Страница:
Но вот всё пришло в движение. Приказано подниматься и проверить боеготовность. Старшина Марочкин вертится волчком, чтобы побыстрее раздать боепитание. Мои связисты хлопочут у аппаратов – одни старательно прозванивают, протирают капсюли микрофонов, другие сгружают е брички неприкосновенный резерв отборного кабеля, который мы специально берегли для Берлина.
Батальон получил задачу, двигаясь в северо-западном направлении между Шпрее и Ландвер-каналом, очищать кварталы, по которым уже прошёл первый эшелон. Мы двинулись ночью. Но горящие здания, точно гигантские факелы, освещают нам путь, и света столько, что я свободно прочёл табличку на одном из перекрёстков: Нойе Якобштрассе.
Наступаем безостановочно. У нас уже большой опыт уличных боёв. Особенно многому нас научил успешный бой у Одера, в городке Гросс-Нойендорф. Бойцы идут быстро, уверенно, умело маневрируют, когда из зияющих провалов домов вдруг начинают щёлкать пули.
Нам, связистам, стоит большого физического напряжения обеспечивать в этом непрерывном наступлении постоянную связь между комбатом и ротами. Работаем мы перекатами: две команды разматывают нитку вслед за командиром наступающей роты, третья подматывает освободившийся хвост линии. Всю эту ночь командир батальона майор Ковалевский не выпускал из рук микротелефонную трубку – то ему приходилось умерять пыл зарвавшегося вперёд командира роты старшего лейтенанта Торадзе, то, наоборот, надо было подтолкнуть несколько медлительного командира другой роты капитана Пугача.
К 12 часам следующего дня комбат уже охрипшим голосом докладывал штабу полка, что задача выполнена, батальон прочесал на своём пути каждый дом – от подвала до мансарды – и закрепился в квартале Риттер-штрассе. К этому времени КП батальона обосновался под аркой ворот какой-то фабрики, верхние этажи которой горели. Роты же продолжали продвигаться дальше к центру, и телефонист то и дело сообщал, что Пугач и Торадзе "переменили квартиру".
Чем ближе к центру, тем сопротивление врага сильнее. Хозяйство Ковалевского разрастается. Батальону приданы почти все виды боевой техники: самоходные пушки, мощные танки, миномёты, артиллерийские орудия таких калибров, каких мы никогда раньше в батальоне не видели. Значительно усложнилась и наша работа связистов. Все приданные части тянули за собой кабель, и только опытный связист мог разобраться в этой густой разноцветной паутине проводов, что связывали штаб батальона с боевыми порядками пехоты, позициями артиллеристов, вышестоящими штабами, соседями и т. п. Круглые сутки телефонисты перекликались, корректировали огонь, запрашивали и докладывали обстановку, требовали боеприпасы, проверяли исправность линий.
За эти дни мы воочию убедились, как важна бесперебойная телефонная связь, когда бои ведутся на улицах, да еще застроенных огромными домами. Здесь командиру никакой бинокль не поможет – за развалинами и в дыму пожарищ даже на близком расстоянии нельзя увидеть свои боевые порядки. Для взаимодействия пехоты с приданными частями использовались ракеты, но для руководства штурмовыми группами самым надёжным средством связи оказывался телефон. Всё наше внимание и было поэтому направлено на то, чтобы ни на одну минуту не прерывалась телефонная связь. Нас было немного, и от всех нас требовалась особая изворотливость, мастерство, мужество и, наконец, выносливость. Телефонистам приходилось по нескольку суток не отходить от телефона, под обстрелом устанавливать связь.
Мне запомнился один из моих бойцов, жизнерадостный украинец Ваня Ангелов. Из всех домов бьют пулемёты, а Ваня Ангелов с катушкой за плечами идёт по берлинской улице, словно не слышит свиста пуль, как будто он не на поле боя, а в своём селе спешит на вечеринку.
В дни лагерной учёбы мы основательно отрабатывали все темы учебной программы, относящиеся к организации связи в наступлении, продумывали все возможные варианты. Надо мной даже подшучивали в батальоне: "Ну, сегодня какой вариант у тебя – номер семь, что ли?"
Между тем "варианты" эти весьма пригодились нам здесь, в Берлине. Мне, командиру, радостно было видеть, как мои бойцы быстро ориентировались в любых сложных обстоятельствах, находили новые "варианты". Однажды в напряжённый момент боя, когда под прикрытием танков наша пехота перебегала через простреливаемый перекрёсток в следующий квартал, связь по телефону внезапно оборвалась. На линию стремглав выбежал младший сержант Владимир Абаза, и через несколько минут в телефонной трубке послышался шорох – ротная станция ответила на вызов. Запыхавшийся Абаза доложил мне:
– Наш танк развернулся на перекрёстке, оборвал линию и утащил гусеницами метров сто кабеля.
Возвращаться за кабелем, чтобы сделать вставку, – ушло бы много времени. Абаза увидел провод, свешивавшийся со столбов городской телефонной сети, и вставка в нашу линию была готова.
В другом месте фаустник целил в танк, но угодил рядом, взрыв раскромсал в куски провод, лежавший поперёк улицы. На линию к месту повреждения прибежали навстречу друг другу два связиста. Как соединить концы кабеля, оставшиеся на противоположных тротуарах, если даже мышь не проскользнёт живой по улице под этим ливнем огня, как перехитрить немца? Абаза быстро распустил висевший у него на поясе моток кабеля, привязал к нему обломок кирпича и подал знак товарищу, что был на той стороне улицы: "Лови". И через минуту линия связи была восстановлена. Этот метод вскоре широко распространился среди связистов.
Прославился у нас старший сержант Ярулин Карим, кавалер ордена Славы, лучше других умевший находить лазейки в бесконечных лабиринтах подвалов и подземных ходов, которые тянулись на целые кварталы. Когда Ярулин прокладывал связь, ведя команду по проверенным лазейкам, мы за линию были спокойны.
Хорошим экзаменом для всего батальона и для нас, связистов, был один из последних дней штурма – 29 апреля.
Подвал, где расположился штаб батальона, ходуном ходил от взрывов. На улице был, что называется, "кромешный ад": грохот выстрелов самоходных пушек, разрывы фаустов, трескотня рвущихся в огне патронов, оставшихся в домах,откуда улепетнули немцы…
Связь с ротами и штабом полка прерывалась чуть ли не каждые десять минут. Провода наших линий горели, их рвали гусеницы танков, взрывные волны… Сотни метров кабеля ушло на устранение повреждений, на вставки, на устройство обходных линий…
Вдруг с оглушительным грохотом рухнул верх здания, в подвале которого обосновались командир батальона и его штаб. От дыма и едкой гари стало трудно дышать, языки пламени уже лизали деревянную обшивку входа в подвал. Прогорел потолок, грозя обвалиться нам на голову.
