Страница:
Словно по мановению волшебной палочки, эфиопка соскользнула с постели. Мессия попытался ее настичь, но уже из-под кровати, с другого края, вылезала соблазнительная, бесподобная Марикита Са, совершенно обнаженная.
– Ах ты злодей! Ты это сделал, чтобы рабочие боролись против нас? Против наших законных империалистических интересов? Негодник! И притворяешься добрым дядюшкой!
На какую-то долю секунды тот застыл в замешательстве. Но хладнокровие тут же вернулось к нему:
– Да, ситуация с рабочим движением у нас замечательная! Она создавалась в интересах буржуазии. Никаких революционных поползновений. Единственная наша забота – увеличение зарплат и продолжительности отпусков. Это отдаляет зловещий призрак коммунизма. Более того: существует множество различных профсоюзов, чтобы рабочие были разделены. Соперничество. Понимаешь? Я сделал так, что рабочий класс в этой стране станет сознательным не раньше, чем через двадцать лет после моей смерти.
Слова били из него ключом. Он говорил, и целовал, и хватал, и обнимал. Оргазм не замедлил себя ждать. Джейн, мускулистая, извернулась и прыгнула на него сверху, так что Мессия, потеряв равновесие, упал лицом в подушку.
– Отпусти меня, Марикита!
– Я не Марикита, я Ирина!
– Ирина??? Так ты слышала, что я говорил ей?!
– Все слышала! Итак, ты создал эти чудовищные профсоюзы? С культом твоей личности и продажными лидерами? Как ты мог?
– Да, это правда! Но база профсоюзного движения осталась нетронутой – это тоже правда! И благодаря ей мы освободимся от коррумпированных лидеров!
Джейн отпустила его и вновь превратилась в Марикиту. Президент перевернулся на спину и начал свою очередную речь:
– Видишь ли, моя прекрасная холодная Ирина... – и каково же было его замешательство, когда он снова увидел ту, другую!
– Какая еще Ирина? Какая прекрасная и холодная? Это я, Марикита Са! Что скажут мои читатели в Майами, когда узнают, что ты избавишься от профсоюзных лидеров? Опять против нас? Изменник! Жалкий предатель!
Так все и продолжалось, словно театральная пьеса. Персонажи говорили и кончали одновременно. Джейн Спитфайр кончала сразу за троих: за Ирину, Индиру и отважную Марикиту, кубинскую беженку.
СЦЕНА ПРОИСХОДИТ В ПОСТЕЛИ. ДЕЙСТВИЕ: МНОГО СЕКСА! НИКАКИХ ЗАПРЕТОВ! НЕСЛЫХАННО! НЕОБЫЧАЙНОЕ РАЗНООБРАЗИЕ ПОЗИЦИЙ!
МЕССИЯ (не останавливаясь, чтобы перевести дух):Именно поэтому, дорогая Марикита, я и сохранил буржуазную армию: она будет защищать священные интересы империализма! Вы сможете забрать все, что хотите. Армия подавит рабочие волнения в самом зародыше, решительно и энергично!
ИНДИРА (вылезая из-под кровати, куда только что уползла Марикита):Что скажут читатели «Эфиопиан Геральд», когда узнают, что вы, немощный старик, сохранили буржуазную армию, чтобы безжалостно подавлять рабочие волнения?! (Бьет его по лицу вышеупомянутой газетой и исчезает под кроватью.)
МЕССИЯ:Вы забываете, милая креолка, что зато я создал другую, партизанскую, армию!
ДЖЕЙН-МАРИКИТА (величественно выходя из-под кровати, ослепительная как никогда раньше):Ах, так вы создали все это войско бандитов и насильников?
МЕССИЯ:Нет, бандиты мне не подчиняются...
ДЖЕЙН:Это вы раздували народные волнения?
МЕССИЯ:Но зато я сделал так, что они выполняют лишь мои приказы! А я никогда не прикажу ничего, что идет вразрез с интересами моих добрых американских друзей...
ИРИНА (появляясь с другого края кровати, вся дышащая холодом сибирских степей):Ах вот как? Сволочь!!!!!!!
