Польская сторона оценила результаты схватки, как пусть небольшую, но несомненную свою победу. Описание боя оставил ротмистр Сарна-Лопиновский: «Двенадцать раз неприятель атаковал деревню. Каждая из этих атак была отбита с потерями для противника. При этом бутылками с бензином было подбито одиннадцать танков в предполье и в глубине обороны группы. Сражение закончилось для нас успешно. Правда, потери понесли большие. Второй эскадрон, принявший на себя главный удар, утратил половину людей и семьдесят процентов конского состава убитыми либо пропавшими без вести. Солдаты сражались как герои. Никогда не забуду фамилий капрала Хорошука и улана Полотчанина, которые взобрались на танки и ударами прикладов своих карабинов по выступавшим стволам повредили на них пулеметы. В той битве погиб командир полка, два командира эскадронов, один командир взвода. Потери большевиков, согласно советским источникам, составили 12 танков и 800 человек… Успешное завершение этой схватки открыло дорогу и позволило продвигаться в избранном направлении подразделениям оперативной группы «Волковыск» под командованием генерала Вацлава Пшезьджецкого».
Группа уходила на запад через леса Августовской пущи.
А вот задержавшийся в Сопоцкине командующий Гродненским округом генерал Ольшина-Вильчинский до Литвы не доехал. Его автомобиль был перехвачен отрядом Чувакина. По приказу комиссара Григоренко генерала и его адъютанта расстреляли. Жене генерала, оставив ей машину и шофера, разрешили следовать далее.
Выступив из Сопоцкина, советский отряд в ночь на 23 сентября достиг Августовского канала. Моторизованный отряд 16-го стрелкового корпуса вечером 23 сентября без боя занял Августов, а на следующий день вступил в Сувалки. Отряд 27-й танковой бригады из 20 танков БТ и 1 бронемашины под командованием майора Богданова, прочесывавший линию границы с Литвой, к полуночи 24 сентября также прибыл в Сувалки.
В 8 часов 23 сентября из Гродно выступил батальон 101-го стрелкового полка на автомашинах, который к 13 часам достиг Августовского канала и начал его форсирование. Вслед за ним продвигались части 4-й кавдивизии, 77-й кавполк которой был на реке Шлямица у Колет атакован противником, но, получив поддержку от батальона 101-го стрелкового полка, контратаковал и стал преследовать отходивших на север поляков. В итоге противник потерял до 150 человек убитыми и много вооружения, был рассеян по лесу. Около 500 человек было взято в плен. Советские части потеряли 1 человека убитым и 5 ранеными. В это же время 109-й кавполк в лесах юго-восточнее Августова взял в плен около 200 польских военнослужащих и много вооружения. К вечеру советские части вступили в Сейны. В 7 часов 25 сентября 109-й кавполк вошел в Сувалки. Тем временем 20-я мотобригада 23 сентября заняла Домброво, а 24 сентября, после небольшого боя, – Гонёндз.
Отряд генерала Пшезьджецкого – остатки 101-го и 102-го уланских и 103-го кавалерийского полков, всего около 1200 человек – пересек границу Литвы в ночь с 23 на 24 сентября. Перед последним маршем командир Резервной кавалерийской бригады полковник Эдмунд Тарнашевич зачитал приказ: «Солдаты. Мы слишком слабы, чтобы сражаться на два фронта. Бригада понесла тяжелые потери убитыми и ранеными. Мы решили бригадой перейти литовскую границу. Во Франции создается Польская армия. Быть может, мы доберемся туда. Смирно! Сдать оружие!»
(Некоторым польским офицерам, в их числе полковнику Тарнашевичу, действительно удалось довольно быстро перебраться во Францию. Другие, как генерал Пшезьджецкий, принявший на себя руководство всеми интернированными польскими солдатами в Литве, попали в советский плен в июле 1940 года. Им повезло хотя бы уже в том, что их миновала Катынь и, в конце концов, в составе армии Андерса, через Иран и Ближний Восток, они попали-таки на Запад.)
Войска 3-й армии Кузнецова продолжали нести охрану латвийской и литовской границ от Дриссы до Друскенинкая. 11-я армия начала передислокацию вдоль литовской границы к Гродно. К 24 сентября севернее и северо-западнее города развернулись дивизии 16-го стрелкового корпуса. Переданная в подчинение комдива Медведева 22-я танковая бригада достигла Щучина. 4-я кавдивизия, продвигаясь вдоль границы с Восточной Пруссией, 29 сентября заняла Стависки и Ломжу. 3-й кавалерийский корпус выступил из Вильно на Гродно, имея задачу прочесать территорию вдоль литовской границы. 25 сентября в районе Салтанишки части корпуса столкнулись с отрядом капитана Домбровского численностью в 150 всадников. В ходе боя отряд, потеряв 20 человек убитыми, 10 ранеными и 7 пленными, был рассеян. Советские части потеряли 5 человек убитыми и 3 ранеными.
В 22 часа 26 сентября 3-й кавкорпус прибыл в Гродно. Мототряды, созданные в 7-й (150 всадников и танковый полк под командованием полковника Кудюрова) и 36-й (200 всадников, танковый и саперный взводы под командованием майора Чаленко) кавдивизиях, выступили соответственно на Сувалки и Августов. К 30 сентября соединения 3-го кавкорпуса сосредоточились в Сувалкском выступе и организовали охрану границ с Германией и Литвой. Тем временем к Гродно подошла переданная в состав 11-й армии 6-я танковая бригада, которая 26 сентября заняла Кнышин.
К 26–28 сентября войска 3-й и 11-й армий закрепились на границе с Литвой и Восточной Пруссией от Друскенинкая до Щучина.
В Волковыске прошли переговоры с немецкими представителями по процедуре отвода германских войск из Белостока и передачи его частям 6-го кавалерийского корпуса. С утра 22 сентября туда был направлен передовой отряд 6-й кавдивизии под командованием полковника И.А. Плиева, достигший Белостока к 13 часам. Уже через три часа Плиев «город принял», и немецкий арьергард убыл. Маршал-поэт А.И. Еременко не удержался, чтобы не пофантазировать:
«Дело шло к тому, что вскоре должны были где-то встретиться две армии: освободительная Красная Армия и разбойничий немецко-фашистский вермахт. Это произошло в Белостоке. К этому времени гитлеровцы уже вошли в город. Мы же (?) предложили им оставить его. Они согласились (??), но поставили условие, чтобы в Белосток первоначально прибыла команда советских войск в составе не более 120 человек, остальные наши части вступили бы туда лишь после ухода немецких войск.