Майор Ковалевский отдал приказ своему штабу и находившимся у него в резерве миномётчикам выбираться из подвала. Очередь связистов была последней. Мы не могли уйти, не сняв провода, так как весь резерв его исчерпался. Дорог был каждый метр кабеля. В то же время надо было немедленно развёртывать новый КП… А людей – раз-два и обчёлся… Сейчас кажется просто невероятным, как это мы успели всё это сделать и подвал не стал для нас крематорием. Когда последний связист выполз с катушкой кабеля из подвала, защищая рукой глаза от нестерпимого жара, дом рухнул, и к небу взметнулся огромный столб дыма с огнём.
Так шли дни в непрерывном движении, в жестоких боях. Уже не одну центральную улицу Берлина очистил от гитлеровцев наш батальон, и давно никто не думал о том, что он во втором эшелоне.
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ Н. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ
Наш командир старший лейтенант Тележенко приказал мне с группой бойцов проверить два квартала. Через эти кварталы только что, не задерживаясь, прошла наша пехота п вышла на одну из центральных улиц.
Мы двинулись.
Проверили первый квартал и ничего не обнаружили.
Затем по одному быстро пересекли переулок и сосредоточились в подъезде разбитого дома второго квартала.
Я шёл первым. За мной на определённой дистанции шли бойцы. Впереди громоздились груды кирпича. То здесь, то там высились пустые стены, готовые рухнуть от малейшего содрогания воздуха. Это были ещё так недавно громадные дома – и вот всё, что от них осталось!
Над нами прошла шестёрка "ильюшиных". Сразу в воздух взлетело несколько ракет. Это наша пехота указывала цель штурмовки.
Лучи солнца изредка пробивались сквозь плотное облако дыма и пыли, скользя по грудам развалин. Я вскинул перед собой свой автомат и начал пробираться.
Слева мне открылся дом, на который я обратил внимание потому, что у него уцелела крыша. Одна стена, обрушившись, обнажила лестницу от первого до последнего этажа. Выбирая, куда ступить, высматривая забитые кучами кирпича норы, ходы в подвалы и укрытия, мы направились к этому полуразрушенному дому.
Осмотревшись, мы решили подойти к единственному входу, который нам был виден. Оставалось только пересечь небольшую кучу кирпича.
Я пригнулся, помогая себе одной рукой, другой поддерживая автомат, и не сводил глаз с входа в дом. Кирпич сорвался у меня из-под ноги, и я на минуту выпустил из виду объект наблюдения. А когда взглянул – увидел, что у входа стоит немец.
Только я схватился за рукоятку затвора, как немец исчез – словно растворился в темноватом квадрате входа. Я хорошо его запомнил. Он был в синей шинели, сильно запылённой, – видимо, попал под обвал. На его маленькой голове была высокая синяя фуражка с белой кокардой. Из-под фуражки торчал острый нос, придавая что-то крысиное его лицу.
Это был офицер. Значит, там есть еще кто-нибудь.
– Бегом за мной! – скомандовал я, подбежал к входу, бросил туда гранату и последовал за нею. От взрыва поднялась густая пыль, и я, вскочив на площадку, чуть не кубарем покатился вниз по лесенке. Поднявшись на ноги, я увидел рядом своих молодцов; они попали сюда таким же порядком – и впереди всех старший сержант Григорий Иванович Костыря, молодой донбассовец.
Мы наскоро осмотрелись. Оказалось, что попали на небольшой двор-колодец, плотно окружённый тремя корпусами дома. Я приказал в подвалы не ходить, а осмотреть квартиры. Люди разошлись.
В этот момент пуля свистнула у меня над головой и ударилась в стену. Я укрылся в какой-то комнате. Подумал, где могут быть фрицы и откуда они в меня стреляли.
Вернулись бойцы и сообщили, что в квартирах нет никого, но в подвале слышен топот кованых сапог.
Вход в подвал простреливал снайпер через арку, он же стрелял в меня. Не прошло и пяти минут, как уже три снайпера простреливали двор через арку. Они ранили сержанта Полтавца и старшего сержанта Алексеева.
Я поручил немецких снайперов ефрейтору Романенко. Он взял два фаустпатрона, забрался на третий этаж. Раздались два выстрела, и взрывы двух фаустпатронов слились в один продолжительный. В ту же минуту я забросал подвал гранатами. И вот из пыли вырисовывается знакомая фигура немца-крысы. Вслед, один за другим, вышли девять немцев и бросили к нашим ногам своё вооружение, довольно сильное: фаустпатроны, противотанковые гранаты, пистолеты, карабины и автоматы.
Мы не спрашивали их, зачем они остались в подвале, отправили в штаб батальона и доложили, что задание выполнено, квартал проверен надёжно.
ГВАРДИИ СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ КИМ
Ночью немцы произвели артиллерийский налёт на напи огневые позиции. Загорелся дом – один из двух уцелевших здесь каким-то чудом. А я только что собрался поспать в подвале этого дома! Мне, как начальнику мастерской нашей миномётной батареи, пришлось очень много поработать, и спать хотелось смертельно.
Но разве до сна тут было? Я вышел из подвала. Во втором этаже уже хозяйничал огонь. Машина, стоявшая в воротах, тоже загорелась. Шофёр Калягин не успел даже её отвести: второй снаряд угодил прямо в стоявшую на машине бочку с бензином, и она запылала.
Надо было уходить со двора. Но в это время в машине начали рваться мины. Мне и двум бойцам пришлось снова спуститься в подвал и просидеть там с полчаса, пока происходили взрывы. Потом мы снова вышли во двор. Теперь уже пылал весь дом. Я никогда раньше не думал, что каменный дом может так гореть! Как выбраться из этого ада? Дом горел с трёх сторон, с четвёртой – высокий брандмауэр без единой щели.
Вдруг я увидел, что отбежавший в сторону боец энергично машет нам рукой. Голоса его не было слышно в шуме пожара. Мы подбежали к нему и увидели, что одна комната в первом этаже, хоть и полна дыма, но ещё не горит. Рассудив, что за этой комнатой есть другая, с выходом на улицу, мы, недолго думая, влезли в окно. Ощупью, по коридору, утопая в горячем пепле, мы действительно выбрались на улицу как раз в тот момент, когда над нашими головами загорелись стропила и начал рушиться потолок.
