Страница:
– Что пользы человеку в том, если, приобретая даже весь мир, он теряет свою душу? Я уже говорил о мире и о том, кому он принадлежит, но кто-то может спросить: а что представляет собой его душа, которую он может потерять? Душа, существует ли она или нет, – это место обитания страданий. Когда Иисус появился на свет, он посмотрел на него и сказал матери: «С начала и до конца я есмь единственный, обреченный на страдания». Поведал мне это кардинал Ри, конклавистом которого я являюсь. И вот вам первый факт религии: «Я есмь» означает «Я страдаю». Почему я должен страдать? Неужто это Бог мстит своему сыну? Нет, страдаю я оттого, что сам я, душа моя продолжают цепляться за этот мир в надежде овладеть им, но у мира острые зубы. И шипы. Вот и второй факт религии. Мир, кроме того, скользкий и увертливый. Стоит мне подумать, что наконец-то я ухватил его, он вгоняет в меня шип и выскальзывает из рук, или часть его умирает во мне, оставляя по себе чувство скорби и потери – все это следствие греховного вожделения. Но есть способ прекратить цепляться за этот ускользающий мир, способ положить конец страданиям и чрезмерным желаниям. Это уже третий факт религии. Почтенные отцы, его можно назвать «Крестным путем». Он ведет на Голгофу. А того среди вас, кто предназначен стать папой, – в Новый Рим, – возвращение к теме было грубым и резким: – Это элементарно. Четвертый простейший факт религии может быть назван «Остановки на Крестном пути», – Спеклберд показал на настенные росписи. – Это, достопочтенные владыки, и есть то, что я говорю о Новом Риме: там кончается Крестный путь. Последняя остановка. Папа должен вернуться в Новый Рим, который станет для него Голгофой и где его распнут. Ханнегану достанется монета его подати, принадлежащая Богу, если вы правильно поняли иронию Господа, а Петру – его распятие. Когда в последнем столетии Бенедикт покидал Новый Рим, перед ним возник Иисус и спросил: «Quo vadis?»[16], но Бенедикт по ошибке принял его за Кочевника и, не оборачиваясь, бросил: «В Валану». Это я слышал от одного из вас.
Он улыбнулся участникам конклава из Тексарка, выражение лиц которых во время речи менялось от начальной враждебности до изумления, от возмущения до сдержанного одобрения, ибо, хотя предпосылки, от которых оратор пришел к своим выводам, отнюдь не льстили их монарху, а его теология была просто возмутительной, выводы он сделал такие же, как и они. Без всякого давления со стороны имперских владык Тексарка, без всяких уступок папство должно вернуться домой.
Как правило, молчаливый и сдержанный, этот непонятный человек говорил весь день, а когда к вечеру зажгли лампады, продолжал говорить при их свете. Один раз, когда Чернозуб впал в забытье, приходя в себя, он увидел, как кугуар в драной рясе снова обрел облик старика с темно-коричневой кожей и копной белых волос.
Амен Спеклберд произнес речь, которая, по мнению ее самых суровых критиков, стала знаменитой в истории Церкви. Так же, как точные, а также искаженные цитаты, зафиксированные писцами.
Амен об Изгнании и о его последствиях:
– Плодом дерева, достопочтенные господа, стала склонность к размышлениям. И из него проистекли понятия добра и зла. Дьявол – это задумчивое животное с раздвоенными копытами. Змееобразный Сатана пожирает души, он дал женщине искусство размышления, которому она научила мужчину. Что бы вы ни делали, не погружайтесь в раздумья. Помазанный никогда не размышляет. От могилы он прямиком направляется в ад – но случается, возносится на небо, если достоин его. Но уж если вам доведется размышлять и этот грех постигнет вас из-за блуда, ярости или алчности, никогда не стыдитесь своей вины. Стыд – это не что иное, как гордость, а гордость – этот тот же стыд. Ваша гордость – это ваш стыд, а ваш стыд – та же гордость. Просто они смотрят в разные стороны, стыд и гордость, ибо когда они глядят друг другу в глаза, стыд и гордость, оба они умирают. Умирают под смех человека, который по глупости хранил их в сердце, хранил отъединенными друг от друга. Когда он поймет, что стыд – это гордость, а гордость суть стыд, он освободится от них, освободится навсегда и от одного греха, и от другого. Тем не менее вина не относится к понятию чувства.
Когда вы понимаете, что согрешили, и раскаиваетесь в грехе, не испытывайте желания стать безгрешным. Вместо этого желайте, чтобы Бог в своей неизреченной мудрости обратил ваш грех в добродетель, ибо грех ваш есмь часть Его, о чем гласит история творения мира. И старание отвергнуть грех есть сопротивление Его воле.
Амен об истине:
– Истина, почтенные лорды, – это размытое и непонятное, еле различимое слово в Его мире.
Амен, повторяясь, упомянул о месте человека в Божьем мире:
– Неужто вы не знаете, что Иисус Христос одинок во вселенной и не имеет друзей? Неужели вы не знаете, что земля во всей своей полноте принадлежит Творцу? И что же это значит, почтенные лорды, кроме того, что и у лисы есть своя нора, а Сыну Человеческому негде преклонить голову? И ему часто приходится спать под мостами. Что есть Бог, которого вы пытаетесь мысленно представить себе, и что есть Сын Божий, перед которым вы предстаете? Он, кто столь близок к Богу, несет в себе опасность. От него исходит такое озарение, что за ним может последовать слепота. Это сияние слишком ярко для ваших глаз, и вы никогда больше не увидите Бога.
Амен, полный возбуждения, – о мужчинах, женщинах и о Троице:
– Бог живет в каждом из своих сыновей или дочерей, – он кивнул в сторону аббатиссы-кардинала. – Вы знаете, что трон его жарче, чем адское пламя. Даже дьявол не мог бы усидеть на нем. Но вы можете. И я могу. Ибо мы покоимся на Его коленях и знаем, что такое Божественность – изнутри. Бог – это само солнце и даже больше оного, и я сам больше самого себя. И Иисус – это я. И Святой Дух – это я. И Дева, о Господи, – это тоже я. Как затруднительно говорить о Боге в третьем лице!
