Страница:
– Какого друга? – спросил, наконец, Киндерман.
– Сам знаешь, кого я имею в виду. С другой стороны.
– А вы сейчас с какой стороны?
Внезапно Подсолнух начал меняться прямо на глазах. Напыщенность и развязность как рукой сняло, во взгляде появилось выражение беспокойства и страха.
– Не надо завидовать, лейтенант, – промолвил Томми. – Знаешь, сколько там страданий. Это так тяжело. Да, тяжело. Они причиняют иногда жестокую боль. Чудовищную.
– Кто «они»?
– Неважно. Я не могу тебе сказать. Это запрещено. Киндерман задумался. Наклонившись вперед, он поинтересовался:
– Вы знаете, как меня зовут?
– Тебя зовут Макс.
– Неправильно.
– Как сказать.
– А почему вы подумали, что «Макс»?
– Не знаю. Наверное, потому, что ты здорово смахиваешь на брата.
– Разве у вас есть брат по имени Макс?
– Не у меня.
Киндерман всмотрелся в остановившиеся глаза. Что это – очередная издевка? Вдруг Подсолнух опять затрубил как олень. Умолкнув, он самодовольно заметил: – По-моему, уже лучше. – И срыгнул.
– Как звали твоего брата? – спросил Киндерман.
– Мой брат здесь ни при чем, – прорычал Подсолнух. И вдруг с жаром заговорил: – А известно ли тебе, что ты беседуешь с истинным художником? Я иногда такое вытворяю со своими жертвами! Здесь необходима дьявольская изобретательность. Подобным искусством можно гордиться, но, естественно, оно требует определенных знаний. Тебе известно, например, что отрезанная голова может еще примерно секунд двадцать видеть? Так вот, если голова моей жертвы оставалась с открытыми глазами, я успевал показать ей тело. И это уже совершенно бесплатно – просто так, сувенирчик на память. Должен признаться, что при этом я каждый раз хохотал от души. С какой это стати все удовольствия получаю я один? Так нехорошо, надо и с другими поделиться. Да и прессе не слишком доверишься. Они про меня только самое плохое печатали. Разве это честно?
– ДЭМЬЕН! – резко выкрикнул Киндерман.
– Пожалуйста, не ори, – оборвал его Подсолнух. – Здесь вокруг больные люди. Соблюдай установленные правила, не то я тебя вышвырну отсюда. Кстати, кто такой Дэмьен, за которого ты меня принимаешь?
– А вы сами не знаете?
– Мне иногда становится интересно.
– Что интересно?
– Почем сейчас сыр и как поживает мой папуля. Там в газетах эти убийства называют делом рук «Близнеца»? Это очень важно, лейтенант. Обязательно должны называть. Надо, чтобы папочка об этом узнал.
В этом-то весь секрет. Это и есть моя цель. Я просто счастлив, что нам удалось так мило поболтать.
– "Близнец" умер, – вставил Киндерман. Подсолнух бросил на него взгляд, полный ненависти.
– Я жив, – прошипел он. – И продолжаю существовать. Позаботься, чтобы и все остальные узнали об этом, иначе мне придется наказать тебя, толстяк.
– И как же вы накажете меня? Неожиданно Подсолнух перешел на дружелюбный тон.
– Танцы – это такое наслаждение. Ты любишь танцевать?
– Если вы – «Близнец», докажите это, – потребовал Киндерман.
– Снова? Да я, черт побери, уже все доказательства тебе представил, – проскрипел Подсолнух и начал яростно вращать глазами.
– Не может быть, чтобы это вы убили священников и мальчика.
– Я.
– Как фамилия мальчика?
– Того черномазого ублюдка? Кинтри.
– Как же вам удалось выбраться отсюда, чтобы совершить убийства?
– Меня иногда выпускают, – признался Подсолнух.
– Что?
– Меня выпускают. С меня снимают смирительную рубашку, открывают дверь и выпускают побродить по улицам. И врачи, и сестры. Они со мной заодно. Иногда я приношу им пиццу или воскресный экземплярчик «Вашингтон Пост». В другой раз они просят меня попеть им немного. Я хорошо пою. – Томми запрокинул голову и затянул оперную арию высоким безупречным фальцетом. Когда он, наконец, закончил, Киндерман почувствовал, как страх вновь заползает в его душу.
Подсолнух довольно ухмыльнулся:
– Ну, понравилось? По-моему, совсем неплохо. Как ты считаешь? Мой талант так многогранен! Жизнь – это сплошное развлечение. Жизнь прекрасна, я бы сказал. Для некоторых. А вот бедняге Дайеру не повезло.
Киндерман застыл на месте.
– Ты же знаешь, что это я убил его, – спокойно продолжал Подсолнух. – Довольно занятно и непросто, но все же у меня получилось. Сначала немного сукцинилхолина, чтобы не отвлекали никакие посторонние шумы, затем в вену вставляется трехфутовый катетер. Какую вену лучше выбрать – уже дело вкуса, правда? Потом трубочка должна подойти прямо к аорте. А еще надо поднять ему ноги, чтобы выкачать всю кровь из конечностей. Ювелирная работа! Конечно, в теле, возможно, и осталось чуточку крови, но это уже не так важно. Главное, что общий эффект потряс всех, а ведь именно это и ценится в конечном итоге, верно?
Киндерман не мог выговорить ни слова.
Подсолнух засмеялся.
– Ну конечно же. Это ведь своего рода шоу-бизнес, лейтенант. Самое главное – произвести впечатление Сила эффекта. Не пролить ни одной капельки, а? Я бы сказал, это явилось моим шедевром. Но, естественно, этого-то никто не оценил. Правильно говорят, не мечите бисер перед...
Подсолнух не закончил фразу. Киндерман вскочил со стула и, метнувшись к кровати, что есть силы врезал безумцу по лицу тыльной стороной ладони. Лейтенант дрожал с ног до головы и угрожающе склонился над больным. Из носа и уголков рта Томми закапала кровь. Он злобно уставился на Киндермана и произнес:
– Ага, некоторые на галерке пытаются освистать меня. Понятно. Это прекрасно. Да-да, все в порядке. Я же понимаю. Я успел наскучить. Ну что ж, попробуем-ка тебя развеселить.
Киндерман ничего не мог понять. Слова Подсолнуха утратили смысл, веки вдруг сами собой начали слипаться. Голова его поникла, а губы еще продолжали что-то шептать. Киндерман нагнулся и прислушался, пытаясь разобрать, что же бормочет этот несчастный.
– Спокойной ночи, мыши... Маленькая мышка Эми. Лапочка... Спокойной ночи...
