Страница:
Rosenberg, William G. Liberals and the Russian Revolution. Princeton, 1974.
Rossignol, Dominique. Vichy et les franc-macons. 1940-44. Paris, 1981.
Sadoul, Jacques. Lettres de Jacques Sadoul a Albert Thomas. Notes sur la Revolution Bolchevique 1920. Paris, 1950.
Saint-Charles, Pierre. La franc-maconnerie au Parlement. Paris, 1956.
Schechtman, Joseph B. The Vladimir Jabotinsky Story. 1 vol. N.-Y., 1956-61.
Simmons, E., ed. Continuity and Changes in Russian and Soviet Thought. Cambridge, Mass., 1955. (Karpovich on Maklakov and Miliukov).
Smith, Clarence Jay. The Russian Struggle for Power. 1914-17. N.-Y., 1956.
Smith, Nathan. «The Role of Russian Freemasonry in the February Revolution…». Slavic Review, December 1968, XXVII.
Smith, Nathan. «Masonic Movement in Russia after 1905», and 15 other articles in the Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History, among them: on I.V. Gessen, F.A. Golovin, N.N. Kutler. A.A. Manuilov, V.D. Nabokov, N.V. Nekrasov, V.A. Obolensky, I.I. Petrunkevich, and more. (Gulf Breeze, FL, 1976).
Spiridovich, A. Les demieres annees de la Court de Tsarskoe Selo. 2 vols. Paris, 1928-29. (vol. 2, p. 328 – sur Bebutov).
Telepnev, B. Freemasonry in Russia. XXXV Ars Quatuor Coronatorum. London, 1922.
Thomas, Albert. «Journal de Russie». Cahiers du Monde Russe et Sovietique, 1973, vol. 14, No. 1-2.
Trotsky, Leon. The First Five Years of the Comtnunist International. Vol. 1 & 2. London –New York, 1953.
U.S. Documents. No. 86. 67th Congress, 2nd Session. Loans to Foreign Governments. Leffingwell Memorandum, June 28, 1919.
Vandervelde, Emile. Trois aspects de la revolution russe. Paris, 1918.
Villard de Honnecourt. Travaux. Vol. 8. 1972.
Wade, Rex. The Russian Search for Peace: February-October 1917. Stanford, 1969.
Williams, Robert Chadwell. Culture in Exile: Russian Emigres in Germany, 1881-1941. Ithaca, N.-Y., 1972.
Wirth, Oswald. La franc-maconnerie rendue intelligible a ses adeptes. Paris, 1975.
Woytinsky, Wladimir. Stormy Passage. Vols. 1, 2. Vanguard Press, 1961.
Zeman, ZA.B. Germany and the Revolution in Russia: 1915-18. London, 1958.
Zeman, Z. and Scharlau, W. The Merchant of Revolution. London –New York, 1965.
Иноязычные тексты, неопубликованные [148]
КНИГА «ЛЮДИ И ЛОЖИ» И ЕЕ АВТОР
Историки
«Люди и ложи».
Несколько уточнений
Rossignol, Dominique. Vichy et les franc-macons. 1940-44. Paris, 1981.
Sadoul, Jacques. Lettres de Jacques Sadoul a Albert Thomas. Notes sur la Revolution Bolchevique 1920. Paris, 1950.
Saint-Charles, Pierre. La franc-maconnerie au Parlement. Paris, 1956.
Schechtman, Joseph B. The Vladimir Jabotinsky Story. 1 vol. N.-Y., 1956-61.
Simmons, E., ed. Continuity and Changes in Russian and Soviet Thought. Cambridge, Mass., 1955. (Karpovich on Maklakov and Miliukov).
Smith, Clarence Jay. The Russian Struggle for Power. 1914-17. N.-Y., 1956.
Smith, Nathan. «The Role of Russian Freemasonry in the February Revolution…». Slavic Review, December 1968, XXVII.
Smith, Nathan. «Masonic Movement in Russia after 1905», and 15 other articles in the Modern Encyclopedia of Russian and Soviet History, among them: on I.V. Gessen, F.A. Golovin, N.N. Kutler. A.A. Manuilov, V.D. Nabokov, N.V. Nekrasov, V.A. Obolensky, I.I. Petrunkevich, and more. (Gulf Breeze, FL, 1976).
Spiridovich, A. Les demieres annees de la Court de Tsarskoe Selo. 2 vols. Paris, 1928-29. (vol. 2, p. 328 – sur Bebutov).
Telepnev, B. Freemasonry in Russia. XXXV Ars Quatuor Coronatorum. London, 1922.
Thomas, Albert. «Journal de Russie». Cahiers du Monde Russe et Sovietique, 1973, vol. 14, No. 1-2.
Trotsky, Leon. The First Five Years of the Comtnunist International. Vol. 1 & 2. London –New York, 1953.
U.S. Documents. No. 86. 67th Congress, 2nd Session. Loans to Foreign Governments. Leffingwell Memorandum, June 28, 1919.
Vandervelde, Emile. Trois aspects de la revolution russe. Paris, 1918.
Villard de Honnecourt. Travaux. Vol. 8. 1972.
Wade, Rex. The Russian Search for Peace: February-October 1917. Stanford, 1969.
Williams, Robert Chadwell. Culture in Exile: Russian Emigres in Germany, 1881-1941. Ithaca, N.-Y., 1972.
Wirth, Oswald. La franc-maconnerie rendue intelligible a ses adeptes. Paris, 1975.
Woytinsky, Wladimir. Stormy Passage. Vols. 1, 2. Vanguard Press, 1961.
Zeman, ZA.B. Germany and the Revolution in Russia: 1915-18. London, 1958.
Zeman, Z. and Scharlau, W. The Merchant of Revolution. London –New York, 1965.
Иноязычные тексты, неопубликованные [148]
«Cahiers de la GLDF». (Anonyme).
Gloton, Edmond, compilateur. «La Chaine de l'Union», Manuscript. (Avant 1940).
GLDF. «Constitution et Reglements Generaux». GLDF 1894. Rites Ecossais. Paris, 1923.
«Grand Orient de France. Supreme Conseil». Pour la France et les Possessions Franfaises. Cahiers des Grades Symboliques. Installation d'Ateliers. Inauguration du Temple. Banquets. Pompes funebres. Annee 0887.
