Страница:
– Именно, – подтвердил Вир, и тут карета как раз остановилась. Не дожидаясь, пока грум спустится с запяток, он открыл дверцу и ловко выбрался наружу. – Смотри сама. – Он протянул руку, чтобы помочь ей выбраться.
Констанс, поплотнее запахнув ротонду, так как дул холодный свежий ветер, немало удивилась, обнаружив, что они стоят на краю пирса, судя по виду, заброшенного. Волны, плещущие о каменные сваи, несли с собой запахи соленой воды и гниющего дерева. Ночь была безлунной, и в темноте нельзя было разглядеть почти ничего, кроме мола, который уходил куда-то вперед и был чуть различим на фоне черной блестящей поверхности воды. Даже звезды были всего лишь бледными точками, холодно поблескивающими на черной тверди. Невольно она содрогнулась.
Странно! Констанс прожила всю свою жизнь на острове, однако ни разу не путешествовала по морю. Ближе всего подходила к воде во время прогулок вдоль доков в верхнем течении Темзы. И сейчас она не могла бы сказать, какие именно чувства вызывает у нее перспектива отправиться в открытое море. Уж точно, когда ей мечталось о всяких приключениях, которые бы внесли разнообразие в ее слишком размеренную жизнь, она и вообразить себе не могла, что окажется вовлечена в череду событий, которые приведут к тайному и поспешному бегству не с кем иным, как с маркизом де Виром, а теперь, похоже, ей придется еще и пуститься в морское путешествие!
Она даже не сразу заметила, что Вир вынырнул откуда-то из темноты и встал рядом с ней.
– Черт возьми, ты вся дрожишь.
Теплый плащ лег ей на плечи, это вывело ее из задумчивости, и она сообразила, что Вир успел отправить Джона Викерса. Она осталась наедине с Виром, который всматривался в ее лицо при бледном свете потайного фонаря, из тех, какие используют моряки. Внезапно он поставил фонарь на одну из свай.
– Мне очень жаль, что я не могу устроить тебе путешествие в более комфортабельных условиях, – сказал он, взяв ее руки в свои. – Если б было побольше времени, тебя бы ожидала здесь удобная барка. Но нам придется обойтись тем, что есть. К счастью, плыть не далеко.
– Со мной все в порядке, правда, – поспешила Констанс уверить его, так как он начал быстро растирать ее холодные руки. Право, он был престранным созданием, этот маркиз, подумалось ей невольно. Если б она не уверилась в том прежде, то вполне могла бы сейчас по глупости решить, что он вовсе не так безразличен к ней, как старался показать. Но впрочем, наверное, он со всякой другой женщиной обращался бы с той же учтивостью, просто потому что был джентльменом в полном смысле этого слова. – Ничего со мной не случится, если я немного померзну, – добавила она жизнерадостно. – Не такое уж я хрупкое создание, можешь мне поверить.
Вира, который наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо, это заявление, похоже, не успокоило. В неверном свете фонаря лицо девушки казалось осунувшимся и побелевшим от холода. Он мысленно выругался. Увы, придется ей испытать на себе всю силу стихий и в условиях, далеко не роскошных, но у него в распоряжении было только одно транспортное средство. Впрочем, как он мог предугадать, что ему понадобится шлюпка, пригодная для новобрачной?
Сердясь на себя, он поднял сундук с одеждой, некогда принадлежавшей покойной маркизе, и, держа фонарь в другой руке, повел Констанс по причалу.
Констанс для большей уверенности старалась держаться поближе к Виру, она не очень-то представляла, что сейчас увидит. Уж конечно, не развалину, которую и лодкой-то назвать трудно, привязанную к причалу. В утлой лодчонке лежали два весла, а на дне поблескивала, надо полагать, вода, и вообще трудно было представить, что подобное суденышко может иметь отношение к маркизу де Виру. А потому ее охватило едва ли не отчаяние, когда она увидела, как Вир пристраивает сундук с одеждой на нос, сам легко ступает в эту лодку, а затем поворачивается и протягивает руку ей. Глубоко вздохнув, она подошла поближе к краю причала и со всей грацией, на которую была способна в тяжелом плаще и в широких юбках, шагнула в это утлое суденышко. Только когда она уселась на скамейку на носу, ей пришло в голову задуматься, что же это за судно, на котором ей предстоит отправиться в свадебное путешествие.
Несомненно, ее должно было бы несколько успокоить то, с какой легкостью Вир, отвязав лодку, оттолкнулся от причала и как ловко затем, вставив весла в уключины, он стал выводить лодку в море. Стало ясно, что в этом деле Вир отнюдь не новичок. Тем не менее, прошло не так мало времени, прежде чем Констанс, привыкнув наконец к ритмичным движениям весел и мягкому покачиванию моря, почувствовала, что ее напряженные мышцы медленно расслабляются.
Для того чтобы не думать о черных бездонных просторах кругом, она обратила свои мысли на человека, сидевшего с ней в лодке. Даже в темноте, которую еле-еле рассеивал бледный свет звезд, нельзя было не заметить, какая в нем произошла перемена. И правда, видя как он сильно и ловко загребает воду веслами, она поняла, что он совершенно не напряжен и что она еще ни разу не видела его таким. Постепенно она сообразила, что он сейчас в своей стихии. – Трудно объяснить почему, но в душе Констанс разлилась теплая радость при этом открытии: она сумела обнаружить что-то особое и очень личное в этом непростом человеке, за которого вышла замуж. Вир любил море. Любовь эта, надо полагать, возникла в нем с детства. Ведь его отец был моряком, и довольно известным. Более того, море давало ему передышку от того, что постоянно преследовало его, – собственно, от необходимости быть тем маркизом де Вирой, образ которого он сам создал. Здесь, вдали от суши, он мог быть просто Гидеоном Рошелем.
Констанс невольно подумалось: допускал ли он хоть кого-то внутрь своего мира – сестер, например? Или деда? Почему-то казалось, что не допускал. И ее кольнула мысль, что он ведет очень одинокую жизнь. Но ведь он был маркиз де Вир. Возможно, он и не нуждался ни в ком, кто бы заполнил пустоту его жизни.
