Страница:
Петр Николаевич Ахлюстин был замечательным боевым командиром нашей армии. В прошлом рядовой солдат царской армии, участник первой мировой войны, он сразу же после Октябрьской социалистической революции вступил в Красную гвардию и храбро сражался с бандами Колчака, с интервентами в Сибири, с врангелевцами и махновцами. В 1920 году за высокое мужество, проявленное при штурме Перекопа, П. Н. Ахлюстин был награжден орденом Красного Знамени, впоследствии командовал кавалерийскими соединениями.
Незадолго до начала Великой Отечественной войны его назначили командиром 13-го механизированного корпуса, который только еще формировался и не имел положенных по штату танков. Корпус располагался у самой границы, на важном стратегическом направлении, и на его долю пришелся первый удар противника. Тяжел был этот удар, но и в самые тяжелые моменты генерал Ахлюстин умел сплачивать бойцов, воодушевлял их личным примером отваги и мужества.
На Сож Петр Николаевич вывел свой отряд будучи уже раненным. Он мог первым переправиться через реку, но не сделал этого. Командир-коммунист П. Н. Ахлюстин оставил западный берег Сожа с последней группой своих бойцов и с ними, вместе, погиб, попав под жесточайший минометный обстрел.
Через несколько дней после этого печального происшествия начались тяжелые бои за Пропойск. Командование 13-й армии приняло решение: освободить от гитлеровцев город, в котором скрещивались важные пути на Могилев, Рогачев, Гомель, Новозыбков, Кричев. Для этой цели на восточном берегу Сожа сосредоточивалась вся уцелевшая после выхода из окружения артиллерия. Под Пропойск были отправлены и все батареи нашей 132-й стрелковой дивизии под командованием начальника артиллерии.
Одновременно нашей дивизии, понесшей большие потери в людях и технике, было приказано передать в другие соединения часть стрелковых подразделений и разведывательный батальон. Я опять оказался в положении командира без войск, но продолжал внимательно следить за ходом боевых действий под Пропойском.
Несмотря на сосредоточение там довольно значительных сил, мы не добились существенных результатов. Тактика предпринятого контрудара была неудачной. В значительной мере она определялась тогдашними нашими затруднениями: войскам не хватало ни огневых средств, ни авиационного прикрытия. Поэтому все сводилось к ожесточенным атакам позиций противника в лоб. А противник, хорошо укрепившись в Пропойске, сумел использовать подвижные группы танков и автоматчиков для маневра во фланг и тыл атаковавшим его войскам.
Опасаясь окружения, командование 13-й армии старалось всячески растянуть фронт, отчего плотность боевых порядков была явно недостаточной. Немецкие танки легко прорывались через них. И после каждого такого прорыва нами предпринимались бесплодные попытки "заштопать дыру" с помощью одного - двух батальонов. Вместо того чтобы создать на нужном направлении мощный ударный кулак и добиться решительного превосходства над противником, мы распыляли свои силы, бросая их в бой по частям.
Давало себя знать и то однобокое направление, которое в последний предвоенный год стало главенствующим во всей системе боевой подготовки Красной Армии. Дело в том, что в период, непосредственно предшествовавший Великой Отечественной войне, обучение наших войск проходило под несомненным влиянием только что закончившихся боевых действий в Финляндии. Штурм "линии Маннергейма" рассматривался как образец оперативного искусства и тактики. Войска учили преодолению долговременной обороны противника с постепенным накапливанием сил и терпеливым "прогрызанием" по всем правилам инженерной науки брешей во вражеских укреплениях. Маневренными боевыми действиями, борьбой с высокоподвижными механизированными соединениями, обладающими большой ударной и огневой силой, мы перестали заниматься всерьез. Вопросы взаимодействия различных родов войск в условиях быстро изменяющейся обстановки отрабатывались недостаточно. Были преданы забвению основы тактики глубокого боя и широко практиковавшиеся до 41инской кампании общевойсковые учения с привлечением больших масс войск, с нанесением ударов танковыми и конно-механизированными соединениями по тылам "противника", с выброской крупных парашютных десантов.
Генералы и офицеры, служившие в Красной Армии во второй половине 30-х годов, хорошо помнят маневры на Украине и в Беларуссии. На них присутствовали военные делегации многих капиталистических стран. Мало этого, тогда все экраны страны обошел хроникально-документальный фильм "Борьба за Киев", по которому всякий военно грамотный человек мог составить себе довольно ясное представление о путях совершенствования нашего военного искусства. Немецкий генеральный штаб, несомненно, сделал отсюда определенные практические выводы, широко использовал опыт наших маневров для подготовки своих войск, в частности бронетанковых и парашютно-десантных частей. А вот нам самим, первыми разработавшим основы ведения крупных боевых операций в новых условиях машинной войны, по сути дела, так и не пришлось в нужный момент воспользоваться этим богатейшим опытом.
Дух боев за "линию Маннергейма" продолжал витать над нашей тактикой и боевой подготовкой войск, хотя немцы уже в 1940 году преподали всем такой урок, с которым нельзя было не считаться. После нескольких месяцев "странной войны", они так и не стали прогрызать "линию Мажино", а обрушили свои бронетанковые дивизии на незащищенный левый фланг французских и английских армий во Фландрии. Тактика их тогдашних действий как две капли воды была похожа на то, с чем пришлось встретиться нам в 1941 году: массированные удары авиации, прорывы танков, обходы и охваты. А ведь этого ничего не было на Карельском перешейке в зиму 1939/40 года.
Нам пришлось переучиваться уже под огнем врага, дорогой ценой приобретая необходимый опыт и знания, без которых нельзя было победить гитлеровскую армию.
Глава вторая. Сдерживая натиск Гудериана
24 июля по решению. Ставки был создан Центральный фронт. Его резервы накапливались в районе Гомеля. Одновременно они должны были и прикрывать этот важный стратегический пункт.
С передовых позиций срочно снимались некоторые дивизии. Я тоже получил приказ передать большую часть личного состава соседним соединениям, а с основным ядром следовать под Гомель в распоряжение командования нового фронта.