Kandaurov et Sliozberg. Notes sur la Franc-Maconnerie. Grande Loge. Consistoire «Rossia». 11 pages. Exemplaire appart. a P. Pereverzev. 1929.
Kandaurov, L.D. Note to P. Pereverzev, 1 page.
Komfeldt, Michel. «Memoire sur la F.M. Russe». Exemplaire hectographie No. 56, appart. a P. Pereverzev. Contresigne pour authenticite par \ \ L. Kandaurov et G. Sliozberg. 29 avril 1929. (Rites Ecossais).
Maklakov, Basil A. «La Franc-Maconnerie». Dactylographie. 1943, a la prison de la Sante, Boulevard Arago, Paris.
Margulies, Emmanuel S. «La Franc-Maconnerie en Russie depuis 25 ans». Acacia, No. 16, fevrier 1925. Pp. 288 – 292.
Masonic Club Russia. Bulletin No. 1. 1943. Dedicated «To the Memory of Brother Ossorgin». Hectograph. (Including an obituary on Avxentiev, and other materials by: Aldanov, G. Gurevich, Delevsky, Imshanetsky, Charles Johnson, Mendelson, Mabo, Leites and Liberman).
«Notes sur Ossorgin». 2 pages.
«From an Official List». 1 p.
Points de Vue Initiatiques. Un bulletin paraissant 4 fois par an avant 1940.
Provisional Government. Relations with France. 1917-1924. Hoover.
Radio-Paris, 26-me emission. Mardi, 13 avril 1943, de 9:40 a 9:50.
Rapport du Groupement des Loges de la GLDF, le 28 fevrier 1952. 15 pages dactylographiees.
Reglement Special du Consistoire \. «Rossia». Annees 1, 2, 3, Installe а l'Orient de Paris le 10 fevrier 1927. 5 p.
Revue Internationale des Societes Secretes. Rue Cadet, Paris.
United History of Russian Masonry, Typescript. 1931(?). Archives du Grand Orient, Paris.
Gloton, Edmond, compilateur. «La Chaine de l'Union», Manuscript. (Avant 1940).
GLDF. «Constitution et Reglements Generaux». GLDF 1894. Rites Ecossais. Paris, 1923.
«Grand Orient de France. Supreme Conseil». Pour la France et les Possessions Franfaises. Cahiers des Grades Symboliques. Installation d'Ateliers. Inauguration du Temple. Banquets. Pompes funebres. Annee 0887.
Kandaurov et Sliozberg. Notes sur la Franc-Maconnerie. Grande Loge. Consistoire «Rossia». 11 pages. Exemplaire appart. a P. Pereverzev. 1929.
Kandaurov, L.D. Note to P. Pereverzev, 1 page.
Komfeldt, Michel. «Memoire sur la F.M. Russe». Exemplaire hectographie No. 56, appart. a P. Pereverzev. Contresigne pour authenticite par \ \ L. Kandaurov et G. Sliozberg. 29 avril 1929. (Rites Ecossais).
Maklakov, Basil A. «La Franc-Maconnerie». Dactylographie. 1943, a la prison de la Sante, Boulevard Arago, Paris.
Margulies, Emmanuel S. «La Franc-Maconnerie en Russie depuis 25 ans». Acacia, No. 16, fevrier 1925. Pp. 288 – 292.
Masonic Club Russia. Bulletin No. 1. 1943. Dedicated «To the Memory of Brother Ossorgin». Hectograph. (Including an obituary on Avxentiev, and other materials by: Aldanov, G. Gurevich, Delevsky, Imshanetsky, Charles Johnson, Mendelson, Mabo, Leites and Liberman).
«Notes sur Ossorgin». 2 pages.
«From an Official List». 1 p.
Points de Vue Initiatiques. Un bulletin paraissant 4 fois par an avant 1940.
Provisional Government. Relations with France. 1917-1924. Hoover.
Radio-Paris, 26-me emission. Mardi, 13 avril 1943, de 9:40 a 9:50.
Rapport du Groupement des Loges de la GLDF, le 28 fevrier 1952. 15 pages dactylographiees.
Reglement Special du Consistoire \. «Rossia». Annees 1, 2, 3, Installe а l'Orient de Paris le 10 fevrier 1927. 5 p.
Revue Internationale des Societes Secretes. Rue Cadet, Paris.
United History of Russian Masonry, Typescript. 1931(?). Archives du Grand Orient, Paris.
КНИГА «ЛЮДИ И ЛОЖИ» И ЕЕ АВТОР
О своей жизни Нина Николаевна Берберова (1901-1993) подробно рассказала в автобиографии «Курсив мой», и вряд ли имеет смысл эту книгу пересказывать. Но сказать несколько слов о ее литературной деятельности стоит.
Нина Берберова уехала из России в 1922 году совсем молоденькой девушкой, уехала с Ходасевичем, уже известным поэтом, который готовил ее к литературному дебюту и всячески предостерегал от участия в коллективных акциях начинающих поэтов, справедливо полагая, что в условиях эмиграции назвавший себя начинающим рискует остаться таковым на всю жизнь.
К совету Ходасевича Берберова прислушалась и в литературу вошла как-то сразу, причем с первых же шагов как литератор самостоятельный. Первая подборка ее стихов, а также перевод бюргеровской «Леноры» появились в 1923 году в первом номере берлинского журнала «Беседа», в редактировании которого принимали участие Горький и Ходасевич.
В том же 1923 году берлинское издательство «Геликон» выпустило отдельной книгой ее перевод «Опасных связей» Шодерло де Лакло. А уже в конце года состоялся дебют Берберовой в самом главном эмигрантском журнале «Современные записки», причем не только как поэта, но и как критика.
С этого времени Нина Николаевна Берберова стала постоянным автором «Современных записок», таким образом сразу перешагнув стадию начинающего автора. После этого ее охотно печатали практически все эмигрантские издания: газеты «Последние новости» и «Дни», журналы «Воля России», «Звено», «Новый дом», «Новый корабль». В журнале «Новый дом» Берберова стала даже одним из членов редколлегии.
