Страница:
Офицеры из 7-го отдела политуправления фронта, допрашивавшие немецких солдат, вскоре сообразили, что они могут использовать в пропагандистской атаке на противника обиду рядовых военнослужащих на своих командиров. Действительно, при плохих линиях связи и в обстановке, когда приказ об отступлении приходит внезапно, достаточно легко заставить германских солдат поверить в то, что их командиры бежали с поля боя и оставили подчиненных на произвол судьбы. Так, например, когда 20-я танковая дивизия вермахта была окружена в районе Опельна, на головы немецких солдат стали сыпаться листовки, утверждавшие, что генерал-полковник Шёрнер оставил свои войска; он взял с собой только охрану и убежал к Нейсе{300}.
Антисанитарные условия, в которых находились немецкие войска, также не способствовали укреплению их морального духа. Германские солдаты сильно завшивели. Они не меняли нижнее белье и не были в бане еще с декабря прошлого года. Все, что они получили взамен, - совершенно бесполезный в таких условиях порошок от вшей. Начиная с января солдатам не платили и никакого денежного содержания. Большинство из них получили последние письма из дома еще до Рождества.
Более жесткой становилась дисциплина и в советских войсках. Командование Красной Армии считало, что причиной ряда военных неудач являлось отсутствие надлежащего порядка в подразделениях. Основной упор делался на строгом выполнении сталинского приказа № 5 об укреплении бдительности. Полковника Ф., руководившего обороной Штригау, обвинили в преступном отсутствии бдительности, поскольку его полк не выставил надлежащую охрану{301}. Несмотря на то что его часть сражалась самоотверженно, город был сдан. Это "позорное" событие стало предметом рассмотрения на Военном совете фронта, и командира наказали. В деле не имеется экземпляра приговора, но можно уверенно предположить, что он был осужден на длительный срок заключения в ГУЛАГе. Об этом говорит пример с капитаном Д. Его отдали под суд военного трибунала после того, как капитан Д. оставил свою батарею без присмотра в деревне и не подготовил для нее соответствующей позиции. Затем он ушел в дом, где напился и лег спать{302}. Внезапно немцы перешли в контратаку, и батарея, не подготовленная к бою, понесла серьезные потери. Этого капитана исключили из партии и приговорили к десяти годам заключения в ГУЛАГе.
Солдаты и офицеры на фронте не просто опасались военнослужащих СМЕРШа, стоящих за их спинами. Им, фронтовикам, прошедшим через огонь, ранения, не раз смотревшим смерти в лицо, было оскорбительно видеть, как контрразведчики обвиняют в предательстве или трусости проверенных боевых товарищей. Обиднее всего, что расследование вели те люди, которые отнюдь не участвовали в боях и не кормили вшей на переднем крае обороны.
Была даже "самиздатовская" солдатская песня про работу в войсках отделов СМЕРШа, в которой упоминалось еще старое (существовавшее до 1943 года) название этой организации: Особый отдел. В ней от имени танкиста рассказывается, как его Т-34 был подбит вражеским снарядом, но он чудом остался в живых, выпрыгнув из горящей машины. Тем не менее солдат был вызван в Особый отдел, где ему задали вопрос, почему, собственно, он не сгорел вместе с танком? Заканчивалась песня следующими словами танкиста: "Я вам обещаю, я вам говорю, в следующей атаке обязательно сгорю"{303}.
Солдаты 1-го Украинского фронта были не просто истощены непрерывными боями с противником. Они давно не мылись в бане, имели крайне неопрятный внешний вид. Бойцы были завшивлены, а многие болели дизентерией. Проблемы возникали из-за того, что забота о здоровье и безопасности не стояла в ряду приоритетов в Красной Армии. Нижнее белье никогда не стиралось. Вода для питья редко когда кипятилась. Туда, вопреки инструкциям, не добавлялась хлорка. Более того, пища готовилась в ужасных антисанитарных условиях. Отчеты командования свидетельствуют, что мясо скотины советские бойцы обычно разделывали на грязной соломе прямо возле дороги{304}. Затем его сразу же варили в полевой кухне. Колбасу также резали на грязном столе, причем делал это повар, одетый в запачканную шинель.
В течение второй недели марта советское командование было сильно обеспокоено распространением среди войск тифа. Во время обследования частей Красной Армии военные медики сумели обнаружить целых три типа тифозного заболевания. Даже войска НКВД находились в плохом санитарном состоянии. От одной до двух третей всех спецподразделений оказались завшивлены. Естественно, процент завшивленности среди фронтовых войск был намного выше. Положение стало улучшаться лишь тогда, когда боевая ситуация в Силезии стабилизировалась и солдаты получили возможность сходить в баню в тыловом районе. Согласно инструкции, баню необходимо было организовывать не реже трех раз в месяц. Во время помывки солдатское белье проходило дезинфекцию, то есть обрабатывалось сильным химическим составом. Все военнослужащие должны были также пройти прививки против тифа. Однако, как правило, у военных медиков не хватало времени, чтобы охватить вакцинацией все боевые части.
15 марта 1945 года Конев по приказу Сталина активизировал военные действия в Южной Силезии. На левом фланге 1-го Украинского фронта части советских войск нанесли удары по сходящимся направлениям и отрезали в районе Опельна тридцатитысячную группировку немецких войск. В течение короткого промежутка времени советские 59-я и 21-я армии окружили эстонскую 20-ю дивизию СС и 168-ю пехотную дивизию вермахта. Специалисты по спецпропаганде 7-го отдела политуправления подготовили и послали во вражеский тыл антифашистски настроенных немецких военнопленных. Существовала надежда, что они сумеют убедить германских солдат в бесполезности сопротивления, а также в том, что в советских лагерях с ними будут обращаться вполне корректно. Однако, добравшись до немецких позиций, многие из этих посыльных были расстреляны по приказу офицеров.
