Страница:
— Считаю наш симпозиум у костра открытым, — сказал Осоргин и, заметив усмешку Кайзера, добавил:- Именно так — симпозиум. Для начала Блинк изложит вой соображения. Если угодно — сделает доклад. Вас, Кайзер, я попрошу не перебивать.
Блинк вскинул голову.
— Благодарю, — он поклонился — Я буду краток. Науке о племени роэльцев до сих пор ничего не было. Честно. Это объясняется как малочисленностью племени так и его изолированностью. Случайные исследоватепобывавшие в окрестностях изучаемого нами района, подобно Кайзеру, не склонны были верить фантастическим слухам, хотя Сетонио, насколько я знаю, пытался их проверить. Но ему не повезло. Роэльцев он не нашел и объявил, что само это племя — миф.
Мы убедились, что не миф. Уже по одной этой причине имело бы смысл задержаться. Предвижу возражения Кайзера: мы не этнографы. Но до прибытия этнографов здесь успеет возникнуть море; где потом искать роэльцев?
Однако дело даже не в этом. Сегодня я попросил роэльца показать вам, на что он способен. Вы были ошеломлены, но тотчас убедили себя, что это всего лишь ловкий трюк. Ладно, допустим, трюк. Племя фокусников. Или гипнотизеров. Вам и это неинтересно?
Повторяю, однако, что трюком здесь и не пахнет. Уже три дня я изучаю роэльца, и чем дольше изучаю, тем меньше понимаю. Они не охотятся: дичь сама прибегает к ним и…
— И сама себя свежует, — вставил Кайзер.
— К порядку! — Осоргин постучал палкой по головне, выбив при этом сноп искр.
— … И я мог бы долго перечислять все чудеса (или, по мнению Кайзера, "фокусы"), которыми они владеют, — закончил Блинк. — Но есть вещи, на мой взгляд, более важные. Необычные способности роэльцев — не дар природы. Это искусство, которому учатся и которое тесно связано с весьма фантастическим, но стройным миропониманием.
Что, кроме предвзятости, мешает вам принять мою гипотезу? Никакие законы природы не пересматриваются; колеблется лишь наша самоуверенность. Ну и черт с ней! Разум — это наиболее сложно организованная форма материи. Мы не мним себя всеведущими, когда речь идет о таком простом явлении, как атомное ядро. Зато мы "точно знаем", на что разум способен, а на что нет. Так же «точно» ученые прошлого века знали что в веществе не заключена никакая другая энергия, кроме химической. До каких же пор мы будем повторять одну и ту же ошибку?!
— Спокойней, Блинк, спокойней, — сказал Осоргин.
— Я говорю спокойно. Все возражения Кайзера сводятся к одному: человечеству неизвестен способ прямого воздействия мысли на окружающий мир. А раз неизвестен, то он не существует и существовать не может. Но это не доказательство.
— Вы кончили? — хмуро спросил Кайзер. Он сидел, опустив подбородок на сцепленные пальцы и уперев локти в колени. Было что-то несокрушимое в этой его позе. — Кончили? Теперь скажу я. Я не спорю, что на свете существуют племена, обладающие искусством знахарства и гипноза. Это не ново, равно как и йоги. Но! Обо всем этом наука знает давно, и легенды, одна невероятней другой, известны науке тоже. Вопрос: если эти легенды справедливы пусть даже отчасти, почему мировая наука не смогла извлечь из них ничего принципиально нового? Подчеркиваю: принципиально нового.
Ответ можно дать только один. Мировая наука потому не смогла извлечь ничего принципиально нового и ценного, что ничего такого там не было и нет. Как нет ничего важного для науки в искусстве фокусников, например. Я могу оказаться догматиком, Осоргин, но вся мировая наука… О, это невозможно! Она искала долго и упорно, однако нельзя найти того, что не существует, и мой довод доказывает это.
Позволю себе и такое соображение. Если действительно есть люди, владеющие недоступным науке могуществом, то почему они остались париями? Ими не создано ничего, они наги и босы, здесь есть вопиющее логическое противоречие, на которое я обращаю ваше внимание. Мои возражения не исчерпаны, но я сказал достаточно. Предлагаю вернуться к реальным делам.
Кайзер шевельнулся, и по его раскрасневшемуся лицу пробежали тени. Блинк молчал.
— Скажите, — обернулся к нему Осоргин. — Этот роэлец… он всегда молчит?
— Нет, — ответил Блинк нехотя. — Я разговаривал с ним.
— Он что-нибудь объяснял?
— Да. Но я не могу понять его объяснений. Он сказал, что и нельзя понять без…
— Обманщики не любят делиться секретами, — уронил Кайзер.
Блинк горько усмехнулся.
— Он готов объяснить все… этот обманщик. Но для этого необходимо еще и понимание. "Вы младенцы в нашем искусстве, — он так примерно сказал. — Разве своей науке вы научились за день?" Он прав. Я уже взял у него несколько уроков. Но этого мало.
— Да? — сказал Осоргин. — Взяли несколько уроков? Как же это выглядело?
— Это выглядело странно. Сначала я должен был думать о каком-нибудь предмете. Дереве, например. Только о нем. О том, какой толстый у него ствол, как темно и сыро его корням, как трепещет его листва…
— Детский сад, — буркнул Кайзер.
— А потом что? — спросил Осоргин.
— Я должен был стать деревом. Мне надо было отождествить себя с его телом, я должен был почувствовать, как в дереве идут соки, как жар солнечных лучей опаляет мои, то есть дерева, листья, как трудно мне вытягивать из земли воду, как ветер гнет мои ветки… Знаете, это очень своеобразное ощущение. Ведь мы никогда не пытались стать чем-то. Под конец я на какоето мгновение действительно почувствовал себя деревом. Во мне даже что-то заболело, когда я представил, как жуки-точильщики вгрызаются в ствол.
— У деревьев отсутствуют нервы, — сказал Кайзер.
— Неверно! Какая-то нервная система у них есть, это доказано. И я это почувствовал на себе. Повторяю. Я испытал боль дерева. Вы скажете, что это обычное самовнушение. Разумеется, но должен сознаться, что такой боли я еще никогда не ощущал…
— Ладно, — перебил Осоргин. — Детали вы расскажете потом. Что было дальше?
— Дальше… Только не смейтесь! Мне надо было отождествить себя со звуком. Со звуком «о». Выключившись из действительности…
— Каким способом?
— Я описал его вам. Так вот: выключившись из действительности, я должен был монотонно повторять про себя "о, о, о, о!". Роэлец предупредил, что этот урок опасен. Что человек иногда не в силах сам выйти из стадии отождествления со звуком и что поэтому урок должен обязательно идти в присутствии учителя. Услышав это, я чуть было не рассмеялся, но потом… — Голос Блинка дрогнул. — Потом я растворился в звуке, прошептал он, и его зрачки сузились.
