Страница:
Слава богу, об опасности СПИДа здесь можно было забыть, поэтому в обращение снова ввели многоразовые шприцы, стерилизацию которых было провести легче, чем наладить выпуск одноразовых Disposable Syringe[8]. Вообще оснащение госпиталя было на уровне середины девятнадцатого века, никаких цивилизованных «излишеств» вроде интенсивной терапии и гомеопатии – в госпитале было всего четыре отделения: хирургия, терапевтическое, инфекционное и «кожвен». О кураторах первых двух мы упоминали, инфекцию взял на себя датский лекарь Флеминг Йоргесен, а за вшивыми, плешивыми, проказливыми и чешуйчато-лишайными наблюдал немец Мольтке.
Пациентов в госпитале было немного – в те времена предпочитали лечиться дома: водкой и настойками, да и дороговатое это было удовольствие. Не в смысле лечения, а в смысле, пока хозяин отсутствует, дома что-нибудь сопрут. То самовар парадный, то жену сосед-злодей подпортит, то его сынишка-карапуз дочку сосватает.
На случай войны госпиталь мог принять до пяти сотен пациентов. Это с дополнительными койками, дефицитом лекарств и очумевшим от нехватки сна медперсоналом. Царица Софья несколько раз посещала богоугодное заведение и трепалась с пациентами. Иноземцы жаловались на русских, русские на иноземцев, и в приватной беседе с главврачом царица торжественно поклялась, что максимум через пять лет Россия больше не будет приглашать к себе зарубежных специалистов. По крайней мере в той форме, в которой это выражалось до сих пор. И поразительно, некоторые бояре, несмотря на свою ксенофобию, до сих пор предпочитали немецких либо шведских лекарей, «своих за оных не считая». Это обстоятельство сильно тревожило и государыню, и «передовую часть прогрессивного человечества». Как обращать «фобию» в «манию» и наоборот? Волков об этом упоминал все чаще и наконец пригласил на заседание Сената духовенство: патриарха, Великого Сакеллария и окрестных архиереев. Духовенство по этому поводу потирало под рясами руки. Как же! Новое правительство вообразило, что оно самостоятельно справится со всеми трудностями!
На самом деле это, конечно, было не совсем так. Просто в действие снова, как ни странно, вступили простейшие законы природы. Представляющая единый организм страна поначалу заботилась о физическом своем состоянии, а немного окрепнув, взялась за духовное. Это понимал Великий Сакелларий, но сего не разумел митрополит. И был весьма сим фактом удручен. Два друга-приятеля частенько на эту тему спорили, но Афанасий не мог прошибить камень.
– Темный ты, Михаил, хоть и принадлежишь к Светлому духовенству. Гордыня тебя мучает, обидно стало, что благодетели твои за прошлый год о тебе ни разу не вспомнили. Смири гордыню, Миша, ничего хорошего она тебе не принесет.
Митрополит молча пил квас и хмурил брови. Обида жгла его нутро. Переворот вместе делали, а к пирогу не допустили. Об этом он осторожно намекнул приятелю.
– До какого пирога, ты, старый дурень? – взлетели седые брови. – Ты что, Русь за пирог почитаешь? Оглянись вокруг! Я не стану тебе тумкать, что по этому поводу сказано в Священном Писании, – сам не хуже меня знаешь. Не от тебя отворотились – ты отворотился! Аки дитя обиделся на мамку, что та к печи потухшей обернулась!
– К какой печи? – буркнул Михаил. – Ты на войну намекаешь? Так еще бабка надвое сказала, быть ли той войне!
Афанасий грустно посмотрел на старого друга и пятерней причесал свои седые патлы. При всем своем уважении к графу Волкову он не понимал: на кой ляд было Мишку выдвигать на патриарха? Нету в нем и десятой доли того разума, что повинен быть отпущен Господом... не патриарх, так, кукла! Подвернулся под руку вовремя – вот и возвысили. Дар сей, вовремя под руку подворачиваться, был у Мишки с рождения, это Афанасий подметил еще в семинарии.
А Михаил-то не един в своих мыслях. Многие из архиереев считают, что с воцарением Софьи стали ущемляться интересы церкви. Афанасий не так давно на эту тему беседовал с советником по прогрессу, и тот сделал правильные выводы, раз их пригласили на заседание Сената. Вот нынче он сидел, шевеля своими кустистыми бровями, и слушал выступление графа Волкова. Тот кратко и остроумно сообщал, что сделано для подготовки отражения агрессора (Великий Сакелларий знал латынь, поэтому лишь с улыбкой окинул тревожные лица коллег), после более подробно остановился на том, что делается. И лишь когда генерал начал обстоятельно и тщательно анализировать ворох еще не решенных проблем, подчеркнул серьезность момента – когда все силы государства должны быть направлены на борьбу против общего врага, особенную важность приобретает единство народа и власти, единство всех сословий. Вот тогда патриарх не выдержал.
– Так теперь мы, значитца, вам понадобились! – в гневе заявил он со своего места. – А до сих пор не интересовались делами Святой Церкви!
«Дурак Мишка! – подумал Афанасий. – Теперь держись!»
– Ты что, отец Михаил, белены объелся? – удивленно спросила царица. – С чего нам лезть в ваши дела? Нам бы свои решить!
– Вот вы и решали свои дела, ни с кем не советуясь! – продолжал гневную отповедь патриарх. – А как эти завели вас неведомо куда, то срочно патриарх занадобился! Помоги, отец Михаил!
– Кто сказал, что ты занадобился? – бесстрастно спросил Волков.
Архиереи еще не успели переварить фразу и отреагировать недовольным гулом, как Андрей Константинович повторил ее, но в несколько ином контексте:
– Кто тебе, отец Михаил, сказал, что именно ты нам занадобился? И с чего это мы такие гордые стали? Помнится, кто-то недавно сивуху втихаря трескал и репой закусывал и в рясе год не стиранной ходил! Тесно облачение патриарха стало?
По счастью для Волкова, в стане архиерейском не было единства. Иначе не обошлось бы без эксцессов. Но поняв, что в любой момент каждый из них может стать на одну ступеньку выше в иерархии и ближе к богу, духовники угомонились, а некоторые даже принялись одергивать патриарха, преданно посматривая в сторону царицы.