Окруженная группировка испытывала большие лишения. Однако германские солдаты забавлялись, чем могли. Им доставляло удовольствие наблюдать, как солдаты национальных частей СС, эстонцы и украинцы, подходили к фронтовикам с пропагандистскими листовками на немецком языке и спрашивали, что в них написано{305}. Дело в том, что сами немцы могли быть немедленно расстреляны не только за прочтение таких советских листовок, но просто за то, что они свернули из нее самокрутку либо использовали для туалета. 20 марта неподалеку от деревни Ринквиц солдаты Красной Армии поймали и сразу расстреляли группу штабных офицеров из эстонской 2-й дивизии СС. Они занимались уничтожением документов. Несколько полусожженных бумажек, унесенных ветром, удалось все-таки найти на заднем дворе крестьянского дома. В них были приговоры эсэсовского военного трибунала.
Попытка германского командования пробить брешь в кольце вокруг Опельна была отражена советскими частями. Половина из тридцатитысячной окруженной группировки оказалась уничтожена. Соседний 4-й Украинский фронт очень помог Коневу в уничтожении противника. 30 марта 60-я армия и 4-я гвардейская танковая армия заняли город Ратибор. Теперь 1-й Украинский фронт контролировал практически всю Верхнюю Силезию.
Несмотря на потерю значительной части немецкой территории, нацистское руководство не стало менять названия армейских группировок войск, хотя название "Висла" для объединения, стоящего на Одере, стало не просто неподходящим, но уже и нелепым.
Штаб Гиммлера находился в девяноста километрах к северу от Берлина в лесном массиве неподалеку от Хасслебена. Он расположился в деревне в окрестностях Пренцлау. Такое большое расстояние от столицы рейха гарантировало безопасность от воздушных ударов. Штабные службы были размещены в обычных деревянных домах, окруженных высокой колючей проволокой. Единственным исключением стал командный пункт самого Гиммлера - высокое здание с хорошо меблированными внутренними помещениями. "Спальня, - как вспоминал один из штабных офицеров, - была элегантно отделана красным деревом, на одной из ее стен висел светло-зеленый ковер{306}. Вся она напоминала скорее будуар великосветской леди, чем помещение для командующего армейской группой". На стенах прихожей висели гобелены с рисунками "нордической" тематики. Все вещи, включая фарфор, были изготовлены на специальных предприятиях, находящихся под контролем СС. Армейские офицеры приходили в недоумение, разглядывая всю эту роскошь. Она резко контрастировала с издержками "тотальной войны", объявленной доктором Геббельсом. Распорядок дня Гиммлера также не имел ничего общего с деятельностью обычного фронтового командующего. После утренней ванны он шел на массаж, который делал ему его личный массажер. Затем был завтрак. К работе он приступал не ранее 10 часов 30 минут. Во время сна никто не имел права потревожить Гиммлера, даже если необходимо было принять срочное решение. Зато рейхсфюрер любил вручать награды. Ему доставляла удовольствие вся эта церемония, позволявшая еще раз ощутить чувство собственного превосходства. Как вспоминал Гудериан, Гиммлер сам втайне желал получить в награду рыцарский крест.
Напротив, присутствие Гиммлера на совещании у фюрера, по свидетельству армейских офицеров, всегда оставляло довольно жалкое впечатление. Как отмечал полковник Айсман, рейхсфюрер не переставал твердить фразы о деятельности военного трибунала. Он говорил, что отступление означает отсутствие воли к борьбе и что укрепить эту волю можно только самыми жестокими мерами. Гиммлер также указывал на ошибки "некомпетентных и трусливых генералов"{307}. Однако за свои мнимые или действительные ошибки генералы расплачивались лишь потерей должности или отставкой. За отход с позиций казнили, как правило, рядовых солдат.
Гитлеровская ставка поддерживала активность военных трибуналов. Во многом она следовала примеру Красной Армии. Как только советские части в начале февраля достигли Одера, фюрер издал фактическую копию сталинского приказа 1942 года "Ни шагу назад". В нем, в частности, предписывалось создавать на фронте заградительные отряды, а в пятом параграфе говорилось: "Военные трибуналы должны утверждать самые суровые приговоры на основе следующего принципа: тот, кто боится принять честную смерть в бою, будет казнен за трусость"{308}.
9 марта фюрер издал новый приказ, в котором уточнялись детали деятельности полевых военных трибуналов. В их состав входили три старших офицера, два помощника, две машинистки и - что самое существенное - "один унтер-офицер и восемь человек расстрельной команды"{309}. Главный принцип деятельности трибуналов выглядел чрезвычайно простым: "Мягкие приговоры неприемлемы". Они начали свою работу буквально на следующий день и были готовы осудить любого военнослужащего вермахта или войск СС. Гитлеровский блицкриг против собственных солдат был распространен инструкцией генерала Бургдорфа на части люфтваффе и военно-морской флот. Генерал требовал, чтобы председатель каждого трибунала был идеологически преданным борцом рейха. Мартин Борман, не желая остаться в стороне от этого процесса, также издал приказ гауляйтерам, чтобы военные трибуналы боролись с "трусостью и пораженчеством"{310} с помощью смертных приговоров.
Спустя четыре дня после выхода приказа о полевых военных трибуналах Гитлер издал новое распоряжение - на сей раз о национал-социалистской идеологии в армии. Вполне вероятно, что его проект был составлен Борманом. Там, в частности, говорилось, что задачей командира является воодушевлять своих солдат, сделать их фанатичными в борьбе. В отношении национал-социалистского поведения командир становился ответственным перед самим фюрером{311}.