Стихи Берберова продолжала писать на протяжении всей жизни, но обращалась к ним нечасто. Отдельным изданием они были опубликованы лишь спустя несколько десятилетий[149]. Больше времени она отдавала прозе, опубликовав серию рассказов в «Последних новостях» и «Современных записках», а также три романа: «Последние и первые» (Париж: Я. Поволоцкий, 1931), «Повелительница» (Берлин: Парабола, 1932), «Без заката» (Париж: Дом книги, 1938). Романы, а в еще большей степени рассказы, были из эмигрантского быта, в духе жестокого реализма Достоевского.
Критика сразу же оценила берберовскую прозу весьма высоко, причем на этом сошлись даже завзятые литературные враги и полемисты. Скупой на похвалы Набоков назвал роман «Последние и первые» книгой «своеобразной, ладной и блестящей <…> это литература высокого качества, произведение подлинного писателя»[150].
Положительно отозвались о романе самые видные эмигрантские критики: Глеб Струве, Владислав Ходасевич, Владимир Вейдле и др. Даже Георгий Адамович, человек из другого литературного лагеря, редко совпадавший в оценках с Набоковым и Ходасевичем, здесь вынужден был согласиться и давал положительные рецензии на все книги Берберовой, начиная со второго романа.
Берберова рано ощутила, а позднее и осознала растущий интерес к документальным жанрам, мемуарам, биографиям и т.д. Предпосылки к тому, что жанр этот ей будет близок, содержатся уже в ранней прозе Берберовой, причем от года к году становятся все заметнее.
Во второй половине тридцатых она приступает к этому жанру вплотную, публикуя художественные биографии русских композиторов: «Чайковский: история одинокой жизни» (Берлин: Петрополис, 1936) и «Бородин» (Берлин: Петрополис, 1938), а также книгу на французском языке «A. Block et son temps» (Paris, 1947).
Последней книгой европейского периода жизни Берберовой стал сборник «Облегчение участи» (Париж: YMCA-press, 1949), в который вошли повести, появлявшиеся в «Современных записках» и «Новом журнале» в 30-40-е годы. В 1950 г. Берберова оставила Европу и перебралась в США. Здесь с 1958 года она преподавала в Йеле, а затем в Принстоне, продолжала писать беллетристику, публикуя ее в «Новом журнале», «Мостах» и «Опытах», и незадолго до смерти – в 1989 году – еще успела побывать в России, которую не видела почти семь десятилетий. Но главными ее произведениями стали книги иного, небеллетристического жанра.
Именно они получили наибольшую популярность как у русского, так и у иностранного читателя. Первой из них была автобиография «Курсив мой», вышедшая в 1969 году на английском, а позже двумя изданиями на русском языке (Munchen, 1972; New York: Russica Publishers, Inc., 1983). В России она печаталась – нечастый случай – одновременно в двух разных журналах[151], а позже вышла и книгой в издательстве «Согласие».
За ней последовало жизнеописание баронессы М. Будберг «Железная женщина» (New York: Russica Publishers, Inc., 1981), в 1989 году впервые напечатанное в России[152], а в 1991 году переизданное одновременно «Политиздатом» и «Книжной палатой».
Определяя жанр этой книги, Андрей Вознесенский назвал ее «инфроманом»[153] – информационным романом, то есть повествованием, настолько насыщенным документально, что подлинной пружиной сюжета становится именно информация, а не конфликт между героями или в душах героев, как это обычно бывает в беллетристике.
Сама Берберова тоже считала, что судьба Марии Будберг – скорее предлог, чем основная цель повествования: «Обстановка и эпоха – два главных героя моей книги»[154]. И эти слова, и определение Вознесенского можно отнести не только к «Железной женщине», но и ко всей берберовской трилогии.
И это именно трилогия, а не три повествования на разные темы; как раз единой темой все три книги и связаны. Тему эту Берберова прямо формулирует на первых же страницах «Курсива», задавшись целью «рассказать свою жизнь в хронологическом порядке и раскрыть ее смысл».
Вот эта ключевая фраза: «Из трех возможностей: жить для будущей жизни, жить для будущих поколений и жить для сегодняшнего дня, я очень рано выбрала третье»[155]. Почти ту же мысль Берберова высказывает, пытаясь раскрыть смысл жизни Марии Будберг, которую хорошо знала. Смысл этот: выжить во что бы то ни стало, причем не просто выжить, но в любых обстоятельствах и любой ценой оказываться наверху.
В книге, повествующей уже не об отдельной судьбе, а о судьбе целого поколения или, по крайней мере, большой его части, подобной фразы нет, но по прочтении ее складывается впечатление, что Берберова и здесь видела тот же смысл. Эта третья, завершающая трилогию, книга – «Люди и ложи. Русские масоны XX столетия» (New York: Russica Publishers, Inc., 1986). В России она до сих пор появлялась лишь в журнальном варианте[156] и отдельным изданием выходит впервые.
Нина Берберова уехала из России в 1922 году совсем молоденькой девушкой, уехала с Ходасевичем, уже известным поэтом, который готовил ее к литературному дебюту и всячески предостерегал от участия в коллективных акциях начинающих поэтов, справедливо полагая, что в условиях эмиграции назвавший себя начинающим рискует остаться таковым на всю жизнь.
К совету Ходасевича Берберова прислушалась и в литературу вошла как-то сразу, причем с первых же шагов как литератор самостоятельный. Первая подборка ее стихов, а также перевод бюргеровской «Леноры» появились в 1923 году в первом номере берлинского журнала «Беседа», в редактировании которого принимали участие Горький и Ходасевич.
В том же 1923 году берлинское издательство «Геликон» выпустило отдельной книгой ее перевод «Опасных связей» Шодерло де Лакло. А уже в конце года состоялся дебют Берберовой в самом главном эмигрантском журнале «Современные записки», причем не только как поэта, но и как критика.
С этого времени Нина Николаевна Берберова стала постоянным автором «Современных записок», таким образом сразу перешагнув стадию начинающего автора. После этого ее охотно печатали практически все эмигрантские издания: газеты «Последние новости» и «Дни», журналы «Воля России», «Звено», «Новый дом», «Новый корабль». В журнале «Новый дом» Берберова стала даже одним из членов редколлегии.
Стихи Берберова продолжала писать на протяжении всей жизни, но обращалась к ним нечасто. Отдельным изданием они были опубликованы лишь спустя несколько десятилетий[149]. Больше времени она отдавала прозе, опубликовав серию рассказов в «Последних новостях» и «Современных записках», а также три романа: «Последние и первые» (Париж: Я. Поволоцкий, 1931), «Повелительница» (Берлин: Парабола, 1932), «Без заката» (Париж: Дом книги, 1938). Романы, а в еще большей степени рассказы, были из эмигрантского быта, в духе жестокого реализма Достоевского.