Великий Сакелларий недовольно фыркнул: «Не един Мишка в своей дремучести!» И всю остальную часть заседания провел в раздумьях. Мысли о единстве Церкви и Государства ни к чему хорошему не привели. Как он ни выворачивал факты, получалось, что либо Церковь должна лечь под Государство, либо Государство – под Церковь. Другой формы существования духа и тела он не мог себе вообразить и сильно подозревал, что сосуществование выльется в первый вариант. Если же пойти по пути сопротивления, пользуясь подорванным, но не потерянным авторитетом у народа, то противостояние могло довести и до гражданской войны и очередного раскола церкви. Значит, придется ложиться им.
Приняв это решение, владыка Афанасий успокоился и в конце дебатов полез на трибуну.
– Не серчай, матушка, на патриарха! – прогудел он сочным басом, вглядываясь из-под мохнатых бровей в полукруглый зал и в ряды уходящих вверх сенаторских мест. – По младости лет решил он, будто хочешь ты отказаться от нашей помощи!
– Так ведь он всего на год тебя моложе, владыка Афанасий! – со смехом заметила Софья.
– Я уже с десяток лет в обители заправляю, а он сидел вечным вторым номером! – ввернул Великий Сакелларий где-то услышанное понятие. – Сперва у архимандрита на побегушках, затем у архиепископа, а еще совсем недавно – у покойника Адриана.
Говоря так, Афанасий весьма лукавил. Больной Адриан совершенно не управлял духовенством. Всю работу пришлось на себе тащить приятелю Мишке, но нужно было гнуть истину, выручая дурака.
– На должности своей владыка Михаил всего два года, срок небольшой для того, чтобы разобраться во всех тонкостях нашей нелегкой работы. Тем более в такое лихое время, как нынче. Господин граф Волков правильно заметил, что в такое смутное время мы должны быть едиными, а не вспоминать, кто кому и когда отдавил мозоли.
В зале заседаний раздались смешки. Перед выступающим на трибуне стоял графин с легким вином и глиняный стакан. А справедливости ради следует отметить, что два друга намедни осушили некоторое количество бутылок с доставленным из Англии джином (подношением Боллингброка), посему с утра чувствовали себя не в лучшей форме. Налив слегка трясущейся рукой полный стакан, Великий Сакелларий осушил его одним глотком. С той стороны, где сидел патриарх, раздался сочувственный возглас. Афанасий ухмыльнулся в бороду.
– «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в меня камень»! – сказал Иисус Христос и удостоился громадного булыжника из рук собственной матери.
Произнеся эту тираду, владыка пояснил:
– Даже боги могут ошибаться! Что уж говорить про нас, смертных. Не хочу, чтобы необдуманное слово, сказанное одним из нас в запальчивости, стало тем самым камнем... камнем преткновения. Мы все в одной упряжке.
И под аплодисменты Великий Сакелларий занял свое место. Напряженность в зале была снята, гром так и не грянул. Афанасий увлек приятеля в уютный трактирчик, что располагался в подвале здания Сената, и там принялся распекать:
– Глуп ты, Горацио! Я, вишь, и народ успокоить сумел, и стаканчик пропустил по случаю. А ты как был балбесом, так и остался. Думаешь, кто-нибудь из нашего воронья стал бы жалеть, что тебя с патриархов турнули назад в архимандриты? Поверь, никто. Молчи, лучше мальвазии выпей! Патриарху треба сначала три раза крепко подумать, а затем в два раза меньше сказать, чем было думано!
– Почему? – едва не поперхнулся винищем патриарх.
– Слишком фигура монументальная! – пояснил приятель. – А ты у нас заместо монументальности глупость излучаешь. А ты – морда, извини за выражение, всей русской православной церкви.
– Дык что мне, свое мнение нельзя высказать? – возмутился Михаил.
– Пей, придурок! – ласково сказал Афанасий. – Нет у тебя права на собственное мнение. Ты глаголешь от имени всей церкви, еще раз тебе повторяю. Ты думаешь, зачем граф тебя патриархом сделал, чтобы ты собственное мнение высказывал? Много Адриан Петру высказал? То-то! Ну, брат Миша, будем!
Всю следующую неделю патриарх под бдительным присмотром Великого Сакеллария рассылал гонцов по окрестным епархиям и монастырям. В «Послании патриарха братьям» говорилось о единстве всех православных перед лицом общей опасности. Также «Послание» содержало призыв к игуменам ближайших монастырей помочь с продуктами питания для защитников отечества. Несколько монастырей и вправду прислали обозы с продовольствием, а настоятели остальных отписались. Дескать, самим жрать нечего. «Град позапрошлого года побил грядки, на которых продукты произрастали». Возможно, выражения и отличались, но общий смысл отписок был одинаков.
– Вот вам и единство! – сказал граф Волков. – Вот вам и братья по вере.
– Вот вам и заповеди Христовы! – сказала царица.
– Вот вам и любовь к ближнему! – вздохнул премьер-министр.
Патриарх заплакал. Владыка Афанасий подошел к Волкову и что-то шепнул ему на ухо.
– Хорошо! – ответил тот. – Сейчас едем.
– Куда вы? – встрепенулась царица. Из-за чрева она редко показывалась на глаза и быстро уставала. Не желая огорчать ее, граф ответил уклончиво:
– По следам бременских музыкантов!
Вездеход с Волковым, Афанасием и десятком ревенантов тащился по разбитому тракту в Печоры. Игумен Серафим также оказался в числе «отказников».
– Вот сукины дети! – негодовал Афанасий. – Сидят на харчах, жиреют год от года в безделье и невесть что о себе измышляют! Я из них дурь выбью!
В лучших традициях наркомпродовцев и под испуганные взгляды игумена и келаря монастырские «излишки» были быстро подсчитаны. В закромах, амбарах, ледниках и подклетях обнаружилось: восемь тысяч пудов хлеба, пятьдесят бочек солонины по двадцать пудов каждая, сорок пятнадцатипудовых бочек рыбы, такое же количество бочонков с капустой и огурцами. Масло и жиры считать не стали.
Прочитав опись, Великий Сакелларий хмыкнул:
– Вестимо, преподобный отец Серафим опасается великого голоду. Выбирай, игумен: либо перетворяем твой монастырь в постоялый двор, либо ты скоренько вспоминаешь заветы отца нашего Иисуса Христа.
