Бережков Валентин Михайлович. Как я стал переводчиком Сталина

   - Большое спасибо, - просто сказала она, взяв чашку.
   Я представился, назвав только имя.
   - Мальвина, - послышалось в ответ.
   Поговорили о красотах Рейна, о ранней весне. Я снова вернулся к окну в проходе. Через некоторое время Мальвина присоединилась ко мне. Очень удивилась, узнав, что мы - русские и приехали на завод Круппа. Ее отец тоже работал у Круппа, но сейчас призван в армию. Его часть на границе с Францией, и она едет его навестить.
   - А мы с приятелем решили совершить на праздники прогулку по Рейну, пояснил я.
   - Очень люблю эти места, - сказала Мальвина. - Мы все здесь исходили пешком, когда я еще училась в школе. Откуда вы так хорошо знаете немецкий?
   Я рассказал, что посещал немецкую школу на Украине.
   - Неужели в России есть немецкие школы? - удивилась она.
   - Были, когда я учился...
   Я знал, что нашу школу закрыли, а ее основателя и директора Фридриха Фибиха* сослали в Сибирь как "шпиона" и "врага народа". Но этого я ей не сказал.
   Мы снова обогнали эшелон с танками и войсками.
   - Очень опасаюсь за отца. У него слабое здоровье. Но кто обращает на это внимание! Им нужно побольше солдат. Всю зиму и весну мы надеялись, что после Польши война закончится и отца отпустят. Но теперь видно, что это надолго. С моей специальностью медсестры тоже не избежать фронта.
   Начало темнеть, в купе зажегся свет, Селецкий приглашал нас жестами к себе. Но что-то удерживало нас в полутемном проходе. Мы говорили и говорили обо всем и ни о чем. Нам просто было приятно общение друг с другом. По радио объявили следующую станцию - Рюдесгейм.
   - Здесь мы выходим, - сказал я. И сразу стало холодно и неуютно.
   - Жаль, - коротко ответила Мальвина. Не думая, что это возможно, я как-то машинально произнес:
   - Почему бы и вам не сойти здесь вместе с нами? Она немного помолчала, потом пристально взглянула на меня:
   - А почему бы и нет? Я могла бы продолжить свою поездку завтра утром.
   Ее ответ меня ошеломил. Но отступать было некуда.
   Она спокойно вошла в купе, взяла сумку и плащ и вернулась в проход.
   Войдя в купе и потянувшись за чемоданчиком, я шепнул Селецкому:
   - Она выходит вместе с нами...
   - Этого еще недоставало, - незлобиво проворчал он.
   Я пожал плечами.
   Вечер был чудесный. Луна еще не взошла, но уже серебрила небо призрачным сиянием. Мы шли по тихой улочке в поисках жилья. Почти на каждой калитке висела табличка: "Сдаются комнаты".
   Остановились у дома с двумя рядами окон в высокой крыше. Хозяйка показала нам в верхней мансарде три комнаты, которые нас вполне устроили. Она же приготовила ужин - яичницу и бутылку рейнского. Пожелав друг другу приятных сновидений, мы разошлись по своим спальням. С Мальвиной мы ни о чем не уговаривались, но я оставил дверь незапертой. Ночью она пришла ко мне. Она, конечно, понятия не имела о профсоюзе и его канонах...
   Луна поднялась над рекой, обозначив в небе резкие силуэты рыцарских замков. Тихая ночь, ночь перед бурей, которая, быть может, унесла в небытие и медсестру Мальвину, и ее отца-солдата.
   Утром, выпив наскоро по чашке кофе со свежими булочками, мы проводили Мальвину на вокзал.
   Прощание, взмах платочка из вагона - и поезд скрылся за поворотом.
