Страница:
Я видел, как глаза его вспыхнули гневом. Он почуял предательство, несмотря на то что до сих пор мы вели себя с ним предупредительно и по-доброму. Я совсем не одобряю то, как поступили остальные; не одобряю даже сильнее, чем я не одобрил бы пролитую кровь, откажись он уехать. Но он ушел от нас этим же вечером, обронив только несколько слов упрека. Наши сердца были смущены тем, что мы наделали: если он все же обычный путешественник, значит, мы обрекли его на ужасный конец. Все долго смотрели ему вслед, пока он не растворился в вечерних туманах, а затем стали готовиться к церемонии.
Но в самой середине ритуала наш незнакомец вернулся и вошел в часовню сквозь открытые двери. Я не знаю, как долго он стоял перед входом, наблюдая за нами и слушая наши заклинания, но только он вдруг запел, запел голосом более громким и чистым, чем звучал хор наших голосов. Слова его песни оскверняли нашу священную часовню и высмеивали наших богов. А когда мы взглянули на него, мы увидели, как он изменяет свою форму, и черты его лица преображались, напоминая лики наших богов.
Ярость вспыхнула во мне, и я набросился на него – частица толпы, готовой растерзать чужака. Но лишь только мы коснулись его, самый воздух в нашей часовне вспыхнул, превратившись в сияющее облако, и обжигающие искры закружились вокруг нас роем взбесившихся насекомых. Мы застыли на месте. Я подумал, что это может быть какой-то колдовской трюк, ибо я мог видеть и дышать, несмотря на то что искры пребольно жалили меня и сводили с ума. Обездвиженный, парализованный, я в ужасе смотрел, как он прошел сквозь сияющее в часовне облако прямо к алтарю, где висело Полотно.
Несмотря на мучения, которые я испытывал, я расслышал, как он рассмеялся звонким мелодичным смехом и сорвал Полотно. Я не мог даже крикнуть. «И вы обрекли незнакомца на гибель, лишь бы защитить это? Это?!» – проговорил он, хватая Полотно так, словно собираясь разорвать его надвое.
Это было последнее движение его тела. Полотно рванулось вперед, накрыло его, обволокло, запеленало и высосало его жизнь. Облако яростных искр исчезло вместе с ним, яркое сияние погасло.
Этой ночью мы хоронили своих мертвецов, стараясь забыть о том, что произошло на наших глазах. Сколь же наивны мы были, полагая, что никакая сила не может бороться со Сбирающей Тканью.
Мы обнаружили свою ошибку на следующий вечер. На небе в другой раз взошла полная луна, и вместе с ней зашевелились пойманные души. Этой ночью город погиб. Даже маленькие дети умирали в муках, когда заклятья жрецов обернулись против нас. В конце концов Верховный Жрец Волгэр прочел магическую формулу, предназначенную не для того, чтобы истребить зло, а для того, чтобы сдержать его. Он закончил свою литургию только тогда, когда силы покинули его и он испустил дух. Мало кто из нас оставался в живых, но мы повторяли и повторяли это заклинание, вылавливая вырвавшиеся на свободу души по всему городу и возвращая их обратно в часовню. Когда работа была закончена, нам каким-то образом удалось запереть двери часовни нашими обожженными, окровавленными руками.
Но мертвецы в нашем поселке не успокаивались. Словно несчастные, обреченные души, которые обитали в холмах вокруг поселка, они снова и снова вставали из могил и, шевеля обугленными губами, взывали об отмщении, которого мы не могли им обещать, и просили упокоить свои души.
Нас осталось только трое, кто избежал огненной смерти в объятиях зла, заключенного в Полотне, и мы были самыми слабыми из членов нашего Ордена. Почти все свитки Ордена были уничтожены, и теперь заклинания, которые удерживают души в Ткани, известны нам только по памяти. Один из нас тяжело ранен, а другой слеп, но мы останемся здесь до завтра, чтобы отыскать новое, лучше спрятанное место, где можно хранить Полотно. Я пишу эти строки для того, чтобы остальные опасались могущества темных душ, заключенных в паутине Полотна».
Запись обрывалась так же неожиданно, как и начиналась. Дочитав последнюю строку, Джонатан долго сидел неподвижно, глядя на выцветшие буквы. Припомнив, что Маэв упоминала о Полотне, он понял, что она проникла в тайну, которую охраняли Стражи.
– Спасибо, – прошептал он, обращаясь к тени, которая указала ему место, где спрятан был старинный пергамент. Кладя его на полку, он снова обратил свое внимание на трещину в стене.
Произнеся короткую команду, Жон уменьшил размеры своих светящихся шаров и, усилив таким образом интенсивность испускаемого ими сияния, один за другим послал их в трещину. На этот раз светильники высветили сразу за разломом более широкий проход. Торопясь, чтобы страх, холодным сквозняком пронесшийся вдоль спины, не успел овладеть им, Джонатан трансформировался в мышонка и протиснулся сквозь щель. Его шары по-прежнему мирно плавали в неподвижном холодном воздухе, и он стал осторожно красться вперед.
Проход постепенно расширялся. Уже через несколько футов Джонатан смог вернуться в человеческое обличье и выпрямиться. Холодный ветер коснулся его лица, и Жон понял, что где-то впереди есть выход из этого подземелья. Он подумал о гоблинах и других существах – жителях подземелий, о которых когда-то рассказывал ему Маттас, однако его огни и заклинания пламени, которыми он теперь владел в совершенстве, дарили ему ощущения спокойствия и уверенности. Он пошел дальше. Коридор сначала вел его на восток, потом изгибался и начинал подниматься. В стенах появились прожилки какой-то слабо фосфоресцирующей породы, а из-под ног Жона при каждом шаге разбегались бледно-голубые ящерицы. Пройдя таким образом около четверти мили, Джонатан набрел еще на одну пещеру, гораздо более обширную, чем пещера Ивара.
Светящиеся шары не могли осветить всех углов этой пещеры, и Жон заставил их подняться к потолку, как можно выше от пола. Плавными спиралями шары взмыли вверх и осветили молочно-белые известковые наплывы сталактитов, свешивающиеся с потолка пещеры. Мутная вода стекала по их острым сосулькам и падала на пол, образуя по всему пространству пещеры несколько неглубоких луж, сообщающихся между собой. В лужах Джонатан разглядел жирных, мерцающих пиявок и странную зеленую рыбу без чешуи, которая тут же пропала, громко плеснув по воде хвостом. Очевидно, рыбу испугал яркий свет и его движущаяся тень.
