Берт Гай. Яма

   Рассказ продолжается. Мои мысли и воспоминания о Яме стали резче, лица и голоса на распределенных позициях более отчетливы, чем я предполагала. Та ночь пришла и ушла в черноте, и второй день наступил лишь семью часами позже, ведь наши привычные часы отхода ко сну и пробуждения меняются медленно.

* * *

   Майк открыл глаза и увидел темно-серые очертания своей подушки. Призрак сна ускользнул от него и, едва он попытался вспомнить видение, исчез насовсем. Заморгав, он перевернулся и потер лицо и плечи; прищурился, чтобы разобрать цифры на часах, но ничего не было видно. Сквозь пелену сна пробивался приглушенный свет; Майк поднялся на локте и огляделся. В пяти футах слева, к нему спиной, сидела Лиз и читала книгу, освещая ее карманным фонариком. Майк улыбнулся. Тайная жизнь Лиз Шердон, подумал он и перекатился на спину. Уловив его движение, Лиз обернулась через плечо.
   — Доброе утро, соня, — прошептала она.
   — Привет, — так же шепотом ответил Майк. — Давно проснулась?
   — Слишком давно. — Она чуть выпрямилась, подтянув спальник к подбородку. — Я тебя разбудила?
   — Нет, я уже сам проснулся. Хотя чувствую себя неважно.
   Лиз захихикала.
   — Я слишком много пива выпила. Не слышал, как я ползла к туалету в три часа?
   — Нет, — с улыбкой ответил Майк.
   — Слава богу, у меня фонарик, а то бы пошла по головам.
   — Зачем ты взяла фонарик?
   Она пожала плечами.
   — Лампочки иногда перегорают.
   — Я впечатлен, — признался Майк. — Ты и вправду все продумала, да?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ты единственная догадалась взять полотенце. И теперь вот это. Не так уж это и важно, но я вообще не задумывался, что запихиваю в сумку.
   — Наверное, я просто привыкла сама о себе заботиться.
   — Это полезно, — заметил Майк, подумав, что она имела в виду.
   — Возможно. — Повисла тишина. — Майк?
   — Да?
   — Тебе ночью снился сон?
   — Не помню. А что?
   — Ты что-то кричал.
   Майк смутился.
   — Правда? И что же?
   — Да я не разобрала. Вот только что. Перед тем, как ты проснулся.
   — Вот, уже разговариваю сам с собой. Помню, в прошлом походе старик Мармелад заорал: «Кролики! Будь они прокляты!» Так громко, что все проснулись, кроме него.
   — Правда?
   — Ага. — При воспоминании о том переполохе Майк улыбнулся.
   Лиз смотрела в потолок.
   — Когда фонарик горит, можно почти поверить, что над нами ничего нет, — прошептала она. — Вообще ничего.
   Майк удивился ее словам, вздрогнул и неуверенно улыбнулся.
   — Майк?
   — Угу?
   — Если хочешь, я тебе покажу кое-что.
   — Что?
   — Смотри. — Через секунду фонарик погас, и подвал погрузился в кромешную тьму.
   — Смотри на дверь, — произнесла Лиз.
   Майк невидяще уставился наверх. Перед глазами медленно плыли красно-зеленые круги, даже мягкий переход от света фонарика к полной темноте раздражал глаза. Постепенно круги исчезли.
   — Видишь?
   — Нет. Где? Что я должен увидеть?
   — Наверху, там, где дверь. Почти в самой середине.
   Майк напряг зрение.
   — Нет. Ничего не вижу.
   Раздался нетерпеливый шорох, и внезапно Лиз оказалась совсем рядом.
   — Теперь видишь? — Маленькие девичьи ладони повернули его лицо вверх, к невидимой стене напротив, немного выше, чем он смотрел до этого.
   — Кажется, да, вижу. А что это?
   Над их головами, в черном небосводе, теперь, когда он знал, куда смотреть, виднелся слабый, но отчетливый маленький серый просвет.
   — Замочная скважина, — прошептала Лиз и отняла руки от его лица. Через минуту Майк услышал, как она скользнула обратно в свой спальный мешок. — Правда, здорово, что в нашем небе есть звездочка?
   — Довольно тусклая звездочка, — вздохнул Майк.
   — Да, — согласилась Лиз. — Но все же лучше, чем ничего. И кажется, что она так далеко.
   Майк кивнул.
   — Да, пожалуй.
   Щелкнул фонарик, и крошечное пятнышко утреннего дневного света снаружи померкло и исчезло.
   — Не говори остальным, — попросила Лиз. — Это только для тех, кто рано встает.
   — Хорошо. — Он задумался на минуту. — Знаешь что? — спросил он, и в этот самый момент задребезжал будильник Джеффа.
   — Заткнись, маленький кусок дерьма, — простонал Джефф и шваркнул кулаком по будильнику. Из отверстия спального мешка Фрэнки показались ее руки.
   — О боже. Который час? — пробормотала она.