Совершив переход, мы сосредоточились в лесу возле Новобелицы. Там располагался запасной полк, насчитывавший свыше десяти тысяч человек. Наскоро почистив обмундирование, стряхнув с него дорожную пыль и поправив походное снаряжение, я пошел с докладом к командующему войсками фронта. Им оказался генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, с которым мы были знакомы еще по академии имени М. В. Фрунзе. Мне довелось учиться как раз на том курсе, начальником которого являлся Ф. И. Кузнецов. На этот раз вид его немало поразил меня. Я еле узнал своего прежнего начальника, который запомнился всегда аккуратно одетым и подтянутым.
Передо мной сидел утомленный человек, в распахнутом, генеральском кителе, с болезненно блеклым лицом, с мешками под воспаленными глазами. Одна нога его была затянута в толстый шерстяной носок.
Командующий перехватил мой недоуменный взгляд и сухо заметил, что удивляться тут нечему - он ранен.
И действительно, чему тут было удивляться. Перед войной Федор Исидорович командовал войсками Прибалтийского военного округа. На его долю выпало большое испытание: сдерживая наседавших гитлеровцев, обеспечить организованный отход частей на новые рубежи обороны. Будучи уже раненным, он проделал тяжелый путь от Риги до Гомеля.
В Гомеле генерал-полковник Кузнецов командовал сначала 21-й армией. Она сумела отбить все попытки врага с ходу форсировать Днепр. А когда под угрозой оказался Могилев, где находился штаб Западного фронта, Кузнецова назначили командующим Центральным фронтом, и передали в его подчинение все войска, прикрывавшие гомельское направление. Но войск-то этих было очень мало.
Я доложил командующему о прибытии дивизии и ее действительном состоянии. Особо подчеркнул, что большая часть личного состава передана мною для пополнения других соединений, державших оборону на реке Сож. Командующий терпеливо выслушал меня и сразу же поставил задачу: в течение трех дней укомплектовать все полки до штатной численности, а затем приступить к созданию оборонительного рубежа вокруг Гомеля.
- Ваш долг, - сказал он в заключение, - не допустить здесь нового прорыва противника.
И, поглядев исподлобья каким-то непривычным для меня тяжелым взглядом, добавил:
- В случае невыполнения задачи командиров будем судить...
Радость, которую я испытал, узнав, что буду воевать под командованием прежнего своего начальника, сменилась разочарованием. Тон командующего подействовал на меня, как холодный душ. Не такого ожидал я приема. Вместо того чтобы дать дельный совет, как лучше выполнить стоящую перед дивизией задачу, он стал запугивать судом. Вряд ли такая нервозность в обращении командующего с подчиненными ему командирами соединений могла способствовать укреплению дисциплины. Мы и без угроз прекрасно сознавали свою ответственность за удержание указанных нам рубежей. Каждый из нас был сыном своего народа, сыном нашей Коммунистической партии и сражался с врагом не за страх, а за совесть, не щадя своей крови и самой жизни.
На меня командующий возложил обязанности старшего общевойскового начальника в районе Гомеля. Отныне мне подчинялся и начальник гарнизона этого прифронтового города. Им оказался не кто иной, как генерал Г. И. Шерстюк, семью которого мы с женой приютили у себя в Полтаве. Встретились с ним как родные. Не менее приятной была встреча и с начальником штаба фронта Л. М. Сандаловым, к которому я зашел для ознакомления с оперативной обстановкой. Именно там, под Гомелем, произошло первое мое знакомство с этим стройным тогда полковником. И сразу же он покорил меня своей вдумчивостью, спокойствием и тактом.
Забегая вперед, скажу: в последующие годы я имел возможность убедиться в безошибочности тогдашних моих впечатлений о Леониде Михайловиче Сандалове. Для меня он и поныне остается неким эталоном начальника штаба крупного войскового объединения, уверенного в себе, рассудительного, не теряющего присутствия духа в самой трудной обстановке.
Под руководством наших командиров и саперов в живописных окрестностях Гомеля самоотверженным трудом десятков тысяч жителей этого крупного индустриального центра Белоруссии были возведены многочисленные дзоты, сооружены противотанковые заграждения, созданы минные поля. Склоны холмов эскарпировались, отрывались противотанковые рвы, оборудовались траншеи и окопы для орудий и пулеметов. Работа кипела днем и ночью. Люди, казалось, не знали усталости.
А тем временем в Новобелицких лесах шло доукомплектование дивизии. Поредевшие в боях полки и батальоны пополнялись новыми людьми. Остро чувствовалась нехватка среднего командного состава, и поэтому во главе взводов нередко приходилось ставить младших командиров.
В первых числах августа, когда доукомплектование дивизии уже заканчивалось, меня экстренно вызвали в штаб фронта. Командующий объявил, что противник форсировал Сож и развертывает наступление на Рославль.
Дивизии ставилась задача выдвинуться в район Кричева наперерез этой вражеской группировке. Для того чтобы выиграть время, часть войск предлагалось перебросить по железной дороге, часть - с помощью автотранспорта.
Переброска началась ночью и продолжалась двое суток. За это время 132-я стрелковая дивизия преодолела расстояние более чем в полтораста километров и сосредоточилась в районе Климовичи - Милославичи. Исходный район оказался лесистым и заболоченным. Накрапывал мелкий дождь...
В светлом березняке, неподалеку от деревни Титовка, где расположился штаб дивизии, было прохладно и тихо, однако с севера доносился гул сражения. В небе часто проплывали на восток хищные стаи "юнкерсов". 1 Мы снова влились в состав 13-й армии, которой командовал теперь генерал-майор К. Д. Голубев. Армейский штаб находился где-то возле Костюковичей, но прочной связи у нас с ним не было.
Уже при выдвижении дивизии в новый район сосредоточения мы не избежали отдельных стычек с противником. Он частенько выставлял на нашем пути заслоны в населенных пунктах. Правда, заслоны эти были недостаточно сильными, и выбить их из той или иной деревни не представляло для нас большого труда. Чаще всего гитлеровцы сами отходили без боя. Но в одном месте им удалось отрезать весь 3-й батальон 605-го стрелкового полка, составлявший наше боевое охранение.