Жон подумал об экспериментах, которые он мог ставить в этой пещере, спрятанной от людских глаз гораздо лучше, чем пещера Ивара. Довольный своим открытием, Джонатан пошел дальше, надеясь отыскать выход из подземелья. Он нашел его после долгого, но не трудного подъема по наклонному коридору. Так же как и лаз из пещеры под гостиницей, он едва ли был шире обычной трещины в скале, но все же достаточно широким, чтобы Джонатан сумел протиснуться сквозь него. Судя по всему, гоблины не знали о нем. Выбравшись наружу, Жон очутился на обледеневшем уступе скалы, и порывы холодного ветра трепали его волосы. Потянув носом, Жон уловил горький запах дыма, который ветер доносил сюда из Линде, а поглядев вниз, Жон разглядел в долине неясные очертания домика Маэв.
Итак, его подземелье было достаточно близко, но отлично спрятано. Даже Ивар не сможет ничего сказать ему по поводу всего того, что он намеревался проделывать в своих новых владениях. Тем не менее Джонатан решил хранить свое открытие в тайне ото всех. Боясь, как бы его отсутствие не было обнаружено, он круто развернулся и поспешил обратно, через пещеру в коридоры, чтобы вернуться в знакомый уют крошечной кельи Ивара.
В последующие недели Джонатан совсем перестал появляться в мире, расположенном над его подземными убежищами. Внимательно и точно он переписывал во вторую книгу заклинаний все магические формулы и заклятья, которые он теперь знал. Ему пришлось добавить сюда и те заклинания, на которые он раньше не обращал особого внимания, так как не мог опробовать их в тесном пространстве пещеры Ивара, а применять их на поверхности ему не разрешалось.
Он также потратил много времени на то, чтобы приспособить большую пещеру для своих нужд. Жаркое пламя быстро согрело воду в больших лужах и осушило маленькие. Пиявки сварились, рыба передохла от голода, а голубые ящерки отступили в коридоры и тоннели, которыми Джонатан не пользовался. Яркие цветные огни, пляшущие на стенах, скрасили холодноватую пустоту пещеры, напоминая собой зарю, заключенную в камне.
Храня свою тайну, Жон возвращался в гостиницу через пещеру Ивара, когда это было возможно, а когда невозможно – он выбирался на поверхность и входил в гостиницу через дверь. Его отсутствие было замечено только один раз, но у Джонатана уже был заготовлен подходящий к случаю предлог. Если бы не Сондра, он и вовсе не выходил бы на поверхность, подобно отшельнику поселившись в своей пещере, где стены и потолок были белыми, словно сделанными из кости.
Однажды утром, через несколько недель после того, как он начал работать в своем подземелье, Жон ненадолго отвлекся от своих занятий и уединился в пещере Ивара, чтобы написать новую песню. В ночь праздника он хотел исполнить балладу о трех ведьмах, в которой в поэтической форме было бы представлено идеализированное их падение от неземной грации и красоты к уродству и жестокости, так что сами ведьмы не оскорбились бы, доведись им услышать легенду в его исполнении. Однако и правды в этой песне было достаточно для того, чтобы баллада служила предостережением жителям поселка. Когда работа была закончена, Джонатан решил в последний раз прочесть вслух свои вирши, и тут ему снова почудился таинственный тихий шепот. Неразличимые слова звучали впереди него, позади, из всех углов пещеры. Жон вздрогнул и, произнеся несколько слов, вытянул перед собой руки. Два шара, которые освещали комнату, вспыхнули так ярко, что их свет мог соперничать с солнечным.
Рядом с Джонатаном стояла полупрозрачная тень человека, черты лица которого можно было отчетливо рассмотреть в ослепительном сиянии волшебных шаров. Джонатан пристально всмотрелся в лицо незнакомца, но тень задрожала и стала таять, оставив после себя лишь странную пустоту в памяти да усталость после столь щедрой траты энергии.
Призрак, чем бы он ни был, успел произнести только одно-единственное слово, бывшее в равной степени звуком и донесшейся издалека мыслью, странно знакомой, напомнившей Джонатану о странных снах, которые он видел в разрушенной, продуваемой всеми ветрами крепости Стражей. Это слово было слышно отчетливо, оно прокатилось по всей пещере, многократно отразившись от ее каменных стен:
– Домой…
– Скоро… – с любовью шепнул Джонатан, обращаясь к опустевшей комнате.
Если он хочет узнать тайны, которые хранит крепость Ордена, он должен лучше овладеть средствами и приемами, которые помогут ему эти тайны раскрыть. Поэтому он потратил немало часов, изучая заклинания, которые могли помочь ему обнаружить скрытую магию, отпереть запертые двери, усыпить даже самого осторожного человека.
После полудня, как обычно, Джонатан поднялся наверх, чтобы поесть и провести некоторое время со своей нареченной. Когда они вышли из гостиницы, держа друг друга за руки, солнце успело слегка нагреть холодный зимний воздух, а на небе не видно было ни одного облака.
Тем не менее Сондра с грустью посмотрела на Джонатана. Несмотря на все внимание, которое он уделял ей в последние недели, несмотря на то что он очень ласково и нежно держал ее сейчас за руку, он редко разговаривал с ней. Сегодня Сондра решила обязательно пробиться сквозь его непонятное молчание.
– В последнее время ты так редко бываешь в гостинице. Ты учишься теперь столько, сколько хотел? – спросила она таким беззаботным голосом, каким только могла.
– Да, – ответил Джонатан.
– А не мог бы ты научить и меня чему-нибудь? – продолжала Сондра.
– Я думал, что ты не хочешь учиться, – Джонатан холодно покосился на свою нареченную.
«Даже с Мишей проще иметь дело!» – подумала Сондра, выдергивая ладонь из руки Жона, намереваясь вернуться в гостиницу. Жон заколебался, потом догнал ее и потянул за рукав. Сондра остановилась и повернулась к нему лицом.
– Прости меня, Сондра. Не уходи, пожалуйста! – попросил он ее.
Сондра посмотрела на мальчишек на деревенской площади, которые перестали строить свои снежные крепости и теперь глазели на них. Затем она перевела взгляд на лицо Жона и увидела, как сильно ему хочется, чтобы она осталась. В его выражении, однако, было и еще кое-что: некое странное удовольствие, словно он гордился тем, что сумел рассердить ее.
