Беньковский Виктор. Анахрон (книга вторая)

   — Как обокрали? — вскинулась Наталья.
   — Фирму обокрали. Компьютер, факс…
   — Погоди. Ты в милицию заявлял?
   — Заявлял.
   — Ну и что они?
   — Ищут.
   — Нет, что они говорят?
   — Ничего не говорят. Будем искать, говорят.
   — Погоди, погоди… — Сигизмунд видел, что Наталья искренне обеспокоена. — Как они ищут? Улики есть?
   — Отпечатки пальцев взяли.
   — У кого?
   — У меня.
   Наталья резко отвернулась. Замолчала. Видать, рассердилась. Сигизмунд тихонько тронул ее за плечо.
   — Нет, правда, у всех сотрудников брали. Чтобы потом отличить, где чужие, а где свои…
   Некоторое время разговаривали о краже. Наталье было интересно. Под конец она сказала со вздохом:
   — Был ты, Морж, дураком, дураком и помрешь…
   — Чай будешь пить? — спросил Сигизмунд осторожно. Вроде бы, пока что между ним и бывшей супругой немедленного открытия военных действий не намечается. — Пошли на кухню.
   Кобель при этих словах немедленно снялся с места и побежал впереди. Пару раз обернулся, уточняя: туда ли направляются люди.
   Проходя по коридору, Наталья не удержалась — метнула взгляд на “светелку”:
   — А твоя-то бесноватая — там сидит? Прячется?
   — Нет. Нет ее здесь.
   — А где?
   — Понятия не имею.
   — Что, разошлись?
   Сигизмунд не ответил. Наталья посмотрела на него странно, но промолчала.
   Пока Сигизмунд ставил чайник, Наталья прошлась по кухне. Заметила на подоконнике домотканину. Так и лежала с того дня, как Сигизмунд показывал ее Вике.
   При Лантхильде в доме все-таки был порядок. Пусть своеобразный, но неукоснительный. А теперь, похоже, Сигизмунд начал опускаться…
   — Ну и бардак же у тебя тут, — заметила Наталья. — Тряпку бы половую хоть убрал, чтобы не маячила.
   — Не тряпка это. Это одежда. — Сигизмунд взял рубаху, развернул перед Натальей. — Смотри — вон ворот, вон рукава…
   — Что, хипье оставило?
   — Пиплица одна.
   — Гляди, Сигизмунд, по городу сифилис гуляет.
   — Без зонтика.
   — А Ярополку как объяснить прикажешь? “Почему папа без носа?” — “Папа у нас сифилитик…”
   — Да не сифилитик я.
   — Пока. Ты, Сигизмунд, хоть в канале утопись, вольному воля. А к Ярополку без справки не подпущу.
   — Наташка, там из вены надо сдавать. Еще заразят чем-нибудь.
   — Слушай, а если хипье тут эти шмотки бросило, то в чем оно из твоего дома ушло?
   — В одежде.
   — Из моего отдал? Транжир.
   — Ты-то как поживаешь? — дипломатично спросил Сигизмунд, разливая чай.
   Наталья заложила ногу на ногу, покачала разношенным тапком.
   — Мне тут ПРЕДЛОЖЕНИЕ СДЕЛАЛИ.
   Сигизмунд чуть не выронил чайник.
   — Да ну?!
   — Рано обрадовался. Я еще не дала согласия.
   — Это тот, с “мерсом”? Который тебя по Желябова взад-вперед по ухабам катал?
   — ТАМ был не “мерс”. ТАМ была “тойота”. Нет, другой.
   — Ну, и кто он? Чем занимается?
   — Все-таки серый ты, Морж. Неромантичный. Ну что это за вопрос — кто, чем занимается? Спросил бы лучше: любит ли он меня, как он относится к Ярополку?
   — А что про это спрашивать? И так понятно, если жениться хочет.
   Наталья вдруг вспыхнула, даже покраснела.
   — По-твоему, меня нельзя любить? По-твоему, любовь мне недоступна? Конечно, ты никогда меня по-настоящему не любил. Ты — эгоцентрист, как все мужики, ты только свою работу любишь. Да только накрылась твоя работа, остался один тараканий бизнес — и тот скисает…
   — Погоди, погоди… — Сигизмунд был ошеломлен. — При чем тут “любовь” — “не любовь”?