У Констанс эта мысль вызвала большое сомнение. Как бы ни дорожила она собственной независимостью, все же очень хорошо при этом понимала, что не может жить совершенно сама по себе. Как ни обожала она часами просиживать над своими драгоценными книгами, как бы высоко ни ценила уединение и неприкосновенность личной жизни, все же испытывала потребность в человеческом обществе, в любви и в смехе. В ее жизни всегда был кто-нибудь – ее мать и друг ее матери, тетя Софи и полковник, ну и Милли тоже. Она не могла представить себе жизнь без кого-то рядом, без человека, которому бы могла поверять всякие мелкие тайны, да и крупные тоже, с кем можно было бы поговорить о смешных повседневных происшествиях, – одним словом, без кого-то, с кем она могла бы быть самой собой. Требовать от нее отказаться от такого общения было бы слишком. Интересно, а Вир, сознательно лишивший себя этих маленьких человеческих контактов, не слишком ли много от себя потребовал?
Наверняка, думала она, это ему дорого далось – постоянно изображать непроницаемую отчужденность от мира. Человек не может жить местью единой – по крайней мере, человек, желающий сохранить человеческое в себе. Больше всего на свете ей хотелось бы пробить брешь в этой непроницаемой стене, которую он воздвиг вокруг себя. Если она не сможет научить его любить себя, то, возможно, сумеет хотя бы заставить его посмеяться над этим, как тогда, в охотничьем домике. Сможет ли она довольствоваться малым?
Но она сразу поняла, что не сможет. Душа ее зачахнет и умрет в браке без любви, как то было с ее матерью. Разница только в том, что она любит Вира и готова сражаться за обладание тем, что ее мать никогда бы не смогла получить в браке с графом Блейдсдейлом. И чтобы получить свое, первое, что она должна сделать, это исправить то зло, которое совершила, вынудив маркиза жениться на себе. Чтобы завоевать его любовь, она должна найти способ освободить его от обязательств по отношению к ней. Решение проблемы наверняка ожидало ее в Лондоне.
– Констанс, фонарь, – прервал ее размышления маркиз. – Держи его высоко. Открой и закрой заслонку три раза. Осторожнее, девочка, не урони его за борт! Без фонаря нам трудно будет понять, куда плыть.
Констанс, которая терялась в догадках, как он вообще понимает, куда плыть, с убогим ли светом этого фонаря или без него, послушно сделала все точно так, как он приказал.
– Молодец, – похвалил ее Вир, пытавшийся не дать лодке свернуть с курса. – А теперь смотри как следует вперед.
– Но я ничего не вижу, – сказала Констанс, извернувшаяся на скамейке, чтобы вглядываться в темноту прямо по курсу. – И я понятия не имею, что должна увидеть.
– Поймешь, когда увидишь. Вон! – сказал он с удовлетворением в голосе. – Прямо перед нами, чуть к правому борту. Ну Рот! Добрался-таки за два дня. Должно быть, все паруса порвал, висельник.
Констанс, которой тоже удалось различить вдали три вспышки света, могла только гадать, что бы такое могли означать последние слова.
– Но два дня? – сказала она, вглядываясь в его лицо в темноте. – Ты что, был не уверен, что лодка ждет нас?
– Корабль, девочка моя, – поправил ее Вир весело. – А точнее говоря, шхуна. И у меня были все основания надеяться, что Рот не подведет. Он вообще старается не вызывать моего неудовольствия.
Вир не счел нужным более распространяться об этом Роте. И Констанс, которая замерзла и устала, не нашла в себе сил расспросить его подробнее. Она удовольствовалась тем, что стала смотреть на восходящую луну, которая, как большая оранжевая тыква, появилась над горизонтом.
И потому она очень удивилась и даже вздрогнула, когда силуэт высокой кормы корабля появился из темноты прямо перед ней.
– Эй, на борту!
После зычного оклика Вира на борту судна началась суета.
– Капитан! Это его светлость, точно он, – прокричал какой-то человек, перевесившийся через фальшборт, чтобы разглядеть лодочку, качавшуюся на волнах.
– И с ним кто-то еще, – крикнул другой. – Святители! Да это леди!
– Посторонись, Бриггс, – коротко приказал незнакомый голос. – Дай мне посмотреть.
Голова, сидевшая на очень широких плечах, высунулась из-за фальшборта.
– Вижу, вы добрались благополучно, милорд, – заметила голова, после чего широкоплечий незнакомец, которому она принадлежала, щеголевато отсалютовал Виру. – Даже чуть раньше, чем ожидалось. Похоже, вы должны мне шиллинг. К счастью, я тоже прибыл заранее.
– Действительно, к счастью, – отозвался маркиз чрезвычайно сухо. – Надо еще посмотреть, целы ли мачты, после того как ты гнал судно из-за дурацкого пари. Я с тебя шкуру спущу, Рот, если окажется, что рангоут поврежден из-за твоего безрассудства.
– Успокойтесь, милорд. Ваша красавица в полном порядке, точно как тогда, когда вы видели ее в последний раз. Кстати о красавицах, я вижу, что вы привезли с собой гостью. Капитан Калеб Рот к вашим услугам, мадам. Надеюсь, мне позволено будет первому приветствовать вас на борту.
– Тебе позволено будет приготовить и спустить люльку, капитан Рот, – сказал Вир и добавил значительно: – Для моей жены.
Констанс, которая разглядывала корму теперь уже в ярком свете луны, почти не обратила внимания на то, что вслед за этим заявлением Вира на борту шхуны воцарилось гробовое молчание. Она почувствовала, что внутри ее все задрожало странной дрожью, когда разобрала буквы на транце.
Шхуна была «Ласточкой», и маркиз и маркиза де Вир вернулись на ее борт.
Глава 7
Констанс, поплотнее запахнув ротонду, так как дул холодный свежий ветер, немало удивилась, обнаружив, что они стоят на краю пирса, судя по виду, заброшенного. Волны, плещущие о каменные сваи, несли с собой запахи соленой воды и гниющего дерева. Ночь была безлунной, и в темноте нельзя было разглядеть почти ничего, кроме мола, который уходил куда-то вперед и был чуть различим на фоне черной блестящей поверхности воды. Даже звезды были всего лишь бледными точками, холодно поблескивающими на черной тверди. Невольно она содрогнулась.
Странно! Констанс прожила всю свою жизнь на острове, однако ни разу не путешествовала по морю. Ближе всего подходила к воде во время прогулок вдоль доков в верхнем течении Темзы. И сейчас она не могла бы сказать, какие именно чувства вызывает у нее перспектива отправиться в открытое море. Уж точно, когда ей мечталось о всяких приключениях, которые бы внесли разнообразие в ее слишком размеренную жизнь, она и вообразить себе не могла, что окажется вовлечена в череду событий, которые приведут к тайному и поспешному бегству не с кем иным, как с маркизом де Виром, а теперь, похоже, ей придется еще и пуститься в морское путешествие!