* * *

   С реки доносится шум детских игр и разнообразные звуки леса: насекомые, птицы, гудение тысяч растений и деревьев, греющихся на солнце. Через лес ведет широкая, утоптанная тропинка, но иногда она ныряет своими ветвями в густые дебри. Если забыть про мерный гул проезжающих машин, лес кажется первобытной чащей, и город за его пределами словно пропадает навсегда.
   Мы гуляем в лесу, потому что в такой чудесный день нельзя сидеть взаперти; и еще потому, что нам так много нужно сказать друг другу; так мы сможем во всем разобраться.
   — Продолжай, — говорит Майк.
   — Это не так уж просто... Эта история тянется из далекого прошлого, все произошло намного раньше, чем школа или Яма.
   — Ты про Мартина?
   — Да. По сути, все просто. Но одновременно и очень запутанно. Многого я вообще не могу понять, потому что не с кем об этом поговорить. Лиза... если честно, это было совершенно неожиданно.
   — Мне обязательно знать, что мы выяснили? — бормочет он почти про себя.
   — Новости не из приятных.
   — Догадываюсь.
   По небу проносится стая черных дроздов.

* * *

   И потом он рассказал мне... стал рассказывать... такие вещи — ну, я уже говорила, о том, где он вырос и все такое. О том, каким он был. И все время повторял: раньше я был совсем другим, не таким, как сейчас; будто ему обязательно нужно было это объяснять. Будто он боялся, что я не пойму. И я повторяла: хорошо, конечно, продолжай... понимаете? Потому что не хотела, чтобы он перестал думать о самом себе, не сейчас, ведь он мог начать говорить о нас. Поэтому я и повторяла: продолжай, и говорила: да, да, чтобы он не прекращал рассказ.
   Иногда он гладил мои волосы и твердил, какая я красивая, и все время... не знаю... нервничал все сильнее, словно чего-то боялся. Казалось... у меня было такое ощущение, что он боялся меня; как глупо, ведь все это время я боялась его. Но такое случалось нечасто, лишь иногда, и он ни разу не заходил дальше — только слегка касался моих волос. Но говорил он бесконечно, в основном о каких-то бессмысленных вещах.
   Говорил, что его хобби — витать в облаках, придумывать всякие вещи, воображать и так далее... Я спросила, о чем он думает, но он рассмеялся и ответил, что его замыслы для меня слишком грандиозны — не только для меня, но для кого бы то ни было, так он сказал. Может, так оно и было. Комната его была совсем голой, одни стены и больше ничего, ни постеров, ничего такого, так что, может, самое главное действительно происходило у него в голове?
   Та женщина, его тетя — вы ее видели, помните? Большую часть времени она сидела дома, а его дядя приходил домой по вечерам. Они оба, наверное, относились к нему в целом нормально — точнее, он. Она иногда была как будто настороже. Они были хорошие. Я к тому, что они были милые люди. И угощали меня чаем — о, вы подруга Мартина? Все было так чинно и уютно. Мне кажется, они были рады... понимаете, что он привел домой подругу, чтобы с ними познакомить, приличную девочку из среднего класса, из своей школы. Так что какое-то время все было очень мило.
   О Яме я ничего не знала вплоть до того, как все это началось. Клянусь. Сами подумайте, если бы я знала заранее, я бы кому-нибудь рассказала. Дело не в том, что... я понимаю, мне был известен другой Мартин, не тот, каким его знало большинство людей, но я думала, что эта его другая сторона под контролем... что он научился держать себя в руках. Я не понимала, на что он способен, пока все не началось.