В батальоне преобладали новые, необстрелянные еще люди из пополнения, полученного нами в Новобелицких лагерях. Оказавшись в окружении, некоторые поддались панике. Чтобы установить связь с этим подразделением и навести там порядок, я послал туда редактора дивизионной газеты старшего политрука А. П. Завьялова. Сейчас уже не помню точно, почему выбор пал именно на него. Возможно, это объяснялось только тем, что после боев на быховском плацдарме наша газета некоторое время не выходила и ее редактор оказался не у дел. Но как бы там ни было, тов. Завьялов успешно справился с возложенным на него ответственным и опасным поручением. Дважды прошел он под огнем через расположение гитлеровцев, передал приказ о выходе окруженного батальона, и вскоре это подразделение, решительно атаковав противника, присоединилось к своему полку.
Как раз в тот момент к нам прибыл офицер связи Из штаба фронта. Он привез записку от Л. М. Сандалова. Нам предлагалось прорвать оборону противника, Перерезать шоссе и железную дорогу на участке Кричев - Рославль и обеспечить ввод в прорыв 21-й кавалерийской дивизии для удара по тылам рославльской группировки врага. Общее руководство боевыми действиями возлагалось на командира 45-го стрелкового корпуса комдива Э. Я. Магона.
Мы постарались поскорее связаться с кавалеристами. Их командный пункт обнаружили в небольшой рощице. Он представлял собой несколько палаток, замаскированных в тени деревьев, возле которых мотали головами и подстриженными хвостами оседланные кони.
21-я кавдивизия тогда только что прибыла на фронт, кажется, из Средне-Азиатского военного округа. Командовал ею полковник Я. К. Кулиев смуглый, с иссиня-черными глазами человек, очень подвижный и горячий. Он сразу заговорил о том, что его больше всего тревожило:
- Только бы из этого болота выбраться... На простор!.. А там уже ничего не страшно...
Обсудили план взаимодействия. Поставленная штабом фронта задача была слишком общей. Мы не имели Мясного представления о том, что за противник перед нами, какие силы он сосредоточил вдоль шоссейной дороги.
Произвели рекогносцировку местности. Выслали разведку.
Мало-помалу обстановка стала проясняться. На нашем направлении у противника не было сплошного фронта. Укрепить по-настоящему занимаемые позиции он еще не успел, да, видимо, и не собирался делать этого. Его заботы всецело были сосредоточены на быстрейшем продвижении к Рославлю.
Осуществить в таких условиях прорыв было не так уж трудно. Требовалось только сосредоточить огонь артиллерии на заранее определенных рубежах по единому плану.
На всю подготовку к намеченному наступлению ушло полдня. Мы за это время подружились с кавалеристами. Они оказались хорошими товарищами. И не только когда все обстояло благополучно, но и в трудные моменты боя. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю лихих бойцов и их командира полковника Я. К. Кулиева, погибшего геройской смертью в дни Сталинградской битвы.
...Перед окончанием нашей совместной подготовительной работы к наступлению на мой командный пункт прибыл командир корпуса. Я знал тов. Магона раньше по совместной службе в Харьковском военном округе. Года три назад он был репрессирован по ложному обвинению в связях с врагами народа и лишь с началом войны снова оказался .в рядах армии. Именно поэтому, несмотря на свою высокую должность, Магон еще не имел тогда генеральского звания. На петлицах его гимнастерки поблескивали скромные ромбики.
Спокойный и неразговорчивый, комдив Магон выслушал наши доклады, подумал, молча прикинул все по карте и утвердил предложенный нами план действий. Наносить удар по противнику мы должны были с утра.
Как сейчас, помню это раннее утро. Первые лучи яркого солнца едва прорезали предрассветную дымку, и тотчас заговорили наши минометы, пушки, гаубицы, поднялась в атаку пехота. Противник открыл ответный огонь, но было уже поздно: подразделения нашей дивизии вышли к шоссе. Фронт был прорван удивительно быстро, и комдив Магон тотчас же поднял конницу.
Со своего НП я невольно залюбовался, как стройными колоннами, словно на параде, по три в ряд, лихо гарцевали всадники, эскадрон за эскадроном. И тут же , мелькнула мысль: "Да, смело действуют, но слишком уж беспечно". Как бы в подтверждение этого из-за горизонта вынырнули "мессершмитты" и "юнкерсы". Их было много. Группа за группой заходили они на бреющем полете над походными колоннами кавалерийской дивизии. Загремели разрывы бомб, страшную трескотню подняли пулеметы, и ряды всадников смешались, эскадроны стали рассеиваться. Перепуганные лошади, потеряв всадников, носились вдоль шоссе, топча раненых. А вражеские самолеты все продолжали свои атаки.
Кавалерийская дивизия; не имевшая достаточных средств противовоздушной обороны и брошенная в прорыв без авиационного прикрытия, понесла большие потери. Причиной гибели многих ее бойцов и командиров была тогдашняя наша неопытность.
Сказалось и еще одно немаловажное обстоятельство: взаимодействовавшая с 13-й армией авиация была измотана в июльских боях, когда наша оборона проходила еще по левому берегу реки Сож. В то время авиационному соединению, базировавшемуся на Хотимский аэродром, пришлось работать с предельным напряжением. С его помощью 13-я армия не позволила Гудериану продолжать продвижение в направлении Рославля сразу же после захвата Кричева. Но силы этого соединения быстро таяли. Последний крупный налет нашей авиации на занятый фашистами Кричев был совершен 29 июля. При этом из И ходивших на задание самолетов 4 не вернулись. Это была расплата за нашу наивность, типичную для некоторых авиационных командиров в первые месяцы войны: прежде чем начать штурмовку вражеских позиций, советские летчики сбрасывали листовки, в которых предупреждали местное население о предстоящем налете и просили укрыться. Ясно, что такими предупреждениями пользовались и гитлеровцы. Они тоже шли в укрытия, но приводили в боевую готовность свою зенитную артиллерию. Внезапность удара с воздуха терялась, и авиация несла большой урон.
