Редьярд мрачно бормотал.
«Ждет плохой его конец», —
Хаггард веско заключал.
– Складно, не правда ли? Я мог бы процитировать вам и другие стихи, не хуже, но не хочу занимать ваше время.
Я нехотя поблагодарил его, уже начиная думать, что ошибся и что он заставил меня прийти сюда только ради того, чтобы поупражняться в чтении стихов. Ну что же, кофе по крайней мере был неплохим.
Потом он сказал:
– Лига Свободы. После того как она развалилась, для Киплинга начались тяжелые времена. Здоровье его было слабым. Похоже было на гастрит, но он предполагал, что у него симптомы рака. В итоге оказалось, что у него язва двенадцатиперстной кишки. Он был в глубокой депрессии, и это, быть может, повлияло на состояние его ума и души.
Человек просто зациклился на своеобразной идее, что Британской империи угрожает сатанинский союз международной еврейской финансовой олигархии и сионистского большевизма. Эти две непохожие друг на друга силы соединяются вместе, чтобы уничтожить христианство, вырвав заморские колонии у британской короны. Киплинг, конечно, не был моральным дегенератом, который воспринимает антисемитизм как нечто естественное, он недолго упорствовал в своих заблуждениях, и все это не оказало сильного влияния на его творчество.
Но все-таки он создал одно исключительно странное произведение с антисемитской направленностью. Это была поэма-повествование, написанная размером баллады, около трех тысяч двухсот строк под названием «Освобождение форта Баклоу». В основе сюжета лежит рассказ о том, как доблестный британский полк пытается спасти Индию от пожара революции, который раздули еврейские агитаторы. Совершенно очевидно, что битва за форт Баклоу – не просто решающее сражение в этой войне. Для Киплинга это Битва Армагеддона, в которой друг с другом борются силы Добра и зла и решается судьба человечества.
Помните «Трех солдат»? Лиройда, Ортериса и Мальвени? Киплинг их вновь воскрешает, чтобы сделать героями, освобождающими форт Баклоу и одерживающими победу во имя Господа и короля Георга. О, там есть волнующие сцены битвы, есть момент, когда «два храбреца стали друг против друга», что сразу же заставляет читателя вспомнить «Балладу о Востоке и Западе», но в целом бедный Киплинг на этот раз был далек от совершенства. Это произведение никак нельзя отнести к вершинам его творчества. Замысел абсурден, воплощение его слабое, в поэме есть даже элементы непроизвольной пародии на самого себя. Это безобразно! Вы знаете, что он не раз был к этому близок, однако в этом случае он потерял чувство меры.
Вероятно, он и сам это понимал. Вероятно, его идея еврейского заговора оттолкнула книгоиздателей. Как бы то ни было, но он не предложил «Освобождение форта Баклоу» своим лондонским книгоиздателям. Может быть, он и планировал сделать это в дальнейшем, но пока что он просто предпочел сохранить за собой авторское право и отнес поэму в маленькую частную типографию.
– Вот оно что!
– Да, именно так, сэр. Киплинг нашел в Танбридж-Уэлсе типографию под названием «Смитвик и сыновья». Не думаю, что Смитвик когда-либо напечатал что-нибудь еще – до или после. Я по крайней мере ничего об этом не слышал. Но эту книгу он напечатал тиражом всего лишь в сто пятьдесят экземпляров. Как бы то ни было, это далеко не блестящее издание: Смитвик не был способен дать хорошее качество, – но свое дело он сделал, и книга эта – настоящий раритет.
– Должно быть. Сто пятьдесят экземпляров...
Велкин ослепительно улыбнулся:
– Это был тираж. Как вы полагаете, сколько книг в итоге сохранилось?
– Не имею ни малейшего понятия. «Освобождение форта Баклоу»? Я никогда не слышал этого названия.
– Меня это не удивляет.
– Пятьдесят экземпляров? Семьдесят пять? Я не имею представления, какая часть в этом случае может сохраниться.
В кофейнике не осталось ни капли. Велкин нахмурился и позвонил в колокольчик, который висел на стене. Он не произнес ни слова, пока официант не принес новый кофейник.
Тогда он сказал:
– Киплинг написал поэму в 1923 году. В тот год он надеялся преподнести свои книги близким друзьям в качестве рождественских подарков. Но праздник наступил и прошел, прежде чем Смитвик смог вручить ему тираж. Поэтому Киплинг решил попридержать книги до Рождества 1924 года, но в течение этого года он, по-видимому, пришел в себя и понял, что поэма – грубая поделка, цель которой – травля евреев, да вдобавок и стихи-то нехороши.
По обыкновению Киплинг подарил жене, Керри, надписанный экземпляр. Он потребовал его назад. Другой экземпляр он подарил своему соседу в Суррее. Соседа этого звали Лонсдейл. Это был подарок на день рождения, сделанный ранней весной, и его он также сумел получить назад, дав соседу в качестве компенсации несколько других книг. Эти две книги, так же как и груда всех остальных книг, пробные оттиски, рукопись и оригинал-макет, по которому Смитвик осуществлял издание книги, – все это было отправлено в печку в Бейтменсе.
– В Бейтменсе?
– Так назывался дом Киплинга. Существует письмо Киплинга лондонскому знакомому. На нем нет даты, но, очевидно, оно написано поздним летом или ранней осенью 1924 года. В нем Киплинг пишет, что чувствует себя как грешный израильтянин, только что отправивший в огонь собственное дитя, которое он принес в жертву Молоху. «Но это ребенок, принесенный злыми эльфами, это скверный ребенок, и я предал его огню со своего рода чувством удовлетворения». – Велкин перевел дух и с довольным видом сделал глоток кофе, а затем поставил чашку на блюдце.
– На этом, – сказал он, – и закончилась история «Освобождения форта Баклоу».
– Но на самом деле, – сказал я, – она на этом не закончилась?
– Конечно, нет, мистер Роденбарр. Оставался экземпляр Райдера Хаггарда. Киплинг, конечно же, дал экземпляр своему самому близкому другу почти сразу же, как только он получил тираж от Смитвика. Что же, неужели это выскользнуло у него из памяти, когда он начал забирать назад остальные экземпляры? Я так не думаю.
