Страница:
Вид, открывавшийся отсюда на лес, в другой ситуации был бы достоин восхищения, но его портило множество Птиц разных размеров, безостановочно круживших вблизи и вдали. Ясно, что Мартелс был особым пленником.
Не успокоившись, он подошел к следующему окну. Эти проемы, видимо, располагались между опорами башни. Вид существенно не изменился; Мартелс перешел к последнему.
Все то же самое. Нет, не совсем. Другое освещение. Больше того, с этой стороны не было горизонта, его скрывала стена тумана, уходившая высоко к зениту.
Резкое волнение пронзило его, несмотря на старания Мартелса скрыть свои чувства от Тлама и от возможно присутствовавшего Кванта. Его астрономические знания, немалый уже опыт ориентировки в джунглях с Тламом и даже смутные воспоминания об "Артуре Гордоне Пиме" Эдгара По сложились вместе, как части головоломки.
Он смотрел прямо на юг, через пролив Дрейка, на антарктический полуостров Палмера... так назывались эти земли и моря в его время.
В голове у него крутились неясные желания, он привалился к одному из ребер и сел, в довершение ко всему осознав, что его тело ослабело от голода и всего происшедшего, стало липким и вонючим от тысяч лесных соков и смол, болит от напряжения и томимо жаждой. Над ним нависало грифоподобное существо, полудремлющее, но несомненно, достаточно настороженное. Впереди лежала земля обетованная, но для Мартелса завеса поднимающегося тумана, отмечавшая начало ледяного панциря, могла бы с тем же успехом быть слоем ледяных кристаллов, обозначавших границу атмосферы Марса. Даже если бы похожие на чаек Птицы, летевшие к нему из тумана, кричали "Текели-ли", он не мог быть более уверен... или более беспомощен.
Сквозь это знание проступило легкое ощущение насмешки. Квант проснулся.
Одна из круживших Птиц приближалась к Башне, заметив это, Мартелс сообразил, что уже несколько минут подсознательно следит за ее приближением. Через мгновение она уже неслась на него, как пушечное ядро. Он отпрянул от проема, упав спиной на шкуры.
Над ним послышались удары крыльев, и его страж пересел на более высокий насест. Снова взметнулись крылья, обдав его ветром, и место стража заняла ало-золотая Птица, размером почти с Мартелса. Ее не украшали никакие знаки или эмблемы, но этого и не требовалось; ее оперение, осанка, сам внешний вид - сочетание, наводившее на мысль об орле и сове, но не походившее явно ни на одну из этих птиц - все говорило Мартелсу, что перед ним сам Король.
Величественная Птица несколько минут сидела, молча разглядывая его, глаза ее время от времени затягивались пленкой. Наконец изогнутый клюв раскрылся, и низкий резкий голос произнес:
- Кто ты?
Интересно, подумал Мартелс, подозревает ли Король, как трудно ответить на этот на вид обычный вопрос. Он почувствовал, что в данной ситуации лучше дать говорить Тламу, если конечно, Квант не помешает. Но Квант не выказывал намерения вмешиваться сейчас.
- Я никто, Владыка-Король. Некогда я был человеком из племени Ястребиного Гнезда, но меня изгнали как одержимого демоном.
- Мы видим, что ты, - сказал Король. - Но мы стремимся понять природу твоей внутренней сущности. В тебе одном трое, как три подножия у нашего мира. Туземец нас не интересует, он всего лишь сын человеческий. Кто остальные?
Мартелса осенила идея. Он произнес своим собственным голосом:
- Я, Владыка-Король, предок туземца, очень далекий.
Король моргнул один раз.
- Мы слышим тебя, Отец, - произнес он с удивлением. - Но мы чувствуем, что хотя слова твои правда, это не вся правда. Мы неясно ощущаем в тебе то единственное во всем мире человеческое существо, которое больше всего угрожает нашему предстоящему триумфу. По одной этой причине нам следует тебя убить, и мы это сделаем - но что это за третья душа, которую мы при этом выпустим на свободу?
Мартелс был почти в равной мере ошеломлен, как прямотой Короля, так и невозможностью понять сказанное им. В это мгновение замешательства ответ Кванта беспрепятственно прорвался вперед со всей силой его древнего могучего разума, неудержимый, как локомотив, вот-вот срежущий растущий между шпалами лютик. Что-то чудовищно ужасное в формирующейся, но неясной мысли, очевидно, достигло Тлама раньше, чем Мартелса. Вдвоем они вцепились в нее, стараясь сдержать, как запоздалые угрызения совести.
Неожиданная помощь Тлама оказалась столь же эффективной, как появление второго лютика перед надвигающимся локомотивом. Голос Кванта спокойно произнес:
- Я, Владыка-Король, Квант из Третьего Возрождения; и я плевать хотел на твой поганый мир и его мелких вшей.
Таких речей Мартелс, разумеется, не дал бы Кванту произнести, будь он в состоянии сделать это; но разум Кванта был полон такой зловещей ярости, когда он отступил на задний план, будто побежденный, что Мартелс почти не сомневался, что Автарх собирался сказать нечто еще более грубое.
Король опустил свою огромную голову и чуть наклонил ее.
- Почему Квант так стремится разозлить нас? - проскрежетал он. - Это снова правда, но не вся правда. Будь это действительно так, нам ни в коем случае не следовало бы выпускать этот вечный дух в наше будущее; но почему он разгуливает во плоти, стесненный низшими сознаниями? Почему такая тройная разобщенность? Кто из вас ответит?
При других обстоятельствах Мартелс рискнул бы рассказать всю правду, в надежде доказать, что он не представляет опасности; но ум Короля Птиц не казался достаточно аналитическим, чтобы понять такой ответ, даже если что сомнительно - он и обладал историческими знаниями. Квант, в свою очередь, видимо, еще злился, а что касается Тлама, то хотя его теперь следовало рассматривать как потенциального союзника, он меньше всех понимал, что происходит. Таким образом, все трое молчали.
- Ну, хорошо, - сказал Король. - Пусть допрос продолжат Когти.
И мелькнув золотисто-алой вспышкой, он улетел. Его место занял похожий на грифа страж.
Ночь наступила быстро - очевидно, в этих высоких южных широтах стояла астрономическая зима - и с ней пришло подозрение, что Птицы не собираются их кормить или поить. Смена охранника не принесла Мартелсу ничего нового, не считая большой лепешки беловатого помета, оставленной первым стражем, очевидно, в знак презрения, поскольку весь остальной пол барабана был чист.