В продолжение своих слов он широко раскинул руки, как бы в объятии, и Чернозуб опознал в этом жесте один из догматов старой северо-западной ереси, но большая часть аудитории была в таком сонном состоянии, что была не в силах определить его.
– А откуда взялись Троица и Дева? Невыразимая Божественная сущность зевнула – и они возникли. Дева – это утробное молчание, в которой прозвучало Слово, произнесенное Отцом через порожденное им Святое Дыхание, и в начале возникла плоть из ее плоти. До творения Бог не был Богом. Тем не менее утверждения эти ложны, почтенные господа. Упоминания эти – ложь. Божественность? Называть ее или даже представлять себе – это значит полностью не понимать то, что в ней заключено. И тем не менее мы стремимся к единению с этой конечной Божественной сущностью. В этом единении душа предстает стеклом или каплей воды, сливающейся с огромным океаном. Ее индивидуальность растворяется, подобно стакану воды, в индивидуальности океана. Но ничего не исчезает. И не возникает. Все возвращается к себе.
И опасение страха смерти суть грех, – словно по размышлении добавил он.
Брат Чернозуб давно понял, что аудитория была сразу же захвачена его благочестивым возбуждением, и перестал вслушиваться в слова. Этот человек был для него неповторим. Он мог быть самим собой перед толпой, которая подчинялась силе его духа. Но после нескольких часов его вещания кардиналы стали поворачиваться друг к другу и даже вставать и бесшумно выскальзывать из тронного зала, чтобы пошептаться.
И уже наступало следующее утро, когда Спеклберд наконец благословил своих невнимательных слушателей и сел. Он говорил всю ночь. Это было первое из последовавших чудес папы. Он говорил семнадцать часов, не взяв в руки стакана воды и не охрипнув. Он говорил с ними, перебарывая усталость. Только его друг кардинал Коричневый Пони смог произнести «Аминь!», когда лучи утреннего солнца пробились сквозь окна с восточной стороны, – но только потому, что мало кто дослушал до конца, а среди них была лишь горсточка внимательных слушателей. Многие спали. Другие читали требник, обсуждали политически важные проблемы, бродя из зала в зал; сидящие епископы с невинным, как у девушки по утрам, видом перешептывались и пересмеивались с соседями. Когда в завершение речи Коричневый Пони сказал «Аминь», Спеклберд снова поднялся и переспросил: «Да?» – и тут стали подниматься внимательные слушатели, с таким глубоким чувством говоря «Аминь!», что и остальные поддались ему, и в зале раздался хор виноватых и смущенных голосов.
Вот как все это на самом деле выглядело. Речь еще не стала знаменитой. Как и у многих великих ораторов в человеческой истории, выступление Спеклберда скорее смутило конклав, который, несмотря на столь странную проповедь, в конечном итоге, отчаявшись, выбрал его. И лишь значительно позже его слова обрели вторую жизнь, когда люди, задумчиво перечитывая отдельные записанные куски и обрывочные заметки, то поносили его за гнусную ересь, то воспринимали их как результат Божественного вдохновения, новые откровения. Но для Коричневого Пони и всех, кто хорошо знал отшельника, словоизвержение Амена Спеклберда было подобно щебетанию птиц, которые на любом языке произносят предельно простые слова типа «Боб Уайт» или «Пасха». И каждый слушатель вкладывает в них свой смысл.
Они избрали старика этим же утром, еще до того, как толпа снова принялась швырять камни в двери дворца. Кардинал Ри лежал покойником на своем ложе. Отто э'Нотто спятил и шатался, подобно лунатику. Из всех коридоров и закоулков дворца несло рвотой и испражнениями. Более двадцати пяти кардиналов свалились, сраженные болезнями. К полудню они единогласно избрали Амсна.
К удивлению многих, в том числе и Чернозуба, старик сразу же произнес «Accepto»[17] и, выбирая титулование папы, к неудовольствию многих назвал себя своим собственным именем. Папа Амен. Он нарушил едва ли не самую древнюю традицию.
Конечно, избранию предшествовали кое-какие слабые протесты.
– Он сказал, что помазанники прямиком шествуют в ад! – жаловался аббату кардинал с юго-востока.
– Из могилы они снисходят в ад, – уточнил Джарад. – И если на третий день восстают из мертвых, то возносятся на небо. Вполне ортодоксальная точка зрения.
– Чтобы с ним это случилось! И слова Бога он называл отвратительными.
– Оговорка, – объяснил Коричневый Пони. – Он имел в виду – восхитительные.
– «Неясные и отвратительные» – вот что он сказал. Атрибуты зла. А змея – самое невинное животное. Именование Бога – Сатана?
– Бросьте, бросьте! – сказал аббат. – Думаю, вы не расслышали его. Versum subtile atque infandum[18]. Это означает, что слова хорошо подобраны, но в них трудно разобраться. Даже изящны, но непроизносимы. Истина столь неуловима, что ее трудно выразить словами. Это молчание Христа. И когда мы говорим об этом, то возводим руки к небу.
В конечном итоге конклав пришел к единодушному решению. Если и есть человек, который может вернуться в Новый Рим главой Церкви, взять на себя роль первосвященника Петра, ничего не боясь и не идя ни на какие компромиссы, этим человеком в самом деле может быть только Амен (кардинал in pectore папы Линуса VII, во что многие уже были склонны верить) Спеклберд. Но в том, как конклав наконец избрал его, сказывались и компромиссы, и страх; даже конклависты кардинала Бенефеза получили право голосовать, что было противозаконно, так как в силу своего отсутствия он не смог лично дать им указания. И к последовавшему огорчению они голосовали за худого отшельника с возбужденным взглядом.