   Он всегда был так популярен в школе и везде. Людям хотелось дружить с ним, находиться рядом. Я же сомневалась и чувствовала себя... неблагодарной, что ли. Как будто проблема была во мне. Словно я все придумала, и то, что мне казалось странным, на самом деле было нормальным. И все мои знакомые твердили: тебе так повезло, что ты его девушка. Он никогда не был моим, понимаете? Никогда не был просто Мартином, парнем Лизы. Всегда было по-другому... даже в девичьих разговорах меня всегда к нему привязывали. И казалось, все думают, что я счастлива быть всего лишь дополнением. И знаете, спустя какое-то время такие вещи очень тяжело остановить. Думаю, изначально в нем ничего плохого не было. Если по справедливости... да, он был нормальным парнем. Честно. И когда я вспоминаю, как все начиналось, я должна не обращать внимания... что...
   И, наверное, я проявила слабость. Не смогла вот так взять и бросить парня безо всякой причины. Ведь прежде всего... черт, Лиз...
   Ведь прежде всего, думаю, мне казалось... казалось, что я его люблю. Хотите верьте, хотите нет. Кажется, я была влюблена в него — почти. Потому что было трудно не влюбиться... невозможно не потерять голову в его присутствии... мне так хотелось быть такой же популярной, всеми любимой. И он позволил мне сделать это. Это было чудесно, какое-то время — даже когда он был не в себе. Что-то пробивалось наружу... что-то, что чаще всего было глубоко скрыто. Но мы так много времени проводили вместе... Ему хотелось видеть меня постоянно, каждый день, каждый вечер; хотелось смотреть на меня, говорить со мной о том, чего я толком не понимала, — о жизни и о том, какой она может быть, о его мнении насчет того-то и того-то, с кого не мешало бы сбить спесь, кто станет следующей жертвой его адских розыгрышей. Он никогда ни над чем не смеялся... Помню, я считала, что он слишком взрослый, чтобы смеяться, он просто придумывает шутки, а потом наблюдает со стороны... Но теперь я понимаю, что ошибалась. Понимаете, я не думаю, что эти шутки казались ему смешными. Но раз уж что-то называется шуткой, значит, все в порядке, так ведь? Это был всего лишь розыгрыш. Кому какое дело, что человеку пришлось из-за него уволиться, ведь сначала это было смешно. И сейчас меня это пугает... Даже если бы его поймали и все раскрылось, Яма так и осталась бы неудачным розыгрышем. Возможно... возможно, это и была часть его замысла. Провести тест. Все подстроить... он называл Яму... точно не помню... реальным розыгрышем, что-то вроде того. Но в действительности его шутки не были рассчитаны на смех.
   А потом, внезапно, он давал сбой... этот образ, фасад, в один прекрасный момент немного смягчался... И начинал гладить мои волосы, говорить, смотреть на меня. Словно он чего-то ждал или искал, не знаю. Всего на мгновенье... но его взгляд становился другим, и я не понимала почему. Клянусь, если бы я знала, я бы вам сказала. Но он не признавался до того момента, как... до того момента, как...
   Я выключаю магнитофон. И чувствую, что, несмотря на теплую погоду и мою решимость, я дрожу.

