В моей квартире английская полиция. Джеймс тоже там, а место -- совсем не здесь. Я разговаривал с английским фараоном, очень высокопоставленным, и он знал, что я не виновен в том, что мне шьют. У него -- смуглое, чисто выбритое лицо. Очевидно, что он -- Помощник Уполномоченного из "Тайного агента" Джозефа Конрада(32).
Я был дома, на Першинг-авеню, No4664, только комнаты в другом порядке. Я на втором этаже в задней части дома. Очень запущенного и грязного. Лампочки не зажигаются. Затем в открытом дверном проеме, который ведет в прихожую и другую комнату, появляется призрачный нарушитель. На нем -какой-то белый халат с желтыми знаками. Меня так парализовало страхом, что не могу даже выхватить свой тупорылый .38.
Через прихожую, в другой комнате я вижу Брайона -- он сидит в постели, подоткнутый подушками. С ним Алан Уотсон, просит у меня героина. У меня очень мало, он смешан со смалью.
Жак Стерн -- в Марокко. В конце коридора -- аптека. Жак проскальзывает за прилавок и отказывается отоварить рецепт на хлоралгидрат. Я остаюсь в унылом пустом холле с мрачной тьмою снаружи.
Затем иду гулять с Ж.С. Улица -- как коридор. Выхожу на другую улицу, очень узкую, она круто забирает вверх, в гнилостный свет из закрытого гетто. Вонь тысячелетий нестираного белья и людей в непроветриваемых комнатах за ставнями.
Флетч только что вскочил на стол, и я ласкаю его за ушами и глажу по сильной мускулистой спине -- и осознаю, насколько мужское он существо. Малютка Пестрая -- восхитительная женская особь, вроде Джейн Боулз(33), Джоан(34) и мамы... маленький дух, который весело возится повсюду. Когда я беру ее на руки, она слабо протестует. Ни разу меня не поцарапала, что необычайно. От Флетча царапины у меня до сих пор -- глубокие и плохо затягиваются. Иногда она чуть-чуть меня не царапает, как сегодня днем, когда она канючила под дверью моего чулана, а затем запрыгнула на рубашки, носки и белье -- я потянулся за ней, и она почти что царапнула меня, но вовремя отпрянула. Я никогда не сделаю ей больно. Никогда ее не шлепну. К ней за всю жизнь никогда плохо не относились, а я присутствовал при ее рождении. Ее никогда не шлепали.
Поскольку действие многих снов происходит в доме на Прайс-роуд (Южная Прайс-роуд, 700), я расскажу, как этот дом был и, вероятно, до сих пор спланирован: первый этаж, парадная дверь открывается в прихожую. Налево от двери -- столовая. За столовой -- кухня и комнаты для прислуги, потом черный ход. Направо -- гостиная. Наверху -- задняя комната с двумя кроватями, двумя чуланами и окнами с трех сторон, где мы с Мортом жили и спали. Ванная и комната для гостей. Над гостиной -- комната, где спали отец с матерью. Ванная. Балкон выходит в сад.
Вчера ночью приснилось, что со мной в задней комнате Дэвид Бадд. Поскольку он часто подписывает свои письма "Братец Бадд", ассоциация очевидна. Во сне там только одна большая кровать. Я предлагаю ему расположиться на постели в родительской спальне, и мы заходим туда. Из ванной доносится радиопередача. Мне кажется -- новости. Дэвид Бадд рассказывает об острове у побережья Флориды. Называется как-то вроде Сплоэтти. Он говорит, что там живут очень гадкие люди.
Я там обнаруживаю себя в качестве администратора больницы. Сорок коек, две заняты пациентками. Я спрашиваю, не хотелось бы им по уколу морфия. Они отвечают, что хотелось бы. Ищу шкафчик с наркотиками. Санитар показывает: нажимаешь на кнопку, и он открывается. Пузырьки с закручивающимися колпачками. Не могу подготовить укол. В любом случае, никто не ставит под сомнение мои обязанности.
Просматривая старые записи снов, обнаруживаю:
С Дэвидом Баддом в Восточном Сент-Луисе. Тоннели под аптекой. Старая гостиница. Пять маленьких собачек. Подозреваю, что это собаки-привратники, приносящие смерть или несчастье, когда последуют за кем-то через порог. Восточный Сент-Луис -- обветшавшее место, там остались слои еще с 20-х годов и до старых колесных речных пароходов. Деревенские трущобы... на задних дворах растет кукуруза. Тротуары, на которых сквозь щели в мостовой пробиваются сорняки. С одной стороны -- пятнадцатифутовый обрыв, на пустырь смотрит оббитая известняковая кладка. Сорняки, колючие кусты, битая кладка и кирпичи. Бордели и игральные притоны. По-прежнему героиновый банк, как я понимаю.
В комнате на Прайс-роуд. Обнаруживаю, что в постели со мной кто-то есть. Сначала думаю: может, это мой кот Руски, но оно очень большое. Это же человек! Я повторяю: "Морт! Морт!!" Может быть -- Морт, который спал в кровати на другой стороне комнаты? Но это не он. Наконец я вижу его -уродливое деревянное лицо. В комнате темно, но, глядя на восток, я вижу, что снаружи день... синее небо и солнце. Пытаюсь поднять жалюзи, чтобы впустить свет.
Опасная бритва в конторском шкафчике. Категории, обозначающие имя. Биологическая революция и видишь, как Сан-Франциско рассредоточивается. Потеря контуров от СПИДа громко и ясно. Смертные кости холодных окурков. Его тайное имя Рукоять. Обрежьте линии. Ничто мое имя. Нравится? Я объявляю биологическое бездомное отчаянье. Город с картинки. Элеватор просто так. Где моментальный снимок там мое имя. Моя цель может увидеть комнату. Рискни!
Поэтому я дергаюсь к концу в своей "Модели Т" с прыщами. Конец линии. Больше нечего сказать. Вот они мы. Оглянись на 1920-е, на 1930-е. Оглянись. Тут ничего нет. Посмотри на Брэдшо, Техас, на город-призрак. Пыль и пустота. Быстрая рука мертв. Старый Запад мертв. Быстр и мертв.
Воля писателя -- это ветры мертвого штиля в Западных Землях. Где-то вдалеке он может начинать сотрясать парус. Писатель, камо грядеши? Писать. Вот они мы в текстах уже начертанных в небесах. Где ему больше не нужно писать. Слегка сейсмичен с кошачьей книгой. Всегда помни: работа -- это грот, на котором дойдешь до Западных Земель. Тексты поют. Всё -- трава и кусты, пустыня или лабиринт текстов. Вот, пожалуйста... никогда не проходи в одну дверь дважды. Небо во всех направлениях... по слову за слово. Слово для слова -- слово. Западный парус бередит свечи на столе в сельском клубе 1920-х годов. Каждая страница -- дверь ко всему дозволено. Утлая спасательная шлюпка между этим и тем. Твои слова -- паруса.