   — Я всегда чувствовала неудовлетворенность, когда жила с тобой. Я испытываю потребность в любви, в тепле. Ты не мог их дать. Ты просто физически не в состоянии кого-либо любить.
   — То есть, насколько я понял, этот человек тебя любит? — осторожно спросил Сигизмунд.
   Наталья промолчала. По ее молчанию можно было заключить, что да, очень любит. Сигизмунд взял ее за руку.
   — Ну так поздравляю! — сказал он.
   Наталья искоса поглядела на него.
   — Ты что, действительно рад?
   — А что мне за тебя не радоваться? Я тебе счастья дать не смог, а ты его заслуживаешь…
   Такой ответ, похоже, не удовлетворил ее. Судя по всему, ее куда больше бы устроило, если бы он начал рвать и метать, топать ногами, вопить от ревности… Вешалку еще раз повалить, что ли? Стеллаж опрокинуть? Что бы такое сотворить, чтоб бывшую супружницу порадовать?
   — Так все-таки чем он занимается? Кстати, как его зовут? А то неудобно — “он” да “он”, прямо как герой-любовник в водевиле… которого тортом по морде…
   — Евгений, — процедила Наталья.
   — А, Женька!
   — Женькой козу кличут.
   Сигизмунд сразу поскучнел. Гайтса, стало быть, Женькой звать… Он представил себе вдруг, как Лантхильда выходит на взгорок и кличет: “Женька-Женька-Женька!..” “Бе-е”, — отвечает Женька. Или нет, гайтсы отвечают “ме-е…”
   А Наталья вдруг уронила высокомерно:
   — Евгений — не тебе чета. У него запись на несколько месяцев вперед.
   — Какая запись? Компенсация на квартплату?
   Наталья поглядела непонимающе.
   — Чай остыл, — сказал Сигизмунд. — Давай я тебе кипятку долью.
   — Спасибо. — Она глотнула чаю, волшебным образом немного подобрела. Пояснила: — Евгений — выдающийся экстрасенс.
   Сигизмунд поперхнулся.
   — КТО?
   — Экстрасенс.
   — Ой, я тоже одну знаю… — обрадовался Сигизмунд возможности поддержать беседу. И поведал историю про вошедшую в штопор Маринку.
   Наталья не нашла историю ни смешной, ни занимательной. Евгений работал по другой методике. По совершенно оригинальной. Аналогов в мире нет. Евгений спасает людей. Он живет для людей. В этом смысл его жизни.
   — А почем он берет за смысл жизни? — поинтересовался Сигизмунд.
   Наталья смерила его уничтожающим взглядом. Сейчас она казалась совершенно чужой и очень далекой. Как будто никогда они не были даже близко знакомы.
   — Немного. Только для того, чтобы поддерживать свое физическое тело. Евгению все равно, он может существовать и вне физического тела. Но тогда он не смог бы помогать людям.
   Вкратце история Евгения — в изложении Натальи — была такова. В одна тысяча девятьсот втором году экспедиция во главе с поручиком Жихаревым была отправлена Императорским Географическим обществом на Тибет. Там экспедиция безнадежно заплутала и в конце концов оказалась в Шамбале.
   Шамбала произвела на российских путешественников неизгладимое впечатление. Первая же встреча потрясла — какая-то прекрасная девушка, на вид лет восемнадцати, обмолвилась о своем истинном возрасте: ей было далеко за двести…
   В тридцатые годы поручик Жихарев, зная о страданиях России, добровольно покинул Шамбалу. Остальные его спутники отказались выходить из благословенной земли.
   Оказавшись на Родине, Жихарев мгновенно попал в лапы НКВД. Ни пытки, ни промывание мозгов на Жихарева не действовали — ведь он прошел шамбальскую школу. Тем не менее его почти сразу отправили в Воркуту. Рука Шамбалы была простерта над бывшим поручиком — его не расстреляли. В Воркутлаге и сложился первый жихаревский кружок.