Видите ли, Хаггард в это время чувствовал себя день ото дня хуже. А Киплинг ведь посвятил ему свою книгу. Кроме того, он снабдил экземпляр Хаггарда пространной надписью чуть ли не в сто слов. Там он называл Хаггарда родственной душой, подчеркивал, что тот разделяет взгляды автора на опасность, которая исходит от евреев, несущих миру гибель, или что-то в этом роде. Полагаю, что в хранилище университета Техаса есть письмо Райдера Хаггарда, в котором он благодарит за подарок и восхваляет поэму. После этого неудивительно, что Киплинг не захотел отречься от своего творения и попросить Хаггарда вернуть книгу. Как бы то ни было, экземпляр оставался у Хаггарда до самой его смерти в следующем году.
– А что с ним случилось после этого?
– Он был продан, как и вообще вся библиотека Хаггарда. В тот момент, похоже, никто не обратил на него внимания. Мир не знал о том, что такая книга существует, и, несомненно, ее продали вместе с остальными произведениями Киплинга по очень низкой цене. Только после смерти Киплинга книга приобрела известность, вернее, не книга, а тот факт, что Киплинг написал поэму антисемитского содержания. Британский союз фашистов хотел распространить ее, и поговаривали, что Юнити Митфорд напала на след книги Хаггарда, когда между Англией и Германией началась война.
До самого конца войны о книге ничего не было слышно, а после войны она оказалась у какого-то баронета, живущего на севере. Он продал ее в частном порядке. Потом были еще две-три частные сделки, пока, наконец, не было объявлено, что книга появится на имущественном аукционе «Трабзонд и партнеры» как часть распродаваемого имущества двенадцатого лорда Понсонби.
– Объявлено?
Он еле заметно кивнул:
– Объявлено, книга была внесена в каталог аукциона, а затем ее с аукциона забрали. Полтора месяца назад я летал в Лондон с единственной целью побороться за эту книгу на аукционе. Я понимал, что это будет не просто. Вы же знаете, что есть коллекционеры, просто помешанные на Киплинге, а интерес к нему в последнее время стал возрастать. В университете Техаса – прекрасная библиотека, и Киплинг там представлен очень неплохо. Я ожидал, что и другие организации пошлют своих покупателей.
– Вы надеялись, что сумеете их превзойти?
– Я хотел попробовать. Я не знал даже, насколько далеко я сам зайду в желании купить эту книгу, и уж, конечно, не имел ни малейшего представления о том, какой окажется ее максимальная цена. Приехав в Лондон, я узнал, что некто из Саудовской Аравии хотел бы приобрести эту книгу. Прошел также слух, что какой-то индийский принц или магараджа прислал своего представителя, который был готов купить произведения Киплинга, представляющие особую библиографическую ценность, по чрезвычайно высокой цене. Мог ли я тягаться с такими соперниками? Не знаю. «Освобождение форта Баклоу» – книга интересная и уникальная, но она не успела приобрести настолько большую известность, чтобы стать объектом пристального внимания. В самом деле! И, кроме того, в художественном отношении произведение не представляет большого интереса. – Он нахмурился, сдвинул брови. – Как бы то ни было, мне хотелось попробовать свои силы на открытом аукционе.
– Но книгу забрали?..
– Наследники, еще до аукциона. Представитель «Трабзонда» очень извинялся и, вполне понятно, сам был возмущен. В конце концов его соглашение с наследниками не предоставляло им права заключать частные сделки. Но что он мог поделать? В итоге книга оказалась у покупателя, а деньги – у наследников, вот и все.
– Зачем им понадобилась частная сделка?
– Налоги, мистер Роденбарр. Налоги. Жуткие пошлины, декларация о доходах – разве законы о налогах не вызывают у всех нас желание как-то их обойти и не превращают нас всех в нарушителей? А как же, Боже ты мой, сделать, чтобы твою наличность не зафиксировали? Получить деньги из рук в руки под столом, а потом наследники могут поклясться, что книга оставлена ими как фамильная реликвия, или же совершенно испорчена во время внезапного наводнения, или придумают, что с ней еще что-нибудь случилось. Им не поверят, но какая разница?
– Кто купил книгу?
– Сотрудники «Трабзонда», конечно же, этого не знали, а наследники не говорили: по их официальной версии книга вообще не была продана. – Он положил локти на стол, соединив кончики пальцев. – Я провел свое собственное расследование. «Освобождение форта Баклоу» было продано Джесси Аркрайту, преуспевающему любителю всевозможных торговых сделок, вплоть до международных.
– Он коллекционер, я полагаю?
– Приобретатель, сэр. Не коллекционер. Грубый, некрасивый человек, который окружает себя прелестными вещицами в надежде, что они хоть как-то будут скрадывать его собственное внутреннее уродство. У него есть библиотека, мистер Роденбарр, потому что это соответствует его представлению об изящном. У него есть книги, некоторые из них заслуживают внимания, потому что без хороших книг нет библиотеки. Но вряд ли его можно назвать коллекционером, и уж, конечно, Киплинга он не коллекционирует.
– Тогда зачем же...
– Зачем ему нужна эта книга? Потому что она нужна мне, мистер Роденбарр. Все очень просто.
– А!
– Вы помните Спайнинг Дженни?
– Кажется, был такой танец, которым все увлекались в свое время?
Он странно поглядел на меня:
– Так назывался станок. Первый прядильный станок, способный производить нити из хлопковой пряжи. Сэр Ричард Аркрайт собрал его в 1769 году, получив соответствующий патент. Так были заложены основы современной английской текстильной промышленности.
– Ах, верно! – сказал я. – Промышленная революция и все такое.
– И все такое, – согласился он. – Джесси Аркрайт утверждает, что он является потомком этого сэра Ричарда. Я склонен верить ему в этом не больше, чем во всем остальном. Фамилия его, кстати, означает «строящий ковчег», так что не исключено, что в дальнейшем он наймет какого-нибудь специалиста в области родословных и заставит его возвести генеалогическое древо Аркрайтов к Ною.
– И, значит, он купил книгу, чтобы вам она не досталась?..
– Однажды я приобрел кое-что, перейдя при этом ему дорогу. Вероятно, таким образом он предполагает отплатить мне.
– И он ее не продаст.
– Конечно, нет.
– А другого экземпляра не существует?
– В течение последних пятидесяти лет о другом экземпляре ничего не было известно.
– А вам все еще нужен этот самый экземпляр?
– Больше чем когда бы то ни было.
– Как удачно, что сегодня утром бы случайно заглянули в «Барнегатские книги»!
Он пристально посмотрел на меня.
– Вы назвали меня по имени, прежде чем я успел вам представиться, – продолжал я. – Вы пришли в магазин не к мистеру Литзауеру, а ко мне. И не потому, что я продаю подержанные книги, а потому, что когда-то я был взломщиком. Вы полагаете, что я по-прежнему остался взломщиком.
