Березин Федор Дмитриевич. Огромный черный корабль

Федор Березин
Огромный черный корабль

   Измеряй микрометром. Отмечай мелом. Отрубай топором.

Из законов Мерфи

   Мы жили в страшном мире. Он был точно огромный черный корабль, он покинул берега разума и цивилизации и мчался во тьму, трубя в черный рог, и уносил с собою два миллиарда людей, за грань суши и моря, в пропасть...

Рэй Брэдбери. «Кошки-мышки»

   Посвящается выпускникам-курсантам ЭВЗРКУ – Энгельского высшего зенитно-ракетного командного училища противовоздушной обороны страны, ставшим в 1981 году лейтенантамиВооруженных сил.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗАРЯЖАЕМ ОБОЙМУ

   Моим современникам трудно поверить
   В железных амфибий морей и земли,
   Но эти чудовища выйдут на берег -
   Крутая волна закипает вдали.

Нострадамус. ЦентурияI

ЗВЕЗДЫ

   Cегодня красный гигант Эрр поблек, почти погас, заслоненный сияющей, ослепительной звездой-солнцем Фиоль, накатившейся на его размытый диск. И теперь она будет катиться по нему долго-долго, красный гигант Эрр велик, очень велик. Давным-давно такого не случалось. Обычно солнце лишь едва касалось его. Зашевелились, выползли на страницы газет-журналов пропахшие нафталином астрономы. Надо же, еще не вывелись эти древние птицы-нелёты. Расправили, отряхнули перышки, прочистили глотки астрологи, запели трелями, рассортировали карты-схемы, без линеек и циркулей из головы построенные и без калькуляторов рассчитанные, за-го-во-ри-ли таинственным шепотом, часто повторяясь, дабы вникли уши развесившие, загипнотизированные неучи. Развернули свои талмуды предсказатели, огласили изречения, наспех ночью сочиненные и в старинные обложки завернутые. Разложили карточные колоды гадалки, стали гадать на них и на чем придется, что под руку попадется. Гадание на пауке: берем паука, сажаем в банку, держим там дней шесть под тряпкой (можно двенадцать, не суть важно, главное – принцип), затем тряпку поднимаем и смотрим: если жив паук – то жив, на кого гадаем, а если мертв паук, тогда и... Принцип ясен возможности безграничны. Так же по собачьему лаю. Выходим утречком во двор, слушаем, просим: ну-ка, собаченька полай на суженого или на звезду Фиоль (без разницы, суть не в том). Если долго лает собачка и близко, то близко суженый уже после опохмелки подбирается к дому родному или звезда Фиоль опасно близко к красному гиганту, может и упасть, нырнуть в газовый шлейф, в массе увеличиться и бабахнуть сверхновой, гореть нам тогда в аду кромешном тысячу лет и еще две остывать; а если далеко собаченька лает и коротко, то далеко суженый-ряженый, может, и куда в другой домик забрел по ошибке впотьмах или звездочка родная, ясно солнышко Фиоль, исказила орбиту, от происков гравитационного разбойника Эрр удаляется теперь в дали неведомые и жить нам тепереча без нее, сухари сушить, от ледника погибать, в цунами купаться; ну а если собаченька белая, да еще и большая, и вдруг она хромает на ногу заднюю левую, тогда... Суть методов ясна, возможности возрастают по экспоненте с увеличением исходных данных. Главное, все всем понятно, зависимость прямая, а не какая-то косвенная, вероятностная, как бывает у этих выскочек-астрономов, ух, глаза бы не видели, спустились со своих гор, обсерваторий – кто вас звал? Кто на вас денежки государственные тратил? Где результат – четкий, однозначный? Какова зависимость между лаем и... Нет зависимости! Как нет зависимости? А вот один мой знакомый загадал и... Получилось же точь-в-точь. Флюктуация вероятности, говорите? А вот другая моя подружка взяла паука, держала его год (нет, не кормила, так же нельзя, нарушится весь ход процесса, тряпку-то нельзя до сроку поднимать). Ну, а когда подняла... Где паук? Так ведь и суженый же ряженый исчез. А вы «флюктуация». Навыдумывают всякой галиматьи, слов вычурных, а сами бездельничают на государственной шее.