Мы сначала терялись в догадках: зачем немцы поставили такое условие? А потом поняли, что они опасались того, что гитлеровские солдаты увидят теплую и дружественную встречу нашей армии, в то время как к ним жители Белостока относились с нескрываемым презрением… Когда наши казаки прибыли в город, получилось то, чего гитлеровцы больше всего боялись и пытались избежать. Слух о вступлении советских войск быстро облетел город. Только что казавшиеся безлюдными и мертвыми улицы сразу наполнились народом, его потоки направлялись к центру. Наших товарищей окружили тысячи горожан. Они горячо приветствовали их, обнимали как родных и дарили цветы. Немецкое командование наблюдало эту картину с нескрываемым раздражением. Контраст встречи вермахта и нашей армии с населением не только Белостока, но и других городов и сел свидетельствовал о бездонной пропасти, которая разделяла две армии, представлявшие два различных государства, два мира.
По плану немецкие части должны были покинуть Белосток вечером. Но они вечера не дождались и убрались раньше. Я прибыл в Белосток в 16.00 и уже не имел возможности встретиться с кем-либо из германского командования хотя бы с целью «поблагодарить» немцев за то, что за несколько дней они успели изрядно ограбить город».
Если отбросить лирику, обе стороны строго соблюдали подписанные договоренности. Хотя немецких генералов, естественно, раздражали маневры политиков и сдача кровью завоеванных территорий. «Таким образом, – писал Манштейн, – все бои по ту сторону Сана и Вислы для группы армий были бесполезными и вели только к выгоде для Советов!» Генералу Гудериану очень не хотелось отдавать русским Брестскую крепость: «Такое решение министерства мы считали невыгодным… По-видимому, к переговорам о демаркационной линии и о прекращении военных действий вообще не был привлечен ни один военный». Франц Гальдер возмущался по поводу сдачи русским Львова: «День позора немецкого политического руководства». В военной среде было немало людей, считавших сближение с СССР ошибкой. Так, генерал-полковник фон Бек в записке от 20 ноября 1939 года указывал, что успех в войне против Польши обесценен выдвижением СССР на запад. Советский Союз, отмечал он, не идет на поводу у Германии, а преследует собственные цели.
Само собой, с прибытием Еременко в Белостоке начался праздник, поляки (уж тут-то угнетенных белорусов практически не было), «одетые в лучшее платье», два дня кряду пели, танцевали и заваливали казаков цветами. К вечеру в город вошла 6-я кавдивизия, 11-я кавдивизия достигла района Крынки-Бялостоцкие, Городок.
Севернее действовала 20-я мотострелковая бригада, переданная в состав 10-й армии, которая 25 сентября в 15 часов приняла у немцев Осовец, 26 сентября, двигаясь по берегу реки Бебжа, вошла в Соколы, а к вечеру 29 сентября достигла Замбрува.
Во втором эшелоне за войсками 6-го кавкорпуса двигались дивизии 5-го стрелкового корпуса, переданного в состав 10-й армии. С рассветом 24 сентября соединения корпуса двинулись на линию Свислочь – Порозово, а передовые отряды в 13 часов 25 сентября заняли Бельск-Подляски и Браньск. На следующий день в районе станции Гайновичи было взято в плен 120 польских солдат и обнаружен склад, в котором хранилось 30 тысяч снарядов, 10 миллионов патронов и 2 орудия. В тот же день в районе Чижева немецкий арьергардный отряд был обстрелян поляками и, потеряв 1 человека убитым и 4 ранеными, вернулся в Цехновец, в расположение советских частей, оказавших немцам медицинскую помощь. 27 сентября передовые отряды 5-го стрелкового корпуса заняли Нур и Чижев, в районе Гайнавки части вновь наткнулись на склад, где советскими трофеями стало около 14 тысяч снарядов, 5 миллионов патронов, 1 танкетка, 2 бронеавтомобиля, 2 автомашины. В тот же день в районе северо-восточнее Костельные в лесу советские солдаты случайно обнаружили брошенное военное снаряжение. Выставив охрану, части начали розыски закопанного вооружения. Ночью к цепи охранения подходил польский отряд в 50 всадников, но отступил в сторону Нур, где напал на отходившие немецкие части. Понеся потери, немцы обратились за поддержкой к советским частям и под прикрытием разведбатальона 13-й стрелковой дивизии отошли на запад. В районе села Модерка этот польский отряд столкнулся с советским разведбатальоном и, понеся потери, был рассеян. Тем временем в лесу было откопано 936 снарядов, 168 тысяч патронов, 2 мотоцикла, 2 бронемашины, 1 танкетка, 4 прицепа, 2 автомашины и другое имущество. Подобные находки делались соединениями 5-го стрелкового корпуса и в последующие дни. В 19 часов 29 сентября соединения корпуса заняли Малкина-Гурна и Косув-Ляцки. В этот момент войска 10-й армии находились на линии Щучин – Кольно – Ломжа – Малкина-Гурна – Косув.
На южном участке Белорусского фронта пришли в движение соединения 4-й армии.
Нацистский флаг со свастикой развевался над Брестской крепостью недолго. 17 сентября генерал Гудериан перенес штаб своего корпуса из Каменца в здание Полесского воеводства в Бресте, а в 13 часов 22 сентября, совершив 120-километровый марш-бросок, к городу подошла танковая бригада Семена Кривошеина. На Кобринском мосту их уже ожидала торжественная встреча с жителями окрестных деревень. «Говорили, что скоро придет Советская власть, – рассказывал местный уроженец П.Д. Гаврилюк, – и все станут равными и свободными, и не будет бедных. Конечно, кто-то верил, а кто-то и сомневался в этом. Утром все встали и побежали встречать Красную Армию. Жители деревни были довольны: кто-то плакал, кто-то смеялся от счастья. Хотелось угостить своих героев-освободителей, и поэтому приносили им хлеб и соль, картошку и яблоки». Митинг организовали местные коммунисты, члены распущенной Сталиным компартии Западной Белоруссии. (Пройдет всего три месяца, и эти же закаленные подпольщики и борцы за народное счастье скажут: «Дурные были польские суды – вместо присуждения длительных тюремных сроков им надо было высылать нас на несколько недель на работу в Советы, мы бы радикально излечились».)
