Страница:
Под Новый год собрались старые приятели. Пахло хвоей от свежесрубленной елки. Потрескивали свечи.
В графине янтарными блестками переливалась неизменная отцовская настойка на стеблях зубровки. Было и традиционное трио: отец - скрипка, мой школьный товарищ Георг Фибих - виолончель и я - рояль. Когда-то, в середине 30-х годов, казавшихся теперь такими далекими, в теплые летние вечера на тротуаре под цветущими липами у нашего открытого окна останавливались прохожие послушать любительские домашние концерты.
И вот мы снова вместе. Какое душевное тепло, спокойствие! Вспомнили разученный еще в немецкой школе рождественский хорал: "Тихая ночь, святая ночь..."
Мы никогда не были очень близки с отцом. Он днями и вечерами пропадал на службе, а по ночам корпел над чертежами, чтобы подзаработать. Он был виртуозный чертежник и талантливый инженер старой петербургской школы. А я днем работал на заводе, затем занятия на вечернем отделении Политехнического института, в "Интуристе". Выходные дни каждый проводил по-своему. Но в те несколько последних дней 1939 года нас что-то неудержимо тянуло друг к другу. И расставание в первый день нового, 1940 года было очень тяжелым - как будто оба мы предчувствовали, что никогда больше не увидимся...
За время моего отсутствия жизнь в Москве стала заметно труднее. Город выглядел неухоженным, кое-где перед магазинами выстраивались очереди. Из-за наших неудач в войне с Финляндией настроение в столице было подавленное. Самонадеянное намерение Сталина с наскока покончить со строптивыми финнами обернулось кровавой эпопеей и позорным топтанием на месте. Пришлось мобилизовать новые силы, чтобы осуществить прорыв обороны противника. Транспорт был забит военными грузами, и это сразу сказалось на снабжении городов.
Мне предоставили койку в офицерском общежитии на углу Арбата и улицы Веснина. В небольшой комнате нас было четверо. Зато было чисто, тепло и тихо заботами тети Нюси, следившей за порядком. В коридоре стоял титан с кипятком, рядом на столике - все необходимое для заварки чая.
Моими соседями оказались знакомые ребята. Они сразу же ввели меня в курс нелегкой московской жизни.
Переговоры с немцами о новом торговом соглашении близились к завершению. Они проходили в Наркомате внешней торговли. Туда же приезжала и наша группа работников Наркомата военно-морского флота. Шел упорный торг с германской делегацией, возглавлявшейся посланником Шнурре. Одновременно формировался состав советской закупочной комиссии, которая должна была отправиться в Германию для наблюдения за ходом реализации договора и приемки немецких поставок. В комиссию был включен и я, видимо, потому, что уже имел некоторый опыт работы в инженерном отделе Тихоокеанского флота, а главное, владел немецким языком.
11 февраля 1940 г. новое торговое соглашение наконец подписали, и мы вскоре отбыли в Берлин. Закупочную комиссию возглавил член ЦК партии, нарком судостроительной промышленности И. Ф. Тевосян, человек близкий к наркому внешней торговли, члену политбюро А. И. Микояну и даже, как полагали, к самому Сталину.
Предсмертная телеграмма Рузвельта
В последние недели жизни Рузвельта его отношения со Сталиным были омрачены происходившими в Берне переговорами английских и американских представителей с руководителем гестапо в Италии генералом СС Карлом Вольфом. В них участвовал и американский резидент в Швейцарии Аллен Даллес, что придавало им особый характер. Об этих контактах посол США в Москве Гарриман проинформировал Молотова только 12 марта 1945 г., хотя переговоры в Берне велись в середине февраля.
Сталин очень резко реагировал на эти переговоры. Он усмотрел в них нечто похожее на попытку сепаратной сделки западных союзников с немцами за спиной СССР. Требование советского правительства о том, чтобы в переговорах приняли участие представители военного командования Советского Союза, было отклонено.
Поскольку дело приобрело скандальный характер, к нему подключили Рузвельта. 25 марта в Кремль поступило личное послание президента. В нем Рузвельт,
304 з сославшись на обмен письмами по данному вопросу между Гарриманом и Молотовым, убеждал Сталина, что "в результате недоразумения факты, относящиеся к этому делу, не были изложены Вам правильно". Рузвельт завершил свое послание на примирительной ноте: "...надеюсь, что Вы разъясните соответствующим советским должностным лицам желательность и необходимость того, чтобы мы предпринимали быстрые и эффективные действия без какого-либо промедления в целях осуществления капитуляции любых вражеских сил, противостоящих американским войскам на поле боя".
29 марта Сталин сообщал президенту США, что он не только не против, но, наоборот, целиком стоит за капитуляцию немецких армий на том или ином участке фронта. "Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, - продолжал Сталин, - если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт".
У Сталина имелись сведения, что под прикрытием переговоров в Берне гитлеровское командование начало перебрасывать войска из Италии на советско-германский фронт. Дело приняло серьезный оборот. На резкую реакцию Москвы Рузвельт ответил 1 апреля 1945 г. В послании говорилось, что вокруг переговоров с немцами о капитуляции их вооруженных сил в Италии "создалась теперь атмосфера достойных сожаления опасений и недоверия".
Нельзя исключать, что президент Рузвельт мог не знать всех подробностей бернских переговоров и что суть дела от него скрыли. Есть немало данных о различных тайных "инициативах" американских секретных служб. Так, в октябре 1943 года выдававший себя за журналиста американский разведчик Теодор А. Морде встретился в Турции с германским послом фон Папеном и передал ему документ, который должен был стать основой политического соглашения между США, Англией и Германией. В частности, там выражалась готовность признать господствующее положение Германии в "континентальной Европе", включая Польшу, Прибалтику и Украину.
Составители этого документа предлагали осуществить расчленение Советского Союза и передать Германии часть его территорий. За это немцы обещали открыть американцам и англичанам фронт на Западе.
Узнав об этом, Рузвельт запретил дальнейшие зондажи и распорядился отобрать заграничный паспорт у Морде. Однако и после этого тайные контакты американской разведки с вражескими эмиссарами не прекращались.