– Я...
– Вы не верите в то, что человек может измениться. Вы не лучше полиции. «Украв раз, человек уже не перестанет красть», – вот как вы рассуждаете, правда?
– Простите, я ошибся, – сказал он, опустив глаза.
– Нет, – сказал я. – Вы не ошиблись.
Глава 5
«Ждет плохой его конец», —
Хаггард веско заключал.
– Складно, не правда ли? Я мог бы процитировать вам и другие стихи, не хуже, но не хочу занимать ваше время.
Я нехотя поблагодарил его, уже начиная думать, что ошибся и что он заставил меня прийти сюда только ради того, чтобы поупражняться в чтении стихов. Ну что же, кофе по крайней мере был неплохим.
Потом он сказал:
– Лига Свободы. После того как она развалилась, для Киплинга начались тяжелые времена. Здоровье его было слабым. Похоже было на гастрит, но он предполагал, что у него симптомы рака. В итоге оказалось, что у него язва двенадцатиперстной кишки. Он был в глубокой депрессии, и это, быть может, повлияло на состояние его ума и души.
Человек просто зациклился на своеобразной идее, что Британской империи угрожает сатанинский союз международной еврейской финансовой олигархии и сионистского большевизма. Эти две непохожие друг на друга силы соединяются вместе, чтобы уничтожить христианство, вырвав заморские колонии у британской короны. Киплинг, конечно, не был моральным дегенератом, который воспринимает антисемитизм как нечто естественное, он недолго упорствовал в своих заблуждениях, и все это не оказало сильного влияния на его творчество.
Но все-таки он создал одно исключительно странное произведение с антисемитской направленностью. Это была поэма-повествование, написанная размером баллады, около трех тысяч двухсот строк под названием «Освобождение форта Баклоу». В основе сюжета лежит рассказ о том, как доблестный британский полк пытается спасти Индию от пожара революции, который раздули еврейские агитаторы. Совершенно очевидно, что битва за форт Баклоу – не просто решающее сражение в этой войне. Для Киплинга это Битва Армагеддона, в которой друг с другом борются силы Добра и зла и решается судьба человечества.
Помните «Трех солдат»? Лиройда, Ортериса и Мальвени? Киплинг их вновь воскрешает, чтобы сделать героями, освобождающими форт Баклоу и одерживающими победу во имя Господа и короля Георга. О, там есть волнующие сцены битвы, есть момент, когда «два храбреца стали друг против друга», что сразу же заставляет читателя вспомнить «Балладу о Востоке и Западе», но в целом бедный Киплинг на этот раз был далек от совершенства. Это произведение никак нельзя отнести к вершинам его творчества. Замысел абсурден, воплощение его слабое, в поэме есть даже элементы непроизвольной пародии на самого себя. Это безобразно! Вы знаете, что он не раз был к этому близок, однако в этом случае он потерял чувство меры.
Вероятно, он и сам это понимал. Вероятно, его идея еврейского заговора оттолкнула книгоиздателей. Как бы то ни было, но он не предложил «Освобождение форта Баклоу» своим лондонским книгоиздателям. Может быть, он и планировал сделать это в дальнейшем, но пока что он просто предпочел сохранить за собой авторское право и отнес поэму в маленькую частную типографию.
– Вот оно что!
– Да, именно так, сэр. Киплинг нашел в Танбридж-Уэлсе типографию под названием «Смитвик и сыновья». Не думаю, что Смитвик когда-либо напечатал что-нибудь еще – до или после. Я по крайней мере ничего об этом не слышал. Но эту книгу он напечатал тиражом всего лишь в сто пятьдесят экземпляров. Как бы то ни было, это далеко не блестящее издание: Смитвик не был способен дать хорошее качество, – но свое дело он сделал, и книга эта – настоящий раритет.
– Должно быть. Сто пятьдесят экземпляров...
Велкин ослепительно улыбнулся:
– Это был тираж. Как вы полагаете, сколько книг в итоге сохранилось?
– Не имею ни малейшего понятия. «Освобождение форта Баклоу»? Я никогда не слышал этого названия.
– Меня это не удивляет.
– Пятьдесят экземпляров? Семьдесят пять? Я не имею представления, какая часть в этом случае может сохраниться.
В кофейнике не осталось ни капли. Велкин нахмурился и позвонил в колокольчик, который висел на стене. Он не произнес ни слова, пока официант не принес новый кофейник.
Тогда он сказал:
– Киплинг написал поэму в 1923 году. В тот год он надеялся преподнести свои книги близким друзьям в качестве рождественских подарков. Но праздник наступил и прошел, прежде чем Смитвик смог вручить ему тираж. Поэтому Киплинг решил попридержать книги до Рождества 1924 года, но в течение этого года он, по-видимому, пришел в себя и понял, что поэма – грубая поделка, цель которой – травля евреев, да вдобавок и стихи-то нехороши.
По обыкновению Киплинг подарил жене, Керри, надписанный экземпляр. Он потребовал его назад. Другой экземпляр он подарил своему соседу в Суррее. Соседа этого звали Лонсдейл. Это был подарок на день рождения, сделанный ранней весной, и его он также сумел получить назад, дав соседу в качестве компенсации несколько других книг. Эти две книги, так же как и груда всех остальных книг, пробные оттиски, рукопись и оригинал-макет, по которому Смитвик осуществлял издание книги, – все это было отправлено в печку в Бейтменсе.
– В Бейтменсе?
– Так назывался дом Киплинга. Существует письмо Киплинга лондонскому знакомому. На нем нет даты, но, очевидно, оно написано поздним летом или ранней осенью 1924 года. В нем Киплинг пишет, что чувствует себя как грешный израильтянин, только что отправивший в огонь собственное дитя, которое он принес в жертву Молоху. «Но это ребенок, принесенный злыми эльфами, это скверный ребенок, и я предал его огню со своего рода чувством удовлетворения». – Велкин перевел дух и с довольным видом сделал глоток кофе, а затем поставил чашку на блюдце.
– На этом, – сказал он, – и закончилась история «Освобождения форта Баклоу».
– Но на самом деле, – сказал я, – она на этом не закончилась?
– Конечно, нет, мистер Роденбарр. Оставался экземпляр Райдера Хаггарда. Киплинг, конечно же, дал экземпляр своему самому близкому другу почти сразу же, как только он получил тираж от Смитвика. Что же, неужели это выскользнуло у него из памяти, когда он начал забирать назад остальные экземпляры? Я так не думаю.
