— Ну да, ведь я — сирота-приемыш. Согласен, Куити, но ведь вы это всегда прекрасно знали.
— И не могли с этим примириться.
— Ничуть вас не осуждаю. Согласен, я — чужак, вломившийся в вашу семью, да ведь не я это придумал, на все была воля вашего отца.
— Он не имел права.
— А вот право он имел, Патеа, самое полное. Женщина не может сидеть на троне.
— У нас есть мужья.
— Понятно. Вот, значит, в чем дело. А сыновья?
Ответом было враждебное молчание.
— Ясно. Извините за такой вопрос. Так значит, прямая линия Юинта пришла к концу. Очень печально, однако такое случалось со многими царственными семьями. И вы хотите возвести на трон одного из своих мужей, а самим оставаться настоящей, скрытой за кулисами властью. А если он не будет вас слушаться? Что тогда?
— Он будет слушаться. Нас трое и только мы — настоящие потомки Те Юинты.
— Конечно, конечно, вот только чей это будет муж? Твой, Куити? Ты ведь старшая.
— Ты убил его! — в резком голосе женщины дрожала ненависть.
— Убил? Что за чушь!
— На Венуччи.
— На Ве…? Ты имеешь в виду… как там его звали? Кеа Ора? Я думал, он простой боевик.
— Он должен был стать королем.
— Боже мой! Боже мой! — Уинтер был совершенно ошеломлен. — Какой ужас! Муж моей сестры…
— Я никогда не была тебе сестрой.
— А теперь никогда не будешь королевой. Кто такие эти мужчины, которые сидели здесь? Тоже мужья?
— Нет.
— Боевики?
— Да.
— По ним и похоже. Сколько у вас человек?
— Увидишь, когда мы будем готовы.
— А вот уж нет, Куити, — медленно процедил Уинтер. — Нет, теперь, когда я все знаю и могу сделать так, чтобы вас привлекли к ответственности вне зависимости от того, что случится со мной — теперь вы никогда не будете готовы. Так что, сестренки дорогие, сестренки вы мои любвеобильные, Куити, Тапану и Патеа, с вашими девичьими играми покончено.
— Никогда!
— Покончено, — уверенно кивнул Уинтер, обнажая Потрошильный нож. Ни одна из трех сестер не дрогнула. — Случись хоть что-нибудь со мной или моими близкими — в ответе будете вы. И я скрепляю это своей священной кровавой клятвой.
Он полоснул ножом по своей руке и, прежде чем женщины успели отшатнуться, измазал их лица кровью.
— На вас моя клятвенная кровь. Это — конец вашей вендетты. Больше мы не увидимся.
Уинтер повернулся и ушел.
— Вы ни разу не произнесете больше моего имени, — донесся из темноты его голос.
Дорогие читатели, вы снова находитесь в обществе Одессы Партридж, каковая, в свою очередь, находится на Терре, на северо-востоке не трудно догадаться какого континента, и хочет напомнить вам, что более-менее последовательно выстраивает данное повествование из огрызков информации, которой соблаговолило поделиться с ней высокое начальство. Чувствую я себя при этом чем-то вроде все понимающей еврейской мамаши. Приятное ощущение.
Согласных судьба ведет, сопротивляющихся — тащит, так, что ли? Приключения Р-хрюк-ОГа были серединка на половинку, тащить его, может, никто и не тащил, но погонять пинками приходилось, уж это точно. А пока он и его Fatum предавались таким вот развлечениям на Ганимеде, в зловещих джунглях Нью-Йорка, une crise se prepare («назревающее событие») оглушило Деми Жеру буквально как в парадной кирпичом.
После некоторых объяснений с моей стороны она восприняла неожиданный отъезд Роуга спокойно и без хныканья, как хорошая девочка, да иначе ее, собственно, и не назовешь. Ожидая, когда же вернется маорийский принц — теперь даже король — Деми пыталась жить точно так же, как и в прошлом, прежде, чем ловец попался в свои же сети.
Проснувшись тем утром, она заблевала все вокруг; это случилось второй раз подряд и второй же раз подряд было списано на счет неблагоприятных физиологических последствий разлуки. Деми осмотрела себя в зеркален и вновь поразилась, насколько эта неприкрытая титанианская сущность соответствует идеалу Уинтера: стройная виргинальная (виргинская — да, девственная — ?, но причем тут вирджинал?) фигура, высокая грудь, задорно задранная задница. Прозрачно-восковая кожа и каштановые волосы, почти точная копия «Рождения Венеры» Ботичелли. Копия, которая лучше оригинала, ведь Сандро напрочь лишил свое видение какой бы то ни было сексуальности.
— Роуг, все это — работа Роуга, — пробормотала она. — Вот и не верь сказкам про царевну-лягушку. Колоссальное открытие! — сообщила царевна-лягушка пси-кошке. — Для обретения полной реальности женщине необходим мужчина.
Титанианская безграничность накладывала на ее стиль ограничения, легко понятные любой деловой особе. На работе Деми бывала всякой — твердой и уступчивой, компетентной и беспомощной, замкнутой и компанейской; одежда, вступающая в противоречие хотя бы с одним из этих образов, не годилась. В конце концов многогранная корректорша (ныне — младший редактор) «Солар Медиа» остановилась на темном неброском костюме, строгой блузке, простых туфлях и полном отсутствии каких бы то ни было украшений. Правда, в ее объемистой сумке всегда лежали кое-какие драгоценности, а также изящные туфельки и сумочка — так, на всякий случай.
Включив калейдоскопический проектор — чтобы было за чем гоняться пси-кошке — она отправилась в контору.
Этот месяц Деми работала в «легкую смену» — от полудня до шести, однако, проявляя похвальное усердие, зачастую приходила в агентство на несколько часов раньше. Сегодня эти часы были просто необходимы — требовалось разобраться в материалах на новоязе, древнефранцузском, мозамбикском. Тайном английском и хроматическом, а затем передать их хозяину (он же — главный редактор) «Медиа», Аугустусу (Чингу) Штерну, сопроводив разумным резюме и резонными рекомендациями. Особый ее восторг вызвала абсолютно бредовая статья «франсуа-Дьяболо» — подробное доказательство дьявольской природы Рабле (Деми знала, что великий средневековый farceur [32] был в действительности титанианцем), но Чинг как-то не уловил юмора.
К половине шестого она решила, что вечер, посвященный развлечениям, поможет немного забыть про Роуга, набрала номер фирмы «Герл-Гард», подождала, пока компьютер проверит состояние ее банковского счета, и заказала себе кавалера, буквально по всем статьям противоположного Уинтеру. Это, надеялась Деми, малость притупит уже разгоравшуюся в конторе сплетню. На критический вопрос: «Секс?», она набрала «НЕТ»; испуганная поспешность этого ответа не прошла незамеченной и утвердила кумушек в их подозрениях.