~~~
Мы с Иэном в больнице. Он не хочет, как водится. Большая картина маслом, коричневые очертания воздушных шаров, иссеченные черной сеткой. Как старые паровые воздушные шары. В Западные Земли есть много входов. Отметка -- чувство умиротворенной радости. Она может быть вспышкой солнечного света на грязной воде. Домом. Особым домом... крыльцо из крупных желтых камней в цементном растворе. Чаем со льдом... спокойный мир... еще один дом в Северном Сент-Луисе... на склоне холма... гараж... кусочки ярких и тающих деталей. Многоквартирный дом... окраина Чикаго. Приятно японский. Дуновение моря в ветерке было его музыкой. Движущаяся камера. Полуразрушенный внутренний дворик. Бугенвиллия. Пурпурные цветы под ногами... Танжер... Марракеш... Палм-Бич, Л.А. Дозор торнадо. Выходи, а не прячься в затопленном подполе. Насосы еще держатся? Вспомни морскую историю. Включай насосы. Мы грузим воду, и наши мускулы накачиваются до невероятных размеров. Хорошо бы спуститься туда и выкачать ее.
Я страдал от парализующих депрессий. Иногда я всерьез спрашиваю себя, как можно вообще чувствовать себя так плохо и жить дальше. Часто я просто падаю в стель. То есть, в постель, конечно... подумать только, у меня никогда не было любовника по имени Стель.
Это не какая-то суперизнуряющая, потаенная, исключительная депрессия, ведомая лишь немногим избранным и выдающимся. Это осознание грубого ужаса человеческого положения в данный момент. Большинство, конечно, скажет: "Что ж, о том, что невозможно излечить, не следует и думать", -- и снова примется за свои глупые повседневные заботы. Так отчего же возникает эта мертвейшая безнадежнейшая депрессия? Воздержание от опиатов. Еще я заметил, что депрессии чередуются с переизбытком эмоций; с эмоциональными излишествами, со слезами и скорбью, а это тоже симптом воздержания.
Не существует невинных очевидцев. Что они, во-первых, на месте происшествия вообще делали? Как женщина, которую ударило и убило фрагментом вертолета, рухнувшего боком на крышу здания Пан-Ам. Друзья советовали мне лететь этим вертолетом, но у меня было нехорошее предчувствие. Дьявольское место просто. Предположим, он разбился бы прямо в вечерний час пик на вокзале Гран-Сентраль? Цитирую: "Не будь первым, на ком испытывается новое, но и последним, отложившим прочь старое, не будь". И так же точно, как срань и налоги, неделю спустя происходит эта катастрофа. Вертолет приземляется, а потом заваливается на бок и убивает девятнадцатилетнего юношу, который как раз куда-то возвращался. И женщину, шедшую по Мэдисон-авеню, на которую падает кусок пропеллера.
Рильке говорил: "Дайте каждому его собственную смерть". Это кажется самым что ни на есть далеким от какой бы то ни было смерти, сшитой на заказ. Она идет себе вниз или вверх по Мэдисон-авеню, поев в кафетерии, или еще не поев и собираясь за покупками. Работает там, не работает там, вообще там с орбиты сошла, как вдруг по затылку ей шарахают два фунта металла. Какими были ее последние мысли? Последние слова, о которых успела подумать? Никто этого никогда не узнает.
А в мой день рождения много лет назад в Нью-Йорке кто-то предложил сходить в ночной клуб "Голубой Ангел". Я помню, моя первая жена, Ильзе, сказала о его хозяине: "Он такой кусок слизи". Как бы то ни было, у меня появилось нехорошее предчувствие об этом "Голубом Ангеле", поэтому мы никуда не пошли. Примерно десять дней спустя там вспыхнул пожар и что-то около двадцати трех жертв.
По коридору. Очень похож на коридор в аэропорту "Ла Гуардиа", ведущий мимо газетного киоска в ресторан. В комнате, где под крышкой полностью сервирован русский обед. С водкой, икрой и всеми делами. В комнате также присутствует шлюха по имени Вики.
"С наилучшими пожеланиями от ваших товарищей из КГБ".
Вики -- это полный ужас, сложена, как пирамида, сужается к плечам. Покоится на основании огромных ягодиц. Мне кажется, у меня ничего не выйдет, я вместо этого лучше примусь за русский обед.
В дома на Прайс-роуд пытался с грохотом протащить мальчика мимо матери. Ни фига не вышло. У меня в легких кусочки металла. Мать говорит, что я типичный агент.
Делю комнату с Аллертоном(35). Он дуется, и я говорю:
-- Если не проявишь немного предупредительности, можешь отсюда выметаться.
Это приводит его в чувство. Мы уже на грани того, чтобы сделать это.
Дом номер 9 по рю Гит-ле-Кёр закрыт французской полицией. Энтони и Брайона грубо арестовывают и увозят. Я бегаю по веранде и ныряю в расщелину в скале в поисках станции подземки. Погони за мной нет.
Иду по воде. Река или канал, одновременно чистая и грязная. Мне видно дно. Глубина -- футов десять или больше... струйки грязи, как черная марля, плывут под поверхностью воды.
Я нашел Руски... но шерсть у него вся седая, кроме головы. Он вернулся из отеля "Челси", и я не уверен, что смог бы отыскать дорогу, чтобы снова отнести его туда. Кроме этого, дотуда далеко.
В Южной Африке человек катает меня на своей машине. Довольно коренастый, с усами и телохранителем. Машина -- длинная и белая. Он останавливает ее в неположенном месте, перед баром на нескольких уровнях, а вдоль бара течет река. Я вхожу в бар -- он полукруглой формы, -- и вижу, что путь мне преграждают два мальчика лет по пятнадцати, в темных костюмах: они стоят передо мной и показывают какой-то ритуал бокса с тенью. Не бьют меня по-настоящему, как я сказал, а просто какой-то странный ритуал. Я ищу взглядом своего защитника, стоящего у стойки бара.
Вниз на несколько уровней... это дно Южной Африки, хотя черных я нигде не вижу. Одни бары под другими, каждый мерзее, подозрительнее и опаснее на вид, чем предыдущий уровнем выше. И вот из коридора -- дверь. Я открываю ее и вижу, что там парная, очень узкая, не больше пятнадцати футов в длину. Впереди и наверху, по левой стороне -- открытые деревянные кабинки. Кошмарная вонь застарелого пота и парящих экскрементов, точно комнату не чистили много лет. Она освещается единственной желтой электролампочкой, свисающей с куполообразного потолка, с которого капает конденсированный пар, собирающийся в этой ужасной вони.
На деревянной полке футах в четырех от пола разложен человек. Похоже, он сделан из экскрементов, обожжен и покрыт глазурью, в плече и локте у него -- трещины, он темно-коричневатого цвета, слегка стекловидный, лицо гладкое, глаза -- гнойно-желтого цвета. Он живой?
Снова в верхнем баре мой защитник что-то говорит или, скорее, делает предостерегающий жест, и два мальчика бегут и сигают в открытое окно, точно коты. Один, на самом деле, и превращается в кота, как только его тело перелетает через подоконник.