Для Гиммлера, человека, проповедовавшего безжалостность ко всем колеблющимся, бремя командования на фронте оказалось слишком велико. Поэтому он, даже не предупредив Гудериана, лег с диагнозом "грипп" в санаторий в Хохенлихене, в сорока километрах от Хасслебена. Там за ним стал присматривать его персональный врач. Гудериан, узнав о том, что происходит в штабе группы армий "Висла", немедленно отправился туда. Показательно, что даже начальник гиммлеровского штаба СС Ламмердинг умолял Гудериана сделать что-нибудь. Получив информацию, что Гиммлер лежит в Хохенлихене, Гудериан решил нанести ему визит. По дороге он все время думал, какую тактику ему лучше применить в разговоре с рейхсфюрером. Войдя к нему, Гудериан сказал, что тот явно перегружен различной работой - Гиммлер являлся рейхсфюрером СС, начальником германской полиции, министром внутренних дел, командующим Резервной армией и командующим группой армий "Висла". Гудериан предложил Гиммлеру отказаться от одного из постов, а именно - командующего группой армий "Висла". Когда стало ясно, что и сам рейхсфюрер не против, но не хочет самолично говорить об этом Гитлеру, Гудериан воспользовался предоставленным ему шансом. Он предложил: "Тогда дайте мне полномочия сказать это за вас". Гиммлер не возражал. В ту же ночь Гудериан встретился с Гитлером и предложил ему новую кандидатуру командующего - генерал-полковника Готтхарда Хейнрици. Хейнрици являлся командующим 1-й танковой армией, ведущей бои против фронта Конева в районе Ратибора. Выслушав Гудериана, Гитлер с величайшей неохотой, но все же согласился с его предложением.
Когда Хейнрици прибыл в Хасслебен, то там также появился и Гиммлер. Он стал рассказывать новому командующему о складывающейся ситуации на фронте. Слова Гиммлера больше были похожи на самооправдание. Когда Хейнрици уже устал слушать этот бесконечный монолог рейхсфюрера, в комнате вдруг зазвонил телефон. Гиммлер взял трубку. Звонил генерал Буссе, командующий 9-й армией. Он сообщил, что в районе Кюстрина немецкие войска постигла новая крупная неудача. Коридор на восточном берегу Одера, связывавший крепость Кюстрин с основным фронтом, был перерезан русскими войсками. Гиммлер быстро передал трубку генералу Хейнрици, "Вы - новый командующий группой армий, - произнес он. - Вам и отдавать приказы"{312}. После этого рейхсфюрер поспешно покинул помещение.
Борьба за плацдармы по обеим сторонам Одера носила крайне ожесточенный характер. Если советские войска захватывали какую-нибудь деревню и находили там нацистскую униформу или свастику на стенах домов, то они часто расстреливали всех оставшихся в живых жителей данного населенного пункта. Во многом именно поэтому обитатели деревень, которые были вначале захвачены частями Красной Армии, а потом вновь освобождены немецкими войсками, мало что говорили о жестоком поведении советских военных властей. Дело в том, что свидетелей подобного поведения уже не оставалось в живых{313}.
Все больше германских фронтовиков и недавно мобилизованных юнцов открыто выражали свое недовольство необходимостью воевать до последней капли крови. Представитель шведского посольства, совершивший поездку от Кюстрина до Берлина, докладывал военному атташе Швеции в Германии майору Юхлин-Даннфелу о том, что он насчитал на своем пути целых двадцать постов полевой жандармерии. В задачу охранников входил арест дезертиров, бегущих с фронта{314}. Еще один швед отмечал, что германские войска, продвигающиеся к фронту, не представляют собой внушительную силу. "Солдаты выглядят апатичными и истощенными"{315}.
Условия для строительства обороны в пойме Одера, этой сырой равнины со множеством искусственных дамб, оказались чрезвычайно плохими. Рытье траншей и щелей было ужасной работой. Уже на глубине меньше чем в один метр начинала сочиться вода. Февраль не был на этот раз таким холодным, как обычно, что, впрочем, не облегчало работу землекопов. К недостатку опытных солдат в германской армии прибавились еще и трудности с обеспечением боеприпасами и горючими материалами. Так, например, в дивизии СС "30 января" штабные автомобили можно было использовать только в случае крайней необходимости. Ни одна артиллерийская батарея не имела права открыть огонь без предварительного разрешения свыше. Дневная норма для одного орудия составляла всего два снаряда.
Советские солдаты также закапывались в землю. Они рыли длинные траншеи и индивидуальные ячейки. Снайперы выбирали себе удобные позиции в кустарнике, в перелеске или на крыше полуразрушенных домов и тщательно маскировали их. Они могли по шесть, а то и по восемь часов находиться без движения. Их основными целями были немецкие офицеры, за которыми по значимости следовали повозки с продовольствием. Днем немецкие военнослужащие просто не могли передвигаться по фронту. Без движения целый день лежали и советские разведчики. Но, как только наступала темнота, они проникали сквозь германские заслоны, захватывая в плен зазевавшихся солдат - "языков". После этого их тащили в советский тыл для допроса. Артиллерийские наблюдатели также ощущали себя снайперами; действительно, им нравилось думать о себе как о снайперах, только с куда более длинными стволами своих оружий.
Весеннее половодье во многом было на руку Красной Армии. Поверхность мостов через Одер, построенных советскими инженерами, находилась от двадцати пяти до тридцати сантиметров ниже уровня воды. Фактически мосты превратились в искусственные броды{316}. Пилотам люфтваффе, вылетающим на бомбежку переправ на своих "фокке-вульфах" и "штуках" (пикирующих бомбардировщиках. Примеч. пер.), было чрезвычайно тяжело обнаружить подобного рода вооружения.
* * *
Пока министр пропаганды Геббельс все еще проповедовал неизбежность окончательной победы немецкого оружия, рейхскомиссар Геббельс, лицо, ответственное за оборону Берлина, приказал строить различные препятствия вокруг германской столицы. В результате десятки тысяч голодных мирных жителей, в основном женщины, были отправлены на рытье противотанковых рвов. Там они теряли остатки своей силы и энергии. Несмотря на все наказания и обвинения в пораженчестве, среди немцев стали упорно распространяться слухи о некомпетентности нацистской бюрократии, о бесполезной трате времени на возведение укреплений, которые никогда не пригодятся{317}. "За всю войну, отмечал один штабной офицер, - я ни разу не видел ни одного противотанкового рва - будь то наш или вражеский, - который смог был остановить танковую атаку"{318}. Армейские офицеры были против возведения таких земляных рвов еще и потому, что они мешали транспортному движению в направлении Зееловских высот и создавали хаос среди мирных жителей, бегущих с западного берега Одера в Берлин.