Маленький, крепкий, агрессивный (жалкой агрессивностью третьеклассника, вызывающего на драку своих сверстников) он ввалился в «Медиа», по-петушиному выпятив грудь и всем своим видом объявляя, что он — пуп Вселенной, а сомневаться в этом опасно для здоровья.
— Мисс Джероукс? — громко возгласил он. — Кто тут будет мисс Джероукс?
— Я.
Сердце Деми упало.
— Я — Самсон из «Герл-Гард», — голосом диктора рекламного ролика представился Самсон из «Герл-Гард», оглядывая тем временем остальных женщин комнаты. — Герк Самсон.
— Герк — это Геркулес? — негромко поинтересовалась одна из оглядываемых.
— Точно сечешь, телка, — кинул через плечо маломерный Самсон, беря за локоть робко поднявшуюся из-за стола Деми. — Оттянемся, крошка, на полную!
— Его рот растянулся в широкой ухмылке. — Счет твой, конечно, малость скиснет, но ты не бо, Герк того стоит! Зря ты только с этим отрицательным.
— Он окинул Деми оценивающим взглядом. — Хорошая доза Герка была бы тебе в самый кайф. Герк Самсон — чемпион. Герк — это сила.
Сегодня в программу Деми не входили обычные для нее культурные, рафинированные развлечения — Самсон организовал для своей подопечной экскурсию по сомнительным заведениям преступного — или на грани того — «дна» Нью-Йорка. Он находился на дружеской ноге со взломщиками и торговцами краденым, с мелкими жуликами и прожженными аферистами. У него была уйма знакомых среди сутенеров, завсегдатаев странноватых «спортивных залов», среди букмекеров и в борделях — этих цитаделях злачного мира.
— Герк Самсон — чемпион, — снова заверил он Деми. — «Герл-Гард» — надежный гарант, так что, крошка, будь спок. Герк — это сила.
Деми сломалась в первом же «спортивном зале» — в «Собачьей конуре».
Вырастить действительно классную бойцовую собаку — дело серьезное. Мастиффы, бульдоги, терьеры, гончие, лайки, сеттеры, эрдели и самые фантастические дворняги — чаще всего краденые — завозятся изо всех уголков Солнечной. Общий вес запускаемой на арену десятки ограничен пятью сотнями фунтов, поэтому собаки весят обычно не более сорока-пятидесяти фунтов каждая.
Главное тут — питание и воспитание, а точнее — тренировка. Для тренировок используют «куски мяса» — нищих бродяг, которых связывают кабальными контрактами, подкармливают, чтобы придать им некоторую силу тела и духа (иногда присовокупляют к кормежке обещание освободить от контракта), а потом выпускают на арену. Предварительно «кускам мяса» выбривают наиболее уязвимые части тела — чтобы собачка училась грызть, где надо.
Боязливо, широко раскрытыми глазами Деми осмотрела зал, куда привел ее Самсон. Посередине — круглая заглубленная площадка, усыпанная, на манер цирковой арены, песком, вокруг нее — переполненные трибуны. Стены увешаны афишами и спортивными гравюрами. В стеклянных ящиках — чучела знаменитых в свое время собак, на самом видном месте — большой портрет голого, атлетической внешности негра, «Чудодея Чарли».
— Весил сотню фунтов, — сообщил Самсон своей оробевшей протеже. — Всегда надевал на шею женский браслет. Один раз Чарли выстоял три схватки подряд. Величайший борец всех времен, сколько угробил собак — и не сосчитаешь, но в конце концов они его сделали.
Чуть поодаль полдюжины голых — и наголо выбритых — мужчин усиленно разминались, а тем временем орущие и вопящие игроки делали ставки на своих фаворитов.
Объявили первую схватку, с участием «Бандита Бенни». Бенни грузно спрыгнул на арену, оббежал ее по кругу, отвечая на приветствия аплодирующих болельщиков, затем вышел на середину и кивнул судье. Из открывшегося люка на арену вылетели десять собак; яростно рыча, оскалив покрытые пеной морды, они бросились на Бенни, который начал руками и ногами забивать их насмерть.
— Уйдем, пожалуйста, — умоляюще прошептала Деми.
— Да ты, крошка, никак из общества защиты собачек и кошечек, — расхохотался Самсон. — О'кей, все будет тип-топ. Герк Самсон — не грошовый пижон. Мы знаешь что сделаем? Пойдем в «Стреляй их на Хрен». Там без собак.
Заведение «СУКИ» (Стервы и Ублюдки Криминальной Истории) представляло собой точный слепок салуна, вроде тех, что были когда-то на Диком Западе. Здешняя труппа воссоздавала образы легендарных звезд вестернов двадцатого века — Гэри Купера, Джимми Стюарта, «Дюка» Уэйна, Марлен Дитрих, Мэй Уэст и прочих. Одежда этих знаменитостей повторялась до мельчайших подробностей, актеры длительными тренировками оттачивали мастерство владения револьвером, а актрисы не менее упорно репетировали канкан и приемы непритязательного — сиськой в морду — соблазнения мужчин. Скользкие типы в шелковых цилиндрах и смокингах доводили до совершенства древнее высокое искусство карточного мухлевания в стиле Джона Каррадине, Генри Холла, Брайана Донлени и иже с ними.
Этим вечером ставилась драка в баре с неизбежной ломкой мебели, битьем стекол, кровавым мордобоем, швырянием бутылками, а на закуску — перестрелкой. Убитых оказалось двое — Генри Фонда, на груди которого была шерифская звезда, и Джейн Рассел, на груди которой — ровно как и на остальном теле — не было вовсе ничего.
— Потрясающе! — воскликнула Деми, восхищенно аплодируя. — Ну совсем как по-взаправдашнему.
— А тут, крошка, и есть все по-взаправдашнему.
— Как? Так что, эти люди… их действительно били и убивали?
— Ага, все без понта. Мочилово здесь всегда на полном серьезе. Да этим ребятам гасить друг друга — самый кайф. Поэтому в СУКах каждый вечер под завязку.
— А… а убивают тоже по-настоящему?
— Нет, это бы уж полный был облом. Хрень у них всякая, бутафория. Тратят на нее такие крутые башли, что дешевле было бы замочить одного-другого. Ну и цены у них поэтому — чистый отпад. Увидишь свой счет
— охренеешь. Герк Самсон — не пустозвон. Что на витрине, то и в магазине.
— Может, уйдем отсюда?
— Не в кайф это, крошка, тут еще линчевание будет.
— Ну пожалуйста.
