Отец. Нет, это был не тот. О’Бриен такое же обыкновенное имя в Ирландии, как у нас Мартин или у вас Вильсон. Но не в том дело. В 1842 году, во время голода, в Ирландии были беспорядки, а потом казни. Полковники Ли и О’Бриен, изобличенные в том, что принадлежали к обществу Whiteboys, были приговорены к смерти. О’Бриен был казнен. Ли удалось бежать, и он увез с собою одинокую сиротку, дочку своего друга, которой было тогда двенадцать лет. Они бежали в Соединенные Штаты.
Лейтенант. Америка всегда оказывала широкое гостеприимство преследуемым.
Отец. Это принесло ей почет и пользу. Полковник Ли прибыл в Сан-Луи. Аннабель он поручил урсулинкам, жившим в этом городе. Я тогда недавно только приехал туда. Я и сейчас еще вижу эту маленькую девочку, в ее узеньком черном платье монастырки, в часовне, где я, случайный заместитель, должен был прочесть проповедь. «Вот, — сказал я себе, — особа не обращающая никакого внимания на мои ораторские усилия». И я держал пари с самим собою, что заинтересую ее. Через полчаса я сошел с кафедры, проиграв пари.
Лейтенант. Она вышла замуж?
Отец. Черт возьми! Что вы так торопитесь? Верьте мне, о себе я рассказываю ровно столько, сколько нужно, чтобы осветить ее историю.
Лейтенант. Простите меня!
Отец. Бог с вами! Тем временем я уехал из Сан-Луи, приобретя почти все нужные для моего миссионерского ремесла познания. Я приехал сюда. Эта равнина была сплошной пустыней. Сознаюсь, что я не предвидел, до какого процветания доведут ее мормоны. В одно прекрасное утро они прибыли сюда, и с ними полковник Ли.
Лейтенант. А мисс О’Бриен?
Отец. Вы отлично понимаете, что ее не присоединили к этой авантюре. Она спокойно оставалась в Сан-Луи, в своем монастыре. Дело было в 1848 году. Вы, может быть, слышали о Новой Гельвеции?
Лейтенант. Это там, где нашли золото?
Отец. Да. Это там, где мормон Джеймс Маршал, размельчая землю в канаве, по которой должна была быть пущена вода на лесопильный завод, нашел золотые блестки. Новая Гельвеция в Калифорнии. В эту-то страну и бросились сначала все, как вы слышали. Мормонские пионеры, знающие только свою страшную дисциплину, вернулись в зарождавшийся Салт-Лэйк, и бедные тележки их были наполнены первыми мешками золотой пыли. Тут появился полковник Ли.
Лейтенант. Он отправился на прииски?
Отец. Нет, он не поехал туда. И отсоветовал Брайаму Юнгу, при котором играл странную роль верховного советчика, отпускать туда желающих. Этот иностранец своим советом больше всех других способствовал укреплению мормонства.
Лейтенант. Каким образом?
Отец. Это проще простого. Погоня за золотом была бы гибелью для теократического могущества, восстановленного Иосифом Смитом и поддерживаемого Брайамом. Надо было осудить его. На эту тему воспоследовало церковное послание: «Золото, — было там вкратце сказано, — годится для мощения улиц, для покрытия крыш и для того чтобы делать из него посуду. Земные сокровища находятся в складах Отца Небесного: производите зерно, стройте города, а Господь сделает остальное».
Лейтенант. Эти люди сумасшедшие.
Отец. Гораздо меньше, чем вы думаете. Брайам благодаря этому гонению на золото удержал свое могущество неприкосновенным и, кроме того, оно — я должен с грустью это констатировать — чисто духовного свойства. Искатели приключений всего мира устремлялись в течение десяти лет в калифорнийский водоворот. Брайам Юнг сохранил вокруг себя своих верных, защитив их от золотой заразы.
Лейтенант. А мешки с золотом, которые ему привезли?
Отец. Ага! У вас неплохая память. Их преподнесли церкви в подарок. Брайам Юнг отчеканил из золота монеты. Были отчеканены монеты в пять и десять долларов и на обороте значилось: Holiness to the Lord[1]. Благодаря этому достигли нарицательной цены и превзошли ее денежные знаки мормонов, эти павшие в цене жалкие деньги банка Кертленда. Таким образом, осуществилось, к великому конфузу биржевиков Нью-Йорка и Филадельфии, пророчество Иосифа Смита, утверждавшего, что настанет время, когда его бумажные деньги будут дороже золота.
Лейтенант. Подробности эти очень занимательны, конечно, с точки зрения банковской; но я не вижу, какое отношение они имеют к...
Отец. Ей в это время исполнилось двадцать лет. Становилось очень затруднительно продолжать держать ее в монастыре. Разве по обету. Но к этому, правду сказать, у нее не было ни малейшего предрасположения. Тогда полковник Ли воспользовался своим кратковременным пребыванием в Сан-Луи и женился на ней.
Лейтенант. Женился на ней!
Отец. Ей было двадцать лет, повторяю, а он приближался к шестидесяти. Это я посоветовал ему жениться на ней.
Лейтенант. Я нахожу это чудовищным. Сорок лет разницы!
Отец. Не привязывайтесь к этим сорока годам! Будьте искренни! Все мужчины одинаковы. Они сердятся на женщину, почему она не предвидела, что они когда-то явятся, и почему она не берегла себя для этого дня. Сейчас вы сердились на миссис Ли за ее принадлежность к одному племени с вашей бедной служанкой. А теперь...
Лейтенант. Такого рода упреки меня не задевают. Американцы с большим уважением относятся к правам женщины, чем вы, французы.
Отец. Я не знаю, что такое права женщины. Я не знаю общих формул. Я интересуюсь только общими положениями. И вот каково было в 1850 году положение мисс О’Бриен: она была сирота, без состояния, без какой бы то ни было опоры, кроме старого опекуна, в случае смерти которого ей было бы бесконечно трудно собрать имущество, которое он мог бы ей завещать. Если вы имеете хоть некоторые познания в юриспруденции, то вы знаете, что частное международное право вещь весьма темная. Супруге полковника Ли должно было быть в десять раз легче получить после его смерти его состояние, чем его опекаемой. Вот какими соображениями — сознаюсь, чисто практическими — руководствовались мы: я, когда советовал заключить этот брак, и он, когда заключил его.
Лейтенант. И он женился на ней?
Отец. Вот именно. В тот же вечер или на другой день после свадьбы он уехал. Подумайте только: ему нужно было продолжать сборы сбережений жалких сестер Джен, чтобы отсылать их в Ирландию. В 1852 году он вернулся в Уту, и Брайам Юнг осыпал его реальными знаками своей благодарности.