МЕССИЯ (не в силах сдержать оргазм и тревогу, три женщины кажутся ему тридцатью, которые беспрестанно появляются из-под кровати, из простыней, из одеял, из прозрачных покрывал):Ради Бога! Больше не могу! Соединимся! (Конвульсивно всхлипывает.)Я больше ничего не прошу! Ирина, Индира, Марикита! Соединимся! (Похоже, он бредит.)Все объединимся под моим образцовым руководством! Мелкие разногласия больше не важны! Объединимся все под моими знаменами, под моими портретами, подо мной! Все едины. Я приказываю! Народы объединятся в нации, нации в континенты, континенты – во Вселенную, покорную моей воле! (Близость оргазма заставляет его терять чувство меры.)Это займет сто лет, двести, какая разница? Главное – что весь мир будет единым, у моих ног! (Выгибаясь, тяжело падает на Джейн.)Главное – это всеобщее единство под моим просвещенным руководством. (Ритмичные конвульсии). Я несменяем! После меня – хаос, гражданская война, потоп, чума, Содом и Гоморра, Помпеи, землетрясения, цунами! (Он начинает ощущать райское блаженство оргазма.)Всегда, всегда, всегда... Я – вождь, я – дуче, я – фюрер... Команданте... Царь царей! Император императриц! Я... вечен... (Здесь драма вновь становится романом.)
Он извергал из себя сперму и вместе с ней – свои настоящие и будущие титулы, реальные и воображаемые. Глаза его, похоже, ничего уже не видели. За словом «вечен» последовал вопль – и губы его перестали шевелиться.
Старый Мессия перешел безостановочно от высшего наслаждения к полнейшей неподвижности.
Так он и умер: внутри Джейн Спитфайр. Наслаждаясь.
Мессия хотел всего, но закончилось это плачевно. Невозможно заниматься любовью с тремя юными девушками, равно прекрасными... но отстаивающими противоположные идеологии.
Освободиться от Мессии стоило Джейн некоторых трудов.
Но она освободилась.
Восхищенная своими артистическими способностями. И было чем восхищаться.
Глава 10
Глава 11
– Ах ты злодей! Ты это сделал, чтобы рабочие боролись против нас? Против наших законных империалистических интересов? Негодник! И притворяешься добрым дядюшкой!
На какую-то долю секунды тот застыл в замешательстве. Но хладнокровие тут же вернулось к нему:
– Да, ситуация с рабочим движением у нас замечательная! Она создавалась в интересах буржуазии. Никаких революционных поползновений. Единственная наша забота – увеличение зарплат и продолжительности отпусков. Это отдаляет зловещий призрак коммунизма. Более того: существует множество различных профсоюзов, чтобы рабочие были разделены. Соперничество. Понимаешь? Я сделал так, что рабочий класс в этой стране станет сознательным не раньше, чем через двадцать лет после моей смерти.
Слова били из него ключом. Он говорил, и целовал, и хватал, и обнимал. Оргазм не замедлил себя ждать. Джейн, мускулистая, извернулась и прыгнула на него сверху, так что Мессия, потеряв равновесие, упал лицом в подушку.
– Отпусти меня, Марикита!
– Я не Марикита, я Ирина!
– Ирина??? Так ты слышала, что я говорил ей?!
– Все слышала! Итак, ты создал эти чудовищные профсоюзы? С культом твоей личности и продажными лидерами? Как ты мог?
– Да, это правда! Но база профсоюзного движения осталась нетронутой – это тоже правда! И благодаря ей мы освободимся от коррумпированных лидеров!
Джейн отпустила его и вновь превратилась в Марикиту. Президент перевернулся на спину и начал свою очередную речь:
– Видишь ли, моя прекрасная холодная Ирина... – и каково же было его замешательство, когда он снова увидел ту, другую!
– Какая еще Ирина? Какая прекрасная и холодная? Это я, Марикита Са! Что скажут мои читатели в Майами, когда узнают, что ты избавишься от профсоюзных лидеров? Опять против нас? Изменник! Жалкий предатель!
