Страница:
Но тирада Черчилля не произвела впечатления на Сталина. Он напомнил, что, хотя тогда Англия действительно одна противостояла. Германии, она бездействовала. Не пришла сразу же на помощь Польше, никак не реагировала на захват Гитлером Норвегии и Дании, активно не вмешалась во время балканской кампании немецких и итальянских фашистов весной 1941 года. Действовала только британская авиация, но этого мало.
Изложенные Черчиллем планы высадки американских и английских войск в Северной Африке несколько смягчили атмосферу. Сталин даже увидел некоторые положительные стороны этой операции. Но все же горечь в связи с отказом от вторжения во Францию доминировала в кремлевской атмосфере почти до самого конца визита Черчилля. Не изменилась она и после банкета, устроенного Сталиным в Екатерининском зале Кремля в честь гостя. Черчилль, сославшись на усталость, отказался от традиционно следовавшего после ужина кинопросмотра, что в кулуарах восприняли как знак натянутых отношений между союзниками. Возможно, что именно это побудило Сталина сделать крутой поворот. Он понимал, что не может ничего изменить, что он не в состоянии заставить Англию и США выполнить обещание о втором фронте и что дальнейшее обострение отношений может иметь лишь отрицательные последствия. Нельзя было не считаться и с тем, что сведения о разладе в стане союзников могут просочиться вовне и будут использованы геббельсовской пропагандой. Раз ничего поделать нельзя, надо идти на примирение, решил Сталин. Придется продемонстрировать перед всем миром единство трех великих держав, показать, что они намерены действовать совместно против общего врага. Да и высадка в Северной Африке, если она произойдет, не может не затруднить положение немцев, а быть может, заставит их оттянуть какие-то части с советского фронта. Словом, нет смысла дальше ссориться с Черчиллем. Этим дела не поправишь.
В квартире Сталина
Обстановка последней встречи двух лидеров 15 августа, накануне вылета Черчилля из Москвы, была прямо-таки дружеская. Сталин излучал любезность и предупредительность, что поначалу ошарашило Черчилля. Но вскоре и он включился в игру в "дружбу" с "хозяином" Кремля. Говорили о многом. Сталин вновь подчеркнул важное значение высадки союзников в Северной Африке, давая понять, что примирился с неизбежным, и заключил эту часть беседы словами:
- Да поможет вам Бог...
- Бог, конечно, на нашей стороне, - согласился Черчилль.
- Ну а дьявол, разумеется, на моей, и объединенными усилиями мы победим врага, - подхватил Сталин, намекая на объявленную некогда Черчиллем готовность заключить союз с дьяволом, если тот будет воевать против Гитлера.
Затем Черчилль напомнил, что предупреждал через посла Криппса Москву о готовившемся нападении Германии на Россию. Сталин никак не реагировал на это, заметив лишь, что всегда ожидал нападения, но полагал, что его удастся оттянуть до весны 1942 года. Не мог же он признаться, что на протокольной записи беседы Вышинского с Кригшсом собственноручно начертал: "Очередная британская провокация".
Поговорили о предвоенном периоде, причем Черчилль согласился, что англо-французская делегация, которая вела в Москве переговоры в 1939 году, была недостаточно представительной и не имела необходимых полномочий заключить серьезное соглашение. Сталин рассказал в общих чертах о поездке Молотова в Берлин, его переговорах с Гитлером и Риббентропом и о том, как во время последней беседы с германским министром иностранных дел в столице рейха была объявлена воздушная тревога.
- Зачем вы тогда бомбили моего Вячеслава? - шутливым тоном спросил Сталин своего гостя.
- Я всегда считал, что никогда не следует упускать счастливую возможность, - в тон ему ответил британский премьер.
Время уже приближалось к полуночи. Рано утром Черчилль должен был отправляться на аэродром. Но Сталин не хотел его отпускать.
- Почему бы нам не зайти в мою кремлевскую квартиру и не выпить по рюмочке? - спросил Сталин.
- Я никогда не отказываюсь от подобных предложений, - согласился Черчилль,
И они тут же отправились по переходам Кремля, вышли в небольшой дворик,, пересекли проезжую часть и оказались в квартире Сталина, которую британский премьер назвал "скромной и умеренной по размерам": столовая, гостиная, кабинет и большая ванная комната. Сталин не сказал гостю, что в прошлом это была квартира Бухарина. Они обменялись жильем после самоубийства жены Сталина Надежды Аллилуевой.
Пригласив Черчилля к себе на квартиру, Сталин оказал ему исключительное внимание. До сих пор ни один иностранный политический деятель не удостоился такого жеста. Сталин, несомненно, хотел этим подчеркнуть, как он, несмотря на происшедшее столкновение из-за второго фронта, дорожит сотрудничеством с Великобританией и тем, что в Лондоне готовы рассматривать Советский Союз равноправным партнером. Чтобы еще больше подчеркнуть свое расположение к высокому английскому гостю и сделать этот вечер поинтимнее, он позвал дочь школьницу Светлану, которая, хлопоча у стола, выполняла роль хозяйки. Через некоторое время появился и Молотов. Взяв на себя функции тамады, он принялся произносить многочисленные тосты.
- Одного не отнимешь у Молотова, - весело заметил Сталин. - Он специалист по проведению застолий, да и сам умеет пить...
На столе появлялись все новые блюда и разнообразные напитки. Черчилль понял, что предстоит обильный долгий ужин.
Среди других тем был затронут и вопрос о коллективизации в Советском Союзе.
- Скажите, - поинтересовался Черчилль, - напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?
- О нет, - ответил "отец народов", - политика коллективизации была ужасной борьбой...
- Я так и думал. Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев...
- Десять миллионов, - воскликнул Сталин, возведя руки. - Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами...