Эти факты, мне кажется, в какой-то степени объясняют, почему командование фронта и 13-й армии, предпринимая в августе контрудар по рославльской группировке противника, не прикрыло с воздуха вводившуюся в прорыв 21-ю кавалерийскую дивизию. Прикрывать-то было нечем! А фашистская авиация, сразу же появившаяся над районом нашего прорыва, буквально неистовствовала.
Противник ни за что не хотел примириться с тем, что мы перерезали его коммуникации между Кричевом 9-Еосдавдем. Он ввел в бой и свои сухопутные резервы.
Перед нами появились новые пехотные и танковые части немцев.
Неудача, постигшая кавалеристов, спутала все наши планы. Полки 132-й стрелковой дивизии продвинуться дальше уже не могли. В пору было удержаться на занятых позициях. Бойцы окапывались, готовясь к решительной схватке, и противник не заставил долго ждать этого. Уже к вечеру гитлеровцы ударили по нашим флангам, пытаясь отбросить дивизию за шоссейную дорогу. Но все стрелковые подразделения и спешившиеся кавалеристы держались стойко.
Тревожной была ночь. Вокруг нас над подожженными фашистами деревнями поднялось зловещее зарево, небо то и дело бороздили вспышки ракет и следы трассирующих пуль.
А к утру командир 605-го стрелкового полка доложил мне, что справа от него большая колонна противника, обтекая деревни Лытковку и Титовку, заходит в тыл нашей дивизии.
Обстановка явно осложнялась.
Я послал на угрожаемое направление - в район отметки 202 - наш разведотряд. Его мы усилили политбойцами - только что прибывшими из Сталинграда коммунистами-добровольцами. Вместе с разведотрядом отправился и начальник политотдела дивизии батальонный комиссар И. Б. Сербии.
События развивались с молниеносной быстротой. На командный пункт передали распоряжение из штаба армии. Документ этот подтверждал, что на нашем правом фланге в восточном направлении движется большая моторизованная колонна. Перед нами ставилась задача: уточнить ее состав, взять контрольных пленных, выяснить номера частей противника.
И в то же самое время стали поступать тревожные вести с левого фланга - из 498-го стрелкового полка. Командир этого полка доносил, что на юг от него, в направлении села Родня, устремились вражеские танки.
Не радовали и доклады из разведотряда. Наши разведчики атаковали противника, но, встреченные сильным огнем, были вынуждены отойти. При этом получил ранение начальник политотдела. Я выехал туда.
Начальника политотдела удалось отправить в тыл. Но вслед за ним тяжело был ранен наш комиссар, замечательный большевик Павел Иванович Луковкин. Его отправили в медсанбат, и там он вскоре умер.
Удерживать позиции, занятые дивизией, становилось все труднее. Противник непрерывно обстреливал и бомбил наши боевые порядки. С севера по дивизии наносила удар развернувшаяся моторизованная колонна фашистов. С запада в нашу оборону вклинились танки, рассчитывавшие, по-видимому, отсечь 132-ю стрелковую и 21-ю кавалерийскую дивизии от других соединений 13-й армии, которые к тому времени отошли уже на новые оборонительные рубежи.
Нам удалось наконец связаться по радио со штабом армии. Командующий приказал отходить на восток и занять рубеж, удаленный примерно на 100 - 120 км от того места, где мы находились. Но когда я показал эту радиограмму Магону, тот недоверчиво покачал головой:
- Ваши радисты, наверное, с немцами говорили. Вряд ли командующий армией мог отдать такой приказ...
Попытались связаться с фронтом. Из этого ничего не получилось. Не отвечал нам больше и штаб армии. Связь с ним восстановилась только во второй половине дня, когда стало очевидно, что противник обошел фланги дивизии и пытается взять нас в клещи с двух сторон. Мне опять приказали начать отход, но уже не на восток, а почти на юг, в район Погара, с последующим выходом на рубеж реки Десны к Трубчевску.
- А теперь, - "предупредили" нас из штаба армии, - связь снова закрываем и откроем только завтра...
Что это означало, мы понимали: армейский КП будет перемещаться в другой район.
Я созвал командиров частей. Они явились почерневшие от пыли, многие были с окровавленными повязками. Иные совсем не прибыли - оказались убитыми. Вместо них я видел теперь новых командиров. Одних кто-то успел назначить, а другие приняли управление войсками д бою по собственной инициативе. У некоторых я заметил кавалерийские петлицы. 21-я кавалерийская дивизия, как высокоподвижная ударная сила, фактически уже не существовала, и ее спешенные подразделения примкнули к нашим.
Не успели начать совещание, как на КП влетел запыхавшийся дивизионный интендант В. П. Чечерин и сообщил, что немецкие танки показались у деревни Титовка, где располагались тылы дивизии. Высланная туда разведка подтвердила: Чечерин не ошибся. Дивизия, развернутая фронтом на запад и север, оказалась в полном окружении. Танковые колонны врага громыхали уже по пыльным дорогам от Рославля на Унечу.
Тогда мы, конечно, не знали, что 13-я армия находилась в полосе, выбранной гитлеровским командованием для нанесения удара в тыл всей гомельской группировки советских войск. Для этого Гудериану пришлось снять значительные силы с основного, смоленского, направления и повернуть их к югу, на соединение с группой армий "Юг".
Как стало известно только теперь из мемуаров Гудериана, дневников Гальдера и других источников, у верхушки вермахта не было единодушия в этом вопросе. Командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон Бок считал, например, что отвлечение части сил со смоленского направления сорвет выполнение намеченной наступательной операции на Москву. Однако Гитлер настоял на ликвидации "гомельского выступа", нависавшего с одной стороны над правым флангом ударной группировки Гудериана, а с другой угрожавшего рвавшимся к Киеву войскам группы армий "Юг". По всей вероятности, ожесточенные бои, которые мы вели
В июле на рубеже реки Сож, не на шутку встревожили Гитлера, и он решил во что бы то ни стало разделаться с войсками, преграждающими путь Гудериану.