Видите ли, Хаггард в это время чувствовал себя день ото дня хуже. А Киплинг ведь посвятил ему свою книгу. Кроме того, он снабдил экземпляр Хаггарда пространной надписью чуть ли не в сто слов. Там он называл Хаггарда родственной душой, подчеркивал, что тот разделяет взгляды автора на опасность, которая исходит от евреев, несущих миру гибель, или что-то в этом роде. Полагаю, что в хранилище университета Техаса есть письмо Райдера Хаггарда, в котором он благодарит за подарок и восхваляет поэму. После этого неудивительно, что Киплинг не захотел отречься от своего творения и попросить Хаггарда вернуть книгу. Как бы то ни было, экземпляр оставался у Хаггарда до самой его смерти в следующем году.
– А что с ним случилось после этого?
– Он был продан, как и вообще вся библиотека Хаггарда. В тот момент, похоже, никто не обратил на него внимания. Мир не знал о том, что такая книга существует, и, несомненно, ее продали вместе с остальными произведениями Киплинга по очень низкой цене. Только после смерти Киплинга книга приобрела известность, вернее, не книга, а тот факт, что Киплинг написал поэму антисемитского содержания. Британский союз фашистов хотел распространить ее, и поговаривали, что Юнити Митфорд напала на след книги Хаггарда, когда между Англией и Германией началась война.
До самого конца войны о книге ничего не было слышно, а после войны она оказалась у какого-то баронета, живущего на севере. Он продал ее в частном порядке. Потом были еще две-три частные сделки, пока, наконец, не было объявлено, что книга появится на имущественном аукционе «Трабзонд и партнеры» как часть распродаваемого имущества двенадцатого лорда Понсонби.
– Объявлено?
Он еле заметно кивнул:
– Объявлено, книга была внесена в каталог аукциона, а затем ее с аукциона забрали. Полтора месяца назад я летал в Лондон с единственной целью побороться за эту книгу на аукционе. Я понимал, что это будет не просто. Вы же знаете, что есть коллекционеры, просто помешанные на Киплинге, а интерес к нему в последнее время стал возрастать. В университете Техаса – прекрасная библиотека, и Киплинг там представлен очень неплохо. Я ожидал, что и другие организации пошлют своих покупателей.
– Вы надеялись, что сумеете их превзойти?
– Я хотел попробовать. Я не знал даже, насколько далеко я сам зайду в желании купить эту книгу, и уж, конечно, не имел ни малейшего представления о том, какой окажется ее максимальная цена. Приехав в Лондон, я узнал, что некто из Саудовской Аравии хотел бы приобрести эту книгу. Прошел также слух, что какой-то индийский принц или магараджа прислал своего представителя, который был готов купить произведения Киплинга, представляющие особую библиографическую ценность, по чрезвычайно высокой цене. Мог ли я тягаться с такими соперниками? Не знаю. «Освобождение форта Баклоу» – книга интересная и уникальная, но она не успела приобрести настолько большую известность, чтобы стать объектом пристального внимания. В самом деле! И, кроме того, в художественном отношении произведение не представляет большого интереса. – Он нахмурился, сдвинул брови. – Как бы то ни было, мне хотелось попробовать свои силы на открытом аукционе.
– Но книгу забрали?..
– Наследники, еще до аукциона. Представитель «Трабзонда» очень извинялся и, вполне понятно, сам был возмущен. В конце концов его соглашение с наследниками не предоставляло им права заключать частные сделки. Но что он мог поделать? В итоге книга оказалась у покупателя, а деньги – у наследников, вот и все.
– Зачем им понадобилась частная сделка?
– Налоги, мистер Роденбарр. Налоги. Жуткие пошлины, декларация о доходах – разве законы о налогах не вызывают у всех нас желание как-то их обойти и не превращают нас всех в нарушителей? А как же, Боже ты мой, сделать, чтобы твою наличность не зафиксировали? Получить деньги из рук в руки под столом, а потом наследники могут поклясться, что книга оставлена ими как фамильная реликвия, или же совершенно испорчена во время внезапного наводнения, или придумают, что с ней еще что-нибудь случилось. Им не поверят, но какая разница?
– Кто купил книгу?
– Сотрудники «Трабзонда», конечно же, этого не знали, а наследники не говорили: по их официальной версии книга вообще не была продана. – Он положил локти на стол, соединив кончики пальцев. – Я провел свое собственное расследование. «Освобождение форта Баклоу» было продано Джесси Аркрайту, преуспевающему любителю всевозможных торговых сделок, вплоть до международных.
– Он коллекционер, я полагаю?
– Приобретатель, сэр. Не коллекционер. Грубый, некрасивый человек, который окружает себя прелестными вещицами в надежде, что они хоть как-то будут скрадывать его собственное внутреннее уродство. У него есть библиотека, мистер Роденбарр, потому что это соответствует его представлению об изящном. У него есть книги, некоторые из них заслуживают внимания, потому что без хороших книг нет библиотеки. Но вряд ли его можно назвать коллекционером, и уж, конечно, Киплинга он не коллекционирует.
– Тогда зачем же...
– Зачем ему нужна эта книга? Потому что она нужна мне, мистер Роденбарр. Все очень просто.
– А!
– Вы помните Спайнинг Дженни?
– Кажется, был такой танец, которым все увлекались в свое время?
Он странно поглядел на меня:
– Так назывался станок. Первый прядильный станок, способный производить нити из хлопковой пряжи. Сэр Ричард Аркрайт собрал его в 1769 году, получив соответствующий патент. Так были заложены основы современной английской текстильной промышленности.
– Ах, верно! – сказал я. – Промышленная революция и все такое.
– И все такое, – согласился он. – Джесси Аркрайт утверждает, что он является потомком этого сэра Ричарда. Я склонен верить ему в этом не больше, чем во всем остальном. Фамилия его, кстати, означает «строящий ковчег», так что не исключено, что в дальнейшем он наймет какого-нибудь специалиста в области родословных и заставит его возвести генеалогическое древо Аркрайтов к Ною.
– И, значит, он купил книгу, чтобы вам она не досталась?..
– Однажды я приобрел кое-что, перейдя при этом ему дорогу. Вероятно, таким образом он предполагает отплатить мне.
– И он ее не продаст.
– Конечно, нет.
– А другого экземпляра не существует?
– В течение последних пятидесяти лет о другом экземпляре ничего не было известно.
