— А ты заблаговременно завербуй своего палача.
— Полковник прав, — вмешался Шавош, — шутки ваши довольно плоские.
— Уж не суеверны ли вы, доктор?
— Нет, я не суеверен, — возразил Шавош, — но и зубоскальства не терплю. Шутки я признаю в рамках хорошего тона.
Неожиданная поддержка приободрила Кару. И он резко сказал Шалго:
— Тебе легко болтать. А вот давай-ка поменяемся ролями. На Западе я тоже был бы куда смелее.
— Да, но сейчас мы оба находимся в Пеште, — продолжал острить Шалго.
— Ты спокоен, потому что знаешь: тебя оберегаю я.
Шавош решил положить конец их препирательству.
— Господа, я не вижу никакого смысла в вашем споре, — вмешался он. — На мой взгляд, полковник смелый человек. И работа его заслуживает только похвалы. К тому же, Шалго, насколько мне помнится, вы куда-то торопились.
Толстяка, как видно, задело за живое последнее замечание Шавоша, но он оставил его без внимания.
— Вы совершенно правы, зачем спорить? Давайте лучше обсудим, что же нам делать с Борши.
— Если вы не возражаете, — предложил Шавош, — мы и этот вопрос обсудим вдвоем с полковником.
Шалго тяжело поднялся и развел руками.
— Как вам будет угодно. — Подойдя к Каре, он положил руку ему на плечо. — Не сердись, Эрне. Я ведь не хотел тебя обидеть. Ну, до скорой встречи.
Кара усталым шагом возвратился из передней.
— Хороший человек Шалго, только уж очень любит подтрунивать надо мной, — сказал он. — А мне очень обидно. Не хочет он понять, насколько трудна и сложна моя работа.
Шавош сочувственно кивнул.
— Я понимаю вас, полковник. Шалго гениальный человек, но страшно невоспитанный! А вы давно с ним знакомы?
— О, еще со студенческой скамьи. Оскар уже тогда был со странностями… Так я вас слушаю, сэр. Но должен вас предупредить, что никаких подписок я давать не буду. Я действую согласно моей совести и убеждениям. На путь борьбы меня заставляют вступить идейные мотивы.
Шавош улыбнулся.
— Принимаю ваши условия, дорогой полковник! Дело не в бумаге, а в работе и ее результатах. Однако, прежде чем мы перейдем к делу, позвольте мне задать вам один вопрос, который интересует меня чисто по-человечески.
— Пожалуйста.
— Полковник, вы никогда не были коммунистом?
— Когда-то, еще в молодые годы, — после некоторого раздумья ответил Кара. — Отрицать не буду. Меня возмущала некоторая социальная несправедливость довоенного времени. Но постепенно я убедился, что несправедливость силой не устранишь. Только человечностью, неустанной просветительной работой можно достигнуть этого, потому что насилие, сэр, порождает только насилие и ненависть. Я осознал свои ошибки и сделал из них выводы. Не знаю, поняли ли вы меня.
— Я отлично понимаю вас, полковник.
— Ну, а теперь я взялся за дело, и у меня нет другого выхода. Победа или поражение!
— Мы победим! — убежденно воскликнул Шавош. — Мы должны победить. Ну так вот, дорогой друг, давайте же подумаем, что нам делать с Кальманом Борши. Для нас очень важно его завербовать. Что вы скажете относительно предложения Шалго?
— На мой взгляд, оно вполне приемлемо, но осуществить его можно только в том случае, если я смогу арестовать настоящего предателя.
— Я думаю, к этому нет препятствий.
— Нет, есть! — возразил Кара. — Ведь профессор Калди вчера вечером покончил с собой.
Шавош изумленно посмотрел на полковника.
— И это вы говорите мне только теперь?
— Потому что это касается только вас. Шалго совсем не нужно знать все, раз в дальнейшем указания будете давать мне вы.
Шавош был неприятно поражен известием.
— Итак, нам нужно доказать, что Кальман Борши не предатель; и в то же время настоящий виновник уже не может дать показаний. Бедный старик!
— Мне тоже жаль его.
— Посмотрим, однако, что же мы можем сделать. В общем-то решение довольно простое. Прежде чем Шалго покончит со Шликкеном, он должен вырвать у него признание. Кроме того, нужно принести в жертву также инженера Даницкого. Арестуйте его, и он в своих показаниях подтвердит все то, что я вам сейчас рассказал.
— Хорошо бы арестовать и Пете, — заметил Кара, — это сильно укрепило бы мои позиции.
— У меня нет никаких возражений.
— До сих пор мы сотрудничали с Шалго так: он называл мне своих наиболее ценных агентов, а я оберегал их. Но время от времени французы забрасывали сюда таких агентов, которых я мог арестовывать и таким образом оправдывать занимаемый мною пост. Иначе бы меня быстро сняли.