Так все и продолжалось, словно театральная пьеса. Персонажи говорили и кончали одновременно. Джейн Спитфайр кончала сразу за троих: за Ирину, Индиру и отважную Марикиту, кубинскую беженку.
СЦЕНА ПРОИСХОДИТ В ПОСТЕЛИ. ДЕЙСТВИЕ: МНОГО СЕКСА! НИКАКИХ ЗАПРЕТОВ! НЕСЛЫХАННО! НЕОБЫЧАЙНОЕ РАЗНООБРАЗИЕ ПОЗИЦИЙ!
МЕССИЯ (не останавливаясь, чтобы перевести дух):Именно поэтому, дорогая Марикита, я и сохранил буржуазную армию: она будет защищать священные интересы империализма! Вы сможете забрать все, что хотите. Армия подавит рабочие волнения в самом зародыше, решительно и энергично!
ИНДИРА (вылезая из-под кровати, куда только что уползла Марикита):Что скажут читатели «Эфиопиан Геральд», когда узнают, что вы, немощный старик, сохранили буржуазную армию, чтобы безжалостно подавлять рабочие волнения?! (Бьет его по лицу вышеупомянутой газетой и исчезает под кроватью.)
МЕССИЯ:Вы забываете, милая креолка, что зато я создал другую, партизанскую, армию!
ДЖЕЙН-МАРИКИТА (величественно выходя из-под кровати, ослепительная как никогда раньше):Ах, так вы создали все это войско бандитов и насильников?
МЕССИЯ:Нет, бандиты мне не подчиняются...
ДЖЕЙН:Это вы раздували народные волнения?
МЕССИЯ:Но зато я сделал так, что они выполняют лишь мои приказы! А я никогда не прикажу ничего, что идет вразрез с интересами моих добрых американских друзей...
ИРИНА (появляясь с другого края кровати, вся дышащая холодом сибирских степей):Ах вот как? Сволочь!!!!!!!
МЕССИЯ (не в силах сдержать оргазм и тревогу, три женщины кажутся ему тридцатью, которые беспрестанно появляются из-под кровати, из простыней, из одеял, из прозрачных покрывал):Ради Бога! Больше не могу! Соединимся! (Конвульсивно всхлипывает.)Я больше ничего не прошу! Ирина, Индира, Марикита! Соединимся! (Похоже, он бредит.)Все объединимся под моим образцовым руководством! Мелкие разногласия больше не важны! Объединимся все под моими знаменами, под моими портретами, подо мной! Все едины. Я приказываю! Народы объединятся в нации, нации в континенты, континенты – во Вселенную, покорную моей воле! (Близость оргазма заставляет его терять чувство меры.)Это займет сто лет, двести, какая разница? Главное – что весь мир будет единым, у моих ног! (Выгибаясь, тяжело падает на Джейн.)Главное – это всеобщее единство под моим просвещенным руководством. (Ритмичные конвульсии). Я несменяем! После меня – хаос, гражданская война, потоп, чума, Содом и Гоморра, Помпеи, землетрясения, цунами! (Он начинает ощущать райское блаженство оргазма.)Всегда, всегда, всегда... Я – вождь, я – дуче, я – фюрер... Команданте... Царь царей! Император императриц! Я... вечен... (Здесь драма вновь становится романом.)
Он извергал из себя сперму и вместе с ней – свои настоящие и будущие титулы, реальные и воображаемые. Глаза его, похоже, ничего уже не видели. За словом «вечен» последовал вопль – и губы его перестали шевелиться.
Старый Мессия перешел безостановочно от высшего наслаждения к полнейшей неподвижности.
Так он и умер: внутри Джейн Спитфайр. Наслаждаясь.
Мессия хотел всего, но закончилось это плачевно. Невозможно заниматься любовью с тремя юными девушками, равно прекрасными... но отстаивающими противоположные идеологии.
Освободиться от Мессии стоило Джейн некоторых трудов.
Но она освободилась.
Восхищенная своими артистическими способностями. И было чем восхищаться.
Глава 10
Джейн Спитфайр посещает страну, пребывающую под анестезией
– Наш отец умер! – шумел народ на улице.