   Мы с Селецким отправились пешком по левому берегу Рейна. Погода стояла солнечная и теплая, а к полудню и вовсе стало жарко. Кругом зеленели виноградники. Почти через каждый километр попадались подвальчики, где крестьяне угощали холодным домашним вином. Сновали по Рейну пароходики и баржи, а на холмах мрачно высились старые крепости. Но было и немало хорошо сохранившихся замков, некоторые из них - частные музеи. Зайдя в такой музей, как бы оказываешься в средневековье. Столетия, кажется, не коснулись ни одного предмета. Осмотрели мы и стальную громаду статуи "Германия" - чудовищной, огромной валькирии с угрожающим мечом. Вот уж поистине памятник торжествующему милитаризму! Пообедали в небольшом ресторанчике на склоне холма и, немного передохнув, продолжили путь. К вечеру добрались до Бад-Годесберга.
   Намечая свой маршрут, мы решили здесь переночевать и послали телеграмму в гостиницу "Дрезен". Она нас привлекла тем, что в ней в сентябре 1938 года, незадолго до мюнхенской сделки, состоялась встреча Гитлера с британским премьером Чемберленом. Площадка перед отелем оказалась забитой автомашинами. Из открытых окон доносился шум нестройных голосов.
   Войдя в вестибюль, мы увидели множество эсэсовцев. Подошли к стойке, назвали себя. Сверившись с гроссбухом, портье вежливо сказал, что ждет нас, и выдал регистрационные карточки. Мы принялись их заполнять, положив на стойку паспорта. Вдруг за моей спиной вырос какой-то эсэсовский чин.
   - Кто такие? - грубо спросил он. Портье с растерянным видом протянул эсэсовцу наши паспорта.
   - Им здесь нечего делать, - рявкнул эсэсовец. - Пусть убираются!..
   Обернувшись к нему, я спокойно сказал:
   - Могли бы быть повежливее. Вы, кажется, забыли, что между нашими странами существуют нормальные отношения...
   Короткая шея эсэсовца налилась кровью. Он, казалось, готов был броситься на меня с кулаками. Однако сдержался и прошипел:
   - Вы скоро узнаете, какие у нас отношения, мы вам еще покажем...
   Резко повернувшись на каблуках, он зашагал прочь.
   Портье извиняющимся тоном принялся объяснять, что сейчас в Бад-Годесберге происходит слет какой-то эсэсовской части, гостиница переполнена, и он сожалеет, что вышло недоразумение. Впрочем, он тут же дал нам адрес расположенного неподалеку частного дома, где сдаются комнаты. Там мы и переночевали.
   Позавтракав утром в соседнем кафе, отправились бродить по холмистым берегам Рейна. По пути нам несколько раз встречались молодые офицеры на породистых, ухоженных лошадях в безукоризненно сшитой униформе, в кокетливо надетых фуражках и замшевых перчатках. Они гарцевали, соревнуясь в ловкости друг с другом, радостные и беззаботные. Видно было, что из-за вынужденного безделья на протяжении более чем полугода их энергия переливается через край. В отеле "Петерсберг", где мы обедали, тоже встретили немало таких же веселых молодых офицеров. Их сопровождали девушки в модных тогда цветастых платьях, что делало круглые столы, которые они занимали, похожими на пестрые клумбы. Никто из них, видимо, не задумывался о том, что их ждет впереди. Они еще находились во власти романтики молниеносных походов. А шестилетняя кровавая война только начиналась.
   С террасы ресторана открывался замечательный вид на реку, на скрывавшийся в туманной дымке ничем особым тогда не примечательный маленький городок Бонн. Мы спускались по извилистой тропинке, окруженные спокойным зеленым полумраком.
   Внезапно тишину и торжественность леса нарушили громкие выкрики: к нам приближалась ватага солдат вермахта. Их сопровождали две девицы. Все - пьяные вдрызг. Один из солдат на ходу пил из бутылки, пиво лилось по подбородку и гимнастерке. Девица тыкала ему в грудь пальцем и глупо хохотала. Мы посторонились.
   Селецкий, посмотрев им вслед, мрачно произнес:
   - Неужели такая пьяная банда когда-нибудь ворвется в нашу страну?..
