Страница:
Вот и все, что останется после меня на Земле.
11
12
13
14
15
16
17
18
11
Сумасшедший залезает на стену, окружающую психиатрическую больницу, с любопытством осматривается и окликает прохожего:
– Эй, а вас тут много?
Отрывок из скетча Дария Возняка «Необычная точка зрения»
– Эй, а вас тут много?
Отрывок из скетча Дария Возняка «Необычная точка зрения»
12
Лукреция возвращается домой. Смотрит на человека, который спит в ее постели, на его одежду, аккуратно сложенную на стуле. Открывает окно. Простыни начинают шевелиться, в простынях, между белыми складками, появляется лицо, приоткрывается глаз.
– А… Лулу! Ты вернулась?
Лукреция хватает пиджак молодого человека и выбрасывает в окно. Немедленно открывается второй глаз.
– Что ты делаешь, Лулу! Ты с ума сошла! Ты что, выбросила мой пиджак в окно? Мы же на пятом этаже!
Лукреция не отвечает. Носки летят вслед за пиджаком. Она берет кожаную сумку, лежащую на стуле, и держит ее за окном на весу.
– Только не это! Там же мой ноутбук! Он хрупкий!
Лукреция выпускает сумку из рук. Снизу доносятся треск расколовшегося пластика и звон разбившегося стекла.
– Убирайся! – говорит она спокойно.
– Какая муха тебя укусила? Ты спятила? Что ты творишь, Лулу?
– У моего поведения три причины. Первая, ты мне надоел. Вторая, я устала от тебя. Третья, ты мне наскучил. И еще четвертая, ты меня раздражаешь. И пятая, по утрам у тебя плохо пахнет изо рта. И шестая, по ночам ты скрипишь зубами, даже скрежещешь, я это ненавижу. И седьмая, я не люблю уменьшительные имена вроде Лулу. Такие прозвища, на мой взгляд, унизительны.
Она берет его рубашку и выбрасывает в окно.
– Но, детка…
– Восьмая причина: еще меньше мне нравятся нелепые обращения, которые подходят любой девушке и любой собачке.
Она выкидывает его трусы.
– Что с тобой случилось, моя обожаемая Лулу?! Ведь я люблю тебя!
– А я тебя больше не люблю. Да и не любила никогда. И я не «твоя», я тебе не принадлежу. Меня зовут Лукреция Немрод. А не Лулу. И не детка. Вон отсюда. Брысь.
Она собирается выкинуть в окно брюки, но парень выскакивает из постели, выхватывает их у нее из рук и быстро надевает.
– Почему ты меня прогоняешь, моя Лу… детк-к… Лукреция?
Она бросает ему ботинки, которые он обувает уже на пороге.
– Пожалуйста. Я уже знаю, как ты выражаешь чувство любви, теперь мне интересно, как проявляется твое чувство юмора. И поскольку я вижу, что ты больше привязан к своим вещам, чем ко мне, иди собирай их на тротуаре. И побыстрей, а то их утащат.
– Клянусь, я люблю тебя, Лукреция! Ты всё для меня!
– «Всё» – этого мало. Я уже сказала, ты мне наскучил.
– Ну, хочешь, я тебя рассмешу?
Ее лицо на секунду меняется.
– Хорошо, даю тебе последний шанс. Попытайся меня рассмешить. Если сумеешь, то останешься.
– Э-э…
Она разочарованно закрывает глаза.
– Не впечатляет.
– Вот, придумал!.. Надзиратель на римской галере говорит гребцам: «У меня две новости, хорошая и плохая. Хорошая – сегодня у вас будет двойная порция супа!» Все кричат «ура!». «А плохая – капитан хочет покататься на водных лыжах!»
Лукреция невозмутимо говорит:
– У меня тоже две новости, хорошая и плохая. Хорошая: можешь пойти покататься на водных лыжах. Плохая: без меня. Давай, выметайся!
– Но…
Она бросает ему майку и собирается захлопнуть дверь.
– Нет, ты все-таки не…
Лукреция пытается закрыть дверь, он мешает ей, просунув в проем ботинок. Она прыгает ему на ногу, молодой человек кривится от боли и убирает ботинок. Она выталкивает его из квартиры и щелкает замком.
Он стучит в дверь кулаком, звонит в звонок.
– Лукреция! Не бросай меня! Что случилось?
Она открывает дверь.
– Ты забыл это!
Она бросает ему мотоциклетный шлем, который, подпрыгивая, катится вниз по лестнице.
Она очень громко включает «Eruption» рок-группы Van Hallen, садится за стол, разворачивает газеты и запускает компьютер. На экране появляется портрет Циклопа.
«Что случилось? У меня должна быть свежая голова. А тип, который в третьем часу дня еще валяется в постели, небритый и пахнущий козлом, несовместим с моим расследованием. Оно обещает быть непростым, и от его результатов зависит моя судьба.
Мне нужна не обуза, а ракетный двигатель.
Кроме того, он ничего не поймет, так что нечего и время терять.
Сначала действовать, потом – философствовать.
– А… Лулу! Ты вернулась?
Лукреция хватает пиджак молодого человека и выбрасывает в окно. Немедленно открывается второй глаз.
– Что ты делаешь, Лулу! Ты с ума сошла! Ты что, выбросила мой пиджак в окно? Мы же на пятом этаже!
Лукреция не отвечает. Носки летят вслед за пиджаком. Она берет кожаную сумку, лежащую на стуле, и держит ее за окном на весу.
– Только не это! Там же мой ноутбук! Он хрупкий!
Лукреция выпускает сумку из рук. Снизу доносятся треск расколовшегося пластика и звон разбившегося стекла.
– Убирайся! – говорит она спокойно.
– Какая муха тебя укусила? Ты спятила? Что ты творишь, Лулу?
– У моего поведения три причины. Первая, ты мне надоел. Вторая, я устала от тебя. Третья, ты мне наскучил. И еще четвертая, ты меня раздражаешь. И пятая, по утрам у тебя плохо пахнет изо рта. И шестая, по ночам ты скрипишь зубами, даже скрежещешь, я это ненавижу. И седьмая, я не люблю уменьшительные имена вроде Лулу. Такие прозвища, на мой взгляд, унизительны.
Она берет его рубашку и выбрасывает в окно.
– Но, детка…
– Восьмая причина: еще меньше мне нравятся нелепые обращения, которые подходят любой девушке и любой собачке.
Она выкидывает его трусы.
– Что с тобой случилось, моя обожаемая Лулу?! Ведь я люблю тебя!