Названная Сталиным цифра репрессированных крестьян в период коллективизации примерно совпадает с той, которая в последнее время упоминалась в советской прессе. Если признать, что около половины изгнанных с насиженных мест после скитаний по стране пошли в колхозы либо на промышленные стройки, то погибли или были ликвидированы около пяти миллионов, что недалеко от шести миллионов, на которых сходится большинство исследований. Надо иметь в виду, что речь идет о наиболее трудолюбивых, умелых и способных землепашцах и скотоводах, имевших крепкие хозяйства, а потому энергично сопротивлявшихся экспроприации, за что и лишены были жизни. Понятно, что, понеся такие огромные потери, наша страна до сих пор не может выбраться из кризиса сельского хозяйства. Деревня, насыщенная тракторами, но лишенная подлинного хозяина земли, не в состоянии прокормить население...
- Что же, они все были кулаками? - спросил Черчилль.
- Да, - ответил Сталин и, немного помолчав, повторил: - Это было ужасно тяжело, но необходимо...
- И что же с ними произошло?
- Да что, - как бы отмахнулся вождь. - Многие из них согласились пойти с нами. Некоторым дали обрабатывать землю в районе Томска или Иркутска и дальше на Севере. Но там они не прижились. Их невзлюбили местные жители. В конце концов их же батраки расправились с ними.
Конечно же, не местные жители и не батраки, а специальные отряды Народного комиссариата внутренних дел ликвидировали несчастных крестьян - жертв насильственной коллективизации. Поверил ли Черчилль сталинской версии? Он ничего ему не возразил. А в своих мемуарах лишь отметил, что, выслушав объяснение Сталина, содрогнулся при мысли о миллионах мужчин, женщин и детей, погибших в леденящих просторах Сибири.
Сталин и Черчилль провели вместе в общей сложности почти семь часов. Только после трех ночи вернулся британский премьер на свою виллу, а в 5.30 утра 16 августа его самолет взмыл в воздух с Центрального московского аэродрома и взял курс на Тегеран.
Визит главы британского правительства закончился на примирительной, даже дружественной ноте. В опубликованном сразу же совместном коммюнике говорилось, что "беседы, происходившие в атмосфере сердечности и полной откровенности, дали возможность еще раз констатировать наличие тесного содружества и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и США в полном соответствии с существующими между ними союзными отношениями". ":? Но все же в Москве остался неприятный осадок в связи с отказом западных держав открыть обещанный в 1942 году второй фронт на севере Франции. Сохранилось и недоверие Сталина к Черчиллю. Оно усилилось после резкого сокращения в 1942 году конвоев с военными поставками для СССР северным маршрутом.
На Тегеранской конференции в ноябре - декабре 1943 года между Сталиным и Черчиллем не ощущалось такой степени доверительности, какая сложилась у советского руководителя с президентом Рузвельтом. Правда, Черчилль предложил вполне устроившую Сталина идею "передвижки" Польши на Запад и установления советско-польской границы по "линии Керзона". Но глава английской делегации отчаянно сопротивлялся принятию решения о высадке союзных войск в Нормандии и всячески агитировал за продвижение через Балканы. Сталин разгадал замысел Черчилля, который не хотел допустить Красную Армию в Восточную Европу. Даже после того как при поддержке Рузвельта советской делегации удалось добиться обязательства о вторжении в Северную Францию, Черчилль попытался втянуть Турцию в войну и тем сорвать достигнутую в Тегеране договоренность.
Расчет британского премьера состоял в том, что после объявления Турцией войны Германии немцы атакуют Стамбул и, возможно, даже захватят его. Тогда союзникам ничего не останется, как срочно принять меры по спасению Турции, и высадка во Франции сама собой сорвется. В то же время развернутся военные действия на Балканах, чего и добивался Черчилль. Однако президент Турции Исмет Иненю, с которым Черчилль встречался по пути домой из Тегерана, не захотел объявлять войну Германии, и балканская авантюра британского премьера окончательно сорвалась.
Серьезные подозрения вызвала у Сталина и позиция английской делегации на конференции в Думбар-тон-Оксе (Вашингтон) летом 1944 года, где разрабатывался устав будущей международной организации безопасности. Англичане, перетянув на свою сторону американцев, выдвинули предложение, чтобы великие державы, они же постоянные члены Совета Безопасности ООН, не голосовали при возникновении споров, их касающихся. Поскольку тогда СССР был единственной некапиталистической державой, можно было
предположить, что за этим кроется попытка навязать Москве неприемлемые для нее решения международной организации. Ведь тогда США и Англия обладали в этой организации абсолютным большинством, которое в любой момент могли противопоставить СССР. Советской стороне удалось отстоять право "вето" в Совете Безопасности, но Сталин, конечно, не забыл о попытке Лондона поставить СССР в уязвимое положение.
Второй визит Черчилля в Москву
В октябре 1944 года, казалось, открылся новый этап в отношениях советского и британского лидеров. Главной темой второго визита Черчилля в Москву была польская проблема. Британский премьер уверял главу советского правительства, что делает все возможное, чтобы убедить польское эмигрантское правительство, нашедшее убежище в Лондоне, принять советские требования. Это могло бы открыть путь к взаимоприемлемой договоренности и к созданию условий, которые позволили бы реорганизованному правительству Польши, готовому установить добрососедские отношения с СССР и признать советско-польскую границу по "линии Керзона", перебраться в Варшаву после ее освобождения Красной Армией. Нельзя с полной уверенностью сказать, что в таком случае развитие в Польше пошло бы по пути Финляндии или Австрии, но нет и оснований исключать подобную возможность. Однако премьер-министр польского эмигрантского правительства Миколайчик, который в дни пребывания Черчилля в Москве также находился в советской столице, не воспользовался предоставившейся возможностью договориться с советским руководством. Был ли британский премьер искренен, заявляя, что настоятельно рекомендовал польским эмигрантским деятелям пойти на соглашение с Москвой, или же он, подобно американцам, в закулисных переговорах советовал Миколайчику не идти на уступки? Представляется, однако, что Сталин тогда был склонен поверить Черчиллю. Во всяком случае, непринужденная атмосфера их тогдашних московских бесед, казалось, излучала взаимное доверие.
Именно в такой атмосфере британский премьер завел разговор на тему, которая до сих пор вызывает различные толкования и споры у историков и журналистов. Тем более важно воспроизвести здесь подробнее то, что произошло 9 октября 1944 г. в кабинете Сталина.