И тут случилось невероятное. Губы Подсолнуха все еще шевелились, и вдруг из его горла вырвался другой голос, тоже мужской, но гораздо моложе и выше. Казалось, что человек, которому принадлежал этот голос, кричит откуда-то издалека:
– Ос-стан-новите его! – заикался в отчаянии голос. – Н-не д-дайте ему...
– Эми, – снова прошептал Подсолнух.
– Н-нет! – надрывался далекий голос. – Д-Д-джеймс! Н-нет! Н-н-н...
Голос стих. Голова Подсолнуха упала на грудь, и он потерял сознание. Киндерман, охваченный ужасом, наблюдал, не понимая, что происходит.
– Подсолнух, – тихо позвал он. Но ответа не последовало.
Киндерман повернулся к двери. Он нажал кнопку вызова и покинул палату, ожидая, когда появится медсестра. Она тут же подбежала к следователю.
– Он потерял сознание, – сообщил Киндерман.
– Снова?
Киндерман задумался, а медсестра бросилась в палату. Когда она склонилась над Подсолнухом, лейтенант повернулся и быстро зашагал по коридору. У него защемило сердце, когда раздался громкий возглас медсестры:
– Боже мой, да у него нос сломан!
Киндерман поспешил к дежурному посту, где его поджидал Аткинс с какими-то бумагами, которые тот сразу же вручил лейтенанту.
– Стедман велел вам срочно передать, – пояснил сержант.
– Что это? – удивился Киндерман.
– Заключение патологоанатомов относительно трупа в гробу.
Киндерман сунул бумаги в карман.
– У палаты номер двенадцать должен неотлучно дежурить полицейский. Срочно. И передай ему, чтобы он не уходил вечером Я хочу переговорить с ним. Далее. Найди отца этого «Близнеца». Его зовут Карл Веннамун. Постарайся получить доступ к национальному компьютеру. Мне нужен этот человек здесь. Аткинс, займись этим сразу же. Это очень важно.
– Слушаюсь, сэр, – коротко бросил Аткинс и торопливым шагом удалился прочь.
Киндерман устало облокотился о стол и вытащил бумаги. Он бегло просмотрел их, а затем, вернувшись назад, перечитал одну из страниц. Написанное поразило его. Через некоторое время знакомо заскрипели подошвы. Киндерман поднял голову и увидел медсестру Спенсер. Девушка с укором смотрела на него.
– Вы его били? – спросила она.
– Можно мне поговорить с вами?
– Что у вас с рукой? – полюбопытствовала медсестра. – Смотрите-ка, она распухла.
– Ничего, пройдет, – заверил ее следователь. – Может быть, лучше поговорим у вас в кабинете?
– Заходите, – согласилась она. – А мне тут нужно кое-что достать. – Девушка направилась куда-то за угол. Киндерман вошел в маленький кабинет и сел за стол. Ожидая возвращения медсестры, он снова перечитал заключение. И без того потрясенный, теперь он находился в полном смятении.
– Ну-ка, давайте сюда свою руку. – Медсестра вернулась, захватив перевязочные материалы. Киндерман вытянул руку, и девушка, обложив ее марлевыми тампонами, туго забинтовала.
– Вы очень добры, – поблагодарил следователь.
– Ерунда.
– Когда я сообщил вам, что мистер Подсолнух потерял сознание, вы произнесли слово «снова»?
– Правда?
– Да.
– Верно, это и раньше с ним случалось. Следователь поморщился от боли в руке.
– Вот-вот, после драки может быть и больно, – назидательно проворчала сестра.
– А как часто с ним случаются такие приступы?
– Только на этой неделе. Если не ошибаюсь, первый раз это произошло в воскресенье.
– В воскресенье?
– По-моему, да, – задумалась Спенсер. – Потом на следующий же день. Если вам надо знать точное время. и могу заглянуть в историю болезни.
– Нет-нет, пока не надо. А дальше? – не унимался Киндерман.
– Ну... – Медсестра Спенсер выглядела смущенной. – В среду около четырех утра. То есть как раз перед тем, как обнаружили... – Девушка разволновалась и не смогла закончить фразу.
– Я вас понимаю, – подхватил Киндерман. – Вы очень чувствительны. И большое вам за это спасибо. Кстати, когда с ним это случалось, сон-то у него был нормальный?
– Наоборот, – возразила Спенсер, обрезая ножницами бинт и подклеивая кусочком пластыря его кончик. – Автономная система почти бездействовала: я имею в виду биение сердца, температуру и дыхание. Он как будто впадал в зимнюю спячку. И с мозгом творилось что-то невероятное. Мозг, наоборот, начинал лихорадочно работать.
Киндерман слушал, не перебивая.
– Это вам о чем-нибудь говорит? – поинтересовалась Спенсер.
– Вы не знаете, Подсолнуху никто не рассказывал о том, что случилось с отцом Дайером?
– Не знаю. Я-то, разумеется, не рассказывала.
– А доктор Темпл?
– Тоже не знаю.
– Он много времени тратит на лечение Подсолнуха ?
– Кто? Темпл?
– Да, Темпл.
– Наверное. Он считает, что это исключительный случай.
– Он гипнотизирует его?
– Да.
– Часто?
– Не знаю. Я не могу сказать наверняка. Откуда мне знать?
– А когда вы видели, как доктор его гипнотизировал? Вы не помните?
– В среду утром.
– В котором часу?
– Около трех дня. Я подменяла подругу, она как раз ушла в отпуск. Пошевелите пальцами. Киндерман повертел распухшей рукой.
– Ну как? – осведомилась Спенсер. – Не очень туго?
– Нет, все в порядке, мисс. Спасибо. И благодарю вас за беседу. – Он поднялся. – И еще кое-что, – добавил он. – Можно вас попросить, чтобы вы никому не рассказывали об этом разговоре?
– Разумеется. И про сломанный нос тоже – ни слова.
– Как он сейчас себя чувствует?
– Все в порядке. Ему сейчас делают ЭЭГ.
– Вы потом расскажете мне о результатах?
– Да. Лейтенант...
– Я вас слушаю.
– Все это так странно... – протянула сестра. Киндерман встретил ее напряженный взгляд. Потом он еще раз поблагодарил девушку и вышел из кабинета. Лейтенант быстро миновал коридоры и вскоре очутился перед кабинетом Темпла. Дверь оказалась закрытой. Киндерман поднял было забинтованную руку, чтобы постучаться, но затем, вспомнив о своей травме, сделал это другой рукой.
– Войдите, – услышал он грубый голос Темпла и отворил дверь.