* * *

   — Что бы я сейчас делала? — переспросила Алекс. — Не знаю. Погода хорошая. Может, валялась бы на солнышке.
   — Я бы спала, — призналась Фрэнки. — Еще двенадцати нет. Поражаюсь, с каким упорством вы рано встаете.
   — Это для твоего же блага, — наставительно произнес Джефф. — Иначе ты бы храпела, а мы бы поливали тебя водой, чтобы ты заткнулась, и ты все равно проснулась бы, но мокрой.
   — Да уж.
   — Думаю, я был бы не против выбраться на природу, — проговорил Майк. — И вообще, когда это закончится, я обязательно покорю парочку вершин. Хочется туда, где красиво и высоко.
   Алекс одобрительно кивнула.
   — У меня тоже такое чувство, — сказала она. — Как легкая клаустрофобия.
   — Если бы у тебя была клаустрофобия, это был бы кошмар, — заявила Фрэнки. — Стены! Стены на меня давят!
   — Как в «Звездных войнах», — поддакнул Джефф.
   — Что? — переспросила Фрэнки.
   — В прошлом году в это время я валялся в кровати с гриппом, — сказал Майк. — Очень тяжелый случай. Это было ужасно.
   — Так, — присоединилась Алекс. — Я в это время в прошлом году была во Франции.
   — Ты же говорила, что никогда не уезжаешь на каникулы? — напомнил Джефф.
   — Не уезжаю вместе с семьей. Отец вечно мотается туда-обратно между домом и Америкой, а у мамы полно забот. Работа и прочее. Во Францию мы ездили с подругой; остановились в убогой ночлежке и две недели лодырничали.
   — Тебе понравилось? — спросил Майк.
   — Да. Очень. Обожаю Францию: наполовину ультрасовременная страна, наполовину почти как в средневековье.
   — Прямо как у меня дома, — пробормотал Майк.
   — Фрэнки?
   — Ммм... В прошлом году в это время я была... не припомню. Минутку. — Фрэнки задумалась. — Первая неделя каникул... ах да... знаю. Тогда же был сезон вечеринок, помните? И нам пришлось столько всего праздновать, мы же больше не могли устраивать вечеринки в стиле «сладкие шестнадцатилетки».
   — И что же вы праздновали? — поинтересовался Джефф. Он методично выдергивал нитку из джинсов на колене.
   — Не знаю... а вот, вспомнила. Праздновали запоздалый Новый год. — Фрэнки хихикнула. — Всей компанией поехали в Лондон, танцевали на Трафальгарской площади и занимались прочей ерундой.
   — Всей компанией — это с кем? — спросил Майк.
   — Ну, я, Кейт, Джим Стивенс, Элис, Доббс и вся их братия.
   — А, вся их братия, — саркастически усмехнулся Майк.
   — Что это значит? — потребовала объяснить Фрэнки.
   — Группа людей, которых объединяет одно, — произнес Джефф. — Желание достичь статуса человеческого существа.
   — Заткнись, Джефф, — огрызнулась Фрэнки. — Нужно написать это на маленьких карточках, чтобы каждый раз показывать тебе, а не твердить: «Заткнись, Джефф». Сэкономит время.
   — Ты так часто приказываешь Джеффу заткнуться, что разоришься на этих карточках, — заметил Майк.
   — А ты, Джефф? — тактично вмешалась Алекс. — Чем ты занимался?
   — Я? Чем?
   — Что ты делал в это время в прошлом году?
   Джефф пожал плечами.
   — Ну, сама знаешь. Ничем.
   — Выкладывай, Джефф.
   — По-моему, как раз тогда наш дом захватили террористы, и пришлось вызывать дядюшку Джорджа, чтобы с ними разобраться. Дядюшка Джордж раньше служил в парашютных войсках особого назначения, но его выгнали: он был слишком крутой.
   Майк улыбнулся.
   — А если серьезно?
   Джефф опять передернул плечами.
   — Понятия не имею. Наверное, смотрел футбольный кубок. У меня не такое плотное расписание вечеринок, как у вас, ребята.
   — Я лежал в кровати с гриппом, — напомнил ему Майк.
   — Тебе хоть микробы могли составить компанию.
   — Наверняка ты занимался чем-то более интересным, — сказала Алекс.
   — Без понятия. Может, и занимался. Только вот мне это не запомнилось.
   — Лиз? — спросила Алекс.
   — Я сидела на крыше сарая, — ответила Лиз.
   — Что, всю Пасху?
   — А вы как думаете? Я строила сарай в саду. И покрывала его толем.
   — Сама? — поразился Майк.
   — Никто не помог бедной маленькой Лиз, — смиренно подтвердила она.
   — Ты построила сарай? — восхитилась Алекс. — Впечатляет, ничего не скажешь.
   — Похоже, ты провела время так же весело, как и я, — заметил Джефф.
   — На самом деле это было здорово, — ответила Лиз. — Сарай все еще стоит. Что-то, что я построила своими руками.
   — Ты много делаешь по дому, да? — заметила Фрэнки. — Готовишь, а теперь вот оказывается, еще и строишь. Не думала, что ты так много умеешь.
   — Привычка, — коротко ответила Лиз.
   — Что у нас на обед? — вмешался Майк. Непонятно почему ему показалось, что разговор повернул в неприятное для Лиз русло.
   — Ага! Аппетит опять высунул свою уродливую голову! — провозгласил Джефф.
   — Все что угодно, лишь бы не эту бесконечную ветчину, — взмолилась Алекс.

