Страница:
Первая песня была проста. В ней воспевались его достоинства как воина и ее мужа. Приближалось окончание песни, и она завершила ее словами:
«Он был великим человеком,
Он был великим для меня».
Она сделала паузу перед тем, как спеть эти строки. Подняв глаза к небу, Стоящая С Кулаком достала нож, вытащив его из ножен, что висели на поясе, и не колеблясь сделала надрез на тыльной стороне руки примерно в два дюйма длиной. Кровь быстро начала сочиться из ранки. Она закончила песню, твердо сжимая нож в руке.
В течение следующего часа она еще несколько раз сделала себе такие же разрезы. Раны были неглубоки, но, тем не менее, из надрезов обильно текла кровь. Стоящая С Кулаком находила в этом удовлетворение. В то время, как ее голова просветлялась, она все больше уходила в себя.
Пение продолжалось. В песнях рассказывалась вся история их жизни. Слова и фразы были так откровенны, что поведать это кому-либо было нескромностью. Но сейчас женщина говорила с Богами. Не вдаваясь в подробности, она рассказала все.
Наконец она закончила красивую строфу просьбой к Великому Духу дать погибшему почетное место в мире, который находится по ту сторону солнца. Неожиданный наплыв чувств поразил ее. Совсем немного она не рассказала Богам в своих песнях. Но она закончила, и это означало, что пора прощаться.
Слезы лились ручьями из ее глаз, когда она приподняла подол своего замшевого платья, чтобы сделать еще один надрез — на этот раз на бедре. Она торопливо провела лезвием по ноге и тихо вскрикнула. На этот раз разрез оказался очень глубоким. Она, должно быть, задела главную артерию, потому что при взгляде вниз, на ногу, Стоящая С Кулаком видела, как красный фонтанчик выплескивался из раны при каждом ударе сердца.
Женщина могла попытаться остановить кровь или продолжать петь.
Стоящая С Кулаком выбрала последнее. Она сидела вытянув ноги, и кровь стекала на землю, которая впитывала ее, как живительную небесную влагу. Женщина высоко подняла голову и слова ее песни стали похожи на причитания:
«Хорошо будет уйти
По последнему пути
За тобой…
В мир, где долгие поля,
Где сейчас душа твоя
И покой…»
Он заметил этот холм издалека и решил, что будет неплохо взобраться на его вершину и осмотреть местность. Находясь внизу, всадник видел только бескрайние просторы степей.
Лейтенант Данбер добрался уже до середины склона, когда ветер донес до его ушей странные, печальные звуки. Двигаясь с осторожностью, он оглядывался по сторонам. Неожиданно для себя он увидел фигуру, сидящую на склоне прямо впереди него несколькими футами ниже. Данбер видел только спину и нс мог сказать с уверенностью, была ли это женщина или мужчина. Но это, несомненно, был индеец.
Поющий индеец.
Лейтенант все еще сидел верхом на Киско, когда сидящий повернулся к нему лицом.
Она только мельком успела заметить лицо под шляпой, и с удивлением смотрела теперь на цветной флаг, порывом ветра завернутый вокруг головы человека.
Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что перед ней белый солдат.
Она не вскочила и не побежала В этом единении человека с лошадью было что-то, что невозможно описать словами. Весь облик этих существ завораживал большой цветной флаг и лоснящаяся шкура пони, солнце, отражающееся от множества блестящих украшений на одежде этого человека И лицо, когда полотнище развернулось — молодой, волевое лицо с сияющими глазами.
Стоящая С Кулаком несколько раз подряд моргнула, словно желая убедиться, что перед ней не видение, а живой человек. Ничто не двигалось, кроме полотнища, бьющегося на ветру.
Солдат чуть передвинулся на спине своей лошади. Это все-таки было реальностью. Женщина перекатилась на колени и начала ползком спускаться по склону. Она не издала ни звука, но и не торопилась. Стоящая С Кулаком очнулась от одного наваждения, чтобы очутиться в другом, которое было слишком реальным. Она двигалась медленно, но только потому, что у нее не оставалось сил, чтобы бежать.
«Какой расе принадлежит эта женщина?»
Точеное, маленькое лицо, спутанные каштановые волосы и умные глаза, способные одинаково выражать как любовь, так и ненависть, тотчас же овладели его мысля ми. Ему пришло на ум, что она, может быть, не индианка. Только эта мысль вертелась сейчас в его мозгу.
Он никогда в жизни не видел женщину, выглядевшую так странно.
До того, как Данбер смог произнести хоть слово или сдвинуться с места, она перекатилась на колени и он увидел, что она вся в крови.
«Боже мой!» — воскликнул лейтенант
Она уже почти спустилась к подножию холма, когда Данбер поднял руку и мягко окликнул ее.
— Постой!
При звуке его голоса Стоящая С Кулаком попыталась бежать, но силы оставили ее, и она то и дело спотыкалась. Лейтенант Данбер направился вслед за ней, умоляя ее остановиться. Когда он приблизился настолько, что между ними осталось всего несколько ярдов, Стоящая С Кулаком оглянулась, теряя равновесие, и упала в высокую траву
Юноша настиг ее. Она ползла, теряя последние силы. Каждый раз, пытаясь дотронуться до нее, он был вынужден отдергивать руку, как будто боясь прикоснуться к раненому животному. Наконец, он сумел обхватить ее за плечи, и тогда она перевернувшись на спину, вцепилась ему в лицо.
— Ты ранена, — сказал он, уворачиваясь от ее рук — Ты ранена.
Несколько секунд она яростно сопротивлялась, теряя в борьбе последние силы, и Данбер, выбрав момент, ухватил ее за запястья. Она еще какое-то время извивалась и брыкалась под ним, и тогда произошло нечто странное
В пылу борьбы старое английское слово, одно из тех, которые она не произносила уже много лет, всплыло в ее памяти. Оно сорвалось с губ до того, как она смогла остановить его
— Не надо, — сказала она.
Это заставило обоих на мгновение остановиться. Лейтенант Данбер не мог поверить, что слышал это, а Стоящая С Кулаком не верила в то, что она произнесла эти слова
Она откинула голову назад и затихла Ее тело распростерлось на земле. Все случившееся было для нее слишком тяжело. Женщина со стоном произнесла несколько слов на языке дакотов и потеряла сознание.
