Бернштейн Николай Александрович. О ловкости и ее развитии

   Еще важнее то, что признак красоты в проявлениях двигательной ловкости вовсе не первоначальный или основной, т. е. не представляет собой такого признака, который ни в чем не зависит от остальных и выступает на равных правах с ними. Мне говорят: пусть такое-то и такое-то движение будет правильным, точным, быстрым; пусть оно рационально и при этом находчиво, но, если оно при всем этом некрасиво, его нельзя признать ловким. Я отвечаю: приведите мне сперва хотя бы один пример движения, которое обладало бы всеми перечисленными качествами из развернутого определения и при всем этом было бы некрасивым, негармоничным для глаз, — и тогда будем разговаривать, В том-то и все дело, что такого примера при всем желании никогда не удастся подыскать.
   В каждом определении всегда бывает некоторый неизбежный элемент искусственности. Слова, которыми мы располагаем, отчасти грубы, отчасти расплывчаты по своему смыслу, поэтому невозможно избежать в определениях известных нахлесток, захождений отдельных признаков друг на друга. Так получается и с нашим определением из предыдущего раздела, что явственно проступало по самому ходу анализа. Экономичность частично перекрывается со скоростью, изворотливость — с инициативностью, находчивость — с целесообразностью и с быстротой и т. д. Иначе и быть не может. И все-таки все эти главные признаки ловкости — явно самостоятельные, независимые свойства, и ни одно из них не вытекает из других, как их следствие.
   С признаком красоты дело обстоит по-иному. Не только в отношении ловкости, но и в отношении любых проявлений красоты форм и движений (так называемой пластической красоты) можно утверждать, что эта красота проявляется всегда как вторичный признак, как следствие более глубоких и существенных свойств предмета. Нашему взору представляется гармоничным, пластически прекрасным все то, в чем сочетаются вместе целесообразность и экономичность. Разве не красивы смелые инженерные сооружения: цепной Крымский мост, башня Эйфеля, стрела подъемного крана, могучий паровоз или обтекаемый, «зализанный» самолет? В середине прошлого столетия возникла было ложная идея «украшать» инженерные сооружения всякого рода орнаментами и внешними ухищрениями. Станины паровых машин стали делать в виде готических стрельчатых арок, паровозы стали расписывать цветочками, как до сих пор иногда расписывают швейные машины и часы-ходики, и сам Эйфель не устоял против этого течения, налепив там и сям на свою изумительную башню железные кружевца. Однако это неправильное понимание было скоро изжито и уступило место идее строгой, целесообразной простоты, в которой и заключается высшая гармония. Без сомнения, то, что нашему взгляду нравятся эти строго обоснованные очертания, то, что мы чувствуем гармонию и красоту в изгибе цепей Крымского моста, в воздушной легкости тяжкой каменной арки Москворецкого моста, в смелой стремительности швейцарских горных мостов, похожих на высокие колоннады, — все это не случайно. В этом сказался и отстоялся долгий жизненный опыт многих поколений, бессознательно отпечатлевшийся на наших вкусах.
   Уже давно признано, что в наших идеалах и мужской и женской красоты проявляется биологическая целесообразность. В мужчине прекрасны: сила, мужественная осанка, уверенность движений; в женщине — мягкость, изящество, воплощение идеального материнства. На чем же основывается мысль, что с движениями дело обстоит иначе?
   И в движениях человека вообще, и в тех наиболее совершенных формах этих движений, которые мы относим к двигательной ловкости, прекрасно не что иное, как сочетание в них целесообразности с экономичностью. Когда все те свойства, которые мы требуем от ловкости, налицо, тогда появляется и ласкающая глаз красота этих движений — как их неизбежный спутник. Движение со всеми объективными признаками ловкости и в то же время некрасивое так же трудно себе представить, как и неуклюжее, неловкое движение, которое вместе с тем было бы красивым.
   И еще из одного обстоятельства видно, что красота — не особое, отдельное свойство ловких движений, а родится попутно из их существенных свойств. Будь красота чем-то привходящим, что можно добавить или внести в движения, когда они обладают уже всем остальным, кроме нее, то естественным было бы стремление спортсмена «украшать» свои движения, испробовать тот самый путь, который доказал уже свою несостоятельность в технике. Но что сказали бы мы о легкоатлете, который, чтобы подбавить красоты к своим движениям, делал бы во время прыжка в длину антраша в воздухе или во время полетной фазы прыжка с шестом посылал бы публике изящные воздушные поцелуи? Нелепость этих примеров, может быть, всего убедительнее доказывает, что вся красота ловких движений человека — в их строгой, экономной и эффективной целесообразности.