Худой, высокий, он сидел с побледневшим лицом, и блики огня то выхватывали за спиной смутную громаду леса, то прятали ее во мрак, как в засаду.
В костре треснула ветка. Кайзер скрипуче рассмеялся.
— У вас слишком богатое воображение, Блинк, — проговорил он, не вынимая трубки. — Как можно раствориться в звуке?
— Можно, — Блинк очнулся. — Можно утонуть. Исчезнуть. Раствориться. Я потерял свое тело. Я не чувствовал его. Ничего не видел. Был только огромный бесконечный, черный звук. Я не мог выразить это словами. Таким был последний урок.
— Теперь я окончательно убежден в шарлатан стве, — сказал Кайзер.
Осоргин покачал головой.
— Если долго повторять слово, любое слово, оно лишается смысла и тогда сознание заволакивается пустотой. Блинк, мне все это не нравится
— Да или нет! — воскликнул Блинк. — Да или нет!
— Подождите, Блинк. Попробуем рассуждать непредвзято. В толще веков погребен огонек истинных знаний, итог опыта тысяч поколений, результат бесчисленных и бессистемных проб, ошибок и открытий. Но он светит нам сквозь клубы плотного, часто удушливого дыма суеверий, фантастических обрядов, легенд и ритуалов. Как в случае с роэльцем, возможно высокомерно пройти мимо, походя бросив несколько фраз о «дикости» и «суевериях»? Такой снобизм по отношению к опыту наших далеких предков — да, искаженному, да, внешне порой нам чуждому! — непростителен. Не мне объяснять вам, что уже получила наука, пробившаяся к огню сквозь клубы дыма. Великое множество рецептов, гимнастика йогов, их методы управления своим организмом, приемы самовнушения, того же гипноза… Блинк, вы, по-моему, чересчур увлечены гипотезой, которая Кайзер абсолютно прав — противоречит всей совокупности наших знаний. Но право искать неотделимо от права ошибаться. Можно поступить так. Мы с Кайзером продолжим маршрут, а вы останетесь изучать роэльца. Такое предложение, я думаю, не вызовет спора. И все же.
— И все же? — насторожился Блинк.
— Я бы не советовал вам оставаться.
— Вы не верите или боитесь?
— И то и другое.
— Чего вы боитесь?
— Нe знаю, Блинк, не знаю… Что-то во мне протестует против вашего намерения. Я не могу объяснить природу этого… страха. Да, да, страха и отвращения.
— Вы непоследовательны, — быстро сказал Блинк.
— Какие же мы, однако, дети, — укоризненно покачал головой Кайзер. — Это на нас действует темная ночь. Ночь и тайна, при свете дня все будет выглядеть проще. Насчет древней мудрости, которую надлежит изучать, я вполне согласен с Осоргиным. Но крайности… Я возражаю против крайностей. И повторяю, что прямые цели экспедиции важнее побочной экзотики Однако мои доводы не подействовали. Пусть будет по-вашему. Но при чем здесь страх? Через месяц мы вернемся и, убежден, застанем Блинка злым и трезвым. Злым, потому что ему будет жаль потерянных сил, трезвым… Ну, это понятно.
Блинк просиял.
— Хорошо! — он вскочил, словно ему уже не терпелось бежать к роэльцу. — Спасибо, Осоргин, спасибо, Кайзер. Я ке пожалею о потраченном времени. Пусть Кайзер тысячу раз прав. Но я, как ученый, обязан понять, что же это такое. Я должен пройти путь до конца. Если там, в самой глубине тайны, окажется пустота, что ж, я смирюсь с этим. Но я вернусь к вам истиной.
— Вот это речь ученого, — Кайзер выколотил рубку и тоже встал. — Уже поздно. Спокойной ночи.
— Все-гаки мне тревожно, — сказал Осоргин, когда Кайзер удалился и поскрипывание его сапог замерло в темноте. Осоргин взял Блинка под локоть и почувствовал, как у того напряглись мышцы. — Ведь и вам не по себе, а?
Блинк высвободил руку и принужденно рассмеялся.
— Вы зря себя пугаете, Осоргин. Зачем роэльцу причинять мне вред? Люди в одиночку переплывают океан, а тут… Кайзер прав, надо лечь спать. До завтра.
Осоргин долго не мог уснуть в эту ночь. Его не покидало странное чувство. Хмурое небо севера, каменные громады городов, тишина рабочего кабинета, все прошлое, что было в его памяти, воспринималось сейчас как старый, поблекший от времени кинофильм, где действовал человек по имени Осоргин, тогда как настоящий, живой Осоргнн лежал в гамаке, слушал протяжные, тревожные крики леса, видел поляну, меловой диск луны в прозрачном небе, белые, как сугроб, лагерные палатки, черные клинья теней, ощущал влажное тепло неподвижного воздуха, и тем не менее все это тоже было ненастоящим. Декорация какой-то чужой жизни, куда он случайно забрел и которая никогда не станет его жизнью, а растворится, исчезнет, едва он ее покинет.
Он приложил к уху часы. Они тикали, как всегда, и в этом тиканье было надежное постоянство, была неизменность, и это успокаивало. "Что за удивительная вещь — сознание, — беспокойно думал Осоргин. — На нас влияют шорохи, лунные блики, слова, звезды. Все влияет! Могучее, словно божество, слабое, как огонек свечи на ветру, изменчивое, подобно волне, упрямое, как травинка, твердое, будто алмаз, — это все оно, сознание. Понятное в своей каждодневности, загадочное в своей неисчерпаемой сложности и вечно задающее себе вопрос: "Что я такое?" Отождестви себя с деревом… Отождестви себя со звуком… Ведь это тоже попытка найти ответ! Были и другие попытки: растворись в вере…прими бога… Попытки, вслед за которыми захлопывалась дверца западни: ответ найден на все вопросы бытия, нечего больше искать, не о чем думать — мысль умерла. Да, вот это меня и пугает. Опыт на себе. На своем сознании. Нет, не это! Ученые ставили, ставят и будут ставить опыты куда более опасные, чем эксперимент Блинка. Что же тогда? Страстная увлеченность Блинка! Опять не то… Без увлеченности, без одержимости не было бы науки… А мера где? Исчез критицизм, и увлеченность уже ослепление, одержимость — фанатизм… Блинк… Да что это я! Спать надо, вот что. Не думать, а спать, спать…"
…Ночью думается иначе, чем днем, и, когда Осоргин встал с рассветом, ночные мысли показались ему преувеличенными и неуместными. Утро было насыщено деловыми хлопотами, перед походом надо было позаботиться о тысячах мелочей, так что прощание скомкалось. Блинк долго махал им вслед, и, в последний раз обернувшись, Осоргин лишь ободряюще кивнул ему перед тем, как скрыться в сумраке леса.