– А я тебя больше не люблю. Да и не любила никогда. И я не «твоя», я тебе не принадлежу. Меня зовут Лукреция Немрод. А не Лулу. И не детка. Вон отсюда. Брысь.
Она собирается выкинуть в окно брюки, но парень выскакивает из постели, выхватывает их у нее из рук и быстро надевает.
– Почему ты меня прогоняешь, моя Лу… детк-к… Лукреция?
Она бросает ему ботинки, которые он обувает уже на пороге.
– Пожалуйста. Я уже знаю, как ты выражаешь чувство любви, теперь мне интересно, как проявляется твое чувство юмора. И поскольку я вижу, что ты больше привязан к своим вещам, чем ко мне, иди собирай их на тротуаре. И побыстрей, а то их утащат.
– Клянусь, я люблю тебя, Лукреция! Ты всё для меня!
– «Всё» – этого мало. Я уже сказала, ты мне наскучил.
– Ну, хочешь, я тебя рассмешу?
Ее лицо на секунду меняется.
– Хорошо, даю тебе последний шанс. Попытайся меня рассмешить. Если сумеешь, то останешься.
– Э-э…
Она разочарованно закрывает глаза.
– Не впечатляет.
– Вот, придумал!.. Надзиратель на римской галере говорит гребцам: «У меня две новости, хорошая и плохая. Хорошая – сегодня у вас будет двойная порция супа!» Все кричат «ура!». «А плохая – капитан хочет покататься на водных лыжах!»
Лукреция невозмутимо говорит:
– У меня тоже две новости, хорошая и плохая. Хорошая: можешь пойти покататься на водных лыжах. Плохая: без меня. Давай, выметайся!
– Но…
Она бросает ему майку и собирается захлопнуть дверь.
– Нет, ты все-таки не…
Лукреция пытается закрыть дверь, он мешает ей, просунув в проем ботинок. Она прыгает ему на ногу, молодой человек кривится от боли и убирает ботинок. Она выталкивает его из квартиры и щелкает замком.
Он стучит в дверь кулаком, звонит в звонок.
– Лукреция! Не бросай меня! Что случилось?
Она открывает дверь.
– Ты забыл это!
Она бросает ему мотоциклетный шлем, который, подпрыгивая, катится вниз по лестнице.
Она очень громко включает «Eruption» рок-группы Van Hallen, садится за стол, разворачивает газеты и запускает компьютер. На экране появляется портрет Циклопа.
«Что случилось? У меня должна быть свежая голова. А тип, который в третьем часу дня еще валяется в постели, небритый и пахнущий козлом, несовместим с моим расследованием. Оно обещает быть непростым, и от его результатов зависит моя судьба.
Мне нужна не обуза, а ракетный двигатель.
Кроме того, он ничего не поймет, так что нечего и время терять.
Сначала действовать, потом – философствовать.
13
Почему Бог сначала сотворил мужчину, а уже потом женщину?
Потому что для создания шедевра необходим набросок.
Отрывок из скетча Дария Возняка «Война полов на ваших глазах»
Потому что для создания шедевра необходим набросок.
Отрывок из скетча Дария Возняка «Война полов на ваших глазах»
14
Чиркает спичка. Вспыхивает пламя. Рука подносит огонек к папиросе. Несколько волосков в усах съеживаются. Рот медленно выпускает струйку дыма, закручивающуюся в ленту Мёбиуса.
На голове Франка Тампести, пожарного из «Олимпии», старая хромированная каска, на плечах – потертая кожаная куртка с золочеными нашивками. Он щурится от едкого дыма.
Лукреция думает, что в один ряд с производителями, которые не едят свою продукцию, можно поставить и пожарного, играющего с огнем.
– Я уже все рассказал вашим коллегам. Читайте газеты.
Ха! Ты не знаешь, с кем имеешь дело.
У Лукреции есть большая связка отмычек, которые откроют любой замок. Нужно только выбрать подходящий.
Она достает пятьдесят евро.
Начнем с ключа, который подходит чаще остальных. С денег.
— За кого вы меня принимаете? – возмущается пожарный.
Она предлагает ему еще пятьдесят евро.
– Настаивать бесполезно, – говорит пожарный, отворачиваясь и всем своим видом показывая, что он предпочитает папиросу разговорам с Лукрецией.
Еще пятьдесят евро.
Три бумажки исчезают так быстро, что Лукреции кажется, будто они ей приснились.
– М-м… Это было триумфальное возвращение Дария, который не выступал уже четыре года. Собрались все сливки. Даже министры – культуры, путей сообщения и министр по делам ветеранов войны. Успех был полнейший. Когда Циклоп закончил, публика билась в истерике. На бис он не вышел. Сбежал за кулисы. Времени было одиннадцать двадцать пять или двадцать шесть. Не помню точно. Дарий весь взмок. Понятно, вымотался: два часа отработал на сцене один. Он мне кивнул, машинально, не глядя. Увидел поклонников, столпившихся у гримерки. Раздал автографы, поговорил с ними немного, взял цветы и подарки. Обычное дело. Перед тем как зайти в гримерку, попросил телохранителя, чтобы его не беспокоили. И закрылся на ключ.
– А потом? – нетерпеливо спрашивает Лукреция.
Пожарный затягивается, и половина папиросы превращается в пепел.
– Я остался в коридоре, чтобы проследить, не вздумает ли какой-нибудь мальчишка тайком тут закурить, – говорит он, выпуская клубы сизого дыма. – И вдруг мы с телохранителем услышали, как Дарий за дверью смеется. Я подумал, что он читает скетчи для следующего выступления. Он хохотал все громче и громче, а потом резко умолк. И мы услышали шум, словно он упал.
Лукреция записывает.
– Вы говорите, он смеялся? А что это был за смех?
– Громкий. Очень громкий. Он прямо заходился.
– Долго это продолжалось?
– Нет, совсем недолго. Десять – пятнадцать секунд, двадцать максимум.
– А потом?
– Да я вам говорю: грохот падающего тела – и все. Полная тишина. Я хотел войти, но телохранитель получил строгие указания. Тогда я пошел за Тадеушем Возняком.
– За братом Дария?
– Да. Он еще и его продюсер. Тадеуш разрешил воспользоваться универсальным ключом, я открыл дверь, и мы вошли. Дарий лежал на полу. Вызвали «скорую помощь». Врачи попытались сделать прямой массаж сердца, но Дарий был уже мертв.