   Мы не подозревали, что это "когда-нибудь" окажется столь близко.
   Вилла "Хюгель"
   После проведенного Тевосяном совещания администрация крупповского завода несколько раздвинула площадку, на которой мы работали: брезентовые полотнища перевесили подальше. Разговор же о задержке комплектующих узлов орудийной башни состоялся у Тевосяна в поместье семьи Крупна - на вилле "X га-гель".
   В назначенный час нас ждали у подъезда гостиницы "Эсснер Хоф" два черных "мерседеса" с флажками на крыльях. Одетые в черную форму, в фуражках с лакированным козырьком, водители распахнули дверцы с подчеркнутой вежливостью. Мы с Тевосяном разместились в первой машине, Устинов и Селецкий - во второй.
   Выехав за черту города, мы вскоре оказались на довольно узкой дороге, которая, петляя по холмистой местности, привела к усадьбе главы фирмы. У входа во дворец застыли лакеи в расшитых золотом ливреях.
   По мраморным ступенькам мы поднялись в просторный холл, где нам навстречу вышел худощавый старик с пергаментным лицом и жестким взглядом. Это и был Густав Крупп фон Болен унд Хальбах - пушечный король Германии. В прошлом он считался противником Гитлера и до его назначения рейхсканцлером в 1933 году даже предостерегал Гинденбурга против "такой глупости". Но позже, увидев, какие барыши несет ему гитлеровская программа перевооружения Германии, перешел на сторону нацистов и стал одним из вдохновенных сторонников фюрера. Гитлер же, очень нуждавшийся в поддержке промышленников, осыпал Густава Крупна почестями и даже присвоил ему звание Героя труда.
   Поздоровавшись с советскими гостями, Крупп взял Тевосяна под локоть и повел в большую, ярко освещенную залу. Мы последовали за ними и оказались в роскошном помещении со старинными гобеленами во всю стену, с картинами в золоченых рамах, высокими горками с фарфором и бронзой. Тут уже было немало гостей - руководители фирмы "Крупп", военные, в том числе несколько генералов, чины СС.
   Хозяин представил нас собравшейся публике, пояснив, что министр Тевосян занимает высокое положение в партийной иерархии Москвы и к тому же сам является металлургом, проходившим в свое время практику в Германии, в том числе и на заводах фирмы "Крупп". В ответ послышались редкие аплодисменты.
   Появились лакеи с подносами, уставленными бокалами с шампанским. Густав Крупп поднял тост за "сотрудничество между Германией и Россией", не преминув упомянуть, что новые отношения двух стран приносят заметную выгоду и его фирме. Тост вызвал оживление и благожелательный смешок в зале. Затем несколько приветственных слов произнес Тевосян, закончив здравицей в честь советско-германского сотрудничества.
   Всех пригласили в соседнюю залу, где на длинных столах были расставлены всевозможные закуски и сладости. Публика заметно оживилась, стало шумно и жарко. Через некоторое время я заметил, что к Тевосяну подошел хозяин дома. Я сразу же поспешил к ним. Густав Крупп предложил советскому гостю пройти в соседний кабинет, где будет тише и спокойнее.
   Это было небольшое, слабо освещенное помещение с глубокими креслами, обитыми темно-бордовой кожей. Стены, отделанные дубовыми панелями, тускло поблескивали, отражая пламя камина. На низком столике сверкали серебряные кофейные приборы, сахарницы и молочники. Тут же несколько хрустальных граненых графинов с напитками.
   - Надеюсь, ваши коллеги довольны сотрудничеством с нашей фирмой? поинтересовался Густав Крупп, когда мы разместились вокруг столика. Он, конечно, не мог не знать о нашем недовольстве, но решил начать разговор в мажорной тональности.
   Тевосян также не сразу перешел к претензиям.