* * *

   Тот вечер прошел славно; светлое пятно на долгом отрезке Ямы. Мы говорили о том, чего надеялись достичь в жизни, а это благодатная тема; лишенные дальновидности и дара предвидения, мы наивно полагали, что будущее — открытый дружелюбный мир, в который мы войдем, полностью осознавая свои действия. Думаю, если бы жизнь была такой в реальности, все было бы так легко — и так скучно.
   Иллюзия свободной воли — не более чем тень нашей неосведомленности о будущем. Нелепо полагать, что будущее в наших руках и подвластно нашим капризам лишь потому, что нам доселе неизвестны его очертания и суть. День ото дня меняются лишь наши представления. Вдоль одинокой линии, которую мы переживаем как время, движутся лишь наши понятия о будущем, а с какой стати наши понятия должны что-то менять?
   Сомневаюсь, что нам дано когда-либо увидеть будущее.
   Я никогда не размышляла о том, как мы воспринимаем окружающее, пока Мартин не заставил меня задуматься: Мартин и остальные, кто был в Яме. И конечно, когда начинаешь рассматривать вещи таким образом, этот способ укореняется у тебя в мозгу и остается навсегда, и каждое слово или предположение, каждый предрассудок или предубеждение отмечается и подвергается сомнению. Не спорю, это очень полезно. Но еще с этим очень трудно жить. Это умение причиняет слишком сильную боль, чтобы навязывать его себе.
   Есть момент здесь и сейчас. Когда я опускаю блокнот, даю отдохнуть руке или спускаюсь вниз поесть или попить. Яма блекнет, будто гаснет телеэкран, и нормальная жизнь — резкая и четкая — опять вступает в свои права. Но сидя здесь, на этом старом чердаке, я снова чувствую близость Ямы. Она растет, разбухает и наполняет эту комнату с каждым написанным словом.
   Пока чернила на странице подсыхают и слова навечно впечатываются в бумагу, я слышу стук гаражной двери где-то вдали и радио у моей матери на кухне; через полуоткрытое чердачное окно тянет вечерней свежестью; деревья загораются под закатным солнцем. Летний вечер прохладен, долог, протяжен; трава в сумерках стала серо-голубой. Отсюда мне видно ажурную вязь облаков высоко в небе. И тогда Яма отдаляется на многие столетия, и мне кажется, что все это произошло с кем-то другим.