Она даже не сразу заметила, что Вир вынырнул откуда-то из темноты и встал рядом с ней.
– Черт возьми, ты вся дрожишь.
Теплый плащ лег ей на плечи, это вывело ее из задумчивости, и она сообразила, что Вир успел отправить Джона Викерса. Она осталась наедине с Виром, который всматривался в ее лицо при бледном свете потайного фонаря, из тех, какие используют моряки. Внезапно он поставил фонарь на одну из свай.
– Мне очень жаль, что я не могу устроить тебе путешествие в более комфортабельных условиях, – сказал он, взяв ее руки в свои. – Если б было побольше времени, тебя бы ожидала здесь удобная барка. Но нам придется обойтись тем, что есть. К счастью, плыть не далеко.
– Со мной все в порядке, правда, – поспешила Констанс уверить его, так как он начал быстро растирать ее холодные руки. Право, он был престранным созданием, этот маркиз, подумалось ей невольно. Если б она не уверилась в том прежде, то вполне могла бы сейчас по глупости решить, что он вовсе не так безразличен к ней, как старался показать. Но впрочем, наверное, он со всякой другой женщиной обращался бы с той же учтивостью, просто потому что был джентльменом в полном смысле этого слова. – Ничего со мной не случится, если я немного померзну, – добавила она жизнерадостно. – Не такое уж я хрупкое создание, можешь мне поверить.
Вира, который наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо, это заявление, похоже, не успокоило. В неверном свете фонаря лицо девушки казалось осунувшимся и побелевшим от холода. Он мысленно выругался. Увы, придется ей испытать на себе всю силу стихий и в условиях, далеко не роскошных, но у него в распоряжении было только одно транспортное средство. Впрочем, как он мог предугадать, что ему понадобится шлюпка, пригодная для новобрачной?
Сердясь на себя, он поднял сундук с одеждой, некогда принадлежавшей покойной маркизе, и, держа фонарь в другой руке, повел Констанс по причалу.
Констанс для большей уверенности старалась держаться поближе к Виру, она не очень-то представляла, что сейчас увидит. Уж конечно, не развалину, которую и лодкой-то назвать трудно, привязанную к причалу. В утлой лодчонке лежали два весла, а на дне поблескивала, надо полагать, вода, и вообще трудно было представить, что подобное суденышко может иметь отношение к маркизу де Виру. А потому ее охватило едва ли не отчаяние, когда она увидела, как Вир пристраивает сундук с одеждой на нос, сам легко ступает в эту лодку, а затем поворачивается и протягивает руку ей. Глубоко вздохнув, она подошла поближе к краю причала и со всей грацией, на которую была способна в тяжелом плаще и в широких юбках, шагнула в это утлое суденышко. Только когда она уселась на скамейку на носу, ей пришло в голову задуматься, что же это за судно, на котором ей предстоит отправиться в свадебное путешествие.
Несомненно, ее должно было бы несколько успокоить то, с какой легкостью Вир, отвязав лодку, оттолкнулся от причала и как ловко затем, вставив весла в уключины, он стал выводить лодку в море. Стало ясно, что в этом деле Вир отнюдь не новичок. Тем не менее, прошло не так мало времени, прежде чем Констанс, привыкнув наконец к ритмичным движениям весел и мягкому покачиванию моря, почувствовала, что ее напряженные мышцы медленно расслабляются.
Для того чтобы не думать о черных бездонных просторах кругом, она обратила свои мысли на человека, сидевшего с ней в лодке. Даже в темноте, которую еле-еле рассеивал бледный свет звезд, нельзя было не заметить, какая в нем произошла перемена. И правда, видя как он сильно и ловко загребает воду веслами, она поняла, что он совершенно не напряжен и что она еще ни разу не видела его таким. Постепенно она сообразила, что он сейчас в своей стихии. – Трудно объяснить почему, но в душе Констанс разлилась теплая радость при этом открытии: она сумела обнаружить что-то особое и очень личное в этом непростом человеке, за которого вышла замуж. Вир любил море. Любовь эта, надо полагать, возникла в нем с детства. Ведь его отец был моряком, и довольно известным. Более того, море давало ему передышку от того, что постоянно преследовало его, – собственно, от необходимости быть тем маркизом де Вирой, образ которого он сам создал. Здесь, вдали от суши, он мог быть просто Гидеоном Рошелем.
Констанс невольно подумалось: допускал ли он хоть кого-то внутрь своего мира – сестер, например? Или деда? Почему-то казалось, что не допускал. И ее кольнула мысль, что он ведет очень одинокую жизнь. Но ведь он был маркиз де Вир. Возможно, он и не нуждался ни в ком, кто бы заполнил пустоту его жизни.
У Констанс эта мысль вызвала большое сомнение. Как бы ни дорожила она собственной независимостью, все же очень хорошо при этом понимала, что не может жить совершенно сама по себе. Как ни обожала она часами просиживать над своими драгоценными книгами, как бы высоко ни ценила уединение и неприкосновенность личной жизни, все же испытывала потребность в человеческом обществе, в любви и в смехе. В ее жизни всегда был кто-нибудь – ее мать и друг ее матери, тетя Софи и полковник, ну и Милли тоже. Она не могла представить себе жизнь без кого-то рядом, без человека, которому бы могла поверять всякие мелкие тайны, да и крупные тоже, с кем можно было бы поговорить о смешных повседневных происшествиях, – одним словом, без кого-то, с кем она могла бы быть самой собой. Требовать от нее отказаться от такого общения было бы слишком. Интересно, а Вир, сознательно лишивший себя этих маленьких человеческих контактов, не слишком ли много от себя потребовал?
Наверняка, думала она, это ему дорого далось – постоянно изображать непроницаемую отчужденность от мира. Человек не может жить местью единой – по крайней мере, человек, желающий сохранить человеческое в себе. Больше всего на свете ей хотелось бы пробить брешь в этой непроницаемой стене, которую он воздвиг вокруг себя. Если она не сможет научить его любить себя, то, возможно, сумеет хотя бы заставить его посмеяться над этим, как тогда, в охотничьем домике. Сможет ли она довольствоваться малым?
Но она сразу поняла, что не сможет. Душа ее зачахнет и умрет в браке без любви, как то было с ее матерью. Разница только в том, что она любит Вира и готова сражаться за обладание тем, что ее мать никогда бы не смогла получить в браке с графом Блейдсдейлом. И чтобы получить свое, первое, что она должна сделать, это исправить то зло, которое совершила, вынудив маркиза жениться на себе. Чтобы завоевать его любовь, она должна найти способ освободить его от обязательств по отношению к ней. Решение проблемы наверняка ожидало ее в Лондоне.