Бранденбургские крестьяне, вынужденные остаться на своей земле по причине того, что их призвали в фольксштурм, вдруг обнаружили, что им просто невозможно заниматься собственным хозяйством. Представителю нацистской партии, отвечавшему за сельскохозяйственные работы в этом районе, было приказано реквизировать всех лошадей и повозки для транспортировки раненых и боеприпасов{319}. Даже велосипеды передали так называемой дивизии истребителей танков. Однако наиболее показательным примером степени оснащенности германских соединений являлось то, что регулярные войска были вынуждены после бегства с Вислы отбирать у фольксштурмовцев ранее выданное им оружие. В ряде случаев это действительно позволяло повысить боеспособность воинских частей.
Батальон фольксштурма 16/69 был дислоцирован в районе Врицена, неподалеку от передовой линии фронта. В нем насчитывалось сто тринадцать человек, из которых тридцать два занимались оборонительными работами в тылу, а сорок -находились на излечении в госпитале. Остальные военнослужащие охраняли противотанковые рвы и мосты. На вооружении батальона имелись целых три типа различных пулеметов (включая несколько советских единиц), огнемет, к которому не хватало необходимых деталей, три испанских пистолета и двести двадцать восемь винтовок из шести стран. Отчет о наличном оружии батальона вряд ли содержал какие-то неточности, поскольку районная администрация в Потсдаме особо предупреждала, что ложные доклады "равносильны военному преступлению"{320}. Но во многих случаях даже этот бесполезный арсенал не мог быть передан подразделениями фольксштурма стоящим поблизости от него боевым частям, поскольку нацистские гауляйтеры заявляли, что оружие, которое в свое время было одолжено у вермахта, может ему и передаваться.
В отчетах гестапо, распространявшихся среди лидеров нацистской партии, говорилось о растущем презрении немцев к своему руководству. Простых граждан возмущало, почему они должны умирать за тех, кто сам ничего не делает и находится в безопасности. Особенно резко высказывались в отношении так называемых "выдающихся людей"{321}. Попытки гауляйтеров поднять моральное состояние подопечного им населения были порой похожи на дурной анекдот. В частности, изобретались различные лозунги. В Бранденбурге, например, представителям нацистской партии предстояло мобилизовывать людей на борьбу с врагами со следующим воззванием: "Лучше свежий воздух фронта, чем духота квартир!"{322} Доктор Лей, заведующий организационным отделом национал-социалистской партии, представил перед фюрером план создания добровольческого корпуса "Адольф Гитлер", в который предполагалось набрать до сорока тысяч фанатичных волонтеров{323}. Он также просил Гудериана резервировать для новых добровольцев восемьдесят тысяч пулеметов. Не больше - не меньше. Гудериан пообещал ему это сделать, как только люди будут зачислены в боевые части. Однако он прекрасно понимал, что все слова Лея являются не чем иным, как пустой болтовней. Даже Гитлер не поверил в это.
На протяжении всех последних месяцев Геббельс был сильно обеспокоен исчезновением Гитлера из общественной жизни. В конце концов ему удалось убедить фюрера посетить фронт на Одере, в основном для того, чтобы запечатлеть это в хронике новостей. Визит Гитлера на фронт 13 марта проходил в обстановке величайшей секретности. Эсэсовские патрули обследовали всю прилегающую местность и выстроились вдоль дороги во время проезда машины фюрера. На этот раз Гитлер не встречался с рядовыми солдатами. Командующие соединениями были приглашены в поместье неподалеку от Врицена. Их собрали в большом доме, который когда-то принадлежал самому Блюхеру (прусский генерал-фельдмаршал, участник битвы при Ватерлоо. - Примеч. ред.). Военных сильно удивил вид осунувшегося фюрера. Один из офицеров отмечал, что лицо у Гитлера было белым, словно мел, а его глаза блестели, как у змеи{324}. Обстановку на фронте докладывал генерал Буссе, в походной фуражке и очках. Когда Гитлер заговорил о необходимости удерживать оборону на Одере, то генерал отметил, что для укрепления позиций использованы последние имеющиеся в наличии запасы вооружения{325}.
Речь Гитлера перед фронтовыми командующими окончательно истощила его силы. По дороге домой он не промолвил больше ни единого слова. По воспоминаниям его личного водителя, фюрер сидел, "углубившись в собственные мысли"{326}. Это был его последний выезд из города. Больше он уже никогда не покидал рейхсканцелярию.
Глава девятая.
Цель - Берлин
8 марта 1945 года, когда операция 1-го Белорусского фронта в Померании была в самом разгаре, Сталин неожиданно вызвал Жукова в Москву. Сталин выбрал для этого довольно странный момент: он отрывал командующего от руководства операцией. Прямо с центрального аэропорта маршал отправился на сталинскую дачу, где советский лидер восстанавливал силы после напряженной работы.
После того как Жуков рассказал Сталину о проведении Померанской операции и ситуации на одсрских плацдармах, вождь пригласил командующего прогуляться на свежем воздухе. Неожиданно Сталин заговорил о своем детстве. Когда они возвратились в дом, Жуков спросил, известно ли что-нибудь о сыне Сталина, Якове Джугашвили, который попал в немецкий плен еще в 1941 году. Сталин отрекся от него, чтобы у того появилась возможность выжить в плену. Но теперь его отношение к Якову, казалось, претерпело изменение. Он молчал некоторое время, а потом сказал, что Яков вряд ли вернется домой живым, убийцы расстреляют его{327}. По имевшейся у Сталина информации, немцы держали Якова изолированно и пытались заставить его изменить Родине. Потом Сталин опять некоторое время молчал и наконец заключил: "Нет. Яков предпочтет любую смерть измене Родине".
Когда Сталин говорил об имеющейся в его распоряжении информации, то, несомненно, имел в виду сведения, поступающие через Абакумова. А самые последние известия о Якове были получены от генерала Степановича, командующего югославской жандармерией{328}. Степанович был освобожден войсками Жукова еще в конце января. Затем его доставили в СМЕРШ для допроса. Некоторое время Степанович находился в одном лагере ( "Straflager X-C" в Любеке) со старшим лейтенантом Джугашвили. По словам Степановича, Яков держал там себя "независимо и гордо". Он отказывался вставать, когда к нему в комнату входил германский офицер, и отворачивался в сторону, если с ним кто-либо пытался заговорить. Немцы в качестве наказания посадили Якова в подвал. Несмотря на то что в германской прессе появились записи его интервью, он утверждал, что не отвечал ни на один из заданных ему вопросов. Вскоре Якова забрали из лагеря и перевезли в неизвестном направлении.