— Я думаю, этот путь правильный. А теперь послушайте меня, полковник. — И Шавош стал излагать Каре суть задания.
Шалго позвонил у двери квартиры профессора Калди. Ему отворила Юдит. Шалго представился девушке.
— Неужели я напугал вас, дорогая? — сказал он и шагнул через порог. — Слышал о вашей трагедии и прошу принять мои соболезнования.
Юдит все еще не могла прийти в себя от удивления. Она пошла вперед, Шалго, с трудом передвигаясь, последовал за ней. Наконец Юдит нарушила молчание; она сказала, что рано утром мать ее пришлось отправить в больницу, у нее произошел нервный шок. Отца тоже нет дома, а Кальман — тот со вчерашнего дня вообще исчез куда-то.
У Шалго очень сильно болела нога, и он попросил разрешения сесть.
— Вы извините меня, я в полной растерянности, — смущенно сказала Юдит. — Конечно, садитесь, пожалуйста. — Между тем она думала о том, что нужно как можно скорее известить о появлении Шалго майора Домбаи, и не знала, как это лучше сделать. Наконец она решила сказать Шалго, что ей нужно на минутку на кухню, где у нее на плите стоит кастрюля.
— Конечно, дорогая, идите. А я пока немного отдохну. Но если мой визит некстати, вы можете совершенно откровенно сказать мне об этом.
— Что вы, что вы! — запротестовала девушка и, виновато улыбнувшись, умчалась «на кухню». На самом деле она прошмыгнула в мастерскую отца и, подбежав к телефону, поспешно набрала номер Домбаи.
Домбаи оказался у себя.
— Шандор, — стараясь говорить как можно тише, сказала она. — Здесь Оскар Шалго.
— Где?
— У нас дома.
— Ты это серьезно?
— Да, сидит в гостиной. Что мне делать?
— Займи его разговорами, а я немедленно еду к тебе. Оставь отпертой дверь ателье, чтобы мне не пришлось звонить. Выполняй все, о чем он тебя попросит. Главное — не бойся и будь осторожна. Шаломон в какое время хотел приехать?
— В полпервого. Я уже приготовила корректуру. Передать ему?
— Конечно. Ведь они со стариком, по сути дела, закончили работу?
— Да, закончили. А может быть, лучше пока вообще воздержаться от издания? — усомнилась девушка.
— Но почему же? Договор ведь остается в силе? Англичанин намеревался улететь завтра утренним рейсом. Разве он не говорил вам?
— Говорил.
— Ну ладно, возвращайся к Шалго. А я сейчас приеду. И держи голову выше!
Юдит приветливо встретила Томаса Шаломона, но лицо ее было печально. Англичанин выразил ей свое глубокое соболезнование и сказал, что духовная жизнь Европы в связи со смертью профессора Калди понесла тяжелую утрату.
— Что-нибудь уже известно о причинах, побудивших его так поступить? — спросил Шаломон.
— Не очень много. Но к нам как раз приехал адвокат моего дяди — доктор Виктор Шюки. Он привез письмо, которое профессор передал ему на хранение за несколько дней до своей кончины.
Разговаривая, они вошли в гостиную.
— А полиция уже знает об этом письме? — повернувшись к Юдит, спросил англичанин.
— Нет и никогда не узнает, — ответила девушка, — потому что доктор Шюки сказал, что дядя настоятельно просил, чтобы содержание письма стало известно только членам нашей семьи. Когда вы уезжаете, господин Шаломон?
— Завтра утром.
— Доктор Шюки хотел бы обсудить с вами правовую сторону издания дядиной книги.
Шаломон улыбнулся.
— С радостью предоставлю себя в распоряжение господина адвоката.
— Прошу вас, проходите! — пригласила Юдит и направилась в сторону кабинета.
По лицу Шаломона промелькнула тень удивления, когда он увидел Шалго, поднявшегося ему навстречу.
— О, я счастлив познакомиться с вами. Доктор Шюки!
Англичанин тоже представился.
— Садитесь, господа, — предложила девушка.
Англичанин закурил сигарету.
— Я охотно побеседую с вами, но должен извиниться: у меня мало времени. После полудня мне нужно еще подписать несколько договоров…
— Что касается меня, то я отниму у вас всего несколько минут, — заметил Шалго. — Мы обсудим вопрос о расторжении договора, подпишем соглашение — и делу конец.
— О расторжении договора? — переспросил Шаломон.
— Да, сэр, — подтвердил Шалго. — В своем трагическом письме, которое мой друг адресовал мне, он выразил это желание на тот случай, если с ним произойдет что-нибудь до выхода книги в свет.
— Дорогой господин адвокат, — сказал Шаломон, — этот шаг вы должны серьезно обдумать, потому что издательство потребует возмещения убытков, а это выльется в довольно значительную сумму.