Критика сразу же оценила берберовскую прозу весьма высоко, причем на этом сошлись даже завзятые литературные враги и полемисты. Скупой на похвалы Набоков назвал роман «Последние и первые» книгой «своеобразной, ладной и блестящей <…> это литература высокого качества, произведение подлинного писателя»[150].
Положительно отозвались о романе самые видные эмигрантские критики: Глеб Струве, Владислав Ходасевич, Владимир Вейдле и др. Даже Георгий Адамович, человек из другого литературного лагеря, редко совпадавший в оценках с Набоковым и Ходасевичем, здесь вынужден был согласиться и давал положительные рецензии на все книги Берберовой, начиная со второго романа.
Берберова рано ощутила, а позднее и осознала растущий интерес к документальным жанрам, мемуарам, биографиям и т.д. Предпосылки к тому, что жанр этот ей будет близок, содержатся уже в ранней прозе Берберовой, причем от года к году становятся все заметнее.
Во второй половине тридцатых она приступает к этому жанру вплотную, публикуя художественные биографии русских композиторов: «Чайковский: история одинокой жизни» (Берлин: Петрополис, 1936) и «Бородин» (Берлин: Петрополис, 1938), а также книгу на французском языке «A. Block et son temps» (Paris, 1947).
Последней книгой европейского периода жизни Берберовой стал сборник «Облегчение участи» (Париж: YMCA-press, 1949), в который вошли повести, появлявшиеся в «Современных записках» и «Новом журнале» в 30-40-е годы. В 1950 г. Берберова оставила Европу и перебралась в США. Здесь с 1958 года она преподавала в Йеле, а затем в Принстоне, продолжала писать беллетристику, публикуя ее в «Новом журнале», «Мостах» и «Опытах», и незадолго до смерти – в 1989 году – еще успела побывать в России, которую не видела почти семь десятилетий. Но главными ее произведениями стали книги иного, небеллетристического жанра.
Именно они получили наибольшую популярность как у русского, так и у иностранного читателя. Первой из них была автобиография «Курсив мой», вышедшая в 1969 году на английском, а позже двумя изданиями на русском языке (Munchen, 1972; New York: Russica Publishers, Inc., 1983). В России она печаталась – нечастый случай – одновременно в двух разных журналах[151], а позже вышла и книгой в издательстве «Согласие».
За ней последовало жизнеописание баронессы М. Будберг «Железная женщина» (New York: Russica Publishers, Inc., 1981), в 1989 году впервые напечатанное в России[152], а в 1991 году переизданное одновременно «Политиздатом» и «Книжной палатой».
Определяя жанр этой книги, Андрей Вознесенский назвал ее «инфроманом»[153] – информационным романом, то есть повествованием, настолько насыщенным документально, что подлинной пружиной сюжета становится именно информация, а не конфликт между героями или в душах героев, как это обычно бывает в беллетристике.
Сама Берберова тоже считала, что судьба Марии Будберг – скорее предлог, чем основная цель повествования: «Обстановка и эпоха – два главных героя моей книги»[154]. И эти слова, и определение Вознесенского можно отнести не только к «Железной женщине», но и ко всей берберовской трилогии.
И это именно трилогия, а не три повествования на разные темы; как раз единой темой все три книги и связаны. Тему эту Берберова прямо формулирует на первых же страницах «Курсива», задавшись целью «рассказать свою жизнь в хронологическом порядке и раскрыть ее смысл».
Вот эта ключевая фраза: «Из трех возможностей: жить для будущей жизни, жить для будущих поколений и жить для сегодняшнего дня, я очень рано выбрала третье»[155]. Почти ту же мысль Берберова высказывает, пытаясь раскрыть смысл жизни Марии Будберг, которую хорошо знала. Смысл этот: выжить во что бы то ни стало, причем не просто выжить, но в любых обстоятельствах и любой ценой оказываться наверху.
В книге, повествующей уже не об отдельной судьбе, а о судьбе целого поколения или, по крайней мере, большой его части, подобной фразы нет, но по прочтении ее складывается впечатление, что Берберова и здесь видела тот же смысл. Эта третья, завершающая трилогию, книга – «Люди и ложи. Русские масоны XX столетия» (New York: Russica Publishers, Inc., 1986). В России она до сих пор появлялась лишь в журнальном варианте[156] и отдельным изданием выходит впервые.
Историки
Начиная с тридцатых годов в Советском Союзе на протяжении полувека практически не появлялось публикаций о масонстве XX века, даже об иностранном, не говоря уже об отечественном. Были лишь упоминания в академических статьях и монографиях А.Е. Иоффе, А.В. Игнатьева, Е.Д. Черменского, которые широкого отклика не вызывали.
Новые поколения, в отличие от своих дедов, помнящих по крайней мере антимасонские кампании в дореволюционной консервативной прессе, не знали о масонстве буквально ничего. Только в семидесятые годы шлюзы слегка приоткрылись, и на неподготовленного читателя хлынула волна публикаций самого разного толка и качества.
Если на Западе тайные общества самых разнообразных типов давно стали неотъемлемым атрибутом политической жизни и более или менее действенным инструментом, дополняющим официальные институты, то для российского читателя 70-80-х годов нашего века масонская тема стала откровением. Сама возможность существования тайных обществ, кроме официально узаконенных секретных организаций, казалась советскому человеку явной крамолой, и даже мысль об этом была способна ошеломить советского человека.
Как водится, первой брешь пробила историческая беллетристика и скандально-сенсационные откровения публицистов от истории Н.Н. Яковлева, М.К. Касвинова, В.А. Пигалева, В.Я. Бегуна и др., вызвавшие к теме живой интерес.
Возражали им официальные советские историки вроде И.И. Минца, категорически отрицавшие не только какое бы то ни было влияние масонов на политическую жизнь России, но зачастую и само их существование.
Почти все, о чем они писали, было в общих чертах известно любому зарубежному читателю, причем не только историку, но и рядовому эмигранту – подобных публикаций того и другого толка, и даже покруче, в эмиграции выходило предостаточно. В СССР принято было их все без различия относить к разряду белогвардейско-черносотенных, не вдаваясь в дальнейшие подробности, не обсуждая и не читая. До недавнего времени под эту категорию подпадали практически любые работы, вышедшие за пределами Советского Союза.