— О'кей. А как насчет классного судебного процесса? Ни драк, ни собак
— чистый оттяг.
Чистый оттяг имел место быть в борделе, отделанном по лучшим стандартам викторианской эпохи — красный бархат, резные зеркальные стекла, мореный дуб, неверное мерцание газовых фонарей. Вышибалы щеголяли во фраках и белых накрахмаленных манишках, заколотых бриллиантовыми булавками. Вполне из себя викторианского вида гувернантка строго, но справедливо опекала малолетних проституток.
Сегодня подавалось, если можно так выразиться фирменное блюдо этого заведения — восхищенная аудитория наблюдала судебное заседание (точнее — представление). Роль зала исполняла ЛСД-гостиная борделя. Председательствовал вполне викторианский, в черной мантии и белом парике, судья; молотком ему служил деревянный, гипертрофированных размеров член Размещенный на галерее оркестр наяривал ударные номера из «Суда присяжных» [33]. В загородке для присяжных сидели двенадцать проституток, все — густо напудренные, накрашенные, в соблазнительно декольтированных платьях с блестками. На скамье обвиняемых сидела еще одна, столь же гротескно размалеванная проститутка; она непрерывно кривлялась, пела, визжала, несла какой-то рифмованный, по всей видимости наркотический бред.
— Подсудимый! — Голос судьи с трудом перекрывал рев зала. — Вам предъявлено обвинение. Что вы можете сказать в свое оплевание?
— А как это вышло, что ты меня судишь? — отпарировала обвиняемая и запела:
Не суди, мочалка, и не будешь ты судима, и тебе не кинут палку, и не будешь ты долбима.
И не чмокнут тебя, и не чпокнут тебя, ни в дыру — трах-трах, ни в нору-трах-трах…
Член с грохотом обрушился на конторку.
— Неужели, подсудимая, вы сами этого не знаете?
— Знаю, знаю, ты кому-то сунула взятку. Да что я мелю, не сунула, а дала, сунули тебе.
— Что сунули?
— То, что суют, когда дают. А ты скажи, сколько ног имеет Конь Бляд Апокасифилиса?
— Четыре.
— А если отнять три ноги у четырех Апокасептических блядников, сколько останется?
— Девять.
— А отнять еще шерсть, сколько будет?
— Три.
— У меня три ноги, значит — я блядник, значит я — Конь Бляд.
— Чей конь, подсудимый?
— Всехний Забери у меня две, что осталось?
— Один.
— Один-единственный, мой единственный, мой единственный конец, мой таинственный конец, наконец, наконец, наконец всему конец. Суди меня, присуди меня к испражнительным работам, к распердительным работам.
— Подсудимая, встаньте. Я приговариваю вас к растраханью.
— Как я рад, как я рад, капли в зад, капли в зад. Раздвиньте меня, задвиньте в меня, шарарахните меня, я — для всех людей, кончайте скорей, кончайте, кончайте, все досуха выжимайте.
Одежда полетела на пол и оказалось, что «подсудимая» — не женщина, а переодетый гомосексуалист; ту же трансформацию претерпели и с криками набросившиеся на него «присяжные».
— Вот потому-то и вышиб себе мозги этот посол, — сообщил Самсон окаменевшей от ужаса Деми.
— Ч-чт-то?
— Труйдж Калиф, турецкий посол. Посольство заявило, что сердечный приступ, а по правде он самоубился. Вляпался, раскрутили его уличные ребята. Ну, сама знаешь, как это бывает. Заклеиваешь шлюху. Она ведет тебя к себе поразвлечься. Ловят тебя с поличным, да еще пленки показывают, путы и покупаешь эти пленки. Только эта шобла не стала продавать пленки, они раскрутили его на хороший шантаж. И знаешь, как?
— Н-незн-наю и знать не хочу.
— Кинули они посла этого — полный облом. Шлюха та совсем не была взаправдашней мочалкой, это как раз и был этот самый — ну, обвиняемый, которого там сейчас трахают, Труйдж совсем охренел от страха и…
— Пожалуйста, — бессильно взмолилась Деми. — Я хочу домой.
Галантно препровожденная галантным кавалером до самой двери («Герл-Гард» — надежный гарант), она не глядя подмахнула аккуратно составленные Самсоном счета, заперла все замки и чуть не рухнула тут же, у двери.
(Постскриптум к приключениям Деми: уж сколько лет нас изводили представители турецких куполов (для тех, у кого слабо с географией: располагаются турецкие купола на Ганимеде) — вынь да положь им объяснение этого загадочного самоубийства. Когда Деми поведала мне в конце концов о своих развлечениях, вся загадочность мигом исчезла Несчастная девушка нарвалась на эти кошмары по вине — в некотором смысле — Роуга, так что и здесь он сыграл для нас — в некотором же смысле — обычную свою роль «Пойнтера».) На следующее утро Деми не только тошнило, появились некоторые дополнительные обстоятельства. Теперь не оставалось сомнений, что нужно показаться врачу. Она позвонила в «Медиа», сказала, что больна, а затем связалась со своей настоящей матерью, все еще жившей в Виргинии, и отправилась к ней на консультацию.
Теперь попробуйте представить себе, что вы — титанианский полиморф. И вы добровольно расстались с родиной, так как предпочитаете — подобно бесчисленным другим титанианцам во все века истории человечества — жить на Земле и вам нравится избранная вами роль всеми уважаемого терапевта. Ну и какую же внешность вы себе придумаете для постоянного, так сказать, употребления? Как, по-вашему, должна выглядеть женщина-врач? Мать Деми, доктор Алтея Ленокс, взяла за образец величайшую из королев, Елизавету Английскую.
Консультация, естественно, велась на титанианском. По причине полной невозможности изложить на бумаге химическую беседу, я оставляю тут пробел; заполните его, если хотите, знаками трех ваших чувств — вкуса, обоняния и осязания. Задача не из простых — у титанианцев крайне сложная грамматика. Например: тактильное ощущение туго натянутой тетивы лука можно использовать как глагол для запаха лука — но только в том случае, если подлежащее фразы обладает едким вкусом.
За все эти три дня было произнесено единственное земное слово:
— Крольчиха.
Деми вернулась в Нью-Йорк совершенно потрясенная.
Уинтер закончил эпическое повествование о приключениях на Ганимеде и осторожно снял со своей шеи пси-кошку, буквально зачарованную то ли им самим, то ли тембром его голоса, то ли надеждой на скорое появление у него пятен перед глазами. Пристроив загадочное животное себе на колени, он озабоченно оглядел Деми, несколько удивленный ее видом или, уж точнее, полным такового отсутствием.