Советские танкисты разместились на постой на восточной окраине, а комбриг на немецкой машине прибыл в штаб Гудериана для координации последующих действий. Военачальники быстро нашли общий язык, так как оба владели французским. Стороны договорились о том, что все захваченные трофеи и польских пленных немцы передадут Красной Армии. Взаимопониманию способствовал и обед в немецком штабе, во время которого Гудериан предложил Кривошеину идею совместного парада германских и советских войск.
После разрешения всех вопросов солнечным днем 22 сентября в 16.00 по московскому времени на улице Люблинской унии состоялся парад победителей. Перед зданием воеводства были установлены импровизированные трибуны, украшенные нацистскими и советскими флагами. Мимо этих трибун, на которых в окружении штабных офицеров стояли рядом генерал Гудериан и комбриг Кривошеин, под звуки оркестра промаршировали сначала немцы, покидающие город, затем советские подразделения. Об этом параде вспоминал житель Бреста Станислав Мирецкий:
«Сначала промаршировали немцы. Военный оркестр играл незнакомый мне марш. Затем в небе появились немецкие самолеты. Красноармейцы шли вслед за немцами. Они совершенно не были на них похожи: шли тише и не печатали шаг коваными сапогами, так как были обуты в брезентовые ботинки. Ремни у них были также брезентовые, а не кожаные, как у немцев. Кони, тянувшие советские орудия, были малорослы и неприглядны, упряжь у них была лишь бы какая… За советской артиллерией ехали гусеничные тракторы, которые тянули орудия более крупного калибра, а за ними двигались танки. Танков было только три… На среднем танке развевался флаг СССР. Около бульвара Т. Костюшко один из танков внезапно затормозил, ударился о бордюр и перевернулся набок. С большим трудом, при помощи лебедок и пожарных машин, танк был поставлен на проезжую часть, и парад продолжился».
Военачальники попрощались и расстались со словами «До встречи в Берлине!» и «До встречи в Москве!». Это прозвучало почти пророчески. Правда, Гудериану в 1941 году доехать до Москвы не хватило самой малости, зато Кривошеин в 1945-м дошел до Берлина, как обещал. В крепости торжественно был спущен нацистский флаг и водружен советский. Сразу после парада немецкие войска ушли за Буг. В Брест из Ивацевичей перебазировался штаб Чуйкова, 4-я армия готовилась к дальнейшему походу в западном направлении, ведь земли между Вислой и Бугом были «сферой интересов» СССР.
В мемуарах, не имея возможности сказать правду и стесняясь этой правды, советские полководцы преподносили передачу городов от немцев к русским (и обратно) как рискованные и дерзкие операции по вытеснению гитлеровцев с «нашей земли». Вот как излагал события генерал-полковник Л.М. Сандалов: «Комдив Чуйков, армия которого выдвигалась к Бресту, приказал командиру авангардной танковой бригады С.М. Кривошеину занять Брест и заставить немецкие войска отойти за Буг. В Бресте состоялась встреча Кривошеина с Гудерианом. В ней принимал участие и сотрудник Наркоминдела. Наши представители потребовали от немецкого командования немедленно отвести все немецкие части за демаркационную линию, а подготовленное для эвакуации из Бреста в Германию военное и гражданское имущество оставить на месте. Это требование было принято, и вооруженного столкновения, которого так страстно желали враги Советского Союза, не произошло».
Как сейчас известно, военного столкновения и не должно было произойти. В июне 1941-го все тот же Гудериан «требований» того же Сандалова, прикрывавшего границу на брестском направлении, нисколько не убоялся.
Маршал М.В. Захаров, бывший тогда помощником начальника Генерального штаба, и вовсе уверял: «Предпринятая Советским Союзом инициатива оказалась неожиданной для Германии… Советскому Союзу удалось заставить Гитлера взять на себя обязательство уже в ходе войны с Польшей не переступать линию рек Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан». Это утверждение в советской науке стало официальной исторической версией – СССР, оказывается, чуть ли не войной Гитлеру угрожал, лишь бы защитить единокровных братьев: «Быстрые и решительные действия Красной Армии сорвали расчет гитлеровцев захватить Западную Украину и Западную Белоруссию… По решительному требованию Советского правительства фашистский вермахт вынужден был очистить ранее занятую территорию Западной Украины и Западной Белоруссии».
Коммунисты – всегда в белом, «коммунисты – душою чисты».
Вот у Хрущева – ко времени создания мемуаров с него уже сняли все «погоны» и лишили всех званий – передача происходила буднично и по-деловому: «Мы вышли на границу, определенную августовским договором. Некоторые территории, намеченные как наши, уже были заняты немцами, но Гитлер играл с большим размахом и не хотел «по мелочам» создавать с нами конфликты. Напротив, он хотел тогда расположить нас к себе и показать, что он «человек слова». Поэтому немецкие войска были частично отведены, и наши войска вышли на линию границы, обусловленную договором, подписанным Риббентропом и Молотовым».
А в Бресте вооруженное столкновение все же произошло, только не с немцами, а с защищавшими крепость солдатами маршевого батальона 82-го пехотного полка под командованием капитана Радзишевского. Ночью 17 сентября остатки батальона с одним орудием скрытно покинули позиции на Кобринском укреплении и вновь заняли оборону в форте Сикорского (по-русски – форт «Граф Берг»). В течение двух суток немцы занимались очисткой крепости и, считая, что форт пуст, не обращали на него внимания. Но 19 сентября у ворот появился мотоциклетный патруль, предложивший полякам сдаться в связи с бессмысленностью дальнейшего сопротивления. Предложение не было принято. Германские подразделения блокировали форт, установили несколько гаубиц и с утра 20 сентября начали систематический обстрел укреплений. Однако артиллерийский огонь фугасными снарядами среднего калибра не мог причинить гарнизону особых потерь, а пехота противника не атаковала. Форт находился на хорошо просматриваемой и простреливаемой с высоких валов местности, и генерал Гудериан решил передать эту «занозу» русским.