— Да, конечно. Но я думаю, что и в этом случае мы должны будем выполнить последнюю волю моего бедного друга. Разумеется, решение этого вопроса зависит не только от меня, но и от наследников, как его правопреемников.
— Тогда, может быть, целесообразнее отложить эти переговоры? — сказала Юдит.
Шалго посмотрел на девушку.
— Если вы так считаете, я должен повиноваться. Вы, Юдит, — наследница профессора Калди, так что за вами последнее слово.
Шаломон стряхнул пепел с кончика сигареты и взглянул на Шалго.
— Господину адвокату известна причина самоубийства?
Шалго удивленно посмотрел на англичанина.
— Самоубийства? — переспросил он. — Профессор Калди не покончил с собой, — возразил он. И, помолчав несколько секунд, добавил: — Профессора убили!
Шаломон кашлянул.
— Убили?
— Да, и самым зверским образом. С заранее обдуманным намерением.
Англичанин поднес сигарету к губам, глубоко затянулся и взглянул на зарыдавшую Юдит.
— Невероятно, — обронил он. — Может быть, и об этом написано в его прощальном письме?
— Нет, конечно, — сказал Шалго. Юдит встала и, вся в слезах, покинула комнату. — Бедная девочка, она очень любила старика. Канун свадьбы — и это зверское убийство!
— Милое, разумное создание, — подтвердил Шаломон. — Но почему вы, господин адвокат, берете на себя смелость утверждать, будто профессор убит?
Шалго поковырял в ухе, полуприкрыл тяжелые веки, а затем, сунув руку в карман, вытащил из него целлофановый кулек.
— Хочешь конфетку, Генрих? — поднявшись и опершись рукой о стол, с милой улыбкой спросил он.
Наступила томительная тишина.
— Или ты больше уже не любишь леденцы? — продолжал спокойно толстяк. — А жаль. Потому что леденцы, мой дорогой, не только полезны, но и приятно освежают рот. Между прочим, советую оставить руки на коленях и сидеть не двигаясь, потому что преимущество на моей стороне. Видишь? — Он показал револьвер.
На лбу Шликкена проступили мелкие капельки пота, а кадык заходил вверх-вниз. Шликкен понимал, что притворяться дальше бессмысленно; он тоже узнал Шалго.
— Чего ты хочешь от меня, Оскар? — спросил Шликкен, и Шалго уловил в его хриплом голосе страх.
— Пока еще не знаю, — сказал мечтательно Шалго. — Девятнадцать лет готовился я к этой встрече. Однажды в Рио-де-Жанейро проклятая стенокардия чуть было не доконала меня. Так я, хоть всегда был неверующим, стал молиться пресвятой деве, просить ее, чтоб она подарила мне жизнь. Я тогда так сказал ей: «Пресвятая матерь божия, выслушай нижайшую просьбу верного раба твоего. Жалкий Оскар Шалго с улицы Карпфенштейн молит тебя о милосердии. Дай ему дожить до того часа, когда он выполнит свой обет — уничтожит проклятого фашистского убийцу, ничтожную гниду Генриха фон Шликкена!» Пресвятая богородица услышала мою молитву, и вот, видишь, мы встретились с тобой. Конечно, за эти годы ты, как и многие другие фашистские убийцы, здорово изменил свою внешность. Так что я и не удивляюсь, что ни Кальман, ни Калди не узнали тебя.
— Оскар, пощади меня! — прошептал бывший гестаповец. — Мы ведь теперь с тобой союзники, боремся за общее дело. Забудь, что было между нами; мы должны помнить лишь о том, что у нас одна идея, одна цель.
— Об этом я помню, мой милый: об идее и цели! Но помню также и о том, что ты самый заурядный убийца! И ты не можешь быть моим союзником! А если бы я вступил с тобой в союз, архангел божий надрал бы мне уши!
— Если ты убьешь меня сейчас, тебе тоже конец! — сказал Шликкен. — Подумай об этом.
— Когда я выдам тебя и тебя расстреляют, я смогу спать спокойно. Ты и понятия не имеешь, как я тебя ненавижу! Скажи, тебе дорога жизнь?
— Жизнь для меня — все! — с надеждой в голосе вскричал фашист. — За нее я что хочешь отдам. Только отпусти.
— Почему ты убил Калди? — перебил «его Шалго.
— Не я убил его.
— Не дури, Генрих. Так мы никогда не договоримся. Учти, будешь юлить — я не убью тебя, но уж непременно выдам коммунистам. А этого я не пожелал бы даже тебе. Так что советую говорить правду.
— Тогда отпустишь меня?
— Не торгуйся! Отвечай, а там посмотрим. Все дело в том, насколько ты можешь оказаться мне полезен. Итак, почему ты убил Калди?
— Разреши мне закурить.
— Пока не разрешаю. Отвечай!
— Я хотел завербовать его, а он отказался. Грозился донести на меня. У меня не было другого выхода.