   Жихарев так и не покинул воркутинский край. Уже в шестидесятые годы он окончательно поселился в одной заброшенной штольне на старом руднике. Русские поселенцы и местные якуты почитали его как шамана, ведуна или бодхисатву. Оборудовали ему штольню под жилье, а кормился он с подношений…
   — А Евгений? Евгений-то твой как на него вышел?
   С Евгением произошла дивная история, в которой также виден Промысел. Евгений был в ту пору трудным подростком, жил в Воркуте и готов был с юных лет погубить свою жизнь. По счастью, местный участковый — якут или какой иной абориген — глубоко верил в шамана Жихаря. Он-то и отвел трудного подростка не в тюрьму, а в старую штольню. И произошло преображение…
   Евгений стал последним учеником Жихарева. Жихарев завещал ему продолжать великое дело, а сам ушел в Шамбалу…
   Из Воркуты Евгений перебрался на Урал, где несколько лет подвизался в подземном и тайном языческом храме. Там он получил посвящение в культы Леля и Купавы.
   Следующий этап жизни Евгения связан с тайным дацаном где-то в Бурятии, где его посвятили в тайны движения звезд.
   Путь Евгения был труден и извилист. Многое приходилось делать в тайне. Черные маги вставали у него на пути, и силы уходили на то, чтобы сокрушить их. Белые маги также не признают Евгения. Вернее, истинные белые маги — те признают. Но вокруг лишь ложные белые маги…
   Сигизмунд слушал все это с полчаса. Наталья, всегда такая рассудительная и холодная, повторяла сейчас явно не свои слова. У нее даже выражение лица изменилось. Никогда прежде не замечал Сигизмунд за ней такого. Восторженность в глазах. Разрумянилась. Опоили ее, что ли? Одурманили?
   — Слушай, Наталья, — перебил ее наконец Сигизмунд. — А ты сама-то в это веришь?
   — Раньше не верила. Сейчас — да. Он мне кое-что показал. Ты же его не видел…
   Проклятье. То же самое Сигизмунд говорил о Лантхильде. “Виктория, вы ее не видели. А увидели бы — поняли…”
   — Да, — согласился Сигизмунд. — Может, и правда…
   Наталья глянула так, будто не вполне доверяла его неожиданной уступчивости.
   — Я, собственно, хотела тебя попросить об одном одолжении.
   — Проси. Еще чаю налить?
   — Не надо. Помнишь нашу свадьбу?
   — Ну.
   — Мы еще кольцо покупали с компенсацией. Оно тебе было великовато. Помнишь?
   — Конечно, помню.
   — Ты ведь его так и не носил?
   — Почему? Носил. Полчаса.
   — Вот именно. Не успел надеть, как сразу снял и в ящик кинул. Где авторучки хранил.
   — Ты же знаешь, я не выношу…
   — Знаю, — оборвала Наталья. — Кольцо сохранилось? Не пропил?
   — Ну ты меня совсем уж за ханыгу держишь.
   — Сигизмунд, — сказала Наталья, — ты не мог бы мне его одолжить на пару дней?
   — Тебе когда?
   — Мне не сейчас. Через месяц. Ты дай принципиальное согласие, а я тебе потом точно скажу.
   — Что, своему шанхайскому мудрецу на пальчик нацепить?
   — Не шанхайскому, а шамбальскому. Он вроде тебя, колец не выносит. Что деньги-то тратить? На церемонии наденет, потом снимет…
   Сигизмунду вдруг сделалось невероятно противно. А Наталью вдруг жаль стало. Любви она недополучила. В Шамбалу она верит. В поручика Жихарева, он же воркутинский бодхисатва…
   Он встал и обнял Наталью. Она недоверчиво прильнула к нему.
   — Ты и вправду не сердишься? — прошептала Наталья.
   Сигизмунд погладил ее по волосам.
   — Конечно же нет.
 

* * *

 
   Вика пришла неожиданно. Пришла — и тем самым порушила немудреные планы Сигизмунда насчет мирного холостяцкого вечерка. Проводив Наталью, он взял пивка, чипсов и, подобно американскому школьнику, угнездился перед телевизором — потреблять. Кобель назойливо клал морду ему на колени, глядел в глаза почти человеческим, говорящим взглядом — настойчиво стремился войти в общество потребления. Иногда от щедрот схрумкивал чипс.
