Берт Гай. Яма

   — И в чем же?
   — В том, какое действие твои слова оказывают на тебя самого. Думаю, Фрэнки права: врешь ты нарочно или по ошибке, смысл сказанного не меняется. И Алекс тоже права: ведь если мы врем сознательно, этот выбор влияет на нашу личность.
   И снова Майк понял, что многого не знал о своих друзьях.
   — Не-а, — отмахнулся Джефф. — На меня ничто не повлияет.
   — Может, ты просто не замечаешь, — улыбнулась Лиз.
   — Только не надо задирать нос.
   — Вот все и уладилось, — вмешался Майк. — Споры улажены, конфликты исчерпаны, представлены обе точки зрения.
   На лице Лиз промелькнула легкая досада, и он немедленно пожалел о своем несерьезном тоне.
   — Гадкая тянучка с розовым вкусом, — объявила Фрэнки, вынимая коробочку с рахат-лукумом. — Кто-нибудь хочет? Ладно, сама съем.
   — Я один раз соврал, — опять начал Джефф. — Но мне за это ничего не было. Досталось мне за то, что я сказал неправду, которую на самом деле не говорил.
   — Нам обязательно выслушивать эту историю, ребята? — скривилась Фрэнки. — Черт, ладно. Валяй, Джефф.
   — Я сказал учительнице, что соврал ей и не разливал чернила. Мне было всего восемь лет.
   Майк задумался.
   — Погоди, это и была та ложь, за которую тебе ничего не было?
   — Именно. Понимаешь, я вовсе не врал насчет чернил. Их действительно разлил кто-то другой. Я соврал, что соврал.
   — И зачем ты это сделал?
   — Что, разлил чернила? Я же тебе говорю, это был не я. Это был...
   — Нет, я не об этом. Зачем ты соврал?
   — А. — Джефф пожал плечами. — Чтобы узнать, кто это сделал. И потом, она же была учительницей. Я думал, что она и так догадается.
   — Зачем ты сказал, что соврал насчет своего вранья?
   Джефф изобразил дебильную улыбочку.
   — Думаешь, она бы мне поверила? Ха!
   — Ну и зачем это было делать, — Алекс поморщилась. — Никто не верит твоим дурацким россказням.
   — Ха! Как бы не так!
   — Может, поговорим о чем-нибудь еще? — взмолилась Фрэнки.
   — О сексе, — тут же вякнул Джефф.
   — Будь у меня два стула, я бы поставила их рядышком и спала бы на них. Стулья — чудесная вещь, — вздохнула Алекс. — Обожаю стулья с широкими подлокотниками, на которые можно поставить чашку.

* * *

   Вчера я гуляла по берегу реки и в конце прогулки стала вспоминать прежние компании и старых друзей: Яму пережили единицы. Думаю, многие из нас со временем обнаруживают, что совсем не знают себя. Наши представления о людях упрощены и неполны, и большинство из нас отдает себе в этом отчет. Но мы не понимаем, что наши представления о себе так же скудны. В один прекрасный день оглядываешься, может, сказав или сделав что-то не так, и видишь в зеркале совершенно нового человека, о котором не знаешь ничего.
   Я была знакома с парнем, который убил себя. В каком-то смысле. Сменил имя, переехал, получил новую работу завел новую семью и обрел новую жизнь в светлом новом городке вдали от своих родных мест. От него ничего не осталось. Ведь если оставить включенным мотор в задраенном гараже или шагнуть с обрыва, физическая оболочка все равно сохраняется, и ты уходишь достойно. Не думаю, что когда-нибудь прощу ему это.
   Я сидела у реки и думала об этом. Тягучий летний воздух обволакивал спину и плечи. Мимо прошли две девочки, ведя на поводке собаку.
   — Привет, — сказала одна из девочек.
   Я помахала им рукой.
   — Гуляйте на здоровье.
   Они рассмеялись.
   — Так и сделаем! — крикнула другая.
   Они свернули на боковую тропинку и пошли в лес.
   Я подобрала камень, зашвырнула его далеко в реку и задумалась: что он потревожил при падении? Потом вернулась домой.
   Около шкафа стоит картонная коробка, полная вещей, которые нужно отнести на чердак. Фрагменты истории, пределы которой мне до сих пор неизвестны; истории о Мартине, о том, кем он был. Поверх бумаг, блокнотов, школьных докладов, контрольных и прочих важных материалов, что я собрала за время нашего знакомства, — две маленькие стопки аудиокассет и портативный магнитофон.
   Где-то на этой пленке записана истина, абсолютная правда, если таковая существует. И меньше всего на свете мне хочется слушать эти кассеты. Прошло немало времени со дня их записи; с того момента, как на магнитном слое отпечатались слова. Это не моя история, но она соприкасается с моей; и это единственное доказательство того, что Яма — не изощренный вымысел, не глупая игра, не несчастный случай. Потому что это не так. Ведь я была там.
   Ждать осталось недолго. Детство формирует нас и делает такими, какие мы есть. Как только определена основная идея, жизнь движется согласно законам, которые мы сами себе установили. Взрослея, мы осознаем эти законы и строим свое дальнейшее существование на их основе. Где и как случается переход от одного состояния к другому — субъективно для каждого. Некоторым так и не удается повзрослеть и узнать себя. Они теряют половину жизни, думая, что чего-то достигли; они не знают, где искать корень, основу существования, в то время как достаточно всего лишь заглянуть в себя.