Уже вечером 22 сентября, после короткого артиллерийского налета, в форт попытались ворваться два советских бронеавтомобиля. Первый из них поляки подожгли выстрелом из пушки, второй свалился в ров. Затем в атаку трижды поднималась советская пехота и каждый раз была отбита. «Вокруг форта имелся сухой ров, со стороны противника выложенный камнями на высоту от 8 до 10 метров, – вспоминал один из защитников капрал Ян Самосюк. – Поле обстрела у нас было лучше, чем в Цитадели, так как обзор не заслоняли ни деревья, ни кустарник. В тот вечер Советы три раза ходили в глупую атаку, и если кто из них достигал рва живым, то падал в него и… труп». Следующие два дня комдив Чуйков был слишком занят приемом-передачей города и крепости.
Наконец, 26 сентября советские военачальники подошли к делу серьезно: была применена тяжелая артиллерия и предпринят массированный штурм. Защитники форта в этот день понесли тяжелые потери, но снова удержали позиции. Вечером перед фортом появились парламентеры, выразившие «недоумение» по поводу сопротивления польских солдат, ведь Красная Армия пришла, чтобы помочь полякам, они должны сложить оружие и сдаться. На это Радзишевский ответил, что если русские не являются врагами, то должны оставить в покое польский форт. Однако все ресурсы оборонявшихся были исчерпаны. Ночью капитан собрал защитников, поблагодарил за службу и посоветовал всем, способным передвигаться, пробираться домой (как утверждает польский источник, оставленных в форте раненых обозленные красноармейцы перекололи штыками). Сам Радзишевский с небольшой группой дошел до деревни Мухавец. Здесь, в доме местной жительницы, они переоделись в гражданскую одежду и разошлись в разные стороны. Радзишевский направился в Брест, а затем в Кобрин, где должна была находиться его семья. Он нашел жену и дочь, но вскоре по доносу был арестован, передан в НКВД и снова оказался в Брестской крепости, на этот раз в тюрьме «Бригидки», где сидели польские офицеры.
Уходя из Бреста, немцы передали советскому командованию всех пленных. Их, отделив солдат от офицеров, содержали в городской тюрьме и крепостных казематах, используя на работах по расчистке завалов в Цитадели. После сортировки и проверки большинство рядовых, в первую очередь жителей Западной Белоруссии и Западной Украины, были отпущены по домам. Офицеров, полицейских, жандармов и раненых, отделив медперсонал, в течение октября – ноября под конвоем доставляли на железнодорожную станцию, грузили в вагоны и вывозили на Смоленщину, в Катынский и Старобельский лагеря, где почти все они сгинули. Среди них был и герой обороны Брестской крепости Вацлав Радзишевский.
Долгое время лишь из мемуаров Гудериана можно было узнать о мужественном сопротивлении «храброго и упорного противника», каким показали себя поляки осенью 1939 года, и боях за крепость, «которая стоила нам столько крови». Советской историей эти события были преданы забвению, поскольку «лишь в боях за коммунизм рождается героизм», все остальное – несознательность и шляхетская фанаберия.
Интересные и загадочные дела творились в Кобрине. Историко-документальная хроника района, изданная в 2002 году, утверждает, что после отступления поляков вечером 18 сентября: «Жители города провели беспокойную ночь, ожидали, что фашисты вот-вот ворвутся в их дома. Но утро принесло весть, которая обнадеживала: с востока движется Красная Армия. Несколько дней в Кобрине царило безвластие… По инициативе бывших членов КПЗБ, которые взяли на себя заботу о гражданском населении, стали организовываться отряды самообороны. К ним присоединились узники концлагеря в Березе-Картузской… Так родилась Рабочая гвардия Кобрина, которая положила конец мародерству и панике в городе, организовала охрану важнейших объектов. Несколько раз отряду пришлось отбивать попытки диверсантов (?) взорвать железнодорожный мост через Мухавец». Получается, германец целый день сражался за Кобрин, поляков побил, но город занимать не стал. Натурально любовался видами с другого берега. Только непонятно, из-за чего драка вышла? Немецкие генералы, они, конечно, «фашисты», но своих солдат берегли, зря под пули не подставляли. Московские переговоры о демаркационной линии еще не начались. Что же помешало 2-й мотодивизии захватить Кобрин?
Собственно, ничего. Саперы навели понтонный мост, и утром 19 сентября германские части вошли в город. Два дня они хоронили своих павших (в 1940 году специальная комиссия выкопала гробы и вывезла прах в Фатерлянд), на третий день – поляков. 22 сентября перед взорванным мостом появились танки 32-й бригады. После коротких переговоров немцы оставили Кобрин, и в 14 часов в него вошли советские подразделения.
Причина, по которой эту историю предпочли забыть, состоит в том, что с немецкой педантичностью новая власть первым делом основала в городе комендатуру и объявила набор местных жителей в полицию. Желающих оказалось достаточно, в том числе и «членов КПЗБ». По-видимому, так и «родилась Рабочая гвардия Кобрина».
23 сентября германские войска оставили Видомлю. На прощание немецкие танки обстреляли из пулеметов конный разъезд разведбатальона 8-й стрелковой дивизии: «В результате обстрела было убито 2 и ранено 2 человека и убито 3 лошади… В ответ на это из бронемашин разведбатальона был открыт огонь по германским танкам, ответным огнем был разбит один германский танк и уничтожен экипаж, после чего со стороны германских войск была выпущена красная ракета, обозначающая, что перед нами находятся части Германской армии. При выяснении причин обстрела у германского командования было дано объяснение: «Произошла ошибка, думали, поляки, приносим искреннее сожаление по поводу случившегося».
Уцелевшие польские подразделения отовсюду стекались в район между Припятью и Стырью. Сюда прибыли части батальонов КОР «Клецк», «Людвиково», «Сенкевичи», «Давид-Городок», к ним присоединялись отдельные группы солдат и полицейских. Подполковник Сулик вывел к Морочно полк КОР «Сарны». Большое количество бойцов различных подразделений и призывников скопилось в районе станции Малорита. Железнодорожная колея Ковель – Брест была буквально забита эшелонами с оружием и боеприпасами, цистернами с горючим, вагонами с ранеными. Прибывший в Малориту 22 сентября неизвестно откуда полковник артиллерии Оттокар Бжоза-Бжезина (в переводе на русский это что-то вроде Береза-Березняк) начал из всего этого «богатства» энергично формировать сводную дивизию. Через двое суток у него под командой состояло 5 батальонов пехоты при 18 гаубицах калибра 100 и 75 мм. Импровизированное соединение назвали в честь командира – дивизия «Береза». В Беловежской пуще генерал Збигнев Подгорский организовал кавалерийскую дивизию «Заза», состоявшую из двух бригад.