Последнее послание Рузвельта Сталину по поводу бернского инцидента поступило в Москву 13 апреля 1945 г., то есть на следующий день после кончины президента. В телеграмме отмечалось, что вся эта история "поблекла и отошла в прошлое, не принеся какой-либо пользы... Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся".
Этим, оказавшимся предсмертным, посланием Рузвельт подчеркивал важное значение доверительных отношений, элементы которых, несмотря на все сложности, просматривались во взаимоотношениях Рузвельта и Сталина.
Если бы Рузвельт прожил дольше, то, возможно, отношения в послевоенный период сложились бы более благоприятно. Не исключено, что при наличии известной степени доверия между Рузвельтом и Сталиным удалось бы избежать крайностей и опасных конфронтации "холодной войны". Преждевременная смерть Рузвельта и приход в Белый дом Трумэна коренным образом изменили ситуацию, вызвав соответствующую реакцию советской стороны.
Глава шестая
Сталин и Черчилль
Первая встреча Сталина с Черчиллем произошла в весьма неблагоприятной обстановке. Британский премьер прибыл в Москву, чтобы сообщить главе советского правительства об отказе от данного западными союзниками каких-нибудь два месяца назад обещания открыть второй фронт во Франции в 1942 году. Обязательство это было сформулировано в официальном коммюнике, во время визита Молотова в Лондон и Вашингтон в мае - июне 1942 года. "Достигнута договоренность, - гласил опубликованный документ, - в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году".
Для Советского Союза это был очень трудный период. Хотя гитлеровский "блицкриг" не состоялся, а поражение немцев под Москвой в декабре 1941 года показало, что Красная Армия способна наносить захватчикам чувствительные удары, нацистская Германия все еще обладала огромной мощью. Отсутствие второго фронта позволило командованию вермахта сосредоточить на советско-германском фронте к весне 1942 года гигантские силы. На юге германские войска в течение лета стремительно продвигались к Волге и Кавказу. Советские части в кровавых боях вынуждены были отдавать врагу все новые пространства. В Москве опасались нового прорыва фронта гитлеровцами.
Молотов, прибыв в Лондон, задал Черчиллю вопрос: какова будет реакция Британии, если Красная Армия не устоит в 1942 году? Премьер ответил, что в конечном счете объединенная мощь Великобритании и Соединенных Штатов возьмет верх, но добавил: "Британская нация и армия мечтают сразиться с врагом как можно скорее и таким образом оказать помощь доблестной борьбе Советской Армии и народа". Такое заявление можно было интерпретировать как готовность английского правительства отвлечь на себя часть германских дивизий. Подписанный тогда же Молотовым и Иденом Договор между Союзом Советских Социалистических Республик и Соединенным Королевством Великобритании о союзе и войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны представлялся важным обязательством сторон предпринимать совместные действия против общего врага.
Еще больше ободрили Молотова беседы с Рузвельтом в Вашингтоне и твердое обещание президента открыть второй фронт в 1942 году. Забрезжившая наконец надежда на создание второго фронта ободрила фронтовиков и тружеников тыла. Возродилась вера в победу, прибавив новые силы людям, обескураженным бесконечными поражениями и отступлением. Теперь им предстояло испытать новый моральный удар. Черчилль не мог не думать обо всем этом, направляясь в Москву.
Во второй половине дня 12 августа 1942 г. в Центральном аэропорту на Ленинградском проспекте собралась, как обычно в таких случаях, группа советских руководителей во главе с Молотовым. Среди встречавших находился также начальник Генерального штаба Красной Армии маршал Шапошников. Было жарко и безветренно. Все расположились под навесом небольшого здания аэровокзала. В воздухе ощущался аромат разогретой полыни, слышалось жужжание пчел, щебетание птиц. Но эта казавшаяся безмятежной картина не настраивала присутствовавших на беззаботный лад. Шел второй год жестокой войны, которую советский народ вел фактически один против сильного и беспощадного врага. Собравшиеся в аэропорту штатские и военные имели непосредственное отношение к организации отпора гитлеровским захватчикам. Они лучше, чем кто-либо другой, знали, насколько отчаянно обстояли дела, и потому с тем большим напряжением всматривались в небо в ожидании высокого гостя из Великобритании. Зачем ему понадобился столь внезапный визит? Что везет он в своем портфеле?
В небе появилась черная точка. Очерчивая большой полукруг, она быстро увеличивалась и вскоре приняла очертания самолета. Проскользнув над крышами домов, он коснулся бетонной дорожки и, притормозив, съехал на траву. Плавно перекачиваясь, пересек зеленое поде и остановился неподалеку от нас.
Самолет казался необычно грузным, фюзеляж чуть ли не касался земли. Я ожидал, что в борту откроется дверца, но вместо этого из люка в брюхе самолета спустили на траву металлическую лесенку, и по ней сразу же стали спускаться ноги в тяжелых ботинках и изрядно помятых брюках. Ноги как бы присели, дав возможность объемистому туловищу выбраться из кабины. Вот и голова Черчилля. Придерживая рукой шляпу, он настороженно огляделся вокруг, как бы оценивая ситуацию. Нешуточное дело! Он впервые оказался в стране большевиков, которую после Октябрьской революции пытался "задушить в колыбели", против которой организовал интервенцию держав Антанты. Да и нынешняя его миссия не из приятных.
При первой своей встрече со Сталиным ему предстоит объяснить, почему обещанная высадка во Франции не состоится. Дело не в том, что подумает о нем Сталин. Его, отпрыска старинного гордого рода Мальбруков, мало заботит мнение этого сына нищего сапожника, семинариста-недоучки, кровавого диктатора. Советская печать не воспроизвела полностью его, Черчилля, речь по радио в день нападения Германии на Советский Союз. Народ России лишь узнал, что Англия готова поддержать его в борьбе против гитлеровских захватчиков. Но Сталин, конечно же, знает весь текст, включая и пассаж, где говорится, что "нацистский режим не отличим от худших черт коммунизма" и что никто не был более последовательным, чем он, Черчилль, противником коммунизма на протяжении двадцати пяти лет. Черчилль не отказался ни от одного своего слова.