Вышли они из него обратно через несколько недель. За это время было столько пережито и сделано, что новые впечатления, как это всегда бывает, не то чтобы совсем заслонили воспоминания о роэльце, но лишили их былой остроты. Однако чем более они приближались к старому лагерю, тем сильней овладевало ими нетерпение поскорей увидеть Блинка, и последнюю милю они как могли ускоряли шаг, радуясь предстоящей встрече, горя желанием рассказать за чашкой кофе о своих приключениях и услышать о чужих, которые уже заранее казались им более бедными, чем их собственные.
Наконец сумрачный свод леса, в чьей зеленой вышине гас даже шум ветра, был прорван потоками света, и полуослепшие путешественники увидели пышущую жаром поляну с одинокой палаткой возле кустов.
— Э-гей! — дружно закричали они. — Э-ге-гей! Блинк-роэлец, появись!
Поляна ответила безмолвием.
— Блинк не стал лежебокой, — заметил Осоргин.
Они с наслаждением скинули рюкзаки, дали указание носильщикам разбить лагерь и лишь потом заглянули в палатку.
Едва они откинули полог, как в ноздри им ударил кислый запах плесени. Вещи были свалены кое-как, разбросаны: их покрывал липкий зеленоватый налет. Там, где вещей не было, днище палатки вздувалось пузырем. Из крохотной прорехи уже торчал тонкий и бледный стебель.
Шурша, полог выскользнул из рук Осоргина. С подавленным вскриком Кайзер метнулся назад.
— Винтовки! Скорей!
Глупо было спешить, глупо было хвататься за оружие, но Осоргин повиновался, как во сне, потому что действие — любое действие — было в эту минуту спасением.
Крикнув индейцам, чтобы те прочесали опушку леса, Кайзер и Осоргин, не сговариваясь, влекомые скорей инстинктом, чем разумом, схватили винтовки и бросились бегом к тому месту, где в последний раз видели роэльца, Трава, кусты, ветви деревьев хватали их, как петли силка. В этом безумном беге тоже не было никакого смысла, и все же они спешили так, словно это могло воскресить Блинка. Обессиленные, исцарапанные, они буквально опрокинули последнюю завесу кустов.
— Он здесь! — зарычал Кайзер. — Роэлец!
Хотя поблизости ветер колыхал тенистые кроны деревьев, роэлец сидел на самом солнцепеке — обнаженный, серо-коричневый, немигающий. Сидел с неподвижностью камня, лицо его было бесстрастней черепа
Но это не был роэлец. На Кайзера и Осоргина в упор смотрели невидящие глаза Блинка.
По телу Осоргина волной прошел холод.
Не чувствуя ног, он сделал несколько шагов вперед, мельком заметив, что лицо Кайзера стало красным от напряжения.
— Блинк, — едва услышав себя, прошептал Осоррид — Блинк! — Его голос внезапно сорвался в крик. — Что с тобой, Блинк?!
Губы Блинка приоткрылись, как щель, и из черноты рта выпали чужие, равнодушные слова:
— В твоем вопросе нет смысла, человек. Маленькому знанию не понять большого.
— Он бредит! — вскричал Кайзер. — Блинк, дружище, у меня во фляжке коньяк, глотни…
Осоргин удержал руку Кайзера.
— Подожди… Дело серьезней… Блинк, ты узнаешь нас?
— Вы оболочка слабого духа. Я лучше вас знаю, кто вы.
Осоргин сглотнул комок в горле.
— Ты прошел обучение до конца, Блинк?
— Я посвящен.
— И теперь?..
— Знаю все. Понимаю все. Повелеваю всем. Настоящий Блинк есть мир, и мир есть подлинный Блинк. Единство, вам недоступное.
— Ты был исследователем, вспомни! Ты пошел на это ради эксперимента. Ты хотел узнать и вернуться… Вспомни!
— Ваша наука — детская забава. Знания здесь.
— Тогда расскажи о них!
— Маленькому знанию не понять большого.
— Не тот разговор! — рассвирепев, Кайзер отстранил Осоргина так, что тот пошатнулся. — Он же сошел с ума, разве не видишь?! Я отнесу его в лагерь.
Раскинув руки, Кайзер шагнул к Блинку и наклонился, чтобы взять его в охапку. И вдруг замер. Его красное лицо покраснело еще сильней, поперек лба вздулась вена, напрягшиеся мускулы рук заходили oт страшного напряжения — напрасно. Яростное усилие не приблизило его к Блинку ни на волос.
— Не старайтесь, — прошелестел бесцветный голос Блинка. Вы тысячи лет будете искать истину, которой я уже владею. Смирите гордость мнимых владык земли маленьких и несчастных, и идите ко мне…
— Нет!!! — Кайзер откинулся назад и едва не упал на спину. — Сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший?!
— Тогда прощайте. Бойтесь злых влияний бурного солнца, что сеют болезнь ума, и знайте: людей объединяют незримые и сверкающие волны. Несчастье передается, счастье передается, зло передается, добро передается волнами. Примите эту каплю знаний в подарок и уходите Иначе сердце одного из вас не выдержит.
Словно мягкая рука отодвинула Осоргина и отодвигала все дальше и дальше от Блинка, но почему-то он не ощутил ни cтpaxa, ни волнений. Пятясь вместе с Кайзером, он видел, как уменьшалась фигура их бывшего товарища, а глаза его вопреки законам перспективы, наоборот, росли и росли. И блеск этих огромных, неподвижных глаз был сух. Как мертвый блеск слюды.
Им показалось, что прошли секунды, но неожиданно они обнаружили, что стоят на поляне возле сброшенных рюкзаков. И тут они словно очнулись. Молча, не обменявшись ни единым словом, они легли в тень и долго лежали там, бесконечно опустошенные.
Потом они нашли в себе силы вновь двинуться к месту, где был Блинк. Но там его уже не оказалось.
Напрасно кричали они до хрипоты, тщетно обшаривали окрестности — всюду дремотно стоял бескрайний лес, не было в нем ни отзвука, ни следа. Много поздней, когда надежды совсем не осталось наступила ночь, сидевший у костра Осоргин уронил колени руку, в которой он держал обнаруженный в палатке дневник Блинка.
— Что? — едва слышно спросил Кайзер.
— Ничего, — так же тихо и удрученно отозвался Осоргин Он тщательно фиксировал ход опыта…
— И?
— И где-то посредине потерял самоконтроль. Похоже он слишком поздно понял…
— Что понял?!
— Что феноменальные способности роэльца, в чем бы они ни заключались, достигаются уродованием психики… Может быть, я не прав. Может быть, всякий на ero месте незаметно утратил бы качества исследователей, просто качества нормального человека. Но Блинк… Мы дураки, Кайзер, мы слепые идиоты, мы просто невнимательные, равнодушные люди, если не заметили, что его увлеченность и убежденность уже тогда приближались к фанатизму, за чертой которого кончаются и разум и наука!.. Мы не имели права оставлять его в одиночестве! Не имели!