Группа уходила на запад через леса Августовской пущи.
А вот задержавшийся в Сопоцкине командующий Гродненским округом генерал Ольшина-Вильчинский до Литвы не доехал. Его автомобиль был перехвачен отрядом Чувакина. По приказу комиссара Григоренко генерала и его адъютанта расстреляли. Жене генерала, оставив ей машину и шофера, разрешили следовать далее.
Выступив из Сопоцкина, советский отряд в ночь на 23 сентября достиг Августовского канала. Моторизованный отряд 16-го стрелкового корпуса вечером 23 сентября без боя занял Августов, а на следующий день вступил в Сувалки. Отряд 27-й танковой бригады из 20 танков БТ и 1 бронемашины под командованием майора Богданова, прочесывавший линию границы с Литвой, к полуночи 24 сентября также прибыл в Сувалки.
В 8 часов 23 сентября из Гродно выступил батальон 101-го стрелкового полка на автомашинах, который к 13 часам достиг Августовского канала и начал его форсирование. Вслед за ним продвигались части 4-й кавдивизии, 77-й кавполк которой был на реке Шлямица у Колет атакован противником, но, получив поддержку от батальона 101-го стрелкового полка, контратаковал и стал преследовать отходивших на север поляков. В итоге противник потерял до 150 человек убитыми и много вооружения, был рассеян по лесу. Около 500 человек было взято в плен. Советские части потеряли 1 человека убитым и 5 ранеными. В это же время 109-й кавполк в лесах юго-восточнее Августова взял в плен около 200 польских военнослужащих и много вооружения. К вечеру советские части вступили в Сейны. В 7 часов 25 сентября 109-й кавполк вошел в Сувалки. Тем временем 20-я мотобригада 23 сентября заняла Домброво, а 24 сентября, после небольшого боя, – Гонёндз.
Отряд генерала Пшезьджецкого – остатки 101-го и 102-го уланских и 103-го кавалерийского полков, всего около 1200 человек – пересек границу Литвы в ночь с 23 на 24 сентября. Перед последним маршем командир Резервной кавалерийской бригады полковник Эдмунд Тарнашевич зачитал приказ: «Солдаты. Мы слишком слабы, чтобы сражаться на два фронта. Бригада понесла тяжелые потери убитыми и ранеными. Мы решили бригадой перейти литовскую границу. Во Франции создается Польская армия. Быть может, мы доберемся туда. Смирно! Сдать оружие!»
(Некоторым польским офицерам, в их числе полковнику Тарнашевичу, действительно удалось довольно быстро перебраться во Францию. Другие, как генерал Пшезьджецкий, принявший на себя руководство всеми интернированными польскими солдатами в Литве, попали в советский плен в июле 1940 года. Им повезло хотя бы уже в том, что их миновала Катынь и, в конце концов, в составе армии Андерса, через Иран и Ближний Восток, они попали-таки на Запад.)
Войска 3-й армии Кузнецова продолжали нести охрану латвийской и литовской границ от Дриссы до Друскенинкая. 11-я армия начала передислокацию вдоль литовской границы к Гродно. К 24 сентября севернее и северо-западнее города развернулись дивизии 16-го стрелкового корпуса. Переданная в подчинение комдива Медведева 22-я танковая бригада достигла Щучина. 4-я кавдивизия, продвигаясь вдоль границы с Восточной Пруссией, 29 сентября заняла Стависки и Ломжу. 3-й кавалерийский корпус выступил из Вильно на Гродно, имея задачу прочесать территорию вдоль литовской границы. 25 сентября в районе Салтанишки части корпуса столкнулись с отрядом капитана Домбровского численностью в 150 всадников. В ходе боя отряд, потеряв 20 человек убитыми, 10 ранеными и 7 пленными, был рассеян. Советские части потеряли 5 человек убитыми и 3 ранеными.
В 22 часа 26 сентября 3-й кавкорпус прибыл в Гродно. Мототряды, созданные в 7-й (150 всадников и танковый полк под командованием полковника Кудюрова) и 36-й (200 всадников, танковый и саперный взводы под командованием майора Чаленко) кавдивизиях, выступили соответственно на Сувалки и Августов. К 30 сентября соединения 3-го кавкорпуса сосредоточились в Сувалкском выступе и организовали охрану границ с Германией и Литвой. Тем временем к Гродно подошла переданная в состав 11-й армии 6-я танковая бригада, которая 26 сентября заняла Кнышин.
К 26–28 сентября войска 3-й и 11-й армий закрепились на границе с Литвой и Восточной Пруссией от Друскенинкая до Щучина.
В Волковыске прошли переговоры с немецкими представителями по процедуре отвода германских войск из Белостока и передачи его частям 6-го кавалерийского корпуса. С утра 22 сентября туда был направлен передовой отряд 6-й кавдивизии под командованием полковника И.А. Плиева, достигший Белостока к 13 часам. Уже через три часа Плиев «город принял», и немецкий арьергард убыл. Маршал-поэт А.И. Еременко не удержался, чтобы не пофантазировать:
«Дело шло к тому, что вскоре должны были где-то встретиться две армии: освободительная Красная Армия и разбойничий немецко-фашистский вермахт. Это произошло в Белостоке. К этому времени гитлеровцы уже вошли в город. Мы же (?) предложили им оставить его. Они согласились (??), но поставили условие, чтобы в Белосток первоначально прибыла команда советских войск в составе не более 120 человек, остальные наши части вступили бы туда лишь после ухода немецких войск.