– А, это вы, – буркнул Темпл. Он сидел за столом, и его белый халат был сплошь осыпан пеплом. Темпл тут же достал новую сигару и послюнявил ее кончик. Затем указал Киндерману на стул: – Присаживайтесь. Какие у вас проблемы? Эй, а с рукой-то что случилось?
– Пустяки. Царапина, – отмахнулся следователь и плюхнулся на стул.
– Большая, должно быть, царапина, – съязвил Темпл. – Чем могу служить в этот раз, лейтенант?
– У вас есть право не отвечать, – сообщил ему Киндерман ровным голосом, повторяя давно заученную фразу. – Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеете право на помощь адвоката и можете требовать его присутствия во время допроса. Если вы хотите прибегнуть к услугам защитника, но не имеете средств, адвокат будет назначен вам бесплатно. Вам понятно?
Темпл был потрясен.
– О чем вы говорите, черт возьми?
– Я задал вам вопрос, – рявкнул Киндерман. – Отвечайте!
– Да.
– Вам понятны ваши права? Психиатр не на шутку перепугался.
– Да, все понятно, – тихо пробормотал он.
– Вы занимались лечением мистера Подсолнуха из двенадцатой палаты в отделении для буйных больных?
– Да.
– Вы делали это в одиночестве?
– Да.
– И применяли гипноз?
– Да.
– Часто?
– Один или, может быть, два раза в неделю.
– В течение какого времени?
– Уже несколько лет подряд.
– Для чего?
– Просто, чтобы заставить его говорить, а потом выяснить его личность.
– И вам это удалось?
– Нет.
– Не удалось?
– Нет.
Киндерман замолчал. Наступила напряженная тишина. Психиатр ерзал на стуле.
– Ну, больной утверждает, будто он – убийца «Близнец», – выпалил Темпл. – Но это же безумие.
– Почему?
– Да потому что «Близнеца» убили.
– Доктор, а не могло ли так получиться, что под гипнозом вы сами внушили пациенту Подсолнуху мысль о том, будто он и является убийцей «Близнецом»?
Лицо психиатра побагровело. Он резко мотнул головой и коротко отрубил:
– Нет.
– Этого не могло случиться?
– Ни в коем случае.
– Вы рассказывали мистеру Подсолнуху, как именно убили отца Дайера?
– Нет.
– Вы называли ему мою фамилию и звание?
– Нет.
– Вы сами подделали пропуск на имя Мартины Ласло?
Темпл вспыхнул и, немного помолчав, решительно произнес:
– Нет.
– Вы в этом уверены?
– Да.
– Доктор Темпл, правда ли то, что в Сан-Франциско вы работали в полицейском участке консультантом как раз по делу «Близнеца»?
Темпл был поражен.
– Работали или нет? – повысил голос Киндерман.
– Да, я там работал, – упав духом, промямлил психиатр.
– Мистер Подсолнух обладает сведениями об убийстве женщины по имени Карен Джекобс, которое «Близнец» совершил в 1968 году. Эта информация была доступна только полицейским в участке. Вы рассказывали про убийство мистеру Подсолнуху?
– Нет.
– Не рассказывали?
– Нет, конечно, нет. Я клянусь вам.
– А могли вы путем гипноза внушить человеку из двенадцатой палаты, что он и есть убийца «Близнец»?
– Я же сказал – НЕТ!
– Вы не хотели бы сейчас изменить кое-что в своих показаниях?
– Да.
– Что именно?
– Насчет пропуска, – еле слышно выдавил из себя Темпл.
Следователь приставил руку к уху.
– Насчет пропуска, – уже громче повторил Темпл.
– Вы сами его подделали?
– Да.
– Чтобы доставить неприятности доктору Амфортасу?
– Да.
– Чтобы навлечь на него подозрение?
– Нет, не для этого.
– Тогда для чего же?
– Я его не люблю.
– Почему?
Темпл поколебался и, наконец, выложил:
– Из-за его поведения.
– Поведения?
– Он ставит себя выше других.
– И для этого вы подделали документы, доктор?
Темпл угрюмо молчал.
– Когда в среду я разговаривал с вами об отце Дайере, я упомянул о том, как действовал настоящий «Близнец». Вы оставили это без замечаний. Почему? Почему вы скрыли свое прошлое, доктор?
– Я ничего не скрывал.
– Почему вы сами ничего не рассказали?
– Я боялся.
– Вы боялись?
– Конечно, я перепугался. Ведь вы бы начали подозревать меня.
– Вы получили достаточную известность во время расследования дела «Близнеца», а потом исчезли из поля зрения. Может, вам теперь захотелось воскресить убийства «Близнеца»?
– Нет.
Киндерман сверлил психиатра немигающим, пронзительным взглядом. Он замолчал и не шевелился. Темпл побледнел как полотно, а потом неуверенно пробормотал:
– Вы ведь не арестуете меня, правда?
– Личная неприязнь, – чеканя слова, твердо заявил Киндерман, – к сожалению, не является поводом для ареста. Вы бесчестный, ужасный человек, доктор Темпл, но сейчас единственной мерой пресечения может явиться лишь изоляция вас от мистера Подсолнуха. Вы не будете ни лечить его, ни просто заходить к нему в палату до получения дальнейших инструкций. И лучше не попадайтесь мне на глаза, – добавил Киндерман. Он поднялся и, с треском хлопнув дверью, покинул кабинет.
Долгое время Киндерман бродил по коридорам, ожидая, когда же пациент из двенадцатой палаты придет, наконец, в себя. Но ждал он напрасно. Примерно в половине шестого Киндерман ушел из больницы. Мостовая блестела от воды. Лейтенант свернул с О-стрит на 36-ую улицу и направился к югу в сторону дома Амфортаса. Киндерман и звонил, и стучал в дверь, но ему никто не открыл. Тогда лейтенант поднялся по О-стрит и вскоре очутился перед университетом. Он сразу отправился в кабинет к отцу Райли. В приемной никого не оказалось – секретарша, видимо, отлучилась. Киндерман посмотрел на часы, и в этот момент из кабинета донесся знакомый мягкий голос:
– Я здесь, друг мои. Заходите. Иезуит сидел за столом, сложив руки на затылке. Он выглядел очень усталым и измученным.
– Сядьте и расслабьтесь, – предложил Райли следователю.
Киндерман кивнул и устроился в кресле рядом со столом.
– С вами все в порядке, святой отец?
– Да, спасибо. А как у вас?
Киндерман опустил глаза и кивнул, а потом вспомнил, что забыл снять шляпу.
– Простите, – пробормотал он.
– Чем могу помочь вам, лейтенант?