После трех недель разлуки можно было надеяться на больший энтузиазм при первой встрече, можно было предположить даже, что младшая редакторша «Медиа» примет образ веселой, остроумной хозяйки дома, вроде знаменитой своей тезки мадам Жанны Франсуаз Жюли Аделаиды Рекамье (1770-1840), развлекавшей в знаменитом на весь Париж салоне сливки литературного и политического общества. Но Деми была как в воду опущенная. Она только задала несколько вопросов, да и то рассеянно, словно по обязанности.
— А доктор Йейл?
— Я оставил его у маори, своим регентом.
— Тебе нужно будет возвращаться?
— Не знаю. В будущем году — точно нужно, для очередной охоты.
— А ты… тебе и в правду пришлось съесть это сердце?
— Оба. Мои подданные совсем ошалели от восторга. Теперь я — дважды король маори и, ей-же-ей, искренне этим горжусь. Я честно заслужил такое звание.
(Он действительно заслужил, и действительно гордился и — самое, пожалуй, важное — даже перестал носить свои маскировочные очки.)
— А эта девочка? — поинтересовалась Деми. — Та, которую ты… ты ее видел потом?
— А-га! — понимающе воскликнул Роуг. — Вот оно, значит, что?
— Что — «значит что»?
— Почему ты такая хмурая. Нет, больше я ее не видел. Одесса Партридж не ошиблась — после коронации все эти заговорщики буквально испарились, словно их никогда и не было. — Роуг опустил из своего рассказа эпизод со сводными сестрами, ни к чему зря тревожить девушку. — Что касается этой сопливой террористки, то между нами, лапа, ничего не было, я только укусил ее за задницу, чтобы хорошенько запомнила. Так что не надо ревновать. Посмотри на меня, улыбнись, я же столько времени о тебе скучал. Виргинской девушке из хорошей семьи не идет такая кислая физиономия.
— Я не кислая, Роуг, просто я устала и не в настроении, а ты возбужден, торжествуешь. Прошу тебя, дорогой, иди домой, я хочу побыть одна.
— Ты никогда не говорила раньше «дорогой», только «милый». С чего бы это вдруг?
— Не придирайся, пожалуйста, мне это не нравится.
— В чем дело? Чего это ты такая дерганая?
— Никакая я не дерганая.
— И у тебя на лице в точности то же самое выражение, как тогда, в конторе, когда ты начала меня соблазнять, — перепуганное, но полное решимости.
— Нет у меня никакого выражения лица.
— Брось, расскажи лучше папочке, что с тобой такое. Давай угадаю с трех раз. Тебя уволили.
— Нет.
— Ты влюбилась в кого-то другого и не знаешь, каким образом дать мне conge [34].
— Кончай трепаться.
— Ты залезла в долги и тебя одолевают кредиторы.
— Даже и близко не похоже.
— Тогда я пас. Ты должна рассказать папочке о своих трудностях.
— А ты можешь оставить меня в покое?
— Нет. Посмотри мне в глаза и выкладывай.
Деми глубоко вздохнула и на мгновение твердо сжала губы.
— Хорошо, папочка. Ты будешь папочкой.
— Что?!
— Я беременна. — По ее щекам покатились слезы.
— Но ведь ты говорила… — Роуг не верил своим ушам. — Ты говорила, у людей с титанианцами такого не бывает.
— Н-не б-бывало, но ведь все случается когда-то в первый раз.
— Ты говорила, наши яйцеклетки и сперматозоиды не нравятся друг другу.
— М-может быть, я т-так тебя люблю, что… ну вроде как свершилось чудо. Н-не знаю, — всхлипнула Деми, — может, это очередная космическая шутка. И совсем не смешная.
— А как ты узнала?
— Н-на той н-неделе я п-пропустила м-месячные и…
— А у тебя что — и это бывает? — удивленно перебил ее Роуг.
— Это у всех женщин бывает… и обычно я — как часы. Вот я и поехала к м-маме — к н-настоящей маме, к доктору — и она сделала анализы и… и вот ты теперь знаешь, а я перепугана до смерти.
Уинтер разрешился давно сдерживаемым воплем: пси-кошка прыснула из-под его руки и забилась куда-то в угол.
— Одна ночь. Подзалетела за одну сказочную ночь. Да мы же всем насекомым сто очков вперед можем дать. Иди сюда, супермамочка, иди. — Он обнял Деми. — Если мальчик — мы назовем его Те Джей, по обоим моим отцам. А девочку назовем в честь тебя, всей тебя с ног до головы, например — Деликатнейшая Девственная Дважды Дражайшая Дразнильщица Обманщица Деми, а сокращенно — Декаломания. Вот только возникает одна проблема, — добавил он. — Из-за излишеств в следовании традициям.
— Какая?
— Солнечные диски. Когда-нибудь он станет королем Те Джеем Юинтой. Как ты думаешь, честно это будет по отношению к мальчику — разрисовать его щеки монархическими украшениями?
Рука Уинтера машинально потянулась к очкам, которых он больше не носил.
— Это не проблема.
— Думаешь?
— Не знаю, но главная проблема — будетли он мальчиком? Будет ли она девочкой? Что это будет за гибрид?
— А какая разница? Он, она, или там оно — все равно оно наше, а больше мне ничего и не надо. Знаешь, а мне ведь сразу показалось, что ты пополнела.
— Через неделю? Не говори глупостей.
— Ничего, все еще впереди, ты пополнеешь, а потом — УРА!
— Я думала, ты тоже испугаешься.
— Ты что, совсем? Я же всю свою жизнь синэргизировал структуры, созданные другими людьми, а теперь у нас будет собственная, домашнего производства, с иголочки новенькая структура, играй — не хочу. Вот так-то, миссис Уинтер.
— Роуг Уинтер, — Деми и плакала, и смеялась, — это — самое дикое предложение руки и сердца, какое я слышала, а уж наслушалась я их — будь здоров. На работе буквально все уверены, что ты побегаешь-побегаешь, да и подцепишь в конце концов какую-нибудь красотку-манекенщицу.
— Да, знаю я этот бабский синдром. Утонченная красавица, на которую пялит глаза все мужское население горнолыжной базы. Этот призрак лишает сна всех девиц. Чаще всего она именуется мадемуазель Мистик де Харизма.
— Роуг, будь, пожалуйста, посерьезнее.
— А какая мне нужна серьезность? Вот смотри, с копами из Болоньи разобралась Одесса Партридж, они отпадают. После коронации отпала и эта группка моих собственных террористически настроенных подданных. А наш ребенок — какую бы там странную штуку мы ни произвели — будет принцем. Либо принцессой. Отличный зачин веселых приключений.
— И не могли с этим примириться.