Глава 5

   Наступил день третий: последний день Ямы.
   — Старый добрый корпус английского языка, — сказал Майк за обедом, погладив стену за спиной. — Уверен, мне будет его не хватать.
   — Я сижу здесь так долго, что уже почти превратилась в истукана, — пожаловалась Алекс.
   Фрэнки лежала на животе и болтала ногами. Повозившись в кармане грязной кофты, она наконец извлекла какой-то крошечный замусоленный комочек.
   — Ага! Последний рахат-лукум, — ликующе похвалилась она. — Так и знала, что он где-то завалялся.
   — Господи, Фрэнки, — поразился Джефф. — Он же весь пыльный.
   Фрэнки присмотрелась.
   — Это ничего. К тому же, этот кусочек был с лимонным вкусом.
   — Фу, — поморщился Майк. — Выглядит не очень аппетитно, Фрэнки.
   — Только послушайте, — обрадовался Джефф. — Даже Майку не нравится, как он выглядит! Наверное, действительно гадость.
   — Майк — Прожорливый Рот, — с улыбкой пропела Алекс.
   Майк раскрыл рот.
   — И ни одной пломбы, — неразборчиво прошамкал он.
   — Но вовсе не потому, что ты ешь мало сладкого, — добавил Джефф.
   Поздний обед, который они приготовили на последнем баллоне походного газа, состоял из консервированных фрикаделек и разнообразных остатков и объедков, что завалялись в рюкзаках. За едой они болтали: тем для разговора нашлось много.
   В три часа Джефф поднял руку.
   — Ни у кого не осталось выпивки? — спросил он.
   — Мм... по-моему, у меня есть немножко лимонада, — ответила Лиз.
   Джефф косо на нее посмотрел.
   — Я имел в виду спиртное, — пояснил он.
   — А, — осеклась Лиз.
   Спиртного ни у кого не было. Джефф потянулся к рюкзаку, который прислонил к стене, и достал бутылку водки и лимон.
   — Я хранил ее на тот случай, когда у нас все кончится, — произнес он. — Для прощальной пьяной вечеринки.
   Майк воздел глаза к небу.
   — Этот ублюдок даже лимон принес, — посетовал он. — Пьянство — твой конек, да?
   — Это вид искусства, — глубокомысленно провозгласил Джефф.
   — Конек — это животное, — заметила Алекс.
   — Ха, — мрачно буркнул Майк. — Какая ты остроумная.
   Они смешали водку с лимонадом Лиз и передали стаканчики по кругу.