Мартелс не чувствовал тревоги; он был занят другими мыслями. Например, он убедился в своем предположении, что "Квант" это звание, а не имя, но это подтверждение ему ничего не давало, разве что магии имен еще придавалось значение в этом тысячелетии. С другой стороны, впечатление Мартелса, что упомянутые Королем Птиц "Когти" подразумевали физическую пытку, мгновенно и резко подтвердилось длительной ментальной дрожью Кванта - что, в свою очередь, подтверждало давешнюю догадку Мартелса о том, что боль может служить полезным оружием против Автарха. Хорошо, занесем это в актив.
Взошла луна. Даже находясь низко над горизонтом, она была меньшей, чем Мартелс привык ее видеть. Конечно, с тех пор, как он видел ее в последний раз, приливные силы более двадцати трех тысяч лет увеличивали ее угловую скорость. Он и раньше не сомневался, в каком столетии находится, но от этого подтверждения пробежал холодок безысходности. Ему вдруг пришло в голову, что Полярная звезда должна сейчас находиться у самой холки Большой Медведицы. Но тут, далеко на юге, какой от этого прок?
Так, а что насчет Птиц? Он подумал, что теперь очень хорошо представляет, насколько они опасны. Они сохранили свои чудесные свойства, такие как способность летать и ориентироваться, и свой быстрый высокотемпературный обмен веществ, все это теперь помогало развитию возникшего разума. То что их древнее инстинктивное мастерство плетения гнезд сильно развилось, подтверждала сама Башня, на верхушке которой Мартелс беспокойно ворочался, как фасолина на барабане. Птицы уже почти сравнялись с человеком, возможно, благодаря открытию того, что Квант назвал "взаимностью", постепенно продвигаясь к тому, чем раньше владели лишь в зачатке - и не подвергаясь каким-либо серьезным изменениям. Под давлением эволюции они просто все больше и больше развивали всегда присущие им качества: гордость, ревностное чувство своей территории и неумолимую жестокость - к которым добавилась, просто проявившись открыто, змеиная мудрость их самых отдаленных предков.
Но все же лучший человеческий ум - скажем, ум Кванта - наверняка смог бы их превзойти даже сейчас. Кстати, _к_а_к_у_ю_ игру ведет Квант? Действительно ли он пытался спровоцировать Короля на немедленное убийство Тлама/Мартелса, и присвоение, таким образом, Кванту сомнительного звания бестелесного предка? И опять же, находится ли он в черепе Тлама, или по-прежнему в своей мозговой оболочке? Этот вопрос становился все более и более важным.
Это была теоретическая загадка самой телепатии, объединявшей сейчас их троих. Мартелсу по-прежнему не хотелось в нее верить, но суровый опыт не считался с его желаниями. Удивительно, насколько отличался этот непосредственный опыт от сомнительной, чисто статистической картины телепатии, созданной во времена Мартелса. Опыты с картами - чисто искусственные, как теперь понимал Мартелс, и потому дававшие разного рода чепуху - похоже, показывали, что телепатия не подчиняется обратной квадратичной зависимости, и даже второму закону термодинамики; но на самом деле она была тесно связана с обоими законами, и требовала, чтобы обе участвующие стороны физически видели друг друга. Более того, она не передавала мысли, или даже образы, а лишь эмоции; даже три сознания, заключенные в одном черепе не могли читать внутренние монологи или готовые к произнесению фразы друг друга, только эмоциональные реакции на мысли и планируемые действия, как отдельные люди в толпе - или на театральном спектакле. Это было просто некое силовое поле, обобщенным образом реагирующее на другое силовое поле, или противостоящее ему; или детектор, регистрирующий наличие излучения заданного вида, но не могущий определить, модулирован ли этот сигнал, и если да, то каким образом.
Все это хорошо, и наверняка, полезно, но сначала ему нужно выбраться отсюда к чертовой матери, и поскорее, пока двойные когти пыток и голода не сделают это невозможным. Он посмотрел вверх. Быстро сгустившаяся темнота сделала его нового стража невидимым, несмотря на восходящую маленькую луну, но две слабо светящиеся, как у кошки, точки глаз, давали понять, что это ночная Птица, чего и следовало ожидать. И сделай Мартелс какое-либо резкое агрессивное движение, страж сразу почувствовал бы одно намерение.
Дело непростое, даже если бы в глубине сознания не нависала враждебность Кванта, а на поверхности не плавала явная некомпетентность Тлама, не говоря уже о собственном невежестве Мартелса почти во всем, что играло роль в этой эпохе. Тем не менее, он должен попытаться.
У него не было оружия и инструментов, но постепенно он осознал, что невежество в хороших руках само может служить оружием и инструментом - и все четыре участника этой сложной игры, Тлам, Квант, Мартелс и Король Птиц, сейчас имели крайне мало представления друг о друге. Тлам считал невозможными вещи, вполне возможные для Мартелса; Квант, какими бы мотивами он не руководствовался, только-только начал освобождаться от своего высокомерного презрения к Мартелсу и туземцу; а Король, несмотря на свои сомнения, вряд ли мог поверить в большее, чем видели его глаза, а видели они голого и бессильного человека в удручающем состоянии физического и умственного упадка. Весьма вероятно также, что страж обо всем этом имел весьма смутное представление; с этой точки зрения иерархия в находящемся внизу черном цилиндре представляла собой всего-навсего возвеличенный порядок, в котором птицам разрешалось клевать добычу, при этом с одного уровня на следующий, более высокий, передавалась лишь чрезмерная гордость своим положением.
Кое-что в прошлом Мартелса также существенно шло ему на пользу. Его иррациональное отвращение ко всему летающему царству, возникшее еще в детстве, теперь пробудилось, и ему действительно было трудно не потерять контроль над собой во время проводимого Королем допроса. Оно не имело конкретного адреса; Мартелс испытывал к стражу не большую неприязнь, чем ко всем остальным Птицам, но и не меньшую. Мысль об убийстве стража вряд ли вызвала бы большее эмоциональное излучение, чем то что исходило от Мартелса сейчас; в конце концов, Птицу можно застать врасплох. В этом случае сама природа телепатии впервые работала на Мартелса.