Сталин пропустил все это мимо ушей. Более того, он в первой же своей после гитлеровского вторжения речи, произнесенной 3 июля 1941 г., назвал выступление Черчилля "историческим", заявив, что готовность Великобритании оказать помощь может "вызвать лишь чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза". Впрочем, сам Черчилль тоже считал, и об этом он не раз говорил своим коллегам, что сейчас не время вспоминать о советской системе, о Коминтерне. Надо протянуть руку помощи стране, оказавшейся в беде.
Сталин сумел продержаться в войне более года, Красная Армия, хотя и несет огромные потери, все же перемалывает германскую военную машину. Важно не слишком обескуражить русских. Их сопротивление жизненно необходимо для Британии и Америки. Оно позволяет накопить силы, чтобы в подходящий момент ударить по Гитлеру...
К тому времени как Черчилль выбрался из-под фюзеляжа, перед ним уже стоял Молотов. Они поздоровались как старые знакомые. Нарком представил премьеру маршала Шапошникова. Черчилль тут же пояснил, что не может сейчас познакомить маршала со своими военными экспертами, так как самолет, на котором они вылетели из Тегерана, вынужден был из-за неисправности вернуться обратно, и они, так же как и находившийся в этом самолете постоянный заместитель министра иностранных дел Кадоган, прибудут только завтра. Вместе с Черчиллем находился Гарриман в качестве личного представителя президента Рузвельта. Встречающие знали его по прошлому приезду в Москву. Британский премьер выступил перед микрофоном с хвалой героическому сопротивлению советского народа гитлеровскому вторжению, обещанием поддержки и выражением уверенности, что совместные усилия союзников приведут к полному разгрому нацизма.
Оркестр исполнил гимн Великобритании и советский гимн "Интернационал". Черчилль и Молотов обошли строй почетного караула. Солдаты в стальных шлемах и полной выкладке стояли не шелохнувшись, лишь поворачивая головы вслед за премьером, который пристально всматривался в их лица, словно хотел удостовериться в их стойкости.
С аэродрома Черчилля доставили в отведенную ему резиденцию в Кунцево. Гарриману был предоставлен особняк на улице Островского. Остальные члены делегации разместились в гостинице "Националь". Черчилля поразили удобства этой виллы, чего он никак не ожидал в осажденной Москве. Ему сразу же приготовили горячую ванну, в которой он долго нежился после длительного и утомительного перелета. В столовой был сервирован изысканный ланч. Вышколенные официанты, разнообразные закуски, красная и черная икра, холодный поросенок, блюда кавказской, русской и французской кухни, вина, крепкие и прохладительные напитки, дорогая сервировка - всего этого лидер тори не рассчитывал встретить в стране большевиков. Он на всякий случай даже захватил с собой из Лондона сандвичи, полагая, что в Кремле живут впроголодь. Позже, сказав об этом Сталину, он признался, что не надеялся на столь обильное угощение, съел в самолете несколько бутербродов, испортив себе аппетит. А Сталин впоследствии, в узком кругу, рассказывал об этом, приговаривая:
- Что за лицемер Черчилль! Хотел меня убедить, будто с такой комплекцией сидит в Лондоне только на сандвичах...
Молотов заметил, что когда весной 1942 года в английской столице Черчилль пригласил его на ланч, то, кроме овсяной каши и ячменного эрзац-кофе, ничего не подавали.
- Все это дешевая игра в демократию, Вячеслав. Он тебя просто дурачил, убежденно сказал Сталин. Он не мог себе представить, чтобы где-то руководители делили тяготы со своим народом.
Черчилль недолго наслаждался прелестями своей резиденции. В тот же вечер состоялась его первая беседа со Сталиным.
"Не бойтесь немцев!"
Вскоре после семи часов машина Черчилля, миновав Красную площадь, въехала через Спасские ворота в Кремль и остановилась у здания Совета Народных Комиссаров под вычурным навесом крыльца, через которое обычно входил в свои апартаменты Сталин. Британского премьера сопровождали Аверелл Гарриман, посол Великобритании в СССР Арчибальд Кларк Керр и переводчик Денлоп. Павлов в качестве официального переводчика с советской стороны встретил всю группу у входа, провел на второй этаж и дальше по коридору в кабинет главы советского правительства. Меня тоже вызвали туда для записи беседы незадолго до прибытия гостей. Мое появление служило своеобразным сигналом о том, что иностранцы явятся с минуты на минуту. Сталин и Молотов прервали беседу, связанную с визитом британского премьера. Я услышал лишь последние слова Сталина:
- Ничего хорошего ждать не приходится.
Он выглядел угрюмым и сосредоточенным. На нем был обычный китель полувоенного покроя, к брюкам, заправленным в кавказские сапоги, давно не прикасался утюг.
Открылась дверь, и в проеме появилась тучная фигура Черчилля. Он на мгновение задержался, огляделся вокруг. Его взгляд скользнул по висевшим на стене портретам прославленных русских полководцев - Александра Невского, Кутузова, Суворова, по увеличенной фотографии Ленина и, наконец, остановился на Сталине, неподвижно застывшем у своего письменного стола и внимательно рассматривавшем заморского гостя. О чем он мог думать в этот, несомненно, исторический момент? Испытывал ли он удовлетворение от того, что к нему в Кремль пожаловал лидер британских тори, никогда не скрывавший неприязни к созданной Сталиным системе?
Разумеется, только чрезвычайные обстоятельства вынудили Черчилля приехать в Москву. До нападения гитлеровской Германии на Советский Союз Великобритания находилась в отчаянном положении. Сам Черчилль допускал возможность оккупации нацистами английских островов, обещая в таком случае продолжение борьбы с территории Канады.
Советско-германский вооруженный конфликт коренным образом изменил обстановку. В Лондоне вздохнули с облегчением. Чем дольше этот конфликт продлится, тем больше у Англии шансов избежать вторжения и в конечном счете оказаться в числе победителей. Но пусть Черчилль не обольщается - так просто русские не гарантируют успех. Ему придется тоже потрудиться и пролить кровь. Если он собирается торговаться о втором фронте, надо ему показать, что это чревато опасностью и для Британии.