Второе окружение 132-й стрелковой дивизии переживалось нами куда более хладнокровней, чем первое. Имея уже некоторый опыт в этом отношении, я понимал, что главное теперь - это не терять напрасно ни одной минуты, сразу поставить перед людьми четкую и ясную задачу. И такая задача была поставлена: с наступлением темноты внезапно атаковать противника и разорвать кольцо окружения.
Незадолго до начала Великой Отечественной войны его назначили командиром 13-го механизированного корпуса, который только еще формировался и не имел положенных по штату танков. Корпус располагался у самой границы, на важном стратегическом направлении, и на его долю пришелся первый удар противника. Тяжел был этот удар, но и в самые тяжелые моменты генерал Ахлюстин умел сплачивать бойцов, воодушевлял их личным примером отваги и мужества.
На Сож Петр Николаевич вывел свой отряд будучи уже раненным. Он мог первым переправиться через реку, но не сделал этого. Командир-коммунист П. Н. Ахлюстин оставил западный берег Сожа с последней группой своих бойцов и с ними, вместе, погиб, попав под жесточайший минометный обстрел.
Через несколько дней после этого печального происшествия начались тяжелые бои за Пропойск. Командование 13-й армии приняло решение: освободить от гитлеровцев город, в котором скрещивались важные пути на Могилев, Рогачев, Гомель, Новозыбков, Кричев. Для этой цели на восточном берегу Сожа сосредоточивалась вся уцелевшая после выхода из окружения артиллерия. Под Пропойск были отправлены и все батареи нашей 132-й стрелковой дивизии под командованием начальника артиллерии.
Одновременно нашей дивизии, понесшей большие потери в людях и технике, было приказано передать в другие соединения часть стрелковых подразделений и разведывательный батальон. Я опять оказался в положении командира без войск, но продолжал внимательно следить за ходом боевых действий под Пропойском.
Несмотря на сосредоточение там довольно значительных сил, мы не добились существенных результатов. Тактика предпринятого контрудара была неудачной. В значительной мере она определялась тогдашними нашими затруднениями: войскам не хватало ни огневых средств, ни авиационного прикрытия. Поэтому все сводилось к ожесточенным атакам позиций противника в лоб. А противник, хорошо укрепившись в Пропойске, сумел использовать подвижные группы танков и автоматчиков для маневра во фланг и тыл атаковавшим его войскам.
Опасаясь окружения, командование 13-й армии старалось всячески растянуть фронт, отчего плотность боевых порядков была явно недостаточной. Немецкие танки легко прорывались через них. И после каждого такого прорыва нами предпринимались бесплодные попытки "заштопать дыру" с помощью одного - двух батальонов. Вместо того чтобы создать на нужном направлении мощный ударный кулак и добиться решительного превосходства над противником, мы распыляли свои силы, бросая их в бой по частям.
Давало себя знать и то однобокое направление, которое в последний предвоенный год стало главенствующим во всей системе боевой подготовки Красной Армии. Дело в том, что в период, непосредственно предшествовавший Великой Отечественной войне, обучение наших войск проходило под несомненным влиянием только что закончившихся боевых действий в Финляндии. Штурм "линии Маннергейма" рассматривался как образец оперативного искусства и тактики. Войска учили преодолению долговременной обороны противника с постепенным накапливанием сил и терпеливым "прогрызанием" по всем правилам инженерной науки брешей во вражеских укреплениях. Маневренными боевыми действиями, борьбой с высокоподвижными механизированными соединениями, обладающими большой ударной и огневой силой, мы перестали заниматься всерьез. Вопросы взаимодействия различных родов войск в условиях быстро изменяющейся обстановки отрабатывались недостаточно. Были преданы забвению основы тактики глубокого боя и широко практиковавшиеся до 41инской кампании общевойсковые учения с привлечением больших масс войск, с нанесением ударов танковыми и конно-механизированными соединениями по тылам "противника", с выброской крупных парашютных десантов.
Генералы и офицеры, служившие в Красной Армии во второй половине 30-х годов, хорошо помнят маневры на Украине и в Беларуссии. На них присутствовали военные делегации многих капиталистических стран. Мало этого, тогда все экраны страны обошел хроникально-документальный фильм "Борьба за Киев", по которому всякий военно грамотный человек мог составить себе довольно ясное представление о путях совершенствования нашего военного искусства. Немецкий генеральный штаб, несомненно, сделал отсюда определенные практические выводы, широко использовал опыт наших маневров для подготовки своих войск, в частности бронетанковых и парашютно-десантных частей. А вот нам самим, первыми разработавшим основы ведения крупных боевых операций в новых условиях машинной войны, по сути дела, так и не пришлось в нужный момент воспользоваться этим богатейшим опытом.
Дух боев за "линию Маннергейма" продолжал витать над нашей тактикой и боевой подготовкой войск, хотя немцы уже в 1940 году преподали всем такой урок, с которым нельзя было не считаться. После нескольких месяцев "странной войны", они так и не стали прогрызать "линию Мажино", а обрушили свои бронетанковые дивизии на незащищенный левый фланг французских и английских армий во Фландрии. Тактика их тогдашних действий как две капли воды была похожа на то, с чем пришлось встретиться нам в 1941 году: массированные удары авиации, прорывы танков, обходы и охваты. А ведь этого ничего не было на Карельском перешейке в зиму 1939/40 года.
Нам пришлось переучиваться уже под огнем врага, дорогой ценой приобретая необходимый опыт и знания, без которых нельзя было победить гитлеровскую армию.
Глава вторая. Сдерживая натиск Гудериана
24 июля по решению. Ставки был создан Центральный фронт. Его резервы накапливались в районе Гомеля. Одновременно они должны были и прикрывать этот важный стратегический пункт.
С передовых позиций срочно снимались некоторые дивизии. Я тоже получил приказ передать большую часть личного состава соседним соединениям, а с основным ядром следовать под Гомель в распоряжение командования нового фронта.