Вчера вечером Уэйну Пропсту(36) исполнилось сорок лет. Я пошел на вечеринку и подарил ему трость со шпагой. Какая-то чокнутая тетка непонятного происхождения... негритянка, индианка, японка? сказала, что капитан говорил ей, что у него никогда не было несчастных случаев. И что бы вы думали... на следующий день он и произошел. Тетка грузит. Капитан чего? Сральни? Когда это случилось? В 1970-х? Простите, но я не припоминаю никакого капитана.
Домой пораньше... уснуть... и видеть сны?(37)
Вечеринка. Я дома в постели, и кто-то входит. Я вижу сквозь него. Руки у меня дрожат, поэтому не могу хорошо прицелиться. Затем он ложится ко мне в постель. Чем-то похож на Уэйна. Уже не боюсь. Кто это или что это? Просыпаюсь. Снова засыпаю.
Вот он опять проходит сквозь полог, закрывающий дверной проем. Ложится ко мне в постель. Встреча смутно сексуальна. Он материален наполовину, я вижу сквозь него, но могу пощупать его, и он оставляет слабый отпечаток на покрывале. На нем серый костюм, тающий на нем. Когда он входит, Рыжая спрыгивает с кровати и выбегает. Я узнаю в нем Проект, наполовину сформированное существо из моих мыслеформ. К этому времени я уже испытываю к нему дружеские чувства. (Он -- тулпа.)
Просыпаюсь. Записываю. Снова засыпаю. Я с Брайоном в лекционном зале, ищу конспект своей лекции. Он в черном блокноте на кольцах -- таким типом записных книжек я никогда не пользуюсь. Первую половину лекции я уже прочел, но самая лучшая, посвященная СПИДу, -- в блокноте. Сначала я ищу повсюду в такой мелодраматической манере. Потом соображаю, что блокнота на самом деле найти не могу. Это меня тревожит, потому что выступление -превосходно, в нем прослеживается связь между саркомой Капоши и СПИДом.
В Париже с мамой и папой. Мне хотелось увидеть музей Мадагаскара. Сел на поезд с Гран-Сентраля, тщательно отмечаю остановки, чтобы можно было найти обратную дорогу. Нужно делать пересадку под прямым углом. Проехал дворец. Богато украшенное здание с окнами, забранными решетками, и причудливой кирпичной кладкой. Но это -- не музей.
Затем я схожу с поезда и встречаю человека, которого знаю. Он француз... маленький, худой, лет пятьдесят пять, шестьдесят. У него очень маленькие усики, как зубная щетка, а в ямочке верхней губы -- пробор. Усики черные, а глаза карие. Лицо тоже орехово-смуглого цвета. Я спрашиваю у него о музее, а он собирается зайти в нечто похожее на классную комнату.
Я вижу, что в первом ряду сидит офицер в форме. У человека на лацкане номер -- номер 7, я полагаю. Он говорит:
-- Извините. Мы работаем, -- и снова заходит в класс. Там есть небольшая прихожая и раздевалка. Я не знаю, как мне вернуться, а теперь и у него спросить не могу.
В городе -- семейство де К. Джон -- со своей новой женой, и Джеймс говорит мне, что он стал очень приличным человеком. Это морской курорт. Я вижу серую воду и волны. Решаю, что для купания слишком холодно. Теперь я на пляже с Франсуа, а пляж здесь довольно грязен. Слева от меня -- пирс, а на пляже -- морская трава, дохлая рыба и плавник.
Кто этот маленький француз? Я откуда-то знаю его и узнал бы снова, если бы встретил. Он мог бы очень точно рассказать мне, как снова добраться до Гран-Сентраля, но он очень занят, а я не вовлечен в то, чем он там занимается.
С Брайоном в вестибюле. Лекция продолжится в клинике. Та кажется довольно маленькой. Одна-единственная дверь в прямоугольном здании, примыкающем к вестибюлю. Он замечает дом, где сдаются квартиры. Там в стене -- маленькие окна. Открытые окна обозначают незанятые квартиры. Он входит туда и окликает:
-- Вы на каком этаже?
Там есть лестница, выдвигающаяся вниз наподобие пожарной. Он поднимается на один пролет и находит в койке жильца. Квадратная комната с красными коврами и кухонькой в одном углу. Он -- владелец, худой педик средних лет в резиновом костюме вроде тех, которые надевают сёрферы. Он торопится. Он не хочет разминуться с Брайоном, ожидающим в вестибюле. Спускаясь по лестнице, он кричит наверх:
-- Там есть ванна или только душ?
Ответ приглушен. Снаружи он находит в вестибюле Брайона, и тот идет ему навстречу.
Граф Коржибски(38), не старше, чем я его знал в Чикаго в 1938 году, когда посещал его семинар. Лицо гладкое, сильные массивные руки. Мне нужно сесть на "Бремен" до Нью-Йорка.
Дети у моей постели -- они превращаются в крыс и кусают меня. Большие крысы оранжевого цвета с длинной шерстью.
На каких-то ходулях. Ходули теперь превращаются в некое животное, а я плачу и глажу его, и повторяю снова и снова:
-- Мне жаль! Как же мне жаль!
В комнате, декорация, две женщины... одна появлялась на экране умирающей от рака. Ей лет пятьдесят пять, серьги, синее платье, необычное по цвету. Толстый человек, с которым я ссорюсь. Бью его по лицу и в живот. В моих ударах нет силы. Он смеется. Женщины вмешиваются на моей стороне. Я готов уйти, но не могу найти трость.
Брайон, кто-то еще и я поднимаемся по лестнице. Брайон пытается удержать в руках Рыжую, та кусается и царапается. Она убежала под брошенное здание. Я захожу туда, и она подбегает ко мне. Она очень маленькая... размерами с хорька. Я беру ее на руки и выношу наружу.
Вернусь ли я, Бразилия. В Рио. Мне забронирован номер в отеле "Шагуэн". Встречаю Келлза Элвинза. Отель окружен скорее коридорами, чем улицами. Гладкие красные кафельные полы с турникетами, магазинами и ресторанами, всё внутри, как одна огромная структура. Это, разумеется, обычно в Стране Мертвых.
В вестибюле я разговариваю с менеджером. Он, я думаю, итальянец, на нем серый костюм, у него черные усы... за тридцать. Ему хочется уехать из Рио и перебраться в Рим, где он будет ездить на -------- (марка машины, невнятная и не соотносящаяся ни с одной известной мне маркой).
В театре, похожем на школьный спортзал, все стулья -- на одном уровне. Я пытаюсь разжечь костер. Под сиденьем у Келлза -- какие-то бумаги, и я стараюсь их поджечь, зная, что ему хватит времени, чтобы удрать. На самом деле, ему видно, что я делаю. Но спички не загораются... три спички гаснут. Еще одна попытка.
В дверном проеме, что как в культурно-спортивном центре Лоуренса, где располагается тир. Двое мальчишек тычут в круглый значок или фирменный знак у меня на ботинках. Это не такие ботинки, какие я ношу обычно. Высокие, из коричневой замши. Вроде тех высоких замшевых ботинок, которые я сшил в Лондоне, и они мне никогда не были впору, а теперь -- в Бункере. Значок этот -- как маленькая татуировка на лодыжке. Синим и красным, кажется, -точно татуировки, какими пользуются банды молодежи на Филиппинах для того, чтобы определять принадлежность к той или иной банде.