* * *

   — Ну здравствуй, — произнес он.
   Я сидела на старой скамье за вторым корпусом. Микроавтобус, везущий рьяных туристов в поход по горам, отправился в путь чуть меньше часа назад; я наблюдала, как он отъезжает с асфальтированной площадки у крикетного поля.
   Мартин раскраснелся; казалось, он не ожидал меня увидеть. Бросил у арки большой пакет и подошел к тому месту, где я сидела.
   — Ты рано. Мы только в пять начнем.
   — Ты завел секундомер? — спросила я.
   — Не настолько же я фанатичен, — произнес он. — Чем занималась?
   — Только что проводила походников, — объяснила я.
   Его реакция меня встревожила. Он замер как вкопанный, и по его лицу промелькнула тень растерянности и злобы, прежде чем он резко спросил:
   — Они тебя видели?
   — Разумеется нет.
   — Уверена?
   — Да. Я все время сидела здесь.
   Он немного расслабился.
   — Хорошо. Было бы очень... плохо, если бы кто-то тебя увидел. Все было бы испорчено.
   — Знаю, — сказала я. — Поэтому я и не попадалась им на глаза.
   Его черты постепенно смягчились.
   — Молодчина. Да, мы хотим, чтобы наш маленький проект прошел тихо. Нельзя, чтобы Картер или Аркрайт разгадали, что я готовлю.
   — И что же?
   Он рассмеялся.
   — Поживем-увидим, как говорят наши бабушки. — Он сел на скамейку и вытянул ноги. Светлые волосы упали на один глаз; он подул, и они взлетели веером.
   — Правда, Картер никогда не замечает то, что я делаю, — посетовал Мартин. — В каком-то смысле мне даже немного обидно, что он меня никогда не подозревает. Все думает, что это те дебилы из корпуса напротив. Слишком уж он консервативен.
   — В каком смысле?
   — До сих пор считает, что трудные подростки носят потертые кожаные куртки, курят тайком и разговаривают на задних партах. В начальной школе они плевались бумажными шариками в потолок. Наверное, его утверждения были справедливы лет тридцать назад.
   — Значит, ты причислил себя к новой породе школьных бунтарей?
   Он рассмеялся и пожал плечами.
   — Идеальный бунтарь и идеальный преступник — одно и то же. Он не из тех парней, о которых все известно. Он выполняет задания, вовремя сдает сочинения, он вежлив, и его никогда не поймают. Взять хотя бы меня и моего друга Картера, который считает, что у меня из штанов солнце светит. И штаны чистые, заметь, со стрелочками.
   Я понимающе кивнула.
   — Но вся школа знает, что ты за человек, — возразила я.
   — Ну, я в конечном счете не идеальный бунтарь, — равнодушно ответил он. — Это всего лишь хобби, понимаешь?
   — Понимаю, — озадаченно ответила я; он пошутил, но его слова не прозвучали как шутка. — Так в чем же заключается идеальное преступление?
   Мартин нахмурился, будто никогда не задумывался об этом.
   — Это преступление, о котором никто даже не знает, — наконец ответил он.
   — Я бы тоже так ответила, — согласилась я.
   Оглядываясь в прошлое, я вижу, в чем его ошибка — маленькая оплошность, которая тогда ускользнула от моего внимания. Прежде чем ответить, он размышлял на секунду больше, чем необходимо. Его ответ был верен; именно так следовало ответить; но Мартин был слишком умен, ему не требовалось трех секунд, чтобы придумать, что сказать. Осторожное размышление было мистификацией, ведь он знал ответ задолго до того, как я задала вопрос.
   — Мне кажется, — продолжал он, — такие люди, как Картер, даже не допускают возможности, что что-то происходит, если им об этом неизвестно. Мистер Картер держит руку на пульсе школы, как он любит повторять. Он проработал здесь тридцать лет; ему ли не знать? Но потом случается нечто, и винить некого. Что же делает бедняга Картер? То же самое, что и всеми уважаемый господин Аркрайт, и даже старина Гиббон: опускает руки. Он не делает ничего, потому что других вариантов у него нет. Печально, правда?
   — Итак, — сказала я. — Что бы ты посоветовал начинающему бунтарю?
   — Думать по-крупному, — сразу же ответил он. — За мелкие пакости исключают.
   — По-крупному, как в случае с речью в честь окончания семестра?
   — Именно. И личные особенности тоже имеют значение. Я знал, что Аркрайт даже не станет искать нарушителя, потому что начать какое бы то ни было расследование значило бы признать истинность завуалированного обвинения в баловстве с овечками.
   — Тому, кто пытался оклеветать Лоу, это было бы только на руку, — заметила я.
   — Да. Так что он обратил все в шутку и отсмеялся. Как знать? Может, он даже не понял, что цель розыгрыша — Лоу. Может, старый идиот был слишком огорошен самим инцидентом. Не в первый раз в Нашей Любимой Школе произошло нечто неподвластное его пониманию. — Он говорил с жестоким и веселым презрением.
   — Сочувствую тому университету, которому ты достанешься, — осторожно пошутила я.
   — А, — отмахнулся он. У него был мелодичный спокойный голос. — Не стоит. Думаю, злым шуткам скоро настанет конец.
   — Совершенствуешься?
   — Безусловно.
   Я поразмыслила над его словами.
   — И что же такое Яма?
   — О, это не шутка. Ничего даже близко похожего. Разве я не сказал? Это эксперимент...
   — ...с реальностью, — закончила я. — Ты говорил.
   — Нечто особенное. Да.
   Услышав шаги, мы подняли головы. Джефф завернул за угол и увидел нас.