Антисанитарные условия, в которых находились немецкие войска, также не способствовали укреплению их морального духа. Германские солдаты сильно завшивели. Они не меняли нижнее белье и не были в бане еще с декабря прошлого года. Все, что они получили взамен, - совершенно бесполезный в таких условиях порошок от вшей. Начиная с января солдатам не платили и никакого денежного содержания. Большинство из них получили последние письма из дома еще до Рождества.
Более жесткой становилась дисциплина и в советских войсках. Командование Красной Армии считало, что причиной ряда военных неудач являлось отсутствие надлежащего порядка в подразделениях. Основной упор делался на строгом выполнении сталинского приказа № 5 об укреплении бдительности. Полковника Ф., руководившего обороной Штригау, обвинили в преступном отсутствии бдительности, поскольку его полк не выставил надлежащую охрану{301}. Несмотря на то что его часть сражалась самоотверженно, город был сдан. Это "позорное" событие стало предметом рассмотрения на Военном совете фронта, и командира наказали. В деле не имеется экземпляра приговора, но можно уверенно предположить, что он был осужден на длительный срок заключения в ГУЛАГе. Об этом говорит пример с капитаном Д. Его отдали под суд военного трибунала после того, как капитан Д. оставил свою батарею без присмотра в деревне и не подготовил для нее соответствующей позиции. Затем он ушел в дом, где напился и лег спать{302}. Внезапно немцы перешли в контратаку, и батарея, не подготовленная к бою, понесла серьезные потери. Этого капитана исключили из партии и приговорили к десяти годам заключения в ГУЛАГе.
Солдаты и офицеры на фронте не просто опасались военнослужащих СМЕРШа, стоящих за их спинами. Им, фронтовикам, прошедшим через огонь, ранения, не раз смотревшим смерти в лицо, было оскорбительно видеть, как контрразведчики обвиняют в предательстве или трусости проверенных боевых товарищей. Обиднее всего, что расследование вели те люди, которые отнюдь не участвовали в боях и не кормили вшей на переднем крае обороны.
Была даже "самиздатовская" солдатская песня про работу в войсках отделов СМЕРШа, в которой упоминалось еще старое (существовавшее до 1943 года) название этой организации: Особый отдел. В ней от имени танкиста рассказывается, как его Т-34 был подбит вражеским снарядом, но он чудом остался в живых, выпрыгнув из горящей машины. Тем не менее солдат был вызван в Особый отдел, где ему задали вопрос, почему, собственно, он не сгорел вместе с танком? Заканчивалась песня следующими словами танкиста: "Я вам обещаю, я вам говорю, в следующей атаке обязательно сгорю"{303}.
Солдаты 1-го Украинского фронта были не просто истощены непрерывными боями с противником. Они давно не мылись в бане, имели крайне неопрятный внешний вид. Бойцы были завшивлены, а многие болели дизентерией. Проблемы возникали из-за того, что забота о здоровье и безопасности не стояла в ряду приоритетов в Красной Армии. Нижнее белье никогда не стиралось. Вода для питья редко когда кипятилась. Туда, вопреки инструкциям, не добавлялась хлорка. Более того, пища готовилась в ужасных антисанитарных условиях. Отчеты командования свидетельствуют, что мясо скотины советские бойцы обычно разделывали на грязной соломе прямо возле дороги{304}. Затем его сразу же варили в полевой кухне. Колбасу также резали на грязном столе, причем делал это повар, одетый в запачканную шинель.
В течение второй недели марта советское командование было сильно обеспокоено распространением среди войск тифа. Во время обследования частей Красной Армии военные медики сумели обнаружить целых три типа тифозного заболевания. Даже войска НКВД находились в плохом санитарном состоянии. От одной до двух третей всех спецподразделений оказались завшивлены. Естественно, процент завшивленности среди фронтовых войск был намного выше. Положение стало улучшаться лишь тогда, когда боевая ситуация в Силезии стабилизировалась и солдаты получили возможность сходить в баню в тыловом районе. Согласно инструкции, баню необходимо было организовывать не реже трех раз в месяц. Во время помывки солдатское белье проходило дезинфекцию, то есть обрабатывалось сильным химическим составом. Все военнослужащие должны были также пройти прививки против тифа. Однако, как правило, у военных медиков не хватало времени, чтобы охватить вакцинацией все боевые части.
15 марта 1945 года Конев по приказу Сталина активизировал военные действия в Южной Силезии. На левом фланге 1-го Украинского фронта части советских войск нанесли удары по сходящимся направлениям и отрезали в районе Опельна тридцатитысячную группировку немецких войск. В течение короткого промежутка времени советские 59-я и 21-я армии окружили эстонскую 20-ю дивизию СС и 168-ю пехотную дивизию вермахта. Специалисты по спецпропаганде 7-го отдела политуправления подготовили и послали во вражеский тыл антифашистски настроенных немецких военнопленных. Существовала надежда, что они сумеют убедить германских солдат в бесполезности сопротивления, а также в том, что в советских лагерях с ними будут обращаться вполне корректно. Однако, добравшись до немецких позиций, многие из этих посыльных были расстреляны по приказу офицеров.
Окруженная группировка испытывала большие лишения. Однако германские солдаты забавлялись, чем могли. Им доставляло удовольствие наблюдать, как солдаты национальных частей СС, эстонцы и украинцы, подходили к фронтовикам с пропагандистскими листовками на немецком языке и спрашивали, что в них написано{305}. Дело в том, что сами немцы могли быть немедленно расстреляны не только за прочтение таких советских листовок, но просто за то, что они свернули из нее самокрутку либо использовали для туалета. 20 марта неподалеку от деревни Ринквиц солдаты Красной Армии поймали и сразу расстреляли группу штабных офицеров из эстонской 2-й дивизии СС. Они занимались уничтожением документов. Несколько полусожженных бумажек, унесенных ветром, удалось все-таки найти на заднем дворе крестьянского дома. В них были приговоры эсэсовского военного трибунала.