Глава 3

   По дороге в туалет Майку пришлось переступить через лужицы, оставшиеся после обеденного мытья посуды. В тесной уборной было холодно; сорокаваттовая лампочка зловеще мерцала над головой. Жирная вода спиралью стекала к кромке решетки в полу и с мерным плеском падала вниз, в длинный подземный канал, уносящий в море шелуху миллионов жизней. Представив эту картину, Майк неуверенно улыбнулся, застегнул молнию, повернулся и пошел к остальным, в более ярко освещенную комнату.
   — Пора устроить сиесту, — потягиваясь, зевнула Фрэнки. — Бесчеловечно заниматься чем-то после обеда; можно только спать.
   — Отличная философия, — пробормотал Джефф.
   — А мне казалось, что сиеста — это марка машины, — хихикнула Алекс.
   — Умоляю, только не начинай, — попросил Майк. — Дай нам передышку — хотя бы на три дня.
   — Даже меньше, — заметила Алекс. — Два с половиной.
   — Думаю, сегодня вечером нужно устроить влом в новый дом, — предложил Джефф. — Чтобы обжиться как следует.
   — Ты имеешь в виду новоселье?
   — А вот это, — ответил он, — полностью зависит от гостей.
   — Полуденная лампочка иссушает землю, — продекламировал Майк. — Цикады и... прочие ползучие твари беспечно поют в апельсиновых рощах.
   — Думаешь, стоит приглашать Майка? — с серьезным видом спросила Алекс.
   — Хм. Без него мы бы вполне обошлись. Но было бы жестоко его прогнать, так что придется пригласить.
   — Фрэнки тоже нужно пригласить, — сказала Фрэнки. — Когда закончится сиеста.
   — Одинокая крестьянка бредет по травке с котомкой, — нараспев продолжил Майк. — Но нет! Это же Фрэнки, она несет льняной сверток с рахат-лукумом на дальний рынок, чтобы продать его за гроши.
   — Заткнись, — оборвала его Алекс.
   — Зря мы ели хлеб с семечками, — пожаловалась Фрэнки. — Они у меня в зубах застряли.
   Лиз подняла голову и улыбнулась Майку.
   — Что? — спросил он.
   — Ничего.
   — Что ты улыбаешься?
   — Посмотрим, что в наших секретных запасах, — сказал Джефф, расстегивая пряжку рюкзака. — О боже!
   — Что такое? — испугалась Фрэнки.
   — Мой чудесный и полезный черносмородиновый сок превратился в какие-то очень странные напитки, — возмущенно встряхнул рюкзаком Джефф. — Только посмотрите! Что это значит? Джин... Виски... какая-то непонятная жидкость... жестянки... это же позор! Наверняка кто-то подменил мой рюкзак.
   — Что ж, — с притворным смирением вздохнула Фрэнки. — Придется все это выпить.
   — Ничего не остается, — поддакнул Джефф.
   — Но не сейчас же, — взмолился Майк. — Еще только три часа.
   — Конечно, не сейчас. Вечером, тупица. Для разнообразия сегодня будем пить, вместо того чтобы пялиться в телик или заниматься запрещенными действиями с животными — или что там еще ты делаешь по вечерам.
   — Это отвратительно. — Алекс демонстративно зажала уши ладонями.
   — Отвратительно? — усмехнулся Майк. — Кстати, об извращениях с животными и прочих отвратительных вещах: помните речь в конце семестра?
   Фрэнки прыснула.
   — Это была самая смешная шутка в моей жизни, — сказала она, отсмеявшись. — Я чуть не описалась.
   — И вся школа тоже, — кивнул Джефф.
   — Да весь зал намочил штаны, — с улыбкой произнесла Лиз.
   — Помните, какая у Лоу была рожа? — Джефф расхохотался. — Черт, будет что рассказать внукам.
   — Это была целиком и полностью его вина, — безжалостно заявила Фрэнки.
   Алекс с сомнением почесала нос.
   — Вовсе нет. Бедняга виноват лишь в том, что живет рядом с фермой. А еще в том, что разозлил Мартина.
   — Этого более чем достаточно, — возразил Майк. — Другим и не за такое доставалось.
   — Это точно, — кивнула Лиз.