Но это нужно проделать быстро. Волна шока от неожиданной смерти могла быть скрыта другими в окружающих джунглях или, по крайней мере, могла показаться столь обычной, что на нее не обратят внимания, но нельзя дать этому существу даже мгновения на передачу сигнала тревоги. Рубящий удар карате по шее наверняка сделал бы свое дело. Мартелс в жизни не пробовал это - только видел бесконечные повторения подобного в идиотских телесериалах - но проверка, которую он проделал на своем левом предплечье, повернувшись спиной к дремлющему стражу, быстро убедила его, что ребро ладони действительно представляет собой гораздо более опасное оружие, чем кулак. А у птиц, независимо от размера, полые кости.
От этой проверки Квант безмолвно взвизгнул, вызвав у Мартелса улыбку. Все лучше и лучше. А теперь, глубже погрузиться в невежество. Самое главное, что Птицы знали о людях и в чем ошибались, было следующее: "Люди не могут летать". Сами обстоятельства его нынешнего пленения свидетельствовали об этом глубоко укоренившемся заблуждении, укоренившемся, почти наверняка, с конца эпохи Кванта.
По-прежнему находясь спиной к стражу, Мартелс заставил ловкие пальцы Тлама двигаться в тени, образованной лунным светом, развязывая и вытягивая ремни из ближайших шкур.
Оказалось, что отсутствие у Мартелса знания карате, не говоря уже о его реальном применении в какой-либо схватке, не имело ни малейшего значения. Тлам знал, что это такое, хотя наверняка называл иначе, и убийство стража прошло легко и профессионально быстро. Оказалось, Тлам также знал, что ребром ладони ломать бамбук даже проще, чем кости. Через пять минут после гибели стража у него в руках оказались пять бамбуковых ножей, острых, как бритва.
Он быстро вырезал основную часть туши под позвоночником и отделил голову. Остальное он привязал, расправив крылья, к бамбуковой Т-образной раме, пользуясь при этом ремнями, которые Мартелс по бессловесному настоянию Тлама жевал большую часть ночи. К этому времени он настолько проголодался, что почти наслаждался этой частью процесса.
После того, как ремни были затянуты - тут опять же пригодились навыки Тлама - Мартелс велел обильно их полить кровью Птицы. Свернувшись, она превратится в своего рода клей, хотя, наверняка, и не самый лучший. Ничего другого для этой цели под рукой, естественно, не оказалось.
Все это предприятие Мартелс начал перед самым рассветом, когда, по его мнению, ночной страж был наименее насторожен и хуже всего видел. Отвратительный аппарат был закончен, благодаря ловкости Тлама, меньше чем за час, включая петли для ног, бедер и рук Мартелса. Пока он сох, потрескивая, словно от боли, от возникающих напряжений в конструкции, Мартелс постарался определить, с какой стороны башни восходящие потоки сильнее; оказалось, с северо-восточной, что его не очень удивило.
Квант поневоле наблюдал за всем этим, озадаченно, но с интересом. Очевидно, убийство стража оказалось для него неожиданностью, а теперь его смущала безумная таксидермия Мартелса. Он с тревогой попытался вмешаться, только когда Мартелс начал пристраиваться в петлях, но тут опять помог Тлам, хотя и не без колебаний. Похожий на вымазанного кровью Икара, Мартелс широкими прыжками разбежался по поверхности барабана, и прежде чем Квант сообразил, что происходит, аппарат с человеком вылетел из северного проема. Человек-птица падал камнем. Все силы Тлама уходили на то, чтобы удержать руки прямо. Мартелс слегка согнул колени, затем вновь выпрямил ноги. Ничего не произошло, он еще не набрал поступательной скорости. Луг, по-прежнему покрытый тьмой, стремительно надвигался на него.
Затем возникло слабое, но несомненное ощущение подъема, известное лишь пилотам очень маленьких самолетов. Теперь на Мартелса надвигался не луг, а опушка джунглей; падение шло по наклонной. Он снова подогнул колени. Роняя перья, как неопрятная комета, он скользил над самой поверхностью темно-зеленого моря. Застоявшийся в джунглях влажный теплый воздух, поднимавшийся навстречу солнцу, ударил Мартелсу в грудь; и - о, чудо! - он действительно парил.
Совершенно не представляя, сколько еще выдержит его хрупкий планер, надолго ли у него самого хватит сил, даже если конструкция не развалится, чувствуя, как его решимость тает под воздействием исходящего от Кванта ощущения ужаса, неумолимо менявшего гормональный баланс их общего тела, он накренил крылья и повернул к югу, ища другой восходящий поток, который позволил бы ему подняться выше. Перед ним в утреннем сумраке стояла стена тумана, далекая, высокая и равнодушная, обозначавшая границы Антарктики, за которой мог, только мог, находиться кто-то, кто помог бы ему выбраться из этого нелепого кошмара.
Днем впереди и справа начали появляться горы, и вскоре он поднимался и с риском падал, пролетая над предгорьями. Здесь ему удалось набрать намного большую высоту, чем требовалось; вскоре после тусклого полудня он достиг, насколько мог судить, почти семи тысяч футов, но тут наверху стоял такой леденящий холод, что ему пришлось опуститься примерно на две тысячи, стараясь двигаться как можно более полого.
Он использовал эту часть полета в никуда, чтобы сделать полный разворот, ну и конечно же, его преследовали. К северу виднелась стая огромных, похожих на журавлей Птиц, летевших с одной с ним скоростью.
Видимо на большее они не были способны, поскольку летели, как и он, наподобие альбатросов - планируя. Несомненно, они могли держаться в воздухе дольше, чем он, как бы долго ни продержалась его хлипкая конструкция. Аппарат уже еле держался, и Мартелс не рискнул отрываться от преследователей, набирая скорость в длинном пике, от чего планер разлетелся бы на куски. Невероятной удачей было бы продержаться в воздухе до темноты.
В его голове стояла подозрительная тишина. Казалось, там не было никого, кроме него. Первоначальный страх Кванта стих и исчез; Мартелс мог бы подумать, что он уснул, если бы в свете прошлого опыта подобное предположение не казалось нелепым. Тлам также затих, он даже не помогал Мартелсу в полете, что явно указывало на отсутствие подобного опыта в его мозгу. Возможно, он просто был потрясен происшедшим, хотя и не напуган, как сначала Квант... или может быть они с Квантом заняты тем, что планируют какой-то заговор где-то в глубине, недоступной неопытному вниманию Мартелса. У них было мало общего между собой, но гораздо больше, чем у каждого из них с Мартелсом - а это их мир, в который Мартелс вторгся незванным к неудовольствию всех.