– Времени на обдумывание у вас нет! – поторопил Волков. – Разрази вас гром, тунеядцы хреновы! Думаете, шведы что-нибудь оставят от лавры, если пройдут мимо вас? С собой на небо унести все вознамерились? Я представляю себе, сколько денег у вас в подвалах хранится. Где казначей?
– Пощади, батюшка! – рухнул на колени игумен. – Коль хочешь забрать казну, то руби уж и нам головы!
– На хрен нам ваша казна! – сплюнул Волков. – Войску жрать нечего! В самое ближайшее время жду от вас гостинцев. Ходу, владыка, нам еще в три монастыря поспеть засветло необходимо.
Снова вездеход пополз по ухабам.
– Это ты правильно сделал, граф, что не стал монастырской казны трогать, – сказал Афанасий в кабине, – столько дерьма бы на нас вылили, что вовек бы не отмылись.
– Сам знаю, что монастыри – навроде европейских банков! – буркнул Андрей Константинович. – Слушай, какого хрена они занимаются этим? Господь их вроде не уполномочил! У нас в монастырях богу молятся и работают.
– А в остальное время? – поинтересовался владыка.
– Работают и богу молятся! – отрезал генерал.
– Парадиз! – восхищенно прошептал старик. – Бросить бы все и махнуть к вам! А эти жирнозадые так и думают, как бы стомахи набить! Юдово племя!
– Они допляшутся до того, что Церковь отлучат от Государства! – осторожно сказал Андрей Константинович и взглянул на Афанасия – как отреагирует. Тот долго молчал, лишь через несколько верст спросил:
– Это как? Царь себе, а патриарх себе?
– А как же! Царь не лезет в дела патриарха, а тот уж сам решает, как сделать, чтобы народ в храмы шел. И чтобы исключительно по доброй воле.
– Так эти лапотники и побегут! – фыркнул Афанасий. – Я чай, у вас святые отцы мрут с голодухи!
– Не поверишь, владыка, на золоченых колесницах катаются! – честно ответил генерал.
– Ну что же, это лишь доказывает, что дурней во все времена хватало, – спокойно вздохнул владыка, откинулся на сиденье и погрузился в дрему.
Волков перебрался на переднее место рядом с водителем и развернул карту. И впрямь монастырей на Руси – словно огурцов в бочке. Пора пускать кровь «золотому теленочку», не то отросло у него пузо и на два пальца сало говяжье свисает. Неровен час – жир задавит!
Глава 15. Гея. 1702
Пациентов в госпитале было немного – в те времена предпочитали лечиться дома: водкой и настойками, да и дороговатое это было удовольствие. Не в смысле лечения, а в смысле, пока хозяин отсутствует, дома что-нибудь сопрут. То самовар парадный, то жену сосед-злодей подпортит, то его сынишка-карапуз дочку сосватает.
На случай войны госпиталь мог принять до пяти сотен пациентов. Это с дополнительными койками, дефицитом лекарств и очумевшим от нехватки сна медперсоналом. Царица Софья несколько раз посещала богоугодное заведение и трепалась с пациентами. Иноземцы жаловались на русских, русские на иноземцев, и в приватной беседе с главврачом царица торжественно поклялась, что максимум через пять лет Россия больше не будет приглашать к себе зарубежных специалистов. По крайней мере в той форме, в которой это выражалось до сих пор. И поразительно, некоторые бояре, несмотря на свою ксенофобию, до сих пор предпочитали немецких либо шведских лекарей, «своих за оных не считая». Это обстоятельство сильно тревожило и государыню, и «передовую часть прогрессивного человечества». Как обращать «фобию» в «манию» и наоборот? Волков об этом упоминал все чаще и наконец пригласил на заседание Сената духовенство: патриарха, Великого Сакеллария и окрестных архиереев. Духовенство по этому поводу потирало под рясами руки. Как же! Новое правительство вообразило, что оно самостоятельно справится со всеми трудностями!
На самом деле это, конечно, было не совсем так. Просто в действие снова, как ни странно, вступили простейшие законы природы. Представляющая единый организм страна поначалу заботилась о физическом своем состоянии, а немного окрепнув, взялась за духовное. Это понимал Великий Сакелларий, но сего не разумел митрополит. И был весьма сим фактом удручен. Два друга-приятеля частенько на эту тему спорили, но Афанасий не мог прошибить камень.
– Темный ты, Михаил, хоть и принадлежишь к Светлому духовенству. Гордыня тебя мучает, обидно стало, что благодетели твои за прошлый год о тебе ни разу не вспомнили. Смири гордыню, Миша, ничего хорошего она тебе не принесет.
Митрополит молча пил квас и хмурил брови. Обида жгла его нутро. Переворот вместе делали, а к пирогу не допустили. Об этом он осторожно намекнул приятелю.
– До какого пирога, ты, старый дурень? – взлетели седые брови. – Ты что, Русь за пирог почитаешь? Оглянись вокруг! Я не стану тебе тумкать, что по этому поводу сказано в Священном Писании, – сам не хуже меня знаешь. Не от тебя отворотились – ты отворотился! Аки дитя обиделся на мамку, что та к печи потухшей обернулась!
– К какой печи? – буркнул Михаил. – Ты на войну намекаешь? Так еще бабка надвое сказала, быть ли той войне!
Афанасий грустно посмотрел на старого друга и пятерней причесал свои седые патлы. При всем своем уважении к графу Волкову он не понимал: на кой ляд было Мишку выдвигать на патриарха? Нету в нем и десятой доли того разума, что повинен быть отпущен Господом... не патриарх, так, кукла! Подвернулся под руку вовремя – вот и возвысили. Дар сей, вовремя под руку подворачиваться, был у Мишки с рождения, это Афанасий подметил еще в семинарии.