Он был готов выбросить не только свой пояс. Чем дальше он отъезжал от форта, не встречая в степи ни одного живого существа, тем смешнее казался ему собственный план. Данбер выбросил пояс, как нечто бесполезное, действительно глупое, и был готов также избавиться и от флага (который тоже казался смешным в данной ситуации) и вернуться в Форт Сэдрик, но вдруг заметил эту возвышенность в степи и одинокое дерево на ней.
Его пояс был новым и слишком жестким. Тогда с помощью ножа, взятого у женщины, лейтенант отрезал полоску ткани от флага и, заменив ею жгут, перевязал бедро несчастной чуть выше разреза. Кровотечение заметно уменьшилось, но Данберу все еще требовалось что-нибудь, что можно было бы приложить к ране. Он содрал с себя одежду, в спешке извиваясь всем телом, и разрезал нижнюю рубаху пополам. Одну ее часть он собрал в тампон и приложил его к глубокой ране.
Десять ужасных минут обнаженный по пояс лейтенант Данбер на коленях рядом с женщиной, обеими руками с силой прижимал к ране этот компресс. За все это время он только однажды подумал, что она могла умереть. Он приложил ухо к ее груди и, задержав дыхание, чутко прислушался. Ее сердце еще билось.
Делать все самому в тот момент казалось Данберу непосильной задачей. Нервы его были напряжены до предела. Он не знал, что это за женщина, и не знал, будет ли она жить или умрет. В траве у подножия холма становилось жарко, и каждый раз, когда он вытирал рукой пот, струящийся ему на глаза, на его лице оставались следы ее крови. Лейтенант время от времени убирал компресс, чтобы взглянуть на рану. И каждый раз он сокрушенно смотрел на кровь, которая отказывалась останавливаться. Он решил было заменить компресс…
Но оставил его на месте.
Наконец, когда кровь потекла тоненькой струйкой, Данбер перешел к более активным действиям. Разрез на бедре необходимо было зашить, но в данный момент сделать это было невозможно. Тогда он освободил ногу женщины от длинных нижних штанов, распоров их на полосы, а затем туго забинтовал рану. Потом, работая так быстро, насколько это было возможно, лейтенант отрезал еще одну полоску ткани от флага и с крайней осторожностью повязал ее поверх бинта. Он повторил этот процесс и с остальными неглубокими ранами на руках женщины.
Пока он занимался все этим, Стоящая С Кулаком начала стонать. Она несколько раз открывала глаза, но была слишком слаба, чтобы беспокоиться о себе в эти минуты. Она не пошевельнулась даже тогда, когда Данбер взял свою фляжку и влил ей в рот несколько маленьких глотков воды.
Завершив свою работу, он сделал все, что мог сделать врач на его месте. Данбер натянул на себя одежду, размышляя, что он будет делать дальше, после того, как застегнет все пуговицы.
Недалеко в прерии лейтенант увидел пони женщины и подумал, что надо бы поймать и привести его сюда. Но когда Данбер посмотрел на нее, беспомощно лежащую в траве, то понял, что не имеет смысла заниматься этим сейчас. Она не в состоянии куда-либо ехать, а вот помощь может понадобиться ей в любую минуту.
Лейтенант взглянул на запад в небо. Дымовое облако почти исчезло. Осталось всего несколько клочков, висящих над землей. Если Данбер поторопится и поскачет в том направлении, то достигнет облака еще до того, как оно рассеется.
Он просунул руки под Собранную В Кулак, поднял ее и мягко, как только смог, опустил на спину Киско, намереваясь идти рядом. Но женщина находилась в полубессознательном состоянии и начала опрокидываться сразу же, как только Данбер перестал ее поддерживать.
Удерживая ее одной рукой на спине Киско, лейтенанту удалось вспрыгнуть на лошадь сзади. Затем он повернул ее боком и, поддерживая за спину, с видом отца, убаюкивающего свою израненную дочь, направил свою лошадь в сторону дымового облака.
Пока Киско нес их на себе через прерию, лейтенант обдумывал план: как произвести впечатление на диких индейцев. Сейчас он выглядел не очень могущественным и был далек от того, чтобы представить свое появление как официальный визит. На его руках и кителе остались следы крови. Молодая женщина была перевязана его исподним и флагом Соединенных Штатов.
Но так даже лучше. Когда он думал о том, с каким видом выехал он из Форта, как смешно выглядел в своих блестящих сапогах и с красным поясом на талии в этой глухой, почти безлюдной местности, да еще с флагом, развевающимся слева от него, то не мог сдержать глуповатой улыбки.
— Должно быть, я идиот, — думал Данбер.
Он посмотрел на каштановые волосы, щекочущие ему подбородок, и задумался. Что эта бедная женщина могла подумать, когда увидела его в этом щегольском наряде?
Стоящая С Кулаком вообще ни о чем не думала. Для нее наступили сумерки. Она могла только чувствовать. Сейчас она ощущала, как лошадь покачивается под ней, как чьи-то руки поддерживают ее, обхватив за спину. И она чувствовала что-то незнакомое у себя перед лицом. Но сильнее всего Стоящая С Кулаком ощущала свою безопасность, и весь обратный путь она не открывала глаз, опасаясь что если она это сделает, чувство безопасности пройдет.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Никто не мог бы сказать, что он любит доставлять неприятности, но, все-таки, Частая Улыбка не любил трудиться и был непохож на остальных индейских мальчишек тем, что идея об ответственности, которую подсознательно чувствовал в племени каждый, оставляла его холодным.
Большая Улыбка был мечтателем и, как это часто бывает с мечтателями, он считал, что одна из лучших военных хитростей для избавления от скучной работы — это воздержаться от работы.
Из этого следовало, что ленивый мальчишка проводил все свое время с большим стадом пони, принадлежащим племени. Он регулярно получал это задание отчасти потому, что всегда готов был пойти туда, отчасти потому, что в свои двенадцать лет уже считался знатоком лошадей.
Большая Улыбка мог с точностью до одного часа определить время, когда кобыла начнет жеребиться. Он знал приемы, как укротить упрямого жеребенка. А когда необходимо было лечить заболевшую лошадь, он знал о недугах и способах их лечения столько же, сколько любой взрослый мужчина племени, а то и больше. Казалось, что и пони чувствовали себя лучше, когда он находился рядом.