Как развивалась ловкость?

   Нередко приходится слышать и встречать в литературе утверждение, что ловкость — чисто прирожденное качество. Выносливость, силу, быстроту можно развить, говорят нам, но ловким надо родиться.
   Это мнение глубоко ошибочно. Его можно было бы опровергнуть, ссылаясь на прямые наблюдения над действительностью, но факты и наблюдения можно толковать по-разному. Можно пытаться скрыться за утверждениями, что у такого-то развилась не сама ловкость, а развились движения, на которых ему теперь легче проявить свою природную ловкость, и т. п. Поэтому не мешает, помимо фактов, которые перед глазами у всех непредубежденных, привести и несколько общих доводов, говорящих за то, что ловкость — упражняемое качество.
   Первое и главное обстоятельство, о котором следует вспомнить, это то, что двигательная ловкость самым тесным образом связана с работой коры полушарий мозга. Эти отделы мозга, самые новые в истории его развития, прямо пропитаны насквозь, если можно так выразиться, способностью вбирать в себя личный, текущий жизненный опыт. Самое характерное для всех тех отправлений, которые обеспечиваются корою мозга, — их доступность для развития, совершенствования, упражнения. И самые высшие формы переключаемости — те, которые не требуют повторений, а совершаются быстро и уверенно с одного раза, — связаны с деятельностью коры мозга, которая и создала впервые их возможность.
   Было бы очень странно, если бы для одного только качества ловкости пришлось сделать исключение и, установив, с одной стороны, точными фактами ее неразрывную связь с корой, отказать ей, с другой стороны, в возможностях развития и упражнения.
   Кроме того, ловкость — очень сложная, как говорят, комплексная деятельность. Мы уже видели, что для ее проявлений требуется в каждом случае совместная работа самое меньшее двух уровней построения. Каждый из уровней включает в себя чувствительные и двигательные мозговые устройства. Мы установили, что необходимо различать по меньшей мере два вида ловкости, существенно разных между собою — телесную и ручную ловкость, которые опять-таки опираются на различные системы мозга.
   Если бы речь шла о каком-нибудь узко ограниченном, простом явлении, вроде, например, коленного рефлекса, т. е. подбрасывания ноги, которое получается, если стукнуть по ноге под коленной чашкой, положение было бы иное. В порядке тот участочек мозга, который заведует этим рефлексом, — в порядке и сам рефлекс. Недоразвился почему-либо этот участочек — нет и рефлекса, и взять его уже неоткуда. Этого рода рефлексы и называются с полным правом прирожденными рефлексами. Но если речь идет о таком сложнейшем качестве, в осуществлении которого участвует буквально весь мозг, все его чувствительные, и двигательные, и согласующие системы, то прирожденный недостаток этого качества должен был бы означать недоразвитие всех решительно систем мозга. У субъектов с недоразвитым от рождения мозгом, так называемых идиотов и слабоумных, действительно на очень низкой ступени стоит и ловкость, но ведь не о них идет у нас речь. У каждого человека с полноценным, нормальным мозгом есть 'все необходимые предпосылки и для обнаружения его природной ловкости, хотя, конечно, не у всех в одинаковой мере.
   Таким образом, двигательная ловкость, как и все вообще сложные, комплексные виды деятельности мозга, неоспоримо относится к числу качеств, доступных развитию и совершенствованию, и различия обнаруживаются здесь только в количественной стороне^[57]. Можно сказать, что одни люди обладают меньшею, другие — большею способностью к развитию у себя ловкости. Это нимало не противоречит общему утверждению о том, что ловкость упражняема. Ведь, бесспорно, что каждый человек в состоянии научиться, например, английскому языку. Из того, что одним он дастся легче, другим труднее, что одни, может быть, достигнут в нем большего совершенства, чем другие, еще никак не следует, что со знанием английского языка надо родиться.
   Что касается личных способностей каждого к овладению качеством ловкости, то мы уже говорили в другом месте, какие встречаются среди людей различные профили, или типы, этих способностей. Одному человеку, по его данным, легче удается развить в себе то, что мы назвали телесной ловкостью, другой лучше приспособлен к развитию ручной ловкости. Вот эти различные профили действительно природны. Развиваема и упражняема ловкость у всех, но не всякий вид ловкости — в одинаковой мере у каждого человека.