– Я бы хотел узнать кое-что об отце Каррасе, – откликнулся следователь. – С того момента, как его подобрала скорая помощь. Что было дальше, святой отец? Вы не помните? Мне надо знать буквально все до мелочей. Начиная с его смерти и кончая похоронами.
Райли рассказал все, что ему было известно. Когда он завершил свое повествование, оба погрузились в долгое молчание. Завывал ветер, и в здании напротив то и дело хлопали ставни. На город навалилась бесконечная зимняя ночь.
Иезуит достал бутылку виски. Наступившую тишину резанул короткий скрип отвинчиваемой пробки. Райли плеснул в стакан немного виски и, отхлебнув пару глотков, поморщился.
– Ничего не понимаю, – вздохнул он и уставился в окно, словно наслаждаясь видом ночного города. – Я больше ничего не могу понять.
Киндерман кивнул, будто соглашаясь, затем наклонился и, сцепив пальцы, сложил руки на коленях. Он пытался выстроить хоть мало-мальски разумную логическую цепочку.
– Итак, его похоронили уже на следующее утро, – подытожил он. – В закрытом гробу. В полном соответствии с вашими традициями. Но кто последним видел его, отец Райли? Вы не помните? Я имею в виду, когда он находился уже в гробу?
В задумчивости Райли поболтал стакан, наблюдая, как переливается в нем янтарная влага. Он собирался с мыслями. Наконец он промолвил:
– Фэйн. Брат Фэйн. – Райли на какое-то время заколебался, будто сомневаясь, правильно ли он назвал фамилию. Затем кивнул и уверенно подтвердил: – Да, именно он. Ему поручили переодеть покойника и запечатать гроб. Но с тех пор его никто не видел.
– А что произошло?
– Я же говорю, его больше никто не видел. – Райли пожал плечами и покачал головой. – Грустная история. – Иезуит вздохнул. – Он всегда ворчал и жаловался, что Орден к нему несправедлив. У него была семья где-то в Кентукки, и он просил, чтобы его перевели поближе к семье. Поближе к концу...
– К концу? – перебил его Киндерман.
– Он был старенький. Ему было уже восемьдесят... нет, восемьдесят один. Он любил повторять, что позаботится о том, чтобы умереть дома Мы подозревали, что он сбежит от нас, ибо старик чувствовал свою близкую кончину. С ним уже случались два инфаркта.
– Именно два?
– Два, – повторил Райли.
По телу Киндермана поползли мурашки.
– Помните останки мужчины в гробу Дэмьена, – глухо произнес Киндерман каким-то чужим голосом. – В одежде священника.
Райли кивнул.
Киндерман немного помолчал, а потом продолжил:
– Так вот, патологоанатомы утверждают, что этот человек был престарелым и перенес три инфаркта – два при жизни, а третий стал причиной смерти.
Они молча уставились друг на друга. Отец Райли ждал, понимая, что следователь еще не все выложил. Киндерман выдержал взгляд священника и тихо добавил:
– Они уверены, что третий инфаркт наступил от испуга.
Мужчина из палаты номер двенадцать пришел в себя только на следующее утро часов в шесть. А через несколько минут в пустой палате невропатологического отделения было обнаружено тело медсестры Эми Китинг. Живот ее был вспорот, все внутренности вынуты, а брючная полость набита электрическими выключателями. После этого убийца умудрился тщательно зашить рану.
Глава четырнадцатая
– Сам знаешь, кого я имею в виду. С другой стороны.
– А вы сейчас с какой стороны?
Внезапно Подсолнух начал меняться прямо на глазах. Напыщенность и развязность как рукой сняло, во взгляде появилось выражение беспокойства и страха.
– Не надо завидовать, лейтенант, – промолвил Томми. – Знаешь, сколько там страданий. Это так тяжело. Да, тяжело. Они причиняют иногда жестокую боль. Чудовищную.
– Кто «они»?
– Неважно. Я не могу тебе сказать. Это запрещено. Киндерман задумался. Наклонившись вперед, он поинтересовался:
– Вы знаете, как меня зовут?
– Тебя зовут Макс.
– Неправильно.
– Как сказать.
– А почему вы подумали, что «Макс»?
– Не знаю. Наверное, потому, что ты здорово смахиваешь на брата.
– Разве у вас есть брат по имени Макс?
– Не у меня.
Киндерман всмотрелся в остановившиеся глаза. Что это – очередная издевка? Вдруг Подсолнух опять затрубил как олень. Умолкнув, он самодовольно заметил: – По-моему, уже лучше. – И срыгнул.
– Как звали твоего брата? – спросил Киндерман.
– Мой брат здесь ни при чем, – прорычал Подсолнух. И вдруг с жаром заговорил: – А известно ли тебе, что ты беседуешь с истинным художником? Я иногда такое вытворяю со своими жертвами! Здесь необходима дьявольская изобретательность. Подобным искусством можно гордиться, но, естественно, оно требует определенных знаний. Тебе известно, например, что отрезанная голова может еще примерно секунд двадцать видеть? Так вот, если голова моей жертвы оставалась с открытыми глазами, я успевал показать ей тело. И это уже совершенно бесплатно – просто так, сувенирчик на память. Должен признаться, что при этом я каждый раз хохотал от души. С какой это стати все удовольствия получаю я один? Так нехорошо, надо и с другими поделиться. Да и прессе не слишком доверишься. Они про меня только самое плохое печатали. Разве это честно?
– ДЭМЬЕН! – резко выкрикнул Киндерман.
– Пожалуйста, не ори, – оборвал его Подсолнух. – Здесь вокруг больные люди. Соблюдай установленные правила, не то я тебя вышвырну отсюда. Кстати, кто такой Дэмьен, за которого ты меня принимаешь?
– А вы сами не знаете?
– Мне иногда становится интересно.
– Что интересно?
– Почем сейчас сыр и как поживает мой папуля. Там в газетах эти убийства называют делом рук «Близнеца»? Это очень важно, лейтенант. Обязательно должны называть. Надо, чтобы папочка об этом узнал.
В этом-то весь секрет. Это и есть моя цель. Я просто счастлив, что нам удалось так мило поболтать.
– "Близнец" умер, – вставил Киндерман. Подсолнух бросил на него взгляд, полный ненависти.
– Я жив, – прошипел он. – И продолжаю существовать. Позаботься, чтобы и все остальные узнали об этом, иначе мне придется наказать тебя, толстяк.
– И как же вы накажете меня? Неожиданно Подсолнух перешел на дружелюбный тон.
– Танцы – это такое наслаждение. Ты любишь танцевать?
– Если вы – «Близнец», докажите это, – потребовал Киндерман.