Это было второй натурой Большой Улыбки… второй и второстепенной. Больше всего он любил не столько ухаживать за лошадьми, сколько пасти их далеко от лагеря, иногда за милю. ТогдаЧастая Улыбка был далек от всего: от всемогущих глаз своего отца, от потенциального гомона своих братьев и сестер, а самое главное — от нескончаемых работ по обустройству лагеря.
Обычно другие мальчики и девочки стояли или сидели, облокотясь о деревья, возле стада, и пока не происходило что-либо особенное, Частая Улыбка редко присоединялся к их играм и редко общался с ними.
Он больше предпочитал взобраться на спину какой-нибудь тихой клячи и, распростершись на ее спине, мечтать. Иногда это длилось часами, пока вечно меняющееся небо не окутывала тьма.
В этот вечер он мечтал, как и во многие другие вечера, счастливый тем, что он далеко от деревни, которая все еще приходила в себя после трагического возвращения отряда, высланного против Ютов.Частая Улыбка знал, что, хотя он и не испытывал большого интереса к войне, рано или поздно он вынужден будет принять участие в одной из подобных вылазок, и он уже составил себе определенное представление о том, что ждет тех, кто выступает против Ютов.
Последний час он наслаждался замечательной роскошью — своим одиночеством, если не считать стадо пони. Остальных детей позвали домой по той или иной причине, но никто не приходил за Большой Улыбкой, и это делало его счастливейшим из мечтателей. Вечер был удачный, и мальчишка мог не возвращаться домой, пока не стемнеет, а до захода солнца оставалось еще несколько часов.
Большая Улыбка находился прямо в центре большого стада, мечтая весь день о том времени, когда он один будет хозяином такого огромного количества лошадей. Будет единственным человеком, который, если захочет собрать всех самых лучших воинов на Совет, сделает это, и ни один из них не отважится ослушаться его… В этот момент он заметил какое-то движение на земле.
Это была большая, желтая змея. Она каким-то образом потерялась в этой гуще переступающих копыт, и теперь ускользала от возможного удара, выискивая путь наружу.
Большая Улыбка любил змей, а эта была, конечно, судя по величине, достаточно большой и достаточно старой, чтобы ее можно было назвать змеиным дедушкой. «Дедушка» попал в затруднительное положение. Мальчик соскользнул со своего лошадиного ложа, задумав поймать старину и унести подальше от этого опасного места.
Но большую змею нелегко было догнать. Она двигалась очень быстро, иЧастая Улыбка собирался окружить ее тесно стоящими пони. Мальчишка постоянно нагибался, заглядывая под шеи и брюха, и только благодаря упрямству и настойчивости Доброго Самаритянина он смог удержать желтое тело, извивающееся на земле, в поле его зрения.
Все кончилось хорошо. Недалеко от края стада большая змея наконец-то нашла дыру, которая послужила ей убежищем, и единственной вещью, которую засталЧастая Улыбка, был прощальный взмах хвостом. Змея исчезла под землей.
Пока он стоял над этим отверстием, несколько лошадей беспокойно заржали и их уши встали торчком. Мальчик увидел, как все лошадиные морды неожиданно повернулись в одном направлении.
Они видели что-то приближающееся к ним.
Мурашки пробежали по спине Большой Улыбки. Жизнерадостность и удовольствие от одиночества исчезли в одно мгновение. Он испугался, но украдкой двинулся вперед, пригибаясь и прячась среди пони, надеясь увидеть первым до того, как будет обнаружен сам.
Когда его глаза смогли видеть пустынную прерию, открывшуюся перед ним, он упал на землю и продолжил свой путь среди лошадиных копыт. Пони не проявили никакого беспокойства, и их поведение позволило ему почувствовать себя чуть увереннее. Но они все еще смотрели в одну сторону с таким напряженным вниманием, что мальчик позаботился о том, чтобы не издать ни звука.
Он остановился, когда пони сошлись перед ним сплошной стеной в каких-нибудь двадцати или тридцати ярдах.Частая Улыбка не мог ничего толком рассмотреть, потому что ему мешали ноги лошадей. Но он был уверен, то кроме ног ничего и не увидит.
Мальчик медленно поднялся и осторожно взглянул поверх лошадиных спин. Каждый волосок на его голове затрепетал. Мысли вихрем проносились в его мозгу, похожие на рой жужжащих пчел. Он замер, и слова, готовые было сорваться с его губ, застряли в горле, глаза широко раскрылись. Он не мигая смотрел перед собой.Частая Улыбка никогда не видел этого раньше, но точно знал, на что это похоже.
Это был бледнолицый. Белый солдат, лицо которого было перепачкано кровью.
Кто-то еще был с ним. Приглядевшись, Частая Улыбка чуть не вскрикнул от удивления. Этим кем-то была Стоящая С Кулаком.
Она была ранена, весь ее вид говорил об этом. Ее руки и ноги были обернуты какой-то смешной одеждой. А может быть, она была мертва?
Лошадь белого солдата перешла на шаг, как только они прошли мимо стада. Они двигались по дороге, которая вела прямо в деревню. Было слишком поздно бежать вперед и поднимать тревогу.Частая Улыбка нырнул обратно под ноги лошадей и начал прокладывать себе путь к центру. Он был сильно озабочен происшедшим. Что он мог сделать?
Мальчишка с трудом соображал. Все смешалось в его голове. Если бы он был немного уравновешеннее, он бы с первого взгляда понял, что белый мужчина пришел не с дурными намерениями. Все в его поведении говорило об этом. Но единственными словами, скачущими в мозгу Большой Улыбки, словно шарики в погремушке, были «Белый солдат, белый солдат».
Внезапно его пронзила мысль: «А может быть, их больше? Может быть, там, в прерии, целая армия? Может быть, они совсем близко?»
Думая о том, как искупить вину за свою беззаботность, Частая Улыбка снял узкую гибкую уздечку, которую носил перекинутой через плечо, надел ее на морду самого сильного пони, и тихо, как только мог, вывел его из стада.
Он вскочил на лошадь и послал ее галопом в противоположном деревне направлении. Мальчик беспокойно всматривался в горизонт, стараясь уловить малейшее доказательство присутствия белых солдат.
В его руках находилась женщина, которая могла умереть в любую минуту.