   - Мы высоко ценим, - сказал он, - совместную работу с такой прославленной фирмой, как ваша. Это целое понятие - эффективность, качество, современная техника. Для нас очень важны и системы, которые мы у вас закупаем. - Тевосян отхлебнул кофе и испытующе посмотрел на собеседника.
   После некоторой паузы Крупп заметил, что такое сотрудничество - дело новое и, как во всем новом, могут быть трения и сложности.
   Тевосян улыбнулся, он был доволен, что хозяин фирмы первым заговорил о трудностях.
   - Вы правы, - подхватил нарком. - Трудности и трения в таком деле неизбежны. Но существуют определенные договоренности, есть график поставок, который обе стороны должны соблюдать.
   - Что вы имеете в виду? - в голосе Круппа послышалась жесткость.
   - Крейсер "Лютцов", который мы купили у Германии, скоро будет отбуксирован в один из балтийских портов. Но пока это только корпус, без вооружения.
   Мы рассчитывали получить в самое ближайшее время хотя бы одну из четырех орудийных башен. Ее опытная сборка начата несколько недель назад. Но дело движется очень медленно. График поставки комплектующих частей нарушается вашей фирмой.
   Вошел лакей. Он наполнил рюмки ликером, налил в чашки кофе и, поклонившись, исчез.
   - Давайте все же сначала выпьем за наше сотрудничество, - примирительно сказал Крупп.
   Подняли рюмки, пригубили сладковато-терпкий напиток.
   - Обязательства, разумеется, надо выполнять, - продолжал Густав Крупп. Такова наша традиция. Но тут причастны силы, над которыми мы не властны. Несмотря на все усилия нашего любимого фюрера, да и на поддержку в этом господина Сталина, попытки убедить англичан и французов покончить с войной, прийти к примирению отвергаются. В Лондоне и Париже продолжают придерживаться воинственного курса. Казалось бы, проблемы Восточной Европы благополучно урегулированы. Польский вопрос, будораживший мир, решен, и обе наши страны договорились о поддержании порядка и спокойствия в этой части континента. Что им еще нужно, этим англичанам? Они хотят уничтожить Германию, а заодно и Россию. Они ненавидят нас. Положение в Европе остается напряженным. В любой момент могут вспыхнуть новые вооруженные столкновения. Поэтому Германия должна поддерживать вермахт на должном уровне. Фюрер призывает нас приложить к этому все усилия. И мы выполняем свой патриотический долг.
   - Все это верно, - возразил Тевосян, - но вы должны понять и нас. Мы выполняем свои обязательства, поставляя Германии зерно, нефть, стратегические металлы, помогаем вам обходить английскую блокаду. Однако и у нас имеются обязательства перед нашим народом, мы не можем не заботиться о нашей национальной безопасности. В обмен на наши поставки мы приобрели крейсер. Это важный элемент нашей обороны. Я настоятельно прошу вас, господин президент, принять меры к тому, чтобы обязательства вашей стороны выполнялись точно по предусмотренному графику.
   Опять повторилась процедура с появлением лакея.
   Может быть, так было специально задумано, чтобы дать время Круппу продумать свои аргументы.
   - Хорошо, - сказал он после небольшой паузы. -, Я поинтересуюсь этим делом. Но надо иметь в виду, что именно сейчас заканчивается оснащение аналогичного крейсера "Принц Евгений", предназначенного для германского военно-морского флота. После того как эта работа будет закончена, мы ускорим поставку орудийных башен для "Лютцова".
   Тевосян поблагодарил и посмотрел на часы. Крупп перехватил его взгляд и заметил:
   - Становится поздно, а у меня еще есть дела на сегодня.
   Мы вышли в большую залу, где к нам присоединились Устинов и Селецкий. Распрощались с Густавом Крупном и, сделав общий поклон, вышли на крыльцо, перед которым рядом с лимузинами стояли неподвижные фигуры шоферов.
   Ярко светила луна, освещая дорожки, посыпанные галькой. Тихая, мирная ночь, казалось, не предвещала новых кровавых событий, которые уже притаились у ворот апреля 1940 года.