– Снова? Да я, черт побери, уже все доказательства тебе представил, – проскрипел Подсолнух и начал яростно вращать глазами.
– Не может быть, чтобы это вы убили священников и мальчика.
– Я.
– Как фамилия мальчика?
– Того черномазого ублюдка? Кинтри.
– Как же вам удалось выбраться отсюда, чтобы совершить убийства?
– Меня иногда выпускают, – признался Подсолнух.
– Что?
– Меня выпускают. С меня снимают смирительную рубашку, открывают дверь и выпускают побродить по улицам. И врачи, и сестры. Они со мной заодно. Иногда я приношу им пиццу или воскресный экземплярчик «Вашингтон Пост». В другой раз они просят меня попеть им немного. Я хорошо пою. – Томми запрокинул голову и затянул оперную арию высоким безупречным фальцетом. Когда он, наконец, закончил, Киндерман почувствовал, как страх вновь заползает в его душу.
Подсолнух довольно ухмыльнулся:
– Ну, понравилось? По-моему, совсем неплохо. Как ты считаешь? Мой талант так многогранен! Жизнь – это сплошное развлечение. Жизнь прекрасна, я бы сказал. Для некоторых. А вот бедняге Дайеру не повезло.
Киндерман застыл на месте.
– Ты же знаешь, что это я убил его, – спокойно продолжал Подсолнух. – Довольно занятно и непросто, но все же у меня получилось. Сначала немного сукцинилхолина, чтобы не отвлекали никакие посторонние шумы, затем в вену вставляется трехфутовый катетер. Какую вену лучше выбрать – уже дело вкуса, правда? Потом трубочка должна подойти прямо к аорте. А еще надо поднять ему ноги, чтобы выкачать всю кровь из конечностей. Ювелирная работа! Конечно, в теле, возможно, и осталось чуточку крови, но это уже не так важно. Главное, что общий эффект потряс всех, а ведь именно это и ценится в конечном итоге, верно?
Киндерман не мог выговорить ни слова.
Подсолнух засмеялся.
– Ну конечно же. Это ведь своего рода шоу-бизнес, лейтенант. Самое главное – произвести впечатление Сила эффекта. Не пролить ни одной капельки, а? Я бы сказал, это явилось моим шедевром. Но, естественно, этого-то никто не оценил. Правильно говорят, не мечите бисер перед...
Подсолнух не закончил фразу. Киндерман вскочил со стула и, метнувшись к кровати, что есть силы врезал безумцу по лицу тыльной стороной ладони. Лейтенант дрожал с ног до головы и угрожающе склонился над больным. Из носа и уголков рта Томми закапала кровь. Он злобно уставился на Киндермана и произнес:
– Ага, некоторые на галерке пытаются освистать меня. Понятно. Это прекрасно. Да-да, все в порядке. Я же понимаю. Я успел наскучить. Ну что ж, попробуем-ка тебя развеселить.
Киндерман ничего не мог понять. Слова Подсолнуха утратили смысл, веки вдруг сами собой начали слипаться. Голова его поникла, а губы еще продолжали что-то шептать. Киндерман нагнулся и прислушался, пытаясь разобрать, что же бормочет этот несчастный.
– Спокойной ночи, мыши... Маленькая мышка Эми. Лапочка... Спокойной ночи...
И тут случилось невероятное. Губы Подсолнуха все еще шевелились, и вдруг из его горла вырвался другой голос, тоже мужской, но гораздо моложе и выше. Казалось, что человек, которому принадлежал этот голос, кричит откуда-то издалека:
– Ос-стан-новите его! – заикался в отчаянии голос. – Н-не д-дайте ему...
– Эми, – снова прошептал Подсолнух.
– Н-нет! – надрывался далекий голос. – Д-Д-джеймс! Н-нет! Н-н-н...
Голос стих. Голова Подсолнуха упала на грудь, и он потерял сознание. Киндерман, охваченный ужасом, наблюдал, не понимая, что происходит.
– Подсолнух, – тихо позвал он. Но ответа не последовало.
Киндерман повернулся к двери. Он нажал кнопку вызова и покинул палату, ожидая, когда появится медсестра. Она тут же подбежала к следователю.
– Он потерял сознание, – сообщил Киндерман.
– Снова?
Киндерман задумался, а медсестра бросилась в палату. Когда она склонилась над Подсолнухом, лейтенант повернулся и быстро зашагал по коридору. У него защемило сердце, когда раздался громкий возглас медсестры:
– Боже мой, да у него нос сломан!
Киндерман поспешил к дежурному посту, где его поджидал Аткинс с какими-то бумагами, которые тот сразу же вручил лейтенанту.
– Стедман велел вам срочно передать, – пояснил сержант.
– Что это? – удивился Киндерман.
– Заключение патологоанатомов относительно трупа в гробу.
Киндерман сунул бумаги в карман.
– У палаты номер двенадцать должен неотлучно дежурить полицейский. Срочно. И передай ему, чтобы он не уходил вечером Я хочу переговорить с ним. Далее. Найди отца этого «Близнеца». Его зовут Карл Веннамун. Постарайся получить доступ к национальному компьютеру. Мне нужен этот человек здесь. Аткинс, займись этим сразу же. Это очень важно.
– Слушаюсь, сэр, – коротко бросил Аткинс и торопливым шагом удалился прочь.
Киндерман устало облокотился о стол и вытащил бумаги. Он бегло просмотрел их, а затем, вернувшись назад, перечитал одну из страниц. Написанное поразило его. Через некоторое время знакомо заскрипели подошвы. Киндерман поднял голову и увидел медсестру Спенсер. Девушка с укором смотрела на него.
– Вы его били? – спросила она.
– Можно мне поговорить с вами?
– Что у вас с рукой? – полюбопытствовала медсестра. – Смотрите-ка, она распухла.
– Ничего, пройдет, – заверил ее следователь. – Может быть, лучше поговорим у вас в кабинете?
– Заходите, – согласилась она. – А мне тут нужно кое-что достать. – Девушка направилась куда-то за угол. Киндерман вошел в маленький кабинет и сел за стол. Ожидая возвращения медсестры, он снова перечитал заключение. И без того потрясенный, теперь он находился в полном смятении.
– Ну-ка, давайте сюда свою руку. – Медсестра вернулась, захватив перевязочные материалы. Киндерман вытянул руку, и девушка, обложив ее марлевыми тампонами, туго забинтовала.
– Вы очень добры, – поблагодарил следователь.
– Ерунда.
– Когда я сообщил вам, что мистер Подсолнух потерял сознание, вы произнесли слово «снова»?