И все же она держалась, и достаточно неплохо. Ее дыхание было ровным, а бледность едва коснулась щек. Она вела себя очень тихо, но даже при всей ее хрупкости и легкости, эта женщина оттягивала ему руку. Он поддерживал ее, почти нес на руках больше часа, и теперь, когда они были так близко от деревни, лейтенант больше чем когда-либо хотел поскорее добраться туда. Его собственная судьба решится очень скоро, и это повышало уровень адреналина в его крови. Однако больше всего он думал о чудовищной боли между лопаток. Она убивала его.
Дорога впереди уходила вниз, и когда они подошли ближе, Данбер смог рассмотреть ручьи, пересекающие прерию, а затем, достигнув края скалы, и еще кое-что: расположение лагеря возникло перед его глазами так неожиданно, как прошлой ночью он увидел луну.
Неосознанным движением лейтенант сжал поводья. Сейчас он должен был остановиться. Данбер, не отрываясь, смотрел на открывшийся перед ним лагерь.
В нем было пятьдесят — шестьдесят домов конической формы, выстроившихся вдоль реки и хорошо укрытых сверху. Они производили впечатление тепла и мира под вечерними лучами солнца. И тени, отбрасываемые ими, Делали их больше, чем жизнь, похожими на древние, но вечно живые монументы.
Данбер видел людей, работающих возле своих хижин. Он даже слышал голоса некоторых из них, когда люди проходили между жилищ. Он слышал смех, и это удивляло его. Большинство индейцев находились у реки, вверх и вниз по течению. Некоторые из них были в воде.
Лейтенант Данбер сел на Киско, обхватив женщину поудобнее. Он чувствовал себя подавленно из-за силы, исходившей от этой живописной картины, раскинувшейся под ним, похожей на разгадку смысла жизни. Первобытная, не тронутая цивилизацией земля.
И он, Данбер, сейчас находился здесь.
Открывшийся перед ним вид превосходил самые богатые фантазии Данбера. В то же время, лейтенант знал, что именно поэтому он пришел сюда. Это было главной причиной его желания служить на границе. Ничего не зная о жизни индейцев, он стремился увидеть ее.
Эти мгновения на гребне скалы никогда больше не повторятся в его жизни, жизни простого смертного человека. На какие-то мимолетные секунды Данбер почувствовал себя частью чего-то такого огромного, что перестал быть лейтенантом, человеком и даже просто телом, имеющим конечности для определенных работ. В эти секунды он был душой, парящей в безвременном, безграничном пространстве Вселенной. За эти несколько коротких мгновений он познал вечность.
Женщина кашлянула. Она чувствовала стеснение в груди, и Данбер мягко коснулся ее затылка.
Он едва слышно чмокнул губами, и Киско осторожно начал спускаться по склону. Не успели они пройти и несколько футов, как Данбер заметил женщину и двух ребятишек, выходящих из расщелины у подножия скалы на берегу реки.
Они тоже заметили его.
Это был ад кромешный.
Все население деревни подумало, что началась атака.
Приближаясь к деревне, лейтенант увидел людей, бегающих в панике между хижин. Те, кто уже вооружился, с громкими восклицаниями бежали за лошадьми и напоминали Данберу стаю спугнутых птиц. Деревня во время переполоха была точно такой же, как и во время отдыха. Она была похожа на большое гнездо потревоженных шершней, в которое злые люди сунули палку.
Мужчины, поймавшие своих лошадей, собирались в толпу, образовывая силу, которая в любой момент могла выехать навстречу Данберу, возможно, для того, чтобы убить его. Он не ожидал, что с его появлением поднимется такая суматоха, и тем более не ожидал увидеть этих людей настолько примитивными. Но было еще кое-что, что угнетало Данбера, когда он подъезжал ближе к деревне, кое-что, что затмевало все остальное. Первый раз за всю свою жизнь лейтенант узнал, что значит чувствовать себя захватчиком. Ему не нравилось это ощущение, и он серьезно задумался о своих последующих действиях. Самое худшее, чего он мог пожелать — это быть принятым за захватчика, а свое появление здесь расценивать как вторжение. Когда он достиг голой, не покрытой травой земли на краю деревни и приблизился достаточно, чтобы разглядеть сквозь завесу пыли, поднятой суматошной беготней индейцев, глаза людей, то сильнее натянул поводья и остановился.
Данбер спешился, взял женщину на руки и, пройдя два-три шага вперед, остановился с закрытыми глазами, держа раненую подобно странному путешественнику, преподносящему свой необычный подарок.
Он напряженно слушал, как деревня, до этого не прекращавшая своего гомона, в течение нескольких секунд внезапно затихла. Пыль начала рассеиваться, и Данбер расслышал в этой тишине, как группа людей, готовая всего минуту назад отважно поскакать ему навстречу, сейчас осторожно направилась в его сторону. В жутком безмолвии лейтенант услышал случайный щелчок какого-то механизма, шелест шагов, фырканье лошадей. Они нетерпеливо били копытами и толкались.
Данбер открыл глаза для того, чтобы увидеть, как весь лагерь собрался у входа в деревню. Воины и юноши впереди, а за ними женщины и дети. Это был яркий образец диких людей, одетых в цветную одежду из кожи, совершенно особой расы. Они не дыша наблюдали за ним с расстояния меньше, чем сотня ярдов.
Руки лейтенанта устали от тяжелой ноши. Когда он попытался изменить позу, возник гул, но тут же затих в толпе. И никто из индейцев не сдвинулся с места, чтобы приветствовать его.
«Он был великим человеком,
Он был великим для меня».
Она сделала паузу перед тем, как спеть эти строки. Подняв глаза к небу, Стоящая С Кулаком достала нож, вытащив его из ножен, что висели на поясе, и не колеблясь сделала надрез на тыльной стороне руки примерно в два дюйма длиной. Кровь быстро начала сочиться из ранки. Она закончила песню, твердо сжимая нож в руке.
В течение следующего часа она еще несколько раз сделала себе такие же разрезы. Раны были неглубоки, но, тем не менее, из надрезов обильно текла кровь. Стоящая С Кулаком находила в этом удовлетворение. В то время, как ее голова просветлялась, она все больше уходила в себя.