* * *

   Мы лежим, накинув простыни. Стену заливает вечернее солнце, деревья за окном приобретают цвет раскаленного металла.
   — Как жаль, — говорю я.
   — Чего тебе жаль?
   Я улыбаюсь.
   — Много чего.
   — А прямо сейчас — о чем ты жалеешь?
   — О... о том, что лето не может длиться вечно. Это лето — как обрывок сна.
   — Правда?
   Я сжимаю его плечо.
   — Перестань. Конечно, правда.
   — Как скажешь.
   — Я же писательница. Раз я говорю, что лето похоже на сон, значит, так оно и есть, черт возьми.
   Он смеется.
   — Знаешь что?
   — Что?
   — Ты романтик.
   — Ничего подобного!
   — Да-да, ты романтик. Притворяешься, что это не так, но на самом деле так оно и есть.
   — Ну ладно. Теперь ты. Чего бы тебе хотелось?
   — Мое желание — секрет.
   — Не может быть, — говорю я. — Скажи.
   Он на минуту задумывается.
   — Это настоящее желание.
   — Как это?
   — Обещаю тебе рассказать, когда закончишь писать. Договорились?
   — Хорошо. Но почему?
   — Потому что я хочу открыть тебе эту тайну после того, как все закончится.
   Я его почти не слушаю.
   — Мило.
   — Да...
   Мы еще долго лежим и мечтаем, пока часы не бьют семь.
   — Лиз?
   — Да?
   — Мы не можем лежать здесь весь вечер.
   — Почему?
   — Так нельзя.
   — А мне хочется, — улыбаюсь я.
   — Мне тоже. Но от этого суть не меняется.
   — Тогда давай хотя бы еще чуть-чуть, — прошу я.
   Жить одному по-своему неплохо, но жить с кем-то — это нечто совершенно новое и особенное. Даже если жить вместе совсем недолго. Сегодня, несмотря на нашу близость — а может, и благодаря наглей близости, — Яма кажется чем-то очень далеким, похожим на полузабытый сон. Эти несколько часов становятся для меня средоточием всего мира, а то, что было до и после, словно утрачивает резкость, выцветает. Если бы мы могли жить только в настоящем, не размышляя о том, что было или будет, жизнь стала бы намного легче. Но мы слишком часто не обращаем внимания на сегодняшний момент, зато мысли о прошлом и предвкушение будущего заполняют наше сознание бесплодными сожалениями и иллюзиями. Думаю, отчасти это и делает нас такими, какие мы есть; но сейчас так приятно хотя бы ненадолго забыть об остальном мире и просто быть вместе.
   Наконец мы одеваемся. Каждого из нас ждет свой, отдельный мир, где от нас требуются разные вещи.