Сондра припомнила застенчивого юношу, которого она когда-то повстречала в лесу, и ей стало любопытно, что такое могло с ним произойти за тот месяц, который прошел с тех пор, как они решили пожениться. За это время он стал таким печальным, таким сдержанным и отстраненным.
Магия требовала огромного напряжения сил и огромной концентрации внимания. Разве не говорил ей об этом ее собственный отец? Раз она – дочь Ивара, значит, она должна хорошо понимать то, чем занимается ее жених. Шагнув к Джонатану, Сондра коснулась рукой в перчатке его щеки. Что бы ни тревожило его, он обязательно поделится с ней в свое время. Хорошая жена должна быть терпеливой, а Сондра собиралась через некоторое время стать Жону именно хорошей женой. И она решила терпеть до тех пор, пока Жон сам не заговорит с ней о своих печалях, а тогда она постарается утешить и поддержать его.
Эти мысли не покидали ее весь остаток дня, и, по мере того как солнце клонилось к закату, мысли ее становились все более мрачными. Поздно вечером, несмотря на одолевавшие ее дурные предчувствия, она спустилась по винтовой лестнице в пещеру Ивара.
Приди она на несколько секунд раньше, и она нашла бы помещение пустым. Однако она промедлила на первых ступенях и обнаружила своего суженого слегка грязным, задыхающимся, как после тяжелой работы.
– Что случилось? – тревожно спросил Джонатан, заметив, что Сондра стоит перед ним босиком, в одной лишь тонкой ночной рубашке. Первая мысль, что пришла ему в голову, была мысль о нападении гоблинов. Он уже начал вспоминать заклинание, чтобы защитить свою невесту и ее семью, и почувствовал в кончиках пальцев несильное покалывание.
Сондра покачала головой и подошла вплотную к нему. Обхватив руками его голову, она крепко поцеловала его, стараясь, чтобы ее поцелуй был таким же глубоким и страстным, каким подарил ее Жон в праздник жертвоприношения.
Джонатан отскочил, слегка рассерженный ее стремительностью и дерзостью.
– Разве так делается? – строго спросил он.
– Как будто ты не знаешь?! – Сондра улыбнулась его наивности. – После того как юноша и девушка объявят о помолвке, в… в интимных отношениях они имеют право вести себя как муж и жена. В некоторых семьях это даже поощряется. Что касается нашей женитьбы, то я в ней уверена. А ты? – Она взяла его руки в свои и поднесла их к тесьме, которая удерживала вместе полы ее накидки.
Доверие Сондры заставило Жона смутиться.
– Пойдем, я открою тебе один секрет, – позвал он и, превратив Сондру в мышь, показал ей проход в свое подземелье. Сондре очень понравились бассейны, которые Джонатан сделал из луж, сталактиты на потолке и радуга на стенах, которую тоже вызвала к жизни его магия. Там, в свете волшебных светящихся шаров, они и совершили то, чего хотели уже несколько месяцев, с того самого дня, как Сондра впервые увидела Жона стоящим в тени леса.
– Я сделаю для тебя все что захочешь, – шепнула Сондра, не беспокоясь более о тех тайнах, стена из которых выросла вокруг Джонатана за последнее время. Теперь она была внутри этих стен вместе с ним.
Глава 12
В ночь следующего полнолуния захваченные Полотном существа никак не проявляли себя, и Стражи, обеспокоенные их необычным поведением, продолжили свои ночные заклинания. В промежутках между фразами до их слуха доносился из часовни слабый шорох, напоминающий шуршание сухих листьев на осеннем ветру. Души на Полотне иногда теряли свою силу и вели себя не слишком буйно – так уже бывало когда-то, – но никогда раньше полнолуние не сопровождалось такой странной тишиной. Стражи восприняли это как дурное предзнаменование и с тревогой ожидали, что принесет им ближайшее будущее.
Так прошла ночь и настала следующая, но ничего не случилось. Лишь короткая зимняя оттепель принесла с собой неожиданного гостя – Стражей навестил Джонатан. Он принес своим старым товарищам сладкий хлеб, испеченный Диркой, большой кувшин вина из облачных ягод Андора, а также несколько снадобий Ивара, чтобы лечить простуду и ревматические боли Маттаса. Монахи уселись в огромном зале крепости, чтобы послушать рассказы Джонатана о жизни в Линде. После вечерней трапезы они пили вино, а Джонатан пел им свои песни. Затем он заговорил о том, как он успел привязаться к жителям поселка, и что было более важно – о своем предстоящем браке с дочерью Ивара.
Он ожидал приветствий и поздравлений, однако ответом на его заявление было неловкое молчание всех послушников Ордена.
– Ты уверен, что именно таким должно быть твое будущее? – наконец спросил у него Доминик.
– Да. Я понял это в тот самый день, когда впервые увидел ее.
– Тогда давайте выпьем за Джонатана и Сондру! – воскликнул Гектор, поднимая вверх кубок. Послушники присоединились к его тосту, но только сам Гектор выглядел по-настоящему счастливым. Прочие монахи выглядели разочарованными, как будто прочили Жону иную судьбу. Джонатан почувствовал настойчивое желание напомнить им, что именно они предложили ему уйти из крепости и именно они хотели, чтобы он сам выбрал свой путь в жизни, но вряд ли было бы правильно упоминать об этом сейчас. Кроме того, он пришел сюда для того, чтобы узнать кое-какие тайны. Вряд ли он сможет действовать без помех и добьется успеха, если испортит отношения с братьями Ордена.
Ночью он только притворился, будто выпил снадобье, принесенное ему Лео. Потом ему пришлось довольно долго лежать с открытыми глазами, глядя на пляшущие отблески света на стене, отбрасываемые горевшими в подсвечнике свечами. Он ждал знакомого шепота, появления загадочной тени или фигуры мужчины. Так прошел час. Стражи спали в своих кельях беспробудным сном, но тень так и не явилась Жону.
Тем не менее он принял решение действовать.
Накинув на плечи темный плащ с капюшоном, Джонатан на цыпочках прокрался по темному коридору, спустился по узким ступеням и прошел через полутемный зал в келью, которую Лео и Доминик использовали в качестве библиотеки. Это была узкая и длинная комната с высоким потолком, который терялся в темноте. На столе, который занимал большую часть комнаты, ничего не было, и Джонатан с неожиданной теплотой припомнил те времена, когда этот стол был завален свитками и толстыми книгами. Это было тогда, когда Лео обучал его волшебству, и сейчас он почувствовал легкий стыд за то, что он собирался сделать.