Пение продолжалось. В песнях рассказывалась вся история их жизни. Слова и фразы были так откровенны, что поведать это кому-либо было нескромностью. Но сейчас женщина говорила с Богами. Не вдаваясь в подробности, она рассказала все.
Наконец она закончила красивую строфу просьбой к Великому Духу дать погибшему почетное место в мире, который находится по ту сторону солнца. Неожиданный наплыв чувств поразил ее. Совсем немного она не рассказала Богам в своих песнях. Но она закончила, и это означало, что пора прощаться.
Слезы лились ручьями из ее глаз, когда она приподняла подол своего замшевого платья, чтобы сделать еще один надрез — на этот раз на бедре. Она торопливо провела лезвием по ноге и тихо вскрикнула. На этот раз разрез оказался очень глубоким. Она, должно быть, задела главную артерию, потому что при взгляде вниз, на ногу, Стоящая С Кулаком видела, как красный фонтанчик выплескивался из раны при каждом ударе сердца.
Женщина могла попытаться остановить кровь или продолжать петь.
Стоящая С Кулаком выбрала последнее. Она сидела вытянув ноги, и кровь стекала на землю, которая впитывала ее, как живительную небесную влагу. Женщина высоко подняла голову и слова ее песни стали похожи на причитания:
«Хорошо будет уйти
По последнему пути
За тобой…
В мир, где долгие поля,
Где сейчас душа твоя
И покой…»
VIII
Ветер дул Стоящей С Кулаком прямо в лицо, и по этой причине она не могла услышать приближения всадника.Он заметил этот холм издалека и решил, что будет неплохо взобраться на его вершину и осмотреть местность. Находясь внизу, всадник видел только бескрайние просторы степей.
Лейтенант Данбер добрался уже до середины склона, когда ветер донес до его ушей странные, печальные звуки. Двигаясь с осторожностью, он оглядывался по сторонам. Неожиданно для себя он увидел фигуру, сидящую на склоне прямо впереди него несколькими футами ниже. Данбер видел только спину и нс мог сказать с уверенностью, была ли это женщина или мужчина. Но это, несомненно, был индеец.
Поющий индеец.
Лейтенант все еще сидел верхом на Киско, когда сидящий повернулся к нему лицом.
IX
Она не могла бы объяснить, что это было. Но Стоящая С Кулаком внезапно почувствовала, что что-то появилось позади нее, и тогда она обернулась посмотретьОна только мельком успела заметить лицо под шляпой, и с удивлением смотрела теперь на цветной флаг, порывом ветра завернутый вокруг головы человека.
Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что перед ней белый солдат.
Она не вскочила и не побежала В этом единении человека с лошадью было что-то, что невозможно описать словами. Весь облик этих существ завораживал большой цветной флаг и лоснящаяся шкура пони, солнце, отражающееся от множества блестящих украшений на одежде этого человека И лицо, когда полотнище развернулось — молодой, волевое лицо с сияющими глазами.
Стоящая С Кулаком несколько раз подряд моргнула, словно желая убедиться, что перед ней не видение, а живой человек. Ничто не двигалось, кроме полотнища, бьющегося на ветру.
Солдат чуть передвинулся на спине своей лошади. Это все-таки было реальностью. Женщина перекатилась на колени и начала ползком спускаться по склону. Она не издала ни звука, но и не торопилась. Стоящая С Кулаком очнулась от одного наваждения, чтобы очутиться в другом, которое было слишком реальным. Она двигалась медленно, но только потому, что у нее не оставалось сил, чтобы бежать.
Х
Данбер был шокирован, когда увидел ее лицо. Он не сказал ни единого слова, да и не могло ничего возникнуть в его голове в этот момент — он был слишком удивлен. Если он и мог что-либо произнести, то, скорее всего, это было бы что-то вроде:«Какой расе принадлежит эта женщина?»
Точеное, маленькое лицо, спутанные каштановые волосы и умные глаза, способные одинаково выражать как любовь, так и ненависть, тотчас же овладели его мысля ми. Ему пришло на ум, что она, может быть, не индианка. Только эта мысль вертелась сейчас в его мозгу.
Он никогда в жизни не видел женщину, выглядевшую так странно.
До того, как Данбер смог произнести хоть слово или сдвинуться с места, она перекатилась на колени и он увидел, что она вся в крови.
«Боже мой!» — воскликнул лейтенант
Она уже почти спустилась к подножию холма, когда Данбер поднял руку и мягко окликнул ее.
— Постой!
При звуке его голоса Стоящая С Кулаком попыталась бежать, но силы оставили ее, и она то и дело спотыкалась. Лейтенант Данбер направился вслед за ней, умоляя ее остановиться. Когда он приблизился настолько, что между ними осталось всего несколько ярдов, Стоящая С Кулаком оглянулась, теряя равновесие, и упала в высокую траву
Юноша настиг ее. Она ползла, теряя последние силы. Каждый раз, пытаясь дотронуться до нее, он был вынужден отдергивать руку, как будто боясь прикоснуться к раненому животному. Наконец, он сумел обхватить ее за плечи, и тогда она перевернувшись на спину, вцепилась ему в лицо.
— Ты ранена, — сказал он, уворачиваясь от ее рук — Ты ранена.
Несколько секунд она яростно сопротивлялась, теряя в борьбе последние силы, и Данбер, выбрав момент, ухватил ее за запястья. Она еще какое-то время извивалась и брыкалась под ним, и тогда произошло нечто странное
В пылу борьбы старое английское слово, одно из тех, которые она не произносила уже много лет, всплыло в ее памяти. Оно сорвалось с губ до того, как она смогла остановить его
— Не надо, — сказала она.
Это заставило обоих на мгновение остановиться. Лейтенант Данбер не мог поверить, что слышал это, а Стоящая С Кулаком не верила в то, что она произнесла эти слова
Она откинула голову назад и затихла Ее тело распростерлось на земле. Все случившееся было для нее слишком тяжело. Женщина со стоном произнесла несколько слов на языке дакотов и потеряла сознание.