   Подходя к вопросу о том, как развивать и упражнять в себе ловкость, мы оценим в полной мере тот разбор основных признаков и свойств ловкости, который был сделан в начале этого очерка. Действительно, если имеешь о каком-нибудь предмете только общее и смутное представление, то не знаешь, с какого конца за него взяться. Теперь мы знаем (в развернутом виде), какие свойства должны быть налицо в движениях для того, чтобы они могли почитаться ловкими, и нам значительно легче будет подойти к тому, как совершенствовать в себе эти свойства.
   Те основные признаки ловкости, которые нашли свое выражение в ее развернутом определении, очень различны по своему психофизиологическому укладу, а поэтому и развивать их нужно по-разному. Одним путем надо двигаться по направлению к точности и правильности движений, другим — вырабатывать в них быстроту и т. д. Кроме того, всегда и везде необходимо сообразоваться с личными особенностями каждого упражняющегося, а это вынуждает к большой осторожности по части рецептов и общих правил.
   Можно утверждать наверняка, что каждый новый, хорошо освоенный двигательный навык повышает и общий уровень ловкости. Ловкость накапливается с двигательным опытом. Этот опыт обогащает и «фонотеки» низовых уровней построения, и те фонды находчивости, изворотливости, инициативности, которые образуют основное ядро ловкости. Особенно плодотворно для общего развития двигательной ловкости овладевание разносторонними, несходными между собой двигательными навыками, которые будут взаимно дополнять друг друга.
   Во втором разделе этого очерка шла речь о двух обстоятельствах, которые не представляют собою признаков, или свойств, ловких движений, а указывают на те условия, при которых только и может проявиться ловкость. Они сводятся к тому, что ловкость не заключается в движениях или действиях самих по себе; степень ловкости человека обнаруживается в том, как ведут себя эти движения в их столкновении с внешним миром, с его внезапностями и неожиданностями. Предположим, что мы сделали точнейший киноснимок с какого-нибудь движения, а затем заретушировали, замазали на этом снимке всю внешнюю обстановку, оставив на нем одного только человека на пустом фоне. По такому снимку ни при каких условиях не будет возможности определить, были ли снятые на нем движения ловкими или нет.
   Этот факт дает уже очень веские указания насчет путей развития ловкости. Легко понять, что если ловкость не приходится искать в самих по себе движениях, то и к воспитанию ее ничего не прибавится, покуда мы будем воспитывать и холить одни только безотносительные движения. Каждое движение, которое хочет обогатить фонды нашей ловкости, должно что-то делать. Никакая культура движений, которыми ничего не достигается, не повысит ловкости, хотя, может быть, и даст свои результаты в смысле увеличения выносливости, мышечной силы и т. п. Нужно очень много делать для того, чтобы уметь это делать; нужно очень многое уметь для того, чтобы почитать себя ловким.
   Применительно к телесной ловкости нам помогут движения, приводящие к определенному результату, преодолевающие какую-то трудность или препятствие из внешнего мира. Я неловок, пока я имею основание бояться колец, или брусьев, или барьеров для бега; я буду ловким, когда они начнут бояться меня.
   Действия, повышающие ручную, или предметную, ловкость — это всегда какие-нибудь умения. Невозможно назвать ни одного умения из уровня D, которое нельзя было бы довести до высших образцов, ловкости. Ловко можно действовать в любой спортивной игре; ловкость требуется в каждом виде борьбы с противником; ловко можно осуществлять каждый трудовой навык; ловко, наконец, можно одеваться, застегиваться, причесываться, стирать белье и чистить огурцы. И в каждом из этих действий — от самых возвышенных до самых низменно-бытовых — ловкость воспитывается и упражняется тем больше, чем больше в нем «обыгрывается» всякого рода намеренных изменений и ненамеренных неожиданностей.
   Во всех этих упражнениях можно и нужно, конечно, по отдельности делать ударения на каждом из тех главных признаков, которые мы сочли необходимым включить в развернутое определение качества ловкости.
   В каждом двигательном навыке правильность движений (то, что было выше обозначено как их адекватность и точность) лучше всего развивать с самых первых шагов. Именно в это время закладывается основа двигательного состава навыка. Именно здесь подбираются наиболее подходящие качества сенсорных коррекций. Именно в это время сознательное внимание еще может вмешиваться в те подробности движения, которые потом ускользнут от него в область автоматизмов. Стало быть, небрежное отношение на первых порах к качеству результата — грубейшая из ошибок. Когда движение удается еще еле-еле, когда оно трещит по всем швам, можно сделать себе снисхождение по части скорости, иногда — по части силы, но никоим образом не в отношении правильности и точности. Это въестся потом так, что отделаться будет невыносимо трудно. Если правильное выполнение движений (в смысле результата — см. раздел 3 этого очерка) на первых порах и очень затруднительно — не беда. Лучше довести себя в течение десяти минут «до седьмого пота» сильнейшим напряжением внимания и воли к результату, чем отдать два-три часа на «кое-как» и на «лишь бы». Предоставим индифферентность собакам, подвергаемым выработке условных слюнных рефлексов.