– Констанс, фонарь, – прервал ее размышления маркиз. – Держи его высоко. Открой и закрой заслонку три раза. Осторожнее, девочка, не урони его за борт! Без фонаря нам трудно будет понять, куда плыть.
Констанс, которая терялась в догадках, как он вообще понимает, куда плыть, с убогим ли светом этого фонаря или без него, послушно сделала все точно так, как он приказал.
– Молодец, – похвалил ее Вир, пытавшийся не дать лодке свернуть с курса. – А теперь смотри как следует вперед.
– Но я ничего не вижу, – сказала Констанс, извернувшаяся на скамейке, чтобы вглядываться в темноту прямо по курсу. – И я понятия не имею, что должна увидеть.
– Поймешь, когда увидишь. Вон! – сказал он с удовлетворением в голосе. – Прямо перед нами, чуть к правому борту. Ну Рот! Добрался-таки за два дня. Должно быть, все паруса порвал, висельник.
Констанс, которой тоже удалось различить вдали три вспышки света, могла только гадать, что бы такое могли означать последние слова.
– Но два дня? – сказала она, вглядываясь в его лицо в темноте. – Ты что, был не уверен, что лодка ждет нас?
– Корабль, девочка моя, – поправил ее Вир весело. – А точнее говоря, шхуна. И у меня были все основания надеяться, что Рот не подведет. Он вообще старается не вызывать моего неудовольствия.
Вир не счел нужным более распространяться об этом Роте. И Констанс, которая замерзла и устала, не нашла в себе сил расспросить его подробнее. Она удовольствовалась тем, что стала смотреть на восходящую луну, которая, как большая оранжевая тыква, появилась над горизонтом.
И потому она очень удивилась и даже вздрогнула, когда силуэт высокой кормы корабля появился из темноты прямо перед ней.
– Эй, на борту!
После зычного оклика Вира на борту судна началась суета.
– Капитан! Это его светлость, точно он, – прокричал какой-то человек, перевесившийся через фальшборт, чтобы разглядеть лодочку, качавшуюся на волнах.
– И с ним кто-то еще, – крикнул другой. – Святители! Да это леди!
– Посторонись, Бриггс, – коротко приказал незнакомый голос. – Дай мне посмотреть.
Голова, сидевшая на очень широких плечах, высунулась из-за фальшборта.
– Вижу, вы добрались благополучно, милорд, – заметила голова, после чего широкоплечий незнакомец, которому она принадлежала, щеголевато отсалютовал Виру. – Даже чуть раньше, чем ожидалось. Похоже, вы должны мне шиллинг. К счастью, я тоже прибыл заранее.
– Действительно, к счастью, – отозвался маркиз чрезвычайно сухо. – Надо еще посмотреть, целы ли мачты, после того как ты гнал судно из-за дурацкого пари. Я с тебя шкуру спущу, Рот, если окажется, что рангоут поврежден из-за твоего безрассудства.
– Успокойтесь, милорд. Ваша красавица в полном порядке, точно как тогда, когда вы видели ее в последний раз. Кстати о красавицах, я вижу, что вы привезли с собой гостью. Капитан Калеб Рот к вашим услугам, мадам. Надеюсь, мне позволено будет первому приветствовать вас на борту.
– Тебе позволено будет приготовить и спустить люльку, капитан Рот, – сказал Вир и добавил значительно: – Для моей жены.
Констанс, которая разглядывала корму теперь уже в ярком свете луны, почти не обратила внимания на то, что вслед за этим заявлением Вира на борту шхуны воцарилось гробовое молчание. Она почувствовала, что внутри ее все задрожало странной дрожью, когда разобрала буквы на транце.
Шхуна была «Ласточкой», и маркиз и маркиза де Вир вернулись на ее борт.
Глава 7
Во время безмятежного плавания по Ла-Маншу, из залива Лайм на восток, Констанс не раз и не два пришло на ум, что ее свадебное путешествие очень похоже на прекрасный сон, и ей совсем не хотелось просыпаться. Если к заливу Лайм капитан Рот привел стремительную «Ласточку» на всех парусах, то теперь Вира, как ни странно, совершенно устраивало, что судно идет неспешно вдоль извилистой береговой линии, словно он и правда вознамерился устроить ей свадебное путешествие, возможно, в качестве компенсации за предстоящее ей, в сущности, заключение в доме Албемарла в Лондоне.
Почти, думала Констанс. Упираясь ладонями в гакаборт, она пристально вглядывалась в порт возле трех меловых скал, поднимающихся из воды и похожих на три гигантских парусных судна, готовых выйти в открытое море. Иглы – вот как назвал их Вир. Иглы у побережья острова Уайт. У нее было неприятное чувство, что на этом острове есть глаза, которые очень внимательно следят за их шхуной, легко и грациозно скользящей по воде.
И неудивительно – ведь «Ласточка», медленно плывущая вдоль берега, казалась легкой добычей, которую грех не захватить. Вот только внешность бывает обманчива, а внешность «Ласточки» была обманчива чрезвычайно. Это ходкое судно, сделанное из крепкого английского дуба, может, и выглядело как прогулочная яхта состоятельного лорда, но на палубе своей она несла две пушки с короткими и широкими стволами. То, что в данный момент эти пушки, одна на носу и вторая на корме, были закрыты парусиной, казалось Констанс в высшей степени многозначительным фактом. Она нисколько не сомневалась, что пушки на палубе яхты – это очень необычно. А ведь следовало еще учесть семь квадратных портов по каждому борту, хитро скрытых плотно прилаженными люками, и перед каждым установлена окутанная парусиной пушка. Констанс подозревала, что на борту имелось и иное оружие, больше подходившее для военного корабля, чем для прогулочной яхты.
Честно говоря, «Ласточка» вообще порождала вопросы один за другим. Например, откуда у Вира корабль, не говоря уже об установленных на нем пушках. Все это должно было обойтись в кругленькую сумму. Но самым важным ей казался вопрос, почему он пошел на такие издержки и хлопоты. Ведь явно не ради того, чтобы обеспечить ее безопасность! Когда он оснащал свое судно, он и не подозревал, что в плавание на нем пустится со своей женой, дочерью графа Блейдсдейла. Она давно уже догадалась, что неспешное плавание «Ласточки» вдоль побережья было задумано отнюдь не только для того, чтобы развлечь новобрачную маркизу. Более того, создавалось впечатление, что Вир своими медлительными маневрами возле самого берега намеренно дразнил кого-то, что судно было приманкой, но приманкой для кого? Не для Блейдсдейла же, который в жизни не ступал на борт корабля?