– Gaudium magnum do vobis. Habemus Papam. Sancte Spiritu violente, Amen Cardinal Specllebird.[19]
Рев толпы покрыл окончание завершающей фразы, и конклав продолжил свою работу. Теперь кардиналы, представая перед новым папой, целовали его туфлю, а он обнимал их уже как наследник ключей святого Петра, как наследник – если Коричневый Пони в роли юриста оказался прав – обоих мечей святого Петра, что означало и духовную, и земную власть, причем последняя подчинялась первой. Коричневый Пони, выступая как юрист, знающий об истории канонических законов и установлений папства больше, чем кто-либо иной за пределами аббатства Лейбовица, к разочарования прислужников отсутствовавшего архиепископа Тексаркского во время конклава небрежно поведал его участникам о древней «теории двух мечей». Он процитировал слова из древней буллы: «Итак, всякий, претендующий на спасение, должен быть вассалом римского понтифика». По словам Коричневого Пони, этот декрет никогда не был особенно известен – он предназначался главным образом для монархов, обыкновенных и из Кочевников, а также Ханнеганов и Цезарей, но он требовал проверки несгибаемости в вопросах веры и подкреплялся угрозой такого наказания, как потеря надежды на спасение. И если еще недавно выборщики, близкие Тексарку, боялись увидеть Коричневого Пони в роли папы, то теперь их опасения уступили место страху перед ним, как перед серым кардиналом. Всем было хорошо известно, что кардинал был покровителем отшельника, поддерживал с ним дружбу и пытался восстановить его репутацию в глазах папы Линуса VII. Казалось, что это были совершенно безобидные отношения между богатым и благородным церковником и скромным святым отшельником. С циничной точки зрения, если кто-то из них оступался, то всегда мог рассчитывать на поддержку другого. Но Коричневый Пони и Спеклберд, хотя и придерживались диаметрально противоположных воззрений, по всей видимости, были искренне привязаны друг к другу. И теперь их дружба стала предметом всеобщего беспокойства.
На первых порах на улицах воцарилось ликование, но затем люди разъярились, узнав, что их кумир изменил свою первоначальную позицию, которая гласила, что истинный Рим будет там, где решил обитать папа. Очередным потрясением для города стало решение об отлучении его, которое папа Амен наложил на город, пока подстрекатели насильственных действий против конклава не предстанут перед ним. Три дня город кипел негодованием. Из-за отлучения были запрещены мессы, нельзя было приносить исповеди, и лишь умирающим дозволялось получить последнее отпущение. Город был возмущен. Все знали, что за решением об отлучении стоит кардинал Коричневый Пони. Но на четвертый день насильники со связанными руками предстали перед папой. Он приказал снять с них путы, выслушал покаянные признания и даровал им отпущение грехов – на том условии, что они под присмотром кардинала, надзирающего за тюрьмами, исправят все повреждения, нанесенные зданию, а также по решению судьи-арбитра возместят ущерб, причиненный другим людям. Успокоив таким образом город, новоизбранный папа вновь созвал конклав и оповестил о своем окончательном избрании при отсутствии у дворца возмущенных толп. Это тоже приписывалось влиянию Коричневого Пони. Выступать могли только против желания папы поскорее покинуть Валану; но таких голосов не было, и лишь двое воздержались.
Спеклберд в самом деле как-то обмолвился, что Рим – там, где обитает папа, но его слова, что папа считается папой, где бы он ни жил, не имели ничего общего с убеждением, что он должен жить в Баланс. Спеклберд никогда не говорил, что, став епископом Нового Рима, именно так он и поступит, поскольку стал папой лишь в силу своих личных достоинств. Священнослужители, сообщавшие и распространявшие сведения из папского окружения, которые прибивались к дверям и стенам всех церквей в Валане и в округе, убеждали, что нет оснований бояться возвращения Амена Спеклбсрда в Новый Рим, ибо здесь его дом и, пока он остается властителем душ, весь остаток жизни он при каждом удобном случае будет возвращаться в Валану и постоянно утверждать здесь те церковные институции, которые сейчас находятся в Новом Риме – например, орден святого Игнация, – чтобы освободить их из-под имперского влияния. Тем не менее раздосадованные бюргеры, по всей видимости, собирались противостоять отъезду папы Амена из Валаны, пока тут не появится кардинал Урион Бенефез и не засвидетельствует свое почтение его святейшеству.
К тому времени все присутствующие выборщики, кардиналы Священной Коллегии, уже успели припасть поцелуем к кольцу на руке папы и были удостоены объятия его святейшества папы Амена. Лишь небольшая горсточка отказалась от коленопреклонения, утверждая, что выборы состоялись под давлением и посему считаются недействительными. Ни для кого не было секретом, что в эту группу входили неприкрытые сторонники Тексарка, и поэтому их отношение не было неожиданностью.
К полудню дня выборов карета достопочтенного лорда кардинала Уриона Бенефеза, архиепископа Тексарка, сопровождаемая кавалерийским эскортом, въехала в пределы притихшего города. Чернозуб уловил отблеск ярости на полном лице архиепископа, когда тот узнал об исходе избрания папы и услышал град оскорблений, которые Бенефез обрушил на головы своих конклавистов за их голосование, но мысли об этой ярости и о ее возможных последствиях тут же вылетели у него из головы. Ибо на площади у дворца стояла босоногая девушка в коричневом монашеском одеянии. Это была Эдрия, которая с откровенным изумлением смотрела на него.
Он было сделал шаг к ней, но тут же в памяти всплыл голос Коричневого Пони: «Не стремись так настойчиво снова увидеться с ней. Если ты когда-нибудь встретишь ее в Валане, избегай ее». Он остановился. Но Эдрия и сама повернулась и исчезла в толпе.
Глава 12
Как только Элия Коричневый Пони узнал, что его старый друг-недоброжелатель Урион Бенефез прибыл в город, он сразу же стал искать возможности уклониться от личного участия в церемонии встречи Бенефеза с папой. Найдя подходящий момент, он настоял, чтобы Чернозуб сопутствовал ему при визите к архиепископу имперской столицы, но монах не мог догадаться, для какой цели он там нужен. Когда они направлялись по адресу, который Бенефез выбрал для своей резиденции, Чернозуб признался, что видел Эдрию. Голос его дрожал, а кардинал перестал улыбаться и пристально посмотрел на него.
– Я же велел тебе избегать ее!
– Я не нарушил ваше повеление, милорд… – но живущий в нем демон что-то тихо добавил.
На лицо Коричневого Пони вернулась легкая улыбка.
– Знаю. Это она уклонилась от встречи с тобой. Я говорил с ней.
– Где?