Сохраняя суровое выражение лица, Сталин медленно двинулся по ковровой дорожке навстречу Черчиллю. Вяло протянул руку, которую Черчилль энергично потряс.
- Приветствую вас в Москве, господин премьер-министр, - произнес Сталин глухим голосом.
Черчилль, расплывшись в улыбке, заверил, что рад возможности побывать в России и встретиться с ее руководителями. Улыбка премьера мне показалась деланной, плохо скрывающей его нервозность. Нередко приходилось наблюдать подобную реакцию иностранных посетителей при встрече со Сталиным. Несомненно, большинство из них считали его беспощадным, кровавым тираном, осуждали его жестокое, бесчеловечное правление. Но при контакте с ним многие не могли избавиться от некоего своеобразного пиетета. Быть может, ощущение безграничной власти, которой он обладал над миллионами своих подданных, независимо от того, какими методами такая власть была достигнута, создавало вокруг "вождя народов" подобие ореола, вызывавшего помимо воли человека нечто похожее на подобострастие. А может быть, это было непроизвольное проявление страха перед чудовищем. Способность Сталина играть роль любезного хозяина, его умение очаровывать собеседника вызывали готовность искать с ним общий язык.
Сталин предложил всем расположиться за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Сам он занял место с торца. Черчиллю предложил сесть справа от него, Гарриману - слева. Остальные заняли места дальше, по обе стороны стола. После нескольких вежливых вопросов о самочувствии Черчилля, о том, как прошел полет, устраивает ли премьера отведенная ему резиденция, Сталин перешел к делу. Свой угрюмый облик он дополнил не менее мрачными высказываниями о положении на фронте.
- Вести из действующей армии неутешительны, - начал он. - Немцы прилагают огромные усилия для продвижения к Баку и Сталинграду. Нельзя гарантировать, что русские устоят перед их новым натиском. На юге Красная Армия оказалась не в состоянии остановить наступление немцев...
Черчилль, желая, видимо, ободрить собеседника, заметил, что, не обладая достаточными силами в воздухе, немцы вряд ли смогут развернуть новое наступление в районе Воронежа или севернее его.
- Это не так, - возразил Сталин. - Из-за большой протяженности фронта Гитлер вполне в состоянии выделить двадцать дивизий и создать сильный наступательный кулак. Для этого вполне достаточно двадцати дивизий и двух или трех бронетанковых дивизий. Учитывая то, чем располагает сейчас Гитлер, ему нетрудно выделить такие силы. Я вообще не предполагал, что немцы соберут так много войск и танков отовсюду из Европы...
Это уже был прямой намек на отсутствие второго фронта в Европе. Дальше тянуть с заявлением, ради которого он совершил поездку в Москву, Черчилль не мог.
- Полагаю, вы хотели бы, чтобы я перешел к вопросу о втором фронте? спросил британский премьер.
- Это как пожелает премьер-министр, - уклончиво ответил Сталин.
- Я прибыл сюда говорить о реальных вещах самым откровенным образом. Давайте беседовать друг с другом, как друзья. Надеюсь, вы с этим согласны и так же откровенно скажете, что вы в настоящее время считаете правильным.
- Я готов к этому, - заявил Сталин.
Напомнив, что во время недавнего пребывания Молотова в Лондоне и Вашингтоне обсуждался вопрос об открытии второго фронта, Черчилль принялся рассуждать о том, что недостаток войск и десантных средств вынудил американцев и англичан прийти к выводу, что они не в состоянии предпринять операции в сентябре, который является последним месяцем с благоприятной для высадки погодой. Затем премьер стал излагать подробные выкладки, которые должны были подкрепить решение западных союзников.
Сталин все более мрачнел и наконец прервал собеседника вопросом:
- Правильно ли я понял, что второго фронта в этом году не будет?
- А что вы понимаете под вторым фронтом? - спросил Черчилль, явно стараясь оттянуть неприятное объяснение.
- Под вторым фронтом я понимаю вторжение большими силами в Европу в этом году, - не без раздражения ответил Сталин.
- Открыть второй фронт в этом году в Европе англичане не в состоянии. Но они полагают, что второй фронт может быть создан в другом месте. Операция на французском побережье в этом году принесла бы больше вреда, чем пользы, и отрицательно отразилась бы на приготовлениях к операции большого масштаба в 1943 году. Боюсь, что это для вас будет неприятным известием, но должен заявить, что, если бы операция в нынешнем году могла оказать помощь нашему русскому союзнику, мы бы не остановились перед большими потерями, чтобы отвлечь от него силы противника. Однако если бы это предприятие не привело к отвлечению никаких сил, то оно испортило бы перспективы операции в будущем и, следовательно, было бы большой ошибкой...
Черчилль попросил высказать свое мнение Гарримана, который тут же присоединился к позиции премьера. Стало ясно, что от обещания открыть второй фронт в 1942 году отказывается и президент Рузвельт. Медленно выговаривая слова, возможно, даже с нарочито подчеркнутым грузинским акцентом, Сталин произнес:
- У меня другой взгляд на войну. Тот, кто не хочет рисковать, не выигрывает сражений. Англичанам не следует бояться немцев. Они вовсе не сверхчеловеки. Почему вы их так боитесь? Чтобы сделать войска настоящими, им надо пройти через огонь и обстрелы. Пока войска не проверены на войне, никто не может сказать, чего они стоят. Открытие сейчас второго фронта предоставляет случай испытать войска огнем. Именно так я и поступил бы на месте англичан. Не надо только бояться немцев...
Эти замечания Черчилль счел оскорбительными. Дымя сигарой, он в волнении стал говорить о том, что в 1940 году Англия стояла одна перед угрозой гитлеровского вторжения. Тем самым он довольно прозрачно намекнул на то, что тогда Москва поддерживала "дружеские" отношения с Германией. Однако, продолжал британский премьер, англичане не дрогнули, а Гитлер не решился осуществить высадку из-за успешных действий британской авиации.