   Нужно принять в соображение еще следующее. Те коррекции, которые следят за правильностью движения, по большей части принадлежат к его ведущему уровню, потому что они самым тесным образом связаны с успехом или неуспехом решения двигательной задачи по существу. Автоматизация уводит из поля сознания целый ряд коррекций правильности и точности — те коррекции, которые связаны с техническими средствами для их достижения. Но самые главные, решающие коррекции этого рода остаются наверху; это именно те коррекции, которые нельзя передоверить автоматизмам, потому что от них требуется наивысшая приспособительность и маневренность.
   Отсюда следует, что не только в начале, но и в конце работы над двигательным навыком и тогда уже, когда в нем достигнута полная «форма» (хотя можно ли когда-нибудь сказать, что она окончательно достигнута?), нужно при выполнении движения сосредоточивать все свое внимание и всю волю на качестве результатов. Нужно думать и помнить не о самих своих движениях (чтобы не попасть в положение сороконожки из сказки), а о сути задачи, которую надлежит решить: как можно дальше прыгнуть, как можно вернее отразить по желаемому направлению теннисный мяч, как можно точнее провести линию на чертеже, сделать разрез или распил, как можно аккуратнее завернуть плитку шоколада или выглаженную сорочку и т. д. В движениях нужно сосредоточивать мысль и волю на их «что»; «как» придет уже само-собой.
   Свойство точности движений дает очень широкие переносы, вообще присущие «уровню точности» (С2). Выработка и повышение точности в каком-нибудь одном навыке очень заметно улучшают ее и во множестве других. Поэтому для воспитания ловкости очень важно и полезно упражнять глазомер, тренировать в себе мышечно-суставную оценку размеров и расстояний и т. п. Эти качества растекаются потом по всем многообразным навыкам, как пленка масла по поверхности воды, и всем им сообщают свой отблеск.
   Быстрота, как существенный признак ловкости, несколько отличается от остальных тем, что она не совсем независимый признак. Ее трудно отделить от свойства рациональности движений. Но все же из двух одинаково рациональных движений, конечно, более ловким будет то, которое будет выполнено быстрее. Хотя рациональные движения, не содержащие в себе ничего лишнего, всегда могут быть неторопливыми, но, безусловно, сколь угодно высокая рациональность обесценивается, если работа ведется «с прохладцей».
   Поэтому над быстротой следует поработать, а она поддается большому улучшению.
   Опыт показал, что можно очень убыстрить время даже самой простой, полумеханической двигательной реакции на внешний сигнал, почти что рефлекса. Тем более можно сильно повысить скорость реакций, построенных сложнее; там возможно не только добиться количественного повышения общей скорости, а еще сделать в придачу всю цепь более короткой и простой, значит, требующей и меньше времени. Но в направлении быстроты возможно достигнуть еще большего.
   Здесь снова поможет уже оказывавшая нам услуги антеципация, т. е. умение предвидеть и предугадывать. Чем больше накопленный нами опыт, тем больше средств к тому, чтобы заранее почувствовать приближение того внешнего события, на которое нам нужно будет отозваться реакцией. При этих условиях может получиться действительно молниеносная быстрота реакции: наше ответное движение начнется или абсолютно одновременно с тем, на которое оно собирается ответить, или даже раньше его. Вряд ли следует доказывать, какое огромное жизненное значение могут иметь эти молниеносные и предвосхищающие реакции в боевой обстановке; в рукопашной, схватке, в поединке самолетов и т. п. Они же могут решить успех в фехтовании или боксе.
   Для той «быстроты результата», которая всего важнее для ловкости, немаловажна и способность к быстрым, проворным движениям; и все же лучшие спринтеры вовсе не самые быстрые люди в отношении их ловкости. Для этой последней гораздо более значительную роль играет, так сказать, психологическая быстрота: быстрота находчивости, решимости, реакции и т. д. Значит, и в воспитании быстроты нужно сделать основное ударение именно на этой стороне дела. Если человеку свойственна нерешительность, вялость, если ему подходит название «мямли» или «рохли», то никакая разработка движений сама по себе не сделает его ловким. Невозможно предписать общепригодного рецепта для борьбы с этими отрицательными качествами, но они, безусловно, в большой мере излечимы. На них только следует обратить серьезное внимание, притом чем раньше, тем лучше.