Если его обнаружат здесь, он может в свое оправдание пересказать им содержание разговора, который он случайно услышал в гостинице, и потребовать, чтобы ему рассказали-таки о том, что случилось с его родителями. Где-то в глубине души Джонатан надеялся, что его обнаружат, и, может быть, тогда занимавший его вопрос можно будет прояснить раз и навсегда. Но, может быть, Стражи снова солгут ему, продолжая скрывать правду. Между тем Джонатан был уверен, что если ему удастся узнать истину, то только здесь, в библиотеке. Подумав обо всем этом, юноша решил положиться на судьбу; он зажег свет, который всякий мог увидеть, но продолжал двигаться медленно и бесшумно, чтобы никто не услышал.
Когда-то в прошлом ему разрешалось читать свитки, сложенные на полках с дверцами, что занимали целиком одну из стен кельи. В задумчивости Джонатан скользнул пальцами по полированному дереву, из которого они были сделаны, но ему было ясно, что никаких секретов он на этих полках не обнаружит. Тогда он стал тщательно выщупывать каменную кладку противоположной стены, а затем перешел на истоптанные половицы, до тех пор пока не отыскал одну никак не закрепленную доску.
Щели в полу были забиты землей, и Джонатану пришлось приложить немало усилий, чтобы приподнять один ее конец. Когда это ему наконец удалось, он понял, что нашел то, что искал. Его уверенность окрепла еще больше, когда ему не удалось открыть незапертую шкатулку черного мрамора, которую он обнаружил в нише под полом.
Но недаром он потратил несколько недель, готовясь именно к этому моменту. Джонатан применил самое мощное заклинание, предназначенное для отпирания замков, однако ему потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить его и правильно произнести. Мраморная крышка шкатулки дрогнула и заняла более естественное положение. После этого Джонатан открыл коробочку без труда. Шкатулка была битком набита свитками, исписанными знакомыми почерками Ивара и Лео. Не обращая на них внимания, Джонатан рылся в шкатулке, разыскивая пергамент, написанный незнакомым ему почерком. И вот, на самом дне шкатулки… «…я уверена, что Полотно зовет меня…»
Когда Джонатан закончил читать документ, написанный его матерью, его кулаки были крепко сжаты, а побелевшие костяшки пальцев выдавали обуревавшие его эмоции, которых не было заметно ни по выражению его лица, ни по фигуре. Заново свернув пергамент, Джонатан завязал его тесемками и сунул обратно в шкатулку, не потрудившись запереть ее. Его не тревожило, откроется то, что он сделал, или нет. Теперь ему казалось, что все стало ясным, все встало на свои места, словно раздавшийся из темноты голос открыл ему истину.
Стражи солгали ему.
В большом зале наверху раздались голоса, послышалось хлопанье дверей – это Стражи готовились к утренней молитве, смысл и назначение которой стали теперь ясны Джонатану. Внезапно испугавшись того, что его обнаружат в библиотеке именно сейчас, Жон выжидал, боясь даже дышать, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать. Он ждал, сидя за столом, развернув перед собой ничем не примечательную рукопись, и наконец дождался утренней службы. Тогда он незаметно выскользнул из библиотеки и поспешно вернулся в свою комнату. Там он разделся и лег на узкую и мягкую постель, скрючившись под мягким пуховым одеялом, которое сшил для него Пето, в комнате, которую уступил ему Маттас, потому что она обогревалась дымоходом от расположенного внизу камина, и глядел в окно, которое было расширено в те времена, когда Стражи решили переоборудовать помещение под детскую.
Но Джонатан не думал о том, что монахи сделали для него, или о том, как все они его любили. Он думал только о том, как они обманули его. По мере того как он все сильнее сосредотачивался на этой мысли, жаркий гнев разливался по всему его телу, заполняя собой каждый уголок мозга и сознания. Ему не нужно было прятать это чувство, оно просто было у него, точно так же как были у него руки и ноги. Он воспринял его, и гнев стал его частью, войдя в сознание наравне с прошлым.
Он больше не думал о матери. Достаточно было того, что она попыталась убить его отца. Она отреклась от него, семья ничего для нее не значила, совсем ничего, и поэтому он должен предоставить ее своей судьбе.
Иное дело – отец. Его отец все еще был жив, просто заключен в ткани Полотна, и никто не попытался вызволить его оттуда!
На протяжении целого дня Джонатан обдумывал, как ему лучше всего заговорить со Стражами, чтобы потребовать объяснений, но в конце концов он удержался от этого. Стражи солгали ему и продолжали лгать целых семнадцать лет. Они не скажут ему правды.
Ближе к вечеру, однако, его сдержанность стала давать трещины, и Гектор позвал его с собой на прогулку вокруг крепости. Они остановились на краю обрыва, с которого открывалась панорама Тепеста.
– Что-нибудь не так? – напрямую спросил Гектор. – Ты как-то был слишком задумчив вчера вечером.
– Я хотел бы знать такое заклинание, с помощью которого я мог бы разорвать свою душу на две части. Я люблю Сондру и хочу быть с ней, но и о вас обо всех я тоже сильно скучаю.
– Но ты же будешь навещать нас, – заметил Гектор. – Ты сделал правильный выбор, твоя мать одобрила бы твое решение.
Джонатан почувствовал, что Гектор как бы приглашает его задать вопрос о его семье. У него было много вопросов, но он задал самый невинный из них.
– Я похож на мать, Гектор?
– Не на внешность, – ответил Гектор, – однако ваши характеры схожи. Она заметила это сходство уже тогда, когда тебе было от роду всего несколько часов.
– А я думал, что она умерла во время родов.
– Нет, но вскоре после них. Жон подумал, что Гектор, по крайней мере, сказал ему правду.
– Солнце село, – заговорил он о другом, – пора возвращаться.
Но стоило только им с Гектором вернуться к остальным, как Жон пожелал всем спокойной ночи и удалился.
Этой ночью, как и ожидал Джонатан, постороннее присутствие, которое он ощущал много раз за свою жизнь, проявилось в форме расплывчатой серой тени, дрожащей в темноте комнаты. Выбравшись из постели, Джонатан последовал за тенью вниз по лестнице, через холл и пустую спальню для гостей в коридор, который заканчивался позади часовни. В сыром коридоре сороконожки щекотали его босые ноги, а клочья липкой паутины залепляли лицо, но он не осмелился зажечь огонь, чтобы ничем не выдать себя.