– А вам все еще нужен этот самый экземпляр?
– Больше чем когда бы то ни было.
– Как удачно, что сегодня утром бы случайно заглянули в «Барнегатские книги»!
Он пристально посмотрел на меня.
– Вы назвали меня по имени, прежде чем я успел вам представиться, – продолжал я. – Вы пришли в магазин не к мистеру Литзауеру, а ко мне. И не потому, что я продаю подержанные книги, а потому, что когда-то я был взломщиком. Вы полагаете, что я по-прежнему остался взломщиком.
– Я...
– Вы не верите в то, что человек может измениться. Вы не лучше полиции. «Украв раз, человек уже не перестанет красть», – вот как вы рассуждаете, правда?
– Простите, я ошибся, – сказал он, опустив глаза.
– Нет, – сказал я. – Вы не ошиблись.
Глава 5
Не знаю, который был час, когда я забрался в постель, но каким-то чудом мне все-таки удалось выбраться из нее вовремя, чтобы открыть магазин к десяти тридцати. Без четверти одиннадцать я позвонил по номеру телефона, указанному на визитной карточке Дж. Редьярда Велкина. Послушав целую минуту монотонно повторяющиеся гудки вызова, я набрал 411 – справочную, чтобы узнать номер телефона клуба «Мартингал». За подобные справки взыскивают плату, и было бы разумнее, потратив лишь минуту, отыскать нужный мне номер в справочнике «Белые страницы», однако накануне ночью я заработал целое состояние и был не прочь поделиться своим богатством.
Телефонист на коммутаторе клуба сказал, что, как он считает, мистера Велкина нет сейчас ни в одном из помещений «Мартингала», но что он тем не менее попробует вызвать его по внутренней системе связи. Прошло некоторое время. Телефонист сообщил с сожалением, что, как он и предполагал, мистер Велкин не откликнулся на вызов, и спросил, не хочу ли я оставить для него телефонограмму? Я решил, что не хочу.
В магазин вошла пара верзил. Один из них выглядел потенциально вороватым, и я поглядывал за ним, пока он просматривал биографии великих людей и художественную литературу. Кончилось это тем, что он удивил меня, потратив несколько долларов на покупку томика исторических эссе Маклоя.
Каролин появилась через несколько минут после полудня и положила на прилавок бумажный пакет.
– Сандвичи с фелафелом, – сообщила она. (Фелафел – новая и очень вкусная начинка для питы.) – Мне сегодня хотелось принести нечто необычное. Тебе нравится фелафел?
– Да, конечно.
– Я пошла на то самое место на углу Бродвея и Двенадцатой улицы. Никак не могу понять, араб он или израильтянин, владелец этого заведения?
– А это так важно?
– А как же! Терпеть не могу оказываться в неловком положении. Я уже было собралась пожелать ему счастливого Рош Ашана – еврейского Нового года, как вдруг спохватилась: может быть, это то, что он меньше всего хотел бы услышать? Ну так я быстренько забрала сдачу и слиняла.
– Осторожность никогда не мешает.
– Угу. Вчера вечером ты лишил себя ужасно вкусного угощения. Я съела половину тушеного мяса, остальное убрала в заморозку и стала смотреть новую передачу с тремя весельчаками-ведущими. Я выключила звук, и от этого стало только лучше, но я все равно не выдержала и в итоге легла очень рано. Зато здорово выспалась и чувствую себя великолепно.
– Именно так ты и выглядишь.
– Чего не скажешь о тебе: ты выглядишь ужасно!
Это и есть то, что делает с человеком содовая в ночном клубе?
– По-видимому.
– Может, ты переспал. Иногда это случается.
– Мне об этом говорили.
Зазвонил телефон. Я подошел и поднял трубку в задней маленькой комнате-офисе, полагая, что это Велкин. Однако это была слегка запыхавшаяся женщина, желавшая узнать, не вышла ли уже новая книга Розмари Роджерс. Я объяснил ей, что занимаюсь исключительно только бывшими в употреблении книгами, и порекомендовал позвонить в книжный магазин «Брентано». Она спросила: «А какой номер их телефона?» Я потянулся за телефонным справочником, чтобы поискать там этот номер, но вовремя пришел в себя и положил трубку.
Я вернулся к своему фелафелу. Каролин сказала:
– Что-нибудь не так?
– Да нет. А почему ты спрашиваешь?
– Ты подпрыгнул на три фута, когда зазвонил телефон. Кофе хороший?
– Великолепный!
– Фелафел?
– Восхитительный!
По понедельникам и средам ленч покупаю я, и мы съедаем его в ее салоне. По вторникам и четвергам Каролин приносит ленч в книжную лавку. По пятницам мы с ней заходим куда-нибудь, а кому платить по счету – решает брошенная монета. От всего этого, разумеется, можно отказаться даже в самую последнюю минуту, если кому-то из нас предстоит деловой ленч, как это было, например, недавно у меня с Белкиным.
– А ты знаешь, – сказал я, проглатывая фелафел, – я не тратил времени зря сегодня утром.
– А я ничего такого и не говорила.
– Я провел кое-какое исследование. По поводу святых покровителей.
– Правда? Так кто же мой святой покровитель?
– Я не думаю, что он у тебя есть.
– Почему, черт побери?
– Не знаю. Я просмотрел множество различных книг и нашел несколько неполных списков. Не знаю, существует ли где-нибудь официальный всеобъемлющий список всех святых покровителей. – Я пошарил вокруг себя и нашел блокнот с занесенными туда ранее каракулями. – Я ведь рассказывал тебе о Божественном Иоанне, да?
– Да, но я уже забыла, что именно. Что-то о магазине?
– Покровитель книготорговцев. Он родился в Португалии в 1495 году. Был пастухом, но потом превратился в пьяницу и азартного игрока.
– Правильно сделал. Но затем он переключился на содовую в ночных клубах и превратился в святого.
– В книгах ничего не сказано о содовой в ночных клубах. В сорок лет он прошел через кризис, характерный для середины жизни, и переехал в Гренаду. В 1538 году он открыл магазин...
– Чтобы продавать книги?
– Вероятно, но были ли тогда книжные лавки? Едва ли в то время существовали наборные шрифты. Так или иначе, через два года он основал орден Братства госпитальеров, а через десять лет умер, и его портрет висит над моим столом: можешь взглянуть, если есть желание.
– Особого нет. И это все, что ты выяснил?