– Правда?
– Да.
– Верно, это и раньше с ним случалось. Следователь поморщился от боли в руке.
– Вот-вот, после драки может быть и больно, – назидательно проворчала сестра.
– А как часто с ним случаются такие приступы?
– Только на этой неделе. Если не ошибаюсь, первый раз это произошло в воскресенье.
– В воскресенье?
– По-моему, да, – задумалась Спенсер. – Потом на следующий же день. Если вам надо знать точное время. и могу заглянуть в историю болезни.
– Нет-нет, пока не надо. А дальше? – не унимался Киндерман.
– Ну... – Медсестра Спенсер выглядела смущенной. – В среду около четырех утра. То есть как раз перед тем, как обнаружили... – Девушка разволновалась и не смогла закончить фразу.
– Я вас понимаю, – подхватил Киндерман. – Вы очень чувствительны. И большое вам за это спасибо. Кстати, когда с ним это случалось, сон-то у него был нормальный?
– Наоборот, – возразила Спенсер, обрезая ножницами бинт и подклеивая кусочком пластыря его кончик. – Автономная система почти бездействовала: я имею в виду биение сердца, температуру и дыхание. Он как будто впадал в зимнюю спячку. И с мозгом творилось что-то невероятное. Мозг, наоборот, начинал лихорадочно работать.
Киндерман слушал, не перебивая.
– Это вам о чем-нибудь говорит? – поинтересовалась Спенсер.
– Вы не знаете, Подсолнуху никто не рассказывал о том, что случилось с отцом Дайером?
– Не знаю. Я-то, разумеется, не рассказывала.
– А доктор Темпл?
– Тоже не знаю.
– Он много времени тратит на лечение Подсолнуха ?
– Кто? Темпл?
– Да, Темпл.
– Наверное. Он считает, что это исключительный случай.
– Он гипнотизирует его?
– Да.
– Часто?
– Не знаю. Я не могу сказать наверняка. Откуда мне знать?
– А когда вы видели, как доктор его гипнотизировал? Вы не помните?
– В среду утром.
– В котором часу?
– Около трех дня. Я подменяла подругу, она как раз ушла в отпуск. Пошевелите пальцами. Киндерман повертел распухшей рукой.
– Ну как? – осведомилась Спенсер. – Не очень туго?
– Нет, все в порядке, мисс. Спасибо. И благодарю вас за беседу. – Он поднялся. – И еще кое-что, – добавил он. – Можно вас попросить, чтобы вы никому не рассказывали об этом разговоре?
– Разумеется. И про сломанный нос тоже – ни слова.
– Как он сейчас себя чувствует?
– Все в порядке. Ему сейчас делают ЭЭГ.
– Вы потом расскажете мне о результатах?
– Да. Лейтенант...
– Я вас слушаю.
– Все это так странно... – протянула сестра. Киндерман встретил ее напряженный взгляд. Потом он еще раз поблагодарил девушку и вышел из кабинета. Лейтенант быстро миновал коридоры и вскоре очутился перед кабинетом Темпла. Дверь оказалась закрытой. Киндерман поднял было забинтованную руку, чтобы постучаться, но затем, вспомнив о своей травме, сделал это другой рукой.
– Войдите, – услышал он грубый голос Темпла и отворил дверь.
– А, это вы, – буркнул Темпл. Он сидел за столом, и его белый халат был сплошь осыпан пеплом. Темпл тут же достал новую сигару и послюнявил ее кончик. Затем указал Киндерману на стул: – Присаживайтесь. Какие у вас проблемы? Эй, а с рукой-то что случилось?
– Пустяки. Царапина, – отмахнулся следователь и плюхнулся на стул.
– Большая, должно быть, царапина, – съязвил Темпл. – Чем могу служить в этот раз, лейтенант?
– У вас есть право не отвечать, – сообщил ему Киндерман ровным голосом, повторяя давно заученную фразу. – Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеете право на помощь адвоката и можете требовать его присутствия во время допроса. Если вы хотите прибегнуть к услугам защитника, но не имеете средств, адвокат будет назначен вам бесплатно. Вам понятно?
Темпл был потрясен.
– О чем вы говорите, черт возьми?
– Я задал вам вопрос, – рявкнул Киндерман. – Отвечайте!
– Да.
– Вам понятны ваши права? Психиатр не на шутку перепугался.
– Да, все понятно, – тихо пробормотал он.
– Вы занимались лечением мистера Подсолнуха из двенадцатой палаты в отделении для буйных больных?
– Да.
– Вы делали это в одиночестве?
– Да.
– И применяли гипноз?
– Да.
– Часто?
– Один или, может быть, два раза в неделю.
– В течение какого времени?
– Уже несколько лет подряд.
– Для чего?
– Просто, чтобы заставить его говорить, а потом выяснить его личность.
– И вам это удалось?
– Нет.
– Не удалось?
– Нет.
Киндерман замолчал. Наступила напряженная тишина. Психиатр ерзал на стуле.
– Ну, больной утверждает, будто он – убийца «Близнец», – выпалил Темпл. – Но это же безумие.
– Почему?
– Да потому что «Близнеца» убили.
– Доктор, а не могло ли так получиться, что под гипнозом вы сами внушили пациенту Подсолнуху мысль о том, будто он и является убийцей «Близнецом»?
Лицо психиатра побагровело. Он резко мотнул головой и коротко отрубил:
– Нет.
– Этого не могло случиться?
– Ни в коем случае.
– Вы рассказывали мистеру Подсолнуху, как именно убили отца Дайера?
– Нет.
– Вы называли ему мою фамилию и звание?
– Нет.
– Вы сами подделали пропуск на имя Мартины Ласло?
Темпл вспыхнул и, немного помолчав, решительно произнес:
– Нет.
– Вы в этом уверены?
– Да.
– Доктор Темпл, правда ли то, что в Сан-Франциско вы работали в полицейском участке консультантом как раз по делу «Близнеца»?
Темпл был поражен.
– Работали или нет? – повысил голос Киндерман.
– Да, я там работал, – упав духом, промямлил психиатр.
– Мистер Подсолнух обладает сведениями об убийстве женщины по имени Карен Джекобс, которое «Близнец» совершил в 1968 году. Эта информация была доступна только полицейским в участке. Вы рассказывали про убийство мистеру Подсолнуху?
– Нет.
– Не рассказывали?
– Нет, конечно, нет. Я клянусь вам.
– А могли вы путем гипноза внушить человеку из двенадцатой палаты, что он и есть убийца «Близнец»?
– Я же сказал – НЕТ!
– Вы не хотели бы сейчас изменить кое-что в своих показаниях?