К тому времени Гарриман был уже послом США в Советском Союзе, и Рузвельт поручил ему роль наблюдателя на встрече Черчилля со Сталиным. При этом президент в послании советскому руководителю подчеркнул, что Гарриман не должен принимать участия в переговорах и что Соединенные Штаты не будут считать себя причастными к любым договоренностям, которые могут быть достигнуты на этой встрече. Поэтому Гарриман присутствовал далеко не на всех беседах, хотя британский премьер держал его в курсе происходящего.
На встрече, о которой идет речь, не было не только американского посла, но и английского министра иностранных дел Идена, сопровождавшего премьера в этой поездке. Советский и британский руководители встретились с глазу на глаз в присутствии одних лишь переводчиков.
Черчилль начал с того, что ему представляется важным внести ясность в некоторые вопросы, по которым оба лидера вели друг с другом переписку на протяжении последнего времени.
- Я готов обсуждать любые вопросы, - сказал Сталин.
- Есть две страны, о которых нам надо поговорить, - принялся развивать свою мысль Черчилль. - Одна из них - Греция. Другая - Румыния. Насчет нее у англичан нет особого беспокойства. Другое дело - Греция. Британия должна быть ведущей державой Средиземноморья, и я надеюсь, что маршал Сталин признает за нами решающее слово в Греции, так же как и я готов признать решающее слово маршала Сталина в отношении Румынии.
Сталин отнесся с пониманием к позиции правительства Великобритании, сказав, что у Англии возникла бы серьезная проблема, если бы Средиземное море оказалось не в ее руках. Поэтому он согласен с тем, чтобы Черчилль имел решающее слово в Греции.
- Полагаю, - продолжал британский премьер, - что нам следует выразить эти вещи в дипломатических терминах, избегая формулы о "разделе сфер влияния", поскольку это шокировало бы американцев. Но когда мы с вами придем к взаимопониманию, я сумею объясниться с президентом...
Сталин напомнил о пожелании Рузвельта, чтобы любые решения нынешней встречи считались "предварительными".
- Но ведь у нас с вами, - подхватил премьер, - нет секретов от президента. Я даже приветствую присутствие Гарримана на ряде наших переговоров. Однако это не должно препятствовать нам с вами вести интимные беседы.
- Мне кажется, - понимающе заметил Сталин, - что Соединенные Штаты претендуют на слишком большие права для себя, оставляя Советскому Союзу и Великобритании ограниченные возможности. А ведь у нас с вами есть договор о взаимопомощи...
После этого весьма доверительного и не лишенного подтекста обмена мнениями Черчилль сказал:
- Здесь у меня имеется один грязный документ, содержащий соображения некоторых лиц в Лондоне. - Черчилль извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги. Расправив листок на столе, он пододвинул его Сталину.
Текст не требовал перевода. Все, что было на листке, сводилось к нескольким строкам:
Rumania
Russia - 90 %
The others. - 10%
Greece
Great Britain (in accord with USA) - 90 %
Russia - 10 %
Yugoslavia
50-50 %
Hungary
50-50 %
Bulgaria
Russia - 75 %
The others - 25 %
Сталин внимательно посмотрел на цифры, взял из бронзового стаканчика один из своих любимых толстых двухцветных карандашей и поставил в верхнем углу небольшую синюю галку. Затем, ничего не говоря, отодвинул листок.
Наступила длительная пауза. Первым нарушил молчание Черчилль:
- Не будет ли сочтено слишком циничным, что мы так запросто решили вопросы, затрагивающие судьбы миллионов людей? Давайте лучше сожжем эту бумагу...
- Нет, держите ее у себя, - сказал Сталин.
Черчилль сложил листок и спрятал в карман.
И снова долгое молчание.
По поводу этой немой сцены было написано немало. В Советском Союзе начисто отрицали ее интерпретацию как договоренность о "разделе сфер влияния" в Восточной Европе. В высоких инстанциях указывалось, что "социалистическая держава не могла быть причастна к сомнительным сделкам с империалистической Великобританией", это "противоречило бы основным принципам ленинской внешней политики Советского Союза". Примерно так аргументировал и я в одной из своих публикаций. Возможность докопаться до истины затруднялась недоступностью советских архивных материалов. В выпущенном в 1983 году МИД СССР сборнике документов "Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг." вообще не содержатся записи бесед Сталина с Черчиллем, состоявшихся в октябре 1944 года. Хотя события, последовавшие за этой встречей, свидетельствовали о возможности какой-то негласной договоренности, окончательное суждение было трудно вынести.
Теперь картина проясняется.
Уже из приведенного выше диалога двух лидеров, происходившего перед тем, как Черчилль показал Сталину свой листок, явствует, что оба они склонялись к определению преимущественного влияния сторон в Греции и Румынии. Еще больше высвечивает проблему беседа Молотова с Иденом, происходившая на следующий день. Я на этой беседе не присутствовал. Переводчиком с нашей стороны был Павлов. Ее запись также отсутствует в упомянутом выше сборнике МИД СССР, но она недавно опубликована в западной прессе.
Сославшись на встречу Сталина и Черчилля, Молотов заявил британскому коллеге, что предложение о процентах заслуживает внимания.
- Нельзя ли договориться, - продолжал Молотов, - чтобы не только в отношении Болгарии, но и Венгрии и Югославии соотношение было 75 на 25 процентов?
- Но это гораздо хуже, чем то, о чем шла речь накануне, - возразил Иден.
- Тогда пусть будет 90 и 10 для Болгарии, 50 на 50 для Югославии, а о Венгрии договоримся дополнительно...
- Мы готовы согласиться с вашим предложением о Венгрии, но хотели бы иметь большее влияние в Болгарии.
- Если для Венгрии соотношение будет 75 на 25, то пусть останется такое же соотношение и для Болгарии. Но тогда для Югославии должно быть 60 на 40. Это предел, дальше которого мы не пойдем.