Пожарный тушит окурок и включает противопожарную сигнализацию.
– Можно зайти в гримерку?
– Это запрещено. Нужно разрешение на обыск.
– Как удачно, оно у меня как раз с собой.
Лукреция показывает ему еще пятьдесят евро.
– Что-то я не вижу подписи прокурора.
– Простите, я забыла! Какая рассеянность!
Лукреция достает еще пятьдесят евро. Пожарный быстро забирает обе бумажки и открывает дверь в гримерку. На полу видны контуры тела, очерченные мелом. Лукреция разглядывает очертания трупа, делает фотографии.
– Это тот самый розовый пиджак, который был на нем во время выступления?
– Да, никто ничего тут не трогал, – подтверждает пожарный.
Лукреция роется в карманах пиджака и достает пронумерованный список миниатюр с последнего концерта.
А-а… ясно. Чтобы не забыть последовательность скетчей.
Она осматривает пол, становится на четвереньки и находит под столом маленькую коробочку размером с пенал, из синего лакированного дерева с металлическими украшениями.
Это не очешник и не футляр для драгоценностей. Пыли нет. Она попала сюда недавно.
На крышке золотыми чернилами выведены три большие буквы:
«B.Q.T.».
Ниже, более мелко, написано:
«Не читать!».
Пожарный Франк Тампести удивляется:
– Что это?
– Если бы я знала… Может быть, орудие преступления?
Пожарному кажется, что Лукреция издевается над ним, и он недоверчиво качает головой.
– Как можно этим причинить себе хоть какой-то вред? Разве что запихнуть ее себе в горло…
Лукреция фотографирует шкатулку, осматривает ее со всех сторон и открывает. Внутри она обтянута синим бархатом, чуть более светлым, чем дерево снаружи, посередине углубление для какого-то цилиндрического предмета.
– Футляр для ручки? – предполагает пожарный.
– Для ручки или свернутой в трубку бумаги. Поскольку надпись на шкатулке гласит «Не читать!», я склоняюсь ко второму варианту.
– Свернутый листок бумаги?
– Возможно, это часть орудия преступления. Мы нашли «револьвер», теперь надо искать «пулю», – заявляет Лукреция.
Она берет со столика листок бумаги, отрывает кусочек примерно того же размера, что и углубление в шкатулке, скатывает в трубочку, а затем расправляет.
– Вот примерно такого размера был лежавший тут листок…
Она становится туда, где, судя по начерченному на полу силуэту, стоял Дарий Возняк, поднимает руки так, как сделал бы человек, читающий записку, и позволяет листку выскользнуть из пальцев. Медленно кружась, бумажка падает и исчезает под бахромой кресла.
Лукреция ложится на пол, чтобы посмотреть, куда делся листок. Она находит его рядом с другим клочком бумаги – плотным, черным с одной стороны и белым – с другой.
– А вот и «пуля», – торжествующе объявляет она.
– Что это?
Лукреция поднимается с пола, зажав в руке трофей.
– Светочувствительная бумага.
Франк Тампести скручивает новую папиросу.
– Ну, вы и занятная барышня. Шустрей, чем полицейские. И где вы всему этому научились?
– Один друг-журналист показал мне, как нужно осматривать место преступления и искать улики. Судя по размерам шкатулки, туда можно положить только свернутый листок бумаги. Или ручку. Но положили не ручку.
Лукреция еще раз смотрит на синюю лакированную шкатулку и листок фотобумаги, потом оборачивается к пожарному.
– Это никому не нужно, поэтому я все конфискую, – сообщает она, протягивая Франку Тампести очередную купюру, которую тот кладет в карман. – Вы помните, кто дал ему эту шкатулку?
– Нет, но я знаю, как это выяснить. Можно посмотреть записи в помещении, откуда ведется видеонаблюдение.
– Отлично, идем.
Пожарный удерживает Лукрецию.
– Обычного разрешения на обыск будет недостаточно.
Лукреция достает три бумажки по пятьдесят евро.
– Если кто-нибудь об этом узнает, я лишусь работы. Профессиональная этика не позволяет мне даже на минуту представить, что я соглашусь.
Заглянув в бумажник и увидев, что денег там больше нет, Лукреция начинает нервничать.
Делать нечего, испробуем ключ номер два.
Прежде чем пожарный успевает отреагировать, она вцепляется в его запястье и выкручивает до тех пор, пока он не начинает чувствовать острую боль в локтевом суставе. Франк Тампести роняет папиросу и глухо рычит.
– Мы так хорошо понимали друг друга, – шепчет Лукреция. – Через мгновение вам придется выбирать: либо хорошее воспоминание о нашей встрече… – Она сует ему под нос еще одну купюру. – Либо плохое. Решать вам.
Пожарный морщится.
– Разумеется, если мне угрожают, я могу и забыть о профессиональной этике.
Лукреция ослабляет захват и небрежно бросает деньги. Пожарный поспешно ловит их и прячет в карман. Как человек, умеющий проигрывать, он пожимает плечами, поднимает папиросу и ведет Лукрецию к запертому помещению. Садится перед экраном и копирует видеозаписи на диск. Потом разглаживает усы и протягивает диск Лукреции.
– Будем считать, что вы нашли его в мусорном ведре, договорились?
На голове Франка Тампести, пожарного из «Олимпии», старая хромированная каска, на плечах – потертая кожаная куртка с золочеными нашивками. Он щурится от едкого дыма.
Лукреция думает, что в один ряд с производителями, которые не едят свою продукцию, можно поставить и пожарного, играющего с огнем.
– Я уже все рассказал вашим коллегам. Читайте газеты.
Ха! Ты не знаешь, с кем имеешь дело.
У Лукреции есть большая связка отмычек, которые откроют любой замок. Нужно только выбрать подходящий.
Она достает пятьдесят евро.
Начнем с ключа, который подходит чаще остальных. С денег.
— За кого вы меня принимаете? – возмущается пожарный.
Она предлагает ему еще пятьдесят евро.
– Настаивать бесполезно, – говорит пожарный, отворачиваясь и всем своим видом показывая, что он предпочитает папиросу разговорам с Лукрецией.
Еще пятьдесят евро.
Три бумажки исчезают так быстро, что Лукреции кажется, будто они ей приснились.