   Так незаметно и перешли бы из мира телегрез в мир сновидений, если бы не звонок в дверь.
   Вика.
   Сигизмунд оторопело уставился на нее. Уж кого-кого, а чопорную аськину сестрицу увидеть у себя в этот час никак не ожидал. Мгновенно кольнула тревога.
   — Случилось что?
   — Ровным счетом ничего, — ответила Вика. — Разве что я пришла. Можно войти?
   Сигизмунд посторонился, пропуская ее в квартиру.
   Вика опять задела ножницы и молоток. Досадливо глянула.
   — А это у вас так и будет висеть?
   — А вам что, мешает?
   Раздраженная фраза сорвалась сама собой. Подразумевала также, что коли мешает, то ее, Вику, здесь никто не держит.
   Вика смолчала. Вместо этого вдруг сказала чуть ли не просительно:
   — Там у Анастасии гулянка. Я ушла. Дай, думаю, пройдусь… Весь дом прокурили, везде пьяные мужики валяются…
   — Не боязно по ночам одной бродить?
   Вика продемонстрировала Сигизмунду электрошокер. Сигизмунд с любопытством оглядел.
   — Кобеля размером с моего свалить может, — сказал он наконец, возвращая Вике шокер.
   — А большего и не требуется, — усмехнулась Вика. — Я, собственно, к вам по делу. Возвращаю!
   Она торжественно вручила ему пакетик, где аккуратно лежали девкин пояс и монетки.
   Увидев свои вещи, Сигизмунд сразу подобрел. Для Вики это, конечно, не прошло незамеченным.
   — Вы что, думали — я с этим барахлишком в бега ударюсь? Перейду финскую границу по льду, как вождь мирового пролетариата?
   — Да ладно вам смеяться. Хотите чаю?
   Войдя на кухню, Вика мгновенно зыркнула глазами по двум грязным чашкам. На одной остался след помады. Но ничего не сказала. Уселась непринужденно и изящно. Университетская выправка. Только не наша — наши университетские дамы мешковаты — а ихняя.
   Пока Сигизмунд прибирал грязную посуду и выставлял новую (вечер у него такой, что ли, с бабами чаи гонять?), Вика перешла к делу.
   — Монеткам от силы лет пять. Штаты или Израиль. Скорее всего — Израиль. Сувениры. Сейчас там научились хорошие сувениры делать. Полюбуйтесь.
   Она вытащила из сумочки и предъявила ему еще одну монетку.
   — Где нашли сие археологическое диво? Угадайте! — И сама же ответила: — На Венис-Бич, Калифорния, какой-то лоточник продавал…
   — Что, старинная?
   — Сувенир, говорят же вам. А пряжка на поясе — работа местных умельцев. Довольно топорная, кстати. Может, кинореквизит какой-нибудь. Медь совершенно новая.
   — Так, так. А что, это все имеет какое-то значение?
   — Никакого. — Вика положила локти на стол, слегка подалась вперед. — Поймите меня правильно, Сигизмунд. Я глубоко уважаю ваши чувства к этой девушке. Вам, наверное, неприятно слышать, что у нее налицо явные психические отклонения. В принципе, ничего ужасного в этом нет, на Западе, если вы знаете, людей с подобными отклонениями, если они не агрессивны, не исключают из общества, более того — их принято называть “людьми с альтернативными умственными способностями”…
   Чем дольше она говорила, чем больше сыпала психологическими и прочими терминами, тем явственнее звучал в ее речи акцент. Обычное явление у человека, долго жившего за границей. Особенно когда разговор переходит на темы, далекие от бытовых реалий. Например, об “альтернативных способностях”, мать их всех ети…
   Сигизмунд слушал и медленно накалялся. Его выводило из себя все: ее успокаивающий, задушевный тон, тщательно отработанное сочувствие, непривычная терминология, акцент этот неприятный, немного высокомерный — похожий на прибалтийский, что ли… Ух, холеная… И все-то у нее выверено, все логично…
   Еле сдерживая ярость, Сигизмунд перебил:
   — И что ж прикажете? По дуркам шарить? Шарил уже…
   Как донести до этой холеной, логичной, насквозь западной девицы то, что для него, Сигизмунда, очевидно? Он был убежден в том, что Лантхильда НЕ СУМАСШЕДШАЯ. И он точно знал, что Лантхильды ЗДЕСЬ НЕТ. Ни живой, ни мертвой. Нет — и все. Интуиция? Сигизмунд просто ЗНАЛ. Вернее, ему каким-то образом безотчетно ЗНАЛОСЬ…
   Что с того, что он выяснил, на каком языке изъяснялась Лантхильда? На готском? Пусть на готском… Что это объясняет? Да ни хрена это не объясняет… Точнее, может быть, для Вики что-то и объясняет, да только толку… Ему, Сигизмунду, от этого никак не легче. Загадка как была, так и осталась.