Но в самой середине ритуала наш незнакомец вернулся и вошел в часовню сквозь открытые двери. Я не знаю, как долго он стоял перед входом, наблюдая за нами и слушая наши заклинания, но только он вдруг запел, запел голосом более громким и чистым, чем звучал хор наших голосов. Слова его песни оскверняли нашу священную часовню и высмеивали наших богов. А когда мы взглянули на него, мы увидели, как он изменяет свою форму, и черты его лица преображались, напоминая лики наших богов.
Ярость вспыхнула во мне, и я набросился на него – частица толпы, готовой растерзать чужака. Но лишь только мы коснулись его, самый воздух в нашей часовне вспыхнул, превратившись в сияющее облако, и обжигающие искры закружились вокруг нас роем взбесившихся насекомых. Мы застыли на месте. Я подумал, что это может быть какой-то колдовской трюк, ибо я мог видеть и дышать, несмотря на то что искры пребольно жалили меня и сводили с ума. Обездвиженный, парализованный, я в ужасе смотрел, как он прошел сквозь сияющее в часовне облако прямо к алтарю, где висело Полотно.
Несмотря на мучения, которые я испытывал, я расслышал, как он рассмеялся звонким мелодичным смехом и сорвал Полотно. Я не мог даже крикнуть. «И вы обрекли незнакомца на гибель, лишь бы защитить это? Это?!» – проговорил он, хватая Полотно так, словно собираясь разорвать его надвое.
Это было последнее движение его тела. Полотно рванулось вперед, накрыло его, обволокло, запеленало и высосало его жизнь. Облако яростных искр исчезло вместе с ним, яркое сияние погасло.
Этой ночью мы хоронили своих мертвецов, стараясь забыть о том, что произошло на наших глазах. Сколь же наивны мы были, полагая, что никакая сила не может бороться со Сбирающей Тканью.
Мы обнаружили свою ошибку на следующий вечер. На небе в другой раз взошла полная луна, и вместе с ней зашевелились пойманные души. Этой ночью город погиб. Даже маленькие дети умирали в муках, когда заклятья жрецов обернулись против нас. В конце концов Верховный Жрец Волгэр прочел магическую формулу, предназначенную не для того, чтобы истребить зло, а для того, чтобы сдержать его. Он закончил свою литургию только тогда, когда силы покинули его и он испустил дух. Мало кто из нас оставался в живых, но мы повторяли и повторяли это заклинание, вылавливая вырвавшиеся на свободу души по всему городу и возвращая их обратно в часовню. Когда работа была закончена, нам каким-то образом удалось запереть двери часовни нашими обожженными, окровавленными руками.
Но мертвецы в нашем поселке не успокаивались. Словно несчастные, обреченные души, которые обитали в холмах вокруг поселка, они снова и снова вставали из могил и, шевеля обугленными губами, взывали об отмщении, которого мы не могли им обещать, и просили упокоить свои души.
Нас осталось только трое, кто избежал огненной смерти в объятиях зла, заключенного в Полотне, и мы были самыми слабыми из членов нашего Ордена. Почти все свитки Ордена были уничтожены, и теперь заклинания, которые удерживают души в Ткани, известны нам только по памяти. Один из нас тяжело ранен, а другой слеп, но мы останемся здесь до завтра, чтобы отыскать новое, лучше спрятанное место, где можно хранить Полотно. Я пишу эти строки для того, чтобы остальные опасались могущества темных душ, заключенных в паутине Полотна».
Запись обрывалась так же неожиданно, как и начиналась. Дочитав последнюю строку, Джонатан долго сидел неподвижно, глядя на выцветшие буквы. Припомнив, что Маэв упоминала о Полотне, он понял, что она проникла в тайну, которую охраняли Стражи.
– Спасибо, – прошептал он, обращаясь к тени, которая указала ему место, где спрятан был старинный пергамент. Кладя его на полку, он снова обратил свое внимание на трещину в стене.
Произнеся короткую команду, Жон уменьшил размеры своих светящихся шаров и, усилив таким образом интенсивность испускаемого ими сияния, один за другим послал их в трещину. На этот раз светильники высветили сразу за разломом более широкий проход. Торопясь, чтобы страх, холодным сквозняком пронесшийся вдоль спины, не успел овладеть им, Джонатан трансформировался в мышонка и протиснулся сквозь щель. Его шары по-прежнему мирно плавали в неподвижном холодном воздухе, и он стал осторожно красться вперед.
Проход постепенно расширялся. Уже через несколько футов Джонатан смог вернуться в человеческое обличье и выпрямиться. Холодный ветер коснулся его лица, и Жон понял, что где-то впереди есть выход из этого подземелья. Он подумал о гоблинах и других существах – жителях подземелий, о которых когда-то рассказывал ему Маттас, однако его огни и заклинания пламени, которыми он теперь владел в совершенстве, дарили ему ощущения спокойствия и уверенности. Он пошел дальше. Коридор сначала вел его на восток, потом изгибался и начинал подниматься. В стенах появились прожилки какой-то слабо фосфоресцирующей породы, а из-под ног Жона при каждом шаге разбегались бледно-голубые ящерицы. Пройдя таким образом около четверти мили, Джонатан набрел еще на одну пещеру, гораздо более обширную, чем пещера Ивара.
Светящиеся шары не могли осветить всех углов этой пещеры, и Жон заставил их подняться к потолку, как можно выше от пола. Плавными спиралями шары взмыли вверх и осветили молочно-белые известковые наплывы сталактитов, свешивающиеся с потолка пещеры. Мутная вода стекала по их острым сосулькам и падала на пол, образуя по всему пространству пещеры несколько неглубоких луж, сообщающихся между собой. В лужах Джонатан разглядел жирных, мерцающих пиявок и странную зеленую рыбу без чешуи, которая тут же пропала, громко плеснув по воде хвостом. Очевидно, рыбу испугал яркий свет и его движущаяся тень.
Жон подумал об экспериментах, которые он мог ставить в этой пещере, спрятанной от людских глаз гораздо лучше, чем пещера Ивара. Довольный своим открытием, Джонатан пошел дальше, надеясь отыскать выход из подземелья. Он нашел его после долгого, но не трудного подъема по наклонному коридору. Так же как и лаз из пещеры под гостиницей, он едва ли был шире обычной трещины в скале, но все же достаточно широким, чтобы Джонатан сумел протиснуться сквозь него. Судя по всему, гоблины не знали о нем. Выбравшись наружу, Жон очутился на обледеневшем уступе скалы, и порывы холодного ветра трепали его волосы. Потянув носом, Жон уловил горький запах дыма, который ветер доносил сюда из Линде, а поглядев вниз, Жон разглядел в долине неясные очертания домика Маэв.