На картинке в одном из альбомов вырезок -- мальчики со спущенными штанами, и фараон тычет в ягодицу одному из них: "Ахххааа. Поглядите-ка!"
Мальчики -- стройные и прекрасные. Мальчишки во сне -- по виду американцы, очень похожи на того паренька, который играет Гекльберри Финна в телесериале. Лет пятнадцати. Они не дают мне пройти. Намерения их и отношение двусмысленны... не враждебные. Не дружелюбные.
Китайский полицай достал меня насчет "Киёги", моей дубинки на пружине. На груди у него приколота бляха. В каком-то театре. Он уже закрывался, но фильм можно было посмотреть в какой-то глазок, вроде головки перископа. Иэн смотрел фильм, а мне казалось, что это смешно. Театр закрыт, и я искал свои пальто и трость. Управляющий, старый еврей, подал мне пальто, и я его надел, но это было вовсе не мое пальто. Слишком короткое, и рукава доходили мне лишь до локтей.
"Голова Мартышки". Там Брайон, и я беру мартышкину голову и готовлюсь загадать желание. Почувствовал, что она шевелится, точно вам говорю, как переборка в "Лорде Джиме". В любую секунду она может податься, и желания хлынут наружу, и тогда... "Sauve qui peut"(39). Каждый за себя!.. когда желания выплеснутся, и все они будут обоснованными, если их не отменят контр-желания, что заставляет все желания яростно, смертельно и зачастую самоубийственно конкурировать между собой.
Иэн, Брайон, мальчик и я сидим на скамье. Мальчик очень юный, лет семнадцати, с несколькими прыщиками... довольно привлекательный. Видел его сегодня в Глашатае. Иэн уходит с мальчиком, и меня это очень раздражает. Я иду обедать с Брайоном или, возможно, есть спагетти сам по себе.
Я поднимаюсь из своего тела и пересекаю комнату на высоте потолка. Тело мое -- по-прежнему на кровати, и вот я проскальзываю обратно в тело через голову. Мики Портман ширяется героином. Тот странного голубого цвета, и я немного нюхаю его. Его лицо, кажется, проецируется в области рта в треугольную форму, зубы желтые и выступают вперед. Кожа вокруг рта гладкая и желтоватая.
Еду на лифте на верхний этаж. Это на один этаж выше, чем тот, на котором живу я. Я ищу лестницу, чтобы по ней спуститься. Восход или пейзаж. Я говорю:
-- Возможно, это отравляющий газ.
Я должен взять пальто и трость, чтобы идти в класс. Я снова в школе или университете... вихрь красок... "Это, может быть, отравляющий газ". На самом деле, я не очень в это верю.
Весь район с лоскутом голубого неба в дальнем левом углу снаружи от внутри, а внутри -- что-то вроде спортзала. Я знаю, что нахожусь в нижнем слое, несмотря на лоскут голубого неба, и что есть этот район выше того места, где я нахожусь, и выше самого неба или, по крайней мере, выше того неба, которое видно мне. Вот через люк спускаются какие-то люди, по лестницам из пространства над верхним уровнем. Они ни молоды, ни стары, довольно хорошо одеты, но не официально, все загорелые. Их трое. Они не говорят ничего, что было бы мне слышно, но они разговаривают. Довольно похожи на персонал Экотехнического Института.
Комната с привидением. На меня нападает кот, обращающийся в призрак, который кусается. Затем рядом со своей головой на подушке я вижу маленького оранжевого кота. Я говорю кому-то, что не буду здесь больше спать. Поднимаюсь на лифте в другую квартиру.
Отто Белью(40) говорит о линкоре. Я указываю ему, что это просто канавокопатель. Он проецирует концепцию линкора.
Джек Сенсени на похоронах Морта. Он так ничего и не сделал... немного паблисити... Лицо во множестве складок... эмфизема, я слышал... в любом случае смертельна.
А до Сенсени были три кошмарных многоножки, не очень больших. У одной внутри, казалось, -- многоножка поменьше ярко красного цвета, и то была самая жуткая многоножка из всех.
На мели в С.М. Мой номер -- 46 долларов в сутки. Не уверен, что смогу задержаться еще хотя бы на одну ночь. Пытаюсь дозвониться до Парижа и забронировать себе гостиницу, а затем пароходом или самолетом в Америку. Но телефон -- сложный. Кажется, мне не удается заставить его работать. Иэн уехал в Париж. Надо было остаться с ним. Где именно я нахожусь? В Лондоне? Это какая-то гостиница. Появляется Айра Джаффи, но у него нет никаких полезных предложений. Чувство полной растерянности. Сколько денег у меня осталось? Вытаскиваю бумажник, чтобы пересчитать. В постели рядом со мной что-то шевелится. Просыпаюсь. Кошка, конечно.
46 долларов появились из телевизионного шоу про гостиницы социального обеспечения. Репортер снял номер в отеле "Уоррен" на Таймс-сквер. 46 долларов в сутки.
Мрачная замысловатая станция подземки. Не могу найти поезд.
Сижу за столиком в отчаянии. За следующим столиком человек с очень бледными серыми глазами сказал:
-- Мистер Берроуз, а почему бы вам не позвонить 6410?
Вывеска "Отель Расселл" над дверью, ведущей со станции прямо в гостиницу. Рядом с вывеской железная лестница ведет на узкую платформу со столиками под еду и кофе.
Еще один сон о завтраке или, скорее, об отсутствии завтрака -- такие сейчас случаются почти каждую ночь и уже не ограничиваются так строго Страной Мертвых. Я в гостинице, и номера очень просторные, футов сорок в поперечнике или около того. Неужели я не могу просто снять трубку, попросить обслуживание в номер и заказать завтрак? Я так уже несколько раз уже пробовал с отрицательным результатом. Билл Рич говорит мне, что внизу есть гриль, где можно позавтракать, и я направляюсь к еще одному непонятному лифту. С одной стороны -- большой открытый лифтовый колодец. С другой -- раскрашенные фрески... как-то связанные с Гибралтаром.
Позже я в комнате рядом с тем, что выглядит как автобус или, возможно, дом-трейлер. Там человек с усами, и я его спрашиваю, может ли он изобразить Мориса Шевалье. Он начинает петь французскую песенку из репертуара мюзик-холла... "Ah oui oui Paris"(41) и, танцуя, перемещается на крышу автобуса, где его встречают две собаки, бок о бок, а за ними -- еще четыре. Всего восемь. Он танцует к ним навстречу, не прекращая петь, руки сцеплены за спиной, наклонившись вперед, тянется к собакам лицом, а те, танцуя, пятятся и падают с края автобуса. Затем одна собака появляется из-за автобуса в ошейнике, и шея у нее обмотана коротким отрезком веревки.