Лейтенант. Своей благодарности?
Отец. Разве я вам не сказал, что благодаря его советам Брайам отвратил свой народ от калифорнийской авантюры? Впрочем, полковник Ли был из тех людей, которым приятно оказать помощь: его частный интерес всегда совпадал с интересом общественным. Вы знаете, что некоторые места области Ута изобилуют железной рудой?
Лейтенант. Айрон-Коунти, например.
Отец. Именно, Айрон-Коунти. Там добывают от сорока до семидесяти пяти процентов чистого железа. Было основано акционерное общество, под названием Deseret Iron Company, с привилегией на пятьдесят лет. Его доменные печи в Сидар-Сити дают в день около тысячи пятисот килограммов железа. Акции, которые при выпуске стоили сто долларов, теперь стоят пятьсот сорок. Полковник Ли как основатель получил сто акций.
Лейтенант. Пятьдесят тысяч долларов! Это была недурненькая спекуляция.
Отец. Он не удовлетворился этим. Земля на этой территории содержит не только железо. В окрестностях Лас-Вегаса находят серебро и свинец и во многих графствах — каменный уголь. Также везде встречаются сера, квасцы и селитра. Особенно указываю вам на рубины и гранаты реки Гумбольдт. Ну вот: во всех этих предприятиях полковник Ли получил свою долю.
Лейтенант. В конце концов все это округлилось в хорошенькое состояние.
Отец. Да. Но, к несчастью, было много осложнений! Часто вечером я видел, как за этим самым столом, за которым мы только что отобедали, полковник Ли сердился, сводя свои счеты. Я трепетал, когда думал о том, сколько ему встретится затруднений, если в один прекрасный день он вздумает вернуться в Ирландию, как он постоянно говорил, и для этого ему придется ликвидировать свои дела. Еще гораздо больше трепетал я, думая о его вдове, когда его принесли однажды в 36 градусный мороз разбитого ударом. Надо вам сказать, что в последнее время он пристрастился к виски и что вены на его висках стали более жесткими и ломкими, чем вермишель. Лейтенант. Он скончался?
Отец. Он скончался несколько часов спустя. У него было время и хватило невероятной энергии передать мне все свои бумаги и поручить известить его жену. «Если можете, — сказал он, — постарайтесь устроить все так, чтобы ей незачем было приезжать в Салт-Лэйк. Если же юридическая китайщина между американскими и мормонскими судами такова, что ей придется приехать, помогите ей, оберегайте ее. Пусть она проживет здесь ровно столько времени, сколько будет необходимо, хотя бы это стоило ей половину состояния. Ей достаточно останется. Пусть уезжает! Я хочу, чтобы вы заперли дверцу кареты, которая увезет ее!» Вы понимаете, что после этой просьбы я не успокоюсь, пока не запру эту дверцу.
Лейтенант. Вы все-таки написали ей, чтобы она приехала?
Отец. Написал. Надо понять, как я вертелся среди этих цифр, в которых ровно ничего не понимал. Мне беспрестанно кололи глаза отсутствием самой наследницы. У меня не было законной доверенности. Я написал, и она приехала.
Лейтенант. И все устроилось?
Отец. Как нельзя лучше. Ей повезло. Прежде всего очень любезен был с нею Брайам Юнг.
Лейтенант. Это минимум того, что он должен был сделать после того, чем он обязан полковнику.
Отец. Конечно, конечно... Но он был очень хорош к ней, это бесспорно. Она нашла также неоценимую поддержку перед федеральной магистратурой в лице судьи Сиднея.
Лейтенант. Справедливые аргументы не могут не тронуть американского судью.
Отец. Аргументы миссис Ли казались ему неотразимыми. Она прибыла в город Соленого Озера в апреле прошлого года, а в июне все было уже устроено, и в наилучших условиях, повторяю это. Она немедленно могла бы вместе со всем своим богатством уехать, если бы... Лейтенант. Если бы?..
Отец. Если бы именно тогда не испортились отношения между мормонами и правительством Штатов. Я не останавливаюсь на фактах, которые вы должны знать также хорошо, как я: объявление неприязненных действий, закрытие границ, полная невозможность для женщины путешествовать. Миссис Ли вынуждена была остаться здесь в ожидании лучших дней.
Лейтенант. Они наступили.
Отец. Она делала все, что могла, чтобы ускорить их наступление. Независимая, католичка, уроженка Европы, она не возбуждала подозрений ни в мормонах, ни в американцах. В стенах этой виллы приютилась и возросла пальма мира. Здесь принимали всех примирителей: и капитана Ван-Влита, и полковника Кена, и комиссара Панеля, и Мак-Келлока, и самого губернатора Камминга. Если этот смехотворный конфликт будет скоро разрешен без кровопролития, то этим мы обязаны радушному гостеприимству этой женщины. Как вы находите, не приобрела ли она некоторые права на благодарность, которая расточается ей сегодня вечером на банкете, откуда она к нам скоро вернется? Не приобрела ли она также право на карету и повозки, которые завтра вечером увезут ее и ее багаж в восточные штаты?
Лейтенант. Я думаю. Но... вы нисколько не сожалеете об ее отъезде?
Отец. Я с удовольствием выкурил бы еще сигару.
Лейтенант. Пожалуйста.
Отец. Но у вас остаются только две. Мне, право, совестно.
Лейтенант. Берите. У меня с собою, в багаже, более двухсот штук, вон тут, рядом, в вашей комнате.
Отец. Спасибо... Жалею ли я об ее отъезде?
Лейтенант. Стриж исчез. Какая тишина! Какая чудная ночь!
Отец. Он живет в соломенной крыше над верандой. Который час? Половина двенадцатого. Она опоздала, я начинаю беспокоиться.
Лейтенант. Там будут речи, речи продолжаются долго. Пойдем, может быть, ей навстречу? Луна взошла, и светло, как днем. Вон там, перед нами, это блестящее пространство между колонами молочно-белых паров — это сверкает при луне Соленое озеро?
Отец. Да, это Соленое озеро.
Лейтенант. Какая белая скорбь выше черной линии деревьев! А, вот опять показался каменный стриж.
Отец. Он проснулся. Он почувствовал свою хозяйку. Он всегда ее слышит — я вам говорил. Она, вероятно, уже недалеко. Стойте-ка! Вот слышны смех, голоса, шаги по дороге... Вот она!
С минуту весело болтали у решетки сада; затем калитка заскрипела, закрылась и прозвучал голос Аннабель.
— Это вы?
Мужчины молчали, как немые.
— Это вы? — повторила она. — Хорошая я хозяйка дома! Но это вина американской армии, лейтенант Рэтледж. Простите меня!