Итак, его подземелье было достаточно близко, но отлично спрятано. Даже Ивар не сможет ничего сказать ему по поводу всего того, что он намеревался проделывать в своих новых владениях. Тем не менее Джонатан решил хранить свое открытие в тайне ото всех. Боясь, как бы его отсутствие не было обнаружено, он круто развернулся и поспешил обратно, через пещеру в коридоры, чтобы вернуться в знакомый уют крошечной кельи Ивара.
В последующие недели Джонатан совсем перестал появляться в мире, расположенном над его подземными убежищами. Внимательно и точно он переписывал во вторую книгу заклинаний все магические формулы и заклятья, которые он теперь знал. Ему пришлось добавить сюда и те заклинания, на которые он раньше не обращал особого внимания, так как не мог опробовать их в тесном пространстве пещеры Ивара, а применять их на поверхности ему не разрешалось.
Он также потратил много времени на то, чтобы приспособить большую пещеру для своих нужд. Жаркое пламя быстро согрело воду в больших лужах и осушило маленькие. Пиявки сварились, рыба передохла от голода, а голубые ящерки отступили в коридоры и тоннели, которыми Джонатан не пользовался. Яркие цветные огни, пляшущие на стенах, скрасили холодноватую пустоту пещеры, напоминая собой зарю, заключенную в камне.
Храня свою тайну, Жон возвращался в гостиницу через пещеру Ивара, когда это было возможно, а когда невозможно – он выбирался на поверхность и входил в гостиницу через дверь. Его отсутствие было замечено только один раз, но у Джонатана уже был заготовлен подходящий к случаю предлог. Если бы не Сондра, он и вовсе не выходил бы на поверхность, подобно отшельнику поселившись в своей пещере, где стены и потолок были белыми, словно сделанными из кости.
Однажды утром, через несколько недель после того, как он начал работать в своем подземелье, Жон ненадолго отвлекся от своих занятий и уединился в пещере Ивара, чтобы написать новую песню. В ночь праздника он хотел исполнить балладу о трех ведьмах, в которой в поэтической форме было бы представлено идеализированное их падение от неземной грации и красоты к уродству и жестокости, так что сами ведьмы не оскорбились бы, доведись им услышать легенду в его исполнении. Однако и правды в этой песне было достаточно для того, чтобы баллада служила предостережением жителям поселка. Когда работа была закончена, Джонатан решил в последний раз прочесть вслух свои вирши, и тут ему снова почудился таинственный тихий шепот. Неразличимые слова звучали впереди него, позади, из всех углов пещеры. Жон вздрогнул и, произнеся несколько слов, вытянул перед собой руки. Два шара, которые освещали комнату, вспыхнули так ярко, что их свет мог соперничать с солнечным.
Рядом с Джонатаном стояла полупрозрачная тень человека, черты лица которого можно было отчетливо рассмотреть в ослепительном сиянии волшебных шаров. Джонатан пристально всмотрелся в лицо незнакомца, но тень задрожала и стала таять, оставив после себя лишь странную пустоту в памяти да усталость после столь щедрой траты энергии.
Призрак, чем бы он ни был, успел произнести только одно-единственное слово, бывшее в равной степени звуком и донесшейся издалека мыслью, странно знакомой, напомнившей Джонатану о странных снах, которые он видел в разрушенной, продуваемой всеми ветрами крепости Стражей. Это слово было слышно отчетливо, оно прокатилось по всей пещере, многократно отразившись от ее каменных стен:
– Домой…
– Скоро… – с любовью шепнул Джонатан, обращаясь к опустевшей комнате.
Если он хочет узнать тайны, которые хранит крепость Ордена, он должен лучше овладеть средствами и приемами, которые помогут ему эти тайны раскрыть. Поэтому он потратил немало часов, изучая заклинания, которые могли помочь ему обнаружить скрытую магию, отпереть запертые двери, усыпить даже самого осторожного человека.
После полудня, как обычно, Джонатан поднялся наверх, чтобы поесть и провести некоторое время со своей нареченной. Когда они вышли из гостиницы, держа друг друга за руки, солнце успело слегка нагреть холодный зимний воздух, а на небе не видно было ни одного облака.
Тем не менее Сондра с грустью посмотрела на Джонатана. Несмотря на все внимание, которое он уделял ей в последние недели, несмотря на то что он очень ласково и нежно держал ее сейчас за руку, он редко разговаривал с ней. Сегодня Сондра решила обязательно пробиться сквозь его непонятное молчание.
– В последнее время ты так редко бываешь в гостинице. Ты учишься теперь столько, сколько хотел? – спросила она таким беззаботным голосом, каким только могла.
– Да, – ответил Джонатан.
– А не мог бы ты научить и меня чему-нибудь? – продолжала Сондра.
– Я думал, что ты не хочешь учиться, – Джонатан холодно покосился на свою нареченную.
«Даже с Мишей проще иметь дело!» – подумала Сондра, выдергивая ладонь из руки Жона, намереваясь вернуться в гостиницу. Жон заколебался, потом догнал ее и потянул за рукав. Сондра остановилась и повернулась к нему лицом.
– Прости меня, Сондра. Не уходи, пожалуйста! – попросил он ее.
Сондра посмотрела на мальчишек на деревенской площади, которые перестали строить свои снежные крепости и теперь глазели на них. Затем она перевела взгляд на лицо Жона и увидела, как сильно ему хочется, чтобы она осталась. В его выражении, однако, было и еще кое-что: некое странное удовольствие, словно он гордился тем, что сумел рассердить ее.
Сондра припомнила застенчивого юношу, которого она когда-то повстречала в лесу, и ей стало любопытно, что такое могло с ним произойти за тот месяц, который прошел с тех пор, как они решили пожениться. За это время он стал таким печальным, таким сдержанным и отстраненным.
Магия требовала огромного напряжения сил и огромной концентрации внимания. Разве не говорил ей об этом ее собственный отец? Раз она – дочь Ивара, значит, она должна хорошо понимать то, чем занимается ее жених. Шагнув к Джонатану, Сондра коснулась рукой в перчатке его щеки. Что бы ни тревожило его, он обязательно поделится с ней в свое время. Хорошая жена должна быть терпеливой, а Сондра собиралась через некоторое время стать Жону именно хорошей женой. И она решила терпеть до тех пор, пока Жон сам не заговорит с ней о своих печалях, а тогда она постарается утешить и поддержать его.