– Никоим образом. – Я взглянул в свои записи. – Ты спрашивала, существует ли святой – покровитель взломщиков. Так вот: Дисмас – это святой – покровитель воров. Он сам был добрым вором.
– Да, я о нем знаю.
– Кроме того, он еще и один из покровителей заключенных. Вместе со святым Иосифом Кафассо. Интересы воров и заключенных частично совпадают, но не так кардинально, как ты, может быть, думаешь.
– И к тому же, заключенные нуждаются в дополнительном святом покровителе, поскольку они по-настоящему в беде.
– Не лишено смысла, умница. Взломщик – по сути, тот же вор, что ни говори. Поэтому-то, похоже, и не требуется особого святого покровителя для взломщиков, хотя всегда остается святой Дунстан.
– А это еще кто?
– Святой покровитель слесарей. Взломщики и слесари, по существу, решают одинаковые задачи, так почему бы им обоим и не взывать к Дунстану в критических ситуациях? Конечно, если ситуация становится на самом деле ужасной, то взломщик может еще обратиться к святым Иуде Таддеусу или Грегори Новоцезарианскому.
– А зачем это нужно взломщику?
– А затем, что эти святые ребята – покровители людей, попавших в безнадежное положение. В моей практике бывали случаи, когда мне приходилось пользоваться их помощью. Тогда я еще не знал о святом Антонии Падуйском, покровителе ищущих потерянные вещи.
– Поэтому если ты не мог найти то, что искал...
– Совершенно верно. Ты смеешься! Это значит, что я должен бы возблагодарить святого Витуса.
– Покровителя танцоров?
– Скорее, комиков. Танцоры имеют кого-то еще, только не спрашивай меня, как его имя.
– Ну а как же насчет тех, кто обслуживает чужих собак?
– Я должен буду продолжить изучение соответствующей литературы.
– И по поводу лесбиянок. Признайся, только честно, ты и в самом деле никого не сумел найти для лесбиянок?
– Ну, кое-кто приходит в голову. Но я не знаю его имени и не думаю, что он был святым.
– У лесбиянок – святой покровитель мужского пола?
– Вероятно, он вовсе не святой.
– Ну ладно, хватит говорить намеками. Кто он?
– Да тот маленький нидерландский мальчик!
– Какой там еще маленький нидерландский мальчик?
– Ты знаешь. Это тот, который сует свой пальчик...
– Придержи-ка язык, Берни. Никто не приходит в восторг от пошлостей. Даже святой Витус.
Как только выпадала свободная минутка, я звонил Велкину, но ни разу его не застал. Когда он не откликнулся на повторный вызов в клубе «Мартингал», я оставил ему телефонограмму с просьбой позвонить мистеру Хаггарду. Мне этот ход показался достаточно тонким и остроумным.
Телефон зазвонил около четырех. Я снял трубку и сказал:
– "Барнегатские книги". – Однако ответа не последовало, и трубка некоторое время молчала. Скорее всего и мне следовало бы проявить выдержку, но, послав ее к черту, я спросил: – Мистер Хаггард?
– Сэр?
Это был, конечно, Велкин. Он не получил моей телефонограммы, поскольку в течение всего дня его не было ни дома, ни в клубе. Говорил он с усилием, со странными паузами между предложениями. «Лишняя порция мартини во время ленча», – подумал я.
– Как насчет сегодняшнего вечера, мистер Роденбарр? Можем встретиться?
– В вашем клубе?
– Нет, это не очень удобно. Давайте я сообщу вам свой адрес.
– Но он у меня уже есть!
– Каким это образом?
– Вы же дали мне свою визитную карточку, – напомнил я и прочитал ему его же адрес.
– Меня там сегодня вечером не будет, – сказал он отрывисто. Голос его звучал так, словно кто-то накачал его язык велосипедным насосом. Затем он сообщил мне адрес: Восточная Шестьдесят шестая, между Первой и Второй авеню.
– Квартира 3-D, – сказал он. – Звонить два раза.
– Как почтальону.
– Простите?
– В какое время я должен прийти?
Он задумался:
– Я думаю – в половине седьмого.
– Прекрасно.
– И вы принесете, гм, предмет?
– Если у вас будут, гм, наличные.
– Об этом не беспокойтесь.
Странно, думал я, вешая трубку. Это же я спал всего четыре часа, а изнурен и опустошен, судя по голосу, почему-то он.
Незадолго до пяти часов магазин опустел. Я, зевая, прикрывал рот тыльной стороной ладони и уже подумывал о том, чтобы закрыть магазин пораньше. Как раз в этот момент сикх выплыл из мира книг и появился перед моим прилавком. А я-то считал, что он ушел, поскольку перестал его замечать.
– Вот эту книгу, – сказал он, протягивая ее мне для контроля. В его огромных коричневых ручищах книга казалась совсем крошечной. Недорогой экземпляр «Книги джунглей» нашего друга Редьярда К.
– О да, – сказал я. – Маугли, воспитанный волками.
Он оказался даже выше, чем я предполагал. Я смотрел на него и вспоминал персонаж (забыл, как его звали) из «Маленькой сиротки Анни». На сикхе были серый деловой костюм, белая рубашка, однотонный коричневый галстук. И белый тюрбан.
– Вы знаете этого человека?
«Пенджаб, – подумал я. – Тот, в „Маленькой сиротке Анни“, был хлыщом, а его приятель – аспидом и...»
– Киплинга? – спросил я.
– Вы знакомы с ним?
– Видите ли, его уже нет в живых, – сказал я. – Он умер в 1936 году.
«И спасибо вам, Дж. Р. Велкин, за ваш урок по истории», – подумал я.
Сикх улыбнулся. Зубы у него были крупные, даже слишком, и белее, чем манишка рубашки. Черты лица правильные, а большие печальные глаза – коричневые с оттенком, характерным для старомодных соболиных шуб, тех самых, которые не пожелала к Рождеству жена Рэя Киршмана.
– Вы знакомы с его книгами? – спросил он.
– Да.
– У вас ведь есть и другие книги, правда? Кроме тех, которые на полках.
Звоночек тревоги зазвенел где-то в глубине сознания.
– Все, что у меня есть, – на полках, – сказал я осторожно.
– Другая книга. Может быть, ваша собственная.
– Боюсь, что нет.