XI
Женщина лежала в высокой траве. Она продолжала дышать. Большинство ее ран были поверхностными, но одна из них, на бедре, была опасна. Кровь, не останавливаясь, сочилась из разреза, и лейтенант поспешил отправиться за своим выброшенным за милю или две до этого места красным матерчатым поясом. В данном случае он мог сойти за хороший бинт.Он был готов выбросить не только свой пояс. Чем дальше он отъезжал от форта, не встречая в степи ни одного живого существа, тем смешнее казался ему собственный план. Данбер выбросил пояс, как нечто бесполезное, действительно глупое, и был готов также избавиться и от флага (который тоже казался смешным в данной ситуации) и вернуться в Форт Сэдрик, но вдруг заметил эту возвышенность в степи и одинокое дерево на ней.
Его пояс был новым и слишком жестким. Тогда с помощью ножа, взятого у женщины, лейтенант отрезал полоску ткани от флага и, заменив ею жгут, перевязал бедро несчастной чуть выше разреза. Кровотечение заметно уменьшилось, но Данберу все еще требовалось что-нибудь, что можно было бы приложить к ране. Он содрал с себя одежду, в спешке извиваясь всем телом, и разрезал нижнюю рубаху пополам. Одну ее часть он собрал в тампон и приложил его к глубокой ране.
Десять ужасных минут обнаженный по пояс лейтенант Данбер на коленях рядом с женщиной, обеими руками с силой прижимал к ране этот компресс. За все это время он только однажды подумал, что она могла умереть. Он приложил ухо к ее груди и, задержав дыхание, чутко прислушался. Ее сердце еще билось.
Делать все самому в тот момент казалось Данберу непосильной задачей. Нервы его были напряжены до предела. Он не знал, что это за женщина, и не знал, будет ли она жить или умрет. В траве у подножия холма становилось жарко, и каждый раз, когда он вытирал рукой пот, струящийся ему на глаза, на его лице оставались следы ее крови. Лейтенант время от времени убирал компресс, чтобы взглянуть на рану. И каждый раз он сокрушенно смотрел на кровь, которая отказывалась останавливаться. Он решил было заменить компресс…
Но оставил его на месте.
Наконец, когда кровь потекла тоненькой струйкой, Данбер перешел к более активным действиям. Разрез на бедре необходимо было зашить, но в данный момент сделать это было невозможно. Тогда он освободил ногу женщины от длинных нижних штанов, распоров их на полосы, а затем туго забинтовал рану. Потом, работая так быстро, насколько это было возможно, лейтенант отрезал еще одну полоску ткани от флага и с крайней осторожностью повязал ее поверх бинта. Он повторил этот процесс и с остальными неглубокими ранами на руках женщины.
Пока он занимался все этим, Стоящая С Кулаком начала стонать. Она несколько раз открывала глаза, но была слишком слаба, чтобы беспокоиться о себе в эти минуты. Она не пошевельнулась даже тогда, когда Данбер взял свою фляжку и влил ей в рот несколько маленьких глотков воды.
Завершив свою работу, он сделал все, что мог сделать врач на его месте. Данбер натянул на себя одежду, размышляя, что он будет делать дальше, после того, как застегнет все пуговицы.
Недалеко в прерии лейтенант увидел пони женщины и подумал, что надо бы поймать и привести его сюда. Но когда Данбер посмотрел на нее, беспомощно лежащую в траве, то понял, что не имеет смысла заниматься этим сейчас. Она не в состоянии куда-либо ехать, а вот помощь может понадобиться ей в любую минуту.
Лейтенант взглянул на запад в небо. Дымовое облако почти исчезло. Осталось всего несколько клочков, висящих над землей. Если Данбер поторопится и поскачет в том направлении, то достигнет облака еще до того, как оно рассеется.
Он просунул руки под Собранную В Кулак, поднял ее и мягко, как только смог, опустил на спину Киско, намереваясь идти рядом. Но женщина находилась в полубессознательном состоянии и начала опрокидываться сразу же, как только Данбер перестал ее поддерживать.
Удерживая ее одной рукой на спине Киско, лейтенанту удалось вспрыгнуть на лошадь сзади. Затем он повернул ее боком и, поддерживая за спину, с видом отца, убаюкивающего свою израненную дочь, направил свою лошадь в сторону дымового облака.
Пока Киско нес их на себе через прерию, лейтенант обдумывал план: как произвести впечатление на диких индейцев. Сейчас он выглядел не очень могущественным и был далек от того, чтобы представить свое появление как официальный визит. На его руках и кителе остались следы крови. Молодая женщина была перевязана его исподним и флагом Соединенных Штатов.
Но так даже лучше. Когда он думал о том, с каким видом выехал он из Форта, как смешно выглядел в своих блестящих сапогах и с красным поясом на талии в этой глухой, почти безлюдной местности, да еще с флагом, развевающимся слева от него, то не мог сдержать глуповатой улыбки.
— Должно быть, я идиот, — думал Данбер.
Он посмотрел на каштановые волосы, щекочущие ему подбородок, и задумался. Что эта бедная женщина могла подумать, когда увидела его в этом щегольском наряде?
Стоящая С Кулаком вообще ни о чем не думала. Для нее наступили сумерки. Она могла только чувствовать. Сейчас она ощущала, как лошадь покачивается под ней, как чьи-то руки поддерживают ее, обхватив за спину. И она чувствовала что-то незнакомое у себя перед лицом. Но сильнее всего Стоящая С Кулаком ощущала свою безопасность, и весь обратный путь она не открывала глаз, опасаясь что если она это сделает, чувство безопасности пройдет.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
I
Большая Улыбка был ненадежным мальчиком.Никто не мог бы сказать, что он любит доставлять неприятности, но, все-таки, Частая Улыбка не любил трудиться и был непохож на остальных индейских мальчишек тем, что идея об ответственности, которую подсознательно чувствовал в племени каждый, оставляла его холодным.
Большая Улыбка был мечтателем и, как это часто бывает с мечтателями, он считал, что одна из лучших военных хитростей для избавления от скучной работы — это воздержаться от работы.
Из этого следовало, что ленивый мальчишка проводил все свое время с большим стадом пони, принадлежащим племени. Он регулярно получал это задание отчасти потому, что всегда готов был пойти туда, отчасти потому, что в свои двенадцать лет уже считался знатоком лошадей.
Большая Улыбка мог с точностью до одного часа определить время, когда кобыла начнет жеребиться. Он знал приемы, как укротить упрямого жеребенка. А когда необходимо было лечить заболевшую лошадь, он знал о недугах и способах их лечения столько же, сколько любой взрослый мужчина племени, а то и больше. Казалось, что и пони чувствовали себя лучше, когда он находился рядом.