Эти мысли не покидали ее весь остаток дня, и, по мере того как солнце клонилось к закату, мысли ее становились все более мрачными. Поздно вечером, несмотря на одолевавшие ее дурные предчувствия, она спустилась по винтовой лестнице в пещеру Ивара.
Приди она на несколько секунд раньше, и она нашла бы помещение пустым. Однако она промедлила на первых ступенях и обнаружила своего суженого слегка грязным, задыхающимся, как после тяжелой работы.
– Что случилось? – тревожно спросил Джонатан, заметив, что Сондра стоит перед ним босиком, в одной лишь тонкой ночной рубашке. Первая мысль, что пришла ему в голову, была мысль о нападении гоблинов. Он уже начал вспоминать заклинание, чтобы защитить свою невесту и ее семью, и почувствовал в кончиках пальцев несильное покалывание.
Сондра покачала головой и подошла вплотную к нему. Обхватив руками его голову, она крепко поцеловала его, стараясь, чтобы ее поцелуй был таким же глубоким и страстным, каким подарил ее Жон в праздник жертвоприношения.
Джонатан отскочил, слегка рассерженный ее стремительностью и дерзостью.
– Разве так делается? – строго спросил он.
– Как будто ты не знаешь?! – Сондра улыбнулась его наивности. – После того как юноша и девушка объявят о помолвке, в… в интимных отношениях они имеют право вести себя как муж и жена. В некоторых семьях это даже поощряется. Что касается нашей женитьбы, то я в ней уверена. А ты? – Она взяла его руки в свои и поднесла их к тесьме, которая удерживала вместе полы ее накидки.
Доверие Сондры заставило Жона смутиться.
– Пойдем, я открою тебе один секрет, – позвал он и, превратив Сондру в мышь, показал ей проход в свое подземелье. Сондре очень понравились бассейны, которые Джонатан сделал из луж, сталактиты на потолке и радуга на стенах, которую тоже вызвала к жизни его магия. Там, в свете волшебных светящихся шаров, они и совершили то, чего хотели уже несколько месяцев, с того самого дня, как Сондра впервые увидела Жона стоящим в тени леса.
– Я сделаю для тебя все что захочешь, – шепнула Сондра, не беспокоясь более о тех тайнах, стена из которых выросла вокруг Джонатана за последнее время. Теперь она была внутри этих стен вместе с ним.
Глава 12
«…Довольно странно, насколько понятным и ясным встает подчас прошлое, особенно тогда, когда это не имеет больше никакого значения. Хотя я не в силах припомнить собственного имени, я помню, что люди обожали меня и поклонялись мне, как никто и никогда не поклонялся моему учителю. Я был послан не затем, чтобы убивать, а затем, чтобы самому погибнуть. Очень жаль останавливаться на давно ушедших моментах давно ушедшего прошлого, особенно если ты в состоянии припомнить лишь самую малость из всего, что было когда-то. Но я смею надеяться, что однажды…»
* * *
В ночь следующего полнолуния захваченные Полотном существа никак не проявляли себя, и Стражи, обеспокоенные их необычным поведением, продолжили свои ночные заклинания. В промежутках между фразами до их слуха доносился из часовни слабый шорох, напоминающий шуршание сухих листьев на осеннем ветру. Души на Полотне иногда теряли свою силу и вели себя не слишком буйно – так уже бывало когда-то, – но никогда раньше полнолуние не сопровождалось такой странной тишиной. Стражи восприняли это как дурное предзнаменование и с тревогой ожидали, что принесет им ближайшее будущее.
Так прошла ночь и настала следующая, но ничего не случилось. Лишь короткая зимняя оттепель принесла с собой неожиданного гостя – Стражей навестил Джонатан. Он принес своим старым товарищам сладкий хлеб, испеченный Диркой, большой кувшин вина из облачных ягод Андора, а также несколько снадобий Ивара, чтобы лечить простуду и ревматические боли Маттаса. Монахи уселись в огромном зале крепости, чтобы послушать рассказы Джонатана о жизни в Линде. После вечерней трапезы они пили вино, а Джонатан пел им свои песни. Затем он заговорил о том, как он успел привязаться к жителям поселка, и что было более важно – о своем предстоящем браке с дочерью Ивара.
Он ожидал приветствий и поздравлений, однако ответом на его заявление было неловкое молчание всех послушников Ордена.
– Ты уверен, что именно таким должно быть твое будущее? – наконец спросил у него Доминик.
– Да. Я понял это в тот самый день, когда впервые увидел ее.
– Тогда давайте выпьем за Джонатана и Сондру! – воскликнул Гектор, поднимая вверх кубок. Послушники присоединились к его тосту, но только сам Гектор выглядел по-настоящему счастливым. Прочие монахи выглядели разочарованными, как будто прочили Жону иную судьбу. Джонатан почувствовал настойчивое желание напомнить им, что именно они предложили ему уйти из крепости и именно они хотели, чтобы он сам выбрал свой путь в жизни, но вряд ли было бы правильно упоминать об этом сейчас. Кроме того, он пришел сюда для того, чтобы узнать кое-какие тайны. Вряд ли он сможет действовать без помех и добьется успеха, если испортит отношения с братьями Ордена.
Ночью он только притворился, будто выпил снадобье, принесенное ему Лео. Потом ему пришлось довольно долго лежать с открытыми глазами, глядя на пляшущие отблески света на стене, отбрасываемые горевшими в подсвечнике свечами. Он ждал знакомого шепота, появления загадочной тени или фигуры мужчины. Так прошел час. Стражи спали в своих кельях беспробудным сном, но тень так и не явилась Жону.
Тем не менее он принял решение действовать.
Накинув на плечи темный плащ с капюшоном, Джонатан на цыпочках прокрался по темному коридору, спустился по узким ступеням и прошел через полутемный зал в келью, которую Лео и Доминик использовали в качестве библиотеки. Это была узкая и длинная комната с высоким потолком, который терялся в темноте. На столе, который занимал большую часть комнаты, ничего не было, и Джонатан с неожиданной теплотой припомнил те времена, когда этот стол был завален свитками и толстыми книгами. Это было тогда, когда Лео обучал его волшебству, и сейчас он почувствовал легкий стыд за то, что он собирался сделать.