Улыбка стала сходить с его лица, а линия губ – приобретать угрожающие очертания, скрытые в уголках рта окладистой черной бородой. Рука сикха скользнула в карман пиджака. Когда она выскользнула оттуда, в ней был пистолет. Сикх стоял так, что своим телом прикрывал оружие от взоров проходящих мимо, а держал пистолет таким образом, что он был направлен прямо мне в грудь. Это был очень маленький с блестящим покрытием автоматический пистолет. Недавно стали выпускать новинку – подделки под пистолеты примерно таких же размеров, но я почему-то был уверен, что как раз этот не окажется зажигалкой для сигарет в виде пистолета.
Телефонист на коммутаторе клуба сказал, что, как он считает, мистера Велкина нет сейчас ни в одном из помещений «Мартингала», но что он тем не менее попробует вызвать его по внутренней системе связи. Прошло некоторое время. Телефонист сообщил с сожалением, что, как он и предполагал, мистер Велкин не откликнулся на вызов, и спросил, не хочу ли я оставить для него телефонограмму? Я решил, что не хочу.
В магазин вошла пара верзил. Один из них выглядел потенциально вороватым, и я поглядывал за ним, пока он просматривал биографии великих людей и художественную литературу. Кончилось это тем, что он удивил меня, потратив несколько долларов на покупку томика исторических эссе Маклоя.
Каролин появилась через несколько минут после полудня и положила на прилавок бумажный пакет.
– Сандвичи с фелафелом, – сообщила она. (Фелафел – новая и очень вкусная начинка для питы.) – Мне сегодня хотелось принести нечто необычное. Тебе нравится фелафел?
– Да, конечно.
– Я пошла на то самое место на углу Бродвея и Двенадцатой улицы. Никак не могу понять, араб он или израильтянин, владелец этого заведения?
– А это так важно?
– А как же! Терпеть не могу оказываться в неловком положении. Я уже было собралась пожелать ему счастливого Рош Ашана – еврейского Нового года, как вдруг спохватилась: может быть, это то, что он меньше всего хотел бы услышать? Ну так я быстренько забрала сдачу и слиняла.
– Осторожность никогда не мешает.
– Угу. Вчера вечером ты лишил себя ужасно вкусного угощения. Я съела половину тушеного мяса, остальное убрала в заморозку и стала смотреть новую передачу с тремя весельчаками-ведущими. Я выключила звук, и от этого стало только лучше, но я все равно не выдержала и в итоге легла очень рано. Зато здорово выспалась и чувствую себя великолепно.
– Именно так ты и выглядишь.
– Чего не скажешь о тебе: ты выглядишь ужасно!
Это и есть то, что делает с человеком содовая в ночном клубе?
– По-видимому.
– Может, ты переспал. Иногда это случается.
– Мне об этом говорили.
Зазвонил телефон. Я подошел и поднял трубку в задней маленькой комнате-офисе, полагая, что это Велкин. Однако это была слегка запыхавшаяся женщина, желавшая узнать, не вышла ли уже новая книга Розмари Роджерс. Я объяснил ей, что занимаюсь исключительно только бывшими в употреблении книгами, и порекомендовал позвонить в книжный магазин «Брентано». Она спросила: «А какой номер их телефона?» Я потянулся за телефонным справочником, чтобы поискать там этот номер, но вовремя пришел в себя и положил трубку.
Я вернулся к своему фелафелу. Каролин сказала:
– Что-нибудь не так?
– Да нет. А почему ты спрашиваешь?
– Ты подпрыгнул на три фута, когда зазвонил телефон. Кофе хороший?
– Великолепный!
– Фелафел?
– Восхитительный!
По понедельникам и средам ленч покупаю я, и мы съедаем его в ее салоне. По вторникам и четвергам Каролин приносит ленч в книжную лавку. По пятницам мы с ней заходим куда-нибудь, а кому платить по счету – решает брошенная монета. От всего этого, разумеется, можно отказаться даже в самую последнюю минуту, если кому-то из нас предстоит деловой ленч, как это было, например, недавно у меня с Белкиным.
– А ты знаешь, – сказал я, проглатывая фелафел, – я не тратил времени зря сегодня утром.
– А я ничего такого и не говорила.
– Я провел кое-какое исследование. По поводу святых покровителей.
– Правда? Так кто же мой святой покровитель?
– Я не думаю, что он у тебя есть.
– Почему, черт побери?
– Не знаю. Я просмотрел множество различных книг и нашел несколько неполных списков. Не знаю, существует ли где-нибудь официальный всеобъемлющий список всех святых покровителей. – Я пошарил вокруг себя и нашел блокнот с занесенными туда ранее каракулями. – Я ведь рассказывал тебе о Божественном Иоанне, да?
– Да, но я уже забыла, что именно. Что-то о магазине?
– Покровитель книготорговцев. Он родился в Португалии в 1495 году. Был пастухом, но потом превратился в пьяницу и азартного игрока.
– Правильно сделал. Но затем он переключился на содовую в ночных клубах и превратился в святого.
– В книгах ничего не сказано о содовой в ночных клубах. В сорок лет он прошел через кризис, характерный для середины жизни, и переехал в Гренаду. В 1538 году он открыл магазин...
– Чтобы продавать книги?
– Вероятно, но были ли тогда книжные лавки? Едва ли в то время существовали наборные шрифты. Так или иначе, через два года он основал орден Братства госпитальеров, а через десять лет умер, и его портрет висит над моим столом: можешь взглянуть, если есть желание.
– Особого нет. И это все, что ты выяснил?
– Никоим образом. – Я взглянул в свои записи. – Ты спрашивала, существует ли святой – покровитель взломщиков. Так вот: Дисмас – это святой – покровитель воров. Он сам был добрым вором.
– Да, я о нем знаю.
– Кроме того, он еще и один из покровителей заключенных. Вместе со святым Иосифом Кафассо. Интересы воров и заключенных частично совпадают, но не так кардинально, как ты, может быть, думаешь.
– И к тому же, заключенные нуждаются в дополнительном святом покровителе, поскольку они по-настоящему в беде.
– Не лишено смысла, умница. Взломщик – по сути, тот же вор, что ни говори. Поэтому-то, похоже, и не требуется особого святого покровителя для взломщиков, хотя всегда остается святой Дунстан.
– А это еще кто?
– Святой покровитель слесарей. Взломщики и слесари, по существу, решают одинаковые задачи, так почему бы им обоим и не взывать к Дунстану в критических ситуациях? Конечно, если ситуация становится на самом деле ужасной, то взломщик может еще обратиться к святым Иуде Таддеусу или Грегори Новоцезарианскому.
– А зачем это нужно взломщику?