   Рациональность движений — необходимое условие для ловкости, но она, в отличие от двух предыдущих признаков, не представляет собою общего свойства. Правильность, точность, быстроту можно воспитывать вообще, используя свойственный им широкий перенос; рациональность движений неотделима от самих движений и мало склонна к переносам. Поэтому о ней приходится заботиться применительно к каждому двигательному навыку.
   В отличие от правильности, рациональность и экономичность движений совершенствуются и шлифуются главным образом во второй части выработки навыка, в фазах его стандартизации и стабилизации. Конечно, в локомоторных движениях, тем более в предметных двигательных навыках, можно бывает многое рационализировать в отношении их двигательного состава, т. е. уже в начале построения навыка. В это время можно провести борьбу с лишними движениями, найти те или другие более целесообразные и экономные приемы и т. д. Но главное, самое глубокое совершенствование движений в этом направлении происходит после автоматизации, когда уже все коррекции расставлены по своим окончательным местам и движения получают возможность устояться против всяких изменяющих и сбивающих воздействий. Вряд ли возможно сколько-нибудь основательно вмешаться здесь в бессознательно текущую фоновую работу низовых уровней; вряд ли это и целесообразно. Но педагогический опыт говорит о том, что если движения выполняются при тренировке тщательно и правильно и если это сочетается с настойчивостью работы по их шлифовке, то низовым уровням создаются наиболее благоприятные условия для повышения экономичности и рациональности автоматизмов, следовательно, и движений в целом.
   Само собою понятно, что значение разработки всех перечисленных признаков и свойств отходит на второй план по сравнению со значением находчивости — главного ядра двигательной ловкости. О находчивости существует всего больше предрассудков насчет ее прирожденности и невоспитуемости. Нет спора, встречаются люди, которые — от природы ли или от того, как формировался их характер в ранние годы, — одарены высокой степенью находчивости по сравнению с окружающими. Но даже если действительно можно говорить о разных способностях у различных людей по отношению к находчивости, то это еще не означает ее невоспитуемости. Наоборот, мы точно знаем — и это вытекает из всех приводившихся выше анализов, — что находчивость в движениях прямо зависит от накопленного нами двигательного опыта. Этот опыт по разнородным навыкам и, главное, в как можно более разнородных условиях прямо обусловливает развитие и изворотливости и даже инициативности. Совершенно правильно поступают те педагоги и тренеры, которые намеренно сталкивают обучающегося во второй половине его работы над навыком с самыми разнообразными отклонениями и осложнениями. Такого рода «упражнения с непредвиденностями» постепенно превращаются для учащегося в «упражнения на предвидение» и все больше и крепче оснащают его по самому основному стержню всей двигательной ловкости.

ОТ АВТОРА

(Вместо резюме)

   В вопросе о качестве ловкости, как с педагогической, так и с психофизиологической стороны этого понятия, до сих пор царит еще очень большая неясность. Ни одно из дававшихся до настоящего времени определения этого качества не может претендовать на общее признание. В отношении фактических материалов, почерпнутых из наблюдений, а тем более экспериментальных, также имеет место крайняя бедность.
   Общая физиология и психофизиология движений сделала, однако, за последние годы значительные успехи, чему немало способствовали как исследования спортивно-гимнастических движений — наивысших достижений полноценной нормы, так и изучение патологии двигательной сферы, для которого обильный материал дали ранения в период Великой Отечественной войны. Было вполне обоснованным попытаться, вооружившись новыми концепциями этой области, продвинуть вперед вопрос о природе ловкости и ее развитии. По всем основным вопросам координации движений мы позволяем себе отослать читающего это послесловие к книге «О построении движений»^[58], где они нашли себе обстоятельное освещение, а здесь дадим только самое краткое резюме тех главных положений, которые необходимы для анализа качества ловкости.
   Согласно современным воззрениям, всякая подвижная система, не обладающая вынужденным движением по фиксированным траекториям (как преобладающее большинство машин), т. е. наделенная более чем одной степенью свободы, уже тем самым нуждается в специальной организации, обеспечивающей ее управляемость. Периферически костно-суставно-мышечный двигательный аппарат человека обладает огромным избытком степеней свободы, исчисляемым многими десятками. Совокупность психофизиологических механизмов координации движений и есть организация управляемости этого периферического дви-
   гательного аппарата, достигаемая путем преодоления его избыточных степеней свободы.