А ведь если ее подозрения верны, то ловушка была расставлена для лица или лиц, причастных к гибели покойных маркиза и маркизы де Вир. Не зря же он назвал свое судно «Ласточкой».
Впрочем, она вовсе не сердилась на Вира за эту опасную игру. Тем более что, если их свадебное путешествие и не было тем, чем казалось постороннему взгляду, все же Вир вел себя по отношению к ней со всей предупредительностью, о какой только и может мечтать новобрачная.
Если не считать долгих бесед с Калебом Ротом, оказавшимся, кстати, занятным и приятным человеком, Вир почти все время проводил с ней. Он часами стоял возле удобного кресла, которое установили на палубе специально для нее, рассказывал о местах, где они проплывали, терпеливо объяснял, как устроена и как действует девяностофутовая шхуна с командой в шестьдесят человек. Стоя за ее спиной и положив свои руки на ее, позволял ей покрутить штурвал, и она управляла послушным судном под одобрительными взглядами сгрудившейся вокруг улыбчивой команды. Моряки вели себя как дети и были в полном восторге от нового статуса хозяина, оказавшегося вдруг женатым человеком. А Вир, которому, видимо, нравилось хвастаться молодой маркизой, охотно позволял им этот восторг проявлять.
Хотя следовало признать, что он был не менее внимателен к ней и тогда, когда они оставались наедине, например, во время обеда: обедали они вдвоем в салоне в кормовой части, где только корабельный стюард Палтни, тихо ступая в мягких туфлях, нарушал их уединение, когда приносил блюда и убирал посуду.
Постепенно она стала ждать со смешанным чувством тихих разговоров за этими вечерними, трапезами. Обладая познаниями в самых разных областях, Вир умел быть занимательным собеседником; он развлекал ее незамысловатыми рассказами о своей семье, друзьях и знакомых, но мог стать и серьезным и тогда говорил об искусстве, литературе, истории и о текущих событиях, в основном о более чем вероятном возобновлении войны с Францией. Более того, он умел слушать и вовлекать собеседника в разговор, и очень скоро она стала рассказывать ему о себе, о своей матери, о своей жизни с тетей Софи в Лондоне. И всякий раз во время этих бесед она чувствовала, что он отбрасывает напускную надменность, словно решил, что сейчас можно позволить ей видеть реального человека за маской маркиза.
У нее было такое чувство, что он ухаживает за ней, как ухаживал бы человек, прекрасно знающий, что в любой момент может предъявить свои права на нее, однако по каким-то причинам предпочитающий не форсировать события.
Чума возьми этого хитреца, думала она, бросая взгляд через плечо на его высокую фигуру. Он стоял у штурвала и о чем-то говорил с Ротом. Увы, никогда Вир не казался ей таким мужественно привлекательным, как сейчас, в кожаных штанах и ботфортах, в простой белой полотняной рубашке, распахнутой у горла. Сильно поношенный сюртук, некогда темно-синего цвета, но выгоревший на солнце, тоже как-то очень шел ему. Да, думала она, никогда еще он не казался столь победительно красивым – и столь ужасно недостижимым.
Она даже пожалела немного, что он проявляет такое терпение и не спешит сделать ее своей супругой не только формально, но фактически. Это безмятежное плавание навстречу солнцу не могло продолжаться вечно. Очень скоро все закончится – либо вооруженной схваткой с врагом, либо мирно, в какой-нибудь гавани неподалеку от Лондона.
В ту первую ночь на борту шхуны она решила, что Вир позволил ей одной лечь спать в каюте, заботясь о ней же. И действительно, она просто валилась с ног от усталости. Слабая усмешка тронула ее губы, когда она вспомнила, как ее втянули на борт на дурацкой штуке, именуемой люлькой, и она, мокрая, перепачканная, вдруг с ужасом обнаружила, что является центром внимания нескольких десятков мужских глаз. Ну а потом – Вир внизу в это время привязывал их лодочку к каким-то цепям, на борт он забрался без посторонней помощи через открытый порт – лихой капитан Рот вышел вперед и помог ей выбраться из люльки.
Рот, не старше двадцати двух лет от роду; с копной густых непокорных волос цвета выбеленного солнцем песка, вид имел самый мальчишеский, и вообще было странно, что он командует шхуной. Однако пронзительный взгляд серых глаз-буравчиков заставлял усомниться в том, что он такой уж сорвиголова, как можно было решить по его беззаботной и расхлябанной манере держаться. Он и в самом деле был бесшабашным и, вероятно, бесстрашным, но он был вовсе не глуп. Более того, Констанс нисколько не сомневалась, что Рот мог быть очень опасным. Неудивительно, что Вир избрал такого человека себе в союзники.
Констанс сразу же обнаружила, что, кроме всего прочего, Рот обладал редким обаянием и ослепительной улыбкой, которая наверняка успела разбить не одно девичье сердце. И на протяжении всего путешествия он просто из кожи лез вон, стараясь снискать расположение Констанс, что ее и трогало, и забавляло одновременно. Хотя между ними было всего три года разницы, но ей казалось, что она старше его в несколько раз. И как было не чувствовать себя взрослой и умудренной рядом с этим юным смутьяном, который в любую секунду мог взвиться из-за малейшего пустяка?
Но в ту первую ночь, когда она с помощью Рота ступила на палубу, она думала только об одном: какое счастье, что она не в утлой лодчонке, а на большом судне и что сильная рука не даст ей упасть на палубу, норовившую накрениться под ее непривычными ногами. Заботливость молодого капитана, который, осторожно поддерживая, свел ее вниз по трапу в кормовую каюту, подальше от любопытных взглядов, сразу же завоевала ее благодарность.
– Я сейчас распоряжусь, чтобы Палтни принес вам кофе, миледи, – сказал он, заботливо усаживая ее в одно из двух обитых синим бархатом кресел, составлявших часть обстановки маленькой, неудобной каюты. – И может, что-нибудь перекусить.
– Вы очень любезны, но прежде всего мне нужен мой багаж, – ответила Констанс, грустно думая, что ее – вернее, позаимствованные ею – атласные туфельки промокли и погублены безвозвратно. Она нисколько не сомневалась, что и подол ее платья в том же бедственном состоянии. – И горячей воды умыться. Наверняка я представляю собой жалкое зрелище.
