Судя по всему, наши предки были чрезвычайно хитры, ловки и агрессивны. Иначе они не выжили бы во враждебном окружении. Поэтому если вы приняли решение о сохранении объекта, вам необходимо его обезопасить. Для этого служат седативные средства.
   Федор Никифорович подошел к стеллажу и взял один из “снарядов”.
   — Вот здесь находятся химические вещества. Седативные помечены зеленым цветом, отравляющие — красным. Видите? Приняв соответствующее решение, вы берете баллон, подходите вот сюда, ввинчиваете баллон до отказа в гнездо и нажимаете вот эту кнопку. Содержимое баллона будет распылено в камере-приемнике.
   — Газовка, значит. Понятно…
   — Отравляющее вещество полностью распадается в течение получаса. Седативное — в течение сорока минут. Если вы желаете сохранить объекту жизнь, то его необходимо извлечь из камеры в течение первых пятнадцати минут действия седативного вещества. Для этого служит респиратор. Седативный эффект держится порядка трех-четырех дней. Кроме того, имеются побочные действия: ослабление воли, увеличение внушаемости, что весьма полезно на начальных этапах натурализации объекта.
   — Простите, это вы мне чью диссертацию пересказываете? Вашу или Аспида?
   — Я вам не диссертацию пересказываю, а инструкцию. Считайте ее плодом коллективного творчества.
   На мгновение опять возник Сигизмунд в кожаном фартуке, благоговейно передающий наследие предков Ярополку. “Ибо завещано Аспидом: да не подойдет к краю колодца умудренный… Ярополк! Кому сказано — отойди от колодца!”
   — А отравляющие вещества? — спросил Сигизмунд.
   — Это вам решать. Объект может оказаться больным. Например, чумой. Кстати, отравляющее вещество произведет также частичную санацию камеры, но в данном случае после ликвидации трупа необходимо провести дополнительную санацию.
   — А что, чумного тоже в канализацию? Как-то это… негигиенично.
   — Видите, там, в углу, большой металлический ящик?
   — Что это, гроб?
   — Да. А вон там хранится негашеная известь. Пользоваться умеете? Костюм биологической защиты надевать доводилось?
   — Разберусь.
   — Вероятность очень мала, но все же… Кроме того, человек, зараженный чумой, — это крайний случай. Вряд ли вы также будете возиться с натурализацией медведя или кабана. Для разделки туши — топор. Для транспортировки — лебедка. Здесь она включается.
   — А этого кабана нельзя употребить в пищу?
   Федор Никифорович посмотрел на Сигизмунда неодобрительно, но все же ответил:
   — Нет. Во-первых, неизвестно, какая у этого кабана микрофлора. Во-вторых, он будет убит посредством отравления, а это может повредить вашему здоровью. — Спохватившись, Федор Никифорович вдруг проговорил, едва ли не смущенно: — Забавно. Вам удалось произвести полную натурализацию транспортированного объекта, а я вас инструктирую и объясняю, как это делается… В принципе, все, о чем я сейчас говорил, — это очень редкие случаи. Но все равно знать об этом полезно. Теперь давайте осмотрим камеру.
   Сигизмунд потянул за рычаг.
   Камера представляла собой прямоугольное помещение меньших размеров с бетонным полом и крашеными тускло-зеленой краской влажными стенами. Потолок оказался неожиданно высоким — метров шесть. В одном из углов под потолком Сигизмунд увидел объектив наблюдательного устройства.
   В камере имелись нары с брошенным на них тощим солдатским одеялом и кран над ржавой раковиной. Из крана сквозь раковину в дырку в полу бесконечно текла вода.