Совершив переход, мы сосредоточились в лесу возле Новобелицы. Там располагался запасной полк, насчитывавший свыше десяти тысяч человек. Наскоро почистив обмундирование, стряхнув с него дорожную пыль и поправив походное снаряжение, я пошел с докладом к командующему войсками фронта. Им оказался генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, с которым мы были знакомы еще по академии имени М. В. Фрунзе. Мне довелось учиться как раз на том курсе, начальником которого являлся Ф. И. Кузнецов. На этот раз вид его немало поразил меня. Я еле узнал своего прежнего начальника, который запомнился всегда аккуратно одетым и подтянутым.
Передо мной сидел утомленный человек, в распахнутом, генеральском кителе, с болезненно блеклым лицом, с мешками под воспаленными глазами. Одна нога его была затянута в толстый шерстяной носок.
Командующий перехватил мой недоуменный взгляд и сухо заметил, что удивляться тут нечему - он ранен.
И действительно, чему тут было удивляться. Перед войной Федор Исидорович командовал войсками Прибалтийского военного округа. На его долю выпало большое испытание: сдерживая наседавших гитлеровцев, обеспечить организованный отход частей на новые рубежи обороны. Будучи уже раненным, он проделал тяжелый путь от Риги до Гомеля.
В Гомеле генерал-полковник Кузнецов командовал сначала 21-й армией. Она сумела отбить все попытки врага с ходу форсировать Днепр. А когда под угрозой оказался Могилев, где находился штаб Западного фронта, Кузнецова назначили командующим Центральным фронтом, и передали в его подчинение все войска, прикрывавшие гомельское направление. Но войск-то этих было очень мало.
Я доложил командующему о прибытии дивизии и ее действительном состоянии. Особо подчеркнул, что большая часть личного состава передана мною для пополнения других соединений, державших оборону на реке Сож. Командующий терпеливо выслушал меня и сразу же поставил задачу: в течение трех дней укомплектовать все полки до штатной численности, а затем приступить к созданию оборонительного рубежа вокруг Гомеля.
- Ваш долг, - сказал он в заключение, - не допустить здесь нового прорыва противника.
И, поглядев исподлобья каким-то непривычным для меня тяжелым взглядом, добавил:
- В случае невыполнения задачи командиров будем судить...
Радость, которую я испытал, узнав, что буду воевать под командованием прежнего своего начальника, сменилась разочарованием. Тон командующего подействовал на меня, как холодный душ. Не такого ожидал я приема. Вместо того чтобы дать дельный совет, как лучше выполнить стоящую перед дивизией задачу, он стал запугивать судом. Вряд ли такая нервозность в обращении командующего с подчиненными ему командирами соединений могла способствовать укреплению дисциплины. Мы и без угроз прекрасно сознавали свою ответственность за удержание указанных нам рубежей. Каждый из нас был сыном своего народа, сыном нашей Коммунистической партии и сражался с врагом не за страх, а за совесть, не щадя своей крови и самой жизни.
На меня командующий возложил обязанности старшего общевойскового начальника в районе Гомеля. Отныне мне подчинялся и начальник гарнизона этого прифронтового города. Им оказался не кто иной, как генерал Г. И. Шерстюк, семью которого мы с женой приютили у себя в Полтаве. Встретились с ним как родные. Не менее приятной была встреча и с начальником штаба фронта Л. М. Сандаловым, к которому я зашел для ознакомления с оперативной обстановкой. Именно там, под Гомелем, произошло первое мое знакомство с этим стройным тогда полковником. И сразу же он покорил меня своей вдумчивостью, спокойствием и тактом.
Забегая вперед, скажу: в последующие годы я имел возможность убедиться в безошибочности тогдашних моих впечатлений о Леониде Михайловиче Сандалове. Для меня он и поныне остается неким эталоном начальника штаба крупного войскового объединения, уверенного в себе, рассудительного, не теряющего присутствия духа в самой трудной обстановке.
Под руководством наших командиров и саперов в живописных окрестностях Гомеля самоотверженным трудом десятков тысяч жителей этого крупного индустриального центра Белоруссии были возведены многочисленные дзоты, сооружены противотанковые заграждения, созданы минные поля. Склоны холмов эскарпировались, отрывались противотанковые рвы, оборудовались траншеи и окопы для орудий и пулеметов. Работа кипела днем и ночью. Люди, казалось, не знали усталости.
А тем временем в Новобелицких лесах шло доукомплектование дивизии. Поредевшие в боях полки и батальоны пополнялись новыми людьми. Остро чувствовалась нехватка среднего командного состава, и поэтому во главе взводов нередко приходилось ставить младших командиров.
В первых числах августа, когда доукомплектование дивизии уже заканчивалось, меня экстренно вызвали в штаб фронта. Командующий объявил, что противник форсировал Сож и развертывает наступление на Рославль.
Дивизии ставилась задача выдвинуться в район Кричева наперерез этой вражеской группировке. Для того чтобы выиграть время, часть войск предлагалось перебросить по железной дороге, часть - с помощью автотранспорта.
Переброска началась ночью и продолжалась двое суток. За это время 132-я стрелковая дивизия преодолела расстояние более чем в полтораста километров и сосредоточилась в районе Климовичи - Милославичи. Исходный район оказался лесистым и заболоченным. Накрапывал мелкий дождь...
В светлом березняке, неподалеку от деревни Титовка, где расположился штаб дивизии, было прохладно и тихо, однако с севера доносился гул сражения. В небе часто проплывали на восток хищные стаи "юнкерсов". 1 Мы снова влились в состав 13-й армии, которой командовал теперь генерал-майор К. Д. Голубев. Армейский штаб находился где-то возле Костюковичей, но прочной связи у нас с ним не было.
Уже при выдвижении дивизии в новый район сосредоточения мы не избежали отдельных стычек с противником. Он частенько выставлял на нашем пути заслоны в населенных пунктах. Правда, заслоны эти были недостаточно сильными, и выбить их из той или иной деревни не представляло для нас большого труда. Чаще всего гитлеровцы сами отходили без боя. Но в одном месте им удалось отрезать весь 3-й батальон 605-го стрелкового полка, составлявший наше боевое охранение.