— А для чего ты хотел его завербовать? Ты же не получал на это приказа от Шавоша.
— Нет, у меня был приказ.
— От кого?
— От Гелена.
Шалго кивнул.
— Я знал, что ты работаешь и на геленовскую разведку. Похоже на таких простаков, как Шавош и его начальники, что они поверили тебе.
— Я прежде всего немец, — заявил Шликкен.
— А почему ты не завербовал Борши? Ты же за этим приехал в Будапешт?
— Да, но затем операцию отменили.
— Ты добыл документацию ВН—00—7?
— Добыл.
— Где она?
— Пока еще у меня, в гостинице.
— Вот видишь, ты можешь разумно говорить, — сказал Шалго. — А где магнитофонные пленки, компрометирующие Борши?
— Тоже в гостинице.
— Сколько агентов у тебя в Венгрии?
— Не особенно много.
— Сколько?
— Четыре.
— Имеет смысл перевербовать их?
— Думаю, что да. Материал — первый сорт.
— А скажи, на какой основе ты завербовал в сорок четвертом Даницкого?
— Он был французским агентом. Я получил о нем сведения из Виши.
— Он и сейчас работает на вас?
— Насколько мне известно, он работает на французов. А я, когда он провалился в пятьдесят шестом, отказался от его услуг.
— Чем ты убил Калди?
— Ботулином. Ну, теперь ты меня отпустишь? Ты не пожалеешь об этом, Оскар!
— Не очень охотно. Но я еще обдумываю этот вопрос. Дело в том, что я не умею убивать так хладнокровно, как убивали вы. Вот вы по этой части мастера! А ты, Генрих, здорово изменил свою внешность.
— Специально я ее не менял. Со временем само собой получилось: выпали волосы, я разжирел. — Шликкен уже больше не боялся, что Шалго убьет его: он так просто разговаривал с ним, как девятнадцать лет назад. И Шликкен воспрянул духом. — Оскар, разреши мне закурить, — попросил он.
— Пока еще нет, Генрих, имей терпение. Ты здорово изменился. Клянусь, я узнал тебя только по твоему перстню.
Шликкен невольно взглянул на свой перстень с печаткой.
— Как ты разыскал меня?
— Я заключил сделку с Игнацем Шавошем. И они элементарно продали тебя. В обмен они получили от меня кое-что другое…
— Это неправда! — усомнился Шликкен.
— Все, что я говорю, правда. А впрочем, ты и сам можешь в этом убедиться: Шавош тоже в Будапеште.
— Мог бы я поговорить с ним?
— Думаю, что этому ничего не помешает.
— Фантастично! — воскликнул Шликкен. — Если они так поступили со мной, клянусь, дальше и жить нет смысла.
— Я точно такого же мнения. Это уже самая заурядная рыботорговля, Генрих. Где золотой век классической разведки?! Мир омерзителен. Пора уходить на пенсию.
Отворилась дверь. Шликкен обернулся.
Вошли полковник Кара, майор Домбаи, Кальман, капитан Чете. Чете тотчас же встал за спиной Шликкена.
Шалго обратился к Каре:
— Докладываю, что по вашему приказу я нашел Генриха фон Шликкена, бывшего майора гестапо.
— Спасибо. Вы проделали отличную работу.
— Майор фон Шликкен признал, что убил профессора Калди с заранее обдуманным намерением.
— Наденьте на него наручники! — Кара кивнул на Шликкена.
Шликкен не сопротивлялся.
— Вот видишь, Генрих, каким я стал добросердечным? Я не стал убивать тебя, — сказал Шалго. Затем, повернувшись к Каре, добавил: — Я пообещал ему, что он сможет поговорить со своим шефом Игнацем Шавошем.
— Поговорить им не удастся, но поприветствовать друг друга они смогут.
Кара сделал знак капитану Чете. Капитан вышел и через минуту ввел в комнату Игнаца Шавоша — уже в наручниках. Доктор гордо держал голову, пытаясь и сейчас сохранять достоинство.
Шалго тихо рассмеялся, презрительно окинув доктора взглядом с головы до пят. Кальман оторопел. А Шавош и Шликкен стояли и глядели безмолвно друг на друга.
— Уведите их! — распорядился Кара. Когда дверь за ними закрылась, он повернулся к Кальману:
— Теперь ты все понимаешь, ученый с чуркой вместо головы? — Кальман потупился. Ему было невыносимо стыдно. — Так вот запомни: без доверия жить нельзя!
— Ладно, не срами его, — сказал Шалго и подошел к Кальману. Взяв его за руку, он сказал: — Кальман, приезжайте с Юдит ко мне на остров Маргит. Я кое-что привез вам. — Кальман поднял взгляд на толстяка. Глаза Шалго смеялись: — Ты ведь забыл в Вене альбом Браке. Я привез его.