Мы сначала терялись в догадках: зачем немцы поставили такое условие? А потом поняли, что они опасались того, что гитлеровские солдаты увидят теплую и дружественную встречу нашей армии, в то время как к ним жители Белостока относились с нескрываемым презрением… Когда наши казаки прибыли в город, получилось то, чего гитлеровцы больше всего боялись и пытались избежать. Слух о вступлении советских войск быстро облетел город. Только что казавшиеся безлюдными и мертвыми улицы сразу наполнились народом, его потоки направлялись к центру. Наших товарищей окружили тысячи горожан. Они горячо приветствовали их, обнимали как родных и дарили цветы. Немецкое командование наблюдало эту картину с нескрываемым раздражением. Контраст встречи вермахта и нашей армии с населением не только Белостока, но и других городов и сел свидетельствовал о бездонной пропасти, которая разделяла две армии, представлявшие два различных государства, два мира.
По плану немецкие части должны были покинуть Белосток вечером. Но они вечера не дождались и убрались раньше. Я прибыл в Белосток в 16.00 и уже не имел возможности встретиться с кем-либо из германского командования хотя бы с целью «поблагодарить» немцев за то, что за несколько дней они успели изрядно ограбить город».
Если отбросить лирику, обе стороны строго соблюдали подписанные договоренности. Хотя немецких генералов, естественно, раздражали маневры политиков и сдача кровью завоеванных территорий. «Таким образом, – писал Манштейн, – все бои по ту сторону Сана и Вислы для группы армий были бесполезными и вели только к выгоде для Советов!» Генералу Гудериану очень не хотелось отдавать русским Брестскую крепость: «Такое решение министерства мы считали невыгодным… По-видимому, к переговорам о демаркационной линии и о прекращении военных действий вообще не был привлечен ни один военный». Франц Гальдер возмущался по поводу сдачи русским Львова: «День позора немецкого политического руководства». В военной среде было немало людей, считавших сближение с СССР ошибкой. Так, генерал-полковник фон Бек в записке от 20 ноября 1939 года указывал, что успех в войне против Польши обесценен выдвижением СССР на запад. Советский Союз, отмечал он, не идет на поводу у Германии, а преследует собственные цели.
Само собой, с прибытием Еременко в Белостоке начался праздник, поляки (уж тут-то угнетенных белорусов практически не было), «одетые в лучшее платье», два дня кряду пели, танцевали и заваливали казаков цветами. К вечеру в город вошла 6-я кавдивизия, 11-я кавдивизия достигла района Крынки-Бялостоцкие, Городок.
Севернее действовала 20-я мотострелковая бригада, переданная в состав 10-й армии, которая 25 сентября в 15 часов приняла у немцев Осовец, 26 сентября, двигаясь по берегу реки Бебжа, вошла в Соколы, а к вечеру 29 сентября достигла Замбрува.
Во втором эшелоне за войсками 6-го кавкорпуса двигались дивизии 5-го стрелкового корпуса, переданного в состав 10-й армии. С рассветом 24 сентября соединения корпуса двинулись на линию Свислочь – Порозово, а передовые отряды в 13 часов 25 сентября заняли Бельск-Подляски и Браньск. На следующий день в районе станции Гайновичи было взято в плен 120 польских солдат и обнаружен склад, в котором хранилось 30 тысяч снарядов, 10 миллионов патронов и 2 орудия. В тот же день в районе Чижева немецкий арьергардный отряд был обстрелян поляками и, потеряв 1 человека убитым и 4 ранеными, вернулся в Цехновец, в расположение советских частей, оказавших немцам медицинскую помощь. 27 сентября передовые отряды 5-го стрелкового корпуса заняли Нур и Чижев, в районе Гайнавки части вновь наткнулись на склад, где советскими трофеями стало около 14 тысяч снарядов, 5 миллионов патронов, 1 танкетка, 2 бронеавтомобиля, 2 автомашины. В тот же день в районе северо-восточнее Костельные в лесу советские солдаты случайно обнаружили брошенное военное снаряжение. Выставив охрану, части начали розыски закопанного вооружения. Ночью к цепи охранения подходил польский отряд в 50 всадников, но отступил в сторону Нур, где напал на отходившие немецкие части. Понеся потери, немцы обратились за поддержкой к советским частям и под прикрытием разведбатальона 13-й стрелковой дивизии отошли на запад. В районе села Модерка этот польский отряд столкнулся с советским разведбатальоном и, понеся потери, был рассеян. Тем временем в лесу было откопано 936 снарядов, 168 тысяч патронов, 2 мотоцикла, 2 бронемашины, 1 танкетка, 4 прицепа, 2 автомашины и другое имущество. Подобные находки делались соединениями 5-го стрелкового корпуса и в последующие дни. В 19 часов 29 сентября соединения корпуса заняли Малкина-Гурна и Косув-Ляцки. В этот момент войска 10-й армии находились на линии Щучин – Кольно – Ломжа – Малкина-Гурна – Косув.
На южном участке Белорусского фронта пришли в движение соединения 4-й армии.
Нацистский флаг со свастикой развевался над Брестской крепостью недолго. 17 сентября генерал Гудериан перенес штаб своего корпуса из Каменца в здание Полесского воеводства в Бресте, а в 13 часов 22 сентября, совершив 120-километровый марш-бросок, к городу подошла танковая бригада Семена Кривошеина. На Кобринском мосту их уже ожидала торжественная встреча с жителями окрестных деревень. «Говорили, что скоро придет Советская власть, – рассказывал местный уроженец П.Д. Гаврилюк, – и все станут равными и свободными, и не будет бедных. Конечно, кто-то верил, а кто-то и сомневался в этом. Утром все встали и побежали встречать Красную Армию. Жители деревни были довольны: кто-то плакал, кто-то смеялся от счастья. Хотелось угостить своих героев-освободителей, и поэтому приносили им хлеб и соль, картошку и яблоки». Митинг организовали местные коммунисты, члены распущенной Сталиным компартии Западной Белоруссии. (Пройдет всего три месяца, и эти же закаленные подпольщики и борцы за народное счастье скажут: «Дурные были польские суды – вместо присуждения длительных тюремных сроков им надо было высылать нас на несколько недель на работу в Советы, мы бы радикально излечились».)
Советские танкисты разместились на постой на восточной окраине, а комбриг на немецкой машине прибыл в штаб Гудериана для координации последующих действий. Военачальники быстро нашли общий язык, так как оба владели французским. Стороны договорились о том, что все захваченные трофеи и польских пленных немцы передадут Красной Армии. Взаимопониманию способствовал и обед в немецком штабе, во время которого Гудериан предложил Кривошеину идею совместного парада германских и советских войск.