В батальоне преобладали новые, необстрелянные еще люди из пополнения, полученного нами в Новобелицких лагерях. Оказавшись в окружении, некоторые поддались панике. Чтобы установить связь с этим подразделением и навести там порядок, я послал туда редактора дивизионной газеты старшего политрука А. П. Завьялова. Сейчас уже не помню точно, почему выбор пал именно на него. Возможно, это объяснялось только тем, что после боев на быховском плацдарме наша газета некоторое время не выходила и ее редактор оказался не у дел. Но как бы там ни было, тов. Завьялов успешно справился с возложенным на него ответственным и опасным поручением. Дважды прошел он под огнем через расположение гитлеровцев, передал приказ о выходе окруженного батальона, и вскоре это подразделение, решительно атаковав противника, присоединилось к своему полку.
Как раз в тот момент к нам прибыл офицер связи Из штаба фронта. Он привез записку от Л. М. Сандалова. Нам предлагалось прорвать оборону противника, Перерезать шоссе и железную дорогу на участке Кричев - Рославль и обеспечить ввод в прорыв 21-й кавалерийской дивизии для удара по тылам рославльской группировки врага. Общее руководство боевыми действиями возлагалось на командира 45-го стрелкового корпуса комдива Э. Я. Магона.
Мы постарались поскорее связаться с кавалеристами. Их командный пункт обнаружили в небольшой рощице. Он представлял собой несколько палаток, замаскированных в тени деревьев, возле которых мотали головами и подстриженными хвостами оседланные кони.
21-я кавдивизия тогда только что прибыла на фронт, кажется, из Средне-Азиатского военного округа. Командовал ею полковник Я. К. Кулиев смуглый, с иссиня-черными глазами человек, очень подвижный и горячий. Он сразу заговорил о том, что его больше всего тревожило:
- Только бы из этого болота выбраться... На простор!.. А там уже ничего не страшно...
Обсудили план взаимодействия. Поставленная штабом фронта задача была слишком общей. Мы не имели Мясного представления о том, что за противник перед нами, какие силы он сосредоточил вдоль шоссейной дороги.
Произвели рекогносцировку местности. Выслали разведку.
Мало-помалу обстановка стала проясняться. На нашем направлении у противника не было сплошного фронта. Укрепить по-настоящему занимаемые позиции он еще не успел, да, видимо, и не собирался делать этого. Его заботы всецело были сосредоточены на быстрейшем продвижении к Рославлю.
Осуществить в таких условиях прорыв было не так уж трудно. Требовалось только сосредоточить огонь артиллерии на заранее определенных рубежах по единому плану.
На всю подготовку к намеченному наступлению ушло полдня. Мы за это время подружились с кавалеристами. Они оказались хорошими товарищами. И не только когда все обстояло благополучно, но и в трудные моменты боя. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю лихих бойцов и их командира полковника Я. К. Кулиева, погибшего геройской смертью в дни Сталинградской битвы.
...Перед окончанием нашей совместной подготовительной работы к наступлению на мой командный пункт прибыл командир корпуса. Я знал тов. Магона раньше по совместной службе в Харьковском военном округе. Года три назад он был репрессирован по ложному обвинению в связях с врагами народа и лишь с началом войны снова оказался .в рядах армии. Именно поэтому, несмотря на свою высокую должность, Магон еще не имел тогда генеральского звания. На петлицах его гимнастерки поблескивали скромные ромбики.
Спокойный и неразговорчивый, комдив Магон выслушал наши доклады, подумал, молча прикинул все по карте и утвердил предложенный нами план действий. Наносить удар по противнику мы должны были с утра.
Как сейчас, помню это раннее утро. Первые лучи яркого солнца едва прорезали предрассветную дымку, и тотчас заговорили наши минометы, пушки, гаубицы, поднялась в атаку пехота. Противник открыл ответный огонь, но было уже поздно: подразделения нашей дивизии вышли к шоссе. Фронт был прорван удивительно быстро, и комдив Магон тотчас же поднял конницу.
Со своего НП я невольно залюбовался, как стройными колоннами, словно на параде, по три в ряд, лихо гарцевали всадники, эскадрон за эскадроном. И тут же , мелькнула мысль: "Да, смело действуют, но слишком уж беспечно". Как бы в подтверждение этого из-за горизонта вынырнули "мессершмитты" и "юнкерсы". Их было много. Группа за группой заходили они на бреющем полете над походными колоннами кавалерийской дивизии. Загремели разрывы бомб, страшную трескотню подняли пулеметы, и ряды всадников смешались, эскадроны стали рассеиваться. Перепуганные лошади, потеряв всадников, носились вдоль шоссе, топча раненых. А вражеские самолеты все продолжали свои атаки.
Кавалерийская дивизия; не имевшая достаточных средств противовоздушной обороны и брошенная в прорыв без авиационного прикрытия, понесла большие потери. Причиной гибели многих ее бойцов и командиров была тогдашняя наша неопытность.
Сказалось и еще одно немаловажное обстоятельство: взаимодействовавшая с 13-й армией авиация была измотана в июльских боях, когда наша оборона проходила еще по левому берегу реки Сож. В то время авиационному соединению, базировавшемуся на Хотимский аэродром, пришлось работать с предельным напряжением. С его помощью 13-я армия не позволила Гудериану продолжать продвижение в направлении Рославля сразу же после захвата Кричева. Но силы этого соединения быстро таяли. Последний крупный налет нашей авиации на занятый фашистами Кричев был совершен 29 июля. При этом из И ходивших на задание самолетов 4 не вернулись. Это была расплата за нашу наивность, типичную для некоторых авиационных командиров в первые месяцы войны: прежде чем начать штурмовку вражеских позиций, советские летчики сбрасывали листовки, в которых предупреждали местное население о предстоящем налете и просили укрыться. Ясно, что такими предупреждениями пользовались и гитлеровцы. Они тоже шли в укрытия, но приводили в боевую готовность свою зенитную артиллерию. Внезапность удара с воздуха терялась, и авиация несла большой урон.
Эти факты, мне кажется, в какой-то степени объясняют, почему командование фронта и 13-й армии, предпринимая в августе контрудар по рославльской группировке противника, не прикрыло с воздуха вводившуюся в прорыв 21-ю кавалерийскую дивизию. Прикрывать-то было нечем! А фашистская авиация, сразу же появившаяся над районом нашего прорыва, буквально неистовствовала.