Я в Мадриде и направляюсь в место со множеством котов и собак, чтобы взять себе котенка. Маленького и черного. Вокруг вьются тучи мух, и я беру котенка и одеяло, чтобы не подпускать к нему мух.
Я был дома, на Першинг-авеню, No4664, только комнаты в другом порядке. Я на втором этаже в задней части дома. Очень запущенного и грязного. Лампочки не зажигаются. Затем в открытом дверном проеме, который ведет в прихожую и другую комнату, появляется призрачный нарушитель. На нем -какой-то белый халат с желтыми знаками. Меня так парализовало страхом, что не могу даже выхватить свой тупорылый .38.
Через прихожую, в другой комнате я вижу Брайона -- он сидит в постели, подоткнутый подушками. С ним Алан Уотсон, просит у меня героина. У меня очень мало, он смешан со смалью.
Жак Стерн -- в Марокко. В конце коридора -- аптека. Жак проскальзывает за прилавок и отказывается отоварить рецепт на хлоралгидрат. Я остаюсь в унылом пустом холле с мрачной тьмою снаружи.
Затем иду гулять с Ж.С. Улица -- как коридор. Выхожу на другую улицу, очень узкую, она круто забирает вверх, в гнилостный свет из закрытого гетто. Вонь тысячелетий нестираного белья и людей в непроветриваемых комнатах за ставнями.
Флетч только что вскочил на стол, и я ласкаю его за ушами и глажу по сильной мускулистой спине -- и осознаю, насколько мужское он существо. Малютка Пестрая -- восхитительная женская особь, вроде Джейн Боулз(33), Джоан(34) и мамы... маленький дух, который весело возится повсюду. Когда я беру ее на руки, она слабо протестует. Ни разу меня не поцарапала, что необычайно. От Флетча царапины у меня до сих пор -- глубокие и плохо затягиваются. Иногда она чуть-чуть меня не царапает, как сегодня днем, когда она канючила под дверью моего чулана, а затем запрыгнула на рубашки, носки и белье -- я потянулся за ней, и она почти что царапнула меня, но вовремя отпрянула. Я никогда не сделаю ей больно. Никогда ее не шлепну. К ней за всю жизнь никогда плохо не относились, а я присутствовал при ее рождении. Ее никогда не шлепали.
Поскольку действие многих снов происходит в доме на Прайс-роуд (Южная Прайс-роуд, 700), я расскажу, как этот дом был и, вероятно, до сих пор спланирован: первый этаж, парадная дверь открывается в прихожую. Налево от двери -- столовая. За столовой -- кухня и комнаты для прислуги, потом черный ход. Направо -- гостиная. Наверху -- задняя комната с двумя кроватями, двумя чуланами и окнами с трех сторон, где мы с Мортом жили и спали. Ванная и комната для гостей. Над гостиной -- комната, где спали отец с матерью. Ванная. Балкон выходит в сад.
Вчера ночью приснилось, что со мной в задней комнате Дэвид Бадд. Поскольку он часто подписывает свои письма "Братец Бадд", ассоциация очевидна. Во сне там только одна большая кровать. Я предлагаю ему расположиться на постели в родительской спальне, и мы заходим туда. Из ванной доносится радиопередача. Мне кажется -- новости. Дэвид Бадд рассказывает об острове у побережья Флориды. Называется как-то вроде Сплоэтти. Он говорит, что там живут очень гадкие люди.
Я там обнаруживаю себя в качестве администратора больницы. Сорок коек, две заняты пациентками. Я спрашиваю, не хотелось бы им по уколу морфия. Они отвечают, что хотелось бы. Ищу шкафчик с наркотиками. Санитар показывает: нажимаешь на кнопку, и он открывается. Пузырьки с закручивающимися колпачками. Не могу подготовить укол. В любом случае, никто не ставит под сомнение мои обязанности.
Просматривая старые записи снов, обнаруживаю:
С Дэвидом Баддом в Восточном Сент-Луисе. Тоннели под аптекой. Старая гостиница. Пять маленьких собачек. Подозреваю, что это собаки-привратники, приносящие смерть или несчастье, когда последуют за кем-то через порог. Восточный Сент-Луис -- обветшавшее место, там остались слои еще с 20-х годов и до старых колесных речных пароходов. Деревенские трущобы... на задних дворах растет кукуруза. Тротуары, на которых сквозь щели в мостовой пробиваются сорняки. С одной стороны -- пятнадцатифутовый обрыв, на пустырь смотрит оббитая известняковая кладка. Сорняки, колючие кусты, битая кладка и кирпичи. Бордели и игральные притоны. По-прежнему героиновый банк, как я понимаю.
В комнате на Прайс-роуд. Обнаруживаю, что в постели со мной кто-то есть. Сначала думаю: может, это мой кот Руски, но оно очень большое. Это же человек! Я повторяю: "Морт! Морт!!" Может быть -- Морт, который спал в кровати на другой стороне комнаты? Но это не он. Наконец я вижу его -уродливое деревянное лицо. В комнате темно, но, глядя на восток, я вижу, что снаружи день... синее небо и солнце. Пытаюсь поднять жалюзи, чтобы впустить свет.
Опасная бритва в конторском шкафчике. Категории, обозначающие имя. Биологическая революция и видишь, как Сан-Франциско рассредоточивается. Потеря контуров от СПИДа громко и ясно. Смертные кости холодных окурков. Его тайное имя Рукоять. Обрежьте линии. Ничто мое имя. Нравится? Я объявляю биологическое бездомное отчаянье. Город с картинки. Элеватор просто так. Где моментальный снимок там мое имя. Моя цель может увидеть комнату. Рискни!
Поэтому я дергаюсь к концу в своей "Модели Т" с прыщами. Конец линии. Больше нечего сказать. Вот они мы. Оглянись на 1920-е, на 1930-е. Оглянись. Тут ничего нет. Посмотри на Брэдшо, Техас, на город-призрак. Пыль и пустота. Быстрая рука мертв. Старый Запад мертв. Быстр и мертв.
Воля писателя -- это ветры мертвого штиля в Западных Землях. Где-то вдалеке он может начинать сотрясать парус. Писатель, камо грядеши? Писать. Вот они мы в текстах уже начертанных в небесах. Где ему больше не нужно писать. Слегка сейсмичен с кошачьей книгой. Всегда помни: работа -- это грот, на котором дойдешь до Западных Земель. Тексты поют. Всё -- трава и кусты, пустыня или лабиринт текстов. Вот, пожалуйста... никогда не проходи в одну дверь дважды. Небо во всех направлениях... по слову за слово. Слово для слова -- слово. Западный парус бередит свечи на столе в сельском клубе 1920-х годов. Каждая страница -- дверь ко всему дозволено. Утлая спасательная шлюпка между этим и тем. Твои слова -- паруса.