Кайзер, насупясь, молчал.
— Не признаю, — с трудом, но твердо выговорил минуту спустя. — Если алмаз не имеет твердости алмаза, он есть стекляшка. Исследователь, бессильный повелевать своим сознанием, не есть исследователь.
Осоргин чуть не вскочил.
— Исследователь не машина! — закричал он. — исследователь человек. Мы оба в долгу перед Блинком, ты слышишь, оба! Если бы не он, кто-нибудь из нас был обязан изучить психику роэльцев! Он, именно он, избавил нас от необходимости дерзко рисковать собой. В чем-то он выше нас…
Кайзер ничего не ответил на эту вспышку. Он сидел, неподвижно глядя в огонь, и лицо его было замкнутое.
На третий день, который также ничего не продвинул в розысках, как и первый, они собрались в дорогу.
Стоя над упакованными, вещами, они, однако, еще долго медлили.
— Надо идти, — сказал наконец Кайзер.
— Надо, — сказал Осоргин.
Кайзер снял шляпу.
Добравшись до города, они тотчас проявили снимки с роэльцем. На одном из них Кайзер, растопырив пальцы, подносил к губам пустоту. На втором он блаженно улыбался.
Смешанка
Блинк вскинул голову.
— Благодарю, — он поклонился — Я буду краток. Науке о племени роэльцев до сих пор ничего не было. Честно. Это объясняется как малочисленностью племени так и его изолированностью. Случайные исследоватепобывавшие в окрестностях изучаемого нами района, подобно Кайзеру, не склонны были верить фантастическим слухам, хотя Сетонио, насколько я знаю, пытался их проверить. Но ему не повезло. Роэльцев он не нашел и объявил, что само это племя — миф.
Мы убедились, что не миф. Уже по одной этой причине имело бы смысл задержаться. Предвижу возражения Кайзера: мы не этнографы. Но до прибытия этнографов здесь успеет возникнуть море; где потом искать роэльцев?
Однако дело даже не в этом. Сегодня я попросил роэльца показать вам, на что он способен. Вы были ошеломлены, но тотчас убедили себя, что это всего лишь ловкий трюк. Ладно, допустим, трюк. Племя фокусников. Или гипнотизеров. Вам и это неинтересно?
Повторяю, однако, что трюком здесь и не пахнет. Уже три дня я изучаю роэльца, и чем дольше изучаю, тем меньше понимаю. Они не охотятся: дичь сама прибегает к ним и…
— И сама себя свежует, — вставил Кайзер.
— К порядку! — Осоргин постучал палкой по головне, выбив при этом сноп искр.
— … И я мог бы долго перечислять все чудеса (или, по мнению Кайзера, "фокусы"), которыми они владеют, — закончил Блинк. — Но есть вещи, на мой взгляд, более важные. Необычные способности роэльцев — не дар природы. Это искусство, которому учатся и которое тесно связано с весьма фантастическим, но стройным миропониманием.
Что, кроме предвзятости, мешает вам принять мою гипотезу? Никакие законы природы не пересматриваются; колеблется лишь наша самоуверенность. Ну и черт с ней! Разум — это наиболее сложно организованная форма материи. Мы не мним себя всеведущими, когда речь идет о таком простом явлении, как атомное ядро. Зато мы "точно знаем", на что разум способен, а на что нет. Так же «точно» ученые прошлого века знали что в веществе не заключена никакая другая энергия, кроме химической. До каких же пор мы будем повторять одну и ту же ошибку?!
— Спокойней, Блинк, спокойней, — сказал Осоргин.
— Я говорю спокойно. Все возражения Кайзера сводятся к одному: человечеству неизвестен способ прямого воздействия мысли на окружающий мир. А раз неизвестен, то он не существует и существовать не может. Но это не доказательство.
— Вы кончили? — хмуро спросил Кайзер. Он сидел, опустив подбородок на сцепленные пальцы и уперев локти в колени. Было что-то несокрушимое в этой его позе. — Кончили? Теперь скажу я. Я не спорю, что на свете существуют племена, обладающие искусством знахарства и гипноза. Это не ново, равно как и йоги. Но! Обо всем этом наука знает давно, и легенды, одна невероятней другой, известны науке тоже. Вопрос: если эти легенды справедливы пусть даже отчасти, почему мировая наука не смогла извлечь из них ничего принципиально нового? Подчеркиваю: принципиально нового.
Ответ можно дать только один. Мировая наука потому не смогла извлечь ничего принципиально нового и ценного, что ничего такого там не было и нет. Как нет ничего важного для науки в искусстве фокусников, например. Я могу оказаться догматиком, Осоргин, но вся мировая наука… О, это невозможно! Она искала долго и упорно, однако нельзя найти того, что не существует, и мой довод доказывает это.
Позволю себе и такое соображение. Если действительно есть люди, владеющие недоступным науке могуществом, то почему они остались париями? Ими не создано ничего, они наги и босы, здесь есть вопиющее логическое противоречие, на которое я обращаю ваше внимание. Мои возражения не исчерпаны, но я сказал достаточно. Предлагаю вернуться к реальным делам.
Кайзер шевельнулся, и по его раскрасневшемуся лицу пробежали тени. Блинк молчал.
— Скажите, — обернулся к нему Осоргин. — Этот роэлец… он всегда молчит?
— Нет, — ответил Блинк нехотя. — Я разговаривал с ним.
— Он что-нибудь объяснял?
— Да. Но я не могу понять его объяснений. Он сказал, что и нельзя понять без…
— Обманщики не любят делиться секретами, — уронил Кайзер.
Блинк горько усмехнулся.
— Он готов объяснить все… этот обманщик. Но для этого необходимо еще и понимание. "Вы младенцы в нашем искусстве, — он так примерно сказал. — Разве своей науке вы научились за день?" Он прав. Я уже взял у него несколько уроков. Но этого мало.
— Да? — сказал Осоргин. — Взяли несколько уроков? Как же это выглядело?
— Это выглядело странно. Сначала я должен был думать о каком-нибудь предмете. Дереве, например. Только о нем. О том, какой толстый у него ствол, как темно и сыро его корням, как трепещет его листва…
— Детский сад, — буркнул Кайзер.
— А потом что? — спросил Осоргин.
— Я должен был стать деревом. Мне надо было отождествить себя с его телом, я должен был почувствовать, как в дереве идут соки, как жар солнечных лучей опаляет мои, то есть дерева, листья, как трудно мне вытягивать из земли воду, как ветер гнет мои ветки… Знаете, это очень своеобразное ощущение. Ведь мы никогда не пытались стать чем-то. Под конец я на какоето мгновение действительно почувствовал себя деревом. Во мне даже что-то заболело, когда я представил, как жуки-точильщики вгрызаются в ствол.
— У деревьев отсутствуют нервы, — сказал Кайзер.