– Да.
– Что именно?
– Насчет пропуска, – еле слышно выдавил из себя Темпл.
Следователь приставил руку к уху.
– Насчет пропуска, – уже громче повторил Темпл.
– Вы сами его подделали?
– Да.
– Чтобы доставить неприятности доктору Амфортасу?
– Да.
– Чтобы навлечь на него подозрение?
– Нет, не для этого.
– Тогда для чего же?
– Я его не люблю.
– Почему?
Темпл поколебался и, наконец, выложил:
– Из-за его поведения.
– Поведения?
– Он ставит себя выше других.
– И для этого вы подделали документы, доктор?
Темпл угрюмо молчал.
– Когда в среду я разговаривал с вами об отце Дайере, я упомянул о том, как действовал настоящий «Близнец». Вы оставили это без замечаний. Почему? Почему вы скрыли свое прошлое, доктор?
– Я ничего не скрывал.
– Почему вы сами ничего не рассказали?
– Я боялся.
– Вы боялись?
– Конечно, я перепугался. Ведь вы бы начали подозревать меня.
– Вы получили достаточную известность во время расследования дела «Близнеца», а потом исчезли из поля зрения. Может, вам теперь захотелось воскресить убийства «Близнеца»?
– Нет.
Киндерман сверлил психиатра немигающим, пронзительным взглядом. Он замолчал и не шевелился. Темпл побледнел как полотно, а потом неуверенно пробормотал:
– Вы ведь не арестуете меня, правда?
– Личная неприязнь, – чеканя слова, твердо заявил Киндерман, – к сожалению, не является поводом для ареста. Вы бесчестный, ужасный человек, доктор Темпл, но сейчас единственной мерой пресечения может явиться лишь изоляция вас от мистера Подсолнуха. Вы не будете ни лечить его, ни просто заходить к нему в палату до получения дальнейших инструкций. И лучше не попадайтесь мне на глаза, – добавил Киндерман. Он поднялся и, с треском хлопнув дверью, покинул кабинет.
Долгое время Киндерман бродил по коридорам, ожидая, когда же пациент из двенадцатой палаты придет, наконец, в себя. Но ждал он напрасно. Примерно в половине шестого Киндерман ушел из больницы. Мостовая блестела от воды. Лейтенант свернул с О-стрит на 36-ую улицу и направился к югу в сторону дома Амфортаса. Киндерман и звонил, и стучал в дверь, но ему никто не открыл. Тогда лейтенант поднялся по О-стрит и вскоре очутился перед университетом. Он сразу отправился в кабинет к отцу Райли. В приемной никого не оказалось – секретарша, видимо, отлучилась. Киндерман посмотрел на часы, и в этот момент из кабинета донесся знакомый мягкий голос:
– Я здесь, друг мои. Заходите. Иезуит сидел за столом, сложив руки на затылке. Он выглядел очень усталым и измученным.
– Сядьте и расслабьтесь, – предложил Райли следователю.
Киндерман кивнул и устроился в кресле рядом со столом.
– С вами все в порядке, святой отец?
– Да, спасибо. А как у вас?
Киндерман опустил глаза и кивнул, а потом вспомнил, что забыл снять шляпу.
– Простите, – пробормотал он.
– Чем могу помочь вам, лейтенант?
– Я бы хотел узнать кое-что об отце Каррасе, – откликнулся следователь. – С того момента, как его подобрала скорая помощь. Что было дальше, святой отец? Вы не помните? Мне надо знать буквально все до мелочей. Начиная с его смерти и кончая похоронами.
Райли рассказал все, что ему было известно. Когда он завершил свое повествование, оба погрузились в долгое молчание. Завывал ветер, и в здании напротив то и дело хлопали ставни. На город навалилась бесконечная зимняя ночь.
Иезуит достал бутылку виски. Наступившую тишину резанул короткий скрип отвинчиваемой пробки. Райли плеснул в стакан немного виски и, отхлебнув пару глотков, поморщился.
– Ничего не понимаю, – вздохнул он и уставился в окно, словно наслаждаясь видом ночного города. – Я больше ничего не могу понять.
Киндерман кивнул, будто соглашаясь, затем наклонился и, сцепив пальцы, сложил руки на коленях. Он пытался выстроить хоть мало-мальски разумную логическую цепочку.
– Итак, его похоронили уже на следующее утро, – подытожил он. – В закрытом гробу. В полном соответствии с вашими традициями. Но кто последним видел его, отец Райли? Вы не помните? Я имею в виду, когда он находился уже в гробу?
В задумчивости Райли поболтал стакан, наблюдая, как переливается в нем янтарная влага. Он собирался с мыслями. Наконец он промолвил:
– Фэйн. Брат Фэйн. – Райли на какое-то время заколебался, будто сомневаясь, правильно ли он назвал фамилию. Затем кивнул и уверенно подтвердил: – Да, именно он. Ему поручили переодеть покойника и запечатать гроб. Но с тех пор его никто не видел.
– А что произошло?
– Я же говорю, его больше никто не видел. – Райли пожал плечами и покачал головой. – Грустная история. – Иезуит вздохнул. – Он всегда ворчал и жаловался, что Орден к нему несправедлив. У него была семья где-то в Кентукки, и он просил, чтобы его перевели поближе к семье. Поближе к концу...
– К концу? – перебил его Киндерман.
– Он был старенький. Ему было уже восемьдесят... нет, восемьдесят один. Он любил повторять, что позаботится о том, чтобы умереть дома Мы подозревали, что он сбежит от нас, ибо старик чувствовал свою близкую кончину. С ним уже случались два инфаркта.
– Именно два?
– Два, – повторил Райли.
По телу Киндермана поползли мурашки.
– Помните останки мужчины в гробу Дэмьена, – глухо произнес Киндерман каким-то чужим голосом. – В одежде священника.
Райли кивнул.
Киндерман немного помолчал, а потом продолжил:
– Так вот, патологоанатомы утверждают, что этот человек был престарелым и перенес три инфаркта – два при жизни, а третий стал причиной смерти.
Они молча уставились друг на друга. Отец Райли ждал, понимая, что следователь еще не все выложил. Киндерман выдержал взгляд священника и тихо добавил:
– Они уверены, что третий инфаркт наступил от испуга.
Мужчина из палаты номер двенадцать пришел в себя только на следующее утро часов в шесть. А через несколько минут в пустой палате невропатологического отделения было обнаружено тело медсестры Эми Китинг. Живот ее был вспорот, все внутренности вынуты, а брючная полость набита электрическими выключателями. После этого убийца умудрился тщательно зашить рану.