   Спустя много лет после окончания войны мне довелось побывать на острове Капри. Советских людей влечет туда "Красная вилла" Максима Горького. Я тоже отдал дань этому пристанищу "пролетарского классика с неаполитанским загаром". Но меня не меньше заинтересовала усадьба с укрепленной на глухой стене, отгораживающей значительную часть южного побережья острова, бронзовой табличкой с надписью "Вилла Круппа". Это поместье семья Крупна передала после войны муниципалитету Капри. Но долгое время оно представляло собой запретную зону, недоступную никому, кроме самых доверенных лиц пушечного короля. Будучи гомосексуалистом, он искал уединенный уголок и счел, что нет ничего более подходящего, чем изолированный скалистый склон острова Капри. Его отгородили высокой стеной, тщательно охраняемой днем и ночью. А с юга вертикально уходит в море неприступная скала. В ней вырублены крутые ступеньки, ведущие к небольшой площадке искусственной пристани. Сюда верные люди привозили интересовавших Круппа молодых людей, и никто не знал ни их лиц, ни их имен. В те времена гомосексуализм был равнозначен порочной болезни, и Крупп тщательно охранял свою тайну, хотя о ней шептались повсюду...
   Густав Крупп в какой-то мере сдержал слово: сборка орудийного комплекса ускорилась. К концу 1940 года обе передние башни удалось установить на крейсере. Но потом все застопорилось. Корабль так и не был до конца оснащен, когда на СССР напала гитлеровская Германия. В первые же дни войны его потопила "люфтваффе".
   В аргументации Густава Крупна была и доля правды. В первые месяцы 1940 года Гитлер действительно готовился к военным действиям на Западе, рассчитывая, разгромив Францию, вторгнуться на Британские острова. Но было и другое. Фюрер и тогда не изменил своей навязчивой идее "уничтожить большевизм". Вынужденный обстоятельствами согласиться на поставки Советскому Союзу современного оружия, он старался под разными предлогами затянуть его доставку по назначению. Тем более он не хотел допустить завершения строительства крейсера "Лютцов".
   Как это было
   В октябре 1923 года я пошел в первый класс находившейся по соседству с "Большевиком" школы, а вечерами, дважды в неделю, занимался немецким и английским языками с приходящим репетитором. Я противился этим занятиям, не подозревая, какую важную роль знание иностранных языков сыграет в моей судьбе. Но родители твердо держали меня в узде, будучи убеждены, что, кем бы я ни стал, это мне в жизни пригодится. Пришлось смириться, но в качестве компенсации за хорошее поведение мне обещали поездки в город.
   Когда мама планировала большие закупки, отец разрешал брать выезд, и дядя Иван доставлял нас в центр, а затем дожидался в условленном месте. Помимо частных лавчонок на Крещатике и на прилегающих улицах было много крупных магазинов с красивыми витринами. Наиболее фешенебельные принадлежали иностранным концессиям. Писчебумажный и канцелярских принадлежностей на Фундуклеевской все знали как хаммеровский. Тут были не только отличные карандаши, ручки и перья, дневники и школьные тетради, ватман и готовальни, но и множество другого добра: альбомы для открыток и записи стихов, пестрые ленточки-закладки с приделанным к ним тисненым цветочком или зверьком. Были здесь и глянцевая бумага всех цветов радуги, ластики в виде забавных фигурок, акварельные и масляные краски - словом, все что угодно. Привлекали любителей кино и прекрасно отпечатанные фотографии кинозвезд, в основном голливудских, В австрийском магазине Альтмана имелись всевозможные вязаные шерстяные изделия пуловеры, свитера, кофты, носки, а также обувь. Карандаши чешского Кохинора соперничали с хаммеровскими. И нигде никаких очередей.