– В офисе, когда тебя не было. Я попросил охрану доставить ее ко мне в следующий раз, когда она привезет серебро из колонии. Помнишь, когда мы были в Пустой Аркаде, я рассказывал тебе о группе джинов, обосновавшихся в Мятных горах? Они называют это место Новым Иерусалимом. И там есть старые серебряные копи, которые они продолжают разрабатывать. Она бывает в городе примерно раз в месяц, чтобы обменять серебро на деньги. Контактирует она только с тайным крылом заговорщиков, которые держат меня в курсе дела. Вот почему она не знала меня раньше, хотя я и был очень удивлен. Мы храним их тайны. Кроме всего прочего, они боятся за свои серебряные кони. Ты видел папский флаг над домом Шарда.
Я расскажу тебе, Нимми, как наш визит выглядел с их точки зрения. Они живут на самом краю земель, где нет никаких законов. Выяснилось, что последняя группа церковников, которая останавливалась в Пустой Аркаде, состояла из агентов Тексарка, и они очень подозрительно отнеслись к семье Шарда. Один из них проскользнул мимо их дома, поднялся по скальной расщелине и слишком много увидел, так что стражники бесшумно убили его и спрятали тело. Когда двое остальных выяснили, что он пропал, то решили отправиться на его поиски. Шард сказал, что есть опасность нападения медведя. Стражникам пришлось бы убить их обоих. Поэтому Эдрия отправилась на розыски и вернулась с куском оторванной руки, на которой были следы клыков и когтей. Так что они прочли над ней молитву, захоронили и вернулись на юг тем же путем, каким и появились. Но до отъезда они дали Шарду знать, что работают на Тексарк и что всем джинам предстоит вернуться к народу Уотчитаха. И сразу же после отъезда этих липовых тексаркских священников к дому Шарда являются кардинал без епископского кольца на руке, монах, который играет на г'таре, Кочевник в каком-то странном шлеме и палач, который, признается, что служил у Ханнегана. Более того, если кардинал в самом деле тот, за кого он себя выдает, он должен был бы знать о предыдущих гостях, но он не в курсе дела.
– Они скрывают лишь серебряные копи?
– Не совсем. Девяносто процентов джинов в Новом Иерусалиме – «привидения», вполне способные сойти за нормального человека. Как Эдрия. Они начали уходить в эти горы несколько поколений назад. Для встречи они выдвигают уродов и называют их козлами отпущения. Теперь что касается Эдрии… – замолчав, Коричневый Пони бросил взгляд на монаха. – Она просила передать свое сожаление.
– О чем?
– Ну, наверное, из-за того, что скрылась от тебя на площади. Предполагаю, и из-за того, что у себя дома поддразнивала тебя. Что ты к ней испытываешь?
Нимми попытался найти какие-то слова, но ничего не получилось.
– Ясно. Секретариат не имеет права поддерживать зримые контакты с кем-либо из Нового Иерусалима. Это тебе понятно?
– Нет, милорд.
– Они преследуют довольно спорные цели. Так же, как и кое-кто из нас. Они беженцы, и над ними висит обвинение в убийстве тексаркских стражников, когда они убегали от народа Уотчитаха. Они боятся рейда имперских сил из провинции. Держись подальше и от этой темы, и от нее. Она несет с собой беду. «Мне ли этого не знать!» – скорбно подумал Чернозуб.
– Больше мы не будем принимать ее как их агента, – резко добавил кардинал. – Этому необходимо положить конец.
Кареты из Тексарка все еще стояли, загруженные багажом, и все приехавшие, военные и гражданские, толпились вокруг, словно ожидая приказов. Старший вежливо преградил кардиналу путь и осведомился о его имени и цели появления.
– Просто передайте ему, что здесь Красный Дьякон.
– Могу ли я осведомиться о намерениях…
– Скажите, что я явился выяснить, почему он пытался натравить убийц на меня и на моего секретаря.
Помотав головой, начальник стражи скрылся за дверью, неся с собой послание. Через полминуты в дверях появился недавний оратор Урик Тон Йордин, белый как снег, с ужасом посмотрел на гостей и исчез в доме. Кардинал глянул на Чернозуба и улыбнулся. Нимми наконец понял, с какой целью он здесь.
Коричневого Пони пригласили войти. Чернозуб присел у приоткрытых дверей. Архиепископ Тексарка даже не успел сменить дорожную одежду. Дядя Ханнегана разъяренно мерил шагами помещение.
– Элия, как ты смеешь, пусть даже в шутку, обвинять меня перед слугами и гостями? – заорал он.
– Меня не предупредили, что у тебя посетитель, – услышал монах, как соврал его хозяин. – Похоже, что этот дурак перепугался. Приношу свои извинения, Урион.
– Ну да, Йордин дурак. Когда он сообщил нам об убийце Корвина, то связал все происшедшее с тобой и с одним из твоих людей. Мне очень прискорбно, что кто-то пытался убить тебя, Элия, но я отвергаю твои инсинуации. Как ты, без сомнения, отвергаешь намеки Иордина.
– Я еще раз прошу прощения, ваша светлость. Мне приходит в голову мысль: а не стоит ли за этим сам Йордин? Но пусть эти раны затянутся. А теперь, Урион, готов ли ты сам залечить раны, нанесенные Церкви, тем, что отдашь дань уважения его святейшеству? Я знаю, что ты должен чувствовать, и, когда выборы носили такой странный характер, твои чувства были оправданны. Но прояви благородство! Новый папа хочет без всяких условий и требований вернуться домой, в Новый Рим, где он так нужен империи. Ты получил то, чего хотел, – при этих словах у Коричневого Пони так отчетливо перехватило дыхание, что Чернозубу показалось, будто сейчас он услышит продолжение фразы: «кроме тиары». Но его не
последовало. – И он не выдвигает требования об отводе тексаркских войск, Урион.
Последовало долгое молчание.
– Я должен посоветоваться со многими кардиналами, Элия. Благодарю за совет, – сказал наконец толстяк. – Мне не понравилось то, что я слышал, но давай не будем враждовать.
– Что именно ты слышал?
– Что ты взбудоражил город и что твои люди организовывали бунты. Или же их провоцировал… м-м-м, сам отшельник.