Он повернул к юго-западу, где предгорья постепенно становились выше. Далекая стая журавлей тоже повернула вслед за ним.
К концу дня он снизился примерно до полутора тысяч футов, и рельеф местности больше не помогал ему. Слева появились участки, покрытые джунглями, постепенно сменившиеся растительностью умеренного пояса, которая, в свою очередь, уступила место ряду неприглядных вулканических низменностей, похожих на черно-красный вариант лунного пейзажа... или на местность, описанную Эдгаром По в незаконченном "Пиме". Справа лежали собственно горы. Между ними и равниной восходящие потоки были столь порывистыми и сильными, что Мартелс не рискнул в них войти - его осыпающийся летательный аппарат развалился бы на части в первые же несколько минут.
Он покорно он скользил вниз, направляясь к просвету в последней низкорослой рощице, наплывавшей на него из-за южного горизонта. Журавли следовали за ним.
Сначала ему казалось, что он не долетит - а затем, вдруг, что перелетит. Он отчаянно затормозил и рухнул с двадцати последних футов в беспорядочном треске веток и костей. Остов импровизированного летательного аппарата обломками разлетался вокруг него.
Перед самым концом падения его развернуло лицом вверх, и он увидел безмолвно летящий над головой, очень высоко, клин преследователей, похожий на стаю нарисованных пером птичек. Затем он ударился о землю.
Именно это мгновение Тлам и Квант избрали для совместных действий. Жестокая боль от удара исчезла, как будто ее выключили, а с ней пропали и усталость, и страх, и все остальное.
И вновь он упал на дно телескопа времени и был вышвырнут один в темноту.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЯТОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ
10
Прошло бесконечно много времени, и Мартелс решил, что недостатки смерти чрезмерно преувеличивались. У нее были и некоторые преимущества. Во-первых, он просто дрейфовал в тумане, потеряв ориентацию, не чувствуя боли; в этой стране отсутствовали ориентиры и какие-либо чувственные ощущения, за исключением редких приливов, сочетающих в себе смутное приглушенное сожаление и отчаяние, но Мартелс считал их такими же призраками, как и он сам. Но он не чувствовал себя подавленным; он уже слишком много раз менял место пребывания, чтобы испытывать нечто большее, чем интерес - или во всяком случае, он мог бы его испытать, если бы ему удалось определиться в ситуации.
Затем возникло чувство необычайного просветления, хотя и без света, как будто он впервые начал понимать все тайники и загадки своей души. Интересно, подумал он, не это ли мистики называют "очисткой дверей восприятия". Однако восприятие здесь было ни при чем, он по-прежнему ничего не чувствовал; но сама ясность мысли доставляла ему радость, в которой он купался, как скользящий по поверхности дельфин.
Он, опять же, не имел понятия, как долго продолжалось это дзен-буддистское состояние. Однако, постепенно он начал осознавать, что какая-то личность извне задает ему вопросы - очень глубокие, но беспристрастные, хотя ни эти вопросы, ни его ответы не имели семантического содержания, которое он мог бы понять, как разговор посредством формальной логики. Может быть это Страшный Суд?
Но вопрошавший удалился, и Мартелс мог вновь наслаждаться открывшими глубинами своего разума. Прекращение допроса, однако, не означало наступления тишины. Напротив, ему открылось теперь множество звуков, до некоторой степени знакомых, похожих на те, что встретили его, когда он очнулся в мозговой оболочке Кванта: отдаленное гудение, редкие шаги и негромкие слова, похожее на шум прибоя эхо. Его вдруг охватило разочарование. Неужели все теперь будет до бесконечности повторяться, будто маленькая змея пытается проглотить собственный хвост?
Затем ворвался явно человеческий голос, ясно и четко произнесший:
- Третья шетландская подстанция запрашивает анализ главного компьютера.
Язык был другим, не тем, к которому он уже привык, и спрашивающий, похоже, не вполне владел им, но Мартелс понял его без труда. Голос был мужским.
"Работаю", - с изумлением услышал Мартелс свой ответ, хотя и не произнесенный словесно. - "Продолжайте".
- Разведывательная партия с форпоста Пунта-Аренас три дня назад возвращалась по воздуху с Фолклендов и заметила кого-то, явно пытающегося пересечь Магелланову долину. Это оказался туземец, крайне изнуренный жаждой и голодом, с одной рукой на грубой перевязи и четырьмя сломанными ребрами, в разной степени сросшимися. Как и следовало ожидать, от него практически не удалось добиться ничего связного, хотя он в меньшей степени был напуган нашим самолетом, чем обычные туземцы; но он смог сообщить, что его зовут Тлам, что он изгнан из племени Ястребиного Гнезда, группы, которая по нашим сведениям находится чуть севернее озера Колуе-Хуапе. Если не считать огромного расстояния, пройденного, по всей видимости, пешком, случай показался вполне простым, и с туземцем обошлись, как обычно обходятся с потенциальными кандидатами в ученики. После того как его доставили на нашу станцию и оказали необходимую медицинскую помощь, его погрузили в принудительный сон, от которого он на второй день неожиданно очнулся. Он продемонстрировал полное изменение личности, заявив теперь, что он Квант из Третьего Возрождения. Глубинный анализ показал, что в мозгу действительно находятся две личности; более того, он обнаружил слабые следы присутствия третьей в недавнем прошлом. Поэтому мы ставим следующие вопросы:
Во-первых, имеются ли реальные условия, при которых Квант мог бы перебраться из своей оболочки в мозг смертного?
Во-вторых, какова вероятность, что такое объединенное существо могло бы пройти через Страну Птиц, пешком или иным способом?
В-третьих, какое влияние, если таковое будет иметь место, окажет это событие на наши взаимоотношения с Птицами?
И наконец, какое действие или действия следует предпринять? Конец передачи.
Мартелс почувствовал настоятельную потребность тут же ответить, но мигом подавил ее. Он действительно знал ответы на все эти вопросы, но не знал, откуда он их знает. Конечно, многие ответы следовали из недавнего собственного опыта, но эти вопросы также открыли ему доступ к огромному количеству дополнительных фактов, казавшихся неотъемлемой частью его памяти, но в то же время, не вытекавших из когда-либо происходившего с ним самим. Все эти части головоломки легко сложились вместе, сразу усилив ощущение просветленности; однако, наряду с этим, он почувствовал, что следует быть осторожным, что, с одной стороны, казалось вполне нормальным и естественным, а с другой, почему-то было не свойственно физическому субстрату его нового существования.