А Михаил-то не един в своих мыслях. Многие из архиереев считают, что с воцарением Софьи стали ущемляться интересы церкви. Афанасий не так давно на эту тему беседовал с советником по прогрессу, и тот сделал правильные выводы, раз их пригласили на заседание Сената. Вот нынче он сидел, шевеля своими кустистыми бровями, и слушал выступление графа Волкова. Тот кратко и остроумно сообщал, что сделано для подготовки отражения агрессора (Великий Сакелларий знал латынь, поэтому лишь с улыбкой окинул тревожные лица коллег), после более подробно остановился на том, что делается. И лишь когда генерал начал обстоятельно и тщательно анализировать ворох еще не решенных проблем, подчеркнул серьезность момента – когда все силы государства должны быть направлены на борьбу против общего врага, особенную важность приобретает единство народа и власти, единство всех сословий. Вот тогда патриарх не выдержал.
– Так теперь мы, значитца, вам понадобились! – в гневе заявил он со своего места. – А до сих пор не интересовались делами Святой Церкви!
«Дурак Мишка! – подумал Афанасий. – Теперь держись!»
– Ты что, отец Михаил, белены объелся? – удивленно спросила царица. – С чего нам лезть в ваши дела? Нам бы свои решить!
– Вот вы и решали свои дела, ни с кем не советуясь! – продолжал гневную отповедь патриарх. – А как эти завели вас неведомо куда, то срочно патриарх занадобился! Помоги, отец Михаил!
– Кто сказал, что ты занадобился? – бесстрастно спросил Волков.
Архиереи еще не успели переварить фразу и отреагировать недовольным гулом, как Андрей Константинович повторил ее, но в несколько ином контексте:
– Кто тебе, отец Михаил, сказал, что именно ты нам занадобился? И с чего это мы такие гордые стали? Помнится, кто-то недавно сивуху втихаря трескал и репой закусывал и в рясе год не стиранной ходил! Тесно облачение патриарха стало?
По счастью для Волкова, в стане архиерейском не было единства. Иначе не обошлось бы без эксцессов. Но поняв, что в любой момент каждый из них может стать на одну ступеньку выше в иерархии и ближе к богу, духовники угомонились, а некоторые даже принялись одергивать патриарха, преданно посматривая в сторону царицы.
Великий Сакелларий недовольно фыркнул: «Не един Мишка в своей дремучести!» И всю остальную часть заседания провел в раздумьях. Мысли о единстве Церкви и Государства ни к чему хорошему не привели. Как он ни выворачивал факты, получалось, что либо Церковь должна лечь под Государство, либо Государство – под Церковь. Другой формы существования духа и тела он не мог себе вообразить и сильно подозревал, что сосуществование выльется в первый вариант. Если же пойти по пути сопротивления, пользуясь подорванным, но не потерянным авторитетом у народа, то противостояние могло довести и до гражданской войны и очередного раскола церкви. Значит, придется ложиться им.
Приняв это решение, владыка Афанасий успокоился и в конце дебатов полез на трибуну.
– Не серчай, матушка, на патриарха! – прогудел он сочным басом, вглядываясь из-под мохнатых бровей в полукруглый зал и в ряды уходящих вверх сенаторских мест. – По младости лет решил он, будто хочешь ты отказаться от нашей помощи!
– Так ведь он всего на год тебя моложе, владыка Афанасий! – со смехом заметила Софья.
– Я уже с десяток лет в обители заправляю, а он сидел вечным вторым номером! – ввернул Великий Сакелларий где-то услышанное понятие. – Сперва у архимандрита на побегушках, затем у архиепископа, а еще совсем недавно – у покойника Адриана.
Говоря так, Афанасий весьма лукавил. Больной Адриан совершенно не управлял духовенством. Всю работу пришлось на себе тащить приятелю Мишке, но нужно было гнуть истину, выручая дурака.
– На должности своей владыка Михаил всего два года, срок небольшой для того, чтобы разобраться во всех тонкостях нашей нелегкой работы. Тем более в такое лихое время, как нынче. Господин граф Волков правильно заметил, что в такое смутное время мы должны быть едиными, а не вспоминать, кто кому и когда отдавил мозоли.
В зале заседаний раздались смешки. Перед выступающим на трибуне стоял графин с легким вином и глиняный стакан. А справедливости ради следует отметить, что два друга намедни осушили некоторое количество бутылок с доставленным из Англии джином (подношением Боллингброка), посему с утра чувствовали себя не в лучшей форме. Налив слегка трясущейся рукой полный стакан, Великий Сакелларий осушил его одним глотком. С той стороны, где сидел патриарх, раздался сочувственный возглас. Афанасий ухмыльнулся в бороду.
– «Кто из вас без греха, пусть первым бросит в меня камень»! – сказал Иисус Христос и удостоился громадного булыжника из рук собственной матери.
Произнеся эту тираду, владыка пояснил:
– Даже боги могут ошибаться! Что уж говорить про нас, смертных. Не хочу, чтобы необдуманное слово, сказанное одним из нас в запальчивости, стало тем самым камнем... камнем преткновения. Мы все в одной упряжке.
И под аплодисменты Великий Сакелларий занял свое место. Напряженность в зале была снята, гром так и не грянул. Афанасий увлек приятеля в уютный трактирчик, что располагался в подвале здания Сената, и там принялся распекать:
– Глуп ты, Горацио! Я, вишь, и народ успокоить сумел, и стаканчик пропустил по случаю. А ты как был балбесом, так и остался. Думаешь, кто-нибудь из нашего воронья стал бы жалеть, что тебя с патриархов турнули назад в архимандриты? Поверь, никто. Молчи, лучше мальвазии выпей! Патриарху треба сначала три раза крепко подумать, а затем в два раза меньше сказать, чем было думано!
– Почему? – едва не поперхнулся винищем патриарх.
– Слишком фигура монументальная! – пояснил приятель. – А ты у нас заместо монументальности глупость излучаешь. А ты – морда, извини за выражение, всей русской православной церкви.
– Дык что мне, свое мнение нельзя высказать? – возмутился Михаил.
– Пей, придурок! – ласково сказал Афанасий. – Нет у тебя права на собственное мнение. Ты глаголешь от имени всей церкви, еще раз тебе повторяю. Ты думаешь, зачем граф тебя патриархом сделал, чтобы ты собственное мнение высказывал? Много Адриан Петру высказал? То-то! Ну, брат Миша, будем!