Они последовали за нею в столовую. Красного стрижа больше не видно было, но когда он пролетал мимо черного прямоугольника открытой двери, слышался свист его крыльев.
Аннабель сбросила свой большой темный плащ. Она появилась перед ними с обнаженными руками и шеей. На ней было платье цвета серы, без кринолина, но с огромными панье из темно-синей тафты; на ней не было других драгоценностей, кроме колье и браслетов из опалов.
Белокурые локоны окаймляли ее маленькое личико, большой веер из страусовых перьев, прикрепленный к поясу цепочкой в виде четок из горного хрусталя, висел на ее юбке. Она развернула его и стала обмахиваться.
— Не слишком ли плохо вы пообедали, лейтенант Рэтледж?
Она улыбалась, глядя на него своими серьезными серыми глазами.
Как и утром, он покраснел и смутился.
— Великолепно!
— Значит, не так, как я! Господа эти, конечно, сделали все, что могли. Но обед, приготовленный, понимаете ли, не под наблюдением женщины! Между прочим, шампанское у губернатора отвратительное. Я надеюсь, вы не передадите ему? Осталось ли у вас вино Катаба, отец мой?
— Признаться, мы оказали ему честь, не думая о вас.
И он указал на пустые бутылки.
— А я пить хочу, — сказала она. — Кориолан!
И она позвонила в колокольчик.
Негр явился, протирая глаза кулаками.
— Принеси нам две бутылки Катаба.
Негр вышел.
— Постой, — приказала Аннабель. — Я и есть хочу. На этом обеде больше разговаривали. Вы любите омлет с вареньем, лейтенант?
— Люблю ли я омлет с вареньем? Ну, конечно!
— Слышишь, Кориолан, ты сделаешь нам омлет.
— Омлет с вареньем, госпожа!
— Да. Ну что же, ты не понимаешь? Или спать хочешь?
— Не то, госпожа. Но что же нужно для омлета с вареньем?
— Ты не знаешь, что нужно?
— Я знаю. Но я и Роза, мы сложили это в большой ящик и заколотили его гвоздями.
— Ну расколоти.
— Расколотить?
Негр посмотрел на нее испуганными глазами; потом взглянул на отца д’Экзиля.
— Делай то, что приказывает госпожа твоя, — просто сказал иезуит.
Кориолан поклонился и, прежде чем выйти, поставил на стол две бутылки Катаба. Патер откупорил одну из них и наполнил три стакана.
— Нет ли у вас еще сигары? — спросил он лейтенанта.
— Сейчас принесу из комнаты, — с готовностью отозвался Рэтледж.
Он вышел. В передней слышался жалобный визг гвоздей, которые вытаскивал из их гнезд Кориолан.
Аннабель, поднеся стакан к глазам, любовалась шипением маленьких желтых пузырьков.
К ней подошел отец д’Экзиль.
— Завтра рано утром надо будет снова заколотить этот ящик, — сказал он.
— Почему?
— Разве вы не уезжаете завтра вечером?
— Может быть.
— Теперь моя очередь спросить: почему?
— Офицер этот у меня. И мне вообще довольно трудно.
— Я думал, — сказал отец д’Экзиль, — что вы сегодня вечером попросите губернатора, чтобы его переселили куда-нибудь.
— Я не подумала об этом.. Впрочем, это было бы неудобно в момент, когда меня со всех сторон благодарили за гостеприимство, которое я оказываю офицерам федеральной армии. Вы не согласны со мною?
Отец д’Экзиль иронически улыбнулся и ничего не ответил.
— Впрочем, — быстро прибавила она, — я узнала, что отъезд повозок, который я могла бы использовать, отложен. На два-три дня, может быть. Но, — прибавила она, с горечью глядя на него, — вам, как видно, не терпится; вы хотите, чтобы я поскорее уехала?
Он вздрогнул. Но сейчас же овладел собою, и, пристально глядя на нее своим спокойным взглядом, ответил:
— Да.
Она опустила голову.
В то же мгновение вошел Рэтледж.
— Вот сигары. Я помешал вам? — прибавил он, внезапно почувствовав себя неловко.
— Нам помешать! — весело воскликнул иезуит. — Вы смеетесь. Посмотрим ваши сигары. Превосходные, дорогой мой, превосходные!
— Не правда ли? — радостно спросил Рэтледж.
Явился Кориолан с серебряным блюдом, на котором, румяная и золотистая, лежала великолепная яичница с вареньем. Отец Филипп налил себе стакан Катабы и осушил его одним духом. Потом он встал.
Аннабель устремила на него вопросительный взгляд.
Он вынул часы и протянул ей.
— Простите меня. Без пяти минут двенадцать А завтра утром я служу обедню. Этого не следует забывать. Через пять минут мне будет запрещен этот великолепный омлет. Я предпочитаю удалиться от соблазна.
И он покинул их.
Новая комната его выходила на юг. Он раскрыл окно. В лунном свете, черный и белый, лежал перед ним город Соленого озера. С гор дул свежий ветерок, приносивший шум воды и запах цветов.
Долго вдыхал его отец д’Экзиль. Проведя рукой по своему лысому лбу, он заметил, что лоб у него влажный от пота.
Нервно захлопнул он окно. Комната была полна мрака. Ощупью добрался он до своей постели и, стараясь, чтобы не заскрипела ни одна доска, долгие часы пролежал без сна.
Глава третья
Лейтенант. Америка всегда оказывала широкое гостеприимство преследуемым.
Отец. Это принесло ей почет и пользу. Полковник Ли прибыл в Сан-Луи. Аннабель он поручил урсулинкам, жившим в этом городе. Я тогда недавно только приехал туда. Я и сейчас еще вижу эту маленькую девочку, в ее узеньком черном платье монастырки, в часовне, где я, случайный заместитель, должен был прочесть проповедь. «Вот, — сказал я себе, — особа не обращающая никакого внимания на мои ораторские усилия». И я держал пари с самим собою, что заинтересую ее. Через полчаса я сошел с кафедры, проиграв пари.
Лейтенант. Она вышла замуж?
Отец. Черт возьми! Что вы так торопитесь? Верьте мне, о себе я рассказываю ровно столько, сколько нужно, чтобы осветить ее историю.
Лейтенант. Простите меня!
Отец. Бог с вами! Тем временем я уехал из Сан-Луи, приобретя почти все нужные для моего миссионерского ремесла познания. Я приехал сюда. Эта равнина была сплошной пустыней. Сознаюсь, что я не предвидел, до какого процветания доведут ее мормоны. В одно прекрасное утро они прибыли сюда, и с ними полковник Ли.
Лейтенант. А мисс О’Бриен?