– Тебе солгали. Люди чуть ли не силком притащили этого отшельника на конклав. Поговори с Джарадом, поговори с Блезом. А затем побеседуй с его святейшеством, этим отшельником, – ради любви к Церкви. Любви, которую мы оба разделяем.
– О да, Элия, я знаю, что ты любишь Церковь. И думаю, что же еще ты можешь любить. Посмотрим, посмотрим…
Выходя, Коричневый Пони застал Чернозуба в прихожей, окруженным тремя раздраженными выборщиками, которые прибыли в Валану как союзники Тексарка. Тем не менее один из них уже преклонил колена у ног папы Амена и был обнят его святейшеством. Коричневый Пони обменялся с ними несколькими репликами о погоде и торопливо вышел.
– Почему вы хотели, чтобы я вас сопровождал, милорд? – с невинным видом спросил Чернозуб.
– Конечно же, потому, что я знал о присутствии Йордина. здесь. Я хотел, чтобы он перепугался, решив, что мы пришли обвинять его. Откровенно говоря, я хотел, чтобы у него были не приятности с архиепископом.
Он улыбнулся участникам конклава из Тексарка, выражение лиц которых во время речи менялось от начальной враждебности до изумления, от возмущения до сдержанного одобрения, ибо, хотя предпосылки, от которых оратор пришел к своим выводам, отнюдь не льстили их монарху, а его теология была просто возмутительной, выводы он сделал такие же, как и они. Без всякого давления со стороны имперских владык Тексарка, без всяких уступок папство должно вернуться домой.
Как правило, молчаливый и сдержанный, этот непонятный человек говорил весь день, а когда к вечеру зажгли лампады, продолжал говорить при их свете. Один раз, когда Чернозуб впал в забытье, приходя в себя, он увидел, как кугуар в драной рясе снова обрел облик старика с темно-коричневой кожей и копной белых волос.
Амен Спеклберд произнес речь, которая, по мнению ее самых суровых критиков, стала знаменитой в истории Церкви. Так же, как точные, а также искаженные цитаты, зафиксированные писцами.
Амен об Изгнании и о его последствиях:
– Плодом дерева, достопочтенные господа, стала склонность к размышлениям. И из него проистекли понятия добра и зла. Дьявол – это задумчивое животное с раздвоенными копытами. Змееобразный Сатана пожирает души, он дал женщине искусство размышления, которому она научила мужчину. Что бы вы ни делали, не погружайтесь в раздумья. Помазанный никогда не размышляет. От могилы он прямиком направляется в ад – но случается, возносится на небо, если достоин его. Но уж если вам доведется размышлять и этот грех постигнет вас из-за блуда, ярости или алчности, никогда не стыдитесь своей вины. Стыд – это не что иное, как гордость, а гордость – этот тот же стыд. Ваша гордость – это ваш стыд, а ваш стыд – та же гордость. Просто они смотрят в разные стороны, стыд и гордость, ибо когда они глядят друг другу в глаза, стыд и гордость, оба они умирают. Умирают под смех человека, который по глупости хранил их в сердце, хранил отъединенными друг от друга. Когда он поймет, что стыд – это гордость, а гордость суть стыд, он освободится от них, освободится навсегда и от одного греха, и от другого. Тем не менее вина не относится к понятию чувства.
Когда вы понимаете, что согрешили, и раскаиваетесь в грехе, не испытывайте желания стать безгрешным. Вместо этого желайте, чтобы Бог в своей неизреченной мудрости обратил ваш грех в добродетель, ибо грех ваш есмь часть Его, о чем гласит история творения мира. И старание отвергнуть грех есть сопротивление Его воле.
Амен об истине:
– Истина, почтенные лорды, – это размытое и непонятное, еле различимое слово в Его мире.
Амен, повторяясь, упомянул о месте человека в Божьем мире:
– Неужто вы не знаете, что Иисус Христос одинок во вселенной и не имеет друзей? Неужели вы не знаете, что земля во всей своей полноте принадлежит Творцу? И что же это значит, почтенные лорды, кроме того, что и у лисы есть своя нора, а Сыну Человеческому негде преклонить голову? И ему часто приходится спать под мостами. Что есть Бог, которого вы пытаетесь мысленно представить себе, и что есть Сын Божий, перед которым вы предстаете? Он, кто столь близок к Богу, несет в себе опасность. От него исходит такое озарение, что за ним может последовать слепота. Это сияние слишком ярко для ваших глаз, и вы никогда больше не увидите Бога.
Амен, полный возбуждения, – о мужчинах, женщинах и о Троице:
– Бог живет в каждом из своих сыновей или дочерей, – он кивнул в сторону аббатиссы-кардинала. – Вы знаете, что трон его жарче, чем адское пламя. Даже дьявол не мог бы усидеть на нем. Но вы можете. И я могу. Ибо мы покоимся на Его коленях и знаем, что такое Божественность – изнутри. Бог – это само солнце и даже больше оного, и я сам больше самого себя. И Иисус – это я. И Святой Дух – это я. И Дева, о Господи, – это тоже я. Как затруднительно говорить о Боге в третьем лице!
В продолжение своих слов он широко раскинул руки, как бы в объятии, и Чернозуб опознал в этом жесте один из догматов старой северо-западной ереси, но большая часть аудитории была в таком сонном состоянии, что была не в силах определить его.
– А откуда взялись Троица и Дева? Невыразимая Божественная сущность зевнула – и они возникли. Дева – это утробное молчание, в которой прозвучало Слово, произнесенное Отцом через порожденное им Святое Дыхание, и в начале возникла плоть из ее плоти. До творения Бог не был Богом. Тем не менее утверждения эти ложны, почтенные господа. Упоминания эти – ложь. Божественность? Называть ее или даже представлять себе – это значит полностью не понимать то, что в ней заключено. И тем не менее мы стремимся к единению с этой конечной Божественной сущностью. В этом единении душа предстает стеклом или каплей воды, сливающейся с огромным океаном. Ее индивидуальность растворяется, подобно стакану воды, в индивидуальности океана. Но ничего не исчезает. И не возникает. Все возвращается к себе.
И опасение страха смерти суть грех, – словно по размышлении добавил он.