— Неверно! Какая-то нервная система у них есть, это доказано. И я это почувствовал на себе. Повторяю. Я испытал боль дерева. Вы скажете, что это обычное самовнушение. Разумеется, но должен сознаться, что такой боли я еще никогда не ощущал…
— Ладно, — перебил Осоргин. — Детали вы расскажете потом. Что было дальше?
— Дальше… Только не смейтесь! Мне надо было отождествить себя со звуком. Со звуком «о». Выключившись из действительности…
— Каким способом?
— Я описал его вам. Так вот: выключившись из действительности, я должен был монотонно повторять про себя "о, о, о, о!". Роэлец предупредил, что этот урок опасен. Что человек иногда не в силах сам выйти из стадии отождествления со звуком и что поэтому урок должен обязательно идти в присутствии учителя. Услышав это, я чуть было не рассмеялся, но потом… — Голос Блинка дрогнул. — Потом я растворился в звуке, прошептал он, и его зрачки сузились.
Худой, высокий, он сидел с побледневшим лицом, и блики огня то выхватывали за спиной смутную громаду леса, то прятали ее во мрак, как в засаду.
В костре треснула ветка. Кайзер скрипуче рассмеялся.
— У вас слишком богатое воображение, Блинк, — проговорил он, не вынимая трубки. — Как можно раствориться в звуке?
— Можно, — Блинк очнулся. — Можно утонуть. Исчезнуть. Раствориться. Я потерял свое тело. Я не чувствовал его. Ничего не видел. Был только огромный бесконечный, черный звук. Я не мог выразить это словами. Таким был последний урок.
— Теперь я окончательно убежден в шарлатан стве, — сказал Кайзер.
Осоргин покачал головой.
— Если долго повторять слово, любое слово, оно лишается смысла и тогда сознание заволакивается пустотой. Блинк, мне все это не нравится
— Да или нет! — воскликнул Блинк. — Да или нет!
— Подождите, Блинк. Попробуем рассуждать непредвзято. В толще веков погребен огонек истинных знаний, итог опыта тысяч поколений, результат бесчисленных и бессистемных проб, ошибок и открытий. Но он светит нам сквозь клубы плотного, часто удушливого дыма суеверий, фантастических обрядов, легенд и ритуалов. Как в случае с роэльцем, возможно высокомерно пройти мимо, походя бросив несколько фраз о «дикости» и «суевериях»? Такой снобизм по отношению к опыту наших далеких предков — да, искаженному, да, внешне порой нам чуждому! — непростителен. Не мне объяснять вам, что уже получила наука, пробившаяся к огню сквозь клубы дыма. Великое множество рецептов, гимнастика йогов, их методы управления своим организмом, приемы самовнушения, того же гипноза… Блинк, вы, по-моему, чересчур увлечены гипотезой, которая Кайзер абсолютно прав — противоречит всей совокупности наших знаний. Но право искать неотделимо от права ошибаться. Можно поступить так. Мы с Кайзером продолжим маршрут, а вы останетесь изучать роэльца. Такое предложение, я думаю, не вызовет спора. И все же.
— И все же? — насторожился Блинк.
— Я бы не советовал вам оставаться.
— Вы не верите или боитесь?
— И то и другое.
— Чего вы боитесь?
— Нe знаю, Блинк, не знаю… Что-то во мне протестует против вашего намерения. Я не могу объяснить природу этого… страха. Да, да, страха и отвращения.
— Вы непоследовательны, — быстро сказал Блинк.
— Какие же мы, однако, дети, — укоризненно покачал головой Кайзер. — Это на нас действует темная ночь. Ночь и тайна, при свете дня все будет выглядеть проще. Насчет древней мудрости, которую надлежит изучать, я вполне согласен с Осоргиным. Но крайности… Я возражаю против крайностей. И повторяю, что прямые цели экспедиции важнее побочной экзотики Однако мои доводы не подействовали. Пусть будет по-вашему. Но при чем здесь страх? Через месяц мы вернемся и, убежден, застанем Блинка злым и трезвым. Злым, потому что ему будет жаль потерянных сил, трезвым… Ну, это понятно.
Блинк просиял.
— Хорошо! — он вскочил, словно ему уже не терпелось бежать к роэльцу. — Спасибо, Осоргин, спасибо, Кайзер. Я ке пожалею о потраченном времени. Пусть Кайзер тысячу раз прав. Но я, как ученый, обязан понять, что же это такое. Я должен пройти путь до конца. Если там, в самой глубине тайны, окажется пустота, что ж, я смирюсь с этим. Но я вернусь к вам истиной.
— Вот это речь ученого, — Кайзер выколотил рубку и тоже встал. — Уже поздно. Спокойной ночи.
— Все-гаки мне тревожно, — сказал Осоргин, когда Кайзер удалился и поскрипывание его сапог замерло в темноте. Осоргин взял Блинка под локоть и почувствовал, как у того напряглись мышцы. — Ведь и вам не по себе, а?
Блинк высвободил руку и принужденно рассмеялся.
— Вы зря себя пугаете, Осоргин. Зачем роэльцу причинять мне вред? Люди в одиночку переплывают океан, а тут… Кайзер прав, надо лечь спать. До завтра.
Осоргин долго не мог уснуть в эту ночь. Его не покидало странное чувство. Хмурое небо севера, каменные громады городов, тишина рабочего кабинета, все прошлое, что было в его памяти, воспринималось сейчас как старый, поблекший от времени кинофильм, где действовал человек по имени Осоргин, тогда как настоящий, живой Осоргнн лежал в гамаке, слушал протяжные, тревожные крики леса, видел поляну, меловой диск луны в прозрачном небе, белые, как сугроб, лагерные палатки, черные клинья теней, ощущал влажное тепло неподвижного воздуха, и тем не менее все это тоже было ненастоящим. Декорация какой-то чужой жизни, куда он случайно забрел и которая никогда не станет его жизнью, а растворится, исчезнет, едва он ее покинет.
Он приложил к уху часы. Они тикали, как всегда, и в этом тиканье было надежное постоянство, была неизменность, и это успокаивало. "Что за удивительная вещь — сознание, — беспокойно думал Осоргин. — На нас влияют шорохи, лунные блики, слова, звезды. Все влияет! Могучее, словно божество, слабое, как огонек свечи на ветру, изменчивое, подобно волне, упрямое, как травинка, твердое, будто алмаз, — это все оно, сознание. Понятное в своей каждодневности, загадочное в своей неисчерпаемой сложности и вечно задающее себе вопрос: "Что я такое?" Отождестви себя с деревом… Отождестви себя со звуком… Ведь это тоже попытка найти ответ! Были и другие попытки: растворись в вере…прими бога… Попытки, вслед за которыми захлопывалась дверца западни: ответ найден на все вопросы бытия, нечего больше искать, не о чем думать — мысль умерла. Да, вот это меня и пугает. Опыт на себе. На своем сознании. Нет, не это! Ученые ставили, ставят и будут ставить опыты куда более опасные, чем эксперимент Блинка. Что же тогда? Страстная увлеченность Блинка! Опять не то… Без увлеченности, без одержимости не было бы науки… А мера где? Исчез критицизм, и увлеченность уже ослепление, одержимость — фанатизм… Блинк… Да что это я! Спать надо, вот что. Не думать, а спать, спать…"
…Ночью думается иначе, чем днем, и, когда Осоргин встал с рассветом, ночные мысли показались ему преувеличенными и неуместными. Утро было насыщено деловыми хлопотами, перед походом надо было позаботиться о тысячах мелочей, так что прощание скомкалось. Блинк долго махал им вслед, и, в последний раз обернувшись, Осоргин лишь ободряюще кивнул ему перед тем, как скрыться в сумраке леса.