Свежий воздух, ветер, как хорошо дышать… Но надо искать новое пристанище. Разрушенных домов было сколько угодно, и я заночевал в одном из них. Думал, что теперь меня и пушками не разбудить, однако рано утром проснулся без всяких пушек. Словно толкнул кто-то.
Я поднялся, вышел на улицу и направился на огневые позиции тяжёлых миномётов. Там всё было спокойно. Вчерашний наш приют уже догорал. Миномёты стреляли каждые две-три минуты. Рядом слышалась трескотня автоматов. Время от времени над головой, будоража воздух, проносился вражеский снаряд и оглушительно взрывался неподалёку.
Осмотрев миномёты, я собрался было заняться завтраком. Но тут прибежал боец из первой лёгкой батареи. Она стояла квартала на три впереди, рядом со стрелковым батальоном, который мы поддерживали.
Взволнованный, разгорячённый бегом, красноармеец доложил:
– Товарищ старший лейтенант, у нас миномёт не работает. И добавил:
– Идёмте, пожалуйста, скорее!
Так как мастера мои уже были разосланы, пришлось итти самому. Я торопливо собрался, взял сумку с инструментом, и мы пошли.
Без особенных препятствий пробрались мы к батарее. У миномёта третьего расчёта не работал подъёмный механизм. С помощью командира расчёта я разобрал миномёт. Оказалось, что была несколько изогнута направляющая втулка ходового винта. Её надо было немного подпилить.
В это время ко мне подошёл командир второго взвода лейтенант Игнатьев.
– Скоро атака, – сказал он, – ведь мы поддерживаем пехоту. Уж вы постарайтесь… поскорее…
Железо упорствовало. Визга под напильником не было слышно, но я знал, что визжит, по тому, как идёт инструмент. А управиться надо было как можно скорее, ведь и думать нельзя, что атака начнётся, а орудие будет вне строя!
Когда такая мысль гложет мозг, то не замечаешь ничего вокруг. Рядом разорвался снаряд, меня бросило на землю, подымаюсь, а мысль всё та же: "Успеть бы только".
Снова вздрогнула земля, снова, обгоняя друг друга, проносятся осколки. И опять, опять взрывы, осколки – явный артиллерийский налёт, который как-то ощущаю, но не осмысливаю, потому что поглощён работой.
Налёт прекратился. Засуетились миномётные расчёты. И сразу же команда:
– Огонь!
Рявкнули пять миномётов. "Эх, не успел! – мелькнуло в голове.- Но вот и конец. Готово. Теперь собрать бы побыстрей".
– Огонь!
Гайки завинчены. Винт идёт совсем свободно,
– Расчёт – к орудию!
– Огонь!
На сей раз стреляет вся шестёрка. Темп огня нарастает. Там где-то за домами гремит "ура", врываясь в хор миномётов.
Пехота пошла. А когда я вернулся к тяжёлым миномётам, там уже все готовились к переходу.
– Наши ещё два квартала заняли, – сказал мне адъютант, бежавший в штаб.
КРАСНОАРМЕЕЦ Я. КАВАЛЕРИСТОВ
Было это в Берлине, но в какой день, не помню, так как дневник сгорел. Пушки наши находились где-то на прямой наводке. Где они были – анал лишь наш командир сержант Болдырев. Он и повёл нас на батарею. По пути мы пересекли канал, которых здесь множество, и остановились перед громадным зданием. Верхний этаж горел, освещая всё вокруг.
Было половина первого ночи. Наше внимание привлекла группа красноармейцев, стоявшая у ворот здания. Мы подошли. Их было немногим больше, чем нас. Это были артиллеристы. Их пушка стояла на углу переулка. Они горячо обсуждали вопрос о том, как быть с засевшим в здании гарнизоном.
В кучке артиллеристов мы разглядели молодую немку, как мне показалось, лет двадцати. Она была страшно перепугана, бледность её лица поражала при свете пожара. От артиллеристов мы узнали, что в горящем доме сидит целый отряд, не желающий сдаваться. Он занимает подземные помещения. Со слов немки, которую допрашивал капитан, известно стало, что в отряде сорок человек, вооружённых фаустпатронами и пулемётами. На втором этаже лежат 120 раненых немецких солдат.
Этот гарнизон оказал упорное сопротивление нашей пехоте и был обойдён; наши пулемёты уже трещали где-то далеко впереди. Так как гарнизон угрожал нашему тылу, мы решили его уничтожить. Но нас смущало одно: в подвале вместе с гитлеровцами находилось много немецких женщин с детьми. Как они туда попали – не знаю, тогда это нас не интересовало. Молодая немка, сказавшая об этом капитану, сама была в доме.
Мы предложили немке, чтобы она вернулась в дом, вывела оттуда женщин с детьми и предупредила гарнизон, что, если он немедленно не сдастся, мы взорвём здание.
Она согласилась и, сопровождаемая нами, пошла к дому. У входа в подвал стояли два наших бойца с автоматами. Капитан приказал им пропустить немку, а всем быть настороже. Немка скрылась в дверях.
Вдруг из глубины подвала донёсся шум. Кто-то кричал, голос – женский, плакали дети. Шум стал приближаться. Внизу открылась дверь, и по лестнице начали подниматься женщины и дети. Мы зорко наблюдали за ними и, вмешавшись в их толпу, стали спускаться по лестнице. Наверху часовые тщательно осматривали женщин и указывали им дорогу в тыл. Вместе с женщинами вышли и были задержаны десять немецких солдат.
Это происходило наверху. А внизу мы тем временем проникли в подвал и стали продвигаться по длинному коридору. Впереди шёл капитан с пистолетом в руке, а за ним шли мы с автоматами наизготовке. Нас было не более 15 человек.
В открытую дверь мы увидели высокого немца с винтовкой. Немец непонимающе смотрел на нас и вдруг, как бы опомнившись, схватился за винтовку. Но было уже поздно. Четыре наших бойца навалились на него. Он всё же сопротивлялся. В эту минуту из боковой двери грохнул выстрел. Наш капитан с искажённым от боли лицом схватился за руку. Один из наших бойцов дал короткую очередь по двери. Бойцы, державшие немца, бросились на помощь капитану. Гитлеровец воспользовался этим и выбежал в коридор, желая, видимо, укрыться в одной из боковых дверей. Но стоявший рядом со мной боец Данилов выстрелил, и немец вытянулся у двери.
Капитан приказал немедленно покинуть помещение, потому что нас могли из любой двери забросать гранатами. Мы же гранат .не имели.
Немцы, видимо, были ошеломлены нашим вторжением. Откуда-то из глубины подвала доносился топот и крики. Наш маленький отряд медленно подымался по лестнице. Замыкающим был я.