Иден предложил 80 и 20 для Болгарии, но продолжал настаивать на 50 и 50 для Югославии. Молотов, в свою очередь, заявил, что если принять английскую позицию для Югославии, то для Болгарии должно быть 90 и 10. При этом он добавил, что, предлагая 60 и 40 для Югославии, он имеет в виду, что советскую сторону мало интересует побережье и что он хотел бы иметь больше влияния в центре страны. Примечательно, что Греция в этой дискуссии вообще не упоминалась. Следовательно, советская сторона не возражала против первоначального британского предложения.
Иден, утомленный торгом, заявил в конце концов, что его мало волнуют цифры. Он понимает советскую заинтересованность в Болгарии, и Британия готова с этим согласиться. Что же касается Югославии, то независимо от того, договорятся или нет Тито и югославское правительство в Лондоне, важно, чтобы союзники проводили там общую политику.
Во время ужина на даче у Черчилля Иден, докладывая о своей беседе с Молотовым, сказал, что то была "настоящая битва", в которой он не пожертвовал британскими интересами. Похоже, однако, что в принципе была достигнута договоренность о сферах влияния в Восточной Европе.
Проснувшись поздно на следующее утро и продолжая по обыкновению нежиться в постели, Черчилль продиктовал письмо, адресованное Сталину и содержащее изложение договоренности о процентных соотношениях. Чувствуя, видимо, неловкость, что сделка произошла за спиной Рузвельта, он показал набросок письма Гарриману, который зашел к премьеру.
Американский "наблюдатель" решительно возразил
против отправки такого послания, сказав, что президент будет весьма недоволен всем этим делом.
Гарримана можно понять. Ведь в листке Черчилля, с которого все и началось, американская доля намечена довольно туманно, что, конечно, никак не устраивало Вашингтон. Послушавшись Гарримана, Черчилль так и не отправил этого письма, а в совместной телеграмме, которую Сталин и Черчилль за двумя подписями направили президенту Рузвельту, было лишь сказано: "Мы должны рассмотреть вопрос о том, как лучше всего согласовать политику в отношении Балканских стран, включая Венгрию и Турцию".
Что касается Турции, то о ней, видимо, упомянули в связи с обменом мнениями между Сталиным и Черчиллем о режиме проливов. При этом британский премьер благосклонно отнесся к пожеланию советского руководителя пересмотреть этот режим в пользу СССР.
Проблема проливов не давала Сталину покоя. Помня о том, что во время первой мировой войны западные союзники России обещали после победы над вражеской коалицией, в которую входила и Турция, передать царской империи Дарданеллы и Босфор, включая Константинополь, Сталин, уже присоединивший к своей империи Прибалтику, Бессарабию и часть Польши, не переставал мечтать о проливах. Он безрезультатно ставил это требование перед Гитлером, а теперь рассчитывал добиться своего с помощью союзников по антигитлеровской коалиции.
Эти расчеты не оправдались. Проливов Сталин так и не получил.
Последующие события в Греции, где англичане довольно жестоко расправились с отрядами Сопротивления, возглавлявшимися коммунистами, дают основание считать, что достигнутая в Москве договоренность соблюдалась. Сталин остался глух к призывам греческих коммунистов о помощи и спокойно взирал на принимаемые против них Лондоном репрессивные меры. В свою очередь, и Черчилль игнорировал требования Форин офиса энергично реагировать на ситуацию в Румынии, где, по мнению британского дипломатического ведомства, Москва осуществляла грубое давление. В свете московской договоренности понятно также раздражение Сталина, когда позднее западные державы стали вмешиваться в события в Венгрии.
"Сердечное согласие"
Свидетельством того, что Сталина вполне устроила договоренность с Черчиллем, могут служить необычные почести, которые он расточал британскому премьеру в дни его пребывания в советской столице. Сталин не только снова пригласил Черчилля на ужин в свою кремлевскую квартиру, но и вообще вел себя совершенно необычно. Помнится, какая была суета у нас в секретариате Молотова и особенно в английском посольстве на Софийской набережной (затем набережная Мориса Тореза), когда Сталин принял приглашение Черчилля с ним там поужинать. Это казалось невероятным. Ведь "отец народов" до того никогда не посещал иностранные посольства. Вячеслав Михайлович заранее послал меня туда со списком главных гостей, чтобы посольство заготовило пригласительные карточки. С нашей стороны на ужине помимо Сталина были Молотов, Вышинский, Литвинов и Каганович.
Молотов, захвативший с собой нас с Павловым, прибыл раньше других. Мы стояли за спиной Черчилля, приветствовавшего гостей. Почему-то Молотову вздумалось представить и меня. Называя мое имя, он приговаривал:
- Вы о нем еще не слышали? Ничего, скоро услышите...
Что он этим хотел сказать, я так никогда и не узнал. Возможно, меня собирались передвинуть с должности помощника наркома иностранных дел на какой-то более заметный пост или перевести на ответственную дипломатическую работу за рубежом, и он хотел обратить внимание присутствовавших высокопоставленных лиц на молодого, малоизвестного человека, но уже находящегося в окружении Сталина. Так или иначе, ничего подобного со мной не произошло, возможно, из-за докладной записки Берии Сталину, о чем речь пойдет ниже.
Перед тем как подали ужин, официанты разносили напитки, и шла оживленная беседа. Черчилль проталкивался в толпе, обмениваясь с гостями двумя-тремя фразами, и мы с переводчиком премьера Бир-зом следовали за ним. Павлов тем временем оставался рядом со Сталиным и Молотовым, которых окружали английские и американские дипломаты. Подойдя к наркому путей сообщения Кагановичу, премьер-министр поинтересовался, как ему удалось добиться эффективной работы транспортной системы России.
- Если машинист локомотива не выполняет своих обязанностей, я поступаю с ним вот так, - ответил Лазарь Моисеевич, проведя пальцем поперек горла и осклабившись.