Брат Чернозуб давно понял, что аудитория была сразу же захвачена его благочестивым возбуждением, и перестал вслушиваться в слова. Этот человек был для него неповторим. Он мог быть самим собой перед толпой, которая подчинялась силе его духа. Но после нескольких часов его вещания кардиналы стали поворачиваться друг к другу и даже вставать и бесшумно выскальзывать из тронного зала, чтобы пошептаться.
И уже наступало следующее утро, когда Спеклберд наконец благословил своих невнимательных слушателей и сел. Он говорил всю ночь. Это было первое из последовавших чудес папы. Он говорил семнадцать часов, не взяв в руки стакана воды и не охрипнув. Он говорил с ними, перебарывая усталость. Только его друг кардинал Коричневый Пони смог произнести «Аминь!», когда лучи утреннего солнца пробились сквозь окна с восточной стороны, – но только потому, что мало кто дослушал до конца, а среди них была лишь горсточка внимательных слушателей. Многие спали. Другие читали требник, обсуждали политически важные проблемы, бродя из зала в зал; сидящие епископы с невинным, как у девушки по утрам, видом перешептывались и пересмеивались с соседями. Когда в завершение речи Коричневый Пони сказал «Аминь», Спеклберд снова поднялся и переспросил: «Да?» – и тут стали подниматься внимательные слушатели, с таким глубоким чувством говоря «Аминь!», что и остальные поддались ему, и в зале раздался хор виноватых и смущенных голосов.
Вот как все это на самом деле выглядело. Речь еще не стала знаменитой. Как и у многих великих ораторов в человеческой истории, выступление Спеклберда скорее смутило конклав, который, несмотря на столь странную проповедь, в конечном итоге, отчаявшись, выбрал его. И лишь значительно позже его слова обрели вторую жизнь, когда люди, задумчиво перечитывая отдельные записанные куски и обрывочные заметки, то поносили его за гнусную ересь, то воспринимали их как результат Божественного вдохновения, новые откровения. Но для Коричневого Пони и всех, кто хорошо знал отшельника, словоизвержение Амена Спеклберда было подобно щебетанию птиц, которые на любом языке произносят предельно простые слова типа «Боб Уайт» или «Пасха». И каждый слушатель вкладывает в них свой смысл.
Они избрали старика этим же утром, еще до того, как толпа снова принялась швырять камни в двери дворца. Кардинал Ри лежал покойником на своем ложе. Отто э'Нотто спятил и шатался, подобно лунатику. Из всех коридоров и закоулков дворца несло рвотой и испражнениями. Более двадцати пяти кардиналов свалились, сраженные болезнями. К полудню они единогласно избрали Амсна.
К удивлению многих, в том числе и Чернозуба, старик сразу же произнес «Accepto»[17] и, выбирая титулование папы, к неудовольствию многих назвал себя своим собственным именем. Папа Амен. Он нарушил едва ли не самую древнюю традицию.
Конечно, избранию предшествовали кое-какие слабые протесты.
– Он сказал, что помазанники прямиком шествуют в ад! – жаловался аббату кардинал с юго-востока.
– Из могилы они снисходят в ад, – уточнил Джарад. – И если на третий день восстают из мертвых, то возносятся на небо. Вполне ортодоксальная точка зрения.
– Чтобы с ним это случилось! И слова Бога он называл отвратительными.
– Оговорка, – объяснил Коричневый Пони. – Он имел в виду – восхитительные.
– «Неясные и отвратительные» – вот что он сказал. Атрибуты зла. А змея – самое невинное животное. Именование Бога – Сатана?
– Бросьте, бросьте! – сказал аббат. – Думаю, вы не расслышали его. Versum subtile atque infandum[18]. Это означает, что слова хорошо подобраны, но в них трудно разобраться. Даже изящны, но непроизносимы. Истина столь неуловима, что ее трудно выразить словами. Это молчание Христа. И когда мы говорим об этом, то возводим руки к небу.
В конечном итоге конклав пришел к единодушному решению. Если и есть человек, который может вернуться в Новый Рим главой Церкви, взять на себя роль первосвященника Петра, ничего не боясь и не идя ни на какие компромиссы, этим человеком в самом деле может быть только Амен (кардинал in pectore папы Линуса VII, во что многие уже были склонны верить) Спеклберд. Но в том, как конклав наконец избрал его, сказывались и компромиссы, и страх; даже конклависты кардинала Бенефеза получили право голосовать, что было противозаконно, так как в силу своего отсутствия он не смог лично дать им указания. И к последовавшему огорчению они голосовали за худого отшельника с возбужденным взглядом.
– Gaudium magnum do vobis. Habemus Papam. Sancte Spiritu violente, Amen Cardinal Specllebird.[19]
Рев толпы покрыл окончание завершающей фразы, и конклав продолжил свою работу. Теперь кардиналы, представая перед новым папой, целовали его туфлю, а он обнимал их уже как наследник ключей святого Петра, как наследник – если Коричневый Пони в роли юриста оказался прав – обоих мечей святого Петра, что означало и духовную, и земную власть, причем последняя подчинялась первой. Коричневый Пони, выступая как юрист, знающий об истории канонических законов и установлений папства больше, чем кто-либо иной за пределами аббатства Лейбовица, к разочарования прислужников отсутствовавшего архиепископа Тексаркского во время конклава небрежно поведал его участникам о древней «теории двух мечей». Он процитировал слова из древней буллы: «Итак, всякий, претендующий на спасение, должен быть вассалом римского понтифика». По словам Коричневого Пони, этот декрет никогда не был особенно известен – он предназначался главным образом для монархов, обыкновенных и из Кочевников, а также Ханнеганов и Цезарей, но он требовал проверки несгибаемости в вопросах веры и подкреплялся угрозой такого наказания, как потеря надежды на спасение. И если еще недавно выборщики, близкие Тексарку, боялись увидеть Коричневого Пони в роли папы, то теперь их опасения уступили место страху перед ним, как перед серым кардиналом. Всем было хорошо известно, что кардинал был покровителем отшельника, поддерживал с ним дружбу и пытался восстановить его репутацию в глазах папы Линуса VII. Казалось, что это были совершенно безобидные отношения между богатым и благородным церковником и скромным святым отшельником. С циничной точки зрения, если кто-то из них оступался, то всегда мог рассчитывать на поддержку другого. Но Коричневый Пони и Спеклберд, хотя и придерживались диаметрально противоположных воззрений, по всей видимости, были искренне привязаны друг к другу. И теперь их дружба стала предметом всеобщего беспокойства.