Попытка германского командования пробить брешь в кольце вокруг Опельна была отражена советскими частями. Половина из тридцатитысячной окруженной группировки оказалась уничтожена. Соседний 4-й Украинский фронт очень помог Коневу в уничтожении противника. 30 марта 60-я армия и 4-я гвардейская танковая армия заняли город Ратибор. Теперь 1-й Украинский фронт контролировал практически всю Верхнюю Силезию.
Несмотря на потерю значительной части немецкой территории, нацистское руководство не стало менять названия армейских группировок войск, хотя название "Висла" для объединения, стоящего на Одере, стало не просто неподходящим, но уже и нелепым.
Штаб Гиммлера находился в девяноста километрах к северу от Берлина в лесном массиве неподалеку от Хасслебена. Он расположился в деревне в окрестностях Пренцлау. Такое большое расстояние от столицы рейха гарантировало безопасность от воздушных ударов. Штабные службы были размещены в обычных деревянных домах, окруженных высокой колючей проволокой. Единственным исключением стал командный пункт самого Гиммлера - высокое здание с хорошо меблированными внутренними помещениями. "Спальня, - как вспоминал один из штабных офицеров, - была элегантно отделана красным деревом, на одной из ее стен висел светло-зеленый ковер{306}. Вся она напоминала скорее будуар великосветской леди, чем помещение для командующего армейской группой". На стенах прихожей висели гобелены с рисунками "нордической" тематики. Все вещи, включая фарфор, были изготовлены на специальных предприятиях, находящихся под контролем СС. Армейские офицеры приходили в недоумение, разглядывая всю эту роскошь. Она резко контрастировала с издержками "тотальной войны", объявленной доктором Геббельсом. Распорядок дня Гиммлера также не имел ничего общего с деятельностью обычного фронтового командующего. После утренней ванны он шел на массаж, который делал ему его личный массажер. Затем был завтрак. К работе он приступал не ранее 10 часов 30 минут. Во время сна никто не имел права потревожить Гиммлера, даже если необходимо было принять срочное решение. Зато рейхсфюрер любил вручать награды. Ему доставляла удовольствие вся эта церемония, позволявшая еще раз ощутить чувство собственного превосходства. Как вспоминал Гудериан, Гиммлер сам втайне желал получить в награду рыцарский крест.
Напротив, присутствие Гиммлера на совещании у фюрера, по свидетельству армейских офицеров, всегда оставляло довольно жалкое впечатление. Как отмечал полковник Айсман, рейхсфюрер не переставал твердить фразы о деятельности военного трибунала. Он говорил, что отступление означает отсутствие воли к борьбе и что укрепить эту волю можно только самыми жестокими мерами. Гиммлер также указывал на ошибки "некомпетентных и трусливых генералов"{307}. Однако за свои мнимые или действительные ошибки генералы расплачивались лишь потерей должности или отставкой. За отход с позиций казнили, как правило, рядовых солдат.
Гитлеровская ставка поддерживала активность военных трибуналов. Во многом она следовала примеру Красной Армии. Как только советские части в начале февраля достигли Одера, фюрер издал фактическую копию сталинского приказа 1942 года "Ни шагу назад". В нем, в частности, предписывалось создавать на фронте заградительные отряды, а в пятом параграфе говорилось: "Военные трибуналы должны утверждать самые суровые приговоры на основе следующего принципа: тот, кто боится принять честную смерть в бою, будет казнен за трусость"{308}.
9 марта фюрер издал новый приказ, в котором уточнялись детали деятельности полевых военных трибуналов. В их состав входили три старших офицера, два помощника, две машинистки и - что самое существенное - "один унтер-офицер и восемь человек расстрельной команды"{309}. Главный принцип деятельности трибуналов выглядел чрезвычайно простым: "Мягкие приговоры неприемлемы". Они начали свою работу буквально на следующий день и были готовы осудить любого военнослужащего вермахта или войск СС. Гитлеровский блицкриг против собственных солдат был распространен инструкцией генерала Бургдорфа на части люфтваффе и военно-морской флот. Генерал требовал, чтобы председатель каждого трибунала был идеологически преданным борцом рейха. Мартин Борман, не желая остаться в стороне от этого процесса, также издал приказ гауляйтерам, чтобы военные трибуналы боролись с "трусостью и пораженчеством"{310} с помощью смертных приговоров.
Спустя четыре дня после выхода приказа о полевых военных трибуналах Гитлер издал новое распоряжение - на сей раз о национал-социалистской идеологии в армии. Вполне вероятно, что его проект был составлен Борманом. Там, в частности, говорилось, что задачей командира является воодушевлять своих солдат, сделать их фанатичными в борьбе. В отношении национал-социалистского поведения командир становился ответственным перед самим фюрером{311}.
Для Гиммлера, человека, проповедовавшего безжалостность ко всем колеблющимся, бремя командования на фронте оказалось слишком велико. Поэтому он, даже не предупредив Гудериана, лег с диагнозом "грипп" в санаторий в Хохенлихене, в сорока километрах от Хасслебена. Там за ним стал присматривать его персональный врач. Гудериан, узнав о том, что происходит в штабе группы армий "Висла", немедленно отправился туда. Показательно, что даже начальник гиммлеровского штаба СС Ламмердинг умолял Гудериана сделать что-нибудь. Получив информацию, что Гиммлер лежит в Хохенлихене, Гудериан решил нанести ему визит. По дороге он все время думал, какую тактику ему лучше применить в разговоре с рейхсфюрером. Войдя к нему, Гудериан сказал, что тот явно перегружен различной работой - Гиммлер являлся рейхсфюрером СС, начальником германской полиции, министром внутренних дел, командующим Резервной армией и командующим группой армий "Висла". Гудериан предложил Гиммлеру отказаться от одного из постов, а именно - командующего группой армий "Висла". Когда стало ясно, что и сам рейхсфюрер не против, но не хочет самолично говорить об этом Гитлеру, Гудериан воспользовался предоставленным ему шансом. Он предложил: "Тогда дайте мне полномочия сказать это за вас". Гиммлер не возражал. В ту же ночь Гудериан встретился с Гитлером и предложил ему новую кандидатуру командующего - генерал-полковника Готтхарда Хейнрици. Хейнрици являлся командующим 1-й танковой армией, ведущей бои против фронта Конева в районе Ратибора. Выслушав Гудериана, Гитлер с величайшей неохотой, но все же согласился с его предложением.