– Вовсе нет, миледи, – ответил Рот. Он заставил себя оторвать от нее взгляд, только когда Вир вошел в каюту.
Констанс, которая не могла не заметить, какое впечатление произвела на капитана, тайком улыбнулась; Было ясно, что Рот не привык принимать дам на своем судне. Более того, она была совершенно уверена, что он привык иметь дело с женщинами совсем иного сорта, когда сходил на берег. Однако очевидно было и то, что он из хорошей семьи и ему были привиты хорошие манеры. Он очень старался скрыть и любопытство, и восхищение.
– Как только шлюпку поднимут на борт, снимаемся с якоря, Калеб, – сказал маркиз, от присутствия которого каюта сразу показалась тесной. – Я хочу убраться подальше от этой бухты еще до рассвета. Проложи курс – с наветренной стороны на мыс. Если кто-то и заметит нас с берега, они сумеют разглядеть только далекий парус.
– Есть, милорд, – поспешил ответить Рот. – Я сейчас же соберу матросов. – И, коротко поклонившись, он собрался уходить.
– И еще, Калеб.
Капитан замер, вскинув глаза на Вира.
– Поставь вахтенного наверх. И проследи, чтобы парень был глазастый.
Констанс, наблюдавшая за обоими мужчинами, догадалась, что речь шла о чем-то важном.
А потом Рот ушел, и она осталась наедине с Виром. Он стоял, крепко упираясь расставленными ногами в пол, который слабо покачивался под ними, и у него был странный вид, как будто он не мог решиться на что-то.
– Так ты думаешь, что Блейдсдейл вполне может настигнуть нас даже здесь, – без обиняков заявила Констанс. Она встала, шагнула вперед, повернула назад. – Но как это может быть, Вир? Ведь ты сам говорил, что это маловероятно.
– Так и есть, дитя, – отозвался Вир, глядя на залитое луной море за окном. – Очень маловероятно.
Он обернулся и посмотрел на нее. Почему-то у Констанс сердце так и упало.
Он не останется с ней. Констанс поняла это прежде, чем он начал извиняться. Она так устала, а ему нужно многое обсудить с Ротом. Чтобы не беспокоить ее, он проведет эту ночь в каюте Рота. Только дело не ограничилось этой ночью, он уходил каждую ночь! В сущности, свинство с его стороны. Получалось, что она совершает свадебное путешествие с мужчиной, который завоевал ее сердце, но даже ни разу не поцеловал после свадьбы!
Очевидно, он все-таки решил, что их брак должен быть фиктивным, без физической близости, но почему?
Ведь он желал, и не меньше, чем она, завершить то, что они начали в охотничьем домике, тут ошибиться было невозможно. Она же не слепая, в конце концов, да и прочие органы чувств подтверждали ее догадку. Что же такое могло произойти за этот промежуток времени, что так быстро охладило его пыл?
Единственный ответ, который пришел ей в голову, – что охлаждение было связано с самой брачной церемонией. Конечно, во время их стремительного переезда из Уэлса в Эксетер у него было более чем достаточно времени, чтобы как следует подумать о ее нахальном заявлении – что она поставила себе целью подцепить маркиза. К несчастью, все сложилось так, что она его именно подцепила. Впрочем, она и в самом деле оказалась в отчаянном положении, и иного выбора у нее не было. И все же она очень жалела, что не придержала тогда язык.
И что теперь ей делать? Впервые в жизни она пожалела, что не удосужилась как следует изучить основные женские науки и не научилась соблазнять, обманывать и льстить. Искусство обольщения маркизов, видимо, легко далось ей благодаря природному дару.
Ну какая ирония! Она, Констанс Гермиона Лэндфорд, которая всегда так гордилась тем, что презирает женские уловки, едва ли не завидовала сейчас Розалинде, своей мачехе, специалистке по части пустого кокетства. Она бы опустилась до ужимок в духе Розалинды, если бы не была уверена, что в такой роли будет выглядеть смехотворно. Она не станет щебетать и хлопать ресницами. Да и поздновато симулировать внезапный приступ хрупкой женственности. Вира подобные уловки нисколько не обманут, наоборот, он расхохочется ей в лицо. Уж лучше вызвать этого кошмарного маркиза на дуэль, иначе, пожалуй, и не добьешься чести переспать с ним. Во всяком случае, ей куда привычнее управляться со шпагой, чем с веером.
И Констанс погрузилась в мечты самого фривольного свойства: ей представилось, как она заставляет его светлость раздеться, угрожая ему шпагой, а потому не заметила, что Вир, поглядывавший на нее время от времени, вдруг замер и впился в нее взглядом.
Она и не подозревала, как прелестно выглядела в тот момент, облитая солнцем, с полощущейся вокруг стройных ног юбкой, с гривой ярко-рыжих распущенных волос, развевающихся по ветру. Она была сама женственность. У него даже дыхание перехватило. Похоже, точно такой эффект она оказывала и на всю команду. Не без злорадного удовольствия он наблюдал за тем, как откровенно пялились на нее моряки, очарованные явлением, столь прекрасным и столь чуждым привычному для них миру кораблей и морей. Даже Рот, который был по рождению сын аристократа, впрочем, изгнанный из лона семьи, отрекшейся от него. С самого начала было ясно, что он так же ослеплен ею, как и простые матросы. Для Рота Констанс была, вероятно, еще и напоминанием о прежней жизни, которую он оставил и ни разу не пожалел о том. Но возможно, что вспоминать ему было нелегко.
Почти, думала Констанс. Упираясь ладонями в гакаборт, она пристально вглядывалась в порт возле трех меловых скал, поднимающихся из воды и похожих на три гигантских парусных судна, готовых выйти в открытое море. Иглы – вот как назвал их Вир. Иглы у побережья острова Уайт. У нее было неприятное чувство, что на этом острове есть глаза, которые очень внимательно следят за их шхуной, легко и грациозно скользящей по воде.
И неудивительно – ведь «Ласточка», медленно плывущая вдоль берега, казалась легкой добычей, которую грех не захватить. Вот только внешность бывает обманчива, а внешность «Ласточки» была обманчива чрезвычайно. Это ходкое судно, сделанное из крепкого английского дуба, может, и выглядело как прогулочная яхта состоятельного лорда, но на палубе своей она несла две пушки с короткими и широкими стволами. То, что в данный момент эти пушки, одна на носу и вторая на корме, были закрыты парусиной, казалось Констанс в высшей степени многозначительным фактом. Она нисколько не сомневалась, что пушки на палубе яхты – это очень необычно. А ведь следовало еще учесть семь квадратных портов по каждому борту, хитро скрытых плотно прилаженными люками, и перед каждым установлена окутанная парусиной пушка. Констанс подозревала, что на борту имелось и иное оружие, больше подходившее для военного корабля, чем для прогулочной яхты.