После разрешения всех вопросов солнечным днем 22 сентября в 16.00 по московскому времени на улице Люблинской унии состоялся парад победителей. Перед зданием воеводства были установлены импровизированные трибуны, украшенные нацистскими и советскими флагами. Мимо этих трибун, на которых в окружении штабных офицеров стояли рядом генерал Гудериан и комбриг Кривошеин, под звуки оркестра промаршировали сначала немцы, покидающие город, затем советские подразделения. Об этом параде вспоминал житель Бреста Станислав Мирецкий:
«Сначала промаршировали немцы. Военный оркестр играл незнакомый мне марш. Затем в небе появились немецкие самолеты. Красноармейцы шли вслед за немцами. Они совершенно не были на них похожи: шли тише и не печатали шаг коваными сапогами, так как были обуты в брезентовые ботинки. Ремни у них были также брезентовые, а не кожаные, как у немцев. Кони, тянувшие советские орудия, были малорослы и неприглядны, упряжь у них была лишь бы какая… За советской артиллерией ехали гусеничные тракторы, которые тянули орудия более крупного калибра, а за ними двигались танки. Танков было только три… На среднем танке развевался флаг СССР. Около бульвара Т. Костюшко один из танков внезапно затормозил, ударился о бордюр и перевернулся набок. С большим трудом, при помощи лебедок и пожарных машин, танк был поставлен на проезжую часть, и парад продолжился».
Военачальники попрощались и расстались со словами «До встречи в Берлине!» и «До встречи в Москве!». Это прозвучало почти пророчески. Правда, Гудериану в 1941 году доехать до Москвы не хватило самой малости, зато Кривошеин в 1945-м дошел до Берлина, как обещал. В крепости торжественно был спущен нацистский флаг и водружен советский. Сразу после парада немецкие войска ушли за Буг. В Брест из Ивацевичей перебазировался штаб Чуйкова, 4-я армия готовилась к дальнейшему походу в западном направлении, ведь земли между Вислой и Бугом были «сферой интересов» СССР.
В мемуарах, не имея возможности сказать правду и стесняясь этой правды, советские полководцы преподносили передачу городов от немцев к русским (и обратно) как рискованные и дерзкие операции по вытеснению гитлеровцев с «нашей земли». Вот как излагал события генерал-полковник Л.М. Сандалов: «Комдив Чуйков, армия которого выдвигалась к Бресту, приказал командиру авангардной танковой бригады С.М. Кривошеину занять Брест и заставить немецкие войска отойти за Буг. В Бресте состоялась встреча Кривошеина с Гудерианом. В ней принимал участие и сотрудник Наркоминдела. Наши представители потребовали от немецкого командования немедленно отвести все немецкие части за демаркационную линию, а подготовленное для эвакуации из Бреста в Германию военное и гражданское имущество оставить на месте. Это требование было принято, и вооруженного столкновения, которого так страстно желали враги Советского Союза, не произошло».
Как сейчас известно, военного столкновения и не должно было произойти. В июне 1941-го все тот же Гудериан «требований» того же Сандалова, прикрывавшего границу на брестском направлении, нисколько не убоялся.
Маршал М.В. Захаров, бывший тогда помощником начальника Генерального штаба, и вовсе уверял: «Предпринятая Советским Союзом инициатива оказалась неожиданной для Германии… Советскому Союзу удалось заставить Гитлера взять на себя обязательство уже в ходе войны с Польшей не переступать линию рек Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан». Это утверждение в советской науке стало официальной исторической версией – СССР, оказывается, чуть ли не войной Гитлеру угрожал, лишь бы защитить единокровных братьев: «Быстрые и решительные действия Красной Армии сорвали расчет гитлеровцев захватить Западную Украину и Западную Белоруссию… По решительному требованию Советского правительства фашистский вермахт вынужден был очистить ранее занятую территорию Западной Украины и Западной Белоруссии».
Коммунисты – всегда в белом, «коммунисты – душою чисты».
Вот у Хрущева – ко времени создания мемуаров с него уже сняли все «погоны» и лишили всех званий – передача происходила буднично и по-деловому: «Мы вышли на границу, определенную августовским договором. Некоторые территории, намеченные как наши, уже были заняты немцами, но Гитлер играл с большим размахом и не хотел «по мелочам» создавать с нами конфликты. Напротив, он хотел тогда расположить нас к себе и показать, что он «человек слова». Поэтому немецкие войска были частично отведены, и наши войска вышли на линию границы, обусловленную договором, подписанным Риббентропом и Молотовым».
А в Бресте вооруженное столкновение все же произошло, только не с немцами, а с защищавшими крепость солдатами маршевого батальона 82-го пехотного полка под командованием капитана Радзишевского. Ночью 17 сентября остатки батальона с одним орудием скрытно покинули позиции на Кобринском укреплении и вновь заняли оборону в форте Сикорского (по-русски – форт «Граф Берг»). В течение двух суток немцы занимались очисткой крепости и, считая, что форт пуст, не обращали на него внимания. Но 19 сентября у ворот появился мотоциклетный патруль, предложивший полякам сдаться в связи с бессмысленностью дальнейшего сопротивления. Предложение не было принято. Германские подразделения блокировали форт, установили несколько гаубиц и с утра 20 сентября начали систематический обстрел укреплений. Однако артиллерийский огонь фугасными снарядами среднего калибра не мог причинить гарнизону особых потерь, а пехота противника не атаковала. Форт находился на хорошо просматриваемой и простреливаемой с высоких валов местности, и генерал Гудериан решил передать эту «занозу» русским.
Уже вечером 22 сентября, после короткого артиллерийского налета, в форт попытались ворваться два советских бронеавтомобиля. Первый из них поляки подожгли выстрелом из пушки, второй свалился в ров. Затем в атаку трижды поднималась советская пехота и каждый раз была отбита. «Вокруг форта имелся сухой ров, со стороны противника выложенный камнями на высоту от 8 до 10 метров, – вспоминал один из защитников капрал Ян Самосюк. – Поле обстрела у нас было лучше, чем в Цитадели, так как обзор не заслоняли ни деревья, ни кустарник. В тот вечер Советы три раза ходили в глупую атаку, и если кто из них достигал рва живым, то падал в него и… труп». Следующие два дня комдив Чуйков был слишком занят приемом-передачей города и крепости.