Забыл сказать, что помещение было ярко освещено электричеством; где-то слышался работающий движок.
Внезапно крики и тапот приблизились. Я увидел, как изо всех дверей начали выбегать пьяные немцы. Вместе со мною несколько бойцов ударили по ним из автоматов. Немцы завопили. Некоторые упали, остальные скрылись в подвале.
Мы вышли во двор. Раненого капитана заменил старший лейтенант. Решено было в последний раз предложить немцам сдаться. Эту миссию взял на себя один из пленных. Но не успел он войти в подвал, как раздалась автоматная очередь, й мы больше не увидели парламентёра.
Решение с нашей стороны последовало немедленно. По приказанию старшего лейтенанта мы помогли расчёту подкатить орудие, жерло пушки направили в угол здания под самый фундамент. Старший лейтенант подал команду:
– Бронебойным… 5 снарядов… беглый… Огонь!
Выстрелы последовали один за другим.
Голос орудия сразу отрезвил немцев. На лестнице с поднятыми руками показался комендант гарнизона – майор – в сопровождении всей своей пьяной оравы. Приём пленных начался.
Видя, что товарищи уже не нуждаются в нашей помощи, мы отправились на свою батарею.
ГВАРДИИ КРАСНОАРМЕЕД И. ОБМИН
С Великих Лук я воевал с двумя сынками-бойцами Галкиным и Грушевым. Они называли меня отцом, а я их – сынками, потому что это были ещё молодые ребята, рождения 1920 года. А я хотя тоже ещё не старик, но в 1920 году уже воевал на Кавказе. Не думал я, что в Берлине придётся мне вспоминать, как в гражданскую войну на Кавказе по верёвке перебирался с одной скалы на другую. Пригодилась мне эта сноровка в Берлине, не будь её, не раз бы закружилась у меня голова и когда-нибудь да полетел бы в пропасть…
Я со своими сынками в Берлине обеспечивал связь командиру дивизиона капитану Минаеву, который находился всегда на наблюдательном пункте в боевых порядках пехоты. Мы продвигались через Мальхов, Хайнерсдорф, Панков, а дальше уже разными "штрассами" и "плацами", которые я не стал запоминать. Сначала сынки всё спрашивали меня:
– Почему это, отец, большой город, а крыши черепичные и стены все – голый кирпич, мрачные.
Они не понимали, почему у немцев такой стиль архитектуры, и я им объяснял, что стиль архитектуры зависит от характера народа: мрачный народ, и мрачная у него архитектура. Потом архитектуру мы уже не замечали, потому что пришлось воевать в подвалах, под землёй. По улице не протянешь линии – завалена вся разрушенными домами, где окно уцелело – из него стреляют в спину, а если и проползёшь – сейчас же назад возвращайся, сращивай провод, его уже перебила пуля или осколок. Мы сразу нырнули в подвалы. Там тогда всё немцы цивильные сидели, женщины и дети. Столько их налезло в подвалы, что ступить негде было. Но когда мы проталкивались со своими катушками, эти цивильные немцы старались посторониться.
В первые же дни боёв в Берлине кто-то из нашего брата, из связистов, заметил на стенах какого-то подвального помещения таинственный знак, сделанный белой краской, – круг и в нём крест. Пробили у этого знака стену, и оказалось, что тут подземный ход в соседний дом. В подвале соседнего дома стали искать такой же знак и нашли. Все подвальные помещения соединялись друг с другом подземными ходами. Не знаю, для чего немцы их устроили, но нам они очень пригодились для проведения линий связи вдоль улиц. А если надо было провести линии через улицу, мы искали во дворе канализационный люк и проводили линию по трубе.
Однако не на каждом дворе был люк. Однажды надо было нам перебросить провод через переулок, который простреливался с двух сторон. Во дворе люка не нашли, но я увидел пожарную лестницу, висевшую на стене дома, и подумал, что она может заменить нам канализационную трубу. Грушевой остался у аппарата, а я с Галкиным стали втаскивать лестницу на крышу. Лестница была очень большая, вдвоём нам сладить с этим делом не удалось. Тогда мы позвали своих разведчиков и с их помощью втащили лестницу на крышу, привязали к последней перекладине верёвку и, поддерживая за верёвку, перекинули лестницу через переулок на крышу соседнего дома. Получился у нас навесной мост. Я переполз по нему, за мной мои сынки, а за ними дивизионная разведка во главе с лейтенантом Карбашъяном. Немцы всё свое внимание направили вдоль улицы, вверх никто из фрицев не догадался взглянуть. Мы над их головами благополучно перебрались с проводом и аппаратом через переулок. Нд крыше соседнего дома мы быстро разобрали черепицу, устроили на чердаке наблюдательный пункт, и я сейчас же начал передавать по проводу команды Карбашьяна на батарею. Немцы заметили наш воздушный мост, когда мины уже летели через крышу в их траншеи, вырытые в саду. Они открыли по лестнице артиллерийский огонь, сбили её, но провод уцелел, а мост нам уже и не нужен был.
Потом мы не раз ещё перебирались так через переулки и наводили линии по крышам домов. Бывало, в нижних этажах немцы сидят, а мы с разведчиками взбираемся по пожарной лестнице на чердак и тянем за собой провод. Внизу бой идёт, а мы лазим по крышам, корректируя огонь своих миномётных батарей. Тут моим сынкам снова очень не понравилась немецкая архитектура, особенно остроконечные крыши, по которым лазить труднее, чем на Кавказе по скалам.
Из записок радистов
Навсегда останется в моей памяти день 23 апреля, день, когда мы вступили в Берлин. Город пылал. Рушились горящие здания, В воздухе проносились огромные головешки. Наступила ночь, но мы едва заметили это. Всё было озарено пламенем пожаров и окутано густым дымом.
Узкие берлинские улицы были усыпаны грудами кирпича, обломками мебели, среди них валялись вражеские трупы.
Штаб, который обслуживала наша радиостанция, двигался метрах в 600-800 от передовой. Радиостанция, смонтированная на автомашине, шла с командным пунктом, менявшим по нескольку улиц в сутки. Радисты при каждой такой смене должны были дать сигнал – "связь кончаю", свернуть радиостанцию, чтобы вскоре, по приезде на новое место, развернуться и начать восстанавливать потерянную на время переезда связь с корреспондентом, который в этот момент, быть может, сам переезжает из горящего дома…
Такое напряжение продолжалось все дни штурма. Несколько суток кряду мы не спали – сон стал недосягаемей роскошью. Но о себе никто не думал. Беспокоились только о связи. Приходилось преодолевать, казалось, непреодолимые трудности, чтобы сберечь рацию.