Отец. Вы отлично понимаете, что ее не присоединили к этой авантюре. Она спокойно оставалась в Сан-Луи, в своем монастыре. Дело было в 1848 году. Вы, может быть, слышали о Новой Гельвеции?
Лейтенант. Это там, где нашли золото?
Отец. Да. Это там, где мормон Джеймс Маршал, размельчая землю в канаве, по которой должна была быть пущена вода на лесопильный завод, нашел золотые блестки. Новая Гельвеция в Калифорнии. В эту-то страну и бросились сначала все, как вы слышали. Мормонские пионеры, знающие только свою страшную дисциплину, вернулись в зарождавшийся Салт-Лэйк, и бедные тележки их были наполнены первыми мешками золотой пыли. Тут появился полковник Ли.
Лейтенант. Он отправился на прииски?
Отец. Нет, он не поехал туда. И отсоветовал Брайаму Юнгу, при котором играл странную роль верховного советчика, отпускать туда желающих. Этот иностранец своим советом больше всех других способствовал укреплению мормонства.
Лейтенант. Каким образом?
Отец. Это проще простого. Погоня за золотом была бы гибелью для теократического могущества, восстановленного Иосифом Смитом и поддерживаемого Брайамом. Надо было осудить его. На эту тему воспоследовало церковное послание: «Золото, — было там вкратце сказано, — годится для мощения улиц, для покрытия крыш и для того чтобы делать из него посуду. Земные сокровища находятся в складах Отца Небесного: производите зерно, стройте города, а Господь сделает остальное».
Лейтенант. Эти люди сумасшедшие.
Отец. Гораздо меньше, чем вы думаете. Брайам благодаря этому гонению на золото удержал свое могущество неприкосновенным и, кроме того, оно — я должен с грустью это констатировать — чисто духовного свойства. Искатели приключений всего мира устремлялись в течение десяти лет в калифорнийский водоворот. Брайам Юнг сохранил вокруг себя своих верных, защитив их от золотой заразы.
Лейтенант. А мешки с золотом, которые ему привезли?
Отец. Ага! У вас неплохая память. Их преподнесли церкви в подарок. Брайам Юнг отчеканил из золота монеты. Были отчеканены монеты в пять и десять долларов и на обороте значилось: Holiness to the Lord[1]. Благодаря этому достигли нарицательной цены и превзошли ее денежные знаки мормонов, эти павшие в цене жалкие деньги банка Кертленда. Таким образом, осуществилось, к великому конфузу биржевиков Нью-Йорка и Филадельфии, пророчество Иосифа Смита, утверждавшего, что настанет время, когда его бумажные деньги будут дороже золота.
Лейтенант. Подробности эти очень занимательны, конечно, с точки зрения банковской; но я не вижу, какое отношение они имеют к...
Отец. Ей в это время исполнилось двадцать лет. Становилось очень затруднительно продолжать держать ее в монастыре. Разве по обету. Но к этому, правду сказать, у нее не было ни малейшего предрасположения. Тогда полковник Ли воспользовался своим кратковременным пребыванием в Сан-Луи и женился на ней.
Лейтенант. Женился на ней!
Отец. Ей было двадцать лет, повторяю, а он приближался к шестидесяти. Это я посоветовал ему жениться на ней.
Лейтенант. Я нахожу это чудовищным. Сорок лет разницы!
Отец. Не привязывайтесь к этим сорока годам! Будьте искренни! Все мужчины одинаковы. Они сердятся на женщину, почему она не предвидела, что они когда-то явятся, и почему она не берегла себя для этого дня. Сейчас вы сердились на миссис Ли за ее принадлежность к одному племени с вашей бедной служанкой. А теперь...
Лейтенант. Такого рода упреки меня не задевают. Американцы с большим уважением относятся к правам женщины, чем вы, французы.
Отец. Я не знаю, что такое права женщины. Я не знаю общих формул. Я интересуюсь только общими положениями. И вот каково было в 1850 году положение мисс О’Бриен: она была сирота, без состояния, без какой бы то ни было опоры, кроме старого опекуна, в случае смерти которого ей было бы бесконечно трудно собрать имущество, которое он мог бы ей завещать. Если вы имеете хоть некоторые познания в юриспруденции, то вы знаете, что частное международное право вещь весьма темная. Супруге полковника Ли должно было быть в десять раз легче получить после его смерти его состояние, чем его опекаемой. Вот какими соображениями — сознаюсь, чисто практическими — руководствовались мы: я, когда советовал заключить этот брак, и он, когда заключил его.
Лейтенант. И он женился на ней?
Отец. Вот именно. В тот же вечер или на другой день после свадьбы он уехал. Подумайте только: ему нужно было продолжать сборы сбережений жалких сестер Джен, чтобы отсылать их в Ирландию. В 1852 году он вернулся в Уту, и Брайам Юнг осыпал его реальными знаками своей благодарности.
Лейтенант. Своей благодарности?
Отец. Разве я вам не сказал, что благодаря его советам Брайам отвратил свой народ от калифорнийской авантюры? Впрочем, полковник Ли был из тех людей, которым приятно оказать помощь: его частный интерес всегда совпадал с интересом общественным. Вы знаете, что некоторые места области Ута изобилуют железной рудой?
Лейтенант. Айрон-Коунти, например.
Отец. Именно, Айрон-Коунти. Там добывают от сорока до семидесяти пяти процентов чистого железа. Было основано акционерное общество, под названием Deseret Iron Company, с привилегией на пятьдесят лет. Его доменные печи в Сидар-Сити дают в день около тысячи пятисот килограммов железа. Акции, которые при выпуске стоили сто долларов, теперь стоят пятьсот сорок. Полковник Ли как основатель получил сто акций.
Лейтенант. Пятьдесят тысяч долларов! Это была недурненькая спекуляция.
Отец. Он не удовлетворился этим. Земля на этой территории содержит не только железо. В окрестностях Лас-Вегаса находят серебро и свинец и во многих графствах — каменный уголь. Также везде встречаются сера, квасцы и селитра. Особенно указываю вам на рубины и гранаты реки Гумбольдт. Ну вот: во всех этих предприятиях полковник Ли получил свою долю.
Лейтенант. В конце концов все это округлилось в хорошенькое состояние.
Отец. Да. Но, к несчастью, было много осложнений! Часто вечером я видел, как за этим самым столом, за которым мы только что отобедали, полковник Ли сердился, сводя свои счеты. Я трепетал, когда думал о том, сколько ему встретится затруднений, если в один прекрасный день он вздумает вернуться в Ирландию, как он постоянно говорил, и для этого ему придется ликвидировать свои дела. Еще гораздо больше трепетал я, думая о его вдове, когда его принесли однажды в 36 градусный мороз разбитого ударом. Надо вам сказать, что в последнее время он пристрастился к виски и что вены на его висках стали более жесткими и ломкими, чем вермишель. Лейтенант. Он скончался?