И до сих пор многочисленные дореволюционные и белоэмигрантские публикации, посвященные масонству, в большинстве своем остаются вне поля зрения историков по понятным причинам: источник это весьма ненадежный, как и вся вообще публицистика, факты часто процентов на 90 вымышлены, а вместо осмысления, как правило, присутствует просто-напросто подтягивание их под заранее заданную концепцию.
Однако следовало бы когда-нибудь сделать их общий обзор, во-первых, с точки зрения социологической, что-нибудь вроде: «Масонство глазами российского обывателя», а во-вторых, чтобы проследить распространение информации и обрастание ее слухами. До сих пор все историки отделываются по этому поводу общими фразами: тут, мол, и так все всем понятно. Между тем, эти писания очень неоднородны по своему содержанию, авторам и уровню информированности.
Например, Н.А Свитков (Степанов) в своей брошюре[157], базирующейся, судя по всему, на материалах французской антимасонской лиги, приводил список русских масонов, насчитывающий сотни фамилий, и хотя туда попало несколько лиц, никогда никакого отношения к масонству не имевших, вплоть до Ленина, в основе своей список совпадает со списком Берберовой, несмотря на то, что составлен на полвека раньше.
Большинство белоэмигрантских разоблачительных публикаций тридцатых годов легко возводится к брошюре Свиткова, добавлены лишь эмоции да домыслы, хотя и тут есть исключения. В нескольких публикациях этого рода, например, структура, иерархия и даже состав масонских лож в эмиграции воспроизводились в целом почти верно, хотя авторам свойственно было расширять список, зачисляя в масоны почти всех заметных людей, от Бунина до Ленина.
Помимо авторов, преследующих те или иные конъюнктурные соображения, были и историки, стремившиеся объективно разобраться в проблеме, не ставя себе задачей любыми средствами доказать то или иное мнение, не сообразуясь с фактами. На протяжении многих лет работали над темой масонства О.Ф. Соловьев, В.И. Старцев, А.Я. Аврех, и их публикации выгодно отличались от обычных публицистических писаний осторожным обращением с фактами и постоянными архивными поисками. Беда в том, что фактов в их распоряжении было не так уж много.
Почти все авторы, пишущие о русском масонстве XX века, вынуждены были в качестве опорных перебирать одни и те же несколько цитат, домысливая и догадываясь обо всем остальном. Они и сами это прекрасно понимали: «что же касается источников, то их действительно не так много <…> Упоминания о масонских связях А.Ф. Керенского, Н.В. Некрасова, М.И. Терещенко и А.И. Коновалова в воспоминаниях П.Н. Милюкова, вышедших в свет в 1955 г., и письма Е.Д. Кусковой, приведенные в книге Г.Я. Аронсона «Россия в эпоху революции» <…> мемуары И.В. Гессена и книга С.П. Мельгунова»[158].
До выхода книги Берберовой публикации подлинных масонских документов можно было пересчитать по пальцам, и самой значительной из них была статья Б.И. Элькина[159]. Почти все документы взяты из зарубежных архивов, реже – из государственных, а в большей степени из частных собраний.
Документов, непосредственно относящихся к политическому масонству предреволюционных лет, в российских архивах удалось обнаружить не много. До сих пор наиболее обстоятельно исследовано по первоисточникам лишь так называемое «полицейское» масонство, т.е. старательная, но безрезультатная охота на масонов, а в еще большей степени – донесения о ложах или даже целых грандиозных масонских сообществах, которые существовали только на бумаге, – инспирированные царской охранкой из карьерных соображений, а также авантюристами всех мастей из соображений корыстных или тщеславных, – случаи нередкие в то богатое на политические провокации время.
Каким образом царская полиция пыталась разоблачать несуществующие масонские ложи, получая под это правительственные субсидии, весьма красочно описано в книгах О.Ф. Соловьева и А.Я. Авреха[160], пользовавшихся материалами архивов Департамента полиции и охранных отделений.
Причины, почему эта область оказалась исследована лучше других, очевидны: эти документы в российских государственных архивах представлены с достаточной полнотой. За недостатком других источников историкам остается либо счесть, как это сделал, например, А.Я. Аврех, что полицейское масонство преобладало и ничего серьезного не было, либо пытаться реконструировать историю масонства по сохранившимся намекам или косвенным свидетельствам, как поступила Берберова. В последнем случае претендовать на абсолютную истину трудно, зато результаты оказываются более впечатляющими.
В семидесятые-восьмидесятые годы больших успехов, чем в России, достигли зарубежные ученые, и в те времена имевшие доступ к архивным источникам разных стран и возможность обобщить гораздо большее количество свидетельств и документов. Здесь нужно назвать прежде всего упоминаемого Берберовой американского ученого Натана Смита и польского историка Людвика Хасса, которым принадлежат наиболее серьезные работы о русском масонстве.
Все настоящие публикации российских ученых на эту тему относятся к концу восьмидесятых – началу девяностых годов, то есть появились уже после выхода книги Берберовой.
Новые поколения, в отличие от своих дедов, помнящих по крайней мере антимасонские кампании в дореволюционной консервативной прессе, не знали о масонстве буквально ничего. Только в семидесятые годы шлюзы слегка приоткрылись, и на неподготовленного читателя хлынула волна публикаций самого разного толка и качества.
Если на Западе тайные общества самых разнообразных типов давно стали неотъемлемым атрибутом политической жизни и более или менее действенным инструментом, дополняющим официальные институты, то для российского читателя 70-80-х годов нашего века масонская тема стала откровением. Сама возможность существования тайных обществ, кроме официально узаконенных секретных организаций, казалась советскому человеку явной крамолой, и даже мысль об этом была способна ошеломить советского человека.
Как водится, первой брешь пробила историческая беллетристика и скандально-сенсационные откровения публицистов от истории Н.Н. Яковлева, М.К. Касвинова, В.А. Пигалева, В.Я. Бегуна и др., вызвавшие к теме живой интерес.
Возражали им официальные советские историки вроде И.И. Минца, категорически отрицавшие не только какое бы то ни было влияние масонов на политическую жизнь России, но зачастую и само их существование.