Батальон получил задачу, двигаясь в северо-западном направлении между Шпрее и Ландвер-каналом, очищать кварталы, по которым уже прошёл первый эшелон. Мы двинулись ночью. Но горящие здания, точно гигантские факелы, освещают нам путь, и света столько, что я свободно прочёл табличку на одном из перекрёстков: Нойе Якобштрассе.
Наступаем безостановочно. У нас уже большой опыт уличных боёв. Особенно многому нас научил успешный бой у Одера, в городке Гросс-Нойендорф. Бойцы идут быстро, уверенно, умело маневрируют, когда из зияющих провалов домов вдруг начинают щёлкать пули.
Нам, связистам, стоит большого физического напряжения обеспечивать в этом непрерывном наступлении постоянную связь между комбатом и ротами. Работаем мы перекатами: две команды разматывают нитку вслед за командиром наступающей роты, третья подматывает освободившийся хвост линии. Всю эту ночь командир батальона майор Ковалевский не выпускал из рук микротелефонную трубку – то ему приходилось умерять пыл зарвавшегося вперёд командира роты старшего лейтенанта Торадзе, то, наоборот, надо было подтолкнуть несколько медлительного командира другой роты капитана Пугача.
К 12 часам следующего дня комбат уже охрипшим голосом докладывал штабу полка, что задача выполнена, батальон прочесал на своём пути каждый дом – от подвала до мансарды – и закрепился в квартале Риттер-штрассе. К этому времени КП батальона обосновался под аркой ворот какой-то фабрики, верхние этажи которой горели. Роты же продолжали продвигаться дальше к центру, и телефонист то и дело сообщал, что Пугач и Торадзе "переменили квартиру".
Чем ближе к центру, тем сопротивление врага сильнее. Хозяйство Ковалевского разрастается. Батальону приданы почти все виды боевой техники: самоходные пушки, мощные танки, миномёты, артиллерийские орудия таких калибров, каких мы никогда раньше в батальоне не видели. Значительно усложнилась и наша работа связистов. Все приданные части тянули за собой кабель, и только опытный связист мог разобраться в этой густой разноцветной паутине проводов, что связывали штаб батальона с боевыми порядками пехоты, позициями артиллеристов, вышестоящими штабами, соседями и т. п. Круглые сутки телефонисты перекликались, корректировали огонь, запрашивали и докладывали обстановку, требовали боеприпасы, проверяли исправность линий.
За эти дни мы воочию убедились, как важна бесперебойная телефонная связь, когда бои ведутся на улицах, да еще застроенных огромными домами. Здесь командиру никакой бинокль не поможет – за развалинами и в дыму пожарищ даже на близком расстоянии нельзя увидеть свои боевые порядки. Для взаимодействия пехоты с приданными частями использовались ракеты, но для руководства штурмовыми группами самым надёжным средством связи оказывался телефон. Всё наше внимание и было поэтому направлено на то, чтобы ни на одну минуту не прерывалась телефонная связь. Нас было немного, и от всех нас требовалась особая изворотливость, мастерство, мужество и, наконец, выносливость. Телефонистам приходилось по нескольку суток не отходить от телефона, под обстрелом устанавливать связь.
Мне запомнился один из моих бойцов, жизнерадостный украинец Ваня Ангелов. Из всех домов бьют пулемёты, а Ваня Ангелов с катушкой за плечами идёт по берлинской улице, словно не слышит свиста пуль, как будто он не на поле боя, а в своём селе спешит на вечеринку.
В дни лагерной учёбы мы основательно отрабатывали все темы учебной программы, относящиеся к организации связи в наступлении, продумывали все возможные варианты. Надо мной даже подшучивали в батальоне: "Ну, сегодня какой вариант у тебя – номер семь, что ли?"
Между тем "варианты" эти весьма пригодились нам здесь, в Берлине. Мне, командиру, радостно было видеть, как мои бойцы быстро ориентировались в любых сложных обстоятельствах, находили новые "варианты". Однажды в напряжённый момент боя, когда под прикрытием танков наша пехота перебегала через простреливаемый перекрёсток в следующий квартал, связь по телефону внезапно оборвалась. На линию стремглав выбежал младший сержант Владимир Абаза, и через несколько минут в телефонной трубке послышался шорох – ротная станция ответила на вызов. Запыхавшийся Абаза доложил мне:
– Наш танк развернулся на перекрёстке, оборвал линию и утащил гусеницами метров сто кабеля.
Возвращаться за кабелем, чтобы сделать вставку, – ушло бы много времени. Абаза увидел провод, свешивавшийся со столбов городской телефонной сети, и вставка в нашу линию была готова.
В другом месте фаустник целил в танк, но угодил рядом, взрыв раскромсал в куски провод, лежавший поперёк улицы. На линию к месту повреждения прибежали навстречу друг другу два связиста. Как соединить концы кабеля, оставшиеся на противоположных тротуарах, если даже мышь не проскользнёт живой по улице под этим ливнем огня, как перехитрить немца? Абаза быстро распустил висевший у него на поясе моток кабеля, привязал к нему обломок кирпича и подал знак товарищу, что был на той стороне улицы: "Лови". И через минуту линия связи была восстановлена. Этот метод вскоре широко распространился среди связистов.
Прославился у нас старший сержант Ярулин Карим, кавалер ордена Славы, лучше других умевший находить лазейки в бесконечных лабиринтах подвалов и подземных ходов, которые тянулись на целые кварталы. Когда Ярулин прокладывал связь, ведя команду по проверенным лазейкам, мы за линию были спокойны.
Хорошим экзаменом для всего батальона и для нас, связистов, был один из последних дней штурма – 29 апреля.
Подвал, где расположился штаб батальона, ходуном ходил от взрывов. На улице был, что называется, "кромешный ад": грохот выстрелов самоходных пушек, разрывы фаустов, трескотня рвущихся в огне патронов, оставшихся в домах,откуда улепетнули немцы…
Связь с ротами и штабом полка прерывалась чуть ли не каждые десять минут. Провода наших линий горели, их рвали гусеницы танков, взрывные волны… Сотни метров кабеля ушло на устранение повреждений, на вставки, на устройство обходных линий…
Вдруг с оглушительным грохотом рухнул верх здания, в подвале которого обосновались командир батальона и его штаб. От дыма и едкой гари стало трудно дышать, языки пламени уже лизали деревянную обшивку входа в подвал. Прогорел потолок, грозя обвалиться нам на голову.