Это было второй натурой Большой Улыбки… второй и второстепенной. Больше всего он любил не столько ухаживать за лошадьми, сколько пасти их далеко от лагеря, иногда за милю. ТогдаЧастая Улыбка был далек от всего: от всемогущих глаз своего отца, от потенциального гомона своих братьев и сестер, а самое главное — от нескончаемых работ по обустройству лагеря.
Обычно другие мальчики и девочки стояли или сидели, облокотясь о деревья, возле стада, и пока не происходило что-либо особенное, Частая Улыбка редко присоединялся к их играм и редко общался с ними.
Он больше предпочитал взобраться на спину какой-нибудь тихой клячи и, распростершись на ее спине, мечтать. Иногда это длилось часами, пока вечно меняющееся небо не окутывала тьма.
В этот вечер он мечтал, как и во многие другие вечера, счастливый тем, что он далеко от деревни, которая все еще приходила в себя после трагического возвращения отряда, высланного против Ютов.Частая Улыбка знал, что, хотя он и не испытывал большого интереса к войне, рано или поздно он вынужден будет принять участие в одной из подобных вылазок, и он уже составил себе определенное представление о том, что ждет тех, кто выступает против Ютов.
Последний час он наслаждался замечательной роскошью — своим одиночеством, если не считать стадо пони. Остальных детей позвали домой по той или иной причине, но никто не приходил за Большой Улыбкой, и это делало его счастливейшим из мечтателей. Вечер был удачный, и мальчишка мог не возвращаться домой, пока не стемнеет, а до захода солнца оставалось еще несколько часов.
Большая Улыбка находился прямо в центре большого стада, мечтая весь день о том времени, когда он один будет хозяином такого огромного количества лошадей. Будет единственным человеком, который, если захочет собрать всех самых лучших воинов на Совет, сделает это, и ни один из них не отважится ослушаться его… В этот момент он заметил какое-то движение на земле.
Это была большая, желтая змея. Она каким-то образом потерялась в этой гуще переступающих копыт, и теперь ускользала от возможного удара, выискивая путь наружу.
Большая Улыбка любил змей, а эта была, конечно, судя по величине, достаточно большой и достаточно старой, чтобы ее можно было назвать змеиным дедушкой. «Дедушка» попал в затруднительное положение. Мальчик соскользнул со своего лошадиного ложа, задумав поймать старину и унести подальше от этого опасного места.
Но большую змею нелегко было догнать. Она двигалась очень быстро, иЧастая Улыбка собирался окружить ее тесно стоящими пони. Мальчишка постоянно нагибался, заглядывая под шеи и брюха, и только благодаря упрямству и настойчивости Доброго Самаритянина он смог удержать желтое тело, извивающееся на земле, в поле его зрения.
Все кончилось хорошо. Недалеко от края стада большая змея наконец-то нашла дыру, которая послужила ей убежищем, и единственной вещью, которую засталЧастая Улыбка, был прощальный взмах хвостом. Змея исчезла под землей.
Пока он стоял над этим отверстием, несколько лошадей беспокойно заржали и их уши встали торчком. Мальчик увидел, как все лошадиные морды неожиданно повернулись в одном направлении.
Они видели что-то приближающееся к ним.
Мурашки пробежали по спине Большой Улыбки. Жизнерадостность и удовольствие от одиночества исчезли в одно мгновение. Он испугался, но украдкой двинулся вперед, пригибаясь и прячась среди пони, надеясь увидеть первым до того, как будет обнаружен сам.
Когда его глаза смогли видеть пустынную прерию, открывшуюся перед ним, он упал на землю и продолжил свой путь среди лошадиных копыт. Пони не проявили никакого беспокойства, и их поведение позволило ему почувствовать себя чуть увереннее. Но они все еще смотрели в одну сторону с таким напряженным вниманием, что мальчик позаботился о том, чтобы не издать ни звука.
Он остановился, когда пони сошлись перед ним сплошной стеной в каких-нибудь двадцати или тридцати ярдах.Частая Улыбка не мог ничего толком рассмотреть, потому что ему мешали ноги лошадей. Но он был уверен, то кроме ног ничего и не увидит.
Мальчик медленно поднялся и осторожно взглянул поверх лошадиных спин. Каждый волосок на его голове затрепетал. Мысли вихрем проносились в его мозгу, похожие на рой жужжащих пчел. Он замер, и слова, готовые было сорваться с его губ, застряли в горле, глаза широко раскрылись. Он не мигая смотрел перед собой.Частая Улыбка никогда не видел этого раньше, но точно знал, на что это похоже.
Это был бледнолицый. Белый солдат, лицо которого было перепачкано кровью.
Кто-то еще был с ним. Приглядевшись, Частая Улыбка чуть не вскрикнул от удивления. Этим кем-то была Стоящая С Кулаком.
Она была ранена, весь ее вид говорил об этом. Ее руки и ноги были обернуты какой-то смешной одеждой. А может быть, она была мертва?
Лошадь белого солдата перешла на шаг, как только они прошли мимо стада. Они двигались по дороге, которая вела прямо в деревню. Было слишком поздно бежать вперед и поднимать тревогу.Частая Улыбка нырнул обратно под ноги лошадей и начал прокладывать себе путь к центру. Он был сильно озабочен происшедшим. Что он мог сделать?
Мальчишка с трудом соображал. Все смешалось в его голове. Если бы он был немного уравновешеннее, он бы с первого взгляда понял, что белый мужчина пришел не с дурными намерениями. Все в его поведении говорило об этом. Но единственными словами, скачущими в мозгу Большой Улыбки, словно шарики в погремушке, были «Белый солдат, белый солдат».
Внезапно его пронзила мысль: «А может быть, их больше? Может быть, там, в прерии, целая армия? Может быть, они совсем близко?»
Думая о том, как искупить вину за свою беззаботность, Частая Улыбка снял узкую гибкую уздечку, которую носил перекинутой через плечо, надел ее на морду самого сильного пони, и тихо, как только мог, вывел его из стада.
Он вскочил на лошадь и послал ее галопом в противоположном деревне направлении. Мальчик беспокойно всматривался в горизонт, стараясь уловить малейшее доказательство присутствия белых солдат.