На первых порах на улицах воцарилось ликование, но затем люди разъярились, узнав, что их кумир изменил свою первоначальную позицию, которая гласила, что истинный Рим будет там, где решил обитать папа. Очередным потрясением для города стало решение об отлучении его, которое папа Амен наложил на город, пока подстрекатели насильственных действий против конклава не предстанут перед ним. Три дня город кипел негодованием. Из-за отлучения были запрещены мессы, нельзя было приносить исповеди, и лишь умирающим дозволялось получить последнее отпущение. Город был возмущен. Все знали, что за решением об отлучении стоит кардинал Коричневый Пони. Но на четвертый день насильники со связанными руками предстали перед папой. Он приказал снять с них путы, выслушал покаянные признания и даровал им отпущение грехов – на том условии, что они под присмотром кардинала, надзирающего за тюрьмами, исправят все повреждения, нанесенные зданию, а также по решению судьи-арбитра возместят ущерб, причиненный другим людям. Успокоив таким образом город, новоизбранный папа вновь созвал конклав и оповестил о своем окончательном избрании при отсутствии у дворца возмущенных толп. Это тоже приписывалось влиянию Коричневого Пони. Выступать могли только против желания папы поскорее покинуть Валану; но таких голосов не было, и лишь двое воздержались.
Спеклберд в самом деле как-то обмолвился, что Рим – там, где обитает папа, но его слова, что папа считается папой, где бы он ни жил, не имели ничего общего с убеждением, что он должен жить в Баланс. Спеклберд никогда не говорил, что, став епископом Нового Рима, именно так он и поступит, поскольку стал папой лишь в силу своих личных достоинств. Священнослужители, сообщавшие и распространявшие сведения из папского окружения, которые прибивались к дверям и стенам всех церквей в Валане и в округе, убеждали, что нет оснований бояться возвращения Амена Спеклбсрда в Новый Рим, ибо здесь его дом и, пока он остается властителем душ, весь остаток жизни он при каждом удобном случае будет возвращаться в Валану и постоянно утверждать здесь те церковные институции, которые сейчас находятся в Новом Риме – например, орден святого Игнация, – чтобы освободить их из-под имперского влияния. Тем не менее раздосадованные бюргеры, по всей видимости, собирались противостоять отъезду папы Амена из Валаны, пока тут не появится кардинал Урион Бенефез и не засвидетельствует свое почтение его святейшеству.
К тому времени все присутствующие выборщики, кардиналы Священной Коллегии, уже успели припасть поцелуем к кольцу на руке папы и были удостоены объятия его святейшества папы Амена. Лишь небольшая горсточка отказалась от коленопреклонения, утверждая, что выборы состоялись под давлением и посему считаются недействительными. Ни для кого не было секретом, что в эту группу входили неприкрытые сторонники Тексарка, и поэтому их отношение не было неожиданностью.
К полудню дня выборов карета достопочтенного лорда кардинала Уриона Бенефеза, архиепископа Тексарка, сопровождаемая кавалерийским эскортом, въехала в пределы притихшего города. Чернозуб уловил отблеск ярости на полном лице архиепископа, когда тот узнал об исходе избрания папы и услышал град оскорблений, которые Бенефез обрушил на головы своих конклавистов за их голосование, но мысли об этой ярости и о ее возможных последствиях тут же вылетели у него из головы. Ибо на площади у дворца стояла босоногая девушка в коричневом монашеском одеянии. Это была Эдрия, которая с откровенным изумлением смотрела на него.
Он было сделал шаг к ней, но тут же в памяти всплыл голос Коричневого Пони: «Не стремись так настойчиво снова увидеться с ней. Если ты когда-нибудь встретишь ее в Валане, избегай ее». Он остановился. Но Эдрия и сама повернулась и исчезла в толпе.
Глава 12
«Безделье – враг души. Посему часть времени братия должна быть занята ручным трудом, а отведенные часы посвящать чтению священных текстов».
Устав ордена св. Бенедикта, глава 48.
Как только Элия Коричневый Пони узнал, что его старый друг-недоброжелатель Урион Бенефез прибыл в город, он сразу же стал искать возможности уклониться от личного участия в церемонии встречи Бенефеза с папой. Найдя подходящий момент, он настоял, чтобы Чернозуб сопутствовал ему при визите к архиепископу имперской столицы, но монах не мог догадаться, для какой цели он там нужен. Когда они направлялись по адресу, который Бенефез выбрал для своей резиденции, Чернозуб признался, что видел Эдрию. Голос его дрожал, а кардинал перестал улыбаться и пристально посмотрел на него.
– Я же велел тебе избегать ее!
– Я не нарушил ваше повеление, милорд… – но живущий в нем демон что-то тихо добавил.
На лицо Коричневого Пони вернулась легкая улыбка.
– Знаю. Это она уклонилась от встречи с тобой. Я говорил с ней.
– Где?
– В офисе, когда тебя не было. Я попросил охрану доставить ее ко мне в следующий раз, когда она привезет серебро из колонии. Помнишь, когда мы были в Пустой Аркаде, я рассказывал тебе о группе джинов, обосновавшихся в Мятных горах? Они называют это место Новым Иерусалимом. И там есть старые серебряные копи, которые они продолжают разрабатывать. Она бывает в городе примерно раз в месяц, чтобы обменять серебро на деньги. Контактирует она только с тайным крылом заговорщиков, которые держат меня в курсе дела. Вот почему она не знала меня раньше, хотя я и был очень удивлен. Мы храним их тайны. Кроме всего прочего, они боятся за свои серебряные кони. Ты видел папский флаг над домом Шарда.