В графине янтарными блестками переливалась неизменная отцовская настойка на стеблях зубровки. Было и традиционное трио: отец - скрипка, мой школьный товарищ Георг Фибих - виолончель и я - рояль. Когда-то, в середине 30-х годов, казавшихся теперь такими далекими, в теплые летние вечера на тротуаре под цветущими липами у нашего открытого окна останавливались прохожие послушать любительские домашние концерты.
И вот мы снова вместе. Какое душевное тепло, спокойствие! Вспомнили разученный еще в немецкой школе рождественский хорал: "Тихая ночь, святая ночь..."
Мы никогда не были очень близки с отцом. Он днями и вечерами пропадал на службе, а по ночам корпел над чертежами, чтобы подзаработать. Он был виртуозный чертежник и талантливый инженер старой петербургской школы. А я днем работал на заводе, затем занятия на вечернем отделении Политехнического института, в "Интуристе". Выходные дни каждый проводил по-своему. Но в те несколько последних дней 1939 года нас что-то неудержимо тянуло друг к другу. И расставание в первый день нового, 1940 года было очень тяжелым - как будто оба мы предчувствовали, что никогда больше не увидимся...
За время моего отсутствия жизнь в Москве стала заметно труднее. Город выглядел неухоженным, кое-где перед магазинами выстраивались очереди. Из-за наших неудач в войне с Финляндией настроение в столице было подавленное. Самонадеянное намерение Сталина с наскока покончить со строптивыми финнами обернулось кровавой эпопеей и позорным топтанием на месте. Пришлось мобилизовать новые силы, чтобы осуществить прорыв обороны противника. Транспорт был забит военными грузами, и это сразу сказалось на снабжении городов.
Мне предоставили койку в офицерском общежитии на углу Арбата и улицы Веснина. В небольшой комнате нас было четверо. Зато было чисто, тепло и тихо заботами тети Нюси, следившей за порядком. В коридоре стоял титан с кипятком, рядом на столике - все необходимое для заварки чая.
Моими соседями оказались знакомые ребята. Они сразу же ввели меня в курс нелегкой московской жизни.
Переговоры с немцами о новом торговом соглашении близились к завершению. Они проходили в Наркомате внешней торговли. Туда же приезжала и наша группа работников Наркомата военно-морского флота. Шел упорный торг с германской делегацией, возглавлявшейся посланником Шнурре. Одновременно формировался состав советской закупочной комиссии, которая должна была отправиться в Германию для наблюдения за ходом реализации договора и приемки немецких поставок. В комиссию был включен и я, видимо, потому, что уже имел некоторый опыт работы в инженерном отделе Тихоокеанского флота, а главное, владел немецким языком.
11 февраля 1940 г. новое торговое соглашение наконец подписали, и мы вскоре отбыли в Берлин. Закупочную комиссию возглавил член ЦК партии, нарком судостроительной промышленности И. Ф. Тевосян, человек близкий к наркому внешней торговли, члену политбюро А. И. Микояну и даже, как полагали, к самому Сталину.
Предсмертная телеграмма Рузвельта
В последние недели жизни Рузвельта его отношения со Сталиным были омрачены происходившими в Берне переговорами английских и американских представителей с руководителем гестапо в Италии генералом СС Карлом Вольфом. В них участвовал и американский резидент в Швейцарии Аллен Даллес, что придавало им особый характер. Об этих контактах посол США в Москве Гарриман проинформировал Молотова только 12 марта 1945 г., хотя переговоры в Берне велись в середине февраля.
Сталин очень резко реагировал на эти переговоры. Он усмотрел в них нечто похожее на попытку сепаратной сделки западных союзников с немцами за спиной СССР. Требование советского правительства о том, чтобы в переговорах приняли участие представители военного командования Советского Союза, было отклонено.
Поскольку дело приобрело скандальный характер, к нему подключили Рузвельта. 25 марта в Кремль поступило личное послание президента. В нем Рузвельт,
304 з сославшись на обмен письмами по данному вопросу между Гарриманом и Молотовым, убеждал Сталина, что "в результате недоразумения факты, относящиеся к этому делу, не были изложены Вам правильно". Рузвельт завершил свое послание на примирительной ноте: "...надеюсь, что Вы разъясните соответствующим советским должностным лицам желательность и необходимость того, чтобы мы предпринимали быстрые и эффективные действия без какого-либо промедления в целях осуществления капитуляции любых вражеских сил, противостоящих американским войскам на поле боя".
29 марта Сталин сообщал президенту США, что он не только не против, но, наоборот, целиком стоит за капитуляцию немецких армий на том или ином участке фронта. "Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, - продолжал Сталин, - если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт".
У Сталина имелись сведения, что под прикрытием переговоров в Берне гитлеровское командование начало перебрасывать войска из Италии на советско-германский фронт. Дело приняло серьезный оборот. На резкую реакцию Москвы Рузвельт ответил 1 апреля 1945 г. В послании говорилось, что вокруг переговоров с немцами о капитуляции их вооруженных сил в Италии "создалась теперь атмосфера достойных сожаления опасений и недоверия".
Нельзя исключать, что президент Рузвельт мог не знать всех подробностей бернских переговоров и что суть дела от него скрыли. Есть немало данных о различных тайных "инициативах" американских секретных служб. Так, в октябре 1943 года выдававший себя за журналиста американский разведчик Теодор А. Морде встретился в Турции с германским послом фон Папеном и передал ему документ, который должен был стать основой политического соглашения между США, Англией и Германией. В частности, там выражалась готовность признать господствующее положение Германии в "континентальной Европе", включая Польшу, Прибалтику и Украину.
Составители этого документа предлагали осуществить расчленение Советского Союза и передать Германии часть его территорий. За это немцы обещали открыть американцам и англичанам фронт на Западе.
Узнав об этом, Рузвельт запретил дальнейшие зондажи и распорядился отобрать заграничный паспорт у Морде. Однако и после этого тайные контакты американской разведки с вражескими эмиссарами не прекращались.