– М-м… Это было триумфальное возвращение Дария, который не выступал уже четыре года. Собрались все сливки. Даже министры – культуры, путей сообщения и министр по делам ветеранов войны. Успех был полнейший. Когда Циклоп закончил, публика билась в истерике. На бис он не вышел. Сбежал за кулисы. Времени было одиннадцать двадцать пять или двадцать шесть. Не помню точно. Дарий весь взмок. Понятно, вымотался: два часа отработал на сцене один. Он мне кивнул, машинально, не глядя. Увидел поклонников, столпившихся у гримерки. Раздал автографы, поговорил с ними немного, взял цветы и подарки. Обычное дело. Перед тем как зайти в гримерку, попросил телохранителя, чтобы его не беспокоили. И закрылся на ключ.
– А потом? – нетерпеливо спрашивает Лукреция.
Пожарный затягивается, и половина папиросы превращается в пепел.
– Я остался в коридоре, чтобы проследить, не вздумает ли какой-нибудь мальчишка тайком тут закурить, – говорит он, выпуская клубы сизого дыма. – И вдруг мы с телохранителем услышали, как Дарий за дверью смеется. Я подумал, что он читает скетчи для следующего выступления. Он хохотал все громче и громче, а потом резко умолк. И мы услышали шум, словно он упал.
Лукреция записывает.
– Вы говорите, он смеялся? А что это был за смех?
– Громкий. Очень громкий. Он прямо заходился.
– Долго это продолжалось?
– Нет, совсем недолго. Десять – пятнадцать секунд, двадцать максимум.
– А потом?
– Да я вам говорю: грохот падающего тела – и все. Полная тишина. Я хотел войти, но телохранитель получил строгие указания. Тогда я пошел за Тадеушем Возняком.
– За братом Дария?
– Да. Он еще и его продюсер. Тадеуш разрешил воспользоваться универсальным ключом, я открыл дверь, и мы вошли. Дарий лежал на полу. Вызвали «скорую помощь». Врачи попытались сделать прямой массаж сердца, но Дарий был уже мертв.
Пожарный тушит окурок и включает противопожарную сигнализацию.
– Можно зайти в гримерку?
– Это запрещено. Нужно разрешение на обыск.
– Как удачно, оно у меня как раз с собой.
Лукреция показывает ему еще пятьдесят евро.
– Что-то я не вижу подписи прокурора.
– Простите, я забыла! Какая рассеянность!
Лукреция достает еще пятьдесят евро. Пожарный быстро забирает обе бумажки и открывает дверь в гримерку. На полу видны контуры тела, очерченные мелом. Лукреция разглядывает очертания трупа, делает фотографии.
– Это тот самый розовый пиджак, который был на нем во время выступления?
– Да, никто ничего тут не трогал, – подтверждает пожарный.
Лукреция роется в карманах пиджака и достает пронумерованный список миниатюр с последнего концерта.
А-а… ясно. Чтобы не забыть последовательность скетчей.
Она осматривает пол, становится на четвереньки и находит под столом маленькую коробочку размером с пенал, из синего лакированного дерева с металлическими украшениями.
Это не очешник и не футляр для драгоценностей. Пыли нет. Она попала сюда недавно.
На крышке золотыми чернилами выведены три большие буквы:
«B.Q.T.».
Ниже, более мелко, написано:
«Не читать!».
Пожарный Франк Тампести удивляется:
– Что это?
– Если бы я знала… Может быть, орудие преступления?
Пожарному кажется, что Лукреция издевается над ним, и он недоверчиво качает головой.
– Как можно этим причинить себе хоть какой-то вред? Разве что запихнуть ее себе в горло…
Лукреция фотографирует шкатулку, осматривает ее со всех сторон и открывает. Внутри она обтянута синим бархатом, чуть более светлым, чем дерево снаружи, посередине углубление для какого-то цилиндрического предмета.
– Футляр для ручки? – предполагает пожарный.
– Для ручки или свернутой в трубку бумаги. Поскольку надпись на шкатулке гласит «Не читать!», я склоняюсь ко второму варианту.
– Свернутый листок бумаги?
– Возможно, это часть орудия преступления. Мы нашли «револьвер», теперь надо искать «пулю», – заявляет Лукреция.
Она берет со столика листок бумаги, отрывает кусочек примерно того же размера, что и углубление в шкатулке, скатывает в трубочку, а затем расправляет.
– Вот примерно такого размера был лежавший тут листок…
Она становится туда, где, судя по начерченному на полу силуэту, стоял Дарий Возняк, поднимает руки так, как сделал бы человек, читающий записку, и позволяет листку выскользнуть из пальцев. Медленно кружась, бумажка падает и исчезает под бахромой кресла.
Лукреция ложится на пол, чтобы посмотреть, куда делся листок. Она находит его рядом с другим клочком бумаги – плотным, черным с одной стороны и белым – с другой.
– А вот и «пуля», – торжествующе объявляет она.
– Что это?
Лукреция поднимается с пола, зажав в руке трофей.
– Светочувствительная бумага.
Франк Тампести скручивает новую папиросу.
– Ну, вы и занятная барышня. Шустрей, чем полицейские. И где вы всему этому научились?
– Один друг-журналист показал мне, как нужно осматривать место преступления и искать улики. Судя по размерам шкатулки, туда можно положить только свернутый листок бумаги. Или ручку. Но положили не ручку.
Лукреция еще раз смотрит на синюю лакированную шкатулку и листок фотобумаги, потом оборачивается к пожарному.
– Это никому не нужно, поэтому я все конфискую, – сообщает она, протягивая Франку Тампести очередную купюру, которую тот кладет в карман. – Вы помните, кто дал ему эту шкатулку?
– Нет, но я знаю, как это выяснить. Можно посмотреть записи в помещении, откуда ведется видеонаблюдение.
– Отлично, идем.
Пожарный удерживает Лукрецию.
– Обычного разрешения на обыск будет недостаточно.
Лукреция достает три бумажки по пятьдесят евро.
– Если кто-нибудь об этом узнает, я лишусь работы. Профессиональная этика не позволяет мне даже на минуту представить, что я соглашусь.
Заглянув в бумажник и увидев, что денег там больше нет, Лукреция начинает нервничать.
Делать нечего, испробуем ключ номер два.
Прежде чем пожарный успевает отреагировать, она вцепляется в его запястье и выкручивает до тех пор, пока он не начинает чувствовать острую боль в локтевом суставе. Франк Тампести роняет папиросу и глухо рычит.
– Мы так хорошо понимали друг друга, – шепчет Лукреция. – Через мгновение вам придется выбирать: либо хорошее воспоминание о нашей встрече… – Она сует ему под нос еще одну купюру. – Либо плохое. Решать вам.