Отец. Он скончался несколько часов спустя. У него было время и хватило невероятной энергии передать мне все свои бумаги и поручить известить его жену. «Если можете, — сказал он, — постарайтесь устроить все так, чтобы ей незачем было приезжать в Салт-Лэйк. Если же юридическая китайщина между американскими и мормонскими судами такова, что ей придется приехать, помогите ей, оберегайте ее. Пусть она проживет здесь ровно столько времени, сколько будет необходимо, хотя бы это стоило ей половину состояния. Ей достаточно останется. Пусть уезжает! Я хочу, чтобы вы заперли дверцу кареты, которая увезет ее!» Вы понимаете, что после этой просьбы я не успокоюсь, пока не запру эту дверцу.
Лейтенант. Вы все-таки написали ей, чтобы она приехала?
Отец. Написал. Надо понять, как я вертелся среди этих цифр, в которых ровно ничего не понимал. Мне беспрестанно кололи глаза отсутствием самой наследницы. У меня не было законной доверенности. Я написал, и она приехала.
Лейтенант. И все устроилось?
Отец. Как нельзя лучше. Ей повезло. Прежде всего очень любезен был с нею Брайам Юнг.
Лейтенант. Это минимум того, что он должен был сделать после того, чем он обязан полковнику.
Отец. Конечно, конечно... Но он был очень хорош к ней, это бесспорно. Она нашла также неоценимую поддержку перед федеральной магистратурой в лице судьи Сиднея.
Лейтенант. Справедливые аргументы не могут не тронуть американского судью.
Отец. Аргументы миссис Ли казались ему неотразимыми. Она прибыла в город Соленого Озера в апреле прошлого года, а в июне все было уже устроено, и в наилучших условиях, повторяю это. Она немедленно могла бы вместе со всем своим богатством уехать, если бы... Лейтенант. Если бы?..
Отец. Если бы именно тогда не испортились отношения между мормонами и правительством Штатов. Я не останавливаюсь на фактах, которые вы должны знать также хорошо, как я: объявление неприязненных действий, закрытие границ, полная невозможность для женщины путешествовать. Миссис Ли вынуждена была остаться здесь в ожидании лучших дней.
Лейтенант. Они наступили.
Отец. Она делала все, что могла, чтобы ускорить их наступление. Независимая, католичка, уроженка Европы, она не возбуждала подозрений ни в мормонах, ни в американцах. В стенах этой виллы приютилась и возросла пальма мира. Здесь принимали всех примирителей: и капитана Ван-Влита, и полковника Кена, и комиссара Панеля, и Мак-Келлока, и самого губернатора Камминга. Если этот смехотворный конфликт будет скоро разрешен без кровопролития, то этим мы обязаны радушному гостеприимству этой женщины. Как вы находите, не приобрела ли она некоторые права на благодарность, которая расточается ей сегодня вечером на банкете, откуда она к нам скоро вернется? Не приобрела ли она также право на карету и повозки, которые завтра вечером увезут ее и ее багаж в восточные штаты?
Лейтенант. Я думаю. Но... вы нисколько не сожалеете об ее отъезде?
Отец. Я с удовольствием выкурил бы еще сигару.
Лейтенант. Пожалуйста.
Отец. Но у вас остаются только две. Мне, право, совестно.
Лейтенант. Берите. У меня с собою, в багаже, более двухсот штук, вон тут, рядом, в вашей комнате.
Отец. Спасибо... Жалею ли я об ее отъезде?
Лейтенант. Стриж исчез. Какая тишина! Какая чудная ночь!
Отец. Он живет в соломенной крыше над верандой. Который час? Половина двенадцатого. Она опоздала, я начинаю беспокоиться.
Лейтенант. Там будут речи, речи продолжаются долго. Пойдем, может быть, ей навстречу? Луна взошла, и светло, как днем. Вон там, перед нами, это блестящее пространство между колонами молочно-белых паров — это сверкает при луне Соленое озеро?
Отец. Да, это Соленое озеро.
Лейтенант. Какая белая скорбь выше черной линии деревьев! А, вот опять показался каменный стриж.
Отец. Он проснулся. Он почувствовал свою хозяйку. Он всегда ее слышит — я вам говорил. Она, вероятно, уже недалеко. Стойте-ка! Вот слышны смех, голоса, шаги по дороге... Вот она!
С минуту весело болтали у решетки сада; затем калитка заскрипела, закрылась и прозвучал голос Аннабель.
— Это вы?
Мужчины молчали, как немые.
— Это вы? — повторила она. — Хорошая я хозяйка дома! Но это вина американской армии, лейтенант Рэтледж. Простите меня!
Они последовали за нею в столовую. Красного стрижа больше не видно было, но когда он пролетал мимо черного прямоугольника открытой двери, слышался свист его крыльев.
Аннабель сбросила свой большой темный плащ. Она появилась перед ними с обнаженными руками и шеей. На ней было платье цвета серы, без кринолина, но с огромными панье из темно-синей тафты; на ней не было других драгоценностей, кроме колье и браслетов из опалов.
Белокурые локоны окаймляли ее маленькое личико, большой веер из страусовых перьев, прикрепленный к поясу цепочкой в виде четок из горного хрусталя, висел на ее юбке. Она развернула его и стала обмахиваться.
— Не слишком ли плохо вы пообедали, лейтенант Рэтледж?
Она улыбалась, глядя на него своими серьезными серыми глазами.
Как и утром, он покраснел и смутился.
— Великолепно!
— Значит, не так, как я! Господа эти, конечно, сделали все, что могли. Но обед, приготовленный, понимаете ли, не под наблюдением женщины! Между прочим, шампанское у губернатора отвратительное. Я надеюсь, вы не передадите ему? Осталось ли у вас вино Катаба, отец мой?
— Признаться, мы оказали ему честь, не думая о вас.
И он указал на пустые бутылки.
— А я пить хочу, — сказала она. — Кориолан!
И она позвонила в колокольчик.
Негр явился, протирая глаза кулаками.
— Принеси нам две бутылки Катаба.
Негр вышел.
— Постой, — приказала Аннабель. — Я и есть хочу. На этом обеде больше разговаривали. Вы любите омлет с вареньем, лейтенант?
— Люблю ли я омлет с вареньем? Ну, конечно!
— Слышишь, Кориолан, ты сделаешь нам омлет.
— Омлет с вареньем, госпожа!
— Да. Ну что же, ты не понимаешь? Или спать хочешь?
— Не то, госпожа. Но что же нужно для омлета с вареньем?