Последнее послание Рузвельта Сталину по поводу бернского инцидента поступило в Москву 13 апреля 1945 г., то есть на следующий день после кончины президента. В телеграмме отмечалось, что вся эта история "поблекла и отошла в прошлое, не принеся какой-либо пользы... Во всяком случае, не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся".
Этим, оказавшимся предсмертным, посланием Рузвельт подчеркивал важное значение доверительных отношений, элементы которых, несмотря на все сложности, просматривались во взаимоотношениях Рузвельта и Сталина.
Если бы Рузвельт прожил дольше, то, возможно, отношения в послевоенный период сложились бы более благоприятно. Не исключено, что при наличии известной степени доверия между Рузвельтом и Сталиным удалось бы избежать крайностей и опасных конфронтации "холодной войны". Преждевременная смерть Рузвельта и приход в Белый дом Трумэна коренным образом изменили ситуацию, вызвав соответствующую реакцию советской стороны.
Глава шестая
Сталин и Черчилль
Первая встреча Сталина с Черчиллем произошла в весьма неблагоприятной обстановке. Британский премьер прибыл в Москву, чтобы сообщить главе советского правительства об отказе от данного западными союзниками каких-нибудь два месяца назад обещания открыть второй фронт во Франции в 1942 году. Обязательство это было сформулировано в официальном коммюнике, во время визита Молотова в Лондон и Вашингтон в мае - июне 1942 года. "Достигнута договоренность, - гласил опубликованный документ, - в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году".
Для Советского Союза это был очень трудный период. Хотя гитлеровский "блицкриг" не состоялся, а поражение немцев под Москвой в декабре 1941 года показало, что Красная Армия способна наносить захватчикам чувствительные удары, нацистская Германия все еще обладала огромной мощью. Отсутствие второго фронта позволило командованию вермахта сосредоточить на советско-германском фронте к весне 1942 года гигантские силы. На юге германские войска в течение лета стремительно продвигались к Волге и Кавказу. Советские части в кровавых боях вынуждены были отдавать врагу все новые пространства. В Москве опасались нового прорыва фронта гитлеровцами.
Молотов, прибыв в Лондон, задал Черчиллю вопрос: какова будет реакция Британии, если Красная Армия не устоит в 1942 году? Премьер ответил, что в конечном счете объединенная мощь Великобритании и Соединенных Штатов возьмет верх, но добавил: "Британская нация и армия мечтают сразиться с врагом как можно скорее и таким образом оказать помощь доблестной борьбе Советской Армии и народа". Такое заявление можно было интерпретировать как готовность английского правительства отвлечь на себя часть германских дивизий. Подписанный тогда же Молотовым и Иденом Договор между Союзом Советских Социалистических Республик и Соединенным Королевством Великобритании о союзе и войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны представлялся важным обязательством сторон предпринимать совместные действия против общего врага.
Еще больше ободрили Молотова беседы с Рузвельтом в Вашингтоне и твердое обещание президента открыть второй фронт в 1942 году. Забрезжившая наконец надежда на создание второго фронта ободрила фронтовиков и тружеников тыла. Возродилась вера в победу, прибавив новые силы людям, обескураженным бесконечными поражениями и отступлением. Теперь им предстояло испытать новый моральный удар. Черчилль не мог не думать обо всем этом, направляясь в Москву.
Во второй половине дня 12 августа 1942 г. в Центральном аэропорту на Ленинградском проспекте собралась, как обычно в таких случаях, группа советских руководителей во главе с Молотовым. Среди встречавших находился также начальник Генерального штаба Красной Армии маршал Шапошников. Было жарко и безветренно. Все расположились под навесом небольшого здания аэровокзала. В воздухе ощущался аромат разогретой полыни, слышалось жужжание пчел, щебетание птиц. Но эта казавшаяся безмятежной картина не настраивала присутствовавших на беззаботный лад. Шел второй год жестокой войны, которую советский народ вел фактически один против сильного и беспощадного врага. Собравшиеся в аэропорту штатские и военные имели непосредственное отношение к организации отпора гитлеровским захватчикам. Они лучше, чем кто-либо другой, знали, насколько отчаянно обстояли дела, и потому с тем большим напряжением всматривались в небо в ожидании высокого гостя из Великобритании. Зачем ему понадобился столь внезапный визит? Что везет он в своем портфеле?
В небе появилась черная точка. Очерчивая большой полукруг, она быстро увеличивалась и вскоре приняла очертания самолета. Проскользнув над крышами домов, он коснулся бетонной дорожки и, притормозив, съехал на траву. Плавно перекачиваясь, пересек зеленое поде и остановился неподалеку от нас.
Самолет казался необычно грузным, фюзеляж чуть ли не касался земли. Я ожидал, что в борту откроется дверца, но вместо этого из люка в брюхе самолета спустили на траву металлическую лесенку, и по ней сразу же стали спускаться ноги в тяжелых ботинках и изрядно помятых брюках. Ноги как бы присели, дав возможность объемистому туловищу выбраться из кабины. Вот и голова Черчилля. Придерживая рукой шляпу, он настороженно огляделся вокруг, как бы оценивая ситуацию. Нешуточное дело! Он впервые оказался в стране большевиков, которую после Октябрьской революции пытался "задушить в колыбели", против которой организовал интервенцию держав Антанты. Да и нынешняя его миссия не из приятных.
При первой своей встрече со Сталиным ему предстоит объяснить, почему обещанная высадка во Франции не состоится. Дело не в том, что подумает о нем Сталин. Его, отпрыска старинного гордого рода Мальбруков, мало заботит мнение этого сына нищего сапожника, семинариста-недоучки, кровавого диктатора. Советская печать не воспроизвела полностью его, Черчилля, речь по радио в день нападения Германии на Советский Союз. Народ России лишь узнал, что Англия готова поддержать его в борьбе против гитлеровских захватчиков. Но Сталин, конечно же, знает весь текст, включая и пассаж, где говорится, что "нацистский режим не отличим от худших черт коммунизма" и что никто не был более последовательным, чем он, Черчилль, противником коммунизма на протяжении двадцати пяти лет. Черчилль не отказался ни от одного своего слова.