* * *

   — А когда он вернулся, то пропустил два учебных года и выпускные экзамены. Вся жизнь коту под хвост. — Фрэнки помолчала. — Несладко ему пришлось, но все равно он никому не нравился.
   — Я даже не знал этого парня, — пожал плечами Майк.
   Если верить времени, которое показывали часы, день клонился к вечеру. Лиз готовилась к ужину, вынимая из рюкзака и раскладывая вокруг пакетики с рисом и картонные коробки.
   — Знаете, я вовсе не этого ожидал, — неожиданно выпалил Джефф.
   — Ты о чем?
   — Об этом. О Яме. Понимаете, от Мартина всегда ожидаешь чего-то большего... Не знаю...
   — Чего-то более сногсшибательного? — подсказала Фрэнки.
   — Ну да. Более необычного. Вы же знаете, какие крутые хохмочки у него в багаже.
   — Крутые хохмочки — это еще мягко сказано, — заметил Майк. — Вспомните Гиббона. И инцидент с Лоу.
   — Он же говорил, что это эксперимент с реальностью, — напомнила Алекс. — Может, на этот раз все по-другому.
   — Хочешь сказать, Мартин на старости лет остепенился? — вмешался Джефф. — Что-то сомнительно.
   Майк задумался. Ему никогда не приходило в голову, что предыдущие эскапады Мартина были незрелыми; более того, иногда он сомневался, что школьники смогли прочувствовать их скрытый смысл. Большинству задумки Мартина казались изощренными шутками и не более того. Но стал бы Гиббон так неожиданно увольняться из-за простого дурачества? Майк покачал головой. Нет, Мартин был вполне серьезен. И наблюдать за ним было забавно именно из-за того, насколько изобретательно он заметал следы.
   Было и еще кое-что. Возможно, учителя странные люди, но не все же они идиоты; если одному человеку удается всегда выходить сухим из воды и сохранять статус в глазах преподавателей, он не может быть просто шутником.
   — Что это вообще означает? — спросила Фрэнки. — Эксперимент с реальностью. По-моему, слишком претенциозно.
   — Как и большинство вещей в твоем представлении, — вставил Джефф.
   — Заткнись, — она натянуто улыбнулась. — Так что же это значит?
   — Думаю, Мартин имел в виду, что это более серьезно, чем другие розыгрыши, — проговорила Алекс.
   — По-твоему, другие розыгрыши были недостаточно серьезны? — удивился Джефф. — Поэтому все так и смеялись. Одно дело втихую предположить, что замдиректора время от времени любит побаловаться с овечками...
   — Спорим, так он и делает, — встряла Фрэнки.
   — Но сделать то, что сделал Мартин, — совсем другой разговор, — закончил Джефф, улыбаясь во весь рот. — Кому такое могло прийти в голову?
   — Такому, как Мартин, — ответила Фрэнки. — Чудаку. Конечно, он не такой чудак, как мой дядя, но двигается в том же направлении.
   — Кто проголодался, поднимите руки, — решительно переменил тему Майк. — Я есть хочу.
   — Безобразие: ты так много ешь и не толстеешь, — пожаловалась Фрэнки. — Меня от тебя тошнит.
   — А знаешь, от чего меня тошнит? — спросил Джефф.
   — От чего?
   — Если два пальца в рот засунуть, — самодовольно заявил он.