Не успокоившись, он подошел к следующему окну. Эти проемы, видимо, располагались между опорами башни. Вид существенно не изменился; Мартелс перешел к последнему.
Все то же самое. Нет, не совсем. Другое освещение. Больше того, с этой стороны не было горизонта, его скрывала стена тумана, уходившая высоко к зениту.
Резкое волнение пронзило его, несмотря на старания Мартелса скрыть свои чувства от Тлама и от возможно присутствовавшего Кванта. Его астрономические знания, немалый уже опыт ориентировки в джунглях с Тламом и даже смутные воспоминания об "Артуре Гордоне Пиме" Эдгара По сложились вместе, как части головоломки.
Он смотрел прямо на юг, через пролив Дрейка, на антарктический полуостров Палмера... так назывались эти земли и моря в его время.
В голове у него крутились неясные желания, он привалился к одному из ребер и сел, в довершение ко всему осознав, что его тело ослабело от голода и всего происшедшего, стало липким и вонючим от тысяч лесных соков и смол, болит от напряжения и томимо жаждой. Над ним нависало грифоподобное существо, полудремлющее, но несомненно, достаточно настороженное. Впереди лежала земля обетованная, но для Мартелса завеса поднимающегося тумана, отмечавшая начало ледяного панциря, могла бы с тем же успехом быть слоем ледяных кристаллов, обозначавших границу атмосферы Марса. Даже если бы похожие на чаек Птицы, летевшие к нему из тумана, кричали "Текели-ли", он не мог быть более уверен... или более беспомощен.
Сквозь это знание проступило легкое ощущение насмешки. Квант проснулся.
Одна из круживших Птиц приближалась к Башне, заметив это, Мартелс сообразил, что уже несколько минут подсознательно следит за ее приближением. Через мгновение она уже неслась на него, как пушечное ядро. Он отпрянул от проема, упав спиной на шкуры.
Над ним послышались удары крыльев, и его страж пересел на более высокий насест. Снова взметнулись крылья, обдав его ветром, и место стража заняла ало-золотая Птица, размером почти с Мартелса. Ее не украшали никакие знаки или эмблемы, но этого и не требовалось; ее оперение, осанка, сам внешний вид - сочетание, наводившее на мысль об орле и сове, но не походившее явно ни на одну из этих птиц - все говорило Мартелсу, что перед ним сам Король.
Величественная Птица несколько минут сидела, молча разглядывая его, глаза ее время от времени затягивались пленкой. Наконец изогнутый клюв раскрылся, и низкий резкий голос произнес:
- Кто ты?
Интересно, подумал Мартелс, подозревает ли Король, как трудно ответить на этот на вид обычный вопрос. Он почувствовал, что в данной ситуации лучше дать говорить Тламу, если конечно, Квант не помешает. Но Квант не выказывал намерения вмешиваться сейчас.
- Я никто, Владыка-Король. Некогда я был человеком из племени Ястребиного Гнезда, но меня изгнали как одержимого демоном.
- Мы видим, что ты, - сказал Король. - Но мы стремимся понять природу твоей внутренней сущности. В тебе одном трое, как три подножия у нашего мира. Туземец нас не интересует, он всего лишь сын человеческий. Кто остальные?
Мартелса осенила идея. Он произнес своим собственным голосом:
- Я, Владыка-Король, предок туземца, очень далекий.
Король моргнул один раз.
- Мы слышим тебя, Отец, - произнес он с удивлением. - Но мы чувствуем, что хотя слова твои правда, это не вся правда. Мы неясно ощущаем в тебе то единственное во всем мире человеческое существо, которое больше всего угрожает нашему предстоящему триумфу. По одной этой причине нам следует тебя убить, и мы это сделаем - но что это за третья душа, которую мы при этом выпустим на свободу?
Мартелс был почти в равной мере ошеломлен, как прямотой Короля, так и невозможностью понять сказанное им. В это мгновение замешательства ответ Кванта беспрепятственно прорвался вперед со всей силой его древнего могучего разума, неудержимый, как локомотив, вот-вот срежущий растущий между шпалами лютик. Что-то чудовищно ужасное в формирующейся, но неясной мысли, очевидно, достигло Тлама раньше, чем Мартелса. Вдвоем они вцепились в нее, стараясь сдержать, как запоздалые угрызения совести.
Неожиданная помощь Тлама оказалась столь же эффективной, как появление второго лютика перед надвигающимся локомотивом. Голос Кванта спокойно произнес:
- Я, Владыка-Король, Квант из Третьего Возрождения; и я плевать хотел на твой поганый мир и его мелких вшей.
Таких речей Мартелс, разумеется, не дал бы Кванту произнести, будь он в состоянии сделать это; но разум Кванта был полон такой зловещей ярости, когда он отступил на задний план, будто побежденный, что Мартелс почти не сомневался, что Автарх собирался сказать нечто еще более грубое.
Король опустил свою огромную голову и чуть наклонил ее.
- Почему Квант так стремится разозлить нас? - проскрежетал он. - Это снова правда, но не вся правда. Будь это действительно так, нам ни в коем случае не следовало бы выпускать этот вечный дух в наше будущее; но почему он разгуливает во плоти, стесненный низшими сознаниями? Почему такая тройная разобщенность? Кто из вас ответит?
При других обстоятельствах Мартелс рискнул бы рассказать всю правду, в надежде доказать, что он не представляет опасности; но ум Короля Птиц не казался достаточно аналитическим, чтобы понять такой ответ, даже если что сомнительно - он и обладал историческими знаниями. Квант, в свою очередь, видимо, еще злился, а что касается Тлама, то хотя его теперь следовало рассматривать как потенциального союзника, он меньше всех понимал, что происходит. Таким образом, все трое молчали.
- Ну, хорошо, - сказал Король. - Пусть допрос продолжат Когти.
И мелькнув золотисто-алой вспышкой, он улетел. Его место занял похожий на грифа страж.
Ночь наступила быстро - очевидно, в этих высоких южных широтах стояла астрономическая зима - и с ней пришло подозрение, что Птицы не собираются их кормить или поить. Смена охранника не принесла Мартелсу ничего нового, не считая большой лепешки беловатого помета, оставленной первым стражем, очевидно, в знак презрения, поскольку весь остальной пол барабана был чист.