   Стоп, осадил он сам себя. Что это я на Викторию, блин, батон крошу? Совершенно посторонний человек, занимается моей проблемой — между прочим, уже не первый день, — сидит в библиотеке, ходит с моими монетками по каким-то своим экспертам… Я тоже хорош: открыл ей только часть правды. Естественно, она пришла к неправильным выводам. Я бы сам, небось, к таким же выводам пришел, будь у меня неполная информация…
   Сказать — не сказать? Тайна жгла язык. Нет, не стоит. Все опять упрется в лунницу. Меньше знать — спокойней спать.
   — Ко мне тут бывшая супруга заходила, — сказал Сигизмунд. Ему хотелось уйти от темы. Немного подумать. Почему-то он полагал, что решение (показывать — не показывать, говорить — не говорить) сформируется само собой.
   Вика невольно покосилась в сторону раковины, куда Сигизмунд убрал грязные чашки. Но тему “бывшей супруги” не поддержала.
   — Вы не очень-то похожи на генерального директора, Сигизмунд, — заметила она. — Я видела генеральных директоров.
   — Где, в Исландии?
   — И там тоже.
   — А что их отличает от простых смертных?
   Вика подумала немного.
   — Вы говорили, что нашли эту девушку в гараже? Приняли сперва за наркоманку, да?.. Потом она оказалась у вас дома… Настоящий генеральный директор никогда не влезает в такие истории. Вы меня понимаете?
   — Да, — сказал Сигизмунд. — А как же фильм “Pretty Woman”?
   Она улыбнулась, пропела два такта знаменитой мелодии.
   — Этот? Это же сказка…
   — А что там Анастасия затеяла? — спросил Сигизмунд.
   — Водку пьет. У режа день рождения. “Бёзник”, по-ихнему. Все на ушах стоят, блюют и стонут по углам, за чулки хватают, когда мимо проходишь… Кстати, когда я училась в пятом классе, а Анастасия в десятом, мне ее ставили в пример. Она же на красный диплом шла, знаете? А у меня был “уд.” по поведению… Инспектор из детской комнаты меня, между прочим, знал в лицо.
   — Какое совпадение! — обрадовался Сигизмунд. — Меня наш участковый товарищ Куник тоже в лицо знает. У вас с Анастасией отец общий?
   — Нет, разные. Но оба Викторы. Понимаете, мой папаня — большой оригинал. Когда аськин отец умер, мой отец развелся с моей матерью и женился на аськиной. Захотелось ему так. А потом аськина мать тоже умерла. Папаня подумал-подумал — и вернулся к нам. Но и Аську не оставил. Каким-то дивным образом сумел слепить из нас одну семью… Не знаю уж, как ему это удалось. Моя мамочка в Анастасии души не чаяла. А ее мамашу называла интриганкой. В общем, кипели страсти в духе Ф.М.Достоевского.
   — Как интересно! — восхитился Сигизмунд. — А я вырос в банальном моногамном семействе военного.
   Пока они болтали, Сигизмунд — все тем же обострившимся чутьем — вдруг отчетливо понял: Вика сегодня никуда не уйдет. Останется ночевать. Она и пришла для этого — чтобы остаться.
   Он уже прокручивал в уме, где ее лучше положить: в “светелке” или же немудряще себе под бочок, когда она вдруг сказала:
   — Не поймите меня правильно, Сигизмунд, но… можно, я у вас переночую? У Аськи кипеж еще дня на два, а мне все-таки работать надо… Я уйду завтра в девять утра.