Пожарный морщится.
– Разумеется, если мне угрожают, я могу и забыть о профессиональной этике.
Лукреция ослабляет захват и небрежно бросает деньги. Пожарный поспешно ловит их и прячет в карман. Как человек, умеющий проигрывать, он пожимает плечами, поднимает папиросу и ведет Лукрецию к запертому помещению. Садится перед экраном и копирует видеозаписи на диск. Потом разглаживает усы и протягивает диск Лукреции.
– Будем считать, что вы нашли его в мусорном ведре, договорились?
15
Чем политик отличается от женщины?
Когда политик говорит «да», это означает «может быть».
Когда политик говорит «может быть», это означает «нет».
Когда политик говорит «нет», его называют подлецом.
Когда женщина говорит «нет», это означает «может быть».
Когда женщина говорит «может быть», это означает «да».
Когда женщина говорит «да», ее называют шлюхой.
Отрывок из скетча Дария Возняка «Война полов на ваших глазах»
Когда политик говорит «да», это означает «может быть».
Когда политик говорит «может быть», это означает «нет».
Когда политик говорит «нет», его называют подлецом.
Когда женщина говорит «нет», это означает «может быть».
Когда женщина говорит «может быть», это означает «да».
Когда женщина говорит «да», ее называют шлюхой.
Отрывок из скетча Дария Возняка «Война полов на ваших глазах»
16
Рука вставляет диск в компьютер и включает программу просмотра.
Какую же тайну заключает в себе эта синяя шкатулка?
На экране, разделенном на четыре части, идет запись с камер наблюдения, установленных за кулисами «Олимпии». Лукреция сразу переходит к просмотру материала, снятого за несколько минут до смерти Дария.
23 часа 23 минуты 15 секунд.
Плотная толпа с цветами и подарками собралась у гримерки. Некоторые поклонники в клоунских масках или в ярком гриме.
Флоран Пеллегрини, великий репортер и сосед по кабинету, подходит к Лукреции и спрашивает:
– Что это за клоуны в розовых костюмах?
– Намек на миниатюру Дария «Я просто клоун». В первых рядах зрители часто сидят в гриме, в розовых костюмах и с повязкой на правом глазу.
23 часа 24 минуты 18 секунд.
Вид сверху. В коридоре появляется Дарий.
23 часа 25 минут 21 секунда.
Он идет к гримерке.
Два журналиста смотрят запись в замедленном режиме. Поклонники протягивают Дарию свертки, которые он небрежно принимает. Вот он останавливается и разговаривает с каким-то человеком, который вручает ему какой-то маленький предмет.
23 часа 26 минут 9 секунд.
Лукреция приближает изображение. Картинка размыта, но можно разглядеть человека в клоунском гриме, протягивающего Дарию темно-синюю лакированную шкатулку. Красный нос, повязка на правом глазу, круглая шляпа, скрывающая волосы.
Лукреция приближает изображение еще больше, и вдруг замечает, что этот человек загримирован не так, как остальные. Уголки его губ опущены, на правой щеке нарисована слеза.
– У меня сестра глухонемая, я умею читать по губам. Наверное, я смогу тебе помочь, – говорит Флоран Пеллегрини.
Лукреция дает крупный план рта, кадр за кадром отслеживая произносимые слова.
Пеллегрини наклоняется к экрану:
– Он говорит Дарию: «Вот… что… ты… всегда… хотел… знать».
Лукреция возвращается назад. Она ищет самое четкое изображение грустного клоуна, увеличивает его и включает принтер, чтобы напечатать изображение на бумаге.
Пеллегрини сдвигает очки на кончик носа и подносит синюю шкатулку к глазам.
– Ты была без перчаток и смазала все отпечатки пальцев?
Черт побери! Я и не подумала об этом! Какая же я дура!
Репортер вглядывается в шкатулку.
– «B.Q.T.»… Что бы это значило? Коэффициент полезного действия?[1]
– Давай посмотрим в Интернете, – предлагает Лукреция.
Пеллегрини задает поиск в «Google» и зачитывает.
– Boeuf Qui Tourne[2]. Марка шашлычницы. Belle Queue Tordue[3]. Порносайт.
– А на английском что? – спрашивает Лукреция.
– Boston Qualifi ying Time[4]. Be QuieT[5]. Big Quizz Thing[6].
Флоран Пеллегрини проводит пальцем по золоченым буквам на крышке шкатулки.
– Внутри было вот это, – добавляет Лукреция.
Пеллегрини осторожно берет в руки клочок бумаги.
– Это фотобумага фирмы Кодак. Я думаю, там был какой-то текст. Дарий прочел его, бумага почернела, и послание стало невидимым. Возникает три вопроса. Первый: что это был за текст? Второй: как именно умер Дарий? Третий: кто хотел его устранить?
Лукреция задумчиво поправляет длинные рыжие волосы.
– А вдруг он умер… от смеха?
Великий репортер морщится.
– Умереть от смеха? Какая ужасная смерть!
– Не знаю. Может быть, это приятно?..
– Ты даже не представляешь, как это может быть больно! У тебя когда-нибудь был приступ неконтролируемого смеха? Судорогой сводит бока, живот, горло, кажется, что голова горит огнем, ты задыхаешься!.. Умереть от смеха? Какой ужас!
Лукреция безуспешно пытается вспомнить, когда в последний раз хохотала от души.
– Что ж, твое расследование начинается удачно, – добавляет репортер. – Тенардье хотела чего-то захватывающего, и, похоже, она это получит. «Убивающий текст» – это уже что-то новое. «Текст, прочитав который можно умереть от смеха» – это эксклюзив. Сначала я не очень-то поверил в твою историю с убийством, но, должен признать, ты готовишь сенсацию. Браво, малышка.
– Не называй меня малышкой, – огрызается Лукреция.
Флоран Пеллегрини улыбается.
– Почему это дело так тебя зацепило? Признайся, это ведь не только профессиональный интерес? Ты тратишь на него слишком много сил. Я могу отличить простое любопытство от одержимости.
Молодая женщина открывает шкаф коллеги, достает бутылку виски и два стакана. Наливает себе до краев. Ее взгляд становится задумчивым.
– Однажды, очень давно, я была… Как бы это сказать… В небольшой депрессии. По телевизору как раз передавали один из скетчей Циклопа, и он поднял мне настроение. С тех пор, сам того не зная, Дарий стал членом моей семьи.
– Понимаю.