Вышли они из него обратно через несколько недель. За это время было столько пережито и сделано, что новые впечатления, как это всегда бывает, не то чтобы совсем заслонили воспоминания о роэльце, но лишили их былой остроты. Однако чем более они приближались к старому лагерю, тем сильней овладевало ими нетерпение поскорей увидеть Блинка, и последнюю милю они как могли ускоряли шаг, радуясь предстоящей встрече, горя желанием рассказать за чашкой кофе о своих приключениях и услышать о чужих, которые уже заранее казались им более бедными, чем их собственные.
Наконец сумрачный свод леса, в чьей зеленой вышине гас даже шум ветра, был прорван потоками света, и полуослепшие путешественники увидели пышущую жаром поляну с одинокой палаткой возле кустов.
— Э-гей! — дружно закричали они. — Э-ге-гей! Блинк-роэлец, появись!
Поляна ответила безмолвием.
— Блинк не стал лежебокой, — заметил Осоргин.
Они с наслаждением скинули рюкзаки, дали указание носильщикам разбить лагерь и лишь потом заглянули в палатку.
Едва они откинули полог, как в ноздри им ударил кислый запах плесени. Вещи были свалены кое-как, разбросаны: их покрывал липкий зеленоватый налет. Там, где вещей не было, днище палатки вздувалось пузырем. Из крохотной прорехи уже торчал тонкий и бледный стебель.
Шурша, полог выскользнул из рук Осоргина. С подавленным вскриком Кайзер метнулся назад.
— Винтовки! Скорей!
Глупо было спешить, глупо было хвататься за оружие, но Осоргин повиновался, как во сне, потому что действие — любое действие — было в эту минуту спасением.
Крикнув индейцам, чтобы те прочесали опушку леса, Кайзер и Осоргин, не сговариваясь, влекомые скорей инстинктом, чем разумом, схватили винтовки и бросились бегом к тому месту, где в последний раз видели роэльца, Трава, кусты, ветви деревьев хватали их, как петли силка. В этом безумном беге тоже не было никакого смысла, и все же они спешили так, словно это могло воскресить Блинка. Обессиленные, исцарапанные, они буквально опрокинули последнюю завесу кустов.
— Он здесь! — зарычал Кайзер. — Роэлец!
Хотя поблизости ветер колыхал тенистые кроны деревьев, роэлец сидел на самом солнцепеке — обнаженный, серо-коричневый, немигающий. Сидел с неподвижностью камня, лицо его было бесстрастней черепа
Но это не был роэлец. На Кайзера и Осоргина в упор смотрели невидящие глаза Блинка.
По телу Осоргина волной прошел холод.
Не чувствуя ног, он сделал несколько шагов вперед, мельком заметив, что лицо Кайзера стало красным от напряжения.
— Блинк, — едва услышав себя, прошептал Осоррид — Блинк! — Его голос внезапно сорвался в крик. — Что с тобой, Блинк?!
Губы Блинка приоткрылись, как щель, и из черноты рта выпали чужие, равнодушные слова:
— В твоем вопросе нет смысла, человек. Маленькому знанию не понять большого.
— Он бредит! — вскричал Кайзер. — Блинк, дружище, у меня во фляжке коньяк, глотни…
Осоргин удержал руку Кайзера.
— Подожди… Дело серьезней… Блинк, ты узнаешь нас?
— Вы оболочка слабого духа. Я лучше вас знаю, кто вы.
Осоргин сглотнул комок в горле.
— Ты прошел обучение до конца, Блинк?
— Я посвящен.
— И теперь?..
— Знаю все. Понимаю все. Повелеваю всем. Настоящий Блинк есть мир, и мир есть подлинный Блинк. Единство, вам недоступное.
— Ты был исследователем, вспомни! Ты пошел на это ради эксперимента. Ты хотел узнать и вернуться… Вспомни!
— Ваша наука — детская забава. Знания здесь.
— Тогда расскажи о них!
— Маленькому знанию не понять большого.
— Не тот разговор! — рассвирепев, Кайзер отстранил Осоргина так, что тот пошатнулся. — Он же сошел с ума, разве не видишь?! Я отнесу его в лагерь.
Раскинув руки, Кайзер шагнул к Блинку и наклонился, чтобы взять его в охапку. И вдруг замер. Его красное лицо покраснело еще сильней, поперек лба вздулась вена, напрягшиеся мускулы рук заходили oт страшного напряжения — напрасно. Яростное усилие не приблизило его к Блинку ни на волос.
— Не старайтесь, — прошелестел бесцветный голос Блинка. Вы тысячи лет будете искать истину, которой я уже владею. Смирите гордость мнимых владык земли маленьких и несчастных, и идите ко мне…
— Нет!!! — Кайзер откинулся назад и едва не упал на спину. — Сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший?!
— Тогда прощайте. Бойтесь злых влияний бурного солнца, что сеют болезнь ума, и знайте: людей объединяют незримые и сверкающие волны. Несчастье передается, счастье передается, зло передается, добро передается волнами. Примите эту каплю знаний в подарок и уходите Иначе сердце одного из вас не выдержит.
Словно мягкая рука отодвинула Осоргина и отодвигала все дальше и дальше от Блинка, но почему-то он не ощутил ни cтpaxa, ни волнений. Пятясь вместе с Кайзером, он видел, как уменьшалась фигура их бывшего товарища, а глаза его вопреки законам перспективы, наоборот, росли и росли. И блеск этих огромных, неподвижных глаз был сух. Как мертвый блеск слюды.
Им показалось, что прошли секунды, но неожиданно они обнаружили, что стоят на поляне возле сброшенных рюкзаков. И тут они словно очнулись. Молча, не обменявшись ни единым словом, они легли в тень и долго лежали там, бесконечно опустошенные.
Потом они нашли в себе силы вновь двинуться к месту, где был Блинк. Но там его уже не оказалось.