ИНСТРУКЦИИ

   Однако настоящая наука занималась воистину серьезными вещами, а не какими-то парадами кратных звезд. Ведь по логике вещей, эти самые звезды без нее успешно обходились многие миллионы лет, влиять на них непосредственно она покуда не могла, а потому и распылять свои силы на бессмысленное созерцание не собиралась.
   Сегодня министр Науки был в приподнятом настроении, и дело было не в банкете, он ушел оттуда в самый разгар веселья, староват стал для оргий ученого совета, нет, ему очень понравилось утреннее совещание на кафедре Стратегии. Вначале все было как обычно, скучная рутина, повторяющаяся всегда: доклад о неуклонном росте мощи и о том, что надо крепить и крепить ее, родную; о вероломстве Республики, о ее реваншистских поползновениях, ползущих все дальше; о возможности адекватного, сокрушительного ответа-привета, если позовет труба; о том, сколько надо их – родимых кровинушек, собранных руками умелыми, сколько их требуется для полной адекватности с перевыполнением, и о всяких таких прочих скучных, набивших оскомину вещах. А вот прения получились интересными. Рассмешил этот, как его бишь, подающий до этого надежды, бас-доцент. Весь зал рассмешил, даже заулюлюкали, когда увидели, что и министр, в гостевой ложе сидящий, слезы вытирает от смеха. Надо же такое выдумать? И ведь главное – серьезно так говорил. Потому, наверное, и смешно получилось: если б улыбался, такого эффекта бы не было. Может, его в Министерство Культуры перевести, поспособствовать, все равно накрылась его карьера научно-исследовательская, пусть там каким-нибудь цирком заведует, вдруг будет больше толку, найдет свое новое призвание. Ну, надо же, что предложил: теоретически рассмотреть возможность ведения войны без ядерного оружия. Ой, рассмешил!
   Поднимаясь в индивидуальном лифте, министр все еще улыбался. Он перестал улыбаться, только когда зазвонил телефон. Обычно никто так поздно его не беспокоил. Улыбка совсем пропала, когда он понял, что звонит: звонил, подпрыгивал на столе от нетерпения, красный телефон. Дрожащей рукой, моментально вспотев, министр Науки поднял трубку:
   – Слушаю вас, Ваше Величество.
   – Так, э-э, – промямлили в трубке. Они были знакомы очень долгое время, но позвонивший опять запамятовал его имя. Министр подсказал. – Да. Так вот. Подумайте там, у себя в министерстве, о таких вопросах. Первое, возможность ведения войны без ядерного оружия.
   Министр Науки похолодел, он заподозрил, чьим выдвиженцем являлся тот, кого они обсмеяли и в спешном порядке, волевым решением, сняли с должности без всяких проволочек.
   – Второе, вероятность ведения чисто оборонительной войны. Министр открыл рот, челюсть его отвисла.
   – Третье, прикиньте, с какой стороны подойти к задаче заключения между нами и Республикой всеобъемлющего мирного договора.
   У министра поплыло перед глазами, он наклонился проверить, с того ли телефона снял трубку, оказалось, с того.
   – И еще одно дополнение к последнему: нужно особо проработать взаимное запрещение боевых действий на суше, включая не только материки, но и острова; на воде, охватывая всю толщу океанов, морей, озер и рек; в воздухе, имея в виду всю среду, вплоть до ионосферы и далее.
   Министр лишился сознания, или ему просто хотелось этого. Он очнулся, лежа животом на столе. Телефон еще говорил.
   – Вам все ясно, э-э? – Министр подтвердил. – Срок примерно три-четыре недели.
   Министру стало легче. Телефон отключился. «И все-таки конец карьере, – подумал министр Науки, водружая трубку на место. – Вся жизнь, вся долгая, счастливая трудовым подвигом жизнь насмарку. А если Республика согласится? Куда тогда девать все институты, занимающиеся разработкой всего того, что нажили? Всего, что накопили?»
   Внезапно он побледнел и тут же покраснел, скакнуло давление. Господи, Великий бог Эрр, как мог он поверить – совсем старый стал. Разучился читать между строк. Для чего заключается мир? Что есть мир? Мир заключается для... Мир есть... Подготовка! Для подготовки! Хочешь мира, готовься к... Один из важных моментов подготовки чего-либо, будь то атака или нечто более глобальное – скрытый подход, за полосой тумана, за дымовой... а в данном случае за словесной завесой.
   Министр стал хохотать, прямо лежа на столе, хохотать над собой.