– А затем, что эти святые ребята – покровители людей, попавших в безнадежное положение. В моей практике бывали случаи, когда мне приходилось пользоваться их помощью. Тогда я еще не знал о святом Антонии Падуйском, покровителе ищущих потерянные вещи.
– Поэтому если ты не мог найти то, что искал...
– Совершенно верно. Ты смеешься! Это значит, что я должен бы возблагодарить святого Витуса.
– Покровителя танцоров?
– Скорее, комиков. Танцоры имеют кого-то еще, только не спрашивай меня, как его имя.
– Ну а как же насчет тех, кто обслуживает чужих собак?
– Я должен буду продолжить изучение соответствующей литературы.
– И по поводу лесбиянок. Признайся, только честно, ты и в самом деле никого не сумел найти для лесбиянок?
– Ну, кое-кто приходит в голову. Но я не знаю его имени и не думаю, что он был святым.
– У лесбиянок – святой покровитель мужского пола?
– Вероятно, он вовсе не святой.
– Ну ладно, хватит говорить намеками. Кто он?
– Да тот маленький нидерландский мальчик!
– Какой там еще маленький нидерландский мальчик?
– Ты знаешь. Это тот, который сует свой пальчик...
– Придержи-ка язык, Берни. Никто не приходит в восторг от пошлостей. Даже святой Витус.
* * *
Послеобеденное время прошло без дальнейших ссылок на святых покровителей. Торговля шла вяло и утомительно, главным образом по мелочам. Правда, я продал изящный комплект романов Троллопа парню, который крутился возле него уже несколько недель. Он выписал чек на шестьдесят баксов и ушел с книжками в руках нерешительной походкой, видимо, продолжая сомневаться.Как только выпадала свободная минутка, я звонил Велкину, но ни разу его не застал. Когда он не откликнулся на повторный вызов в клубе «Мартингал», я оставил ему телефонограмму с просьбой позвонить мистеру Хаггарду. Мне этот ход показался достаточно тонким и остроумным.
Телефон зазвонил около четырех. Я снял трубку и сказал:
– "Барнегатские книги". – Однако ответа не последовало, и трубка некоторое время молчала. Скорее всего и мне следовало бы проявить выдержку, но, послав ее к черту, я спросил: – Мистер Хаггард?
– Сэр?
Это был, конечно, Велкин. Он не получил моей телефонограммы, поскольку в течение всего дня его не было ни дома, ни в клубе. Говорил он с усилием, со странными паузами между предложениями. «Лишняя порция мартини во время ленча», – подумал я.
– Как насчет сегодняшнего вечера, мистер Роденбарр? Можем встретиться?
– В вашем клубе?
– Нет, это не очень удобно. Давайте я сообщу вам свой адрес.
– Но он у меня уже есть!
– Каким это образом?
– Вы же дали мне свою визитную карточку, – напомнил я и прочитал ему его же адрес.
– Меня там сегодня вечером не будет, – сказал он отрывисто. Голос его звучал так, словно кто-то накачал его язык велосипедным насосом. Затем он сообщил мне адрес: Восточная Шестьдесят шестая, между Первой и Второй авеню.
– Квартира 3-D, – сказал он. – Звонить два раза.
– Как почтальону.
– Простите?
– В какое время я должен прийти?
Он задумался:
– Я думаю – в половине седьмого.
– Прекрасно.
– И вы принесете, гм, предмет?
– Если у вас будут, гм, наличные.
– Об этом не беспокойтесь.
Странно, думал я, вешая трубку. Это же я спал всего четыре часа, а изнурен и опустошен, судя по голосу, почему-то он.
* * *
Не знаю, когда именно появился сикх. Он вырос как из-под земли и стал шнырять между полками: высокий стройный джентльмен с большой черной бородой и тюрбаном на голове. Разумеется, я его заметил, поскольку такое явление невозможно не заметить, но я не уставился на него и не таращил глаза в изумлении. В конце концов Нью-Йорк – это Нью-Йорк, а сикх не марсианин.Незадолго до пяти часов магазин опустел. Я, зевая, прикрывал рот тыльной стороной ладони и уже подумывал о том, чтобы закрыть магазин пораньше. Как раз в этот момент сикх выплыл из мира книг и появился перед моим прилавком. А я-то считал, что он ушел, поскольку перестал его замечать.
– Вот эту книгу, – сказал он, протягивая ее мне для контроля. В его огромных коричневых ручищах книга казалась совсем крошечной. Недорогой экземпляр «Книги джунглей» нашего друга Редьярда К.
– О да, – сказал я. – Маугли, воспитанный волками.
Он оказался даже выше, чем я предполагал. Я смотрел на него и вспоминал персонаж (забыл, как его звали) из «Маленькой сиротки Анни». На сикхе были серый деловой костюм, белая рубашка, однотонный коричневый галстук. И белый тюрбан.
– Вы знаете этого человека?
«Пенджаб, – подумал я. – Тот, в „Маленькой сиротке Анни“, был хлыщом, а его приятель – аспидом и...»
– Киплинга? – спросил я.
– Вы знакомы с ним?
– Видите ли, его уже нет в живых, – сказал я. – Он умер в 1936 году.
«И спасибо вам, Дж. Р. Велкин, за ваш урок по истории», – подумал я.
Сикх улыбнулся. Зубы у него были крупные, даже слишком, и белее, чем манишка рубашки. Черты лица правильные, а большие печальные глаза – коричневые с оттенком, характерным для старомодных соболиных шуб, тех самых, которые не пожелала к Рождеству жена Рэя Киршмана.
– Вы знакомы с его книгами? – спросил он.
– Да.
– У вас ведь есть и другие книги, правда? Кроме тех, которые на полках.
Звоночек тревоги зазвенел где-то в глубине сознания.
– Все, что у меня есть, – на полках, – сказал я осторожно.
– Другая книга. Может быть, ваша собственная.
– Боюсь, что нет.
Улыбка стала сходить с его лица, а линия губ – приобретать угрожающие очертания, скрытые в уголках рта окладистой черной бородой. Рука сикха скользнула в карман пиджака. Когда она выскользнула оттуда, в ней был пистолет. Сикх стоял так, что своим телом прикрывал оружие от взоров проходящих мимо, а держал пистолет таким образом, что он был направлен прямо мне в грудь. Это был очень маленький с блестящим покрытием автоматический пистолет. Недавно стали выпускать новинку – подделки под пистолеты примерно таких же размеров, но я почему-то был уверен, что как раз этот не окажется зажигалкой для сигарет в виде пистолета.