— Ты не знаешь, что нужно?
— Я знаю. Но я и Роза, мы сложили это в большой ящик и заколотили его гвоздями.
— Ну расколоти.
— Расколотить?
Негр посмотрел на нее испуганными глазами; потом взглянул на отца д’Экзиля.
— Делай то, что приказывает госпожа твоя, — просто сказал иезуит.
Кориолан поклонился и, прежде чем выйти, поставил на стол две бутылки Катаба. Патер откупорил одну из них и наполнил три стакана.
— Нет ли у вас еще сигары? — спросил он лейтенанта.
— Сейчас принесу из комнаты, — с готовностью отозвался Рэтледж.
Он вышел. В передней слышался жалобный визг гвоздей, которые вытаскивал из их гнезд Кориолан.
Аннабель, поднеся стакан к глазам, любовалась шипением маленьких желтых пузырьков.
К ней подошел отец д’Экзиль.
— Завтра рано утром надо будет снова заколотить этот ящик, — сказал он.
— Почему?
— Разве вы не уезжаете завтра вечером?
— Может быть.
— Теперь моя очередь спросить: почему?
— Офицер этот у меня. И мне вообще довольно трудно.
— Я думал, — сказал отец д’Экзиль, — что вы сегодня вечером попросите губернатора, чтобы его переселили куда-нибудь.
— Я не подумала об этом.. Впрочем, это было бы неудобно в момент, когда меня со всех сторон благодарили за гостеприимство, которое я оказываю офицерам федеральной армии. Вы не согласны со мною?
Отец д’Экзиль иронически улыбнулся и ничего не ответил.
— Впрочем, — быстро прибавила она, — я узнала, что отъезд повозок, который я могла бы использовать, отложен. На два-три дня, может быть. Но, — прибавила она, с горечью глядя на него, — вам, как видно, не терпится; вы хотите, чтобы я поскорее уехала?
Он вздрогнул. Но сейчас же овладел собою, и, пристально глядя на нее своим спокойным взглядом, ответил:
— Да.
Она опустила голову.
В то же мгновение вошел Рэтледж.
— Вот сигары. Я помешал вам? — прибавил он, внезапно почувствовав себя неловко.
— Нам помешать! — весело воскликнул иезуит. — Вы смеетесь. Посмотрим ваши сигары. Превосходные, дорогой мой, превосходные!
— Не правда ли? — радостно спросил Рэтледж.
Явился Кориолан с серебряным блюдом, на котором, румяная и золотистая, лежала великолепная яичница с вареньем. Отец Филипп налил себе стакан Катабы и осушил его одним духом. Потом он встал.
Аннабель устремила на него вопросительный взгляд.
Он вынул часы и протянул ей.
— Простите меня. Без пяти минут двенадцать А завтра утром я служу обедню. Этого не следует забывать. Через пять минут мне будет запрещен этот великолепный омлет. Я предпочитаю удалиться от соблазна.
И он покинул их.
Новая комната его выходила на юг. Он раскрыл окно. В лунном свете, черный и белый, лежал перед ним город Соленого озера. С гор дул свежий ветерок, приносивший шум воды и запах цветов.
Долго вдыхал его отец д’Экзиль. Проведя рукой по своему лысому лбу, он заметил, что лоб у него влажный от пота.
Нервно захлопнул он окно. Комната была полна мрака. Ощупью добрался он до своей постели и, стараясь, чтобы не заскрипела ни одна доска, долгие часы пролежал без сна.
Глава третья
Следующий день, воскресенье, был очень трудным днем для отца д’Экзиля.
Он заснул поздно, очень поздно, когда в его комнате уже забродили бледные отблески утренней зари. Когда он внезапно проснулся, было уже семь часов. Черные полосы жалюзи чередовались с золотистыми полосами. Толчком раскрыл он ставни. Очаровательное, свежее утро порхало в саду. Пауки выткали в аллеях свои покрытые росою восьмиугольники. Взад и вперед, как медные полированные шарики, летали огромные слепни. Листва под голубым небом была прекрасного зеленого цвета, более сверкающего, чем обыкновенно.
Иезуит вышел на веранду. По воскресеньям, он немного торжественнее, служил там обедню в присутствии Аннабель и ее слуг. Когда он пришел туда, в облачении, оба негра были там: Кориолан, готовый помогать ему, и Роза, стоя на коленях. Но голубой бархатный аналой их госпожи был пуст.
— Разве он не был уложен? — спросил иезуит, указывая на аналой.
— Был, отец мой. Но он был в одном из ящиков, которые госпожа приказала вчера открыть.
Отец д’Экзиль ничего не сказал. В разных двух комнатах виллы на столовых часах пробило восемь. Ах, эти часы! Они тоже вернулись на свои места.
Обыкновенно он не спешил с молитвами, пока шелест юбок не известит его о прибытии Аннабель, которая всегда опаздывала. На этот раз он сейчас же начал служить обедню.
И только после первого Dominus vobiscum он заметил, что она пришла. Повернувшись, он разглядел склоненный на поручень лоб и весь ее мягкий силуэт, окутанный облаком утренней кисеи. В момент благословения она была еще на месте. А когда, после последних молитв, он вышел из алтаря, ее уже не было.
Отец д’Эзкиль почувствовал облегчение. Невыносимо тяжело было бы ему говорить с нею.
Он наскоро позавтракал один; затем позвал Кориолана.
— Я выхожу, — сказал он, — и вернусь в половине двенадцатого.
— А если меня спросят, где господин аббат?
— В американском лагере. Я хочу узнать есть ли там солдаты-католики и не нуждаются ли они во мне.
Он пересек город. Город Соленого Озера был еще пустынен, однако менее, чем накануне. На улицах попадалось мало прохожих, но во многих домах были уже открыты ставни. Должно быть, много мормонов ночью вернулись в свои жилища, доверяя данному Брайаму слову, что солдаты федеральной армии не войдут в город.
Данное слово сдержали. Внутри священной ограды отец Филипп встретил двух офицеров, но не видел ни одного солдата. Офицеры шли к губернатору Каммингу. Они первые поклонились отцу д’Экзилю.
— Американский лагерь по ту сторону Иордана, господа? — спросил их иезуит.
— Да, сейчас же по ту сторону.
Двигаясь все время по направлению к юго-западу, отец д’Экзиль достиг скоро реки. Она протекала между высокими кущами серебристо зеленого вербовника. На западном берегу кишмя кишели солдаты, купаясь или стирая свое белье.
На мосту возле поста, часовой задержал патера.
— Кого вы ищите?
— Капитана Ван-Влита, офицера, состоящего в распоряжении главнокомандующего.