Сталин пропустил все это мимо ушей. Более того, он в первой же своей после гитлеровского вторжения речи, произнесенной 3 июля 1941 г., назвал выступление Черчилля "историческим", заявив, что готовность Великобритании оказать помощь может "вызвать лишь чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза". Впрочем, сам Черчилль тоже считал, и об этом он не раз говорил своим коллегам, что сейчас не время вспоминать о советской системе, о Коминтерне. Надо протянуть руку помощи стране, оказавшейся в беде.
Сталин сумел продержаться в войне более года, Красная Армия, хотя и несет огромные потери, все же перемалывает германскую военную машину. Важно не слишком обескуражить русских. Их сопротивление жизненно необходимо для Британии и Америки. Оно позволяет накопить силы, чтобы в подходящий момент ударить по Гитлеру...
К тому времени как Черчилль выбрался из-под фюзеляжа, перед ним уже стоял Молотов. Они поздоровались как старые знакомые. Нарком представил премьеру маршала Шапошникова. Черчилль тут же пояснил, что не может сейчас познакомить маршала со своими военными экспертами, так как самолет, на котором они вылетели из Тегерана, вынужден был из-за неисправности вернуться обратно, и они, так же как и находившийся в этом самолете постоянный заместитель министра иностранных дел Кадоган, прибудут только завтра. Вместе с Черчиллем находился Гарриман в качестве личного представителя президента Рузвельта. Встречающие знали его по прошлому приезду в Москву. Британский премьер выступил перед микрофоном с хвалой героическому сопротивлению советского народа гитлеровскому вторжению, обещанием поддержки и выражением уверенности, что совместные усилия союзников приведут к полному разгрому нацизма.
Оркестр исполнил гимн Великобритании и советский гимн "Интернационал". Черчилль и Молотов обошли строй почетного караула. Солдаты в стальных шлемах и полной выкладке стояли не шелохнувшись, лишь поворачивая головы вслед за премьером, который пристально всматривался в их лица, словно хотел удостовериться в их стойкости.
С аэродрома Черчилля доставили в отведенную ему резиденцию в Кунцево. Гарриману был предоставлен особняк на улице Островского. Остальные члены делегации разместились в гостинице "Националь". Черчилля поразили удобства этой виллы, чего он никак не ожидал в осажденной Москве. Ему сразу же приготовили горячую ванну, в которой он долго нежился после длительного и утомительного перелета. В столовой был сервирован изысканный ланч. Вышколенные официанты, разнообразные закуски, красная и черная икра, холодный поросенок, блюда кавказской, русской и французской кухни, вина, крепкие и прохладительные напитки, дорогая сервировка - всего этого лидер тори не рассчитывал встретить в стране большевиков. Он на всякий случай даже захватил с собой из Лондона сандвичи, полагая, что в Кремле живут впроголодь. Позже, сказав об этом Сталину, он признался, что не надеялся на столь обильное угощение, съел в самолете несколько бутербродов, испортив себе аппетит. А Сталин впоследствии, в узком кругу, рассказывал об этом, приговаривая:
- Что за лицемер Черчилль! Хотел меня убедить, будто с такой комплекцией сидит в Лондоне только на сандвичах...
Молотов заметил, что когда весной 1942 года в английской столице Черчилль пригласил его на ланч, то, кроме овсяной каши и ячменного эрзац-кофе, ничего не подавали.
- Все это дешевая игра в демократию, Вячеслав. Он тебя просто дурачил, убежденно сказал Сталин. Он не мог себе представить, чтобы где-то руководители делили тяготы со своим народом.
Черчилль недолго наслаждался прелестями своей резиденции. В тот же вечер состоялась его первая беседа со Сталиным.
"Не бойтесь немцев!"
Вскоре после семи часов машина Черчилля, миновав Красную площадь, въехала через Спасские ворота в Кремль и остановилась у здания Совета Народных Комиссаров под вычурным навесом крыльца, через которое обычно входил в свои апартаменты Сталин. Британского премьера сопровождали Аверелл Гарриман, посол Великобритании в СССР Арчибальд Кларк Керр и переводчик Денлоп. Павлов в качестве официального переводчика с советской стороны встретил всю группу у входа, провел на второй этаж и дальше по коридору в кабинет главы советского правительства. Меня тоже вызвали туда для записи беседы незадолго до прибытия гостей. Мое появление служило своеобразным сигналом о том, что иностранцы явятся с минуты на минуту. Сталин и Молотов прервали беседу, связанную с визитом британского премьера. Я услышал лишь последние слова Сталина:
- Ничего хорошего ждать не приходится.
Он выглядел угрюмым и сосредоточенным. На нем был обычный китель полувоенного покроя, к брюкам, заправленным в кавказские сапоги, давно не прикасался утюг.
Открылась дверь, и в проеме появилась тучная фигура Черчилля. Он на мгновение задержался, огляделся вокруг. Его взгляд скользнул по висевшим на стене портретам прославленных русских полководцев - Александра Невского, Кутузова, Суворова, по увеличенной фотографии Ленина и, наконец, остановился на Сталине, неподвижно застывшем у своего письменного стола и внимательно рассматривавшем заморского гостя. О чем он мог думать в этот, несомненно, исторический момент? Испытывал ли он удовлетворение от того, что к нему в Кремль пожаловал лидер британских тори, никогда не скрывавший неприязни к созданной Сталиным системе?
Разумеется, только чрезвычайные обстоятельства вынудили Черчилля приехать в Москву. До нападения гитлеровской Германии на Советский Союз Великобритания находилась в отчаянном положении. Сам Черчилль допускал возможность оккупации нацистами английских островов, обещая в таком случае продолжение борьбы с территории Канады.
Советско-германский вооруженный конфликт коренным образом изменил обстановку. В Лондоне вздохнули с облегчением. Чем дольше этот конфликт продлится, тем больше у Англии шансов избежать вторжения и в конечном счете оказаться в числе победителей. Но пусть Черчилль не обольщается - так просто русские не гарантируют успех. Ему придется тоже потрудиться и пролить кровь. Если он собирается торговаться о втором фронте, надо ему показать, что это чревато опасностью и для Британии.