   Вместе с тем в то время было и немало безработных. У биржи труда всегда стояла очередь, и трудоустройство шло медленно. Однако, выполнив какую-либо эпизодическую работу, можно было заработать на пропитание. Тяжело было смотреть на беспризорных. Но почему-то они мне вспоминаются как неунывающие ребята. Почти все чем-то торговали, предлагали поднести покупки, но и шарили по карманам зазевавшихся. После гражданской войны город благоустраивался. Мостили улицы, приводили в порядок тротуары. Повсюду стояли огромные чаны, в которых растапливали асфальт. Здесь бездомные грелись в холодную погоду, устраивались на ночь. Это была обычная картина. Милиция их не тревожила, и утром они разбредались кто куда.
   Нередко, закончив покупки в центре, мы заезжали на Подол. В этой части города, расположенной на берегу Днепра, когда-то находилось гетто. В последующем черта оседлости фактически перестала действовать, и многие евреи, особенно более состоятельные, перебрались в верхнюю часть Киева. Некоторые из них владели довольно крупными предприятиями, строительными фирмами. Миллионер Гинзбург соорудил неподалеку от Крещатика первый в Киеве высотный комплекс с роскошными квартирами. Уже давно исчез владелец, а его здание, все еще доминирующее в силуэте города, по-прежнему называют "домом Гинзбурга". Известна всем и бывшая улица Меринга, построившего незадолго до революции несколько кварталов красивых доходных домов. Рядом с ними находился заполненный магазинами и кафе Пассаж, сооруженный страховым обществом "Россия". Все эти строения украшали центр Киева.
   С установлением советской власти никакой дискриминации по национальному признаку и вовсе не существовало. Напротив, в городе действовали еврейские школы, театр, синагога, выходила газета на идиш. Но Подол по-прежнему оставался преимущественно еврейским районом. Здесь было много всевозможных мастерских: швейных, сапожных, ювелирных, часовых, слесарных, кожевенных. Клиентов встречали очень любезно, заказ либо тут же выполняли, либо были готовы доставить с посыльным. На бойких перекрестках и у крупных магазинов предлагали свои услуги так называемые "красные шапки" - люди разного возраста в малиновых фуражках, отлично знавшие город и готовые доставить по указанному адресу письмо, цветы, торт и даже более крупную посылку. Кроме того, действовала пневматическая почта. Телеграмму, срочное письмо или небольшой сверток укладывали в капсулу, которая по трубам, под давлением воздуха, почти мгновенно попадала в любую часть города, а затем через посыльного к адресату.
   Подол славился богатым рыбным привозом и обилием фруктов и овощей. У причалов с раннего утра стояли огромные плоскодонки, или "дубы", как их называли со времен Запорожской Сечи. Каждая такая лодка имела от восьми до десяти гребцов и, на случай попутного ветра, косой турецкий парус. Но обычно большую часть пути ее тащили волоком. Здесь были свои "ряды": только что выловленная рыба плескалась в чанах, установленных на днище лодок, фрукты и овощи высились почти до бортов. Аромат антоновок, янтарных, без единого пятнышка, заглушал все другие запахи. Огромные арбузы с Херсонщины горой высились над стоявшими поодаль баржами. Дальше, в сторону здания Контрактовой ярмарки, шли вереницы ларьков, заполненных всякой снедью. За деревянными расписными прилавками стояли пышные розовощекие украинки в цветных плахтах вокруг бедер, в расшитых кофтах, в монистах, составленных из множества коралловых и стеклянных бус. У девчат на голове был неизменный венок из свежих цветов, у женщин постарше - плотно облегающий чепец. Они наперебой зазывали прохожих:
   - Панич, дивчина... любеть наше сало, нашу ковбасу, наши галушки, наши вареники...
   Действительно, домашние колбасы, ряженка, топленое сало с чесноком, вареники с вишнями в сметане могли соблазнить любого аскета.