Почти все, о чем они писали, было в общих чертах известно любому зарубежному читателю, причем не только историку, но и рядовому эмигранту – подобных публикаций того и другого толка, и даже покруче, в эмиграции выходило предостаточно. В СССР принято было их все без различия относить к разряду белогвардейско-черносотенных, не вдаваясь в дальнейшие подробности, не обсуждая и не читая. До недавнего времени под эту категорию подпадали практически любые работы, вышедшие за пределами Советского Союза.
И до сих пор многочисленные дореволюционные и белоэмигрантские публикации, посвященные масонству, в большинстве своем остаются вне поля зрения историков по понятным причинам: источник это весьма ненадежный, как и вся вообще публицистика, факты часто процентов на 90 вымышлены, а вместо осмысления, как правило, присутствует просто-напросто подтягивание их под заранее заданную концепцию.
Однако следовало бы когда-нибудь сделать их общий обзор, во-первых, с точки зрения социологической, что-нибудь вроде: «Масонство глазами российского обывателя», а во-вторых, чтобы проследить распространение информации и обрастание ее слухами. До сих пор все историки отделываются по этому поводу общими фразами: тут, мол, и так все всем понятно. Между тем, эти писания очень неоднородны по своему содержанию, авторам и уровню информированности.
Например, Н.А Свитков (Степанов) в своей брошюре[157], базирующейся, судя по всему, на материалах французской антимасонской лиги, приводил список русских масонов, насчитывающий сотни фамилий, и хотя туда попало несколько лиц, никогда никакого отношения к масонству не имевших, вплоть до Ленина, в основе своей список совпадает со списком Берберовой, несмотря на то, что составлен на полвека раньше.
Большинство белоэмигрантских разоблачительных публикаций тридцатых годов легко возводится к брошюре Свиткова, добавлены лишь эмоции да домыслы, хотя и тут есть исключения. В нескольких публикациях этого рода, например, структура, иерархия и даже состав масонских лож в эмиграции воспроизводились в целом почти верно, хотя авторам свойственно было расширять список, зачисляя в масоны почти всех заметных людей, от Бунина до Ленина.
Помимо авторов, преследующих те или иные конъюнктурные соображения, были и историки, стремившиеся объективно разобраться в проблеме, не ставя себе задачей любыми средствами доказать то или иное мнение, не сообразуясь с фактами. На протяжении многих лет работали над темой масонства О.Ф. Соловьев, В.И. Старцев, А.Я. Аврех, и их публикации выгодно отличались от обычных публицистических писаний осторожным обращением с фактами и постоянными архивными поисками. Беда в том, что фактов в их распоряжении было не так уж много.
Почти все авторы, пишущие о русском масонстве XX века, вынуждены были в качестве опорных перебирать одни и те же несколько цитат, домысливая и догадываясь обо всем остальном. Они и сами это прекрасно понимали: «что же касается источников, то их действительно не так много <…> Упоминания о масонских связях А.Ф. Керенского, Н.В. Некрасова, М.И. Терещенко и А.И. Коновалова в воспоминаниях П.Н. Милюкова, вышедших в свет в 1955 г., и письма Е.Д. Кусковой, приведенные в книге Г.Я. Аронсона «Россия в эпоху революции» <…> мемуары И.В. Гессена и книга С.П. Мельгунова»[158].
До выхода книги Берберовой публикации подлинных масонских документов можно было пересчитать по пальцам, и самой значительной из них была статья Б.И. Элькина[159]. Почти все документы взяты из зарубежных архивов, реже – из государственных, а в большей степени из частных собраний.
Документов, непосредственно относящихся к политическому масонству предреволюционных лет, в российских архивах удалось обнаружить не много. До сих пор наиболее обстоятельно исследовано по первоисточникам лишь так называемое «полицейское» масонство, т.е. старательная, но безрезультатная охота на масонов, а в еще большей степени – донесения о ложах или даже целых грандиозных масонских сообществах, которые существовали только на бумаге, – инспирированные царской охранкой из карьерных соображений, а также авантюристами всех мастей из соображений корыстных или тщеславных, – случаи нередкие в то богатое на политические провокации время.
Каким образом царская полиция пыталась разоблачать несуществующие масонские ложи, получая под это правительственные субсидии, весьма красочно описано в книгах О.Ф. Соловьева и А.Я. Авреха[160], пользовавшихся материалами архивов Департамента полиции и охранных отделений.
Причины, почему эта область оказалась исследована лучше других, очевидны: эти документы в российских государственных архивах представлены с достаточной полнотой. За недостатком других источников историкам остается либо счесть, как это сделал, например, А.Я. Аврех, что полицейское масонство преобладало и ничего серьезного не было, либо пытаться реконструировать историю масонства по сохранившимся намекам или косвенным свидетельствам, как поступила Берберова. В последнем случае претендовать на абсолютную истину трудно, зато результаты оказываются более впечатляющими.
В семидесятые-восьмидесятые годы больших успехов, чем в России, достигли зарубежные ученые, и в те времена имевшие доступ к архивным источникам разных стран и возможность обобщить гораздо большее количество свидетельств и документов. Здесь нужно назвать прежде всего упоминаемого Берберовой американского ученого Натана Смита и польского историка Людвика Хасса, которым принадлежат наиболее серьезные работы о русском масонстве.
Все настоящие публикации российских ученых на эту тему относятся к концу восьмидесятых – началу девяностых годов, то есть появились уже после выхода книги Берберовой.
«Люди и ложи».
Историю создания книги Нина Берберова довольно обстоятельно изложила в собственном предисловии. Добавить к этому можно только то, что в «Курсиве» она рассказывала, как Хатисов в Париже советовал ей «стать членом женской ложи и затем написать роман о современном русском масонстве»[161]. Хатисов оказался неплохим пророком. «Люди и ложи» Берберовой, правда, не роман, но по увлекательности не уступят хорошему роману.
Эта книга написана не столько историком, сколько современником, со всеми вытекающими из этого достоинствами и недостатками. Отсюда многочисленные неточности, но и редкая осведомленность и редкая же популярность у читателей.
Далеко не все историки могут щегольнуть таким, например, оборотом: «как мне говорил Керенский…», и уж тем более не все решатся использовать такие непроверяемые факты в качестве аргумента в строгом исследовании. Другое дело – современник, мемуарист, интуитивно ощущающий достоверность или недостоверность тех или иных высказываний собеседника. В книге Берберовой оба ее дара – мемуариста и историка – проявились в одинаковой мере.