Если его обнаружат здесь, он может в свое оправдание пересказать им содержание разговора, который он случайно услышал в гостинице, и потребовать, чтобы ему рассказали-таки о том, что случилось с его родителями. Где-то в глубине души Джонатан надеялся, что его обнаружат, и, может быть, тогда занимавший его вопрос можно будет прояснить раз и навсегда. Но, может быть, Стражи снова солгут ему, продолжая скрывать правду. Между тем Джонатан был уверен, что если ему удастся узнать истину, то только здесь, в библиотеке. Подумав обо всем этом, юноша решил положиться на судьбу; он зажег свет, который всякий мог увидеть, но продолжал двигаться медленно и бесшумно, чтобы никто не услышал.
Когда-то в прошлом ему разрешалось читать свитки, сложенные на полках с дверцами, что занимали целиком одну из стен кельи. В задумчивости Джонатан скользнул пальцами по полированному дереву, из которого они были сделаны, но ему было ясно, что никаких секретов он на этих полках не обнаружит. Тогда он стал тщательно выщупывать каменную кладку противоположной стены, а затем перешел на истоптанные половицы, до тех пор пока не отыскал одну никак не закрепленную доску.
Щели в полу были забиты землей, и Джонатану пришлось приложить немало усилий, чтобы приподнять один ее конец. Когда это ему наконец удалось, он понял, что нашел то, что искал. Его уверенность окрепла еще больше, когда ему не удалось открыть незапертую шкатулку черного мрамора, которую он обнаружил в нише под полом.
Но недаром он потратил несколько недель, готовясь именно к этому моменту. Джонатан применил самое мощное заклинание, предназначенное для отпирания замков, однако ему потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить его и правильно произнести. Мраморная крышка шкатулки дрогнула и заняла более естественное положение. После этого Джонатан открыл коробочку без труда. Шкатулка была битком набита свитками, исписанными знакомыми почерками Ивара и Лео. Не обращая на них внимания, Джонатан рылся в шкатулке, разыскивая пергамент, написанный незнакомым ему почерком. И вот, на самом дне шкатулки… «…я уверена, что Полотно зовет меня…»
* * *
Когда Джонатан закончил читать документ, написанный его матерью, его кулаки были крепко сжаты, а побелевшие костяшки пальцев выдавали обуревавшие его эмоции, которых не было заметно ни по выражению его лица, ни по фигуре. Заново свернув пергамент, Джонатан завязал его тесемками и сунул обратно в шкатулку, не потрудившись запереть ее. Его не тревожило, откроется то, что он сделал, или нет. Теперь ему казалось, что все стало ясным, все встало на свои места, словно раздавшийся из темноты голос открыл ему истину.
Стражи солгали ему.
В большом зале наверху раздались голоса, послышалось хлопанье дверей – это Стражи готовились к утренней молитве, смысл и назначение которой стали теперь ясны Джонатану. Внезапно испугавшись того, что его обнаружат в библиотеке именно сейчас, Жон выжидал, боясь даже дышать, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать. Он ждал, сидя за столом, развернув перед собой ничем не примечательную рукопись, и наконец дождался утренней службы. Тогда он незаметно выскользнул из библиотеки и поспешно вернулся в свою комнату. Там он разделся и лег на узкую и мягкую постель, скрючившись под мягким пуховым одеялом, которое сшил для него Пето, в комнате, которую уступил ему Маттас, потому что она обогревалась дымоходом от расположенного внизу камина, и глядел в окно, которое было расширено в те времена, когда Стражи решили переоборудовать помещение под детскую.
Но Джонатан не думал о том, что монахи сделали для него, или о том, как все они его любили. Он думал только о том, как они обманули его. По мере того как он все сильнее сосредотачивался на этой мысли, жаркий гнев разливался по всему его телу, заполняя собой каждый уголок мозга и сознания. Ему не нужно было прятать это чувство, оно просто было у него, точно так же как были у него руки и ноги. Он воспринял его, и гнев стал его частью, войдя в сознание наравне с прошлым.
Он больше не думал о матери. Достаточно было того, что она попыталась убить его отца. Она отреклась от него, семья ничего для нее не значила, совсем ничего, и поэтому он должен предоставить ее своей судьбе.
Иное дело – отец. Его отец все еще был жив, просто заключен в ткани Полотна, и никто не попытался вызволить его оттуда!
На протяжении целого дня Джонатан обдумывал, как ему лучше всего заговорить со Стражами, чтобы потребовать объяснений, но в конце концов он удержался от этого. Стражи солгали ему и продолжали лгать целых семнадцать лет. Они не скажут ему правды.
Ближе к вечеру, однако, его сдержанность стала давать трещины, и Гектор позвал его с собой на прогулку вокруг крепости. Они остановились на краю обрыва, с которого открывалась панорама Тепеста.
– Что-нибудь не так? – напрямую спросил Гектор. – Ты как-то был слишком задумчив вчера вечером.
– Я хотел бы знать такое заклинание, с помощью которого я мог бы разорвать свою душу на две части. Я люблю Сондру и хочу быть с ней, но и о вас обо всех я тоже сильно скучаю.
– Но ты же будешь навещать нас, – заметил Гектор. – Ты сделал правильный выбор, твоя мать одобрила бы твое решение.
Джонатан почувствовал, что Гектор как бы приглашает его задать вопрос о его семье. У него было много вопросов, но он задал самый невинный из них.
– Я похож на мать, Гектор?
– Не на внешность, – ответил Гектор, – однако ваши характеры схожи. Она заметила это сходство уже тогда, когда тебе было от роду всего несколько часов.
– А я думал, что она умерла во время родов.
– Нет, но вскоре после них. Жон подумал, что Гектор, по крайней мере, сказал ему правду.
– Солнце село, – заговорил он о другом, – пора возвращаться.
Но стоило только им с Гектором вернуться к остальным, как Жон пожелал всем спокойной ночи и удалился.
Этой ночью, как и ожидал Джонатан, постороннее присутствие, которое он ощущал много раз за свою жизнь, проявилось в форме расплывчатой серой тени, дрожащей в темноте комнаты. Выбравшись из постели, Джонатан последовал за тенью вниз по лестнице, через холл и пустую спальню для гостей в коридор, который заканчивался позади часовни. В сыром коридоре сороконожки щекотали его босые ноги, а клочья липкой паутины залепляли лицо, но он не осмелился зажечь огонь, чтобы ничем не выдать себя.