Всю следующую неделю патриарх под бдительным присмотром Великого Сакеллария рассылал гонцов по окрестным епархиям и монастырям. В «Послании патриарха братьям» говорилось о единстве всех православных перед лицом общей опасности. Также «Послание» содержало призыв к игуменам ближайших монастырей помочь с продуктами питания для защитников отечества. Несколько монастырей и вправду прислали обозы с продовольствием, а настоятели остальных отписались. Дескать, самим жрать нечего. «Град позапрошлого года побил грядки, на которых продукты произрастали». Возможно, выражения и отличались, но общий смысл отписок был одинаков.
– Вот вам и единство! – сказал граф Волков. – Вот вам и братья по вере.
– Вот вам и заповеди Христовы! – сказала царица.
– Вот вам и любовь к ближнему! – вздохнул премьер-министр.
Патриарх заплакал. Владыка Афанасий подошел к Волкову и что-то шепнул ему на ухо.
– Хорошо! – ответил тот. – Сейчас едем.
– Куда вы? – встрепенулась царица. Из-за чрева она редко показывалась на глаза и быстро уставала. Не желая огорчать ее, граф ответил уклончиво:
– По следам бременских музыкантов!
Вездеход с Волковым, Афанасием и десятком ревенантов тащился по разбитому тракту в Печоры. Игумен Серафим также оказался в числе «отказников».
– Вот сукины дети! – негодовал Афанасий. – Сидят на харчах, жиреют год от года в безделье и невесть что о себе измышляют! Я из них дурь выбью!
В лучших традициях наркомпродовцев и под испуганные взгляды игумена и келаря монастырские «излишки» были быстро подсчитаны. В закромах, амбарах, ледниках и подклетях обнаружилось: восемь тысяч пудов хлеба, пятьдесят бочек солонины по двадцать пудов каждая, сорок пятнадцатипудовых бочек рыбы, такое же количество бочонков с капустой и огурцами. Масло и жиры считать не стали.
Прочитав опись, Великий Сакелларий хмыкнул:
– Вестимо, преподобный отец Серафим опасается великого голоду. Выбирай, игумен: либо перетворяем твой монастырь в постоялый двор, либо ты скоренько вспоминаешь заветы отца нашего Иисуса Христа.
– Времени на обдумывание у вас нет! – поторопил Волков. – Разрази вас гром, тунеядцы хреновы! Думаете, шведы что-нибудь оставят от лавры, если пройдут мимо вас? С собой на небо унести все вознамерились? Я представляю себе, сколько денег у вас в подвалах хранится. Где казначей?
– Пощади, батюшка! – рухнул на колени игумен. – Коль хочешь забрать казну, то руби уж и нам головы!
– На хрен нам ваша казна! – сплюнул Волков. – Войску жрать нечего! В самое ближайшее время жду от вас гостинцев. Ходу, владыка, нам еще в три монастыря поспеть засветло необходимо.
Снова вездеход пополз по ухабам.
– Это ты правильно сделал, граф, что не стал монастырской казны трогать, – сказал Афанасий в кабине, – столько дерьма бы на нас вылили, что вовек бы не отмылись.
– Сам знаю, что монастыри – навроде европейских банков! – буркнул Андрей Константинович. – Слушай, какого хрена они занимаются этим? Господь их вроде не уполномочил! У нас в монастырях богу молятся и работают.
– А в остальное время? – поинтересовался владыка.
– Работают и богу молятся! – отрезал генерал.
– Парадиз! – восхищенно прошептал старик. – Бросить бы все и махнуть к вам! А эти жирнозадые так и думают, как бы стомахи набить! Юдово племя!
– Они допляшутся до того, что Церковь отлучат от Государства! – осторожно сказал Андрей Константинович и взглянул на Афанасия – как отреагирует. Тот долго молчал, лишь через несколько верст спросил:
– Это как? Царь себе, а патриарх себе?
– А как же! Царь не лезет в дела патриарха, а тот уж сам решает, как сделать, чтобы народ в храмы шел. И чтобы исключительно по доброй воле.
– Так эти лапотники и побегут! – фыркнул Афанасий. – Я чай, у вас святые отцы мрут с голодухи!
– Не поверишь, владыка, на золоченых колесницах катаются! – честно ответил генерал.
– Ну что же, это лишь доказывает, что дурней во все времена хватало, – спокойно вздохнул владыка, откинулся на сиденье и погрузился в дрему.
Волков перебрался на переднее место рядом с водителем и развернул карту. И впрямь монастырей на Руси – словно огурцов в бочке. Пора пускать кровь «золотому теленочку», не то отросло у него пузо и на два пальца сало говяжье свисает. Неровен час – жир задавит!
Глава 15. Гея. 1702
Странная война (окончание)
Необъяснимое чувство внутренней неуверенности, впервые овладевшее великим полководцем Карлом Двенадцатым летом одна тысяча семьсот второго года в Венденском лесу, заставило шведскую армию замереть в нерешительности. В первый раз за весь свой двухлетний победоносный поход король задумался о тех, кто заказывает музыку, и о том – кто играет на рояле. Сидя в шатре с кубком горячего шоколада в руке, он размышлял. Неподалеку в кресле, вдавив его своей медвежьей тяжестью в дерн, сидел верный Пипер. Ему юный король все же решился поведать свои сомнения.
– Вы знаете, Карл, – начал он с доверчивостью старого еврея, – что-то мне не по нутру наш долгий поход.
Пипер, ожидавший чего угодно, но не исповеди монарха, заинтересованно скрипнул плетеным сиденьем.
– Я много размышлял, – продолжал тем временем король, – в конце концов мне вчера пришлось сжечь книгу Цезаря. Но я понял: я устал танцевать под чужую музыку. Вы меня понимаете, Карл?
Пипер, удивленный и растроганный, поднялся со своего места.
– Ваше величество меня сразили наповал. Я полагал, что это, возможно, случится... но думал, пройдет лет десять.
– Вы можете хоть раз изъясниться нормально, а не намеками? – нетерпеливо топнул ногой король. – Забудьте про «ваше величество» и говорите со мной как с равным.
– Вы становитесь взрослым, – неожиданно мягко сказал премьер-министр, – причем взрослеете стремительней, чем ваши сверстники... чем я. В свои годы, разумеется.