Мартелс не чувствовал тревоги; он был занят другими мыслями. Например, он убедился в своем предположении, что "Квант" это звание, а не имя, но это подтверждение ему ничего не давало, разве что магии имен еще придавалось значение в этом тысячелетии. С другой стороны, впечатление Мартелса, что упомянутые Королем Птиц "Когти" подразумевали физическую пытку, мгновенно и резко подтвердилось длительной ментальной дрожью Кванта - что, в свою очередь, подтверждало давешнюю догадку Мартелса о том, что боль может служить полезным оружием против Автарха. Хорошо, занесем это в актив.
Взошла луна. Даже находясь низко над горизонтом, она была меньшей, чем Мартелс привык ее видеть. Конечно, с тех пор, как он видел ее в последний раз, приливные силы более двадцати трех тысяч лет увеличивали ее угловую скорость. Он и раньше не сомневался, в каком столетии находится, но от этого подтверждения пробежал холодок безысходности. Ему вдруг пришло в голову, что Полярная звезда должна сейчас находиться у самой холки Большой Медведицы. Но тут, далеко на юге, какой от этого прок?
Так, а что насчет Птиц? Он подумал, что теперь очень хорошо представляет, насколько они опасны. Они сохранили свои чудесные свойства, такие как способность летать и ориентироваться, и свой быстрый высокотемпературный обмен веществ, все это теперь помогало развитию возникшего разума. То что их древнее инстинктивное мастерство плетения гнезд сильно развилось, подтверждала сама Башня, на верхушке которой Мартелс беспокойно ворочался, как фасолина на барабане. Птицы уже почти сравнялись с человеком, возможно, благодаря открытию того, что Квант назвал "взаимностью", постепенно продвигаясь к тому, чем раньше владели лишь в зачатке - и не подвергаясь каким-либо серьезным изменениям. Под давлением эволюции они просто все больше и больше развивали всегда присущие им качества: гордость, ревностное чувство своей территории и неумолимую жестокость - к которым добавилась, просто проявившись открыто, змеиная мудрость их самых отдаленных предков.
Но все же лучший человеческий ум - скажем, ум Кванта - наверняка смог бы их превзойти даже сейчас. Кстати, _к_а_к_у_ю_ игру ведет Квант? Действительно ли он пытался спровоцировать Короля на немедленное убийство Тлама/Мартелса, и присвоение, таким образом, Кванту сомнительного звания бестелесного предка? И опять же, находится ли он в черепе Тлама, или по-прежнему в своей мозговой оболочке? Этот вопрос становился все более и более важным.
Это была теоретическая загадка самой телепатии, объединявшей сейчас их троих. Мартелсу по-прежнему не хотелось в нее верить, но суровый опыт не считался с его желаниями. Удивительно, насколько отличался этот непосредственный опыт от сомнительной, чисто статистической картины телепатии, созданной во времена Мартелса. Опыты с картами - чисто искусственные, как теперь понимал Мартелс, и потому дававшие разного рода чепуху - похоже, показывали, что телепатия не подчиняется обратной квадратичной зависимости, и даже второму закону термодинамики; но на самом деле она была тесно связана с обоими законами, и требовала, чтобы обе участвующие стороны физически видели друг друга. Более того, она не передавала мысли, или даже образы, а лишь эмоции; даже три сознания, заключенные в одном черепе не могли читать внутренние монологи или готовые к произнесению фразы друг друга, только эмоциональные реакции на мысли и планируемые действия, как отдельные люди в толпе - или на театральном спектакле. Это было просто некое силовое поле, обобщенным образом реагирующее на другое силовое поле, или противостоящее ему; или детектор, регистрирующий наличие излучения заданного вида, но не могущий определить, модулирован ли этот сигнал, и если да, то каким образом.
Все это хорошо, и наверняка, полезно, но сначала ему нужно выбраться отсюда к чертовой матери, и поскорее, пока двойные когти пыток и голода не сделают это невозможным. Он посмотрел вверх. Быстро сгустившаяся темнота сделала его нового стража невидимым, несмотря на восходящую маленькую луну, но две слабо светящиеся, как у кошки, точки глаз, давали понять, что это ночная Птица, чего и следовало ожидать. И сделай Мартелс какое-либо резкое агрессивное движение, страж сразу почувствовал бы одно намерение.
Дело непростое, даже если бы в глубине сознания не нависала враждебность Кванта, а на поверхности не плавала явная некомпетентность Тлама, не говоря уже о собственном невежестве Мартелса почти во всем, что играло роль в этой эпохе. Тем не менее, он должен попытаться.
У него не было оружия и инструментов, но постепенно он осознал, что невежество в хороших руках само может служить оружием и инструментом - и все четыре участника этой сложной игры, Тлам, Квант, Мартелс и Король Птиц, сейчас имели крайне мало представления друг о друге. Тлам считал невозможными вещи, вполне возможные для Мартелса; Квант, какими бы мотивами он не руководствовался, только-только начал освобождаться от своего высокомерного презрения к Мартелсу и туземцу; а Король, несмотря на свои сомнения, вряд ли мог поверить в большее, чем видели его глаза, а видели они голого и бессильного человека в удручающем состоянии физического и умственного упадка. Весьма вероятно также, что страж обо всем этом имел весьма смутное представление; с этой точки зрения иерархия в находящемся внизу черном цилиндре представляла собой всего-навсего возвеличенный порядок, в котором птицам разрешалось клевать добычу, при этом с одного уровня на следующий, более высокий, передавалась лишь чрезмерная гордость своим положением.
Кое-что в прошлом Мартелса также существенно шло ему на пользу. Его иррациональное отвращение ко всему летающему царству, возникшее еще в детстве, теперь пробудилось, и ему действительно было трудно не потерять контроль над собой во время проводимого Королем допроса. Оно не имело конкретного адреса; Мартелс испытывал к стражу не большую неприязнь, чем ко всем остальным Птицам, но и не меньшую. Мысль об убийстве стража вряд ли вызвала бы большее эмоциональное излучение, чем то что исходило от Мартелса сейчас; в конце концов, Птицу можно застать врасплох. В этом случае сама природа телепатии впервые работала на Мартелса.