* * *

   Помню, я сидела в открытом кафе на заднем дворе «Всадника»; было еще рано, лишь изредка мимо проходили туристы, а за другими столиками сидело несколько молодых семей. Лиза вышла из бара с двумя стаканами пива в руках и направилась ко мне. Не то чтобы мы были друзьями — скорее, знакомыми. В основном виделись у Мартина в кабинете; она была в его команде, как и все мы. Но за пределами его комнаты я почти ее не встречала, и сейчас, на фоне темно-зеленой живой изгороди, она казалась совсем другой. Совсем не такой, как я думала.
   Во-первых, она была красива. Трудно поверить, что в душной атмосфере подавленной сексуальности, питавшей Нашу Любимую Школу, это можно было не заметить, не сострить на эту тему. Но оглядываясь назад, я понимаю, что мои одноклассники никогда не говорили о Лизе. Отчасти, возможно, потому, что она не значилась в их мужском каталоге доступных особей противоположного пола: ведь она была девушкой Мартина, и его популярность словно окружала ее защитной оболочкой. Но я знала: главная причина в том, что раньше ее красота не была столь яркой и очевидной.
   — Это подойдет? — неуверенно спросила она.
   — Да. Спасибо. — Пиво было освежающе холодным. Я провела пальцем по запотевшему стакану и перечеркнула влажную линию.
   — Ты не против? — спросила она. — Не хочу навязываться и отнимать у тебя время.
   — Конечно, я не против. Хочешь, останемся здесь, или можно пойти ко мне? Там, правда, беспорядок, но на улице сегодня прохладно.
   — Ничего. Да. Пойдем куда-нибудь.
   — Ладно. Я только допью.
   Я внимательно посмотрела на нее. Она действительно стала красивее. Настолько, что я словно отошла в тень. Но было что-то — в ее поведении или в том, как она неловко застыла на краешке стула, — что подсказывало мне: она в панике.
   Она поднялась, и в то мгновение, когда свет упал на ее лицо, я заметила мелькнувшую тень глубокого отчаяния. И сразу все поняла.
   — Да, — сказала я. — Пойдем. Дома будет удобнее.
   Она кивнула. Мы завернули за угол паба, подальше от чужих любопытных глаз, и она произнесла:
   — Я хочу поговорить о Мартине.
   Я смотрела прямо перед собой.
   — Я знаю. — На самом деле я уже давно думала, надолго ли ее хватит.