~~~
Мы с Иэном в больнице. Он не хочет, как водится. Большая картина маслом, коричневые очертания воздушных шаров, иссеченные черной сеткой. Как старые паровые воздушные шары. В Западные Земли есть много входов. Отметка -- чувство умиротворенной радости. Она может быть вспышкой солнечного света на грязной воде. Домом. Особым домом... крыльцо из крупных желтых камней в цементном растворе. Чаем со льдом... спокойный мир... еще один дом в Северном Сент-Луисе... на склоне холма... гараж... кусочки ярких и тающих деталей. Многоквартирный дом... окраина Чикаго. Приятно японский. Дуновение моря в ветерке было его музыкой. Движущаяся камера. Полуразрушенный внутренний дворик. Бугенвиллия. Пурпурные цветы под ногами... Танжер... Марракеш... Палм-Бич, Л.А. Дозор торнадо. Выходи, а не прячься в затопленном подполе. Насосы еще держатся? Вспомни морскую историю. Включай насосы. Мы грузим воду, и наши мускулы накачиваются до невероятных размеров. Хорошо бы спуститься туда и выкачать ее.
Я страдал от парализующих депрессий. Иногда я всерьез спрашиваю себя, как можно вообще чувствовать себя так плохо и жить дальше. Часто я просто падаю в стель. То есть, в постель, конечно... подумать только, у меня никогда не было любовника по имени Стель.
Это не какая-то суперизнуряющая, потаенная, исключительная депрессия, ведомая лишь немногим избранным и выдающимся. Это осознание грубого ужаса человеческого положения в данный момент. Большинство, конечно, скажет: "Что ж, о том, что невозможно излечить, не следует и думать", -- и снова примется за свои глупые повседневные заботы. Так отчего же возникает эта мертвейшая безнадежнейшая депрессия? Воздержание от опиатов. Еще я заметил, что депрессии чередуются с переизбытком эмоций; с эмоциональными излишествами, со слезами и скорбью, а это тоже симптом воздержания.
Не существует невинных очевидцев. Что они, во-первых, на месте происшествия вообще делали? Как женщина, которую ударило и убило фрагментом вертолета, рухнувшего боком на крышу здания Пан-Ам. Друзья советовали мне лететь этим вертолетом, но у меня было нехорошее предчувствие. Дьявольское место просто. Предположим, он разбился бы прямо в вечерний час пик на вокзале Гран-Сентраль? Цитирую: "Не будь первым, на ком испытывается новое, но и последним, отложившим прочь старое, не будь". И так же точно, как срань и налоги, неделю спустя происходит эта катастрофа. Вертолет приземляется, а потом заваливается на бок и убивает девятнадцатилетнего юношу, который как раз куда-то возвращался. И женщину, шедшую по Мэдисон-авеню, на которую падает кусок пропеллера.
Рильке говорил: "Дайте каждому его собственную смерть". Это кажется самым что ни на есть далеким от какой бы то ни было смерти, сшитой на заказ. Она идет себе вниз или вверх по Мэдисон-авеню, поев в кафетерии, или еще не поев и собираясь за покупками. Работает там, не работает там, вообще там с орбиты сошла, как вдруг по затылку ей шарахают два фунта металла. Какими были ее последние мысли? Последние слова, о которых успела подумать? Никто этого никогда не узнает.
А в мой день рождения много лет назад в Нью-Йорке кто-то предложил сходить в ночной клуб "Голубой Ангел". Я помню, моя первая жена, Ильзе, сказала о его хозяине: "Он такой кусок слизи". Как бы то ни было, у меня появилось нехорошее предчувствие об этом "Голубом Ангеле", поэтому мы никуда не пошли. Примерно десять дней спустя там вспыхнул пожар и что-то около двадцати трех жертв.
По коридору. Очень похож на коридор в аэропорту "Ла Гуардиа", ведущий мимо газетного киоска в ресторан. В комнате, где под крышкой полностью сервирован русский обед. С водкой, икрой и всеми делами. В комнате также присутствует шлюха по имени Вики.
"С наилучшими пожеланиями от ваших товарищей из КГБ".
Вики -- это полный ужас, сложена, как пирамида, сужается к плечам. Покоится на основании огромных ягодиц. Мне кажется, у меня ничего не выйдет, я вместо этого лучше примусь за русский обед.
В дома на Прайс-роуд пытался с грохотом протащить мальчика мимо матери. Ни фига не вышло. У меня в легких кусочки металла. Мать говорит, что я типичный агент.
Делю комнату с Аллертоном(35). Он дуется, и я говорю:
-- Если не проявишь немного предупредительности, можешь отсюда выметаться.
Это приводит его в чувство. Мы уже на грани того, чтобы сделать это.
Дом номер 9 по рю Гит-ле-Кёр закрыт французской полицией. Энтони и Брайона грубо арестовывают и увозят. Я бегаю по веранде и ныряю в расщелину в скале в поисках станции подземки. Погони за мной нет.
Иду по воде. Река или канал, одновременно чистая и грязная. Мне видно дно. Глубина -- футов десять или больше... струйки грязи, как черная марля, плывут под поверхностью воды.
Я нашел Руски... но шерсть у него вся седая, кроме головы. Он вернулся из отеля "Челси", и я не уверен, что смог бы отыскать дорогу, чтобы снова отнести его туда. Кроме этого, дотуда далеко.
В Южной Африке человек катает меня на своей машине. Довольно коренастый, с усами и телохранителем. Машина -- длинная и белая. Он останавливает ее в неположенном месте, перед баром на нескольких уровнях, а вдоль бара течет река. Я вхожу в бар -- он полукруглой формы, -- и вижу, что путь мне преграждают два мальчика лет по пятнадцати, в темных костюмах: они стоят передо мной и показывают какой-то ритуал бокса с тенью. Не бьют меня по-настоящему, как я сказал, а просто какой-то странный ритуал. Я ищу взглядом своего защитника, стоящего у стойки бара.
Вниз на несколько уровней... это дно Южной Африки, хотя черных я нигде не вижу. Одни бары под другими, каждый мерзее, подозрительнее и опаснее на вид, чем предыдущий уровнем выше. И вот из коридора -- дверь. Я открываю ее и вижу, что там парная, очень узкая, не больше пятнадцати футов в длину. Впереди и наверху, по левой стороне -- открытые деревянные кабинки. Кошмарная вонь застарелого пота и парящих экскрементов, точно комнату не чистили много лет. Она освещается единственной желтой электролампочкой, свисающей с куполообразного потолка, с которого капает конденсированный пар, собирающийся в этой ужасной вони.
На деревянной полке футах в четырех от пола разложен человек. Похоже, он сделан из экскрементов, обожжен и покрыт глазурью, в плече и локте у него -- трещины, он темно-коричневатого цвета, слегка стекловидный, лицо гладкое, глаза -- гнойно-желтого цвета. Он живой?
Снова в верхнем баре мой защитник что-то говорит или, скорее, делает предостерегающий жест, и два мальчика бегут и сигают в открытое окно, точно коты. Один, на самом деле, и превращается в кота, как только его тело перелетает через подоконник.