Напрасно кричали они до хрипоты, тщетно обшаривали окрестности — всюду дремотно стоял бескрайний лес, не было в нем ни отзвука, ни следа. Много поздней, когда надежды совсем не осталось наступила ночь, сидевший у костра Осоргин уронил колени руку, в которой он держал обнаруженный в палатке дневник Блинка.
— Что? — едва слышно спросил Кайзер.
— Ничего, — так же тихо и удрученно отозвался Осоргин Он тщательно фиксировал ход опыта…
— И?
— И где-то посредине потерял самоконтроль. Похоже он слишком поздно понял…
— Что понял?!
— Что феноменальные способности роэльца, в чем бы они ни заключались, достигаются уродованием психики… Может быть, я не прав. Может быть, всякий на ero месте незаметно утратил бы качества исследователей, просто качества нормального человека. Но Блинк… Мы дураки, Кайзер, мы слепые идиоты, мы просто невнимательные, равнодушные люди, если не заметили, что его увлеченность и убежденность уже тогда приближались к фанатизму, за чертой которого кончаются и разум и наука!.. Мы не имели права оставлять его в одиночестве! Не имели!
Кайзер, насупясь, молчал.
— Не признаю, — с трудом, но твердо выговорил минуту спустя. — Если алмаз не имеет твердости алмаза, он есть стекляшка. Исследователь, бессильный повелевать своим сознанием, не есть исследователь.
Осоргин чуть не вскочил.
— Исследователь не машина! — закричал он. — исследователь человек. Мы оба в долгу перед Блинком, ты слышишь, оба! Если бы не он, кто-нибудь из нас был обязан изучить психику роэльцев! Он, именно он, избавил нас от необходимости дерзко рисковать собой. В чем-то он выше нас…
Кайзер ничего не ответил на эту вспышку. Он сидел, неподвижно глядя в огонь, и лицо его было замкнутое.
На третий день, который также ничего не продвинул в розысках, как и первый, они собрались в дорогу.
Стоя над упакованными, вещами, они, однако, еще долго медлили.
— Надо идти, — сказал наконец Кайзер.
— Надо, — сказал Осоргин.
Кайзер снял шляпу.
Добравшись до города, они тотчас проявили снимки с роэльцем. На одном из них Кайзер, растопырив пальцы, подносил к губам пустоту. На втором он блаженно улыбался.
Смешанка
— Не уходи после урока, — шепнул Рэм. — Покажу кое-что ахнешь.
Лена скосила взгляд, отчего таинственное лицо Рэма стало еще более таинственным. Глаза Лены округлились, и она дважды кивнула в знак согласия.
Они дождались, пока школа опустела, и тогда Рэм, украдкой оглядываясь, подвел Лену к двери, над которой горела надпись: "Без учителя не входить". Рэм толкнул дверь.
— Но ведь…
— Тсс! — зашипел Рэм. — Это не для баловства, мы будем экспериментировать.
— Ну, если так…
Слева от стены отделился робот.
— Не вижу сопровождающего, — прогудел он, широко расставляя руки.
— На дворе трава, на траве дрова, а где сам двор? — быстро спросил Рэм.
Робот задумался. Лена хихикнула. Роботы — ассистенты школьных кабинетов были старинной электронной рухлядью: их ничего не стоило сбить с толку любой бессмыслицей. Не дожидаясь, пока робот очухается, Рэм с Леной проскользнули в стартовый отсек.
Большую часть отсека занимала каплеобразная титаносомальгетитовая шлюпка, точь-в-точь такая, какой пользуются на чужих планетах. Неистовое солнце, бившее в окна, зажигало на ее сферическом боку радужное сияние. Было тихо, как посреди пустыни.
Рэм откинул люк.
— Влезай!
— Но ведь это обыкновенный скайдер…
— Скайдер, скайдер, много ты понимаешь, — проворчал Рэм. — Ты что думала, я тебе кита покажу? Залезай, тогда и увидишь, какую я штуку сообразил…
Они влезли.
— К пульту, садись к пульту, — сказал Рэм, захлопывая люк.
С яркого света ребята едва не ослепли. В темной кабине скайдера медленно разгорались фосфоресцирующие шкалы приборов.
— Ну, ну? — заторопила Лена.
Рэм нетерпеливо отмахнулся. Он откинул панель секции управления и долго копался, что-то в ней соединяя или, наоборот, разъединяя. Волосы на затылке поднялись у него хохолком.
Внезапно под его пальцами с треском проскочила зеленая искра. Лена ойкнула.
— Тихо ты! — сдавленным голосом проговорил Рэм.
— Все идет как положено.
— И достанется же нам…
— Уж во всяком случае, не тебе, — огрызнулся Рэм действуя ногтем как отверткой. — И вообще, чему нас учили? Ключ к новому — риск.
— Не риск, а расчет, — поправила Лена, болтая ногами.
— Расчет у меня точный. Сейчас двинемся.
— Куда?
— Увидишь.
— Хочу к центру Галактики.
— Дура, — сказал Рэм. — Там еще никто не бывал.
Лена обиженно замолчала.
Рэм закрыл панель, вытер руки о штаны и, приоса нившись, взялся за рукоять пуска.
— Экипаж! — звонко прокричал он. — К старту готов?
— Готов! — тоненько ответила Лена, невольно распрямляя плечи.
— Старт!!!
В недрах скайдера что-то заурчало, дзинькнуло, корпус мелко задрожал — сильней, сильней, — ребят тряхнуло, и тут раскрылся затянутый дымкой обзорный экран.
— Прибавь резкость, — посоветовала Лена.
— Знаю и без тебя.
Дымка исчезла. Теперь скайдер окружали угрюмые толщи земных пород. Натруженно гудел двигатель. Корабль погружался в ночь — глухую, без просвета ночь подземных глубин, где каменный мрак был вечен, как сама планета.
Бесформенным облаком клубилось что-то еще более черное, чем сама ночь. Оно росло, вспухало, делилось, а потом слилось, и тогда в нем, словно корабль попал в грибницу, проступили бледные нити, запутанные и из-за движения скайдера шевелящиеся.
— Кварцевые жилы в базальте, — сказал Рэм.
— Точно, — согласилась Лена. — Это все, что ты хопоказать? Так мы и с учителями сколько раз путешествовали.
— А так?
Рэм тронул что-то на пульте.
И ночь поголубела. Ее растворил мерцающий далекий свет, идущий сверху, сквозь толщу чего-то жидкого, теплого. Прожилки кварца не исчезли, но стали прозрачными, как стекло, висящими как бы в пустоте, почти что призрачными оттого, что через них легко и свободно проплывали стаи узкотелых серебристых рыб.
— Ой, Рэм! — воскликнула Лена. — Что это?
— Спокойно, то ли еще будет!