Берберовой доводилось сетовать, что «в русской масонской литературе ничтожно мало книг, написанных для печати, в расчете на широкого читателя, а не только для посвященных, и не малограмотными авторами, а людьми осведомленными и добросовестными». Ей самой удалось написать именно такую книгу.
При этом Берберова особо подчеркнула, что «книга эта написана не только для специалистов, но и для рядового интеллигентного читателя». И это действительно так.
Читателя привлекают таинственная атмосфера, недоговоренности, весь увлекательный антураж и прочие атрибуты хорошей беллетристики. Специалиста – словарь и множество архивных сведений, которые нуждаются в осмыслении и проверке.
Этим гибридным жанром объясняются одновременно все достоинства и недостатки книги. Она написана увлекательно, с размахом и читается легко, чего не скажешь о большинстве сухих и осторожных исторических трудов. Историки могут считать это недостатком, но рядовые читатели отнесут скорее к достоинствам. Читать «Люди и ложи» интересно, даже если не во всем с автором соглашаешься.
В результате получилось так, что книга заинтересовала сразу все читательские группы: массовый читатель видит в ней прежде всего увлекательнейшее повествование, эрудит – великолепный кроссворд для интеллектуалов, специалист – огромный пласт новой информации и отличный повод для споров и размышлений.
При всех неточностях книга Берберовой «Люди и ложи» остается первостепенным источником информации по истории XX века, одним из немногих трудов, представляющих собой не только догадки, домыслы и размышления, но и впервые вводящих в оборот немалое число материалов и документов. Концепция, которой придерживается Берберова, – дело другое. Концепции видоизменяются, сменяют друг друга, зависят от общественно-политической ситуации и современных условий, а факты остаются, предоставляя любому желающему возможность трактовать их как заблагорассудится.
Книга, пришедшаяся по вкусу читателям, была, однако, с недоверием встречена историками. Их многое насторожило в книге Берберовой, и, в первую очередь, известный налет таинственности и недоговоренности – то есть как раз то, что вызвало читательский интерес.
Берберова не забывает упомянуть о том, что пыль на ящиках с масонскими бумагами «была в два пальца», но очень редко дает точные или хотя бы приблизительные описания документов, обнаруженных, по ее выражению, «в недрах отдела рукописей». Часто проверить автора почти невозможно, в книге дан лишь результат поисков, заключение, но откуда именно почерпнуты факты, насколько они достоверны – об этом остается только гадать.
Обобщая недовольство историков, В.И. Старцев пишет, что Берберова как равноценным источникам «доверяет и упоминанию в записке Кандаурова, и очерку А.П. Лукина, в котором рассказывается о «декабристском» кружке в Гельсингфорсе перед Февральской революцией, и публикации в «Journal officiel», осуществленной немцами осенью 1941г., и застольным разговорам у М. Горького в Сорренто в середине 20-х годов. Поэтому, строго говоря, по каждой фамилии, упомянутой в списке Берберовой, возможны споры»[162].
Но при недостатке подлинных документов историк вынужден либо констатировать этот прискорбный факт, либо пытаться восстанавливать истину на основании косвенных признаков.
Берберова выбрала второй путь, причем вполне сознательно, оговорив это в своей книге: «косвенное показание, а еще лучше, когда их два или три, дают историку больше, чем показания самих братьев тайного общества, с его индульгенцией – неотъемлемым правом делать бывшее небывшим, то есть правом узаконенной лжи».
Историки по большей части восприняли это как нарушение правил, но Берберову волновали не проблемы методологии. Она писала не только историческое исследование, базирующееся на документах, но одновременно и сам документ, хорошо понимая, что если она не напишет о сотнях и тысячах только ей известных фраз, намеков, догадок и других мелочей, об этом не напишет уже никто.
Свидетельство современника, даже если он нечаянно или намеренно ошибается, все равно остается для историка драгоценным материалом. В этом отношении содержательная книга Берберовой не имеет себе равных и надолго останется необходимейшим первоисточником для всех историков, даже для тех, кто не разделяет ее взглядов и не согласен с ее оценками.
Спорить с отдельными положениями и догадками Берберовой можно и нужно, но ценности ее труда никакие дополнения и уточнения не умалят.
Эта книга написана не столько историком, сколько современником, со всеми вытекающими из этого достоинствами и недостатками. Отсюда многочисленные неточности, но и редкая осведомленность и редкая же популярность у читателей.
Далеко не все историки могут щегольнуть таким, например, оборотом: «как мне говорил Керенский…», и уж тем более не все решатся использовать такие непроверяемые факты в качестве аргумента в строгом исследовании. Другое дело – современник, мемуарист, интуитивно ощущающий достоверность или недостоверность тех или иных высказываний собеседника. В книге Берберовой оба ее дара – мемуариста и историка – проявились в одинаковой мере.
Берберовой доводилось сетовать, что «в русской масонской литературе ничтожно мало книг, написанных для печати, в расчете на широкого читателя, а не только для посвященных, и не малограмотными авторами, а людьми осведомленными и добросовестными». Ей самой удалось написать именно такую книгу.
При этом Берберова особо подчеркнула, что «книга эта написана не только для специалистов, но и для рядового интеллигентного читателя». И это действительно так.
Читателя привлекают таинственная атмосфера, недоговоренности, весь увлекательный антураж и прочие атрибуты хорошей беллетристики. Специалиста – словарь и множество архивных сведений, которые нуждаются в осмыслении и проверке.
Этим гибридным жанром объясняются одновременно все достоинства и недостатки книги. Она написана увлекательно, с размахом и читается легко, чего не скажешь о большинстве сухих и осторожных исторических трудов. Историки могут считать это недостатком, но рядовые читатели отнесут скорее к достоинствам. Читать «Люди и ложи» интересно, даже если не во всем с автором соглашаешься.
В результате получилось так, что книга заинтересовала сразу все читательские группы: массовый читатель видит в ней прежде всего увлекательнейшее повествование, эрудит – великолепный кроссворд для интеллектуалов, специалист – огромный пласт новой информации и отличный повод для споров и размышлений.