— Ничуть вас не осуждаю. Согласен, я — чужак, вломившийся в вашу семью, да ведь не я это придумал, на все была воля вашего отца.
— Он не имел права.
— А вот право он имел, Патеа, самое полное. Женщина не может сидеть на троне.
— У нас есть мужья.
— Понятно. Вот, значит, в чем дело. А сыновья?
Ответом было враждебное молчание.
— Ясно. Извините за такой вопрос. Так значит, прямая линия Юинта пришла к концу. Очень печально, однако такое случалось со многими царственными семьями. И вы хотите возвести на трон одного из своих мужей, а самим оставаться настоящей, скрытой за кулисами властью. А если он не будет вас слушаться? Что тогда?
— Он будет слушаться. Нас трое и только мы — настоящие потомки Те Юинты.
— Конечно, конечно, вот только чей это будет муж? Твой, Куити? Ты ведь старшая.
— Ты убил его! — в резком голосе женщины дрожала ненависть.
— Убил? Что за чушь!
— На Венуччи.
— На Ве…? Ты имеешь в виду… как там его звали? Кеа Ора? Я думал, он простой боевик.
— Он должен был стать королем.
— Боже мой! Боже мой! — Уинтер был совершенно ошеломлен. — Какой ужас! Муж моей сестры…
— Я никогда не была тебе сестрой.
— А теперь никогда не будешь королевой. Кто такие эти мужчины, которые сидели здесь? Тоже мужья?
— Нет.
— Боевики?
— Да.
— По ним и похоже. Сколько у вас человек?
— Увидишь, когда мы будем готовы.
— А вот уж нет, Куити, — медленно процедил Уинтер. — Нет, теперь, когда я все знаю и могу сделать так, чтобы вас привлекли к ответственности вне зависимости от того, что случится со мной — теперь вы никогда не будете готовы. Так что, сестренки дорогие, сестренки вы мои любвеобильные, Куити, Тапану и Патеа, с вашими девичьими играми покончено.
— Никогда!
— Покончено, — уверенно кивнул Уинтер, обнажая Потрошильный нож. Ни одна из трех сестер не дрогнула. — Случись хоть что-нибудь со мной или моими близкими — в ответе будете вы. И я скрепляю это своей священной кровавой клятвой.
Он полоснул ножом по своей руке и, прежде чем женщины успели отшатнуться, измазал их лица кровью.
— На вас моя клятвенная кровь. Это — конец вашей вендетты. Больше мы не увидимся.
Уинтер повернулся и ушел.
— Вы ни разу не произнесете больше моего имени, — донесся из темноты его голос.
РАЗЛУКА ТЫ, РАЗЛУКА
Нынче здесь, завтра там — беспокойный Вилли Ныне здесь, завтра там, да и след простыл Воротись поскорей, мой любимый Вилли, и скажи, что пришел, тем же что и был.
Роберт Бернс
Дорогие читатели, вы снова находитесь в обществе Одессы Партридж, каковая, в свою очередь, находится на Терре, на северо-востоке не трудно догадаться какого континента, и хочет напомнить вам, что более-менее последовательно выстраивает данное повествование из огрызков информации, которой соблаговолило поделиться с ней высокое начальство. Чувствую я себя при этом чем-то вроде все понимающей еврейской мамаши. Приятное ощущение.
Согласных судьба ведет, сопротивляющихся — тащит, так, что ли? Приключения Р-хрюк-ОГа были серединка на половинку, тащить его, может, никто и не тащил, но погонять пинками приходилось, уж это точно. А пока он и его Fatum предавались таким вот развлечениям на Ганимеде, в зловещих джунглях Нью-Йорка, une crise se prepare («назревающее событие») оглушило Деми Жеру буквально как в парадной кирпичом.
После некоторых объяснений с моей стороны она восприняла неожиданный отъезд Роуга спокойно и без хныканья, как хорошая девочка, да иначе ее, собственно, и не назовешь. Ожидая, когда же вернется маорийский принц — теперь даже король — Деми пыталась жить точно так же, как и в прошлом, прежде, чем ловец попался в свои же сети.
Проснувшись тем утром, она заблевала все вокруг; это случилось второй раз подряд и второй же раз подряд было списано на счет неблагоприятных физиологических последствий разлуки. Деми осмотрела себя в зеркален и вновь поразилась, насколько эта неприкрытая титанианская сущность соответствует идеалу Уинтера: стройная виргинальная (виргинская — да, девственная — ?, но причем тут вирджинал?) фигура, высокая грудь, задорно задранная задница. Прозрачно-восковая кожа и каштановые волосы, почти точная копия «Рождения Венеры» Ботичелли. Копия, которая лучше оригинала, ведь Сандро напрочь лишил свое видение какой бы то ни было сексуальности.
— Роуг, все это — работа Роуга, — пробормотала она. — Вот и не верь сказкам про царевну-лягушку. Колоссальное открытие! — сообщила царевна-лягушка пси-кошке. — Для обретения полной реальности женщине необходим мужчина.
Титанианская безграничность накладывала на ее стиль ограничения, легко понятные любой деловой особе. На работе Деми бывала всякой — твердой и уступчивой, компетентной и беспомощной, замкнутой и компанейской; одежда, вступающая в противоречие хотя бы с одним из этих образов, не годилась. В конце концов многогранная корректорша (ныне — младший редактор) «Солар Медиа» остановилась на темном неброском костюме, строгой блузке, простых туфлях и полном отсутствии каких бы то ни было украшений. Правда, в ее объемистой сумке всегда лежали кое-какие драгоценности, а также изящные туфельки и сумочка — так, на всякий случай.
Включив калейдоскопический проектор — чтобы было за чем гоняться пси-кошке — она отправилась в контору.
Этот месяц Деми работала в «легкую смену» — от полудня до шести, однако, проявляя похвальное усердие, зачастую приходила в агентство на несколько часов раньше. Сегодня эти часы были просто необходимы — требовалось разобраться в материалах на новоязе, древнефранцузском, мозамбикском. Тайном английском и хроматическом, а затем передать их хозяину (он же — главный редактор) «Медиа», Аугустусу (Чингу) Штерну, сопроводив разумным резюме и резонными рекомендациями. Особый ее восторг вызвала абсолютно бредовая статья «франсуа-Дьяболо» — подробное доказательство дьявольской природы Рабле (Деми знала, что великий средневековый farceur [32] был в действительности титанианцем), но Чинг как-то не уловил юмора.
К половине шестого она решила, что вечер, посвященный развлечениям, поможет немного забыть про Роуга, набрала номер фирмы «Герл-Гард», подождала, пока компьютер проверит состояние ее банковского счета, и заказала себе кавалера, буквально по всем статьям противоположного Уинтеру. Это, надеялась Деми, малость притупит уже разгоравшуюся в конторе сплетню. На критический вопрос: «Секс?», она набрала «НЕТ»; испуганная поспешность этого ответа не прошла незамеченной и утвердила кумушек в их подозрениях.