Вчера вечером Уэйну Пропсту(36) исполнилось сорок лет. Я пошел на вечеринку и подарил ему трость со шпагой. Какая-то чокнутая тетка непонятного происхождения... негритянка, индианка, японка? сказала, что капитан говорил ей, что у него никогда не было несчастных случаев. И что бы вы думали... на следующий день он и произошел. Тетка грузит. Капитан чего? Сральни? Когда это случилось? В 1970-х? Простите, но я не припоминаю никакого капитана.
Домой пораньше... уснуть... и видеть сны?(37)
Вечеринка. Я дома в постели, и кто-то входит. Я вижу сквозь него. Руки у меня дрожат, поэтому не могу хорошо прицелиться. Затем он ложится ко мне в постель. Чем-то похож на Уэйна. Уже не боюсь. Кто это или что это? Просыпаюсь. Снова засыпаю.
Вот он опять проходит сквозь полог, закрывающий дверной проем. Ложится ко мне в постель. Встреча смутно сексуальна. Он материален наполовину, я вижу сквозь него, но могу пощупать его, и он оставляет слабый отпечаток на покрывале. На нем серый костюм, тающий на нем. Когда он входит, Рыжая спрыгивает с кровати и выбегает. Я узнаю в нем Проект, наполовину сформированное существо из моих мыслеформ. К этому времени я уже испытываю к нему дружеские чувства. (Он -- тулпа.)
Просыпаюсь. Записываю. Снова засыпаю. Я с Брайоном в лекционном зале, ищу конспект своей лекции. Он в черном блокноте на кольцах -- таким типом записных книжек я никогда не пользуюсь. Первую половину лекции я уже прочел, но самая лучшая, посвященная СПИДу, -- в блокноте. Сначала я ищу повсюду в такой мелодраматической манере. Потом соображаю, что блокнота на самом деле найти не могу. Это меня тревожит, потому что выступление -превосходно, в нем прослеживается связь между саркомой Капоши и СПИДом.
В Париже с мамой и папой. Мне хотелось увидеть музей Мадагаскара. Сел на поезд с Гран-Сентраля, тщательно отмечаю остановки, чтобы можно было найти обратную дорогу. Нужно делать пересадку под прямым углом. Проехал дворец. Богато украшенное здание с окнами, забранными решетками, и причудливой кирпичной кладкой. Но это -- не музей.
Затем я схожу с поезда и встречаю человека, которого знаю. Он француз... маленький, худой, лет пятьдесят пять, шестьдесят. У него очень маленькие усики, как зубная щетка, а в ямочке верхней губы -- пробор. Усики черные, а глаза карие. Лицо тоже орехово-смуглого цвета. Я спрашиваю у него о музее, а он собирается зайти в нечто похожее на классную комнату.
Я вижу, что в первом ряду сидит офицер в форме. У человека на лацкане номер -- номер 7, я полагаю. Он говорит:
-- Извините. Мы работаем, -- и снова заходит в класс. Там есть небольшая прихожая и раздевалка. Я не знаю, как мне вернуться, а теперь и у него спросить не могу.
В городе -- семейство де К. Джон -- со своей новой женой, и Джеймс говорит мне, что он стал очень приличным человеком. Это морской курорт. Я вижу серую воду и волны. Решаю, что для купания слишком холодно. Теперь я на пляже с Франсуа, а пляж здесь довольно грязен. Слева от меня -- пирс, а на пляже -- морская трава, дохлая рыба и плавник.
Кто этот маленький француз? Я откуда-то знаю его и узнал бы снова, если бы встретил. Он мог бы очень точно рассказать мне, как снова добраться до Гран-Сентраля, но он очень занят, а я не вовлечен в то, чем он там занимается.
С Брайоном в вестибюле. Лекция продолжится в клинике. Та кажется довольно маленькой. Одна-единственная дверь в прямоугольном здании, примыкающем к вестибюлю. Он замечает дом, где сдаются квартиры. Там в стене -- маленькие окна. Открытые окна обозначают незанятые квартиры. Он входит туда и окликает:
-- Вы на каком этаже?
Там есть лестница, выдвигающаяся вниз наподобие пожарной. Он поднимается на один пролет и находит в койке жильца. Квадратная комната с красными коврами и кухонькой в одном углу. Он -- владелец, худой педик средних лет в резиновом костюме вроде тех, которые надевают сёрферы. Он торопится. Он не хочет разминуться с Брайоном, ожидающим в вестибюле. Спускаясь по лестнице, он кричит наверх:
-- Там есть ванна или только душ?
Ответ приглушен. Снаружи он находит в вестибюле Брайона, и тот идет ему навстречу.
Граф Коржибски(38), не старше, чем я его знал в Чикаго в 1938 году, когда посещал его семинар. Лицо гладкое, сильные массивные руки. Мне нужно сесть на "Бремен" до Нью-Йорка.
Дети у моей постели -- они превращаются в крыс и кусают меня. Большие крысы оранжевого цвета с длинной шерстью.
На каких-то ходулях. Ходули теперь превращаются в некое животное, а я плачу и глажу его, и повторяю снова и снова:
-- Мне жаль! Как же мне жаль!
В комнате, декорация, две женщины... одна появлялась на экране умирающей от рака. Ей лет пятьдесят пять, серьги, синее платье, необычное по цвету. Толстый человек, с которым я ссорюсь. Бью его по лицу и в живот. В моих ударах нет силы. Он смеется. Женщины вмешиваются на моей стороне. Я готов уйти, но не могу найти трость.
Брайон, кто-то еще и я поднимаемся по лестнице. Брайон пытается удержать в руках Рыжую, та кусается и царапается. Она убежала под брошенное здание. Я захожу туда, и она подбегает ко мне. Она очень маленькая... размерами с хорька. Я беру ее на руки и выношу наружу.
Вернусь ли я, Бразилия. В Рио. Мне забронирован номер в отеле "Шагуэн". Встречаю Келлза Элвинза. Отель окружен скорее коридорами, чем улицами. Гладкие красные кафельные полы с турникетами, магазинами и ресторанами, всё внутри, как одна огромная структура. Это, разумеется, обычно в Стране Мертвых.
В вестибюле я разговариваю с менеджером. Он, я думаю, итальянец, на нем серый костюм, у него черные усы... за тридцать. Ему хочется уехать из Рио и перебраться в Рим, где он будет ездить на -------- (марка машины, невнятная и не соотносящаяся ни с одной известной мне маркой).
В театре, похожем на школьный спортзал, все стулья -- на одном уровне. Я пытаюсь разжечь костер. Под сиденьем у Келлза -- какие-то бумаги, и я стараюсь их поджечь, зная, что ему хватит времени, чтобы удрать. На самом деле, ему видно, что я делаю. Но спички не загораются... три спички гаснут. Еще одна попытка.
В дверном проеме, что как в культурно-спортивном центре Лоуренса, где располагается тир. Двое мальчишек тычут в круглый значок или фирменный знак у меня на ботинках. Это не такие ботинки, какие я ношу обычно. Высокие, из коричневой замши. Вроде тех высоких замшевых ботинок, которые я сшил в Лондоне, и они мне никогда не были впору, а теперь -- в Бункере. Значок этот -- как маленькая татуировка на лодыжке. Синим и красным, кажется, -точно татуировки, какими пользуются банды молодежи на Филиппинах для того, чтобы определять принадлежность к той или иной банде.