Когда Хейнрици прибыл в Хасслебен, то там также появился и Гиммлер. Он стал рассказывать новому командующему о складывающейся ситуации на фронте. Слова Гиммлера больше были похожи на самооправдание. Когда Хейнрици уже устал слушать этот бесконечный монолог рейхсфюрера, в комнате вдруг зазвонил телефон. Гиммлер взял трубку. Звонил генерал Буссе, командующий 9-й армией. Он сообщил, что в районе Кюстрина немецкие войска постигла новая крупная неудача. Коридор на восточном берегу Одера, связывавший крепость Кюстрин с основным фронтом, был перерезан русскими войсками. Гиммлер быстро передал трубку генералу Хейнрици, "Вы - новый командующий группой армий, - произнес он. - Вам и отдавать приказы"{312}. После этого рейхсфюрер поспешно покинул помещение.
Борьба за плацдармы по обеим сторонам Одера носила крайне ожесточенный характер. Если советские войска захватывали какую-нибудь деревню и находили там нацистскую униформу или свастику на стенах домов, то они часто расстреливали всех оставшихся в живых жителей данного населенного пункта. Во многом именно поэтому обитатели деревень, которые были вначале захвачены частями Красной Армии, а потом вновь освобождены немецкими войсками, мало что говорили о жестоком поведении советских военных властей. Дело в том, что свидетелей подобного поведения уже не оставалось в живых{313}.
Все больше германских фронтовиков и недавно мобилизованных юнцов открыто выражали свое недовольство необходимостью воевать до последней капли крови. Представитель шведского посольства, совершивший поездку от Кюстрина до Берлина, докладывал военному атташе Швеции в Германии майору Юхлин-Даннфелу о том, что он насчитал на своем пути целых двадцать постов полевой жандармерии. В задачу охранников входил арест дезертиров, бегущих с фронта{314}. Еще один швед отмечал, что германские войска, продвигающиеся к фронту, не представляют собой внушительную силу. "Солдаты выглядят апатичными и истощенными"{315}.
Условия для строительства обороны в пойме Одера, этой сырой равнины со множеством искусственных дамб, оказались чрезвычайно плохими. Рытье траншей и щелей было ужасной работой. Уже на глубине меньше чем в один метр начинала сочиться вода. Февраль не был на этот раз таким холодным, как обычно, что, впрочем, не облегчало работу землекопов. К недостатку опытных солдат в германской армии прибавились еще и трудности с обеспечением боеприпасами и горючими материалами. Так, например, в дивизии СС "30 января" штабные автомобили можно было использовать только в случае крайней необходимости. Ни одна артиллерийская батарея не имела права открыть огонь без предварительного разрешения свыше. Дневная норма для одного орудия составляла всего два снаряда.
Советские солдаты также закапывались в землю. Они рыли длинные траншеи и индивидуальные ячейки. Снайперы выбирали себе удобные позиции в кустарнике, в перелеске или на крыше полуразрушенных домов и тщательно маскировали их. Они могли по шесть, а то и по восемь часов находиться без движения. Их основными целями были немецкие офицеры, за которыми по значимости следовали повозки с продовольствием. Днем немецкие военнослужащие просто не могли передвигаться по фронту. Без движения целый день лежали и советские разведчики. Но, как только наступала темнота, они проникали сквозь германские заслоны, захватывая в плен зазевавшихся солдат - "языков". После этого их тащили в советский тыл для допроса. Артиллерийские наблюдатели также ощущали себя снайперами; действительно, им нравилось думать о себе как о снайперах, только с куда более длинными стволами своих оружий.
Весеннее половодье во многом было на руку Красной Армии. Поверхность мостов через Одер, построенных советскими инженерами, находилась от двадцати пяти до тридцати сантиметров ниже уровня воды. Фактически мосты превратились в искусственные броды{316}. Пилотам люфтваффе, вылетающим на бомбежку переправ на своих "фокке-вульфах" и "штуках" (пикирующих бомбардировщиках. Примеч. пер.), было чрезвычайно тяжело обнаружить подобного рода вооружения.
* * *
Пока министр пропаганды Геббельс все еще проповедовал неизбежность окончательной победы немецкого оружия, рейхскомиссар Геббельс, лицо, ответственное за оборону Берлина, приказал строить различные препятствия вокруг германской столицы. В результате десятки тысяч голодных мирных жителей, в основном женщины, были отправлены на рытье противотанковых рвов. Там они теряли остатки своей силы и энергии. Несмотря на все наказания и обвинения в пораженчестве, среди немцев стали упорно распространяться слухи о некомпетентности нацистской бюрократии, о бесполезной трате времени на возведение укреплений, которые никогда не пригодятся{317}. "За всю войну, отмечал один штабной офицер, - я ни разу не видел ни одного противотанкового рва - будь то наш или вражеский, - который смог был остановить танковую атаку"{318}. Армейские офицеры были против возведения таких земляных рвов еще и потому, что они мешали транспортному движению в направлении Зееловских высот и создавали хаос среди мирных жителей, бегущих с западного берега Одера в Берлин.
Бранденбургские крестьяне, вынужденные остаться на своей земле по причине того, что их призвали в фольксштурм, вдруг обнаружили, что им просто невозможно заниматься собственным хозяйством. Представителю нацистской партии, отвечавшему за сельскохозяйственные работы в этом районе, было приказано реквизировать всех лошадей и повозки для транспортировки раненых и боеприпасов{319}. Даже велосипеды передали так называемой дивизии истребителей танков. Однако наиболее показательным примером степени оснащенности германских соединений являлось то, что регулярные войска были вынуждены после бегства с Вислы отбирать у фольксштурмовцев ранее выданное им оружие. В ряде случаев это действительно позволяло повысить боеспособность воинских частей.