Но это нужно проделать быстро. Волна шока от неожиданной смерти могла быть скрыта другими в окружающих джунглях или, по крайней мере, могла показаться столь обычной, что на нее не обратят внимания, но нельзя дать этому существу даже мгновения на передачу сигнала тревоги. Рубящий удар карате по шее наверняка сделал бы свое дело. Мартелс в жизни не пробовал это - только видел бесконечные повторения подобного в идиотских телесериалах - но проверка, которую он проделал на своем левом предплечье, повернувшись спиной к дремлющему стражу, быстро убедила его, что ребро ладони действительно представляет собой гораздо более опасное оружие, чем кулак. А у птиц, независимо от размера, полые кости.
От этой проверки Квант безмолвно взвизгнул, вызвав у Мартелса улыбку. Все лучше и лучше. А теперь, глубже погрузиться в невежество. Самое главное, что Птицы знали о людях и в чем ошибались, было следующее: "Люди не могут летать". Сами обстоятельства его нынешнего пленения свидетельствовали об этом глубоко укоренившемся заблуждении, укоренившемся, почти наверняка, с конца эпохи Кванта.
По-прежнему находясь спиной к стражу, Мартелс заставил ловкие пальцы Тлама двигаться в тени, образованной лунным светом, развязывая и вытягивая ремни из ближайших шкур.
Оказалось, что отсутствие у Мартелса знания карате, не говоря уже о его реальном применении в какой-либо схватке, не имело ни малейшего значения. Тлам знал, что это такое, хотя наверняка называл иначе, и убийство стража прошло легко и профессионально быстро. Оказалось, Тлам также знал, что ребром ладони ломать бамбук даже проще, чем кости. Через пять минут после гибели стража у него в руках оказались пять бамбуковых ножей, острых, как бритва.
Он быстро вырезал основную часть туши под позвоночником и отделил голову. Остальное он привязал, расправив крылья, к бамбуковой Т-образной раме, пользуясь при этом ремнями, которые Мартелс по бессловесному настоянию Тлама жевал большую часть ночи. К этому времени он настолько проголодался, что почти наслаждался этой частью процесса.
После того, как ремни были затянуты - тут опять же пригодились навыки Тлама - Мартелс велел обильно их полить кровью Птицы. Свернувшись, она превратится в своего рода клей, хотя, наверняка, и не самый лучший. Ничего другого для этой цели под рукой, естественно, не оказалось.
Все это предприятие Мартелс начал перед самым рассветом, когда, по его мнению, ночной страж был наименее насторожен и хуже всего видел. Отвратительный аппарат был закончен, благодаря ловкости Тлама, меньше чем за час, включая петли для ног, бедер и рук Мартелса. Пока он сох, потрескивая, словно от боли, от возникающих напряжений в конструкции, Мартелс постарался определить, с какой стороны башни восходящие потоки сильнее; оказалось, с северо-восточной, что его не очень удивило.
Квант поневоле наблюдал за всем этим, озадаченно, но с интересом. Очевидно, убийство стража оказалось для него неожиданностью, а теперь его смущала безумная таксидермия Мартелса. Он с тревогой попытался вмешаться, только когда Мартелс начал пристраиваться в петлях, но тут опять помог Тлам, хотя и не без колебаний. Похожий на вымазанного кровью Икара, Мартелс широкими прыжками разбежался по поверхности барабана, и прежде чем Квант сообразил, что происходит, аппарат с человеком вылетел из северного проема. Человек-птица падал камнем. Все силы Тлама уходили на то, чтобы удержать руки прямо. Мартелс слегка согнул колени, затем вновь выпрямил ноги. Ничего не произошло, он еще не набрал поступательной скорости. Луг, по-прежнему покрытый тьмой, стремительно надвигался на него.
Затем возникло слабое, но несомненное ощущение подъема, известное лишь пилотам очень маленьких самолетов. Теперь на Мартелса надвигался не луг, а опушка джунглей; падение шло по наклонной. Он снова подогнул колени. Роняя перья, как неопрятная комета, он скользил над самой поверхностью темно-зеленого моря. Застоявшийся в джунглях влажный теплый воздух, поднимавшийся навстречу солнцу, ударил Мартелсу в грудь; и - о, чудо! - он действительно парил.
Совершенно не представляя, сколько еще выдержит его хрупкий планер, надолго ли у него самого хватит сил, даже если конструкция не развалится, чувствуя, как его решимость тает под воздействием исходящего от Кванта ощущения ужаса, неумолимо менявшего гормональный баланс их общего тела, он накренил крылья и повернул к югу, ища другой восходящий поток, который позволил бы ему подняться выше. Перед ним в утреннем сумраке стояла стена тумана, далекая, высокая и равнодушная, обозначавшая границы Антарктики, за которой мог, только мог, находиться кто-то, кто помог бы ему выбраться из этого нелепого кошмара.
Днем впереди и справа начали появляться горы, и вскоре он поднимался и с риском падал, пролетая над предгорьями. Здесь ему удалось набрать намного большую высоту, чем требовалось; вскоре после тусклого полудня он достиг, насколько мог судить, почти семи тысяч футов, но тут наверху стоял такой леденящий холод, что ему пришлось опуститься примерно на две тысячи, стараясь двигаться как можно более полого.
Он использовал эту часть полета в никуда, чтобы сделать полный разворот, ну и конечно же, его преследовали. К северу виднелась стая огромных, похожих на журавлей Птиц, летевших с одной с ним скоростью.
Видимо на большее они не были способны, поскольку летели, как и он, наподобие альбатросов - планируя. Несомненно, они могли держаться в воздухе дольше, чем он, как бы долго ни продержалась его хлипкая конструкция. Аппарат уже еле держался, и Мартелс не рискнул отрываться от преследователей, набирая скорость в длинном пике, от чего планер разлетелся бы на куски. Невероятной удачей было бы продержаться в воздухе до темноты.
В его голове стояла подозрительная тишина. Казалось, там не было никого, кроме него. Первоначальный страх Кванта стих и исчез; Мартелс мог бы подумать, что он уснул, если бы в свете прошлого опыта подобное предположение не казалось нелепым. Тлам также затих, он даже не помогал Мартелсу в полете, что явно указывало на отсутствие подобного опыта в его мозгу. Возможно, он просто был потрясен происшедшим, хотя и не напуган, как сначала Квант... или может быть они с Квантом заняты тем, что планируют какой-то заговор где-то в глубине, недоступной неопытному вниманию Мартелса. У них было мало общего между собой, но гораздо больше, чем у каждого из них с Мартелсом - а это их мир, в который Мартелс вторгся незванным к неудовольствию всех.
Он повернул к юго-западу, где предгорья постепенно становились выше. Далекая стая журавлей тоже повернула вслед за ним.