Его пропустили, но не дали провожатого, так что он стал блуждать по лагерю.
У ряда повозок он остановился. Унтер-офицер проверял запряжку мулов, а по осям стучал молотком.
— Повозки эти уезжают сегодня вечером?
— Да, как вы сказали, — ответил сержант.
Отец д’Экзиль пошел дальше; сердце его горело от обиды. Значит, Аннабель солгала ему. Сегодня вечером уходит из Соленого озера американский конвой! Без нее. Почему?
Солдатские палатки стояли спиною к Иордану, образуя дугу. Перед ними, дугою меньшего диаметра, были расположены офицерские палатки. К ним и направился отец д’Экзиль.
Одна из палаток размерами и устройством выделялась среди других. Он подошел к ней. Его опять остановили.
— Вам кого?
— Капитана Ван-Влита.
— Он у генерала Джонстона.
— Будьте добры, скажите ему, что с ним хочет говорить отец д’Экзиль.
Часовой колебался. Тут вмешался молодой лейтенант, сделал иезуиту знак подождать и вошел в палатку. Почти тотчас же он вернулся.
— Пожалуйте за мною.
Генерал Джонстон был там только с капитаном Ван-Влитом. Будущий главнокомандующий великой армией Потомака пошел навстречу отцу д’Экзилю. По этому приему отец д’Экзиль понял, что накануне на банкете Аннабель говорила о нем.
— Садитесь, пожалуйста, — поспешно сказал генерал. — Вчера вечером восхитительная миссис Ли не скупилась на похвалы вам. Впрочем, они были излишни. Каждый добрый американец знает, какую роль вы сыграли при обнаружении убийц капитана Геннисона.
Не было более гнусного воспоминания для отца д’Экзиля. Он молчал, склонив голову.
— Миссис Ли скоро покинет нас, — сказал генерал. — Мы все сожалеем об этом. Но мы все отлично понимаем, что она предпочитает восточные штаты этой отвратительной стране.
— Сегодня вечером уезжает конвой? — спросил иезуит.
— Да, это так. А другой конвой уйдет ровно через неделю, в следующее воскресенье. Она может воспользоваться тем или другим, как захочет, несмотря, повторяю, на огорчение, которое доставит нам ее отъезд.
Отец Филипп набрался духу.
— Уехать сегодня вечером было бы ей неудобно. У нее поместили одного из ваших офицеров.
— У нее поместили офицера! — И голос генерала задрожал от ярости. — Что за глупость! Но я тут ни при чем, совершенно ни при чем, умоляю вас, передайте ей это. Но почему же она вчера вечером ничего не сказала мне?
— Она, может быть, не посмела, — пробормотал патер.
— Что же, она желает, чтобы его поселили в другом месте?
И карандаш генерала опустился на лист белой бумаги, готовый написать приказ.
Ресницы иезуита задрожали. В памяти всплыл его спор накануне с Рэтледжем о том, что такое истина.
— Желает она этого? — повторил генерал Джонстон.
Отец д’Экзиль не решился ответить «да». И весь остаток своей жизни он раскаивался в этом.
— Не думаю, — сказал он, наконец. — Я думаю, что она хочет довершить свое дело и обеспечит квартиру этому офицеру до момента ухода армии из Салт-Лэйка.
— Чудная женщина! — воскликнул генерал. — Передайте ей — вы передадите лучше, чем я, — что вся великая армия, которой я командую, безгранично благодарна ей, а через армию и правительство Союза. Вы ей скажете...
Вдруг генерал заметил грустные глаза отца д’Экзиля. Восторг его упал.
— Но вы-то, — сказал он. — Вы пришли сюда. Может быть, вам угодно что-нибудь? Вам стоит только сказать.
— Как долго рассчитываете вы оставаться в городе Соленого Озера, генерал?
— Как долго? Очень недолго. Неделю, может быть. Мы разыскиваем подходящую позицию, чтобы установить здесь постоянный военный пост.
Он повторил:
— Вы желаете чего-нибудь?
— Я, генерал, католический священник, — сказал отец д’Экзиль. — Я желал бы знать, имеются ли у меня тут единоверцы.
— Да, имеются, — сказал Джонстон. — Капитан Ван-Влит?
Офицер справился в своих списках.
— В экспедиционном корпусе одиннадцать французов, — сказал он. — Один кавалерист 2-го драгунского полка, два канонира в 7-й артиллерийской батарее, три пехотинца 5-го и 10-го полков и пять обозных.
— Можно отвести меня к ним? — спросил иезуит.
— Как это сделать, капитан Ван-Влит?
— У нас есть шансы застать их всех вместе, — отозвался капитан. — Они собираются, чтобы пить, играть в карты и, особенно, чтобы спорить. Потому что, предупреждаю вас, это умные головы.
— Ведите меня к ним, — улыбаясь, сказал иезуит.
И он вышел, пожав протянутую генералом руку.
В палатке, полотнища которой были приподняты для вентиляции, восемь французов развлекались игрой в карты. Четверо играли и четверо смотрели.
— Смотри-ка, — сказал один из игроков, — попик!
Но, заметив капитана Ван-Влита, он замолчал. Все выжидающе смотрели.
Он заснул поздно, очень поздно, когда в его комнате уже забродили бледные отблески утренней зари. Когда он внезапно проснулся, было уже семь часов. Черные полосы жалюзи чередовались с золотистыми полосами. Толчком раскрыл он ставни. Очаровательное, свежее утро порхало в саду. Пауки выткали в аллеях свои покрытые росою восьмиугольники. Взад и вперед, как медные полированные шарики, летали огромные слепни. Листва под голубым небом была прекрасного зеленого цвета, более сверкающего, чем обыкновенно.
Иезуит вышел на веранду. По воскресеньям, он немного торжественнее, служил там обедню в присутствии Аннабель и ее слуг. Когда он пришел туда, в облачении, оба негра были там: Кориолан, готовый помогать ему, и Роза, стоя на коленях. Но голубой бархатный аналой их госпожи был пуст.
— Разве он не был уложен? — спросил иезуит, указывая на аналой.
— Был, отец мой. Но он был в одном из ящиков, которые госпожа приказала вчера открыть.
Отец д’Экзиль ничего не сказал. В разных двух комнатах виллы на столовых часах пробило восемь. Ах, эти часы! Они тоже вернулись на свои места.
Обыкновенно он не спешил с молитвами, пока шелест юбок не известит его о прибытии Аннабель, которая всегда опаздывала. На этот раз он сейчас же начал служить обедню.
И только после первого Dominus vobiscum он заметил, что она пришла. Повернувшись, он разглядел склоненный на поручень лоб и весь ее мягкий силуэт, окутанный облаком утренней кисеи. В момент благословения она была еще на месте. А когда, после последних молитв, он вышел из алтаря, ее уже не было.