Король был поражен. Пипер действительно был выбит из седла его заявлением, а на памяти монарха это было впервые. Впервые государственный муж утратил свою обычную невозмутимость, и взгляд его стал несколько сентиментальным. Такой взгляд бывает у сурового отца, который гордится первыми успехами своего отпрыска. У короля не было отца, а у графа не было сына, но в этот момент их звезды стали ближе – откровение снизошло на них. И уже совершенно по-детски Карл спросил:
– Но ведь это было бы неправильно – уводить армию домой из-под почти осажденной русской столицы, не правда ли?
– Да, ваше величество, это было бы неправильно! – твердо ответил Пипер. – Многие сочли бы это трусостью. И в Европе, и у нас дома.
– Ну, трусом-то я никогда не был! – весело сказал король. – Но и пора прекращать роль марионетки в руках англичан и французов. Эти две державы чересчур уверены в своей роли «законодателя мод» и «владыки мира». Пусть сами достают для себя из дерьма каштаны.
– Вообще-то из огня, – поправил Пипер, – но так, как вы сказали, политически вернее.
Устав готовиться к войне, Россия «смутилась». Роптала несознательная часть населения: настоятели монастырей, «добровольно» взвалившие на себя обязательства по снабжению армии продовольствием; роптали помещики, лишенные в канун битвы за урожай части работников (по большому счету, это были самые крепкие крестьяне); роптали купцы, лишенные законного заработка из-за указа государыни о закрытии судоходства на Псковском озере. А когда возроптали призванные в «стройбат» крестьяне, генерал Волков понял – хватит. На закрытом совещании, где присутствовали всего несколько человек из Ставки, он сказал:
– Промедление может нам стоить весьма дорого, господа! Если гора не идет к Магомету, Магомет тут ни при чем. Будем затевать провокацию.
– Это как? – не понял Шереметев.
– Дернем врага за... бейцы! – засмеялся Ростислав Алексеевич. – Пущай нападает!
– А стоит ли? – сомневался старый вояка. – На кой нам на шведа первым лезть?
Военный министр пожевал губами. Необходимо рушить паритет, иначе Репнин с Шереметевым здесь готовы зазимовать. Жалованье идет, что еще солдату нужно!
– Люди роптать начинают, – пояснил он «старикам», – столько средств ушло на подготовку к войне, а где та война? Самое печальное то, что мы никогда к войнам не готовились, все происходило в процессе. Собрали войско, шли за тридевять земель, где благополучно выясняли, что оставили дома заряды к пушкам. Или продовольствие. И это было нормально, но когда загодя начали готовиться, а неприятеля тоже что-то задержало, то вот и начали возникать вопросы от безделья.
– Хуже нет, чем ждать и догонять, – подтвердил Волков, – поэтому придется заставить шведа на нас напасть. Иначе – никак.
– А может... может, Карл и не нападет вовсе! – высказал предположение Борис Петрович.
– Может, и не нападет, – согласился Андрей Константинович, – пока же и мы, и шведы тратим большие средства на прокорм такой оравы. Не спорю, у нас денег больше...
– Да и игумены помогли чем могли, – подхватил Великий Сакелларий, – можно в принципе и зимовать.
Репнин искоса посмотрел на мужицкую харю священника. Черт его знает, как с ним себя держать – чин немалый, почитай всех попов в кулаке держит.
– Что вы, граф, собираетесь предпринять? – спросил он, деликатно покашляв в кулачок.
– Ничего нового, – развеселился Волков, – пошлю полк своих людей, пусть неожиданно нападут на лагерь шведов. Хотя бы на корпус Шлиппенбаха... да, именно Шлиппенбаха! Пока те в темноте разбираться будут, мои бойцы тихо смоются. Карл будет в ярости и непременно на нас нападет.
– А если не нападет? – упрямился Шереметев.
Волков скорчил мину.
– Борис Петрович, ну что вы как недоросль несмышленый? А что, если? Тогда мы на него нападем! Хотя мне и не хотелось бы.
– Почему? – удивленно спросил Басманов. – Вы думаете, нам не хватит сил, чтобы разбить армию Карла?
Граф нахмурился. Предстояло объяснять очень щекотливый момент, где он даже весьма остро спорил со Степановым. Кузьмича не было на заседании – поехал в Софийск проверить, как продвигаются дела у воспитанников академии.
– Во-первых, действительно сил у нас маловато. Пятнадцать тысяч против двадцати пяти (как минимум), а то и тридцати. Во-вторых, мы готовились к обороне. Одно дело – загнать солдата в редут и приказать не пропустить врага. Тут и дурак сообразит. Наступление – дело иное. Оно подразумевает собой слаженность и синхронность действий всех наступающих частей, отработанность маневра, четкие и смелые действия командиров подразделений. Этого всего у нас, к сожалению, нет. Нет! Еще не отработаны до конца механизмы взаимодействия атакующих подразделений... не доведены действия офицеров до автоматизма, в конце концов, наша армия проигрывает шведу чисто психологически. У них ведь синдром победителя! А когда российская армия в последний раз одерживала победу? Напомните мне, господа генералы, я что-то не припомню.
– Ну, Азов же взяли! – не совсем уверенно произнес Репнин.
– Тридцать две тысячи солдат супротив шести тысяч! – фыркнул Волков. – И то с первого раза не взяли. Про крымские походы и вовсе вспоминать нечего! Ославились на всю Европу! Перед этим со шведом воевали – многого добились?
– Правда твоя, Андрей Константинович! – вздохнул Басманов. – Русский человек надувается спесью, точно индюк заморский, а откуда эту спесь берет – неведомо. Разве что огороды у наших некоторых бояр больше той же Голландии, так там одна полынь растет. Вот ты с чего надулся, Борис Петрович?
– Азов мы все-таки взяли? И Керчь таперя наша! – упрямо заявил боярин.
– Вот когда бы ты ее взял, – рассердился министр, – то тебя и в фельдмаршалы не грех было бы произвести. С пушечной пальбой и барабанным боем!
– Борису Петровичу мы доверим одно из самых важных мест! – мигнул Басманову Андрей Константинович. – Его конница будет в засаде за Смольным бором. И в решающую минуту вам будет необходимо смутить шведа, ударив его в тыл.
Шереметев польщенно засопел. Он им всем еще покажет! Хотя его конница звезд с неба не хватает, но ребята дружные. Он каждого знает в лицо и уверен во всех.