— Полковник прав, — вмешался Шавош, — шутки ваши довольно плоские.
— Уж не суеверны ли вы, доктор?
— Нет, я не суеверен, — возразил Шавош, — но и зубоскальства не терплю. Шутки я признаю в рамках хорошего тона.
Неожиданная поддержка приободрила Кару. И он резко сказал Шалго:
— Тебе легко болтать. А вот давай-ка поменяемся ролями. На Западе я тоже был бы куда смелее.
— Да, но сейчас мы оба находимся в Пеште, — продолжал острить Шалго.
— Ты спокоен, потому что знаешь: тебя оберегаю я.
Шавош решил положить конец их препирательству.
— Господа, я не вижу никакого смысла в вашем споре, — вмешался он. — На мой взгляд, полковник смелый человек. И работа его заслуживает только похвалы. К тому же, Шалго, насколько мне помнится, вы куда-то торопились.
Толстяка, как видно, задело за живое последнее замечание Шавоша, но он оставил его без внимания.
— Вы совершенно правы, зачем спорить? Давайте лучше обсудим, что же нам делать с Борши.
— Если вы не возражаете, — предложил Шавош, — мы и этот вопрос обсудим вдвоем с полковником.
Шалго тяжело поднялся и развел руками.
— Как вам будет угодно. — Подойдя к Каре, он положил руку ему на плечо. — Не сердись, Эрне. Я ведь не хотел тебя обидеть. Ну, до скорой встречи.
Кара усталым шагом возвратился из передней.
— Хороший человек Шалго, только уж очень любит подтрунивать надо мной, — сказал он. — А мне очень обидно. Не хочет он понять, насколько трудна и сложна моя работа.
Шавош сочувственно кивнул.
— Я понимаю вас, полковник. Шалго гениальный человек, но страшно невоспитанный! А вы давно с ним знакомы?
— О, еще со студенческой скамьи. Оскар уже тогда был со странностями… Так я вас слушаю, сэр. Но должен вас предупредить, что никаких подписок я давать не буду. Я действую согласно моей совести и убеждениям. На путь борьбы меня заставляют вступить идейные мотивы.
Шавош улыбнулся.
— Принимаю ваши условия, дорогой полковник! Дело не в бумаге, а в работе и ее результатах. Однако, прежде чем мы перейдем к делу, позвольте мне задать вам один вопрос, который интересует меня чисто по-человечески.
— Пожалуйста.
— Полковник, вы никогда не были коммунистом?
— Когда-то, еще в молодые годы, — после некоторого раздумья ответил Кара. — Отрицать не буду. Меня возмущала некоторая социальная несправедливость довоенного времени. Но постепенно я убедился, что несправедливость силой не устранишь. Только человечностью, неустанной просветительной работой можно достигнуть этого, потому что насилие, сэр, порождает только насилие и ненависть. Я осознал свои ошибки и сделал из них выводы. Не знаю, поняли ли вы меня.
— Я отлично понимаю вас, полковник.
— Ну, а теперь я взялся за дело, и у меня нет другого выхода. Победа или поражение!
— Мы победим! — убежденно воскликнул Шавош. — Мы должны победить. Ну так вот, дорогой друг, давайте же подумаем, что нам делать с Кальманом Борши. Для нас очень важно его завербовать. Что вы скажете относительно предложения Шалго?
— На мой взгляд, оно вполне приемлемо, но осуществить его можно только в том случае, если я смогу арестовать настоящего предателя.
— Я думаю, к этому нет препятствий.
— Нет, есть! — возразил Кара. — Ведь профессор Калди вчера вечером покончил с собой.
Шавош изумленно посмотрел на полковника.
— И это вы говорите мне только теперь?
— Потому что это касается только вас. Шалго совсем не нужно знать все, раз в дальнейшем указания будете давать мне вы.
Шавош был неприятно поражен известием.
— Итак, нам нужно доказать, что Кальман Борши не предатель; и в то же время настоящий виновник уже не может дать показаний. Бедный старик!
— Мне тоже жаль его.
— Посмотрим, однако, что же мы можем сделать. В общем-то решение довольно простое. Прежде чем Шалго покончит со Шликкеном, он должен вырвать у него признание. Кроме того, нужно принести в жертву также инженера Даницкого. Арестуйте его, и он в своих показаниях подтвердит все то, что я вам сейчас рассказал.
— Хорошо бы арестовать и Пете, — заметил Кара, — это сильно укрепило бы мои позиции.
— У меня нет никаких возражений.
— До сих пор мы сотрудничали с Шалго так: он называл мне своих наиболее ценных агентов, а я оберегал их. Но время от времени французы забрасывали сюда таких агентов, которых я мог арестовывать и таким образом оправдывать занимаемый мною пост. Иначе бы меня быстро сняли.