Надо признать, в тяжелейший период войны, в условиях бомбежек, острой нехватки подвижного состава, недостатка топлива и квалифицированных кадров железнодорожный транспорт, хотя и со страшным напряжением, все же выдержал испытание. Но думаю, что железнодорожниками тогда владел не только страх, но и понимание своего долга перед фронтом и тылом.
Изложенные Черчиллем планы высадки американских и английских войск в Северной Африке несколько смягчили атмосферу. Сталин даже увидел некоторые положительные стороны этой операции. Но все же горечь в связи с отказом от вторжения во Францию доминировала в кремлевской атмосфере почти до самого конца визита Черчилля. Не изменилась она и после банкета, устроенного Сталиным в Екатерининском зале Кремля в честь гостя. Черчилль, сославшись на усталость, отказался от традиционно следовавшего после ужина кинопросмотра, что в кулуарах восприняли как знак натянутых отношений между союзниками. Возможно, что именно это побудило Сталина сделать крутой поворот. Он понимал, что не может ничего изменить, что он не в состоянии заставить Англию и США выполнить обещание о втором фронте и что дальнейшее обострение отношений может иметь лишь отрицательные последствия. Нельзя было не считаться и с тем, что сведения о разладе в стане союзников могут просочиться вовне и будут использованы геббельсовской пропагандой. Раз ничего поделать нельзя, надо идти на примирение, решил Сталин. Придется продемонстрировать перед всем миром единство трех великих держав, показать, что они намерены действовать совместно против общего врага. Да и высадка в Северной Африке, если она произойдет, не может не затруднить положение немцев, а быть может, заставит их оттянуть какие-то части с советского фронта. Словом, нет смысла дальше ссориться с Черчиллем. Этим дела не поправишь.
В квартире Сталина
Обстановка последней встречи двух лидеров 15 августа, накануне вылета Черчилля из Москвы, была прямо-таки дружеская. Сталин излучал любезность и предупредительность, что поначалу ошарашило Черчилля. Но вскоре и он включился в игру в "дружбу" с "хозяином" Кремля. Говорили о многом. Сталин вновь подчеркнул важное значение высадки союзников в Северной Африке, давая понять, что примирился с неизбежным, и заключил эту часть беседы словами:
- Да поможет вам Бог...
- Бог, конечно, на нашей стороне, - согласился Черчилль.
- Ну а дьявол, разумеется, на моей, и объединенными усилиями мы победим врага, - подхватил Сталин, намекая на объявленную некогда Черчиллем готовность заключить союз с дьяволом, если тот будет воевать против Гитлера.
Затем Черчилль напомнил, что предупреждал через посла Криппса Москву о готовившемся нападении Германии на Россию. Сталин никак не реагировал на это, заметив лишь, что всегда ожидал нападения, но полагал, что его удастся оттянуть до весны 1942 года. Не мог же он признаться, что на протокольной записи беседы Вышинского с Кригшсом собственноручно начертал: "Очередная британская провокация".
Поговорили о предвоенном периоде, причем Черчилль согласился, что англо-французская делегация, которая вела в Москве переговоры в 1939 году, была недостаточно представительной и не имела необходимых полномочий заключить серьезное соглашение. Сталин рассказал в общих чертах о поездке Молотова в Берлин, его переговорах с Гитлером и Риббентропом и о том, как во время последней беседы с германским министром иностранных дел в столице рейха была объявлена воздушная тревога.
- Зачем вы тогда бомбили моего Вячеслава? - шутливым тоном спросил Сталин своего гостя.
- Я всегда считал, что никогда не следует упускать счастливую возможность, - в тон ему ответил британский премьер.
Время уже приближалось к полуночи. Рано утром Черчилль должен был отправляться на аэродром. Но Сталин не хотел его отпускать.
- Почему бы нам не зайти в мою кремлевскую квартиру и не выпить по рюмочке? - спросил Сталин.
- Я никогда не отказываюсь от подобных предложений, - согласился Черчилль,
И они тут же отправились по переходам Кремля, вышли в небольшой дворик,, пересекли проезжую часть и оказались в квартире Сталина, которую британский премьер назвал "скромной и умеренной по размерам": столовая, гостиная, кабинет и большая ванная комната. Сталин не сказал гостю, что в прошлом это была квартира Бухарина. Они обменялись жильем после самоубийства жены Сталина Надежды Аллилуевой.
Пригласив Черчилля к себе на квартиру, Сталин оказал ему исключительное внимание. До сих пор ни один иностранный политический деятель не удостоился такого жеста. Сталин, несомненно, хотел этим подчеркнуть, как он, несмотря на происшедшее столкновение из-за второго фронта, дорожит сотрудничеством с Великобританией и тем, что в Лондоне готовы рассматривать Советский Союз равноправным партнером. Чтобы еще больше подчеркнуть свое расположение к высокому английскому гостю и сделать этот вечер поинтимнее, он позвал дочь школьницу Светлану, которая, хлопоча у стола, выполняла роль хозяйки. Через некоторое время появился и Молотов. Взяв на себя функции тамады, он принялся произносить многочисленные тосты.
- Одного не отнимешь у Молотова, - весело заметил Сталин. - Он специалист по проведению застолий, да и сам умеет пить...
На столе появлялись все новые блюда и разнообразные напитки. Черчилль понял, что предстоит обильный долгий ужин.
Среди других тем был затронут и вопрос о коллективизации в Советском Союзе.
- Скажите, - поинтересовался Черчилль, - напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?
- О нет, - ответил "отец народов", - политика коллективизации была ужасной борьбой...
- Я так и думал. Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев...
- Десять миллионов, - воскликнул Сталин, возведя руки. - Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами...
Названная Сталиным цифра репрессированных крестьян в период коллективизации примерно совпадает с той, которая в последнее время упоминалась в советской прессе. Если признать, что около половины изгнанных с насиженных мест после скитаний по стране пошли в колхозы либо на промышленные стройки, то погибли или были ликвидированы около пяти миллионов, что недалеко от шести миллионов, на которых сходится большинство исследований. Надо иметь в виду, что речь идет о наиболее трудолюбивых, умелых и способных землепашцах и скотоводах, имевших крепкие хозяйства, а потому энергично сопротивлявшихся экспроприации, за что и лишены были жизни. Понятно, что, понеся такие огромные потери, наша страна до сих пор не может выбраться из кризиса сельского хозяйства. Деревня, насыщенная тракторами, но лишенная подлинного хозяина земли, не в состоянии прокормить население...