– Андрей Константинович, так когда планируется налет ваших сорвиголов на корпус Шлиппенбаха? – спросил Басманов. – Нужно ведь бойцов подготовить, не то они зажирели на позициях.
– Как можно скорее, – ответил генерал, – послезавтра. Завтра подвезти на позиции винные порции, боеприпасы, провести богослужение. Послезавтра на рассвете мы покажем шведу кузькину мать.
В «последний день перед войной» были сделаны последние приготовления: отведены на резервные позиции оставшиеся саперные части, пристреляны ориентиры, дооборудованы на самых высоких деревьях наблюдательные пункты. С вечера ушел в разведку боем полк Муссолини. Бенито получил задачу следующего содержания: не открывая огня, приблизиться к шведскому лагерю и напасть на ту его часть, где располагался корпус генерала Шлиппенбаха, Бесшумно сняв часовых, работать багинетами до тех пор, пока не сыграют тревогу. После чего уходить болотами в сторону Пскова. По прибытии занять позицию на левом фланге обороны.
Командир полка «дуболомов» угрюмо кивнул башкой и отправился выполнять приказ. Басманов встряхнул головой и пожаловался Волкову:
– Будто мертвяки какие! Где вы их откопали?
– Вы верите в жизнь после смерти? – вопросом на вопрос ответил генерал.
– Боже меня упаси! – перекрестился Петр Данилович. – Спросите такое!
– А они верят! – сурово посмотрел Андрей Константинович вслед ушедшему Бенито.
– Кто же они такие? – со священным ужасом прошептал военный министр.
– Моджахеды, – устало ответил Волков, – воины тени.
Рассвет второго августа. Вечнозеленые сосны шумят под легкий бриз, неторопливо меняющий свое направление. Всю ночь с озера он доносил запах цветущей ряски и тины, а сейчас сидящие на озере рыбари почувствуют аромат смолистой хвои. Это значит, что время перевалило за шесть утра. Мычат коровы на недалекой мызе, хрюкают свиньи, орут петухи. Удивительно, как все эти звуки утром легко достигают плацдарма. Возможно, к вечеру зарядит дождь, но не факт. Ведь выпавшая роса покрыла траву обильным слоем, так что у разведчиков, вернувшихся с ночного дозора, одежда промокла до нитки.
– Ну что? – негромко спросил генерал Басманов у командира группы.
– Порядок, ваше высокопревосходительство! – также негромко отозвался поручик Татарин. – С той стороны сначала палили в белый свет, а вот уже пару часов слышно лишь конское ржание.
– Рискнет ли Карл после такого перехода бросить людей в атаку? – сомневался Басманов.
– Вы знаете, Карл, – начал он с доверчивостью старого еврея, – что-то мне не по нутру наш долгий поход.
Пипер, ожидавший чего угодно, но не исповеди монарха, заинтересованно скрипнул плетеным сиденьем.
– Я много размышлял, – продолжал тем временем король, – в конце концов мне вчера пришлось сжечь книгу Цезаря. Но я понял: я устал танцевать под чужую музыку. Вы меня понимаете, Карл?
Пипер, удивленный и растроганный, поднялся со своего места.
– Ваше величество меня сразили наповал. Я полагал, что это, возможно, случится... но думал, пройдет лет десять.
– Вы можете хоть раз изъясниться нормально, а не намеками? – нетерпеливо топнул ногой король. – Забудьте про «ваше величество» и говорите со мной как с равным.
– Вы становитесь взрослым, – неожиданно мягко сказал премьер-министр, – причем взрослеете стремительней, чем ваши сверстники... чем я. В свои годы, разумеется.
Король был поражен. Пипер действительно был выбит из седла его заявлением, а на памяти монарха это было впервые. Впервые государственный муж утратил свою обычную невозмутимость, и взгляд его стал несколько сентиментальным. Такой взгляд бывает у сурового отца, который гордится первыми успехами своего отпрыска. У короля не было отца, а у графа не было сына, но в этот момент их звезды стали ближе – откровение снизошло на них. И уже совершенно по-детски Карл спросил:
– Но ведь это было бы неправильно – уводить армию домой из-под почти осажденной русской столицы, не правда ли?
– Да, ваше величество, это было бы неправильно! – твердо ответил Пипер. – Многие сочли бы это трусостью. И в Европе, и у нас дома.
– Ну, трусом-то я никогда не был! – весело сказал король. – Но и пора прекращать роль марионетки в руках англичан и французов. Эти две державы чересчур уверены в своей роли «законодателя мод» и «владыки мира». Пусть сами достают для себя из дерьма каштаны.
– Вообще-то из огня, – поправил Пипер, – но так, как вы сказали, политически вернее.
Устав готовиться к войне, Россия «смутилась». Роптала несознательная часть населения: настоятели монастырей, «добровольно» взвалившие на себя обязательства по снабжению армии продовольствием; роптали помещики, лишенные в канун битвы за урожай части работников (по большому счету, это были самые крепкие крестьяне); роптали купцы, лишенные законного заработка из-за указа государыни о закрытии судоходства на Псковском озере. А когда возроптали призванные в «стройбат» крестьяне, генерал Волков понял – хватит. На закрытом совещании, где присутствовали всего несколько человек из Ставки, он сказал:
– Промедление может нам стоить весьма дорого, господа! Если гора не идет к Магомету, Магомет тут ни при чем. Будем затевать провокацию.
– Это как? – не понял Шереметев.
– Дернем врага за... бейцы! – засмеялся Ростислав Алексеевич. – Пущай нападает!
– А стоит ли? – сомневался старый вояка. – На кой нам на шведа первым лезть?
Военный министр пожевал губами. Необходимо рушить паритет, иначе Репнин с Шереметевым здесь готовы зазимовать. Жалованье идет, что еще солдату нужно!
– Люди роптать начинают, – пояснил он «старикам», – столько средств ушло на подготовку к войне, а где та война? Самое печальное то, что мы никогда к войнам не готовились, все происходило в процессе. Собрали войско, шли за тридевять земель, где благополучно выясняли, что оставили дома заряды к пушкам. Или продовольствие. И это было нормально, но когда загодя начали готовиться, а неприятеля тоже что-то задержало, то вот и начали возникать вопросы от безделья.
– Хуже нет, чем ждать и догонять, – подтвердил Волков, – поэтому придется заставить шведа на нас напасть. Иначе – никак.