— Я думаю, этот путь правильный. А теперь послушайте меня, полковник. — И Шавош стал излагать Каре суть задания.
Шалго позвонил у двери квартиры профессора Калди. Ему отворила Юдит. Шалго представился девушке.
— Неужели я напугал вас, дорогая? — сказал он и шагнул через порог. — Слышал о вашей трагедии и прошу принять мои соболезнования.
Юдит все еще не могла прийти в себя от удивления. Она пошла вперед, Шалго, с трудом передвигаясь, последовал за ней. Наконец Юдит нарушила молчание; она сказала, что рано утром мать ее пришлось отправить в больницу, у нее произошел нервный шок. Отца тоже нет дома, а Кальман — тот со вчерашнего дня вообще исчез куда-то.
У Шалго очень сильно болела нога, и он попросил разрешения сесть.
— Вы извините меня, я в полной растерянности, — смущенно сказала Юдит. — Конечно, садитесь, пожалуйста. — Между тем она думала о том, что нужно как можно скорее известить о появлении Шалго майора Домбаи, и не знала, как это лучше сделать. Наконец она решила сказать Шалго, что ей нужно на минутку на кухню, где у нее на плите стоит кастрюля.
— Конечно, дорогая, идите. А я пока немного отдохну. Но если мой визит некстати, вы можете совершенно откровенно сказать мне об этом.
— Что вы, что вы! — запротестовала девушка и, виновато улыбнувшись, умчалась «на кухню». На самом деле она прошмыгнула в мастерскую отца и, подбежав к телефону, поспешно набрала номер Домбаи.
Домбаи оказался у себя.
— Шандор, — стараясь говорить как можно тише, сказала она. — Здесь Оскар Шалго.
— Где?
— У нас дома.
— Ты это серьезно?
— Да, сидит в гостиной. Что мне делать?
— Займи его разговорами, а я немедленно еду к тебе. Оставь отпертой дверь ателье, чтобы мне не пришлось звонить. Выполняй все, о чем он тебя попросит. Главное — не бойся и будь осторожна. Шаломон в какое время хотел приехать?
— В полпервого. Я уже приготовила корректуру. Передать ему?
— Конечно. Ведь они со стариком, по сути дела, закончили работу?
— Да, закончили. А может быть, лучше пока вообще воздержаться от издания? — усомнилась девушка.
— Но почему же? Договор ведь остается в силе? Англичанин намеревался улететь завтра утренним рейсом. Разве он не говорил вам?
— Говорил.
— Ну ладно, возвращайся к Шалго. А я сейчас приеду. И держи голову выше!
Юдит приветливо встретила Томаса Шаломона, но лицо ее было печально. Англичанин выразил ей свое глубокое соболезнование и сказал, что духовная жизнь Европы в связи со смертью профессора Калди понесла тяжелую утрату.
— Что-нибудь уже известно о причинах, побудивших его так поступить? — спросил Шаломон.
— Не очень много. Но к нам как раз приехал адвокат моего дяди — доктор Виктор Шюки. Он привез письмо, которое профессор передал ему на хранение за несколько дней до своей кончины.
Разговаривая, они вошли в гостиную.
— А полиция уже знает об этом письме? — повернувшись к Юдит, спросил англичанин.
— Нет и никогда не узнает, — ответила девушка, — потому что доктор Шюки сказал, что дядя настоятельно просил, чтобы содержание письма стало известно только членам нашей семьи. Когда вы уезжаете, господин Шаломон?
— Завтра утром.
— Доктор Шюки хотел бы обсудить с вами правовую сторону издания дядиной книги.
Шаломон улыбнулся.
— С радостью предоставлю себя в распоряжение господина адвоката.
— Прошу вас, проходите! — пригласила Юдит и направилась в сторону кабинета.
По лицу Шаломона промелькнула тень удивления, когда он увидел Шалго, поднявшегося ему навстречу.
— О, я счастлив познакомиться с вами. Доктор Шюки!
Англичанин тоже представился.
— Садитесь, господа, — предложила девушка.
Англичанин закурил сигарету.
— Я охотно побеседую с вами, но должен извиниться: у меня мало времени. После полудня мне нужно еще подписать несколько договоров…
— Что касается меня, то я отниму у вас всего несколько минут, — заметил Шалго. — Мы обсудим вопрос о расторжении договора, подпишем соглашение — и делу конец.
— О расторжении договора? — переспросил Шаломон.
— Да, сэр, — подтвердил Шалго. — В своем трагическом письме, которое мой друг адресовал мне, он выразил это желание на тот случай, если с ним произойдет что-нибудь до выхода книги в свет.
— Дорогой господин адвокат, — сказал Шаломон, — этот шаг вы должны серьезно обдумать, потому что издательство потребует возмещения убытков, а это выльется в довольно значительную сумму.