Маленький, крепкий, агрессивный (жалкой агрессивностью третьеклассника, вызывающего на драку своих сверстников) он ввалился в «Медиа», по-петушиному выпятив грудь и всем своим видом объявляя, что он — пуп Вселенной, а сомневаться в этом опасно для здоровья.
— Мисс Джероукс? — громко возгласил он. — Кто тут будет мисс Джероукс?
— Я.
Сердце Деми упало.
— Я — Самсон из «Герл-Гард», — голосом диктора рекламного ролика представился Самсон из «Герл-Гард», оглядывая тем временем остальных женщин комнаты. — Герк Самсон.
— Герк — это Геркулес? — негромко поинтересовалась одна из оглядываемых.
— Точно сечешь, телка, — кинул через плечо маломерный Самсон, беря за локоть робко поднявшуюся из-за стола Деми. — Оттянемся, крошка, на полную!
— Его рот растянулся в широкой ухмылке. — Счет твой, конечно, малость скиснет, но ты не бо, Герк того стоит! Зря ты только с этим отрицательным.
— Он окинул Деми оценивающим взглядом. — Хорошая доза Герка была бы тебе в самый кайф. Герк Самсон — чемпион. Герк — это сила.
Сегодня в программу Деми не входили обычные для нее культурные, рафинированные развлечения — Самсон организовал для своей подопечной экскурсию по сомнительным заведениям преступного — или на грани того — «дна» Нью-Йорка. Он находился на дружеской ноге со взломщиками и торговцами краденым, с мелкими жуликами и прожженными аферистами. У него была уйма знакомых среди сутенеров, завсегдатаев странноватых «спортивных залов», среди букмекеров и в борделях — этих цитаделях злачного мира.
— Герк Самсон — чемпион, — снова заверил он Деми. — «Герл-Гард» — надежный гарант, так что, крошка, будь спок. Герк — это сила.
Деми сломалась в первом же «спортивном зале» — в «Собачьей конуре».
Вырастить действительно классную бойцовую собаку — дело серьезное. Мастиффы, бульдоги, терьеры, гончие, лайки, сеттеры, эрдели и самые фантастические дворняги — чаще всего краденые — завозятся изо всех уголков Солнечной. Общий вес запускаемой на арену десятки ограничен пятью сотнями фунтов, поэтому собаки весят обычно не более сорока-пятидесяти фунтов каждая.
Главное тут — питание и воспитание, а точнее — тренировка. Для тренировок используют «куски мяса» — нищих бродяг, которых связывают кабальными контрактами, подкармливают, чтобы придать им некоторую силу тела и духа (иногда присовокупляют к кормежке обещание освободить от контракта), а потом выпускают на арену. Предварительно «кускам мяса» выбривают наиболее уязвимые части тела — чтобы собачка училась грызть, где надо.
Боязливо, широко раскрытыми глазами Деми осмотрела зал, куда привел ее Самсон. Посередине — круглая заглубленная площадка, усыпанная, на манер цирковой арены, песком, вокруг нее — переполненные трибуны. Стены увешаны афишами и спортивными гравюрами. В стеклянных ящиках — чучела знаменитых в свое время собак, на самом видном месте — большой портрет голого, атлетической внешности негра, «Чудодея Чарли».
— Весил сотню фунтов, — сообщил Самсон своей оробевшей протеже. — Всегда надевал на шею женский браслет. Один раз Чарли выстоял три схватки подряд. Величайший борец всех времен, сколько угробил собак — и не сосчитаешь, но в конце концов они его сделали.
Чуть поодаль полдюжины голых — и наголо выбритых — мужчин усиленно разминались, а тем временем орущие и вопящие игроки делали ставки на своих фаворитов.
Объявили первую схватку, с участием «Бандита Бенни». Бенни грузно спрыгнул на арену, оббежал ее по кругу, отвечая на приветствия аплодирующих болельщиков, затем вышел на середину и кивнул судье. Из открывшегося люка на арену вылетели десять собак; яростно рыча, оскалив покрытые пеной морды, они бросились на Бенни, который начал руками и ногами забивать их насмерть.
— Уйдем, пожалуйста, — умоляюще прошептала Деми.
— Да ты, крошка, никак из общества защиты собачек и кошечек, — расхохотался Самсон. — О'кей, все будет тип-топ. Герк Самсон — не грошовый пижон. Мы знаешь что сделаем? Пойдем в «Стреляй их на Хрен». Там без собак.
Заведение «СУКИ» (Стервы и Ублюдки Криминальной Истории) представляло собой точный слепок салуна, вроде тех, что были когда-то на Диком Западе. Здешняя труппа воссоздавала образы легендарных звезд вестернов двадцатого века — Гэри Купера, Джимми Стюарта, «Дюка» Уэйна, Марлен Дитрих, Мэй Уэст и прочих. Одежда этих знаменитостей повторялась до мельчайших подробностей, актеры длительными тренировками оттачивали мастерство владения револьвером, а актрисы не менее упорно репетировали канкан и приемы непритязательного — сиськой в морду — соблазнения мужчин. Скользкие типы в шелковых цилиндрах и смокингах доводили до совершенства древнее высокое искусство карточного мухлевания в стиле Джона Каррадине, Генри Холла, Брайана Донлени и иже с ними.
Этим вечером ставилась драка в баре с неизбежной ломкой мебели, битьем стекол, кровавым мордобоем, швырянием бутылками, а на закуску — перестрелкой. Убитых оказалось двое — Генри Фонда, на груди которого была шерифская звезда, и Джейн Рассел, на груди которой — ровно как и на остальном теле — не было вовсе ничего.
— Потрясающе! — воскликнула Деми, восхищенно аплодируя. — Ну совсем как по-взаправдашнему.
— А тут, крошка, и есть все по-взаправдашнему.
— Как? Так что, эти люди… их действительно били и убивали?
— Ага, все без понта. Мочилово здесь всегда на полном серьезе. Да этим ребятам гасить друг друга — самый кайф. Поэтому в СУКах каждый вечер под завязку.
— А… а убивают тоже по-настоящему?
— Нет, это бы уж полный был облом. Хрень у них всякая, бутафория. Тратят на нее такие крутые башли, что дешевле было бы замочить одного-другого. Ну и цены у них поэтому — чистый отпад. Увидишь свой счет
— охренеешь. Герк Самсон — не пустозвон. Что на витрине, то и в магазине.
— Может, уйдем отсюда?