Отец д’Эзкиль почувствовал облегчение. Невыносимо тяжело было бы ему говорить с нею.
Он наскоро позавтракал один; затем позвал Кориолана.
— Я выхожу, — сказал он, — и вернусь в половине двенадцатого.
— А если меня спросят, где господин аббат?
— В американском лагере. Я хочу узнать есть ли там солдаты-католики и не нуждаются ли они во мне.
Он пересек город. Город Соленого Озера был еще пустынен, однако менее, чем накануне. На улицах попадалось мало прохожих, но во многих домах были уже открыты ставни. Должно быть, много мормонов ночью вернулись в свои жилища, доверяя данному Брайаму слову, что солдаты федеральной армии не войдут в город.
Данное слово сдержали. Внутри священной ограды отец Филипп встретил двух офицеров, но не видел ни одного солдата. Офицеры шли к губернатору Каммингу. Они первые поклонились отцу д’Экзилю.
— Американский лагерь по ту сторону Иордана, господа? — спросил их иезуит.
— Да, сейчас же по ту сторону.
Двигаясь все время по направлению к юго-западу, отец д’Экзиль достиг скоро реки. Она протекала между высокими кущами серебристо зеленого вербовника. На западном берегу кишмя кишели солдаты, купаясь или стирая свое белье.
На мосту возле поста, часовой задержал патера.
— Кого вы ищите?
— Капитана Ван-Влита, офицера, состоящего в распоряжении главнокомандующего.
Его пропустили, но не дали провожатого, так что он стал блуждать по лагерю.
У ряда повозок он остановился. Унтер-офицер проверял запряжку мулов, а по осям стучал молотком.
— Повозки эти уезжают сегодня вечером?
— Да, как вы сказали, — ответил сержант.
Отец д’Экзиль пошел дальше; сердце его горело от обиды. Значит, Аннабель солгала ему. Сегодня вечером уходит из Соленого озера американский конвой! Без нее. Почему?
Солдатские палатки стояли спиною к Иордану, образуя дугу. Перед ними, дугою меньшего диаметра, были расположены офицерские палатки. К ним и направился отец д’Экзиль.
Одна из палаток размерами и устройством выделялась среди других. Он подошел к ней. Его опять остановили.
— Вам кого?
— Капитана Ван-Влита.
— Он у генерала Джонстона.
— Будьте добры, скажите ему, что с ним хочет говорить отец д’Экзиль.
Часовой колебался. Тут вмешался молодой лейтенант, сделал иезуиту знак подождать и вошел в палатку. Почти тотчас же он вернулся.
— Пожалуйте за мною.
Генерал Джонстон был там только с капитаном Ван-Влитом. Будущий главнокомандующий великой армией Потомака пошел навстречу отцу д’Экзилю. По этому приему отец д’Экзиль понял, что накануне на банкете Аннабель говорила о нем.
— Садитесь, пожалуйста, — поспешно сказал генерал. — Вчера вечером восхитительная миссис Ли не скупилась на похвалы вам. Впрочем, они были излишни. Каждый добрый американец знает, какую роль вы сыграли при обнаружении убийц капитана Геннисона.
Не было более гнусного воспоминания для отца д’Экзиля. Он молчал, склонив голову.
— Миссис Ли скоро покинет нас, — сказал генерал. — Мы все сожалеем об этом. Но мы все отлично понимаем, что она предпочитает восточные штаты этой отвратительной стране.
— Сегодня вечером уезжает конвой? — спросил иезуит.
— Да, это так. А другой конвой уйдет ровно через неделю, в следующее воскресенье. Она может воспользоваться тем или другим, как захочет, несмотря, повторяю, на огорчение, которое доставит нам ее отъезд.
Отец Филипп набрался духу.
— Уехать сегодня вечером было бы ей неудобно. У нее поместили одного из ваших офицеров.
— У нее поместили офицера! — И голос генерала задрожал от ярости. — Что за глупость! Но я тут ни при чем, совершенно ни при чем, умоляю вас, передайте ей это. Но почему же она вчера вечером ничего не сказала мне?
— Она, может быть, не посмела, — пробормотал патер.
— Что же, она желает, чтобы его поселили в другом месте?
И карандаш генерала опустился на лист белой бумаги, готовый написать приказ.
Ресницы иезуита задрожали. В памяти всплыл его спор накануне с Рэтледжем о том, что такое истина.
— Желает она этого? — повторил генерал Джонстон.
Отец д’Экзиль не решился ответить «да». И весь остаток своей жизни он раскаивался в этом.
— Не думаю, — сказал он, наконец. — Я думаю, что она хочет довершить свое дело и обеспечит квартиру этому офицеру до момента ухода армии из Салт-Лэйка.
— Чудная женщина! — воскликнул генерал. — Передайте ей — вы передадите лучше, чем я, — что вся великая армия, которой я командую, безгранично благодарна ей, а через армию и правительство Союза. Вы ей скажете...
Вдруг генерал заметил грустные глаза отца д’Экзиля. Восторг его упал.
— Но вы-то, — сказал он. — Вы пришли сюда. Может быть, вам угодно что-нибудь? Вам стоит только сказать.
— Как долго рассчитываете вы оставаться в городе Соленого Озера, генерал?
— Как долго? Очень недолго. Неделю, может быть. Мы разыскиваем подходящую позицию, чтобы установить здесь постоянный военный пост.
Он повторил:
— Вы желаете чего-нибудь?
— Я, генерал, католический священник, — сказал отец д’Экзиль. — Я желал бы знать, имеются ли у меня тут единоверцы.
— Да, имеются, — сказал Джонстон. — Капитан Ван-Влит?
Офицер справился в своих списках.
— В экспедиционном корпусе одиннадцать французов, — сказал он. — Один кавалерист 2-го драгунского полка, два канонира в 7-й артиллерийской батарее, три пехотинца 5-го и 10-го полков и пять обозных.
— Можно отвести меня к ним? — спросил иезуит.
— Как это сделать, капитан Ван-Влит?
— У нас есть шансы застать их всех вместе, — отозвался капитан. — Они собираются, чтобы пить, играть в карты и, особенно, чтобы спорить. Потому что, предупреждаю вас, это умные головы.
— Ведите меня к ним, — улыбаясь, сказал иезуит.
И он вышел, пожав протянутую генералом руку.
В палатке, полотнища которой были приподняты для вентиляции, восемь французов развлекались игрой в карты. Четверо играли и четверо смотрели.
— Смотри-ка, — сказал один из игроков, — попик!
Но, заметив капитана Ван-Влита, он замолчал. Все выжидающе смотрели.