- Что же, они все были кулаками? - спросил Черчилль.
- Да, - ответил Сталин и, немного помолчав, повторил: - Это было ужасно тяжело, но необходимо...
- И что же с ними произошло?
- Да что, - как бы отмахнулся вождь. - Многие из них согласились пойти с нами. Некоторым дали обрабатывать землю в районе Томска или Иркутска и дальше на Севере. Но там они не прижились. Их невзлюбили местные жители. В конце концов их же батраки расправились с ними.
Конечно же, не местные жители и не батраки, а специальные отряды Народного комиссариата внутренних дел ликвидировали несчастных крестьян - жертв насильственной коллективизации. Поверил ли Черчилль сталинской версии? Он ничего ему не возразил. А в своих мемуарах лишь отметил, что, выслушав объяснение Сталина, содрогнулся при мысли о миллионах мужчин, женщин и детей, погибших в леденящих просторах Сибири.
Сталин и Черчилль провели вместе в общей сложности почти семь часов. Только после трех ночи вернулся британский премьер на свою виллу, а в 5.30 утра 16 августа его самолет взмыл в воздух с Центрального московского аэродрома и взял курс на Тегеран.
Визит главы британского правительства закончился на примирительной, даже дружественной ноте. В опубликованном сразу же совместном коммюнике говорилось, что "беседы, происходившие в атмосфере сердечности и полной откровенности, дали возможность еще раз констатировать наличие тесного содружества и взаимопонимания между Советским Союзом, Великобританией и США в полном соответствии с существующими между ними союзными отношениями". ":? Но все же в Москве остался неприятный осадок в связи с отказом западных держав открыть обещанный в 1942 году второй фронт на севере Франции. Сохранилось и недоверие Сталина к Черчиллю. Оно усилилось после резкого сокращения в 1942 году конвоев с военными поставками для СССР северным маршрутом.
На Тегеранской конференции в ноябре - декабре 1943 года между Сталиным и Черчиллем не ощущалось такой степени доверительности, какая сложилась у советского руководителя с президентом Рузвельтом. Правда, Черчилль предложил вполне устроившую Сталина идею "передвижки" Польши на Запад и установления советско-польской границы по "линии Керзона". Но глава английской делегации отчаянно сопротивлялся принятию решения о высадке союзных войск в Нормандии и всячески агитировал за продвижение через Балканы. Сталин разгадал замысел Черчилля, который не хотел допустить Красную Армию в Восточную Европу. Даже после того как при поддержке Рузвельта советской делегации удалось добиться обязательства о вторжении в Северную Францию, Черчилль попытался втянуть Турцию в войну и тем сорвать достигнутую в Тегеране договоренность.
Расчет британского премьера состоял в том, что после объявления Турцией войны Германии немцы атакуют Стамбул и, возможно, даже захватят его. Тогда союзникам ничего не останется, как срочно принять меры по спасению Турции, и высадка во Франции сама собой сорвется. В то же время развернутся военные действия на Балканах, чего и добивался Черчилль. Однако президент Турции Исмет Иненю, с которым Черчилль встречался по пути домой из Тегерана, не захотел объявлять войну Германии, и балканская авантюра британского премьера окончательно сорвалась.
Серьезные подозрения вызвала у Сталина и позиция английской делегации на конференции в Думбар-тон-Оксе (Вашингтон) летом 1944 года, где разрабатывался устав будущей международной организации безопасности. Англичане, перетянув на свою сторону американцев, выдвинули предложение, чтобы великие державы, они же постоянные члены Совета Безопасности ООН, не голосовали при возникновении споров, их касающихся. Поскольку тогда СССР был единственной некапиталистической державой, можно было
предположить, что за этим кроется попытка навязать Москве неприемлемые для нее решения международной организации. Ведь тогда США и Англия обладали в этой организации абсолютным большинством, которое в любой момент могли противопоставить СССР. Советской стороне удалось отстоять право "вето" в Совете Безопасности, но Сталин, конечно, не забыл о попытке Лондона поставить СССР в уязвимое положение.
Второй визит Черчилля в Москву
В октябре 1944 года, казалось, открылся новый этап в отношениях советского и британского лидеров. Главной темой второго визита Черчилля в Москву была польская проблема. Британский премьер уверял главу советского правительства, что делает все возможное, чтобы убедить польское эмигрантское правительство, нашедшее убежище в Лондоне, принять советские требования. Это могло бы открыть путь к взаимоприемлемой договоренности и к созданию условий, которые позволили бы реорганизованному правительству Польши, готовому установить добрососедские отношения с СССР и признать советско-польскую границу по "линии Керзона", перебраться в Варшаву после ее освобождения Красной Армией. Нельзя с полной уверенностью сказать, что в таком случае развитие в Польше пошло бы по пути Финляндии или Австрии, но нет и оснований исключать подобную возможность. Однако премьер-министр польского эмигрантского правительства Миколайчик, который в дни пребывания Черчилля в Москве также находился в советской столице, не воспользовался предоставившейся возможностью договориться с советским руководством. Был ли британский премьер искренен, заявляя, что настоятельно рекомендовал польским эмигрантским деятелям пойти на соглашение с Москвой, или же он, подобно американцам, в закулисных переговорах советовал Миколайчику не идти на уступки? Представляется, однако, что Сталин тогда был склонен поверить Черчиллю. Во всяком случае, непринужденная атмосфера их тогдашних московских бесед, казалось, излучала взаимное доверие.
Именно в такой атмосфере британский премьер завел разговор на тему, которая до сих пор вызывает различные толкования и споры у историков и журналистов. Тем более важно воспроизвести здесь подробнее то, что произошло 9 октября 1944 г. в кабинете Сталина.