НОЧНЫЕ ГОРОДА

   Так случилось, что это убийство было первым за очень продолжительный период. И нужно было не стрелять куда-то с дальней дистанции, в едва различимый, плоский, выплывающий из тени силуэт, когда только воображение может ставить препоны, будоража совесть, нет, нужно было убить глаза в глаза к тому же голыми руками, потому что никакого оружия в наличии сегодня не имелось. У него не имелось, а вот у жертвы? Этого он не знал, и это еще более увеличивало диапазон вероятностного исхода. А еще, ко всему прочему, нужно было действовать тихо. Не безразличные горы и молчаливые овраги расстилались вокруг – город, большой, новый для него город. И нужно было решаться быстрее, он и так потерял около часа, кружа по улицам, простейшим способом проверяя свои подозрения. Лумис плохо знал Эйрегиберг, особенно те районы, в которые забрался сейчас. В ночной тишине громко отдавались его ритмичные шаги, и стекломильметоловоепокрытие чуть-чуть пружинило под толстой подошвой сандалий военного образца. Теперь он шел прямо, не оглядываясь. В правой руке, словно игрушка, в его огромной сжатой ладони, покачивался миниатюрный, черный с зелеными полосами чемоданчик. Лумис прибыл в этот старинный город по очень деликатному делу, но, уже высаживаясь из подвесного монорельсового вагона, он понял, что планы придется менять. Этот тип никак не желал отставать и, ясное дело, что-то замыслил.
   Лумис скосил глаза и справа, в фосфоресцирующем сиянии рекламы с изображением чего-то наиновейшего, наивкуснейшего, наидешевейшего и наинужнейшего, увидел низкое здание входа в «пневмо». Людей в такое время рядом не наблюдалось. Он понял, что не зря выжидал, подготавливал, пестовал своими блужданиями госпожу Удачу. Эта маленькая история двигалась к завершению, и надо было постараться, чтобы вход в ловушку выглядел естественным продолжением прогулки. Лумис осмотрелся вокруг, делая это намеренно заметно, а затем упругим шагом направился в сторону подземной станции. Но он не вошел внутрь, а двинулся вдоль строения, нарочито громко стуча сандалиями. Шаги его зависали, таинственно звенели в ночной прохладе, заманивая жертву, приближая ее к тайне, подсовывая крючок-приманку. Обойдя сооружение, Лумис поставил чемоданчик и неслышно приблизился к стене. На мгновение он замешкался, извлекая из кармана и разворачивая очень тонкие, почти невесомые, но хитро устроенные перчатки. Он замер, прижал раскрытые ладони к гладкой вертикальной поверхности, а затем, упираясь ногами в стену, повис на ней, словно приклеенный. Отлипла от камня правая ладонь и поползла, нащупывая быстро перебирающими пальцами самые малые впадины и выпуклости. Она оцепенела, найдя трещинку, за которую можно зацепиться, и сразу двинулась вверх левая нога и, обнаружив устойчивое положение, застыла. Теперь это же действие произвела левая рука, затем правая нога, и снова человек затаился, словно огромное насекомое, вжавшись в отвесную стену. Вновь пошла вперед правая ладонь.
   Уже слышались быстрые чужие шаги. И надо было спешить: незнакомый субъект, по-видимому, являлся новичком в охотничьих делах, он не догадался о маневре, решив, что жертва пытается ускользнуть или наконец-то добралась до своей тайной цели. А этой жертве, меняющейся с преследователем местами, нужно было использовать случай – подсекать. Трудное, опасное это дело – охота на человека, дилетантский подход чреват... Полезла вверх левая рука. Шаги становились громче. А пальцы нащупали край сферической крыши. «Вот и все», – подумал Лумис и, подтянувшись, тихо опустился на живот. Шаги замерли. Этот тип что-то заподозрил, а было важно, чтобы он не струсил и не пошел назад. Но теперь в дело вмешивался господин Случай. Лумис на четвереньках заскользил в сторону, откуда доносились ставшие более осторожными шаги. Лумис искусственно разжигал в себе ненависть, подбрасывал в мышцы адреналин. Глупости, что убивать можно хладнокровно, и, даже если это выглядит так, там, под слоем льда, кипит плазма. Этот подонок, паршивое, убогое, недоделанное творение, посмел его преследовать. Он замер на краю здания, впившись взглядом в идущего внизу человека. В полумраке сверху нельзя было рассмотреть его лицо, но это сейчас не имело значения. Существовал противник, подлежащий уничтожению, охотник-любитель, которого необходимо превратить в бездыханный труп. А лицо – разве оно имеет значение. Лучше не видеть его, потому что в глазах можно прочесть растерянность, мольбу, ужас, вызванные таким резким поворотом жизненной трассы. Но прочь, прочь ненужные мысли, он должен сделать это, и сделать быстро. Теперь на крыше не осталось человека, лишь сжатая пружина нависала, изучала границы своей зоны поражения. Стучали каблуки о тротуар. Маленький неопытный человечек приближался к собственной смерти. Он еще не догадывался о своей судьбе, хотя колени замедляли ход, тормозили, но он еще не научился распознавать голос тела, и уже никогда не научится, не даст ему судьба такого шанса. Может, его случай был предрешен, предсказан в книге судеб, в которую каждый может взглянуть только один раз. Один раз, в момент, когда это произойдет. Тук-тук, подошвы касались тротуара, и с ними постукивало, поворачиваясь, колесо времени, часы отсчитывали последние мгновения жизни этого