– Когда он умер, я словно потеряла «старого дядюшку-весельчака», который под конец обеда, когда все уже наговорились, рассказывает анекдоты.
Она залпом выпивает виски.
– Так ты хочешь отомстить за старого дядюшку-весельчака?
Лукреция пожимает плечами.
– Смешить людей – это великодушно. Дарий спас меня, и я хочу пролить свет на обстоятельства его смерти. Он был лучом солнца, озаряющим потемки моей жизни.
– Слушай, ты становишься поэтом. Это первый шаг к алкоголизму.
Пеллегрини наливает себе полный стакан и чокается с Лукрецией. Она хочет его остановить, ведь старый репортер только что прошел курс дезинтоксикации. Проблемы с печенью едва не стоили ему жизни. Но он успокаивает ее жестом, означающим, что ситуация под контролем. Выпив, он морщится.
– Лукреция, это дело тебе не по зубам. Если ты ничего не нароешь, Тенардье тебя не простит. Она разрешила тебе вести расследование не ради твоих прекрасных глаз, а чтобы доказать, что ты не на что не годишься. Это ловушка.
– Знаю.
– Она не любит тебя.
– Почему?
– Она вообще не любит женщин. Они для нее прежде всего соперницы. Ты красивая и молодая, а она старая и уродливая.
– Я в курсе. «Белоснежку» я читала. «Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее?»
– Я не шучу, Лукреция. Тенардье ищет предлог, чтобы вычеркнуть тебя из списка журналистов на сдельной оплате. Ты бросила ей вызов перед всей редакцией – и теперь рискуешь головой.
Лукреция задумывается. Она кажется все более обеспокоенной. Наливает себе второй стакан виски.
– И что ты посоветуешь, Флоран?
– Сама ты не справишься, тебе нужен помощник. Ты уже прошляпила отпечатки пальцев.
Черт подери, как я могла так опростоволоситься?
– Не хочешь вести расследование вместе со мной?
– Нет. Ты же знаешь, я еле на ногах держусь. Алкоголь – прибежище журналистов, которые слишком много знают. Особенно журналистов «Современного обозревателе». Рано или поздно наступает момент, когда совесть уже не дает нам заснуть без алкоголя. Столько отвратительных вещей произошло в этой редакции у меня на глазах, при полном всеобщем равнодушии. Сколько раз глупость и ложь вылезали на обложку под видом «специального расследования»…
Флоран Пеллегрини хочет налить себе еще, но руки у него дрожат так сильно, что он не сразу справляется с этой задачей. Лукреция помогает ему.
– Только один человек может помочь тебе в таком расследовании. И ты сама знаешь кто.
Молодая журналистка и седой репортер смотрят друг на друга.
– Знаешь, Флоран, я сама сразу же подумала о нем.
– Не сомневаюсь. На самом деле ты мечтаешь провести с ним еще одно расследование и нарочно ввязалась в это дело потому, что оно может его заинтересовать. Так?
Лукреция предпочитает не отвечать. Пеллегрини берет ее за руку и подмигивает.
– Отправляйся к нему в башню. Я уверен, он согласится.
Какую же тайну заключает в себе эта синяя шкатулка?
На экране, разделенном на четыре части, идет запись с камер наблюдения, установленных за кулисами «Олимпии». Лукреция сразу переходит к просмотру материала, снятого за несколько минут до смерти Дария.
23 часа 23 минуты 15 секунд.
Плотная толпа с цветами и подарками собралась у гримерки. Некоторые поклонники в клоунских масках или в ярком гриме.
Флоран Пеллегрини, великий репортер и сосед по кабинету, подходит к Лукреции и спрашивает:
– Что это за клоуны в розовых костюмах?
– Намек на миниатюру Дария «Я просто клоун». В первых рядах зрители часто сидят в гриме, в розовых костюмах и с повязкой на правом глазу.
23 часа 24 минуты 18 секунд.
Вид сверху. В коридоре появляется Дарий.
23 часа 25 минут 21 секунда.
Он идет к гримерке.
Два журналиста смотрят запись в замедленном режиме. Поклонники протягивают Дарию свертки, которые он небрежно принимает. Вот он останавливается и разговаривает с каким-то человеком, который вручает ему какой-то маленький предмет.
23 часа 26 минут 9 секунд.
Лукреция приближает изображение. Картинка размыта, но можно разглядеть человека в клоунском гриме, протягивающего Дарию темно-синюю лакированную шкатулку. Красный нос, повязка на правом глазу, круглая шляпа, скрывающая волосы.
Лукреция приближает изображение еще больше, и вдруг замечает, что этот человек загримирован не так, как остальные. Уголки его губ опущены, на правой щеке нарисована слеза.
– У меня сестра глухонемая, я умею читать по губам. Наверное, я смогу тебе помочь, – говорит Флоран Пеллегрини.
Лукреция дает крупный план рта, кадр за кадром отслеживая произносимые слова.
Пеллегрини наклоняется к экрану:
– Он говорит Дарию: «Вот… что… ты… всегда… хотел… знать».
Лукреция возвращается назад. Она ищет самое четкое изображение грустного клоуна, увеличивает его и включает принтер, чтобы напечатать изображение на бумаге.
Пеллегрини сдвигает очки на кончик носа и подносит синюю шкатулку к глазам.
– Ты была без перчаток и смазала все отпечатки пальцев?
Черт побери! Я и не подумала об этом! Какая же я дура!
Репортер вглядывается в шкатулку.
– «B.Q.T.»… Что бы это значило? Коэффициент полезного действия?[1]
– Давай посмотрим в Интернете, – предлагает Лукреция.
Пеллегрини задает поиск в «Google» и зачитывает.
– Boeuf Qui Tourne[2]. Марка шашлычницы. Belle Queue Tordue[3]. Порносайт.
– А на английском что? – спрашивает Лукреция.
– Boston Qualifi ying Time[4]. Be QuieT[5]. Big Quizz Thing[6].
Флоран Пеллегрини проводит пальцем по золоченым буквам на крышке шкатулки.
– Внутри было вот это, – добавляет Лукреция.
Пеллегрини осторожно берет в руки клочок бумаги.
– Это фотобумага фирмы Кодак. Я думаю, там был какой-то текст. Дарий прочел его, бумага почернела, и послание стало невидимым. Возникает три вопроса. Первый: что это был за текст? Второй: как именно умер Дарий? Третий: кто хотел его устранить?
Лукреция задумчиво поправляет длинные рыжие волосы.
– А вдруг он умер… от смеха?
Великий репортер морщится.