И точно. Оттесняя все, экран вдруг заняли пирамидальные красные деревья. Засвистел ветер. Качнулись чешуйчатые ветки, роняя на песок капли зеленоватой смолы, тотчас вспыхивающие на лету маленьким ярким пламенем. Но сквозь все это, сквозь строй диковинных красных деревьев, полосу мрачно фиолетового неба вверху, завесу самовспыхивающей смолы проступили, едва привык глаз, и стаи серебристых резвящихся рыб, и голубой перелив моря, и хрустальный ажур подземного кварца. И даже чернота базальта присутствовала здесь некой тенью, придающей всему неожиданный оттенок траурных сумерек. Всему, даже огонькам смолы, чье пламя и в самый момент вспышки казалось закопченным.
Лена, забыв обо всем, смотрела как зачарованная. Рэм пытался сохранить значительное выражение лица, но его распирала счастливая, торжествующая улыбка.
Не выдержав, он вскочил с победным криком:
— А это видела? Видела?
Скайдер бросило в звездную пустоту и одновременно в ревущий шторм. Сквозь беснующиеся волны холодно просвечивали туманные пятнышки других галактик, а на клокочущей пене лежал отсвет близкого, пылающего Бетельгейзе И тотчас, повишясь Рэму, клокотание моря сменилось жарким вихрем протуберанцев. которые обрушились с неба на проплывающую внизу дремотную предрассветную Землю.
Лена скосила взгляд, отчего таинственное лицо Рэма стало еще более таинственным. Глаза Лены округлились, и она дважды кивнула в знак согласия.
Они дождались, пока школа опустела, и тогда Рэм, украдкой оглядываясь, подвел Лену к двери, над которой горела надпись: "Без учителя не входить". Рэм толкнул дверь.
— Но ведь…
— Тсс! — зашипел Рэм. — Это не для баловства, мы будем экспериментировать.
— Ну, если так…
Слева от стены отделился робот.
— Не вижу сопровождающего, — прогудел он, широко расставляя руки.
— На дворе трава, на траве дрова, а где сам двор? — быстро спросил Рэм.
Робот задумался. Лена хихикнула. Роботы — ассистенты школьных кабинетов были старинной электронной рухлядью: их ничего не стоило сбить с толку любой бессмыслицей. Не дожидаясь, пока робот очухается, Рэм с Леной проскользнули в стартовый отсек.
Большую часть отсека занимала каплеобразная титаносомальгетитовая шлюпка, точь-в-точь такая, какой пользуются на чужих планетах. Неистовое солнце, бившее в окна, зажигало на ее сферическом боку радужное сияние. Было тихо, как посреди пустыни.
Рэм откинул люк.
— Влезай!
— Но ведь это обыкновенный скайдер…
— Скайдер, скайдер, много ты понимаешь, — проворчал Рэм. — Ты что думала, я тебе кита покажу? Залезай, тогда и увидишь, какую я штуку сообразил…
Они влезли.
— К пульту, садись к пульту, — сказал Рэм, захлопывая люк.
С яркого света ребята едва не ослепли. В темной кабине скайдера медленно разгорались фосфоресцирующие шкалы приборов.
— Ну, ну? — заторопила Лена.
Рэм нетерпеливо отмахнулся. Он откинул панель секции управления и долго копался, что-то в ней соединяя или, наоборот, разъединяя. Волосы на затылке поднялись у него хохолком.
Внезапно под его пальцами с треском проскочила зеленая искра. Лена ойкнула.
— Тихо ты! — сдавленным голосом проговорил Рэм.
— Все идет как положено.
— И достанется же нам…
— Уж во всяком случае, не тебе, — огрызнулся Рэм действуя ногтем как отверткой. — И вообще, чему нас учили? Ключ к новому — риск.
— Не риск, а расчет, — поправила Лена, болтая ногами.
— Расчет у меня точный. Сейчас двинемся.
— Куда?
— Увидишь.
— Хочу к центру Галактики.
— Дура, — сказал Рэм. — Там еще никто не бывал.
Лена обиженно замолчала.
Рэм закрыл панель, вытер руки о штаны и, приоса нившись, взялся за рукоять пуска.
— Экипаж! — звонко прокричал он. — К старту готов?
— Готов! — тоненько ответила Лена, невольно распрямляя плечи.
— Старт!!!
В недрах скайдера что-то заурчало, дзинькнуло, корпус мелко задрожал — сильней, сильней, — ребят тряхнуло, и тут раскрылся затянутый дымкой обзорный экран.
— Прибавь резкость, — посоветовала Лена.
— Знаю и без тебя.
Дымка исчезла. Теперь скайдер окружали угрюмые толщи земных пород. Натруженно гудел двигатель. Корабль погружался в ночь — глухую, без просвета ночь подземных глубин, где каменный мрак был вечен, как сама планета.
Бесформенным облаком клубилось что-то еще более черное, чем сама ночь. Оно росло, вспухало, делилось, а потом слилось, и тогда в нем, словно корабль попал в грибницу, проступили бледные нити, запутанные и из-за движения скайдера шевелящиеся.
— Кварцевые жилы в базальте, — сказал Рэм.
— Точно, — согласилась Лена. — Это все, что ты хопоказать? Так мы и с учителями сколько раз путешествовали.
— А так?
Рэм тронул что-то на пульте.
И ночь поголубела. Ее растворил мерцающий далекий свет, идущий сверху, сквозь толщу чего-то жидкого, теплого. Прожилки кварца не исчезли, но стали прозрачными, как стекло, висящими как бы в пустоте, почти что призрачными оттого, что через них легко и свободно проплывали стаи узкотелых серебристых рыб.
— Ой, Рэм! — воскликнула Лена. — Что это?
— Спокойно, то ли еще будет!
И точно. Оттесняя все, экран вдруг заняли пирамидальные красные деревья. Засвистел ветер. Качнулись чешуйчатые ветки, роняя на песок капли зеленоватой смолы, тотчас вспыхивающие на лету маленьким ярким пламенем. Но сквозь все это, сквозь строй диковинных красных деревьев, полосу мрачно фиолетового неба вверху, завесу самовспыхивающей смолы проступили, едва привык глаз, и стаи серебристых резвящихся рыб, и голубой перелив моря, и хрустальный ажур подземного кварца. И даже чернота базальта присутствовала здесь некой тенью, придающей всему неожиданный оттенок траурных сумерек. Всему, даже огонькам смолы, чье пламя и в самый момент вспышки казалось закопченным.
Лена, забыв обо всем, смотрела как зачарованная. Рэм пытался сохранить значительное выражение лица, но его распирала счастливая, торжествующая улыбка.
Не выдержав, он вскочил с победным криком:
— А это видела? Видела?
Скайдер бросило в звездную пустоту и одновременно в ревущий шторм. Сквозь беснующиеся волны холодно просвечивали туманные пятнышки других галактик, а на клокочущей пене лежал отсвет близкого, пылающего Бетельгейзе И тотчас, повишясь Рэму, клокотание моря сменилось жарким вихрем протуберанцев. которые обрушились с неба на проплывающую внизу дремотную предрассветную Землю.