На картинке в одном из альбомов вырезок -- мальчики со спущенными штанами, и фараон тычет в ягодицу одному из них: "Ахххааа. Поглядите-ка!"
Мальчики -- стройные и прекрасные. Мальчишки во сне -- по виду американцы, очень похожи на того паренька, который играет Гекльберри Финна в телесериале. Лет пятнадцати. Они не дают мне пройти. Намерения их и отношение двусмысленны... не враждебные. Не дружелюбные.
Китайский полицай достал меня насчет "Киёги", моей дубинки на пружине. На груди у него приколота бляха. В каком-то театре. Он уже закрывался, но фильм можно было посмотреть в какой-то глазок, вроде головки перископа. Иэн смотрел фильм, а мне казалось, что это смешно. Театр закрыт, и я искал свои пальто и трость. Управляющий, старый еврей, подал мне пальто, и я его надел, но это было вовсе не мое пальто. Слишком короткое, и рукава доходили мне лишь до локтей.
"Голова Мартышки". Там Брайон, и я беру мартышкину голову и готовлюсь загадать желание. Почувствовал, что она шевелится, точно вам говорю, как переборка в "Лорде Джиме". В любую секунду она может податься, и желания хлынут наружу, и тогда... "Sauve qui peut"(39). Каждый за себя!.. когда желания выплеснутся, и все они будут обоснованными, если их не отменят контр-желания, что заставляет все желания яростно, смертельно и зачастую самоубийственно конкурировать между собой.
Иэн, Брайон, мальчик и я сидим на скамье. Мальчик очень юный, лет семнадцати, с несколькими прыщиками... довольно привлекательный. Видел его сегодня в Глашатае. Иэн уходит с мальчиком, и меня это очень раздражает. Я иду обедать с Брайоном или, возможно, есть спагетти сам по себе.
Я поднимаюсь из своего тела и пересекаю комнату на высоте потолка. Тело мое -- по-прежнему на кровати, и вот я проскальзываю обратно в тело через голову. Мики Портман ширяется героином. Тот странного голубого цвета, и я немного нюхаю его. Его лицо, кажется, проецируется в области рта в треугольную форму, зубы желтые и выступают вперед. Кожа вокруг рта гладкая и желтоватая.
Еду на лифте на верхний этаж. Это на один этаж выше, чем тот, на котором живу я. Я ищу лестницу, чтобы по ней спуститься. Восход или пейзаж. Я говорю:
-- Возможно, это отравляющий газ.
Я должен взять пальто и трость, чтобы идти в класс. Я снова в школе или университете... вихрь красок... "Это, может быть, отравляющий газ". На самом деле, я не очень в это верю.
Весь район с лоскутом голубого неба в дальнем левом углу снаружи от внутри, а внутри -- что-то вроде спортзала. Я знаю, что нахожусь в нижнем слое, несмотря на лоскут голубого неба, и что есть этот район выше того места, где я нахожусь, и выше самого неба или, по крайней мере, выше того неба, которое видно мне. Вот через люк спускаются какие-то люди, по лестницам из пространства над верхним уровнем. Они ни молоды, ни стары, довольно хорошо одеты, но не официально, все загорелые. Их трое. Они не говорят ничего, что было бы мне слышно, но они разговаривают. Довольно похожи на персонал Экотехнического Института.
Комната с привидением. На меня нападает кот, обращающийся в призрак, который кусается. Затем рядом со своей головой на подушке я вижу маленького оранжевого кота. Я говорю кому-то, что не буду здесь больше спать. Поднимаюсь на лифте в другую квартиру.
Отто Белью(40) говорит о линкоре. Я указываю ему, что это просто канавокопатель. Он проецирует концепцию линкора.
Джек Сенсени на похоронах Морта. Он так ничего и не сделал... немного паблисити... Лицо во множестве складок... эмфизема, я слышал... в любом случае смертельна.
А до Сенсени были три кошмарных многоножки, не очень больших. У одной внутри, казалось, -- многоножка поменьше ярко красного цвета, и то была самая жуткая многоножка из всех.
На мели в С.М. Мой номер -- 46 долларов в сутки. Не уверен, что смогу задержаться еще хотя бы на одну ночь. Пытаюсь дозвониться до Парижа и забронировать себе гостиницу, а затем пароходом или самолетом в Америку. Но телефон -- сложный. Кажется, мне не удается заставить его работать. Иэн уехал в Париж. Надо было остаться с ним. Где именно я нахожусь? В Лондоне? Это какая-то гостиница. Появляется Айра Джаффи, но у него нет никаких полезных предложений. Чувство полной растерянности. Сколько денег у меня осталось? Вытаскиваю бумажник, чтобы пересчитать. В постели рядом со мной что-то шевелится. Просыпаюсь. Кошка, конечно.
46 долларов появились из телевизионного шоу про гостиницы социального обеспечения. Репортер снял номер в отеле "Уоррен" на Таймс-сквер. 46 долларов в сутки.
Мрачная замысловатая станция подземки. Не могу найти поезд.
Сижу за столиком в отчаянии. За следующим столиком человек с очень бледными серыми глазами сказал:
-- Мистер Берроуз, а почему бы вам не позвонить 6410?
Вывеска "Отель Расселл" над дверью, ведущей со станции прямо в гостиницу. Рядом с вывеской железная лестница ведет на узкую платформу со столиками под еду и кофе.
Еще один сон о завтраке или, скорее, об отсутствии завтрака -- такие сейчас случаются почти каждую ночь и уже не ограничиваются так строго Страной Мертвых. Я в гостинице, и номера очень просторные, футов сорок в поперечнике или около того. Неужели я не могу просто снять трубку, попросить обслуживание в номер и заказать завтрак? Я так уже несколько раз уже пробовал с отрицательным результатом. Билл Рич говорит мне, что внизу есть гриль, где можно позавтракать, и я направляюсь к еще одному непонятному лифту. С одной стороны -- большой открытый лифтовый колодец. С другой -- раскрашенные фрески... как-то связанные с Гибралтаром.
Позже я в комнате рядом с тем, что выглядит как автобус или, возможно, дом-трейлер. Там человек с усами, и я его спрашиваю, может ли он изобразить Мориса Шевалье. Он начинает петь французскую песенку из репертуара мюзик-холла... "Ah oui oui Paris"(41) и, танцуя, перемещается на крышу автобуса, где его встречают две собаки, бок о бок, а за ними -- еще четыре. Всего восемь. Он танцует к ним навстречу, не прекращая петь, руки сцеплены за спиной, наклонившись вперед, тянется к собакам лицом, а те, танцуя, пятятся и падают с края автобуса. Затем одна собака появляется из-за автобуса в ошейнике, и шея у нее обмотана коротким отрезком веревки.
Я в Мадриде и направляюсь в место со множеством котов и собак, чтобы взять себе котенка. Маленького и черного. Вокруг вьются тучи мух, и я беру котенка и одеяло, чтобы не подпускать к нему мух.