Сохраняя суровое выражение лица, Сталин медленно двинулся по ковровой дорожке навстречу Черчиллю. Вяло протянул руку, которую Черчилль энергично потряс.
- Приветствую вас в Москве, господин премьер-министр, - произнес Сталин глухим голосом.
Черчилль, расплывшись в улыбке, заверил, что рад возможности побывать в России и встретиться с ее руководителями. Улыбка премьера мне показалась деланной, плохо скрывающей его нервозность. Нередко приходилось наблюдать подобную реакцию иностранных посетителей при встрече со Сталиным. Несомненно, большинство из них считали его беспощадным, кровавым тираном, осуждали его жестокое, бесчеловечное правление. Но при контакте с ним многие не могли избавиться от некоего своеобразного пиетета. Быть может, ощущение безграничной власти, которой он обладал над миллионами своих подданных, независимо от того, какими методами такая власть была достигнута, создавало вокруг "вождя народов" подобие ореола, вызывавшего помимо воли человека нечто похожее на подобострастие. А может быть, это было непроизвольное проявление страха перед чудовищем. Способность Сталина играть роль любезного хозяина, его умение очаровывать собеседника вызывали готовность искать с ним общий язык.
Сталин предложил всем расположиться за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Сам он занял место с торца. Черчиллю предложил сесть справа от него, Гарриману - слева. Остальные заняли места дальше, по обе стороны стола. После нескольких вежливых вопросов о самочувствии Черчилля, о том, как прошел полет, устраивает ли премьера отведенная ему резиденция, Сталин перешел к делу. Свой угрюмый облик он дополнил не менее мрачными высказываниями о положении на фронте.
- Вести из действующей армии неутешительны, - начал он. - Немцы прилагают огромные усилия для продвижения к Баку и Сталинграду. Нельзя гарантировать, что русские устоят перед их новым натиском. На юге Красная Армия оказалась не в состоянии остановить наступление немцев...
Черчилль, желая, видимо, ободрить собеседника, заметил, что, не обладая достаточными силами в воздухе, немцы вряд ли смогут развернуть новое наступление в районе Воронежа или севернее его.
- Это не так, - возразил Сталин. - Из-за большой протяженности фронта Гитлер вполне в состоянии выделить двадцать дивизий и создать сильный наступательный кулак. Для этого вполне достаточно двадцати дивизий и двух или трех бронетанковых дивизий. Учитывая то, чем располагает сейчас Гитлер, ему нетрудно выделить такие силы. Я вообще не предполагал, что немцы соберут так много войск и танков отовсюду из Европы...
Это уже был прямой намек на отсутствие второго фронта в Европе. Дальше тянуть с заявлением, ради которого он совершил поездку в Москву, Черчилль не мог.
- Полагаю, вы хотели бы, чтобы я перешел к вопросу о втором фронте? спросил британский премьер.
- Это как пожелает премьер-министр, - уклончиво ответил Сталин.
- Я прибыл сюда говорить о реальных вещах самым откровенным образом. Давайте беседовать друг с другом, как друзья. Надеюсь, вы с этим согласны и так же откровенно скажете, что вы в настоящее время считаете правильным.
- Я готов к этому, - заявил Сталин.
Напомнив, что во время недавнего пребывания Молотова в Лондоне и Вашингтоне обсуждался вопрос об открытии второго фронта, Черчилль принялся рассуждать о том, что недостаток войск и десантных средств вынудил американцев и англичан прийти к выводу, что они не в состоянии предпринять операции в сентябре, который является последним месяцем с благоприятной для высадки погодой. Затем премьер стал излагать подробные выкладки, которые должны были подкрепить решение западных союзников.
Сталин все более мрачнел и наконец прервал собеседника вопросом:
- Правильно ли я понял, что второго фронта в этом году не будет?
- А что вы понимаете под вторым фронтом? - спросил Черчилль, явно стараясь оттянуть неприятное объяснение.
- Под вторым фронтом я понимаю вторжение большими силами в Европу в этом году, - не без раздражения ответил Сталин.
- Открыть второй фронт в этом году в Европе англичане не в состоянии. Но они полагают, что второй фронт может быть создан в другом месте. Операция на французском побережье в этом году принесла бы больше вреда, чем пользы, и отрицательно отразилась бы на приготовлениях к операции большого масштаба в 1943 году. Боюсь, что это для вас будет неприятным известием, но должен заявить, что, если бы операция в нынешнем году могла оказать помощь нашему русскому союзнику, мы бы не остановились перед большими потерями, чтобы отвлечь от него силы противника. Однако если бы это предприятие не привело к отвлечению никаких сил, то оно испортило бы перспективы операции в будущем и, следовательно, было бы большой ошибкой...
Черчилль попросил высказать свое мнение Гарримана, который тут же присоединился к позиции премьера. Стало ясно, что от обещания открыть второй фронт в 1942 году отказывается и президент Рузвельт. Медленно выговаривая слова, возможно, даже с нарочито подчеркнутым грузинским акцентом, Сталин произнес:
- У меня другой взгляд на войну. Тот, кто не хочет рисковать, не выигрывает сражений. Англичанам не следует бояться немцев. Они вовсе не сверхчеловеки. Почему вы их так боитесь? Чтобы сделать войска настоящими, им надо пройти через огонь и обстрелы. Пока войска не проверены на войне, никто не может сказать, чего они стоят. Открытие сейчас второго фронта предоставляет случай испытать войска огнем. Именно так я и поступил бы на месте англичан. Не надо только бояться немцев...
Эти замечания Черчилль счел оскорбительными. Дымя сигарой, он в волнении стал говорить о том, что в 1940 году Англия стояла одна перед угрозой гитлеровского вторжения. Тем самым он довольно прозрачно намекнул на то, что тогда Москва поддерживала "дружеские" отношения с Германией. Однако, продолжал британский премьер, англичане не дрогнули, а Гитлер не решился осуществить высадку из-за успешных действий британской авиации.