— Да, конечно. Но я думаю, что и в этом случае мы должны будем выполнить последнюю волю моего бедного друга. Разумеется, решение этого вопроса зависит не только от меня, но и от наследников, как его правопреемников.
— Тогда, может быть, целесообразнее отложить эти переговоры? — сказала Юдит.
Шалго посмотрел на девушку.
— Если вы так считаете, я должен повиноваться. Вы, Юдит, — наследница профессора Калди, так что за вами последнее слово.
Шаломон стряхнул пепел с кончика сигареты и взглянул на Шалго.
— Господину адвокату известна причина самоубийства?
Шалго удивленно посмотрел на англичанина.
— Самоубийства? — переспросил он. — Профессор Калди не покончил с собой, — возразил он. И, помолчав несколько секунд, добавил: — Профессора убили!
Шаломон кашлянул.
— Убили?
— Да, и самым зверским образом. С заранее обдуманным намерением.
Англичанин поднес сигарету к губам, глубоко затянулся и взглянул на зарыдавшую Юдит.
— Невероятно, — обронил он. — Может быть, и об этом написано в его прощальном письме?
— Нет, конечно, — сказал Шалго. Юдит встала и, вся в слезах, покинула комнату. — Бедная девочка, она очень любила старика. Канун свадьбы — и это зверское убийство!
— Милое, разумное создание, — подтвердил Шаломон. — Но почему вы, господин адвокат, берете на себя смелость утверждать, будто профессор убит?
Шалго поковырял в ухе, полуприкрыл тяжелые веки, а затем, сунув руку в карман, вытащил из него целлофановый кулек.
— Хочешь конфетку, Генрих? — поднявшись и опершись рукой о стол, с милой улыбкой спросил он.
Наступила томительная тишина.
— Или ты больше уже не любишь леденцы? — продолжал спокойно толстяк. — А жаль. Потому что леденцы, мой дорогой, не только полезны, но и приятно освежают рот. Между прочим, советую оставить руки на коленях и сидеть не двигаясь, потому что преимущество на моей стороне. Видишь? — Он показал револьвер.
На лбу Шликкена проступили мелкие капельки пота, а кадык заходил вверх-вниз. Шликкен понимал, что притворяться дальше бессмысленно; он тоже узнал Шалго.
— Чего ты хочешь от меня, Оскар? — спросил Шликкен, и Шалго уловил в его хриплом голосе страх.
— Пока еще не знаю, — сказал мечтательно Шалго. — Девятнадцать лет готовился я к этой встрече. Однажды в Рио-де-Жанейро проклятая стенокардия чуть было не доконала меня. Так я, хоть всегда был неверующим, стал молиться пресвятой деве, просить ее, чтоб она подарила мне жизнь. Я тогда так сказал ей: «Пресвятая матерь божия, выслушай нижайшую просьбу верного раба твоего. Жалкий Оскар Шалго с улицы Карпфенштейн молит тебя о милосердии. Дай ему дожить до того часа, когда он выполнит свой обет — уничтожит проклятого фашистского убийцу, ничтожную гниду Генриха фон Шликкена!» Пресвятая богородица услышала мою молитву, и вот, видишь, мы встретились с тобой. Конечно, за эти годы ты, как и многие другие фашистские убийцы, здорово изменил свою внешность. Так что я и не удивляюсь, что ни Кальман, ни Калди не узнали тебя.
— Оскар, пощади меня! — прошептал бывший гестаповец. — Мы ведь теперь с тобой союзники, боремся за общее дело. Забудь, что было между нами; мы должны помнить лишь о том, что у нас одна идея, одна цель.
— Об этом я помню, мой милый: об идее и цели! Но помню также и о том, что ты самый заурядный убийца! И ты не можешь быть моим союзником! А если бы я вступил с тобой в союз, архангел божий надрал бы мне уши!
— Если ты убьешь меня сейчас, тебе тоже конец! — сказал Шликкен. — Подумай об этом.
— Когда я выдам тебя и тебя расстреляют, я смогу спать спокойно. Ты и понятия не имеешь, как я тебя ненавижу! Скажи, тебе дорога жизнь?
— Жизнь для меня — все! — с надеждой в голосе вскричал фашист. — За нее я что хочешь отдам. Только отпусти.
— Почему ты убил Калди? — перебил «его Шалго.
— Не я убил его.
— Не дури, Генрих. Так мы никогда не договоримся. Учти, будешь юлить — я не убью тебя, но уж непременно выдам коммунистам. А этого я не пожелал бы даже тебе. Так что советую говорить правду.
— Тогда отпустишь меня?
— Не торгуйся! Отвечай, а там посмотрим. Все дело в том, насколько ты можешь оказаться мне полезен. Итак, почему ты убил Калди?
— Разреши мне закурить.
— Пока не разрешаю. Отвечай!
— Я хотел завербовать его, а он отказался. Грозился донести на меня. У меня не было другого выхода.