индивида. Таинственные силы, распоряжающиеся смертью, уже присутствовали здесь. Тук – произошло пересечение незримой границы. Ботинок оторвался от мостовой, а вверху сработала, привела отработанную механику в действие пружина. Лумис отделился от крыши. Человек оказался внизу, прямо под его ногами. Оттуда, с бездонной для него теперь ямы, приговоренный успел поднять голову – все же водились у него в мозгах зачатки интуиции. В этот момент в воздухе возник нарастающий посторонний шум, а полумрак ночного города залил мертвенно белый свет. Тени описали полукруг. Немигающие глаза уставились снизу на Лумиса. Время останавливалось, он рассмотрел сжатые губы. Время дробилось на мельчайшие дискретные отрезки темноты и света. Во тьме носок сандалии коснулся горла, а в молочном мерцающем освещении он уже наблюдал перекошенный рот и прижатые к беззащитной шее руки. Тени вновь описали свой узор. Лумис приземлился на четыре конечности, а перепонки все еще давил невыносимый свист. Зрачки не успевали перестраиваться в этом частоколе сияния и призрачных теней, но на стекломильметоловом покрытии извивался бьющийся в судорогах организм.
   Нужно было убрать его и при этом постараться не испачкаться в крови и не увидеть лица, но последнее, конечно, чисто для психологического комфорта. Похожая на привидение тень переместилась по кругу. В полной тьме Лумис стащил и аккуратно сложил перчатки-прилипалы, а уже после нащупал вздрагивающие плечи жертвы. Но гигантский калейдоскоп продолжал изменять рисунки, и в слепящей яркости ночи Лумис невольно рассмотрел то, что не хотел, – лицо. В нем было выражено все, смерть уже коснулась его, но оно еще жило, и Лумис наблюдал неслышное в окружающем гуле захлебывающееся дыхание. И, чтобы продолжать действовать, нужно было неотрывно держать в мозгу импульс-строб с надписью-пояснением о том, что это враг и, если бы у него имелось больше опыта, они могли бы поменяться местами. Но из подсознания Лумиса выплывали вредные мысли, к примеру, о том, что этот человек мог бы уже покончить с ним, там, у памятника жертвам войны за Мирандолу, но не сделал этого. Быстрые тени снова описали полукруг. Надо было тащить и не думать: ведь неизвестный не воспользовался возможностью только потому, что хотел выследить, выследить не только Лумиса – их всех. Несмотря на отвлекающие размышления, Лумис лихорадочно шарил по карманам убитого. Он никак не мог найти это проклятое оружие. Снова воцарился предательский свет. Этот чертов подвешенный к высотному монорельсу сияющий поезд все никак не хотел кончаться. Поезд был пассажирский, теоретически Лумиса могли увидеть, но практически он не опасался этого: что можно рассмотреть в мешанине раздробленных на составляющие сумерек без специальных приборов? Абсолютно ничего. Совмещенные вагоны продолжали разгон, и отдельные пылающие окна слились в непрерывную цепочку. Двести пятьдесят километров в час. Лумис наконец нащупал тоненький металлический ствол. Ему стало легче: преследователь был вооружен, и это несколько заглушало совесть. Он отстегнул от кисти умирающего игломет и сунул в карман своей туники. Свист затихал, но звон все еще стоял в ушах. Длиннющий обтекаемый снаряд с тысячами людей уносился во тьму, он проскочил между пирамидальными, закрученными спиралью минаретами и исчез.
   Поскольку главное было сделано, и сделано быстро (в голове Лумиса с момента начала процесса четко заработал хронометр, регистрируя секунды), он решил бросить труп под пневмотрон для полного запутывания будущих следопытов. Он уже прикинул, что на это уйдет минуты две, никак не меньше, и надо было спешить. Лумис приподнял теплое податливое тело. До входа он тащил его двадцать секунд. На станции продолговатые лампы заливали все окружающее голубоватым огнем. Он радовался, что здесь никого нет, он вовсе не собирался расправляться с какими-нибудь свидетелями, да и наверняка не стал бы это делать. Но зато он снова невольно пронаблюдал агонию. На него смотрели уже потускневшие глаза. При последних конвульсиях Лумис едва не уронил свою ношу. В момент, когда смерть забирала дань, Лумис начал спускаться по лестнице неподвижного эскалатора, уходящей в глубину. Остекленевшие зрачки все еще смотрели на него. Лумис бежал мимо стен, расписанных изображениями древних битв, но они оставались за границей его восприятия. Сквозь собственное оглушительное дыхание и рев потока лейкоцитов в артериях он услышал мелодичный сигнал. Приближался маршрутный пневмотрон. Лумис уже ни о чем не думал, он торопился. Бросив тело на пол, он достал из своего неистощимого кармана продолговатый предмет. Это была всесокрушающая отмычка, в умелых руках творящая чудеса. Он вставил ее в отверстие двери с предостерегающей надписью: «Входить только при полной остановке транспорта». Еще через секунду дверь ушла вниз. Воздух с шумом устремился в отверстие. Едва держась на ногах, упираясь в стену, Лумис подтолкнул покойника в эту страшную дыру. Он еще успел заметить, как закипает в разреженном воздухе туннеля вытекающая из убитого кровь. Когда створка закрылась, Лумис уже штурмовал эскалатор, а включившееся воображение выдавало ему цветную картинку удара остроносого снарядообразного пневмотрона о тело, удара, который он не мог слышать сквозь толстую стену туннеля.