— Не в кайф это, крошка, тут еще линчевание будет.
— Ну пожалуйста.
— О'кей. А как насчет классного судебного процесса? Ни драк, ни собак
— чистый оттяг.
Чистый оттяг имел место быть в борделе, отделанном по лучшим стандартам викторианской эпохи — красный бархат, резные зеркальные стекла, мореный дуб, неверное мерцание газовых фонарей. Вышибалы щеголяли во фраках и белых накрахмаленных манишках, заколотых бриллиантовыми булавками. Вполне из себя викторианского вида гувернантка строго, но справедливо опекала малолетних проституток.
Сегодня подавалось, если можно так выразиться фирменное блюдо этого заведения — восхищенная аудитория наблюдала судебное заседание (точнее — представление). Роль зала исполняла ЛСД-гостиная борделя. Председательствовал вполне викторианский, в черной мантии и белом парике, судья; молотком ему служил деревянный, гипертрофированных размеров член Размещенный на галерее оркестр наяривал ударные номера из «Суда присяжных» [33]. В загородке для присяжных сидели двенадцать проституток, все — густо напудренные, накрашенные, в соблазнительно декольтированных платьях с блестками. На скамье обвиняемых сидела еще одна, столь же гротескно размалеванная проститутка; она непрерывно кривлялась, пела, визжала, несла какой-то рифмованный, по всей видимости наркотический бред.
— Подсудимый! — Голос судьи с трудом перекрывал рев зала. — Вам предъявлено обвинение. Что вы можете сказать в свое оплевание?
— А как это вышло, что ты меня судишь? — отпарировала обвиняемая и запела:
Не суди, мочалка, и не будешь ты судима, и тебе не кинут палку, и не будешь ты долбима.
И не чмокнут тебя, и не чпокнут тебя, ни в дыру — трах-трах, ни в нору-трах-трах…
Член с грохотом обрушился на конторку.
— Неужели, подсудимая, вы сами этого не знаете?
— Знаю, знаю, ты кому-то сунула взятку. Да что я мелю, не сунула, а дала, сунули тебе.
— Что сунули?
— То, что суют, когда дают. А ты скажи, сколько ног имеет Конь Бляд Апокасифилиса?
— Четыре.
— А если отнять три ноги у четырех Апокасептических блядников, сколько останется?
— Девять.
— А отнять еще шерсть, сколько будет?
— Три.
— У меня три ноги, значит — я блядник, значит я — Конь Бляд.
— Чей конь, подсудимый?
— Всехний Забери у меня две, что осталось?
— Один.
— Один-единственный, мой единственный, мой единственный конец, мой таинственный конец, наконец, наконец, наконец всему конец. Суди меня, присуди меня к испражнительным работам, к распердительным работам.
— Подсудимая, встаньте. Я приговариваю вас к растраханью.
— Как я рад, как я рад, капли в зад, капли в зад. Раздвиньте меня, задвиньте в меня, шарарахните меня, я — для всех людей, кончайте скорей, кончайте, кончайте, все досуха выжимайте.
Одежда полетела на пол и оказалось, что «подсудимая» — не женщина, а переодетый гомосексуалист; ту же трансформацию претерпели и с криками набросившиеся на него «присяжные».
— Вот потому-то и вышиб себе мозги этот посол, — сообщил Самсон окаменевшей от ужаса Деми.
— Ч-чт-то?
— Труйдж Калиф, турецкий посол. Посольство заявило, что сердечный приступ, а по правде он самоубился. Вляпался, раскрутили его уличные ребята. Ну, сама знаешь, как это бывает. Заклеиваешь шлюху. Она ведет тебя к себе поразвлечься. Ловят тебя с поличным, да еще пленки показывают, путы и покупаешь эти пленки. Только эта шобла не стала продавать пленки, они раскрутили его на хороший шантаж. И знаешь, как?
— Н-незн-наю и знать не хочу.
— Кинули они посла этого — полный облом. Шлюха та совсем не была взаправдашней мочалкой, это как раз и был этот самый — ну, обвиняемый, которого там сейчас трахают, Труйдж совсем охренел от страха и…
— Пожалуйста, — бессильно взмолилась Деми. — Я хочу домой.
Галантно препровожденная галантным кавалером до самой двери («Герл-Гард» — надежный гарант), она не глядя подмахнула аккуратно составленные Самсоном счета, заперла все замки и чуть не рухнула тут же, у двери.
(Постскриптум к приключениям Деми: уж сколько лет нас изводили представители турецких куполов (для тех, у кого слабо с географией: располагаются турецкие купола на Ганимеде) — вынь да положь им объяснение этого загадочного самоубийства. Когда Деми поведала мне в конце концов о своих развлечениях, вся загадочность мигом исчезла Несчастная девушка нарвалась на эти кошмары по вине — в некотором смысле — Роуга, так что и здесь он сыграл для нас — в некотором же смысле — обычную свою роль «Пойнтера».) На следующее утро Деми не только тошнило, появились некоторые дополнительные обстоятельства. Теперь не оставалось сомнений, что нужно показаться врачу. Она позвонила в «Медиа», сказала, что больна, а затем связалась со своей настоящей матерью, все еще жившей в Виргинии, и отправилась к ней на консультацию.
Теперь попробуйте представить себе, что вы — титанианский полиморф. И вы добровольно расстались с родиной, так как предпочитаете — подобно бесчисленным другим титанианцам во все века истории человечества — жить на Земле и вам нравится избранная вами роль всеми уважаемого терапевта. Ну и какую же внешность вы себе придумаете для постоянного, так сказать, употребления? Как, по-вашему, должна выглядеть женщина-врач? Мать Деми, доктор Алтея Ленокс, взяла за образец величайшую из королев, Елизавету Английскую.
Консультация, естественно, велась на титанианском. По причине полной невозможности изложить на бумаге химическую беседу, я оставляю тут пробел; заполните его, если хотите, знаками трех ваших чувств — вкуса, обоняния и осязания. Задача не из простых — у титанианцев крайне сложная грамматика. Например: тактильное ощущение туго натянутой тетивы лука можно использовать как глагол для запаха лука — но только в том случае, если подлежащее фразы обладает едким вкусом.
За все эти три дня было произнесено единственное земное слово:
— Крольчиха.
Деми вернулась в Нью-Йорк совершенно потрясенная.
Уинтер закончил эпическое повествование о приключениях на Ганимеде и осторожно снял со своей шеи пси-кошку, буквально зачарованную то ли им самим, то ли тембром его голоса, то ли надеждой на скорое появление у него пятен перед глазами. Пристроив загадочное животное себе на колени, он озабоченно оглядел Деми, несколько удивленный ее видом или, уж точнее, полным такового отсутствием.