— А для чего ты хотел его завербовать? Ты же не получал на это приказа от Шавоша.
— Нет, у меня был приказ.
— От кого?
— От Гелена.
Шалго кивнул.
— Я знал, что ты работаешь и на геленовскую разведку. Похоже на таких простаков, как Шавош и его начальники, что они поверили тебе.
— Я прежде всего немец, — заявил Шликкен.
— А почему ты не завербовал Борши? Ты же за этим приехал в Будапешт?
— Да, но затем операцию отменили.
— Ты добыл документацию ВН—00—7?
— Добыл.
— Где она?
— Пока еще у меня, в гостинице.
— Вот видишь, ты можешь разумно говорить, — сказал Шалго. — А где магнитофонные пленки, компрометирующие Борши?
— Тоже в гостинице.
— Сколько агентов у тебя в Венгрии?
— Не особенно много.
— Сколько?
— Четыре.
— Имеет смысл перевербовать их?
— Думаю, что да. Материал — первый сорт.
— А скажи, на какой основе ты завербовал в сорок четвертом Даницкого?
— Он был французским агентом. Я получил о нем сведения из Виши.
— Он и сейчас работает на вас?
— Насколько мне известно, он работает на французов. А я, когда он провалился в пятьдесят шестом, отказался от его услуг.
— Чем ты убил Калди?
— Ботулином. Ну, теперь ты меня отпустишь? Ты не пожалеешь об этом, Оскар!
— Не очень охотно. Но я еще обдумываю этот вопрос. Дело в том, что я не умею убивать так хладнокровно, как убивали вы. Вот вы по этой части мастера! А ты, Генрих, здорово изменил свою внешность.
— Специально я ее не менял. Со временем само собой получилось: выпали волосы, я разжирел. — Шликкен уже больше не боялся, что Шалго убьет его: он так просто разговаривал с ним, как девятнадцать лет назад. И Шликкен воспрянул духом. — Оскар, разреши мне закурить, — попросил он.
— Пока еще нет, Генрих, имей терпение. Ты здорово изменился. Клянусь, я узнал тебя только по твоему перстню.
Шликкен невольно взглянул на свой перстень с печаткой.
— Как ты разыскал меня?
— Я заключил сделку с Игнацем Шавошем. И они элементарно продали тебя. В обмен они получили от меня кое-что другое…
— Это неправда! — усомнился Шликкен.
— Все, что я говорю, правда. А впрочем, ты и сам можешь в этом убедиться: Шавош тоже в Будапеште.
— Мог бы я поговорить с ним?
— Думаю, что этому ничего не помешает.
— Фантастично! — воскликнул Шликкен. — Если они так поступили со мной, клянусь, дальше и жить нет смысла.
— Я точно такого же мнения. Это уже самая заурядная рыботорговля, Генрих. Где золотой век классической разведки?! Мир омерзителен. Пора уходить на пенсию.
Отворилась дверь. Шликкен обернулся.
Вошли полковник Кара, майор Домбаи, Кальман, капитан Чете. Чете тотчас же встал за спиной Шликкена.
Шалго обратился к Каре:
— Докладываю, что по вашему приказу я нашел Генриха фон Шликкена, бывшего майора гестапо.
— Спасибо. Вы проделали отличную работу.
— Майор фон Шликкен признал, что убил профессора Калди с заранее обдуманным намерением.
— Наденьте на него наручники! — Кара кивнул на Шликкена.
Шликкен не сопротивлялся.
— Вот видишь, Генрих, каким я стал добросердечным? Я не стал убивать тебя, — сказал Шалго. Затем, повернувшись к Каре, добавил: — Я пообещал ему, что он сможет поговорить со своим шефом Игнацем Шавошем.
— Поговорить им не удастся, но поприветствовать друг друга они смогут.
Кара сделал знак капитану Чете. Капитан вышел и через минуту ввел в комнату Игнаца Шавоша — уже в наручниках. Доктор гордо держал голову, пытаясь и сейчас сохранять достоинство.
Шалго тихо рассмеялся, презрительно окинув доктора взглядом с головы до пят. Кальман оторопел. А Шавош и Шликкен стояли и глядели безмолвно друг на друга.
— Уведите их! — распорядился Кара. Когда дверь за ними закрылась, он повернулся к Кальману:
— Теперь ты все понимаешь, ученый с чуркой вместо головы? — Кальман потупился. Ему было невыносимо стыдно. — Так вот запомни: без доверия жить нельзя!
— Ладно, не срами его, — сказал Шалго и подошел к Кальману. Взяв его за руку, он сказал: — Кальман, приезжайте с Юдит ко мне на остров Маргит. Я кое-что привез вам. — Кальман поднял взгляд на толстяка. Глаза Шалго смеялись: — Ты ведь забыл в Вене альбом Браке. Я привез его.