Глава четырнадцатая
Амфортас сидел в комнате и слушал магнитофон. Когда-то эти кассеты доставляли им обоим такое наслаждение! А сейчас он находился совсем в другом измерении, где-то между ужасом и ожиданием. Он не понимал, что происходит нынче там, в реальном мире – ночь теперь или день. Тускло мерцали лампы, и все, что существовало на самом деле, навеки растворялось для него за пределами этой комнаты. Амфортас не знал, сколько просидел здесь. Может быть, пару минут, а может быть, и долгие часы. Реальность в какой-то фантасмагорической пляске клочьями кружилась перед ним. Амфортас смутно помнил, что последний раз удвоил дозу лекарства, и боль пульсировала теперь в голове. Но что делать, ведь это требовалось, чтобы разрушить мозг. Амфортас уставился на диван и заметил вдруг, как тот прямо на глазах начал таять в размерах. Вот он уже уменьшился вдвое. Когда Амфортас увидел, что диван улыбнулся ему, он счастливо смежил веки и полностью отдался музыке. Звучала одна из его самых любимых песен:
Коснись меня.
И уходи.
Пускай лишь грезы остаются
О днях, связавших нас вдвоем...
Песня обволакивала, полностью захватывала его воображение, она словно убаюкивала израненную душу Амфортасу захотелось сделать музыку погромче, он начал на ощупь искать рычажок и вдруг услышал, как кассета выпала из магнитофона на пол. Амфортас нагнулся за ней, и тут еще пара кассет соскользнули с его колен и шлепнулись рядом с первой. Амфортас открыл глаза и увидел прямо перед собой человека. Он сразу же понял, что человек этот – его собственный двойник.
Двойник, ссутулившись, сидел прямо в воздухе, находясь в той же самой позе, что и Амфортас. Одет он был в такие же джинсы и синий свитер. Он с недоумением таращился на настоящего Амфортаса.
Амфортас отпрянул, и то же сделал двойник. Амфортас прикрыл лицо рукой, аналогичное движение повторил и фантом. Амфортас сказал «привет» и тут же услышал «привет». Он почувствовал, как колотится сердце. О двойниках частенько упоминали в случаях серьезного повреждения височной доли. Но, пристально вглядевшись в глаза напротив, он испытал самый настоящий страх. Амфортас зажмурился и постарался глубоко дышать. Постепенно сердце успокоилось. Если сейчас открыть глаза, увижу ли я двойника? – задумался Амфортас. Он приоткрыл глаза – двойник оставался на прежнем месте. Внезапно доктор испытал жгучий профессиональный интерес. Ведь ни один невропатолог наверняка не переживал ничего подобного. Вот поэтому-то все известные случаи с двойниками весьма поверхностны и противоречивы. Амфортас вытянул ноги. Двойник не преминул проделать то же. Тогда доктор принялся дергать ногами, стараясь не соблюдать определенного ритма. Он производил эти движения невпопад, однако двойник повторял их с безупречной точностью.
Амфортас прекратил свои попытки и задумался. Потом на ладони поднял магнитофон. Двойник скопировал и это движение, взметнув свою руку с воображаемым магнитофоном. Амфортас удивился: как могло случиться, что в галлюцинациях воспроизводится только сам человек без окружающих предметов, например, без того же магнитофона. Ведь доктор ясно различал на двойнике одежду, и в то же время тот сжимал сейчас в руке воздух. Амфортас так и не смог логически объяснить этот парадокс.
Он взглянул на ноги пришельца. Тот был обут в его же собственные бело-синие кроссовки фирмы «Найк». Амфортас перевел взгляд на свои кроссовки и начал осторожно сводить вместе носки, стараясь не смотреть, повторяет ли это движение двойник. Будет ли тот делать то же самое, если на него не смотреть в это время? Амфортас незаметно глянул на ноги двойника. Они находились в том же положении, что и его собственные.
Коснись меня.
И уходи.
Пускай лишь грезы остаются
О днях, связавших нас вдвоем...
Песня обволакивала, полностью захватывала его воображение, она словно убаюкивала израненную душу Амфортасу захотелось сделать музыку погромче, он начал на ощупь искать рычажок и вдруг услышал, как кассета выпала из магнитофона на пол. Амфортас нагнулся за ней, и тут еще пара кассет соскользнули с его колен и шлепнулись рядом с первой. Амфортас открыл глаза и увидел прямо перед собой человека. Он сразу же понял, что человек этот – его собственный двойник.
Двойник, ссутулившись, сидел прямо в воздухе, находясь в той же самой позе, что и Амфортас. Одет он был в такие же джинсы и синий свитер. Он с недоумением таращился на настоящего Амфортаса.
Амфортас отпрянул, и то же сделал двойник. Амфортас прикрыл лицо рукой, аналогичное движение повторил и фантом. Амфортас сказал «привет» и тут же услышал «привет». Он почувствовал, как колотится сердце. О двойниках частенько упоминали в случаях серьезного повреждения височной доли. Но, пристально вглядевшись в глаза напротив, он испытал самый настоящий страх. Амфортас зажмурился и постарался глубоко дышать. Постепенно сердце успокоилось. Если сейчас открыть глаза, увижу ли я двойника? – задумался Амфортас. Он приоткрыл глаза – двойник оставался на прежнем месте. Внезапно доктор испытал жгучий профессиональный интерес. Ведь ни один невропатолог наверняка не переживал ничего подобного. Вот поэтому-то все известные случаи с двойниками весьма поверхностны и противоречивы. Амфортас вытянул ноги. Двойник не преминул проделать то же. Тогда доктор принялся дергать ногами, стараясь не соблюдать определенного ритма. Он производил эти движения невпопад, однако двойник повторял их с безупречной точностью.
Амфортас прекратил свои попытки и задумался. Потом на ладони поднял магнитофон. Двойник скопировал и это движение, взметнув свою руку с воображаемым магнитофоном. Амфортас удивился: как могло случиться, что в галлюцинациях воспроизводится только сам человек без окружающих предметов, например, без того же магнитофона. Ведь доктор ясно различал на двойнике одежду, и в то же время тот сжимал сейчас в руке воздух. Амфортас так и не смог логически объяснить этот парадокс.
Он взглянул на ноги пришельца. Тот был обут в его же собственные бело-синие кроссовки фирмы «Найк». Амфортас перевел взгляд на свои кроссовки и начал осторожно сводить вместе носки, стараясь не смотреть, повторяет ли это движение двойник. Будет ли тот делать то же самое, если на него не смотреть в это время? Амфортас незаметно глянул на ноги двойника. Они находились в том же положении, что и его собственные.