При всех неточностях книга Берберовой «Люди и ложи» остается первостепенным источником информации по истории XX века, одним из немногих трудов, представляющих собой не только догадки, домыслы и размышления, но и впервые вводящих в оборот немалое число материалов и документов. Концепция, которой придерживается Берберова, – дело другое. Концепции видоизменяются, сменяют друг друга, зависят от общественно-политической ситуации и современных условий, а факты остаются, предоставляя любому желающему возможность трактовать их как заблагорассудится.
Книга, пришедшаяся по вкусу читателям, была, однако, с недоверием встречена историками. Их многое насторожило в книге Берберовой, и, в первую очередь, известный налет таинственности и недоговоренности – то есть как раз то, что вызвало читательский интерес.
Берберова не забывает упомянуть о том, что пыль на ящиках с масонскими бумагами «была в два пальца», но очень редко дает точные или хотя бы приблизительные описания документов, обнаруженных, по ее выражению, «в недрах отдела рукописей». Часто проверить автора почти невозможно, в книге дан лишь результат поисков, заключение, но откуда именно почерпнуты факты, насколько они достоверны – об этом остается только гадать.
Обобщая недовольство историков, В.И. Старцев пишет, что Берберова как равноценным источникам «доверяет и упоминанию в записке Кандаурова, и очерку А.П. Лукина, в котором рассказывается о «декабристском» кружке в Гельсингфорсе перед Февральской революцией, и публикации в «Journal officiel», осуществленной немцами осенью 1941г., и застольным разговорам у М. Горького в Сорренто в середине 20-х годов. Поэтому, строго говоря, по каждой фамилии, упомянутой в списке Берберовой, возможны споры»[162].
Но при недостатке подлинных документов историк вынужден либо констатировать этот прискорбный факт, либо пытаться восстанавливать истину на основании косвенных признаков.
Берберова выбрала второй путь, причем вполне сознательно, оговорив это в своей книге: «косвенное показание, а еще лучше, когда их два или три, дают историку больше, чем показания самих братьев тайного общества, с его индульгенцией – неотъемлемым правом делать бывшее небывшим, то есть правом узаконенной лжи».
Историки по большей части восприняли это как нарушение правил, но Берберову волновали не проблемы методологии. Она писала не только историческое исследование, базирующееся на документах, но одновременно и сам документ, хорошо понимая, что если она не напишет о сотнях и тысячах только ей известных фраз, намеков, догадок и других мелочей, об этом не напишет уже никто.
Свидетельство современника, даже если он нечаянно или намеренно ошибается, все равно остается для историка драгоценным материалом. В этом отношении содержательная книга Берберовой не имеет себе равных и надолго останется необходимейшим первоисточником для всех историков, даже для тех, кто не разделяет ее взглядов и не согласен с ее оценками.
Спорить с отдельными положениями и догадками Берберовой можно и нужно, но ценности ее труда никакие дополнения и уточнения не умалят.
Несколько уточнений
Берберова пишет, что «Ковалевскому было предложено проявить инициативу и получить директивы для открытия первых лож». Судя по документам и воспоминаниям, инициатива исходила от самого М.М. Ковалевского. В статье Б. Элькина приводится ходатайство члена ложи «Верные друзья» Ковалевского председателю совета «Великого Востока Франции» от 11 января 1906 года о получении временных полномочий, позволяющих «создать на Востоке Москвы или Петербурга правильную ложу, работы которой могут быть начаты позднее в законной форме назначенным вами делегатом»[163].
И.В. Гессен вспоминал, что еще в 1904 году ему была устроена встреча с только что прибывшим из-за границы Ковалевским. «Ковалевский, едва успев поздороваться, сразу же стал доказывать, смотря мимо меня, что только масонство может победить самодержавие. Он положительно напоминал комиссионера, который является, чтобы сбыть продаваемый товар, и ничем не интересуется, ничего кругом не видит и занят только тем, чтобы товар свой показать лицом»[164].
По утверждению Берберовой, первая петербургская ложа была основана в 1907 году, первая московская, «Возрождение», – в 1908. Но в статье Б.И. Элькина приведен протокол основателей «Возрождения» в Москве, датированный 15 ноября 1906 г., в котором значатся имена Ковалевского, Маклакова, Баженова, Аничкова, Лорис-Меликова, де Роберти, кн. Урусова, кн. Бебутова, В. Немировича-Данченко и др.
Петербургскую ложу Берберова называет «Северной звездой» и рассказывает целую историю о том, что название было изменено из-за одноименной царской яхты. Но опубликованные документы ложи заверены печатью с надписью по-русски: «Полярная звезда». Первый ее состав насчитывал 19 человек, среди них те же, что и в «Возрождении», Бебутов, Маклаков и Немирович-Данченко, а также Маргулиес, Переверзев, Колюбакин, Браудо, Шингарев, Щеголев и др. Мастером «Полярной звезды» с января 1907 года стал граф А.А. Орлов-Давыдов.
И.В. Гессен вспоминал, что еще в 1904 году ему была устроена встреча с только что прибывшим из-за границы Ковалевским. «Ковалевский, едва успев поздороваться, сразу же стал доказывать, смотря мимо меня, что только масонство может победить самодержавие. Он положительно напоминал комиссионера, который является, чтобы сбыть продаваемый товар, и ничем не интересуется, ничего кругом не видит и занят только тем, чтобы товар свой показать лицом»[164].
По утверждению Берберовой, первая петербургская ложа была основана в 1907 году, первая московская, «Возрождение», – в 1908. Но в статье Б.И. Элькина приведен протокол основателей «Возрождения» в Москве, датированный 15 ноября 1906 г., в котором значатся имена Ковалевского, Маклакова, Баженова, Аничкова, Лорис-Меликова, де Роберти, кн. Урусова, кн. Бебутова, В. Немировича-Данченко и др.
Петербургскую ложу Берберова называет «Северной звездой» и рассказывает целую историю о том, что название было изменено из-за одноименной царской яхты. Но опубликованные документы ложи заверены печатью с надписью по-русски: «Полярная звезда». Первый ее состав насчитывал 19 человек, среди них те же, что и в «Возрождении», Бебутов, Маклаков и Немирович-Данченко, а также Маргулиес, Переверзев, Колюбакин, Браудо, Шингарев, Щеголев и др. Мастером «Полярной звезды» с января 1907 года стал граф А.А. Орлов-Давыдов.