Майор Ковалевский отдал приказ своему штабу и находившимся у него в резерве миномётчикам выбираться из подвала. Очередь связистов была последней. Мы не могли уйти, не сняв провода, так как весь резерв его исчерпался. Дорог был каждый метр кабеля. В то же время надо было немедленно развёртывать новый КП… А людей – раз-два и обчёлся… Сейчас кажется просто невероятным, как это мы успели всё это сделать и подвал не стал для нас крематорием. Когда последний связист выполз с катушкой кабеля из подвала, защищая рукой глаза от нестерпимого жара, дом рухнул, и к небу взметнулся огромный столб дыма с огнём.
Так шли дни в непрерывном движении, в жестоких боях. Уже не одну центральную улицу Берлина очистил от гитлеровцев наш батальон, и давно никто не думал о том, что он во втором эшелоне.
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ Н. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ
Среди развалин
Наш командир старший лейтенант Тележенко приказал мне с группой бойцов проверить два квартала. Через эти кварталы только что, не задерживаясь, прошла наша пехота п вышла на одну из центральных улиц.
Мы двинулись.
Проверили первый квартал и ничего не обнаружили.
Затем по одному быстро пересекли переулок и сосредоточились в подъезде разбитого дома второго квартала.
Я шёл первым. За мной на определённой дистанции шли бойцы. Впереди громоздились груды кирпича. То здесь, то там высились пустые стены, готовые рухнуть от малейшего содрогания воздуха. Это были ещё так недавно громадные дома – и вот всё, что от них осталось!
Над нами прошла шестёрка "ильюшиных". Сразу в воздух взлетело несколько ракет. Это наша пехота указывала цель штурмовки.
Лучи солнца изредка пробивались сквозь плотное облако дыма и пыли, скользя по грудам развалин. Я вскинул перед собой свой автомат и начал пробираться.
Слева мне открылся дом, на который я обратил внимание потому, что у него уцелела крыша. Одна стена, обрушившись, обнажила лестницу от первого до последнего этажа. Выбирая, куда ступить, высматривая забитые кучами кирпича норы, ходы в подвалы и укрытия, мы направились к этому полуразрушенному дому.
Осмотревшись, мы решили подойти к единственному входу, который нам был виден. Оставалось только пересечь небольшую кучу кирпича.
Я пригнулся, помогая себе одной рукой, другой поддерживая автомат, и не сводил глаз с входа в дом. Кирпич сорвался у меня из-под ноги, и я на минуту выпустил из виду объект наблюдения. А когда взглянул – увидел, что у входа стоит немец.
Только я схватился за рукоятку затвора, как немец исчез – словно растворился в темноватом квадрате входа. Я хорошо его запомнил. Он был в синей шинели, сильно запылённой, – видимо, попал под обвал. На его маленькой голове была высокая синяя фуражка с белой кокардой. Из-под фуражки торчал острый нос, придавая что-то крысиное его лицу.
Это был офицер. Значит, там есть еще кто-нибудь.
– Бегом за мной! – скомандовал я, подбежал к входу, бросил туда гранату и последовал за нею. От взрыва поднялась густая пыль, и я, вскочив на площадку, чуть не кубарем покатился вниз по лесенке. Поднявшись на ноги, я увидел рядом своих молодцов; они попали сюда таким же порядком – и впереди всех старший сержант Григорий Иванович Костыря, молодой донбассовец.
Мы наскоро осмотрелись. Оказалось, что попали на небольшой двор-колодец, плотно окружённый тремя корпусами дома. Я приказал в подвалы не ходить, а осмотреть квартиры. Люди разошлись.
В этот момент пуля свистнула у меня над головой и ударилась в стену. Я укрылся в какой-то комнате. Подумал, где могут быть фрицы и откуда они в меня стреляли.
Вернулись бойцы и сообщили, что в квартирах нет никого, но в подвале слышен топот кованых сапог.
Вход в подвал простреливал снайпер через арку, он же стрелял в меня. Не прошло и пяти минут, как уже три снайпера простреливали двор через арку. Они ранили сержанта Полтавца и старшего сержанта Алексеева.
Я поручил немецких снайперов ефрейтору Романенко. Он взял два фаустпатрона, забрался на третий этаж. Раздались два выстрела, и взрывы двух фаустпатронов слились в один продолжительный. В ту же минуту я забросал подвал гранатами. И вот из пыли вырисовывается знакомая фигура немца-крысы. Вслед, один за другим, вышли девять немцев и бросили к нашим ногам своё вооружение, довольно сильное: фаустпатроны, противотанковые гранаты, пистолеты, карабины и автоматы.
Мы не спрашивали их, зачем они остались в подвале, отправили в штаб батальона и доложили, что задание выполнено, квартал проверен надёжно.
ГВАРДИИ СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ КИМ
С напильником на огневой
Ночью немцы произвели артиллерийский налёт на напи огневые позиции. Загорелся дом – один из двух уцелевших здесь каким-то чудом. А я только что собрался поспать в подвале этого дома! Мне, как начальнику мастерской нашей миномётной батареи, пришлось очень много поработать, и спать хотелось смертельно.
Но разве до сна тут было? Я вышел из подвала. Во втором этаже уже хозяйничал огонь. Машина, стоявшая в воротах, тоже загорелась. Шофёр Калягин не успел даже её отвести: второй снаряд угодил прямо в стоявшую на машине бочку с бензином, и она запылала.
Надо было уходить со двора. Но в это время в машине начали рваться мины. Мне и двум бойцам пришлось снова спуститься в подвал и просидеть там с полчаса, пока происходили взрывы. Потом мы снова вышли во двор. Теперь уже пылал весь дом. Я никогда раньше не думал, что каменный дом может так гореть! Как выбраться из этого ада? Дом горел с трёх сторон, с четвёртой – высокий брандмауэр без единой щели.
Вдруг я увидел, что отбежавший в сторону боец энергично машет нам рукой. Голоса его не было слышно в шуме пожара. Мы подбежали к нему и увидели, что одна комната в первом этаже, хоть и полна дыма, но ещё не горит. Рассудив, что за этой комнатой есть другая, с выходом на улицу, мы, недолго думая, влезли в окно. Ощупью, по коридору, утопая в горячем пепле, мы действительно выбрались на улицу как раз в тот момент, когда над нашими головами загорелись стропила и начал рушиться потолок.
Свежий воздух, ветер, как хорошо дышать… Но надо искать новое пристанище. Разрушенных домов было сколько угодно, и я заночевал в одном из них. Думал, что теперь меня и пушками не разбудить, однако рано утром проснулся без всяких пушек. Словно толкнул кто-то.