* * *

   После ужина, когда солнце за пределами Ямы катилось к закату, они устроились на полу, чтобы поболтать и выпить.
   — Мне нравится, как ты это делаешь — та-да, — напевала Алекс, держа на колене прозрачный полупустой пластиковый стаканчик с кьянти. — У кого-нибудь есть чипсы?
   — У меня в сумке были кукурузные палочки, — ответил Майк. — Только они раскрошились да и давно открыты.
   — А. Ладно, тогда не надо.
   — Я их съем, — вызвался Джефф.
   — Фу, — поморщилась Фрэнки. Майк нашел палочки, Джефф помахал одной в воздухе, обмакнул в вино и прожевал.
   — Они отсырели, — заметил он. — Может, оставить их на потом, когда всем уже будет все равно?
   — В любом случае они лучше, чем кьянти, — бросила Алекс.
   — На вкус как моча, — согласилась Фрэнки, осушив стакан. — Майки, добавь, пожалуйста.
   Майк подлил ей вина.
   — Откуда ты знаешь, какой у мочи вкус? — с любопытством спросил Джефф.
   — Наверное, и в свежем и в переваренном вреде вкус у этого пойла одинаковый, — посмеиваясь, признал Майк. — Зато оно дешевое. Ради вас я не собирался разоряться.
   — Твое здоровье, амиго.
   — У меня тут есть... — пробормотала Лиз, расстегнув клапан рюкзака и доставая несколько коричневых бутылок.
   — Лиз, это что, пиво? — удивился Майк.
   — Ну да.
   Майк почесал за ухом.
   — Круто. Ты полна тайн и неожиданностей.
   Ее лицо осветила мимолетная улыбка.
   — Я люблю пиво.
   — Знаешь поговорку, — предупредил Джефф. — Вино после пива — и жизнь красива. Пиво после вина...
   — Будешь как свинья пьяна, — хором подхватили Фрэнки и Майк.
   — Как это верно! — с чувством вздохнула Фрэнки.
   — Так будет кто-нибудь? — Лиз сковырнула пивную пробку.
   — Я с тобой выпью, — ответил Майк.
   У остальных уже были стаканы с вином; они отказались.
   Поставив чашку с пивом рядом на пол, Майк расстегнул молнию на спальнике, превратив его в подобие стеганого пончо, и нацепил на плечи.
   — Я-то думал, в пещерах тепло, — поежился он.
   Джефф задумался.
   — Здесь тепло по сравнению с морозильником, — наконец изрек он. — К тому же это не пещера. Это подвал. А пещеры бывают теплыми, потому что там есть шкуры животных и прочая ерунда.
   Фрэнки достала перочинный нож.
   — Займусь наскальной живописью, — объявила она.
   — Не утруждайся. Лучше напиши наши имена, — подсказал Джефф. — Класс Ямы.
   — Оригинально, — одобрила Алекс.
   — Вдруг кто-нибудь когда-нибудь сюда забредет.
   — Сюда никто не заходит, — махнула рукой Фрэнки. — Здесь полно таких ветхих бесполезных углов.
   — Если есть что-то ветхое и совершенно бесполезное, готова поспорить, это находится в Нашей Любимой Школе, — скривилась Алекс.
   — Джулиан, забыл его фамилию, как-то пошел в душ за четвертым корпусом и вернулся только через три года.
   — Он не пострадал? — В притворном ужасе Джефф выпучил глаза.
   — Зато отмылся как следует, — засмеялся Майк. — Но правда, большинство наших учителей — ветхие и бесполезные развалины. Мне иногда кажется, что некоторые из них уже умерли.
   — Как, и никто этого не заметил?
   — Нет.
   — Тогда понятно, почему мне поставили хорошую оценку по истории, — просияла Фрэнки.
   — Живая история, — проговорил Майк.
   — Что?
   — Наша Любимая Школа. Это живая история. Нечто, оставшееся с позапрошлого века. И учителя тоже живые ископаемые. И мы, потому что мы — часть всего этого.
   — О боже, я — часть истории, — восхитилась Фрэнки. — Мне это нравится. Пожалуй, напишу об этом в следующем сочинении.
   — Скоро сможешь забыть о своих сочинениях и прочей ерунде, — сказал Джефф.
   — Разве вы не собираетесь повторять уроки, как послушные дети? — строго спросила Фрэнки и сама же ответила: — Я уж точно не собираюсь!
   — Чтобы повторять, нужно сначала что-то выучить, — начал рассуждать Майк. — Значит, мне повторять нечего. Я же ничего не знаю.
   — Ага, это называется «лихорадочное обучение», — сказала Алекс.
   — Бред, Майки, — отмахнулся Джефф. — За три недели до экзамена начинаешь зубрить и выучиваешь все, что нужно.
   Майк пожал плечами.
   — Налей мне еще, — Фрэнки протянула свой стакан. Бутылка кьянти в соломенной оплетке пошла по кругу. После некоторых колебаний Лиз откупорила вторую бутылку пива для себя и еще одну передала Майку. Пиво было крепкое, с металлическим привкусом.
   — Почему ты пьешь пиво? — спросил Джефф.
   — Мне кажется, нельзя говорить, будто мы живем в позапрошлом веке, только потому, что ходим в эту школу, — заметила Алекс. — Ведь мы согласны, что здесь все нужно модернизировать. Только учителя против.
   — Хочешь сказать, что я все же не живое ископаемое? — разочарованно протянула Фрэнки.
   Лиз вертела в руках коричневую пивную бутылку.
   — Я уже вам говорила: мне это нравится, — сказала она. — Заставляет задуматься о... разных вещах, вспомнить прошлое. Понимаете?
   — Далекие воспоминания о давно прошедшей юности, что ли? — сострил Джефф.
   — Что-то вроде этого.
   — Мне кьянти навевает только одно воспоминание: как я спотыкалась о машины на парковке в Италии, — заявила Фрэнки.
   — Фрэнки, когда это ты была в Италии? — поинтересовалась Алекс.
   — На Рождество. Там очень мило, между прочим. И очень дешевое спиртное.
   — Жаль, что мы так редко ездим за границу, — сказал Майк. — Мы вообще никуда не ездим. Я бы хотел побывать в Италии.
   — А наша семья уже давно перестала собираться на каникулы, — вздохнула Алекс. — Нет такого времени, чтобы мы все могли освободиться одновременно.
   — Большинство людей пьют не чтобы вспомнить, — заметил Джефф. — А чтобы забыть.
   — Большинство людей пьют, чтобы напиться, — отрезала Фрэнки.
   — Сомневаюсь, что это правда, — сказал Майк.
   — Правда.
   — Может, некоторые пьют, потому что им нравится вкус спиртного, — предположила Алекс.
   — Если бы это было так, все бы пили только черносмородиновый сок, — ответил Джефф.
   — И в твоей руке не было бы стакана кислющего кьянти, — торжествующе добавила Фрэнки.
   Алекс скорчила гримасу.
   — Туше. Но от расслабленности до опьянения долгая дорожка.
   — И где ты сейчас?
   Она улыбнулась.
   — Сейчас я расслаблена, Джефф. Всего-то.
   — Расслабленность — это хорошо. Было бы пиво похолоднее, — сказал Майк.
   — Ты же только что жаловался, что тебе холодно, — заметила Алекс.
   — Это другое.