Я расскажу тебе, Нимми, как наш визит выглядел с их точки зрения. Они живут на самом краю земель, где нет никаких законов. Выяснилось, что последняя группа церковников, которая останавливалась в Пустой Аркаде, состояла из агентов Тексарка, и они очень подозрительно отнеслись к семье Шарда. Один из них проскользнул мимо их дома, поднялся по скальной расщелине и слишком много увидел, так что стражники бесшумно убили его и спрятали тело. Когда двое остальных выяснили, что он пропал, то решили отправиться на его поиски. Шард сказал, что есть опасность нападения медведя. Стражникам пришлось бы убить их обоих. Поэтому Эдрия отправилась на розыски и вернулась с куском оторванной руки, на которой были следы клыков и когтей. Так что они прочли над ней молитву, захоронили и вернулись на юг тем же путем, каким и появились. Но до отъезда они дали Шарду знать, что работают на Тексарк и что всем джинам предстоит вернуться к народу Уотчитаха. И сразу же после отъезда этих липовых тексаркских священников к дому Шарда являются кардинал без епископского кольца на руке, монах, который играет на г'таре, Кочевник в каком-то странном шлеме и палач, который, признается, что служил у Ханнегана. Более того, если кардинал в самом деле тот, за кого он себя выдает, он должен был бы знать о предыдущих гостях, но он не в курсе дела.
– Они скрывают лишь серебряные копи?
– Не совсем. Девяносто процентов джинов в Новом Иерусалиме – «привидения», вполне способные сойти за нормального человека. Как Эдрия. Они начали уходить в эти горы несколько поколений назад. Для встречи они выдвигают уродов и называют их козлами отпущения. Теперь что касается Эдрии… – замолчав, Коричневый Пони бросил взгляд на монаха. – Она просила передать свое сожаление.
– О чем?
– Ну, наверное, из-за того, что скрылась от тебя на площади. Предполагаю, и из-за того, что у себя дома поддразнивала тебя. Что ты к ней испытываешь?
Нимми попытался найти какие-то слова, но ничего не получилось.
– Ясно. Секретариат не имеет права поддерживать зримые контакты с кем-либо из Нового Иерусалима. Это тебе понятно?
– Нет, милорд.
– Они преследуют довольно спорные цели. Так же, как и кое-кто из нас. Они беженцы, и над ними висит обвинение в убийстве тексаркских стражников, когда они убегали от народа Уотчитаха. Они боятся рейда имперских сил из провинции. Держись подальше и от этой темы, и от нее. Она несет с собой беду. «Мне ли этого не знать!» – скорбно подумал Чернозуб.
– Больше мы не будем принимать ее как их агента, – резко добавил кардинал. – Этому необходимо положить конец.
Кареты из Тексарка все еще стояли, загруженные багажом, и все приехавшие, военные и гражданские, толпились вокруг, словно ожидая приказов. Старший вежливо преградил кардиналу путь и осведомился о его имени и цели появления.
– Просто передайте ему, что здесь Красный Дьякон.
– Могу ли я осведомиться о намерениях…
– Скажите, что я явился выяснить, почему он пытался натравить убийц на меня и на моего секретаря.
Помотав головой, начальник стражи скрылся за дверью, неся с собой послание. Через полминуты в дверях появился недавний оратор Урик Тон Йордин, белый как снег, с ужасом посмотрел на гостей и исчез в доме. Кардинал глянул на Чернозуба и улыбнулся. Нимми наконец понял, с какой целью он здесь.
Коричневого Пони пригласили войти. Чернозуб присел у приоткрытых дверей. Архиепископ Тексарка даже не успел сменить дорожную одежду. Дядя Ханнегана разъяренно мерил шагами помещение.
– Элия, как ты смеешь, пусть даже в шутку, обвинять меня перед слугами и гостями? – заорал он.
– Меня не предупредили, что у тебя посетитель, – услышал монах, как соврал его хозяин. – Похоже, что этот дурак перепугался. Приношу свои извинения, Урион.
– Ну да, Йордин дурак. Когда он сообщил нам об убийце Корвина, то связал все происшедшее с тобой и с одним из твоих людей. Мне очень прискорбно, что кто-то пытался убить тебя, Элия, но я отвергаю твои инсинуации. Как ты, без сомнения, отвергаешь намеки Иордина.
– Я еще раз прошу прощения, ваша светлость. Мне приходит в голову мысль: а не стоит ли за этим сам Йордин? Но пусть эти раны затянутся. А теперь, Урион, готов ли ты сам залечить раны, нанесенные Церкви, тем, что отдашь дань уважения его святейшеству? Я знаю, что ты должен чувствовать, и, когда выборы носили такой странный характер, твои чувства были оправданны. Но прояви благородство! Новый папа хочет без всяких условий и требований вернуться домой, в Новый Рим, где он так нужен империи. Ты получил то, чего хотел, – при этих словах у Коричневого Пони так отчетливо перехватило дыхание, что Чернозубу показалось, будто сейчас он услышит продолжение фразы: «кроме тиары». Но его не
последовало. – И он не выдвигает требования об отводе тексаркских войск, Урион.
Последовало долгое молчание.
– Я должен посоветоваться со многими кардиналами, Элия. Благодарю за совет, – сказал наконец толстяк. – Мне не понравилось то, что я слышал, но давай не будем враждовать.
– Что именно ты слышал?
– Что ты взбудоражил город и что твои люди организовывали бунты. Или же их провоцировал… м-м-м, сам отшельник.
– Тебе солгали. Люди чуть ли не силком притащили этого отшельника на конклав. Поговори с Джарадом, поговори с Блезом. А затем побеседуй с его святейшеством, этим отшельником, – ради любви к Церкви. Любви, которую мы оба разделяем.
– О да, Элия, я знаю, что ты любишь Церковь. И думаю, что же еще ты можешь любить. Посмотрим, посмотрим…
Выходя, Коричневый Пони застал Чернозуба в прихожей, окруженным тремя раздраженными выборщиками, которые прибыли в Валану как союзники Тексарка. Тем не менее один из них уже преклонил колена у ног папы Амена и был обнят его святейшеством. Коричневый Пони обменялся с ними несколькими репликами о погоде и торопливо вышел.
– Почему вы хотели, чтобы я вас сопровождал, милорд? – с невинным видом спросил Чернозуб.
– Конечно же, потому, что я знал о присутствии Йордина. здесь. Я хотел, чтобы он перепугался, решив, что мы пришли обвинять его. Откровенно говоря, я хотел, чтобы у него были не приятности с архиепископом.