Честно говоря, «Ласточка» вообще порождала вопросы один за другим. Например, откуда у Вира корабль, не говоря уже об установленных на нем пушках. Все это должно было обойтись в кругленькую сумму. Но самым важным ей казался вопрос, почему он пошел на такие издержки и хлопоты. Ведь явно не ради того, чтобы обеспечить ее безопасность! Когда он оснащал свое судно, он и не подозревал, что в плавание на нем пустится со своей женой, дочерью графа Блейдсдейла. Она давно уже догадалась, что неспешное плавание «Ласточки» вдоль побережья было задумано отнюдь не только для того, чтобы развлечь новобрачную маркизу. Более того, создавалось впечатление, что Вир своими медлительными маневрами возле самого берега намеренно дразнил кого-то, что судно было приманкой, но приманкой для кого? Не для Блейдсдейла же, который в жизни не ступал на борт корабля?
А ведь если ее подозрения верны, то ловушка была расставлена для лица или лиц, причастных к гибели покойных маркиза и маркизы де Вир. Не зря же он назвал свое судно «Ласточкой».
Впрочем, она вовсе не сердилась на Вира за эту опасную игру. Тем более что, если их свадебное путешествие и не было тем, чем казалось постороннему взгляду, все же Вир вел себя по отношению к ней со всей предупредительностью, о какой только и может мечтать новобрачная.
Если не считать долгих бесед с Калебом Ротом, оказавшимся, кстати, занятным и приятным человеком, Вир почти все время проводил с ней. Он часами стоял возле удобного кресла, которое установили на палубе специально для нее, рассказывал о местах, где они проплывали, терпеливо объяснял, как устроена и как действует девяностофутовая шхуна с командой в шестьдесят человек. Стоя за ее спиной и положив свои руки на ее, позволял ей покрутить штурвал, и она управляла послушным судном под одобрительными взглядами сгрудившейся вокруг улыбчивой команды. Моряки вели себя как дети и были в полном восторге от нового статуса хозяина, оказавшегося вдруг женатым человеком. А Вир, которому, видимо, нравилось хвастаться молодой маркизой, охотно позволял им этот восторг проявлять.
Хотя следовало признать, что он был не менее внимателен к ней и тогда, когда они оставались наедине, например, во время обеда: обедали они вдвоем в салоне в кормовой части, где только корабельный стюард Палтни, тихо ступая в мягких туфлях, нарушал их уединение, когда приносил блюда и убирал посуду.
Постепенно она стала ждать со смешанным чувством тихих разговоров за этими вечерними, трапезами. Обладая познаниями в самых разных областях, Вир умел быть занимательным собеседником; он развлекал ее незамысловатыми рассказами о своей семье, друзьях и знакомых, но мог стать и серьезным и тогда говорил об искусстве, литературе, истории и о текущих событиях, в основном о более чем вероятном возобновлении войны с Францией. Более того, он умел слушать и вовлекать собеседника в разговор, и очень скоро она стала рассказывать ему о себе, о своей матери, о своей жизни с тетей Софи в Лондоне. И всякий раз во время этих бесед она чувствовала, что он отбрасывает напускную надменность, словно решил, что сейчас можно позволить ей видеть реального человека за маской маркиза.
У нее было такое чувство, что он ухаживает за ней, как ухаживал бы человек, прекрасно знающий, что в любой момент может предъявить свои права на нее, однако по каким-то причинам предпочитающий не форсировать события.
Чума возьми этого хитреца, думала она, бросая взгляд через плечо на его высокую фигуру. Он стоял у штурвала и о чем-то говорил с Ротом. Увы, никогда Вир не казался ей таким мужественно привлекательным, как сейчас, в кожаных штанах и ботфортах, в простой белой полотняной рубашке, распахнутой у горла. Сильно поношенный сюртук, некогда темно-синего цвета, но выгоревший на солнце, тоже как-то очень шел ему. Да, думала она, никогда еще он не казался столь победительно красивым – и столь ужасно недостижимым.
Она даже пожалела немного, что он проявляет такое терпение и не спешит сделать ее своей супругой не только формально, но фактически. Это безмятежное плавание навстречу солнцу не могло продолжаться вечно. Очень скоро все закончится – либо вооруженной схваткой с врагом, либо мирно, в какой-нибудь гавани неподалеку от Лондона.
В ту первую ночь на борту шхуны она решила, что Вир позволил ей одной лечь спать в каюте, заботясь о ней же. И действительно, она просто валилась с ног от усталости. Слабая усмешка тронула ее губы, когда она вспомнила, как ее втянули на борт на дурацкой штуке, именуемой люлькой, и она, мокрая, перепачканная, вдруг с ужасом обнаружила, что является центром внимания нескольких десятков мужских глаз. Ну а потом – Вир внизу в это время привязывал их лодочку к каким-то цепям, на борт он забрался без посторонней помощи через открытый порт – лихой капитан Рот вышел вперед и помог ей выбраться из люльки.
Рот, не старше двадцати двух лет от роду; с копной густых непокорных волос цвета выбеленного солнцем песка, вид имел самый мальчишеский, и вообще было странно, что он командует шхуной. Однако пронзительный взгляд серых глаз-буравчиков заставлял усомниться в том, что он такой уж сорвиголова, как можно было решить по его беззаботной и расхлябанной манере держаться. Он и в самом деле был бесшабашным и, вероятно, бесстрашным, но он был вовсе не глуп. Более того, Констанс нисколько не сомневалась, что Рот мог быть очень опасным. Неудивительно, что Вир избрал такого человека себе в союзники.
Констанс сразу же обнаружила, что, кроме всего прочего, Рот обладал редким обаянием и ослепительной улыбкой, которая наверняка успела разбить не одно девичье сердце. И на протяжении всего путешествия он просто из кожи лез вон, стараясь снискать расположение Констанс, что ее и трогало, и забавляло одновременно. Хотя между ними было всего три года разницы, но ей казалось, что она старше его в несколько раз. И как было не чувствовать себя взрослой и умудренной рядом с этим юным смутьяном, который в любую секунду мог взвиться из-за малейшего пустяка?