Наконец, 26 сентября советские военачальники подошли к делу серьезно: была применена тяжелая артиллерия и предпринят массированный штурм. Защитники форта в этот день понесли тяжелые потери, но снова удержали позиции. Вечером перед фортом появились парламентеры, выразившие «недоумение» по поводу сопротивления польских солдат, ведь Красная Армия пришла, чтобы помочь полякам, они должны сложить оружие и сдаться. На это Радзишевский ответил, что если русские не являются врагами, то должны оставить в покое польский форт. Однако все ресурсы оборонявшихся были исчерпаны. Ночью капитан собрал защитников, поблагодарил за службу и посоветовал всем, способным передвигаться, пробираться домой (как утверждает польский источник, оставленных в форте раненых обозленные красноармейцы перекололи штыками). Сам Радзишевский с небольшой группой дошел до деревни Мухавец. Здесь, в доме местной жительницы, они переоделись в гражданскую одежду и разошлись в разные стороны. Радзишевский направился в Брест, а затем в Кобрин, где должна была находиться его семья. Он нашел жену и дочь, но вскоре по доносу был арестован, передан в НКВД и снова оказался в Брестской крепости, на этот раз в тюрьме «Бригидки», где сидели польские офицеры.
Уходя из Бреста, немцы передали советскому командованию всех пленных. Их, отделив солдат от офицеров, содержали в городской тюрьме и крепостных казематах, используя на работах по расчистке завалов в Цитадели. После сортировки и проверки большинство рядовых, в первую очередь жителей Западной Белоруссии и Западной Украины, были отпущены по домам. Офицеров, полицейских, жандармов и раненых, отделив медперсонал, в течение октября – ноября под конвоем доставляли на железнодорожную станцию, грузили в вагоны и вывозили на Смоленщину, в Катынский и Старобельский лагеря, где почти все они сгинули. Среди них был и герой обороны Брестской крепости Вацлав Радзишевский.
Долгое время лишь из мемуаров Гудериана можно было узнать о мужественном сопротивлении «храброго и упорного противника», каким показали себя поляки осенью 1939 года, и боях за крепость, «которая стоила нам столько крови». Советской историей эти события были преданы забвению, поскольку «лишь в боях за коммунизм рождается героизм», все остальное – несознательность и шляхетская фанаберия.
Интересные и загадочные дела творились в Кобрине. Историко-документальная хроника района, изданная в 2002 году, утверждает, что после отступления поляков вечером 18 сентября: «Жители города провели беспокойную ночь, ожидали, что фашисты вот-вот ворвутся в их дома. Но утро принесло весть, которая обнадеживала: с востока движется Красная Армия. Несколько дней в Кобрине царило безвластие… По инициативе бывших членов КПЗБ, которые взяли на себя заботу о гражданском населении, стали организовываться отряды самообороны. К ним присоединились узники концлагеря в Березе-Картузской… Так родилась Рабочая гвардия Кобрина, которая положила конец мародерству и панике в городе, организовала охрану важнейших объектов. Несколько раз отряду пришлось отбивать попытки диверсантов (?) взорвать железнодорожный мост через Мухавец». Получается, германец целый день сражался за Кобрин, поляков побил, но город занимать не стал. Натурально любовался видами с другого берега. Только непонятно, из-за чего драка вышла? Немецкие генералы, они, конечно, «фашисты», но своих солдат берегли, зря под пули не подставляли. Московские переговоры о демаркационной линии еще не начались. Что же помешало 2-й мотодивизии захватить Кобрин?
Собственно, ничего. Саперы навели понтонный мост, и утром 19 сентября германские части вошли в город. Два дня они хоронили своих павших (в 1940 году специальная комиссия выкопала гробы и вывезла прах в Фатерлянд), на третий день – поляков. 22 сентября перед взорванным мостом появились танки 32-й бригады. После коротких переговоров немцы оставили Кобрин, и в 14 часов в него вошли советские подразделения.
Причина, по которой эту историю предпочли забыть, состоит в том, что с немецкой педантичностью новая власть первым делом основала в городе комендатуру и объявила набор местных жителей в полицию. Желающих оказалось достаточно, в том числе и «членов КПЗБ». По-видимому, так и «родилась Рабочая гвардия Кобрина».
23 сентября германские войска оставили Видомлю. На прощание немецкие танки обстреляли из пулеметов конный разъезд разведбатальона 8-й стрелковой дивизии: «В результате обстрела было убито 2 и ранено 2 человека и убито 3 лошади… В ответ на это из бронемашин разведбатальона был открыт огонь по германским танкам, ответным огнем был разбит один германский танк и уничтожен экипаж, после чего со стороны германских войск была выпущена красная ракета, обозначающая, что перед нами находятся части Германской армии. При выяснении причин обстрела у германского командования было дано объяснение: «Произошла ошибка, думали, поляки, приносим искреннее сожаление по поводу случившегося».
Уцелевшие польские подразделения отовсюду стекались в район между Припятью и Стырью. Сюда прибыли части батальонов КОР «Клецк», «Людвиково», «Сенкевичи», «Давид-Городок», к ним присоединялись отдельные группы солдат и полицейских. Подполковник Сулик вывел к Морочно полк КОР «Сарны». Большое количество бойцов различных подразделений и призывников скопилось в районе станции Малорита. Железнодорожная колея Ковель – Брест была буквально забита эшелонами с оружием и боеприпасами, цистернами с горючим, вагонами с ранеными. Прибывший в Малориту 22 сентября неизвестно откуда полковник артиллерии Оттокар Бжоза-Бжезина (в переводе на русский это что-то вроде Береза-Березняк) начал из всего этого «богатства» энергично формировать сводную дивизию. Через двое суток у него под командой состояло 5 батальонов пехоты при 18 гаубицах калибра 100 и 75 мм. Импровизированное соединение назвали в честь командира – дивизия «Береза». В Беловежской пуще генерал Збигнев Подгорский организовал кавалерийскую дивизию «Заза», состоявшую из двух бригад.