– А может... может, Карл и не нападет вовсе! – высказал предположение Борис Петрович.
– Может, и не нападет, – согласился Андрей Константинович, – пока же и мы, и шведы тратим большие средства на прокорм такой оравы. Не спорю, у нас денег больше...
– Да и игумены помогли чем могли, – подхватил Великий Сакелларий, – можно в принципе и зимовать.
Репнин искоса посмотрел на мужицкую харю священника. Черт его знает, как с ним себя держать – чин немалый, почитай всех попов в кулаке держит.
– Что вы, граф, собираетесь предпринять? – спросил он, деликатно покашляв в кулачок.
– Ничего нового, – развеселился Волков, – пошлю полк своих людей, пусть неожиданно нападут на лагерь шведов. Хотя бы на корпус Шлиппенбаха... да, именно Шлиппенбаха! Пока те в темноте разбираться будут, мои бойцы тихо смоются. Карл будет в ярости и непременно на нас нападет.
– А если не нападет? – упрямился Шереметев.
Волков скорчил мину.
– Борис Петрович, ну что вы как недоросль несмышленый? А что, если? Тогда мы на него нападем! Хотя мне и не хотелось бы.
– Почему? – удивленно спросил Басманов. – Вы думаете, нам не хватит сил, чтобы разбить армию Карла?
Граф нахмурился. Предстояло объяснять очень щекотливый момент, где он даже весьма остро спорил со Степановым. Кузьмича не было на заседании – поехал в Софийск проверить, как продвигаются дела у воспитанников академии.
– Во-первых, действительно сил у нас маловато. Пятнадцать тысяч против двадцати пяти (как минимум), а то и тридцати. Во-вторых, мы готовились к обороне. Одно дело – загнать солдата в редут и приказать не пропустить врага. Тут и дурак сообразит. Наступление – дело иное. Оно подразумевает собой слаженность и синхронность действий всех наступающих частей, отработанность маневра, четкие и смелые действия командиров подразделений. Этого всего у нас, к сожалению, нет. Нет! Еще не отработаны до конца механизмы взаимодействия атакующих подразделений... не доведены действия офицеров до автоматизма, в конце концов, наша армия проигрывает шведу чисто психологически. У них ведь синдром победителя! А когда российская армия в последний раз одерживала победу? Напомните мне, господа генералы, я что-то не припомню.
– Ну, Азов же взяли! – не совсем уверенно произнес Репнин.
– Тридцать две тысячи солдат супротив шести тысяч! – фыркнул Волков. – И то с первого раза не взяли. Про крымские походы и вовсе вспоминать нечего! Ославились на всю Европу! Перед этим со шведом воевали – многого добились?
– Правда твоя, Андрей Константинович! – вздохнул Басманов. – Русский человек надувается спесью, точно индюк заморский, а откуда эту спесь берет – неведомо. Разве что огороды у наших некоторых бояр больше той же Голландии, так там одна полынь растет. Вот ты с чего надулся, Борис Петрович?
– Азов мы все-таки взяли? И Керчь таперя наша! – упрямо заявил боярин.
– Вот когда бы ты ее взял, – рассердился министр, – то тебя и в фельдмаршалы не грех было бы произвести. С пушечной пальбой и барабанным боем!
– Борису Петровичу мы доверим одно из самых важных мест! – мигнул Басманову Андрей Константинович. – Его конница будет в засаде за Смольным бором. И в решающую минуту вам будет необходимо смутить шведа, ударив его в тыл.
Шереметев польщенно засопел. Он им всем еще покажет! Хотя его конница звезд с неба не хватает, но ребята дружные. Он каждого знает в лицо и уверен во всех.
– Андрей Константинович, так когда планируется налет ваших сорвиголов на корпус Шлиппенбаха? – спросил Басманов. – Нужно ведь бойцов подготовить, не то они зажирели на позициях.
– Как можно скорее, – ответил генерал, – послезавтра. Завтра подвезти на позиции винные порции, боеприпасы, провести богослужение. Послезавтра на рассвете мы покажем шведу кузькину мать.
В «последний день перед войной» были сделаны последние приготовления: отведены на резервные позиции оставшиеся саперные части, пристреляны ориентиры, дооборудованы на самых высоких деревьях наблюдательные пункты. С вечера ушел в разведку боем полк Муссолини. Бенито получил задачу следующего содержания: не открывая огня, приблизиться к шведскому лагерю и напасть на ту его часть, где располагался корпус генерала Шлиппенбаха, Бесшумно сняв часовых, работать багинетами до тех пор, пока не сыграют тревогу. После чего уходить болотами в сторону Пскова. По прибытии занять позицию на левом фланге обороны.
Командир полка «дуболомов» угрюмо кивнул башкой и отправился выполнять приказ. Басманов встряхнул головой и пожаловался Волкову:
– Будто мертвяки какие! Где вы их откопали?
– Вы верите в жизнь после смерти? – вопросом на вопрос ответил генерал.
– Боже меня упаси! – перекрестился Петр Данилович. – Спросите такое!
– А они верят! – сурово посмотрел Андрей Константинович вслед ушедшему Бенито.
– Кто же они такие? – со священным ужасом прошептал военный министр.
– Моджахеды, – устало ответил Волков, – воины тени.
Рассвет второго августа. Вечнозеленые сосны шумят под легкий бриз, неторопливо меняющий свое направление. Всю ночь с озера он доносил запах цветущей ряски и тины, а сейчас сидящие на озере рыбари почувствуют аромат смолистой хвои. Это значит, что время перевалило за шесть утра. Мычат коровы на недалекой мызе, хрюкают свиньи, орут петухи. Удивительно, как все эти звуки утром легко достигают плацдарма. Возможно, к вечеру зарядит дождь, но не факт. Ведь выпавшая роса покрыла траву обильным слоем, так что у разведчиков, вернувшихся с ночного дозора, одежда промокла до нитки.
– Ну что? – негромко спросил генерал Басманов у командира группы.
– Порядок, ваше высокопревосходительство! – также негромко отозвался поручик Татарин. – С той стороны сначала палили в белый свет, а вот уже пару часов слышно лишь конское ржание.
– Рискнет ли Карл после такого перехода бросить людей в атаку? – сомневался Басманов.