После трех недель разлуки можно было надеяться на больший энтузиазм при первой встрече, можно было предположить даже, что младшая редакторша «Медиа» примет образ веселой, остроумной хозяйки дома, вроде знаменитой своей тезки мадам Жанны Франсуаз Жюли Аделаиды Рекамье (1770-1840), развлекавшей в знаменитом на весь Париж салоне сливки литературного и политического общества. Но Деми была как в воду опущенная. Она только задала несколько вопросов, да и то рассеянно, словно по обязанности.
— А доктор Йейл?
— Я оставил его у маори, своим регентом.
— Тебе нужно будет возвращаться?
— Не знаю. В будущем году — точно нужно, для очередной охоты.
— А ты… тебе и в правду пришлось съесть это сердце?
— Оба. Мои подданные совсем ошалели от восторга. Теперь я — дважды король маори и, ей-же-ей, искренне этим горжусь. Я честно заслужил такое звание.
(Он действительно заслужил, и действительно гордился и — самое, пожалуй, важное — даже перестал носить свои маскировочные очки.)
— А эта девочка? — поинтересовалась Деми. — Та, которую ты… ты ее видел потом?
— А-га! — понимающе воскликнул Роуг. — Вот оно, значит, что?
— Что — «значит что»?
— Почему ты такая хмурая. Нет, больше я ее не видел. Одесса Партридж не ошиблась — после коронации все эти заговорщики буквально испарились, словно их никогда и не было. — Роуг опустил из своего рассказа эпизод со сводными сестрами, ни к чему зря тревожить девушку. — Что касается этой сопливой террористки, то между нами, лапа, ничего не было, я только укусил ее за задницу, чтобы хорошенько запомнила. Так что не надо ревновать. Посмотри на меня, улыбнись, я же столько времени о тебе скучал. Виргинской девушке из хорошей семьи не идет такая кислая физиономия.
— Я не кислая, Роуг, просто я устала и не в настроении, а ты возбужден, торжествуешь. Прошу тебя, дорогой, иди домой, я хочу побыть одна.
— Ты никогда не говорила раньше «дорогой», только «милый». С чего бы это вдруг?
— Не придирайся, пожалуйста, мне это не нравится.
— В чем дело? Чего это ты такая дерганая?
— Никакая я не дерганая.
— И у тебя на лице в точности то же самое выражение, как тогда, в конторе, когда ты начала меня соблазнять, — перепуганное, но полное решимости.
— Нет у меня никакого выражения лица.
— Брось, расскажи лучше папочке, что с тобой такое. Давай угадаю с трех раз. Тебя уволили.
— Нет.
— Ты влюбилась в кого-то другого и не знаешь, каким образом дать мне conge [34].
— Кончай трепаться.
— Ты залезла в долги и тебя одолевают кредиторы.
— Даже и близко не похоже.
— Тогда я пас. Ты должна рассказать папочке о своих трудностях.
— А ты можешь оставить меня в покое?
— Нет. Посмотри мне в глаза и выкладывай.
Деми глубоко вздохнула и на мгновение твердо сжала губы.
— Хорошо, папочка. Ты будешь папочкой.
— Что?!
— Я беременна. — По ее щекам покатились слезы.
— Но ведь ты говорила… — Роуг не верил своим ушам. — Ты говорила, у людей с титанианцами такого не бывает.
— Н-не б-бывало, но ведь все случается когда-то в первый раз.
— Ты говорила, наши яйцеклетки и сперматозоиды не нравятся друг другу.
— М-может быть, я т-так тебя люблю, что… ну вроде как свершилось чудо. Н-не знаю, — всхлипнула Деми, — может, это очередная космическая шутка. И совсем не смешная.
— А как ты узнала?
— Н-на той н-неделе я п-пропустила м-месячные и…
— А у тебя что — и это бывает? — удивленно перебил ее Роуг.
— Это у всех женщин бывает… и обычно я — как часы. Вот я и поехала к м-маме — к н-настоящей маме, к доктору — и она сделала анализы и… и вот ты теперь знаешь, а я перепугана до смерти.
Уинтер разрешился давно сдерживаемым воплем: пси-кошка прыснула из-под его руки и забилась куда-то в угол.
— Одна ночь. Подзалетела за одну сказочную ночь. Да мы же всем насекомым сто очков вперед можем дать. Иди сюда, супермамочка, иди. — Он обнял Деми. — Если мальчик — мы назовем его Те Джей, по обоим моим отцам. А девочку назовем в честь тебя, всей тебя с ног до головы, например — Деликатнейшая Девственная Дважды Дражайшая Дразнильщица Обманщица Деми, а сокращенно — Декаломания. Вот только возникает одна проблема, — добавил он. — Из-за излишеств в следовании традициям.
— Какая?
— Солнечные диски. Когда-нибудь он станет королем Те Джеем Юинтой. Как ты думаешь, честно это будет по отношению к мальчику — разрисовать его щеки монархическими украшениями?
Рука Уинтера машинально потянулась к очкам, которых он больше не носил.
— Это не проблема.
— Думаешь?
— Не знаю, но главная проблема — будетли он мальчиком? Будет ли она девочкой? Что это будет за гибрид?
— А какая разница? Он, она, или там оно — все равно оно наше, а больше мне ничего и не надо. Знаешь, а мне ведь сразу показалось, что ты пополнела.
— Через неделю? Не говори глупостей.
— Ничего, все еще впереди, ты пополнеешь, а потом — УРА!
— Я думала, ты тоже испугаешься.
— Ты что, совсем? Я же всю свою жизнь синэргизировал структуры, созданные другими людьми, а теперь у нас будет собственная, домашнего производства, с иголочки новенькая структура, играй — не хочу. Вот так-то, миссис Уинтер.
— Роуг Уинтер, — Деми и плакала, и смеялась, — это — самое дикое предложение руки и сердца, какое я слышала, а уж наслушалась я их — будь здоров. На работе буквально все уверены, что ты побегаешь-побегаешь, да и подцепишь в конце концов какую-нибудь красотку-манекенщицу.
— Да, знаю я этот бабский синдром. Утонченная красавица, на которую пялит глаза все мужское население горнолыжной базы. Этот призрак лишает сна всех девиц. Чаще всего она именуется мадемуазель Мистик де Харизма.
— Роуг, будь, пожалуйста, посерьезнее.
— А какая мне нужна серьезность? Вот смотри, с копами из Болоньи разобралась Одесса Партридж, они отпадают. После коронации отпала и эта группка моих собственных террористически настроенных подданных. А наш ребенок — какую бы там странную штуку мы ни произвели — будет принцем. Либо принцессой. Отличный зачин веселых приключений.