К тому времени Гарриман был уже послом США в Советском Союзе, и Рузвельт поручил ему роль наблюдателя на встрече Черчилля со Сталиным. При этом президент в послании советскому руководителю подчеркнул, что Гарриман не должен принимать участия в переговорах и что Соединенные Штаты не будут считать себя причастными к любым договоренностям, которые могут быть достигнуты на этой встрече. Поэтому Гарриман присутствовал далеко не на всех беседах, хотя британский премьер держал его в курсе происходящего.
На встрече, о которой идет речь, не было не только американского посла, но и английского министра иностранных дел Идена, сопровождавшего премьера в этой поездке. Советский и британский руководители встретились с глазу на глаз в присутствии одних лишь переводчиков.
Черчилль начал с того, что ему представляется важным внести ясность в некоторые вопросы, по которым оба лидера вели друг с другом переписку на протяжении последнего времени.
- Я готов обсуждать любые вопросы, - сказал Сталин.
- Есть две страны, о которых нам надо поговорить, - принялся развивать свою мысль Черчилль. - Одна из них - Греция. Другая - Румыния. Насчет нее у англичан нет особого беспокойства. Другое дело - Греция. Британия должна быть ведущей державой Средиземноморья, и я надеюсь, что маршал Сталин признает за нами решающее слово в Греции, так же как и я готов признать решающее слово маршала Сталина в отношении Румынии.
Сталин отнесся с пониманием к позиции правительства Великобритании, сказав, что у Англии возникла бы серьезная проблема, если бы Средиземное море оказалось не в ее руках. Поэтому он согласен с тем, чтобы Черчилль имел решающее слово в Греции.
- Полагаю, - продолжал британский премьер, - что нам следует выразить эти вещи в дипломатических терминах, избегая формулы о "разделе сфер влияния", поскольку это шокировало бы американцев. Но когда мы с вами придем к взаимопониманию, я сумею объясниться с президентом...
Сталин напомнил о пожелании Рузвельта, чтобы любые решения нынешней встречи считались "предварительными".
- Но ведь у нас с вами, - подхватил премьер, - нет секретов от президента. Я даже приветствую присутствие Гарримана на ряде наших переговоров. Однако это не должно препятствовать нам с вами вести интимные беседы.
- Мне кажется, - понимающе заметил Сталин, - что Соединенные Штаты претендуют на слишком большие права для себя, оставляя Советскому Союзу и Великобритании ограниченные возможности. А ведь у нас с вами есть договор о взаимопомощи...
После этого весьма доверительного и не лишенного подтекста обмена мнениями Черчилль сказал:
- Здесь у меня имеется один грязный документ, содержащий соображения некоторых лиц в Лондоне. - Черчилль извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги. Расправив листок на столе, он пододвинул его Сталину.
Текст не требовал перевода. Все, что было на листке, сводилось к нескольким строкам:
Rumania
Russia - 90 %
The others. - 10%
Greece
Great Britain (in accord with USA) - 90 %
Russia - 10 %
Yugoslavia
50-50 %
Hungary
50-50 %
Bulgaria
Russia - 75 %
The others - 25 %
Сталин внимательно посмотрел на цифры, взял из бронзового стаканчика один из своих любимых толстых двухцветных карандашей и поставил в верхнем углу небольшую синюю галку. Затем, ничего не говоря, отодвинул листок.
Наступила длительная пауза. Первым нарушил молчание Черчилль:
- Не будет ли сочтено слишком циничным, что мы так запросто решили вопросы, затрагивающие судьбы миллионов людей? Давайте лучше сожжем эту бумагу...
- Нет, держите ее у себя, - сказал Сталин.
Черчилль сложил листок и спрятал в карман.
И снова долгое молчание.
По поводу этой немой сцены было написано немало. В Советском Союзе начисто отрицали ее интерпретацию как договоренность о "разделе сфер влияния" в Восточной Европе. В высоких инстанциях указывалось, что "социалистическая держава не могла быть причастна к сомнительным сделкам с империалистической Великобританией", это "противоречило бы основным принципам ленинской внешней политики Советского Союза". Примерно так аргументировал и я в одной из своих публикаций. Возможность докопаться до истины затруднялась недоступностью советских архивных материалов. В выпущенном в 1983 году МИД СССР сборнике документов "Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 -1945 гг." вообще не содержатся записи бесед Сталина с Черчиллем, состоявшихся в октябре 1944 года. Хотя события, последовавшие за этой встречей, свидетельствовали о возможности какой-то негласной договоренности, окончательное суждение было трудно вынести.
Теперь картина проясняется.
Уже из приведенного выше диалога двух лидеров, происходившего перед тем, как Черчилль показал Сталину свой листок, явствует, что оба они склонялись к определению преимущественного влияния сторон в Греции и Румынии. Еще больше высвечивает проблему беседа Молотова с Иденом, происходившая на следующий день. Я на этой беседе не присутствовал. Переводчиком с нашей стороны был Павлов. Ее запись также отсутствует в упомянутом выше сборнике МИД СССР, но она недавно опубликована в западной прессе.
Сославшись на встречу Сталина и Черчилля, Молотов заявил британскому коллеге, что предложение о процентах заслуживает внимания.
- Нельзя ли договориться, - продолжал Молотов, - чтобы не только в отношении Болгарии, но и Венгрии и Югославии соотношение было 75 на 25 процентов?
- Но это гораздо хуже, чем то, о чем шла речь накануне, - возразил Иден.
- Тогда пусть будет 90 и 10 для Болгарии, 50 на 50 для Югославии, а о Венгрии договоримся дополнительно...
- Мы готовы согласиться с вашим предложением о Венгрии, но хотели бы иметь большее влияние в Болгарии.
- Если для Венгрии соотношение будет 75 на 25, то пусть останется такое же соотношение и для Болгарии. Но тогда для Югославии должно быть 60 на 40. Это предел, дальше которого мы не пойдем.