Я поднялся, вышел на улицу и направился на огневые позиции тяжёлых миномётов. Там всё было спокойно. Вчерашний наш приют уже догорал. Миномёты стреляли каждые две-три минуты. Рядом слышалась трескотня автоматов. Время от времени над головой, будоража воздух, проносился вражеский снаряд и оглушительно взрывался неподалёку.
Осмотрев миномёты, я собрался было заняться завтраком. Но тут прибежал боец из первой лёгкой батареи. Она стояла квартала на три впереди, рядом со стрелковым батальоном, который мы поддерживали.
Взволнованный, разгорячённый бегом, красноармеец доложил:
– Товарищ старший лейтенант, у нас миномёт не работает. И добавил:
– Идёмте, пожалуйста, скорее!
Так как мастера мои уже были разосланы, пришлось итти самому. Я торопливо собрался, взял сумку с инструментом, и мы пошли.
Без особенных препятствий пробрались мы к батарее. У миномёта третьего расчёта не работал подъёмный механизм. С помощью командира расчёта я разобрал миномёт. Оказалось, что была несколько изогнута направляющая втулка ходового винта. Её надо было немного подпилить.
В это время ко мне подошёл командир второго взвода лейтенант Игнатьев.
– Скоро атака, – сказал он, – ведь мы поддерживаем пехоту. Уж вы постарайтесь… поскорее…
Железо упорствовало. Визга под напильником не было слышно, но я знал, что визжит, по тому, как идёт инструмент. А управиться надо было как можно скорее, ведь и думать нельзя, что атака начнётся, а орудие будет вне строя!
Когда такая мысль гложет мозг, то не замечаешь ничего вокруг. Рядом разорвался снаряд, меня бросило на землю, подымаюсь, а мысль всё та же: "Успеть бы только".
Снова вздрогнула земля, снова, обгоняя друг друга, проносятся осколки. И опять, опять взрывы, осколки – явный артиллерийский налёт, который как-то ощущаю, но не осмысливаю, потому что поглощён работой.
Налёт прекратился. Засуетились миномётные расчёты. И сразу же команда:
– Огонь!
Рявкнули пять миномётов. "Эх, не успел! – мелькнуло в голове.- Но вот и конец. Готово. Теперь собрать бы побыстрей".
– Огонь!
Гайки завинчены. Винт идёт совсем свободно,
– Расчёт – к орудию!
– Огонь!
На сей раз стреляет вся шестёрка. Темп огня нарастает. Там где-то за домами гремит "ура", врываясь в хор миномётов.
Пехота пошла. А когда я вернулся к тяжёлым миномётам, там уже все готовились к переходу.
– Наши ещё два квартала заняли, – сказал мне адъютант, бежавший в штаб.
КРАСНОАРМЕЕЦ Я. КАВАЛЕРИСТОВ
По пути на батарею
Было это в Берлине, но в какой день, не помню, так как дневник сгорел. Пушки наши находились где-то на прямой наводке. Где они были – анал лишь наш командир сержант Болдырев. Он и повёл нас на батарею. По пути мы пересекли канал, которых здесь множество, и остановились перед громадным зданием. Верхний этаж горел, освещая всё вокруг.
Было половина первого ночи. Наше внимание привлекла группа красноармейцев, стоявшая у ворот здания. Мы подошли. Их было немногим больше, чем нас. Это были артиллеристы. Их пушка стояла на углу переулка. Они горячо обсуждали вопрос о том, как быть с засевшим в здании гарнизоном.
В кучке артиллеристов мы разглядели молодую немку, как мне показалось, лет двадцати. Она была страшно перепугана, бледность её лица поражала при свете пожара. От артиллеристов мы узнали, что в горящем доме сидит целый отряд, не желающий сдаваться. Он занимает подземные помещения. Со слов немки, которую допрашивал капитан, известно стало, что в отряде сорок человек, вооружённых фаустпатронами и пулемётами. На втором этаже лежат 120 раненых немецких солдат.
Этот гарнизон оказал упорное сопротивление нашей пехоте и был обойдён; наши пулемёты уже трещали где-то далеко впереди. Так как гарнизон угрожал нашему тылу, мы решили его уничтожить. Но нас смущало одно: в подвале вместе с гитлеровцами находилось много немецких женщин с детьми. Как они туда попали – не знаю, тогда это нас не интересовало. Молодая немка, сказавшая об этом капитану, сама была в доме.
Мы предложили немке, чтобы она вернулась в дом, вывела оттуда женщин с детьми и предупредила гарнизон, что, если он немедленно не сдастся, мы взорвём здание.
Она согласилась и, сопровождаемая нами, пошла к дому. У входа в подвал стояли два наших бойца с автоматами. Капитан приказал им пропустить немку, а всем быть настороже. Немка скрылась в дверях.
Вдруг из глубины подвала донёсся шум. Кто-то кричал, голос – женский, плакали дети. Шум стал приближаться. Внизу открылась дверь, и по лестнице начали подниматься женщины и дети. Мы зорко наблюдали за ними и, вмешавшись в их толпу, стали спускаться по лестнице. Наверху часовые тщательно осматривали женщин и указывали им дорогу в тыл. Вместе с женщинами вышли и были задержаны десять немецких солдат.
Это происходило наверху. А внизу мы тем временем проникли в подвал и стали продвигаться по длинному коридору. Впереди шёл капитан с пистолетом в руке, а за ним шли мы с автоматами наизготовке. Нас было не более 15 человек.
В открытую дверь мы увидели высокого немца с винтовкой. Немец непонимающе смотрел на нас и вдруг, как бы опомнившись, схватился за винтовку. Но было уже поздно. Четыре наших бойца навалились на него. Он всё же сопротивлялся. В эту минуту из боковой двери грохнул выстрел. Наш капитан с искажённым от боли лицом схватился за руку. Один из наших бойцов дал короткую очередь по двери. Бойцы, державшие немца, бросились на помощь капитану. Гитлеровец воспользовался этим и выбежал в коридор, желая, видимо, укрыться в одной из боковых дверей. Но стоявший рядом со мной боец Данилов выстрелил, и немец вытянулся у двери.
Капитан приказал немедленно покинуть помещение, потому что нас могли из любой двери забросать гранатами. Мы же гранат .не имели.
Немцы, видимо, были ошеломлены нашим вторжением. Откуда-то из глубины подвала доносился топот и крики. Наш маленький отряд медленно подымался по лестнице. Замыкающим был я.
Забыл сказать, что помещение было ярко освещено электричеством; где-то слышался работающий движок.