– Умереть от смеха? Какая ужасная смерть!
– Не знаю. Может быть, это приятно?..
– Ты даже не представляешь, как это может быть больно! У тебя когда-нибудь был приступ неконтролируемого смеха? Судорогой сводит бока, живот, горло, кажется, что голова горит огнем, ты задыхаешься!.. Умереть от смеха? Какой ужас!
Лукреция безуспешно пытается вспомнить, когда в последний раз хохотала от души.
– Что ж, твое расследование начинается удачно, – добавляет репортер. – Тенардье хотела чего-то захватывающего, и, похоже, она это получит. «Убивающий текст» – это уже что-то новое. «Текст, прочитав который можно умереть от смеха» – это эксклюзив. Сначала я не очень-то поверил в твою историю с убийством, но, должен признать, ты готовишь сенсацию. Браво, малышка.
– Не называй меня малышкой, – огрызается Лукреция.
Флоран Пеллегрини улыбается.
– Почему это дело так тебя зацепило? Признайся, это ведь не только профессиональный интерес? Ты тратишь на него слишком много сил. Я могу отличить простое любопытство от одержимости.
Молодая женщина открывает шкаф коллеги, достает бутылку виски и два стакана. Наливает себе до краев. Ее взгляд становится задумчивым.
– Однажды, очень давно, я была… Как бы это сказать… В небольшой депрессии. По телевизору как раз передавали один из скетчей Циклопа, и он поднял мне настроение. С тех пор, сам того не зная, Дарий стал членом моей семьи.
– Понимаю.
– Когда он умер, я словно потеряла «старого дядюшку-весельчака», который под конец обеда, когда все уже наговорились, рассказывает анекдоты.
Она залпом выпивает виски.
– Так ты хочешь отомстить за старого дядюшку-весельчака?
Лукреция пожимает плечами.
– Смешить людей – это великодушно. Дарий спас меня, и я хочу пролить свет на обстоятельства его смерти. Он был лучом солнца, озаряющим потемки моей жизни.
– Слушай, ты становишься поэтом. Это первый шаг к алкоголизму.
Пеллегрини наливает себе полный стакан и чокается с Лукрецией. Она хочет его остановить, ведь старый репортер только что прошел курс дезинтоксикации. Проблемы с печенью едва не стоили ему жизни. Но он успокаивает ее жестом, означающим, что ситуация под контролем. Выпив, он морщится.
– Лукреция, это дело тебе не по зубам. Если ты ничего не нароешь, Тенардье тебя не простит. Она разрешила тебе вести расследование не ради твоих прекрасных глаз, а чтобы доказать, что ты не на что не годишься. Это ловушка.
– Знаю.
– Она не любит тебя.
– Почему?
– Она вообще не любит женщин. Они для нее прежде всего соперницы. Ты красивая и молодая, а она старая и уродливая.
– Я в курсе. «Белоснежку» я читала. «Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее?»
– Я не шучу, Лукреция. Тенардье ищет предлог, чтобы вычеркнуть тебя из списка журналистов на сдельной оплате. Ты бросила ей вызов перед всей редакцией – и теперь рискуешь головой.
Лукреция задумывается. Она кажется все более обеспокоенной. Наливает себе второй стакан виски.
– И что ты посоветуешь, Флоран?
– Сама ты не справишься, тебе нужен помощник. Ты уже прошляпила отпечатки пальцев.
Черт подери, как я могла так опростоволоситься?
– Не хочешь вести расследование вместе со мной?
– Нет. Ты же знаешь, я еле на ногах держусь. Алкоголь – прибежище журналистов, которые слишком много знают. Особенно журналистов «Современного обозревателе». Рано или поздно наступает момент, когда совесть уже не дает нам заснуть без алкоголя. Столько отвратительных вещей произошло в этой редакции у меня на глазах, при полном всеобщем равнодушии. Сколько раз глупость и ложь вылезали на обложку под видом «специального расследования»…
Флоран Пеллегрини хочет налить себе еще, но руки у него дрожат так сильно, что он не сразу справляется с этой задачей. Лукреция помогает ему.
– Только один человек может помочь тебе в таком расследовании. И ты сама знаешь кто.
Молодая журналистка и седой репортер смотрят друг на друга.
– Знаешь, Флоран, я сама сразу же подумала о нем.
– Не сомневаюсь. На самом деле ты мечтаешь провести с ним еще одно расследование и нарочно ввязалась в это дело потому, что оно может его заинтересовать. Так?
Лукреция предпочитает не отвечать. Пеллегрини берет ее за руку и подмигивает.
– Отправляйся к нему в башню. Я уверен, он согласится.
17
Альпинист поднимается на вершину крутой горы, но вдруг он срывается и падает. Веревки лопаются одна за другой, но ему удается ухватиться за край скалы, и он повисает над пропастью.
Он кричит:
– На помощь! На помощь! Кто-нибудь! Помогите!
Появляется Бог и говорит:
– Я здесь. Отпусти руку, Я тебя поймаю. Доверься Мне, Я тебя спасу.
– На помощь! Есть тут кто-нибудь еще?
Отрывок из скетча Дария Возняка «После меня хоть потоп»
Он кричит:
– На помощь! На помощь! Кто-нибудь! Помогите!
Появляется Бог и говорит:
– Я здесь. Отпусти руку, Я тебя поймаю. Доверься Мне, Я тебя спасу.
– На помощь! Есть тут кто-нибудь еще?
Отрывок из скетча Дария Возняка «После меня хоть потоп»
18
– Нет!
Входная дверь слегка приоткрывается. И резко захлопывается, как только хозяин видит Лукрецию.
Я и забыла, как он любезен.
Она выжидает некоторое время, потом, используя отмычку, открывает замок и проникает в странное жилище. Она выходит к маленькому острову, окруженному водой, на который ведет небольшой мостик.
Исидор одет в пеструю гавайскую рубашку и желтые шорты с фиолетовыми полосками, на носу у него темные очки, на ногах – шлепанцы.
Он сидит за столом, его пальцы летают над клавиатурой. Он ведет себя так, словно не замечает присутствия Лукреции. Не давая себя смутить, она рассказывает ему о плане расследования и предлагает работать вместе.
– Я, кажется, уже сказал вам: нет.
– Но мне нужна твоя помощь…
– Об этом и речи быть не может. Исключено.
– Но…
– Мне очень жаль, но я не буду помогать вам в расследовании. Я научный журналист в отставке. Я завязал со всем этим и хочу, чтобы меня оставили в покое.