* * *

   Скажу сразу: когда мы отправлялись в Яму, мы не подозревали, что за человек Мартин — так же, как не знали, что за люди мы сами. Но наше ошибочное представление о Мартине повлияло на нас не больше, чем все остальные ошибочные представления в нашей жизни.
   В век психиатрии каждому известно, что гений и безумие — почти взаимозаменяемые понятия. Но мне кажется, что это утверждение подразумевает, будто одно обязательно тянет за собой другое. И об этом позже мы тоже старались не думать.
   Вероятно, наука так и не придумала слово, которым можно было бы охарактеризовать Мартина; это еще одна из причин, почему эти слова, этот рассказ о нем и о нас, должны быть написаны. Где бы Мартин ни был сейчас, эта история продолжается. И хотя в глубине души мне любопытно, хотя мне хочется последовать за нитью истории к ее развязке, рациональная часть моего сознания понимает одно: Мартина больше нет, и нет причин бояться.

Глава 4

   Думаю, теперь мы достаточно близко узнали друг друга. За эти три дня мы мало что выяснили: только говорили, пили, а затем стали скучать и утомлять друг друга своим присутствием. Раньше никого из нас не вынуждали так жить: в тесноте рядом с людьми, чьи привычки и свойства вскоре начинают докучать и злить. Раздражение проявлялось по-разному: в саркастических замечаниях, пренебрежительных уколах, что выдавались за невинные реплики. В мелочах. В незначительных вещах. Никто из нас полностью не осознавал, во что нас втянули. Кто-то высказал беспокойство по поводу надвигающихся экзаменов, кто-то пожалел, что мы заперты в подвале, вместо того чтобы готовиться. Большую часть времени мы ждали, пока настоящий момент сменится будущим: состояние, очевидно характерное для детей, как мы осознали позже.
   Прошлое, настоящее и будущее: отметки на линии, которая, возможно, является промежутком от начала до конца, а может, всего лишь продолжением чего-то. Обычно мы замечаем лишь ее малую долю — часто ли вы оглядываетесь на минувшие события и действительно ли извлекаете из них уроки? Часто ли вас словно грубо хватают за плечи, разворачивают и заставляют взглянуть на то, что может произойти? Возможно, это уже случилось; а может, не случится никогда.
   Только одна вещь из будущего встает перед нами, как стена из камня и пепла, — это смерть. И смерть близкого человека иногда позволяет бросить краткий взгляд в наше будущее. В человеческом сознании смерть — странное и пугающее понятие; за свою жизнь люди учатся прятать свои страхи по разным углам. Откуда берутся эти образы — прах, сухая глина? Какая внутренняя сила вынуждает нас облачать смерть в традиционные одежды, холодные и отталкивающие? И почему смерть всегда находится под землей? Но ответ на этот вопрос лежит в самом вопросе.