Внезапно крики и тапот приблизились. Я увидел, как изо всех дверей начали выбегать пьяные немцы. Вместе со мною несколько бойцов ударили по ним из автоматов. Немцы завопили. Некоторые упали, остальные скрылись в подвале.
Мы вышли во двор. Раненого капитана заменил старший лейтенант. Решено было в последний раз предложить немцам сдаться. Эту миссию взял на себя один из пленных. Но не успел он войти в подвал, как раздалась автоматная очередь, й мы больше не увидели парламентёра.
Решение с нашей стороны последовало немедленно. По приказанию старшего лейтенанта мы помогли расчёту подкатить орудие, жерло пушки направили в угол здания под самый фундамент. Старший лейтенант подал команду:
– Бронебойным… 5 снарядов… беглый… Огонь!
Выстрелы последовали один за другим.
Голос орудия сразу отрезвил немцев. На лестнице с поднятыми руками показался комендант гарнизона – майор – в сопровождении всей своей пьяной оравы. Приём пленных начался.
Видя, что товарищи уже не нуждаются в нашей помощи, мы отправились на свою батарею.
ГВАРДИИ КРАСНОАРМЕЕД И. ОБМИН
По подвалам и крышам
С Великих Лук я воевал с двумя сынками-бойцами Галкиным и Грушевым. Они называли меня отцом, а я их – сынками, потому что это были ещё молодые ребята, рождения 1920 года. А я хотя тоже ещё не старик, но в 1920 году уже воевал на Кавказе. Не думал я, что в Берлине придётся мне вспоминать, как в гражданскую войну на Кавказе по верёвке перебирался с одной скалы на другую. Пригодилась мне эта сноровка в Берлине, не будь её, не раз бы закружилась у меня голова и когда-нибудь да полетел бы в пропасть…
Я со своими сынками в Берлине обеспечивал связь командиру дивизиона капитану Минаеву, который находился всегда на наблюдательном пункте в боевых порядках пехоты. Мы продвигались через Мальхов, Хайнерсдорф, Панков, а дальше уже разными "штрассами" и "плацами", которые я не стал запоминать. Сначала сынки всё спрашивали меня:
– Почему это, отец, большой город, а крыши черепичные и стены все – голый кирпич, мрачные.
Они не понимали, почему у немцев такой стиль архитектуры, и я им объяснял, что стиль архитектуры зависит от характера народа: мрачный народ, и мрачная у него архитектура. Потом архитектуру мы уже не замечали, потому что пришлось воевать в подвалах, под землёй. По улице не протянешь линии – завалена вся разрушенными домами, где окно уцелело – из него стреляют в спину, а если и проползёшь – сейчас же назад возвращайся, сращивай провод, его уже перебила пуля или осколок. Мы сразу нырнули в подвалы. Там тогда всё немцы цивильные сидели, женщины и дети. Столько их налезло в подвалы, что ступить негде было. Но когда мы проталкивались со своими катушками, эти цивильные немцы старались посторониться.
В первые же дни боёв в Берлине кто-то из нашего брата, из связистов, заметил на стенах какого-то подвального помещения таинственный знак, сделанный белой краской, – круг и в нём крест. Пробили у этого знака стену, и оказалось, что тут подземный ход в соседний дом. В подвале соседнего дома стали искать такой же знак и нашли. Все подвальные помещения соединялись друг с другом подземными ходами. Не знаю, для чего немцы их устроили, но нам они очень пригодились для проведения линий связи вдоль улиц. А если надо было провести линии через улицу, мы искали во дворе канализационный люк и проводили линию по трубе.
Однако не на каждом дворе был люк. Однажды надо было нам перебросить провод через переулок, который простреливался с двух сторон. Во дворе люка не нашли, но я увидел пожарную лестницу, висевшую на стене дома, и подумал, что она может заменить нам канализационную трубу. Грушевой остался у аппарата, а я с Галкиным стали втаскивать лестницу на крышу. Лестница была очень большая, вдвоём нам сладить с этим делом не удалось. Тогда мы позвали своих разведчиков и с их помощью втащили лестницу на крышу, привязали к последней перекладине верёвку и, поддерживая за верёвку, перекинули лестницу через переулок на крышу соседнего дома. Получился у нас навесной мост. Я переполз по нему, за мной мои сынки, а за ними дивизионная разведка во главе с лейтенантом Карбашъяном. Немцы всё свое внимание направили вдоль улицы, вверх никто из фрицев не догадался взглянуть. Мы над их головами благополучно перебрались с проводом и аппаратом через переулок. Нд крыше соседнего дома мы быстро разобрали черепицу, устроили на чердаке наблюдательный пункт, и я сейчас же начал передавать по проводу команды Карбашьяна на батарею. Немцы заметили наш воздушный мост, когда мины уже летели через крышу в их траншеи, вырытые в саду. Они открыли по лестнице артиллерийский огонь, сбили её, но провод уцелел, а мост нам уже и не нужен был.
Потом мы не раз ещё перебирались так через переулки и наводили линии по крышам домов. Бывало, в нижних этажах немцы сидят, а мы с разведчиками взбираемся по пожарной лестнице на чердак и тянем за собой провод. Внизу бой идёт, а мы лазим по крышам, корректируя огонь своих миномётных батарей. Тут моим сынкам снова очень не понравилась немецкая архитектура, особенно остроконечные крыши, по которым лазить труднее, чем на Кавказе по скалам.
Из записок радистов
1
Навсегда останется в моей памяти день 23 апреля, день, когда мы вступили в Берлин. Город пылал. Рушились горящие здания, В воздухе проносились огромные головешки. Наступила ночь, но мы едва заметили это. Всё было озарено пламенем пожаров и окутано густым дымом.
Узкие берлинские улицы были усыпаны грудами кирпича, обломками мебели, среди них валялись вражеские трупы.
Штаб, который обслуживала наша радиостанция, двигался метрах в 600-800 от передовой. Радиостанция, смонтированная на автомашине, шла с командным пунктом, менявшим по нескольку улиц в сутки. Радисты при каждой такой смене должны были дать сигнал – "связь кончаю", свернуть радиостанцию, чтобы вскоре, по приезде на новое место, развернуться и начать восстанавливать потерянную на время переезда связь с корреспондентом, который в этот момент, быть может, сам переезжает из горящего дома…
Такое напряжение продолжалось все дни штурма. Несколько суток кряду мы не спали – сон стал недосягаемей роскошью. Но о себе никто не думал. Беспокоились только о связи. Приходилось преодолевать, казалось, непреодолимые трудности, чтобы сберечь рацию.