Батальон фольксштурма 16/69 был дислоцирован в районе Врицена, неподалеку от передовой линии фронта. В нем насчитывалось сто тринадцать человек, из которых тридцать два занимались оборонительными работами в тылу, а сорок -находились на излечении в госпитале. Остальные военнослужащие охраняли противотанковые рвы и мосты. На вооружении батальона имелись целых три типа различных пулеметов (включая несколько советских единиц), огнемет, к которому не хватало необходимых деталей, три испанских пистолета и двести двадцать восемь винтовок из шести стран. Отчет о наличном оружии батальона вряд ли содержал какие-то неточности, поскольку районная администрация в Потсдаме особо предупреждала, что ложные доклады "равносильны военному преступлению"{320}. Но во многих случаях даже этот бесполезный арсенал не мог быть передан подразделениями фольксштурма стоящим поблизости от него боевым частям, поскольку нацистские гауляйтеры заявляли, что оружие, которое в свое время было одолжено у вермахта, может ему и передаваться.
В отчетах гестапо, распространявшихся среди лидеров нацистской партии, говорилось о растущем презрении немцев к своему руководству. Простых граждан возмущало, почему они должны умирать за тех, кто сам ничего не делает и находится в безопасности. Особенно резко высказывались в отношении так называемых "выдающихся людей"{321}. Попытки гауляйтеров поднять моральное состояние подопечного им населения были порой похожи на дурной анекдот. В частности, изобретались различные лозунги. В Бранденбурге, например, представителям нацистской партии предстояло мобилизовывать людей на борьбу с врагами со следующим воззванием: "Лучше свежий воздух фронта, чем духота квартир!"{322} Доктор Лей, заведующий организационным отделом национал-социалистской партии, представил перед фюрером план создания добровольческого корпуса "Адольф Гитлер", в который предполагалось набрать до сорока тысяч фанатичных волонтеров{323}. Он также просил Гудериана резервировать для новых добровольцев восемьдесят тысяч пулеметов. Не больше - не меньше. Гудериан пообещал ему это сделать, как только люди будут зачислены в боевые части. Однако он прекрасно понимал, что все слова Лея являются не чем иным, как пустой болтовней. Даже Гитлер не поверил в это.
На протяжении всех последних месяцев Геббельс был сильно обеспокоен исчезновением Гитлера из общественной жизни. В конце концов ему удалось убедить фюрера посетить фронт на Одере, в основном для того, чтобы запечатлеть это в хронике новостей. Визит Гитлера на фронт 13 марта проходил в обстановке величайшей секретности. Эсэсовские патрули обследовали всю прилегающую местность и выстроились вдоль дороги во время проезда машины фюрера. На этот раз Гитлер не встречался с рядовыми солдатами. Командующие соединениями были приглашены в поместье неподалеку от Врицена. Их собрали в большом доме, который когда-то принадлежал самому Блюхеру (прусский генерал-фельдмаршал, участник битвы при Ватерлоо. - Примеч. ред.). Военных сильно удивил вид осунувшегося фюрера. Один из офицеров отмечал, что лицо у Гитлера было белым, словно мел, а его глаза блестели, как у змеи{324}. Обстановку на фронте докладывал генерал Буссе, в походной фуражке и очках. Когда Гитлер заговорил о необходимости удерживать оборону на Одере, то генерал отметил, что для укрепления позиций использованы последние имеющиеся в наличии запасы вооружения{325}.
Речь Гитлера перед фронтовыми командующими окончательно истощила его силы. По дороге домой он не промолвил больше ни единого слова. По воспоминаниям его личного водителя, фюрер сидел, "углубившись в собственные мысли"{326}. Это был его последний выезд из города. Больше он уже никогда не покидал рейхсканцелярию.
Глава девятая.
Цель - Берлин
8 марта 1945 года, когда операция 1-го Белорусского фронта в Померании была в самом разгаре, Сталин неожиданно вызвал Жукова в Москву. Сталин выбрал для этого довольно странный момент: он отрывал командующего от руководства операцией. Прямо с центрального аэропорта маршал отправился на сталинскую дачу, где советский лидер восстанавливал силы после напряженной работы.
После того как Жуков рассказал Сталину о проведении Померанской операции и ситуации на одсрских плацдармах, вождь пригласил командующего прогуляться на свежем воздухе. Неожиданно Сталин заговорил о своем детстве. Когда они возвратились в дом, Жуков спросил, известно ли что-нибудь о сыне Сталина, Якове Джугашвили, который попал в немецкий плен еще в 1941 году. Сталин отрекся от него, чтобы у того появилась возможность выжить в плену. Но теперь его отношение к Якову, казалось, претерпело изменение. Он молчал некоторое время, а потом сказал, что Яков вряд ли вернется домой живым, убийцы расстреляют его{327}. По имевшейся у Сталина информации, немцы держали Якова изолированно и пытались заставить его изменить Родине. Потом Сталин опять некоторое время молчал и наконец заключил: "Нет. Яков предпочтет любую смерть измене Родине".
Когда Сталин говорил об имеющейся в его распоряжении информации, то, несомненно, имел в виду сведения, поступающие через Абакумова. А самые последние известия о Якове были получены от генерала Степановича, командующего югославской жандармерией{328}. Степанович был освобожден войсками Жукова еще в конце января. Затем его доставили в СМЕРШ для допроса. Некоторое время Степанович находился в одном лагере ( "Straflager X-C" в Любеке) со старшим лейтенантом Джугашвили. По словам Степановича, Яков держал там себя "независимо и гордо". Он отказывался вставать, когда к нему в комнату входил германский офицер, и отворачивался в сторону, если с ним кто-либо пытался заговорить. Немцы в качестве наказания посадили Якова в подвал. Несмотря на то что в германской прессе появились записи его интервью, он утверждал, что не отвечал ни на один из заданных ему вопросов. Вскоре Якова забрали из лагеря и перевезли в неизвестном направлении.