   В дни контрактовых ярмарок, проходивших каждую осень, на Подоле царила невероятная толчея. Сюда съезжались оптовые торговцы и покупатели со всей страны и из-за границы, так же как и на Нижегородскую ярмарку. Участвовали в торгах как частные, так и государственные предприятия. Предлагалось все что угодно - от зерна, мяса и фруктов до промышленных изделий, потребительских товаров, мебели, предметов домашнего обихода. Но и отдельный посетитель мог приобрести в специально отведенных местах любой товар и в любом количестве, скажем, чайный сервиз, ковер, велосипед, музыкальные инструменты. Продавалось не только оптом, но и в розницу также и оружие: охотничьи ружья, малокалиберные винтовки, финские ножи, патроны. Хотя гражданская война закончилась совсем недавно, свободная продажа оружия никого не смущала... Охотничьи ружья регистрировали в любительских обществах, а малокалиберные винтовки вообще никого не интересовали. Отец подарил мне такую винтовку, называлась она "Монте-Кристо", и я с ней в пригородном лесу подстреливал птиц, делая из них чучела, которыми украшал свою комнату.
   В 1929 году мой школьный товарищ Кока Юшков отправлялся с матерью в Анапу - детский черноморский курорт. Они пригласили и меня. Родители сперва не соглашались. Но в конце концов уступили моим настойчивым просьбам. Путешествие поездом до станции Тихорецкой, откуда курортников вез автобус, мне хорошо запомнилось. Поражало обилие продуктов, которые на остановках предлагали местные жители. Вдоль перрона на вышитых петухами рушниках и соломенных подстилках стояли горшочки с топленым молоком, покрытым коричневой корочкой, были разложены домашняя колбаса, сало. В чугунках дымилась горячая картошка, на тарелках знаменитые малороссийские гречаники - блинчики из гречихи. Тут же копченый рыбец, множество ягод и фруктов. Поляницы
   ЮЗ теплого домашнего хлеба, пряники и бублики брали к чаю, а кипяток всегда имелся на каждой станции в титанах прямо на перроне. Милиция не разгоняла самодеятельных продавцов, как это стало обычным после начала коллективизации.
   Мы прогуливались с Кокой вдоль поезда с кульками, полными спелой душистой вишни, лихо выплевывали косточки.
   - Знаешь, - говорил я ему, - мне не приходилось ездить на поезде с тех. пор, как мы с родителями в гражданскую войну добирались из Петрограда в Киев. Тогда в вагонах было не протолкнуться. На полу и на всех полках, даже под самым потолком, где складывают багаж, лежали люди. Во время остановок никто не решался выходить, опасаясь потерять место или вообще не втиснуться снова в вагон. Да и на станциях было пусто, хоть шаром покати.
   - Ну, теперь все это позади, больше такого быть не может.
   Я соглашался с Кокой, не подозревая, что оба мы ошибаемся. Не пройдет и года, как все это изобилие исчезнет. Толпы раскулаченных крестьян, репрессированных ремесленников, кустарей снова будут виснуть на подножках вагонов, кочуя по опустошенной, голодной стране в поисках пищи и крова.
   В Анапе жизнь оказалась не хуже, чем в Киеве. Кокина мама сняла у греческой семьи флигель из трех комнат с кухней. У них был хорошо ухоженный фруктовый сад и всякая живность, копошившаяся под домом, стоявшим на бетонных сваях. У них мы брали козье молоко, яйца, овощи, фрукты. Таких груш, как у этих трудолюбивых садоводов, ныне у нас не сыщешь. В городских лавках продавали мясо всех сортов, свежую рыбу, на лов которой с вечера отправлялись в своих фелюгах рыбаки-турки. Больше всего в сети попадалась барабулька маленькая рыбешка с красной чешуей, очень вкусная, если ее поджарить с картошкой и луком. Впервые увидел я тут и креветки. Тогда властей не беспокоило, что рыбаки, находясь ночью в море, могут сбежать в Турцию: они неизменно возвращались домой, привозя свежие дары моря. На Кавказе и в Крыму этого было вдоволь.