Но в ту первую ночь, когда она с помощью Рота ступила на палубу, она думала только об одном: какое счастье, что она не в утлой лодчонке, а на большом судне и что сильная рука не даст ей упасть на палубу, норовившую накрениться под ее непривычными ногами. Заботливость молодого капитана, который, осторожно поддерживая, свел ее вниз по трапу в кормовую каюту, подальше от любопытных взглядов, сразу же завоевала ее благодарность.
– Я сейчас распоряжусь, чтобы Палтни принес вам кофе, миледи, – сказал он, заботливо усаживая ее в одно из двух обитых синим бархатом кресел, составлявших часть обстановки маленькой, неудобной каюты. – И может, что-нибудь перекусить.
– Вы очень любезны, но прежде всего мне нужен мой багаж, – ответила Констанс, грустно думая, что ее – вернее, позаимствованные ею – атласные туфельки промокли и погублены безвозвратно. Она нисколько не сомневалась, что и подол ее платья в том же бедственном состоянии. – И горячей воды умыться. Наверняка я представляю собой жалкое зрелище.
– Вовсе нет, миледи, – ответил Рот. Он заставил себя оторвать от нее взгляд, только когда Вир вошел в каюту.
Констанс, которая не могла не заметить, какое впечатление произвела на капитана, тайком улыбнулась; Было ясно, что Рот не привык принимать дам на своем судне. Более того, она была совершенно уверена, что он привык иметь дело с женщинами совсем иного сорта, когда сходил на берег. Однако очевидно было и то, что он из хорошей семьи и ему были привиты хорошие манеры. Он очень старался скрыть и любопытство, и восхищение.
– Как только шлюпку поднимут на борт, снимаемся с якоря, Калеб, – сказал маркиз, от присутствия которого каюта сразу показалась тесной. – Я хочу убраться подальше от этой бухты еще до рассвета. Проложи курс – с наветренной стороны на мыс. Если кто-то и заметит нас с берега, они сумеют разглядеть только далекий парус.
– Есть, милорд, – поспешил ответить Рот. – Я сейчас же соберу матросов. – И, коротко поклонившись, он собрался уходить.
– И еще, Калеб.
Капитан замер, вскинув глаза на Вира.
– Поставь вахтенного наверх. И проследи, чтобы парень был глазастый.
Констанс, наблюдавшая за обоими мужчинами, догадалась, что речь шла о чем-то важном.
А потом Рот ушел, и она осталась наедине с Виром. Он стоял, крепко упираясь расставленными ногами в пол, который слабо покачивался под ними, и у него был странный вид, как будто он не мог решиться на что-то.
– Так ты думаешь, что Блейдсдейл вполне может настигнуть нас даже здесь, – без обиняков заявила Констанс. Она встала, шагнула вперед, повернула назад. – Но как это может быть, Вир? Ведь ты сам говорил, что это маловероятно.
– Так и есть, дитя, – отозвался Вир, глядя на залитое луной море за окном. – Очень маловероятно.
Он обернулся и посмотрел на нее. Почему-то у Констанс сердце так и упало.
Он не останется с ней. Констанс поняла это прежде, чем он начал извиняться. Она так устала, а ему нужно многое обсудить с Ротом. Чтобы не беспокоить ее, он проведет эту ночь в каюте Рота. Только дело не ограничилось этой ночью, он уходил каждую ночь! В сущности, свинство с его стороны. Получалось, что она совершает свадебное путешествие с мужчиной, который завоевал ее сердце, но даже ни разу не поцеловал после свадьбы!
Очевидно, он все-таки решил, что их брак должен быть фиктивным, без физической близости, но почему?
Ведь он желал, и не меньше, чем она, завершить то, что они начали в охотничьем домике, тут ошибиться было невозможно. Она же не слепая, в конце концов, да и прочие органы чувств подтверждали ее догадку. Что же такое могло произойти за этот промежуток времени, что так быстро охладило его пыл?
Единственный ответ, который пришел ей в голову, – что охлаждение было связано с самой брачной церемонией. Конечно, во время их стремительного переезда из Уэлса в Эксетер у него было более чем достаточно времени, чтобы как следует подумать о ее нахальном заявлении – что она поставила себе целью подцепить маркиза. К несчастью, все сложилось так, что она его именно подцепила. Впрочем, она и в самом деле оказалась в отчаянном положении, и иного выбора у нее не было. И все же она очень жалела, что не придержала тогда язык.
И что теперь ей делать? Впервые в жизни она пожалела, что не удосужилась как следует изучить основные женские науки и не научилась соблазнять, обманывать и льстить. Искусство обольщения маркизов, видимо, легко далось ей благодаря природному дару.
Ну какая ирония! Она, Констанс Гермиона Лэндфорд, которая всегда так гордилась тем, что презирает женские уловки, едва ли не завидовала сейчас Розалинде, своей мачехе, специалистке по части пустого кокетства. Она бы опустилась до ужимок в духе Розалинды, если бы не была уверена, что в такой роли будет выглядеть смехотворно. Она не станет щебетать и хлопать ресницами. Да и поздновато симулировать внезапный приступ хрупкой женственности. Вира подобные уловки нисколько не обманут, наоборот, он расхохочется ей в лицо. Уж лучше вызвать этого кошмарного маркиза на дуэль, иначе, пожалуй, и не добьешься чести переспать с ним. Во всяком случае, ей куда привычнее управляться со шпагой, чем с веером.
И Констанс погрузилась в мечты самого фривольного свойства: ей представилось, как она заставляет его светлость раздеться, угрожая ему шпагой, а потому не заметила, что Вир, поглядывавший на нее время от времени, вдруг замер и впился в нее взглядом.
Она и не подозревала, как прелестно выглядела в тот момент, облитая солнцем, с полощущейся вокруг стройных ног юбкой, с гривой ярко-рыжих распущенных волос, развевающихся по ветру. Она была сама женственность. У него даже дыхание перехватило. Похоже, точно такой эффект она оказывала и на всю команду. Не без злорадного удовольствия он наблюдал за тем, как откровенно пялились на нее моряки, очарованные явлением, столь прекрасным и столь чуждым привычному для них миру кораблей и морей. Даже Рот, который был по рождению сын аристократа, впрочем, изгнанный из лона семьи, отрекшейся от него. С самого начала было ясно, что он так же ослеплен ею, как и простые матросы. Для Рота Констанс была, вероятно, еще и напоминанием о прежней жизни, которую он оставил и ни разу не пожалел о том. Но возможно, что вспоминать ему было нелегко.