Иден предложил 80 и 20 для Болгарии, но продолжал настаивать на 50 и 50 для Югославии. Молотов, в свою очередь, заявил, что если принять английскую позицию для Югославии, то для Болгарии должно быть 90 и 10. При этом он добавил, что, предлагая 60 и 40 для Югославии, он имеет в виду, что советскую сторону мало интересует побережье и что он хотел бы иметь больше влияния в центре страны. Примечательно, что Греция в этой дискуссии вообще не упоминалась. Следовательно, советская сторона не возражала против первоначального британского предложения.
Иден, утомленный торгом, заявил в конце концов, что его мало волнуют цифры. Он понимает советскую заинтересованность в Болгарии, и Британия готова с этим согласиться. Что же касается Югославии, то независимо от того, договорятся или нет Тито и югославское правительство в Лондоне, важно, чтобы союзники проводили там общую политику.
Во время ужина на даче у Черчилля Иден, докладывая о своей беседе с Молотовым, сказал, что то была "настоящая битва", в которой он не пожертвовал британскими интересами. Похоже, однако, что в принципе была достигнута договоренность о сферах влияния в Восточной Европе.
Проснувшись поздно на следующее утро и продолжая по обыкновению нежиться в постели, Черчилль продиктовал письмо, адресованное Сталину и содержащее изложение договоренности о процентных соотношениях. Чувствуя, видимо, неловкость, что сделка произошла за спиной Рузвельта, он показал набросок письма Гарриману, который зашел к премьеру.
Американский "наблюдатель" решительно возразил
против отправки такого послания, сказав, что президент будет весьма недоволен всем этим делом.
Гарримана можно понять. Ведь в листке Черчилля, с которого все и началось, американская доля намечена довольно туманно, что, конечно, никак не устраивало Вашингтон. Послушавшись Гарримана, Черчилль так и не отправил этого письма, а в совместной телеграмме, которую Сталин и Черчилль за двумя подписями направили президенту Рузвельту, было лишь сказано: "Мы должны рассмотреть вопрос о том, как лучше всего согласовать политику в отношении Балканских стран, включая Венгрию и Турцию".
Что касается Турции, то о ней, видимо, упомянули в связи с обменом мнениями между Сталиным и Черчиллем о режиме проливов. При этом британский премьер благосклонно отнесся к пожеланию советского руководителя пересмотреть этот режим в пользу СССР.
Проблема проливов не давала Сталину покоя. Помня о том, что во время первой мировой войны западные союзники России обещали после победы над вражеской коалицией, в которую входила и Турция, передать царской империи Дарданеллы и Босфор, включая Константинополь, Сталин, уже присоединивший к своей империи Прибалтику, Бессарабию и часть Польши, не переставал мечтать о проливах. Он безрезультатно ставил это требование перед Гитлером, а теперь рассчитывал добиться своего с помощью союзников по антигитлеровской коалиции.
Эти расчеты не оправдались. Проливов Сталин так и не получил.
Последующие события в Греции, где англичане довольно жестоко расправились с отрядами Сопротивления, возглавлявшимися коммунистами, дают основание считать, что достигнутая в Москве договоренность соблюдалась. Сталин остался глух к призывам греческих коммунистов о помощи и спокойно взирал на принимаемые против них Лондоном репрессивные меры. В свою очередь, и Черчилль игнорировал требования Форин офиса энергично реагировать на ситуацию в Румынии, где, по мнению британского дипломатического ведомства, Москва осуществляла грубое давление. В свете московской договоренности понятно также раздражение Сталина, когда позднее западные державы стали вмешиваться в события в Венгрии.
"Сердечное согласие"
Свидетельством того, что Сталина вполне устроила договоренность с Черчиллем, могут служить необычные почести, которые он расточал британскому премьеру в дни его пребывания в советской столице. Сталин не только снова пригласил Черчилля на ужин в свою кремлевскую квартиру, но и вообще вел себя совершенно необычно. Помнится, какая была суета у нас в секретариате Молотова и особенно в английском посольстве на Софийской набережной (затем набережная Мориса Тореза), когда Сталин принял приглашение Черчилля с ним там поужинать. Это казалось невероятным. Ведь "отец народов" до того никогда не посещал иностранные посольства. Вячеслав Михайлович заранее послал меня туда со списком главных гостей, чтобы посольство заготовило пригласительные карточки. С нашей стороны на ужине помимо Сталина были Молотов, Вышинский, Литвинов и Каганович.
Молотов, захвативший с собой нас с Павловым, прибыл раньше других. Мы стояли за спиной Черчилля, приветствовавшего гостей. Почему-то Молотову вздумалось представить и меня. Называя мое имя, он приговаривал:
- Вы о нем еще не слышали? Ничего, скоро услышите...
Что он этим хотел сказать, я так никогда и не узнал. Возможно, меня собирались передвинуть с должности помощника наркома иностранных дел на какой-то более заметный пост или перевести на ответственную дипломатическую работу за рубежом, и он хотел обратить внимание присутствовавших высокопоставленных лиц на молодого, малоизвестного человека, но уже находящегося в окружении Сталина. Так или иначе, ничего подобного со мной не произошло, возможно, из-за докладной записки Берии Сталину, о чем речь пойдет ниже.
Перед тем как подали ужин, официанты разносили напитки, и шла оживленная беседа. Черчилль проталкивался в толпе, обмениваясь с гостями двумя-тремя фразами, и мы с переводчиком премьера Бир-зом следовали за ним. Павлов тем временем оставался рядом со Сталиным и Молотовым, которых окружали английские и американские дипломаты. Подойдя к наркому путей сообщения Кагановичу, премьер-министр поинтересовался, как ему удалось добиться эффективной работы транспортной системы России.
- Если машинист локомотива не выполняет своих обязанностей, я поступаю с ним вот так, - ответил Лазарь Моисеевич, проведя пальцем поперек горла и осклабившись.
Надо признать, в тяжелейший период войны, в условиях бомбежек, острой нехватки подвижного состава, недостатка топлива и квалифицированных кадров железнодорожный транспорт, хотя и со страшным напряжением, все же выдержал испытание. Но думаю, что железнодорожниками тогда владел не только страх, но и понимание своего долга перед фронтом и тылом.