ВОРОТА ЛЕСА

   Металлические заслонки медленно разошлись в стороны. Первое, что он увидел, было ночное небо, казавшееся светлым на фоне абсолютной темноты трюма. Затем темнота надвинулась снизу: небо исчезло. Дико заревела трансмиссия, и гусеницы, лязгая, поползли по внутренней палубе. Браст почувствовал, как рука Пексмана легла ему на плечо. Он рванул рычаги на себя и молча надавил на «газ». Это была условность, старинное понятие: на самом деле никакого газа или чего-то похожего не было, все работало на совершенно других принципах. За спиной рыкнул и содрогнулся тысячесильный двигатель, и Браст ощутил привычное подрагивание сиденья. Темный силуэт впереди приобрел четкие очертания – покатая башня с торчащим сверху угловатым пеленгатором. Башня резко ушла вниз и на миг исчезла из виду. Впереди осталось только небо. Звезд на нем не было, никто и никогда не наблюдал с этой планеты звезд. Браст отпустил педаль. Как всегда, ноги действовал и автоматически.
   До берега девятьсот двадцать метров, – металлическим голосом произнес Пексман. – Но нам достаточно пятнадцати блоков.
   Понял, Пекс. – Браст нащупал рукоятку и нажал тумблер.
   Что-то зарычало вверху, и опорная плоскость пошла вперед, постепенно заслоняя собой небо. Одновременно из-за горизонта взошла Странница. По всем поверьям это было хорошей приметой, хотя Браст относился ко всяким предрассудкам с сомнением, но, если бы на небе сейчас засияла Мятая, второй, уродливый спутник Геи, несущий несчастья, он бы наверняка призадумался. Темная поверхность воды засверкала изумрудными бликами, а впереди вырисовалась стена тропического леса. Где-то в искрящихся блестках растворился плавающий транспортер-разведчик. Опорная плита полностью отрезала небо. Браст расслабился в кресле водителя, а сзади Пексман, шмыгая носом, шарил по карманам, по-видимому, искал носовыжималку. "Снова у него насморк, – подумал Браст и расплылся в улыбке, – бедненький, бедненький Пекс. Неожиданно в сознании всплыл и овладел им образ Маарми. «Девочка моя, сколько же мы с тобой не виделись? Кажется, очень, очень долго». И прощание было кратким: словно расставались на день. Он просто позвонил, и, когда люк ушел вниз, он увидел ее всю целиком: короткая зеленоватая туника выше колен, распушенные золотистые волосы, торчащая в них заколка. Ему почему-то больше всего запомнилась эта дорогая безделушка, он еще подумал, что в ней можно уместить десяток магнитофонов и передатчиков на ульма-схемах. Маарми ждала его прихода. Она протянула к нему свою необычайно горячую, всю в браслетах руку и повлекла в дом. А он не двинулся с места, только взял ее миниатюрную ладошку в свою большую, страшно грубую и шершавую, но сказать ничего не смог, а только отвел взгляд в сторону. Она еще что-то лепетала о том, что отец уехал по срочному делу и не вернется до утра. А ее отливающая бронзой, тоненькая, но сильная рука все еще пыталась увлечь его за собой, но внезапно ослабла... Она уже поняла. И он, облизнув неожиданно пересохшие губы, посмотрел ей в глаза: бездонные, голубые и ужасно манящие. И тогда он сказал. И красивые, бездонные глаза вдруг стали необычайно тоскливыми, а ее чувственные губы страшно тихо и совсем незнакомым голосом проронили: «Когда?» Он, глядя мимо, скороговоркой произнес что-то о том, что через несколько часов, и даже не попытавшись поцеловать ее, шагнул в сторону, уже на ходу бросил: «Пока». Затем, не оглядываясь, ничего не видя перед собой, шел по стекломильметоловому покрытию мостовой и чувствовал на себе ее взгляд.