   — Да я уж понял, что вы ко мне ночевать пришли, — сказал Сигизмунд.
   Он видел, что ей это было неприятно. Она чуть-чуть надулась.
   — Я бы не обратилась к вам, но в городе у меня сейчас почти нет знакомых. Только Анастасия да вы…
   — Ладно уж, — сказал Сигизмунд, — впишу…
   — А “пацифик” у вас для интерьера? Или… исповедаете?
   — По пьяни, — сознался Сигизмунд. — Чтобы бывшую супругу позлить.
   — Да нет, это вы меня пугали. Вы просто уже забыли.
   Оба засмеялись, Сигизмунд — чуть смущенно.
   — А вы испугались, Вика?
   — Чуть-чуть. Я ведь была без шокера.
   Сигизмунд вдруг схватил ее за руку и пристально посмотрел ей в глаза. Решение все-таки созрело. Где-то в глубинах, минуя верхние слои сознания.
   Вика слегка отшатнулась.
   — Вы что?..
   — Идемте! — сказал он сквозь зубы. — Идемте же. Я вам что-то покажу. Важное.
   Сигизмунд даже не ожидал, что эта видеозапись ударит его так больно. Он мгновенно забыл о Вике, о последствиях, которые мог иметь его достаточно рискованный шаг. Он даже о золотой луннице забыл. Лантхильда была рядом — казалось, стоит только протянуть руку… Он с трудом сдерживался, чтобы не окликнуть ее. Вспомнил, как она сама, просматривая эту запись, пыталась вступать с видеоизображением в какие-то переговоры…
   Временами это становилось почти невыносимо. Лантхильда бродила по кухне, читала нотации кобелю, трепалась по озо… Какой бес его дернул снимать ее? Неужели он уже тогда знал, что она исчезнет?
   Потом Лантхильда начала петь. Рядом с Сигизмундом вдруг судорожно перевела дыхание Вика. Он покосился на нее — Вика сидела напряженная, с распахнутыми глазами. Так и влезла бы в телевизор.
   Потом изображение прервалось. Секунд тридцать на экране “шел снег”. Затем показались сидящие в обнимку Сигизмунд с Лантхильдой. На Лантхильде была лунница.
   Глядя на экран, Сигизмунд неожиданно для себя отметил: каким он, оказывается, был тогда счастливым, сияющим, как молодожен, блин! Сейчас… Да. Сигизмунд-экранный раскрыл рот и, глупо ухмыляясь, произнес:
   — Вы видите перед собой, дорогие зрители, спятившего Моржа Сигизмунда Борисовича, генерального директора фирмы “Морена”…
   Сигизмунд нажал на “стоп”. Вика вздрогнула, как от удара.
   — А дальше?
   — Дальше неинтересно.
   — Пожалуйста! — взмолилась она так истово, что он сунул ей оготиви, а сам ушел на кухню — курить.
   Минут через двадцать Вика бочком вошла на кухню. Вид у нее был смущенный и виноватый. Зачем-то протянула Сигизмунду оготиви.
   — Я пойду, — сказала она тихо. — Уже поздно.
   Он не отреагировал. Курил. Отгонял воспоминание о плачущей перед камерой Лантхильде.
   Спохватился, когда Вика уже натягивала сапоги.
   — Вы куда?
   — Домой. — Она говорила нарочито-бесстрастно.
   — Да бросьте вы.
   — Мне лучше уйти. — Она посмотрела ему в глаза. Он увидел, что Вика в настоящем смятении.
   — Знаете что? — сказал Сигизмунд, берясь за куртку. — Пойдемте прогуляем кобеля. И не надо ничего говорить. Куда вы пойдете? К Аське? Там никакого электрошокера не хватит, чтобы всю их кодлу угомонить.
   Она молча вышла с ним во двор. Побродила в сторонке от Сигизмунда по тающему снегу. И когда они уже возвращались, сказала ему негромко:
   — Спасибо.

Глава четвертая

   Засыпая, Сигизмунд слышал, как Вика возится за стеной. Он выдал ей постельное белье и показал на “светелку”.