Противник ни за что не хотел примириться с тем, что мы перерезали его коммуникации между Кричевом 9-Еосдавдем. Он ввел в бой и свои сухопутные резервы.
Перед нами появились новые пехотные и танковые части немцев.
Неудача, постигшая кавалеристов, спутала все наши планы. Полки 132-й стрелковой дивизии продвинуться дальше уже не могли. В пору было удержаться на занятых позициях. Бойцы окапывались, готовясь к решительной схватке, и противник не заставил долго ждать этого. Уже к вечеру гитлеровцы ударили по нашим флангам, пытаясь отбросить дивизию за шоссейную дорогу. Но все стрелковые подразделения и спешившиеся кавалеристы держались стойко.
Тревожной была ночь. Вокруг нас над подожженными фашистами деревнями поднялось зловещее зарево, небо то и дело бороздили вспышки ракет и следы трассирующих пуль.
А к утру командир 605-го стрелкового полка доложил мне, что справа от него большая колонна противника, обтекая деревни Лытковку и Титовку, заходит в тыл нашей дивизии.
Обстановка явно осложнялась.
Я послал на угрожаемое направление - в район отметки 202 - наш разведотряд. Его мы усилили политбойцами - только что прибывшими из Сталинграда коммунистами-добровольцами. Вместе с разведотрядом отправился и начальник политотдела дивизии батальонный комиссар И. Б. Сербии.
События развивались с молниеносной быстротой. На командный пункт передали распоряжение из штаба армии. Документ этот подтверждал, что на нашем правом фланге в восточном направлении движется большая моторизованная колонна. Перед нами ставилась задача: уточнить ее состав, взять контрольных пленных, выяснить номера частей противника.
И в то же самое время стали поступать тревожные вести с левого фланга - из 498-го стрелкового полка. Командир этого полка доносил, что на юг от него, в направлении села Родня, устремились вражеские танки.
Не радовали и доклады из разведотряда. Наши разведчики атаковали противника, но, встреченные сильным огнем, были вынуждены отойти. При этом получил ранение начальник политотдела. Я выехал туда.
Начальника политотдела удалось отправить в тыл. Но вслед за ним тяжело был ранен наш комиссар, замечательный большевик Павел Иванович Луковкин. Его отправили в медсанбат, и там он вскоре умер.
Удерживать позиции, занятые дивизией, становилось все труднее. Противник непрерывно обстреливал и бомбил наши боевые порядки. С севера по дивизии наносила удар развернувшаяся моторизованная колонна фашистов. С запада в нашу оборону вклинились танки, рассчитывавшие, по-видимому, отсечь 132-ю стрелковую и 21-ю кавалерийскую дивизии от других соединений 13-й армии, которые к тому времени отошли уже на новые оборонительные рубежи.
Нам удалось наконец связаться по радио со штабом армии. Командующий приказал отходить на восток и занять рубеж, удаленный примерно на 100 - 120 км от того места, где мы находились. Но когда я показал эту радиограмму Магону, тот недоверчиво покачал головой:
- Ваши радисты, наверное, с немцами говорили. Вряд ли командующий армией мог отдать такой приказ...
Попытались связаться с фронтом. Из этого ничего не получилось. Не отвечал нам больше и штаб армии. Связь с ним восстановилась только во второй половине дня, когда стало очевидно, что противник обошел фланги дивизии и пытается взять нас в клещи с двух сторон. Мне опять приказали начать отход, но уже не на восток, а почти на юг, в район Погара, с последующим выходом на рубеж реки Десны к Трубчевску.
- А теперь, - "предупредили" нас из штаба армии, - связь снова закрываем и откроем только завтра...
Что это означало, мы понимали: армейский КП будет перемещаться в другой район.
Я созвал командиров частей. Они явились почерневшие от пыли, многие были с окровавленными повязками. Иные совсем не прибыли - оказались убитыми. Вместо них я видел теперь новых командиров. Одних кто-то успел назначить, а другие приняли управление войсками д бою по собственной инициативе. У некоторых я заметил кавалерийские петлицы. 21-я кавалерийская дивизия, как высокоподвижная ударная сила, фактически уже не существовала, и ее спешенные подразделения примкнули к нашим.
Не успели начать совещание, как на КП влетел запыхавшийся дивизионный интендант В. П. Чечерин и сообщил, что немецкие танки показались у деревни Титовка, где располагались тылы дивизии. Высланная туда разведка подтвердила: Чечерин не ошибся. Дивизия, развернутая фронтом на запад и север, оказалась в полном окружении. Танковые колонны врага громыхали уже по пыльным дорогам от Рославля на Унечу.
Тогда мы, конечно, не знали, что 13-я армия находилась в полосе, выбранной гитлеровским командованием для нанесения удара в тыл всей гомельской группировки советских войск. Для этого Гудериану пришлось снять значительные силы с основного, смоленского, направления и повернуть их к югу, на соединение с группой армий "Юг".
Как стало известно только теперь из мемуаров Гудериана, дневников Гальдера и других источников, у верхушки вермахта не было единодушия в этом вопросе. Командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал фон Бок считал, например, что отвлечение части сил со смоленского направления сорвет выполнение намеченной наступательной операции на Москву. Однако Гитлер настоял на ликвидации "гомельского выступа", нависавшего с одной стороны над правым флангом ударной группировки Гудериана, а с другой угрожавшего рвавшимся к Киеву войскам группы армий "Юг". По всей вероятности, ожесточенные бои, которые мы вели
В июле на рубеже реки Сож, не на шутку встревожили Гитлера, и он решил во что бы то ни стало разделаться с войсками, преграждающими путь Гудериану.
Второе окружение 132-й стрелковой дивизии переживалось нами куда более хладнокровней, чем первое. Имея уже некоторый опыт в этом отношении, я понимал, что главное теперь - это не терять напрасно ни одной минуты, сразу поставить перед людьми четкую и ясную задачу. И такая задача была поставлена: с наступлением темноты внезапно атаковать противника и разорвать кольцо окружения.