   Перчатка Пексмана вновь коснулась плеча. Это вывело Браста из дремотного состояния. Впереди вода переливалась золотистыми бликами, и прямо по ней, рассекая светящуюся дорожку, протянулся идеально прямой, отливающий перламутром мост. Браст произвел манипуляцию рычагами, и тяжелый мостоукладчик, лязгая гусеницами, пополз по металлическому тракту. В перископе заднего вида Браст наблюдал, как, соблюдая дистанцию в пятьдесят метров, из шлюза выползла следующая боевая машина, а за ней еще и еще.
   Темная стена леса надвигалась стремительно, она уже заслонила собой восходящую луну, и, как Браст ни напрягал зрение, ему ничего не удавалось разглядеть в этой стене, никаких деталей. Как всегда, механически его рука повернула тумблер, включая прибор ночного видения. Мост кончился, но до берега оставалось еще довольно далеко. Мостоукладчик с разгона врезался в воду, подняв миллионы брызг. Он повернулся, отъехал в сторону и замер на глубине полутора метров. Одна за одной перед ним промчались гусеничные чудовища, и, когда последний бронетранспортер плюхнулся в воду, Браст снова положил руки на рычаги. Теперь пятисотметровую переправу нужно было вновь водрузить на транспортер и следовать за моторизованным отрядом, боевые единицы которого последовательно исчезали в непроницаемой стене тропических джунглей. Снова взревел двигатель, давя уши сидящим внутри людям, но совсем неслышно для теоретически недопустимого внешнего наблюдателя – рев подавлялся специальным массивным устройством – противофазником. По воде пробежала мелкая рябь. Браст подвел машину вплотную к краю моста, невидимого под помутневшим слоем морской воды, смешавшейся с поднятым гусеницами илом. Что-то щелкнуло: сработал приемный механизм, стальные стержни вошли в пазы, негромко заурчал титанический подъемник, край моста вынырнул из-под воды и пошел вверх, заслонив собой темно-фиолет выси. Миг, и весь пятисотметровый монолит завис на высоте семи метров над уровнем моря. «Сколько ни смотри, а все равно это зрелище кажется нереальным, – подумал Браст. – Мистика технологии». Где-то во тьме, там, у противоположного конца этой самоскладывающейся дороги, на мгновение четко обозначилось темно-зеленое вытянутое тело огромной атомной субмарины-танковоза. «Вот и все, – констатировал Браст, – теперь мы отрезаны от цивилизации, и, возможно, навсегда». Он глянул на пустующую, неразличимую сейчас ячейку в блоке управления: здесь должен находиться радиопередатчик. Но его нет, из опасения, что он – Браст – может самовольно выйти в эфир. Еще бы. Это же сорвет всю операцию, разразится такой международный скандал, что военный конфликт будет неизбежен. Браст кисло улыбнулся. А ведь он и так неминуем, но начать его должны эйрарбаки, и начать так, чтобы исход борьбы был заранее предрешен. Война запланирована. Ее сложный, многоуровневый механизм включится в тот день, когда их вездеходы-танки пройдут эти тысячи миль зеленых джунглей, удушливых болот, бездонных топей с ундо-циллионами ядовитых скорпионов, ненасытных вампиров, плюющихся разъедающей пластик слюной шестикрылых тараканов и самое страшное – с неуловимыми племенами мерактропов, о которых рассказывают такое...