   Утром, выбравшись на кухню, он увидел Вику. Она стояла у плиты — варила кофе. На Вике была без спроса взятая из шкафа мужская сорочка. Сигизмунд подивился викиной голенастости. Когда она приходила в джинсах, это не так бросалось в глаза.
   Нимало не смущаясь своей голоногостью — принято так на Западе, что ли? — Вика повернулась к нему, спокойно улыбнулась.
   — А я тут немного похозяйничала. Кофе будете пить?
   Сигизмунд поблагодарил, сел за стол.
   — Вы завтракаете по утрам? — спросила Вика.
   — Честно говоря, нет.
   — Плохо. А меня приучили завтракать тостами. Я привезла из Рейкьявика тостер… Надеюсь, аськины упыри его не сломали.
   Вика поставила перед Сигизмундом чашку кофе. Он курил и смотрел на Викторию сквозь дым. Видел, что ее спокойная доброжелательность скрывает бешеное волнение. Он вообще много что видел. Сегодня.
   — Вы знаете, — начала Вика, усаживаясь с чашкой напротив него, — вчерашняя кассета перевернула все мои представления.
   — О Лантхильде?
   — Вообще обо всем. В частности, разлетелась в прах моя версия о гениальном, но сумасшедшем филологе. Та девушка, которую я вчера видела… она не сумасшедшая. И не филолог.
   — Из чего вы это заключили?
   — Понимаете… Предположим, верна моя первая гипотеза. Исключительно одаренный филолог — кстати, сколько ей лет? не больше двадцати? — изучая готский язык, стремится преодолеть вопиющую недостаточность лексического материала. — В викиной речи опять явственно начал проступать акцент. — Понимаете? Очень мало текстов. И тексты очень специфические. Четыре евангелия, да и те не полностью. Фонетика гипотетична. Отчасти восстанавливается на основе изучения латинского произношения готских имен, отчасти — путем применения общих закономерностей развития германских языков. Но только отчасти. Хорошо. Она изучает весь дошедший до нас объем готской лексики. Она дополняет этот недостаточный лексический запас словами родственных языков. Она жестко придерживается какой-то одной, своей, фонетической системы. Заметьте, все это мертвые языки, а ей всего двадцать лет. Спрашивается — когда она успела? Но хорошо, предположим, успела. Она создает этот искусственный язык на базе готского. В конце концов, и нынешний израильский иврит реконструирован… Но ведь она на этом своем языке РАЗГОВАРИВАЕТ. Бегло! Как на родном! — Вика уже почти не владела собой. Глаза у нее разгорелись, волосы словно растрепались. — Хорошо! Предположим! Хотя все эти языки оставляют за бортом кучу понятий, для которых просто надо создавать новые слова.
   — Например? — спросил Сигизмунд.
   Вика огляделась.
   — “Холодильник”. “Газовая плита”. “Телевизор”…
   Сигизмунд похолодел.
   Вика, поглощенная ходом своих рассуждений, продолжала со страшным напором:
   — Современная газета оперирует, кажется, двумя тысячами слов. Всего. Гениальный филолог может создать такой запас. Теоретически. То есть, чисто теоретически на лексическом запасе вашей девушки можно выпускать готскую газету… Если считать, что она — именно гениальный филолог.
   — А вы в этом сомневаетесь?
   — Да, — прямо сказала Вика. — По-моему, она вообще не филолог. Это ее родной язык. И потом — песни…
   — А что песни?
   — Размер. Это скальдический размер. Только очень архаичный. Если лексику можно как-то воссоздать, по аналогам, то размер…
   — То размер тоже, — сказал Сигизмунд. — Вы же определили.
   — Не верю, — сказала Вика. Она подумала немного. — Конечно, есть еще одно объяснение, совершенно левое. Помните, была такая книжка — “Жизнь до жизни”, кажется, Моуди?
   Сигизмунд не помнил. Его мало интересовали подобные дисциплины. Пусть ими всякие воркутинские бодхисатвы интересуются, а у Сигизмунда своих дел по горло.
   — Моуди довольно толковый психоаналитик, судя по его книге. Но на основе его исследований возросло немало шарлатанский теорий. В частности, согласно одной, человек может отправиться — сознанием, конечно, — в одно из своих предыдущих воплощений. И там застрять.