Лукреция удивляется, что он опять обращается к ней на «вы». Вероятно, это для того, чтобы она поняла: за время, прошедшее со дня их последней встречи, она стала для него чужим человеком.
Она вздыхает, оглядывает убежище журналиста-отшельника, когда-то лучшего в своей профессии. Это старая водонапорная башня посреди пустыря в Порт-де-Пантэн, на окраине Парижа. Исидор превратил ее в свое жилище. Войти сюда можно по центральной лестнице, ведущей к двухметровому островку с белым песочком и двумя пальмами посередине. Остров находится посреди бассейна, диаметр которого пятьдесят метров, а глубина – десять.
Мост из дерева и лиан соединяет остров с «материком», где стоит кое-какая мебель, придающая помещению относительно жилой вид. Кровать с балдахином заменяет спальню, стол, уставленный компьютерами, – кабинет, чуть дальше плита символизирует кухню, раковина – ванную комнату, а широкий диван с низеньким столиком и плоским телевизором – гостиную.
Бирюзовая вода цистерны с плеском бьется в бортики. Сквозь прозрачную крышу всегда видны солнце, луна или звезды. Остров, затерявшийся в просторах Индийского океана. В самом центре цивилизации.
– Почему ты не хочешь… вы не хотите мне помочь?
– Я не любил Дария. И рад, что он умер.
– Вы не любили Дария? Не любили Циклопа? Но он же самый популярный француз! Все любили Дария.
– Я – не все. Если большинство ошибается, это еще не значит, что они правы.
Опять эта фраза…
– Дарий никогда не казался мне смешным. Его юмор был тяжелым и вульгарным. Он презирал женщин, иностранцев, стариков. Он все высмеивал и никого не уважал.
– Но это же и есть задача юмора?
– Тогда я спрашиваю: «Зачем нужен такой юмор?» Я решительно не одобряю людей, которые считают, что обязаны испытывать спазмы в диафрагме при виде бедолаги, поскользнувшегося на банановой кожуре.
– Но…
– Не настаивайте. Я считаю, что издеваться над невезучими, слабыми или отличающимися от нас людьми – занятие, недостойное мыслящего человека. Юмористы предлагают смеяться над рогоносцами, пьяницами, калеками, толстяками, коротышками, блондинками, бельгийцами, женщинами, священниками и так далее. А я лично считаю, что коллективное высвобождение дискриминационных позывов просто непристойно. Вот почему смерть Дария Возняка – радостное событие для умных людей, обладающих хорошим вкусом.
– Но…
– Более того, он даже не сам сочинял скетчи. Он воровал их у других или просто присваивал безымянные шутки. И никто не видел в этом ничего предосудительного.
Лукреция встряхивает волосами.
– Но я вам рассказала о начале своего расследования…
Входная дверь слегка приоткрывается. И резко захлопывается, как только хозяин видит Лукрецию.
Я и забыла, как он любезен.
Она выжидает некоторое время, потом, используя отмычку, открывает замок и проникает в странное жилище. Она выходит к маленькому острову, окруженному водой, на который ведет небольшой мостик.
Исидор одет в пеструю гавайскую рубашку и желтые шорты с фиолетовыми полосками, на носу у него темные очки, на ногах – шлепанцы.
Он сидит за столом, его пальцы летают над клавиатурой. Он ведет себя так, словно не замечает присутствия Лукреции. Не давая себя смутить, она рассказывает ему о плане расследования и предлагает работать вместе.
– Я, кажется, уже сказал вам: нет.
– Но мне нужна твоя помощь…
– Об этом и речи быть не может. Исключено.
– Но…
– Мне очень жаль, но я не буду помогать вам в расследовании. Я научный журналист в отставке. Я завязал со всем этим и хочу, чтобы меня оставили в покое.
Лукреция удивляется, что он опять обращается к ней на «вы». Вероятно, это для того, чтобы она поняла: за время, прошедшее со дня их последней встречи, она стала для него чужим человеком.
Она вздыхает, оглядывает убежище журналиста-отшельника, когда-то лучшего в своей профессии. Это старая водонапорная башня посреди пустыря в Порт-де-Пантэн, на окраине Парижа. Исидор превратил ее в свое жилище. Войти сюда можно по центральной лестнице, ведущей к двухметровому островку с белым песочком и двумя пальмами посередине. Остров находится посреди бассейна, диаметр которого пятьдесят метров, а глубина – десять.
Мост из дерева и лиан соединяет остров с «материком», где стоит кое-какая мебель, придающая помещению относительно жилой вид. Кровать с балдахином заменяет спальню, стол, уставленный компьютерами, – кабинет, чуть дальше плита символизирует кухню, раковина – ванную комнату, а широкий диван с низеньким столиком и плоским телевизором – гостиную.
Бирюзовая вода цистерны с плеском бьется в бортики. Сквозь прозрачную крышу всегда видны солнце, луна или звезды. Остров, затерявшийся в просторах Индийского океана. В самом центре цивилизации.
– Почему ты не хочешь… вы не хотите мне помочь?
– Я не любил Дария. И рад, что он умер.
– Вы не любили Дария? Не любили Циклопа? Но он же самый популярный француз! Все любили Дария.
– Я – не все. Если большинство ошибается, это еще не значит, что они правы.
Опять эта фраза…
– Дарий никогда не казался мне смешным. Его юмор был тяжелым и вульгарным. Он презирал женщин, иностранцев, стариков. Он все высмеивал и никого не уважал.
– Но это же и есть задача юмора?
– Тогда я спрашиваю: «Зачем нужен такой юмор?» Я решительно не одобряю людей, которые считают, что обязаны испытывать спазмы в диафрагме при виде бедолаги, поскользнувшегося на банановой кожуре.
– Но…
– Не настаивайте. Я считаю, что издеваться над невезучими, слабыми или отличающимися от нас людьми – занятие, недостойное мыслящего человека. Юмористы предлагают смеяться над рогоносцами, пьяницами, калеками, толстяками, коротышками, блондинками, бельгийцами, женщинами, священниками и так далее. А я лично считаю, что коллективное высвобождение дискриминационных позывов просто непристойно. Вот почему смерть Дария Возняка – радостное событие для умных людей, обладающих хорошим вкусом.
– Но…
– Более того, он даже не сам сочинял скетчи. Он воровал их у других или просто присваивал безымянные шутки. И никто не видел в этом ничего предосудительного.
Лукреция встряхивает волосами.
– Но я вам рассказала о начале своего расследования…