II
Адреналин в крови лейтенанта Данбера повышался. Это стадо пони… Сначала Данбер подумал, что это движется сама прерия. Он никогда не видел столько лошадей сразу. Шесть, может быть, семь сотен. Это было такое внушающее страх зрелище, что он чуть было не остановился, чтобы понаблюдать. Но в итоге он не сделал этого.В его руках находилась женщина, которая могла умереть в любую минуту.
И все же она держалась, и достаточно неплохо. Ее дыхание было ровным, а бледность едва коснулась щек. Она вела себя очень тихо, но даже при всей ее хрупкости и легкости, эта женщина оттягивала ему руку. Он поддерживал ее, почти нес на руках больше часа, и теперь, когда они были так близко от деревни, лейтенант больше чем когда-либо хотел поскорее добраться туда. Его собственная судьба решится очень скоро, и это повышало уровень адреналина в его крови. Однако больше всего он думал о чудовищной боли между лопаток. Она убивала его.
Дорога впереди уходила вниз, и когда они подошли ближе, Данбер смог рассмотреть ручьи, пересекающие прерию, а затем, достигнув края скалы, и еще кое-что: расположение лагеря возникло перед его глазами так неожиданно, как прошлой ночью он увидел луну.
Неосознанным движением лейтенант сжал поводья. Сейчас он должен был остановиться. Данбер, не отрываясь, смотрел на открывшийся перед ним лагерь.
В нем было пятьдесят — шестьдесят домов конической формы, выстроившихся вдоль реки и хорошо укрытых сверху. Они производили впечатление тепла и мира под вечерними лучами солнца. И тени, отбрасываемые ими, Делали их больше, чем жизнь, похожими на древние, но вечно живые монументы.
Данбер видел людей, работающих возле своих хижин. Он даже слышал голоса некоторых из них, когда люди проходили между жилищ. Он слышал смех, и это удивляло его. Большинство индейцев находились у реки, вверх и вниз по течению. Некоторые из них были в воде.
Лейтенант Данбер сел на Киско, обхватив женщину поудобнее. Он чувствовал себя подавленно из-за силы, исходившей от этой живописной картины, раскинувшейся под ним, похожей на разгадку смысла жизни. Первобытная, не тронутая цивилизацией земля.
И он, Данбер, сейчас находился здесь.
Открывшийся перед ним вид превосходил самые богатые фантазии Данбера. В то же время, лейтенант знал, что именно поэтому он пришел сюда. Это было главной причиной его желания служить на границе. Ничего не зная о жизни индейцев, он стремился увидеть ее.
Эти мгновения на гребне скалы никогда больше не повторятся в его жизни, жизни простого смертного человека. На какие-то мимолетные секунды Данбер почувствовал себя частью чего-то такого огромного, что перестал быть лейтенантом, человеком и даже просто телом, имеющим конечности для определенных работ. В эти секунды он был душой, парящей в безвременном, безграничном пространстве Вселенной. За эти несколько коротких мгновений он познал вечность.
Женщина кашлянула. Она чувствовала стеснение в груди, и Данбер мягко коснулся ее затылка.
Он едва слышно чмокнул губами, и Киско осторожно начал спускаться по склону. Не успели они пройти и несколько футов, как Данбер заметил женщину и двух ребятишек, выходящих из расщелины у подножия скалы на берегу реки.
Они тоже заметили его.
III
Женщина пронзительно закричала, как будто ее затягивало в омут, подхватила своих детей и бросилась в деревню, голося во всю силу своих легких: «Белый солдат, белый солдат!» Свора индейских собак залилась оглушительным лаем, женщины завизжали, собирая своих детей, а лошади в панике бросились к хижинам с диким ржанием.Это был ад кромешный.
Все население деревни подумало, что началась атака.
Приближаясь к деревне, лейтенант увидел людей, бегающих в панике между хижин. Те, кто уже вооружился, с громкими восклицаниями бежали за лошадьми и напоминали Данберу стаю спугнутых птиц. Деревня во время переполоха была точно такой же, как и во время отдыха. Она была похожа на большое гнездо потревоженных шершней, в которое злые люди сунули палку.
Мужчины, поймавшие своих лошадей, собирались в толпу, образовывая силу, которая в любой момент могла выехать навстречу Данберу, возможно, для того, чтобы убить его. Он не ожидал, что с его появлением поднимется такая суматоха, и тем более не ожидал увидеть этих людей настолько примитивными. Но было еще кое-что, что угнетало Данбера, когда он подъезжал ближе к деревне, кое-что, что затмевало все остальное. Первый раз за всю свою жизнь лейтенант узнал, что значит чувствовать себя захватчиком. Ему не нравилось это ощущение, и он серьезно задумался о своих последующих действиях. Самое худшее, чего он мог пожелать — это быть принятым за захватчика, а свое появление здесь расценивать как вторжение. Когда он достиг голой, не покрытой травой земли на краю деревни и приблизился достаточно, чтобы разглядеть сквозь завесу пыли, поднятой суматошной беготней индейцев, глаза людей, то сильнее натянул поводья и остановился.
Данбер спешился, взял женщину на руки и, пройдя два-три шага вперед, остановился с закрытыми глазами, держа раненую подобно странному путешественнику, преподносящему свой необычный подарок.
Он напряженно слушал, как деревня, до этого не прекращавшая своего гомона, в течение нескольких секунд внезапно затихла. Пыль начала рассеиваться, и Данбер расслышал в этой тишине, как группа людей, готовая всего минуту назад отважно поскакать ему навстречу, сейчас осторожно направилась в его сторону. В жутком безмолвии лейтенант услышал случайный щелчок какого-то механизма, шелест шагов, фырканье лошадей. Они нетерпеливо били копытами и толкались.
Данбер открыл глаза для того, чтобы увидеть, как весь лагерь собрался у входа в деревню. Воины и юноши впереди, а за ними женщины и дети. Это был яркий образец диких людей, одетых в цветную одежду из кожи, совершенно особой расы. Они не дыша наблюдали за ним с расстояния меньше, чем сотня ярдов.
Руки лейтенанта устали от тяжелой ноши. Когда он попытался изменить позу, возник гул, но тут же затих в толпе. И никто из индейцев не сдвинулся с места, чтобы приветствовать его.