К концу дня он снизился примерно до полутора тысяч футов, и рельеф местности больше не помогал ему. Слева появились участки, покрытые джунглями, постепенно сменившиеся растительностью умеренного пояса, которая, в свою очередь, уступила место ряду неприглядных вулканических низменностей, похожих на черно-красный вариант лунного пейзажа... или на местность, описанную Эдгаром По в незаконченном "Пиме". Справа лежали собственно горы. Между ними и равниной восходящие потоки были столь порывистыми и сильными, что Мартелс не рискнул в них войти - его осыпающийся летательный аппарат развалился бы на части в первые же несколько минут.
Он покорно он скользил вниз, направляясь к просвету в последней низкорослой рощице, наплывавшей на него из-за южного горизонта. Журавли следовали за ним.
Сначала ему казалось, что он не долетит - а затем, вдруг, что перелетит. Он отчаянно затормозил и рухнул с двадцати последних футов в беспорядочном треске веток и костей. Остов импровизированного летательного аппарата обломками разлетался вокруг него.
Перед самым концом падения его развернуло лицом вверх, и он увидел безмолвно летящий над головой, очень высоко, клин преследователей, похожий на стаю нарисованных пером птичек. Затем он ударился о землю.
Именно это мгновение Тлам и Квант избрали для совместных действий. Жестокая боль от удара исчезла, как будто ее выключили, а с ней пропали и усталость, и страх, и все остальное.
И вновь он упал на дно телескопа времени и был вышвырнут один в темноту.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЯТОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ
10
Прошло бесконечно много времени, и Мартелс решил, что недостатки смерти чрезмерно преувеличивались. У нее были и некоторые преимущества. Во-первых, он просто дрейфовал в тумане, потеряв ориентацию, не чувствуя боли; в этой стране отсутствовали ориентиры и какие-либо чувственные ощущения, за исключением редких приливов, сочетающих в себе смутное приглушенное сожаление и отчаяние, но Мартелс считал их такими же призраками, как и он сам. Но он не чувствовал себя подавленным; он уже слишком много раз менял место пребывания, чтобы испытывать нечто большее, чем интерес - или во всяком случае, он мог бы его испытать, если бы ему удалось определиться в ситуации.
Затем возникло чувство необычайного просветления, хотя и без света, как будто он впервые начал понимать все тайники и загадки своей души. Интересно, подумал он, не это ли мистики называют "очисткой дверей восприятия". Однако восприятие здесь было ни при чем, он по-прежнему ничего не чувствовал; но сама ясность мысли доставляла ему радость, в которой он купался, как скользящий по поверхности дельфин.
Он, опять же, не имел понятия, как долго продолжалось это дзен-буддистское состояние. Однако, постепенно он начал осознавать, что какая-то личность извне задает ему вопросы - очень глубокие, но беспристрастные, хотя ни эти вопросы, ни его ответы не имели семантического содержания, которое он мог бы понять, как разговор посредством формальной логики. Может быть это Страшный Суд?
Но вопрошавший удалился, и Мартелс мог вновь наслаждаться открывшими глубинами своего разума. Прекращение допроса, однако, не означало наступления тишины. Напротив, ему открылось теперь множество звуков, до некоторой степени знакомых, похожих на те, что встретили его, когда он очнулся в мозговой оболочке Кванта: отдаленное гудение, редкие шаги и негромкие слова, похожее на шум прибоя эхо. Его вдруг охватило разочарование. Неужели все теперь будет до бесконечности повторяться, будто маленькая змея пытается проглотить собственный хвост?
Затем ворвался явно человеческий голос, ясно и четко произнесший:
- Третья шетландская подстанция запрашивает анализ главного компьютера.
Язык был другим, не тем, к которому он уже привык, и спрашивающий, похоже, не вполне владел им, но Мартелс понял его без труда. Голос был мужским.
"Работаю", - с изумлением услышал Мартелс свой ответ, хотя и не произнесенный словесно. - "Продолжайте".
- Разведывательная партия с форпоста Пунта-Аренас три дня назад возвращалась по воздуху с Фолклендов и заметила кого-то, явно пытающегося пересечь Магелланову долину. Это оказался туземец, крайне изнуренный жаждой и голодом, с одной рукой на грубой перевязи и четырьмя сломанными ребрами, в разной степени сросшимися. Как и следовало ожидать, от него практически не удалось добиться ничего связного, хотя он в меньшей степени был напуган нашим самолетом, чем обычные туземцы; но он смог сообщить, что его зовут Тлам, что он изгнан из племени Ястребиного Гнезда, группы, которая по нашим сведениям находится чуть севернее озера Колуе-Хуапе. Если не считать огромного расстояния, пройденного, по всей видимости, пешком, случай показался вполне простым, и с туземцем обошлись, как обычно обходятся с потенциальными кандидатами в ученики. После того как его доставили на нашу станцию и оказали необходимую медицинскую помощь, его погрузили в принудительный сон, от которого он на второй день неожиданно очнулся. Он продемонстрировал полное изменение личности, заявив теперь, что он Квант из Третьего Возрождения. Глубинный анализ показал, что в мозгу действительно находятся две личности; более того, он обнаружил слабые следы присутствия третьей в недавнем прошлом. Поэтому мы ставим следующие вопросы:
Во-первых, имеются ли реальные условия, при которых Квант мог бы перебраться из своей оболочки в мозг смертного?
Во-вторых, какова вероятность, что такое объединенное существо могло бы пройти через Страну Птиц, пешком или иным способом?
В-третьих, какое влияние, если таковое будет иметь место, окажет это событие на наши взаимоотношения с Птицами?
И наконец, какое действие или действия следует предпринять? Конец передачи.
Мартелс почувствовал настоятельную потребность тут же ответить, но мигом подавил ее. Он действительно знал ответы на все эти вопросы, но не знал, откуда он их знает. Конечно, многие ответы следовали из недавнего собственного опыта, но эти вопросы также открыли ему доступ к огромному количеству дополнительных фактов, казавшихся неотъемлемой частью его памяти, но в то же время, не вытекавших из когда-либо происходившего с ним самим. Все эти части головоломки легко сложились вместе, сразу усилив ощущение просветленности; однако, наряду с этим, он почувствовал, что следует быть осторожным, что, с одной стороны, казалось вполне нормальным и естественным, а с другой, почему-то было не свойственно физическому субстрату его нового существования.