Все рыдали.
За семь дней траура было пролито ровно 7 753 375 537 753 слезы. То были слезы искренней скорби. Иногда – слезы страха. Известное зло предпочтительнее неизвестного блага. Что-то случится? Как бы то ни было, наседка прикрывала всех своими крыльями – уток, лебедей, гусей. Теперь все остались сиротами. Начнется борьба внутри страны. Жестокая, безудержная борьба. Кто станет наследником харизматического вождя? В эту ночь обязанности президента перешли к Вице-Мессии.
Мессия умер – да здравствует Вице-Мессия!
Христос творил чудеса, но Петр был неспособен ходить по водам и все время тонул. Ждать ли чудес от Вице-Мессии? Ожидание без надежды, принуждение себя к слепой вере...
Народ рыдал на улице. «Мой отец умер», – плакал девяностолетний старец. «Что с нами будет?» – задавала вопрос пара молодоженов. Выстраивались очереди – только чтобы взглянуть, к гробу не подпускали, – у зала, где покоились бренные останки того, кто был надеждой нации не одно десятилетие.
«Что теперь?» – спрашивал себя целый народ.
Все вышедшие на улицу, раньше сплоченные воедино под широкими крыльями, вели себя как будущие враги. Противники, которых покинул судья, обреченные отныне на братоубийство. Никаких тормозов! Никакой власти! Никакого отца. И поэтому все плакали: они стали сиротами!
Джейн это не волновало. Для нее смерть была чем-то быстрым и чистым. Она привыкла убивать и уворачиваться от смерти. Привыкла видеть смерть рядом с собой, не заглядывая ей прямо в глаза. Вечно убегая от нее. Умер – похоронили, и жизнь продолжается. Такова была ее прагматичная философия.
К чему рыдать? Слезами горю не поможешь.
Народ ее не понимал и рыдал по-прежнему, считая, что от этого что-нибудь да улучшится. Очередь росла. Люди выходили из-за столов в ресторанах, не закончив есть, и становились в нее. Официанты, повара, кассиры, все оставляли работу и тоже становились в очередь. Цемент без толку затвердевал на стройках; в магазинах продавцы оставляли двери открытыми; водители тормозили автобусы и выпрыгивали из них вместе с пассажирами, плача хором, чтобы тоже встать в очередь. Мясники оставляли куски мяса, облепленные мухами; адвокаты прекращали процессы, истцы бросали свои иски, судьи – свои приговоры, и все становились в очередь и там плакали. Прекращались футбольные матчи, мячи сиротливо лежали на поле. Прекращались спектакли и киносеансы. И все без исключения рыдали на улице.
Прекратилось лечение болезней, даже не терпящее отлагательства, – врачи тоже рыдали, стоя в очереди. Умирающие не получали соборования: священники рыдали, стоя в очереди. Мужчины и женщины умирали в этот день, как и в любой другой, но никто их не оплакивал: все родственники стояли в очереди, рыдая. Так что все умирали в одиночестве, умирали брошенными. Ни один труп не был в тот день погребен должным образом, потому что все катафалки, набитые и облепленные народом, спешили в сторону очереди.
Очередь загибалась три тысячи раз.
Джейн поняла, что в ближайшую неделю ничего сделать не удастся. Вся жизнь в стране оказалась парализована. Все коммуникации – перерезаны. Разрешался лишь траур и безудержный плач.
Джейн воспользовалась этим, чтобы связаться с семьей в Милуоки. Она вошла в посольское помещение связи и распорядилась настроить видеофон, работавший через спутник, желая не только слышать родных, но и видеть их. Пока оператор возился с контактами, Джейн вернулась в свою комнату и еще раз изменила свой облик. Через пять минут она была уже привычной кроткой миссис Дженет Картрайт: волосы собраны в пучок, обильная косметика на лице, очки с толстыми линзами. Она привела себя в максимально уродливый вид и стала ждать соединения. Надо, чтобы ее видели вот такой: бесполой.
Стояла невозможная жара.
На экране появился первый корабль, рассекавший еще пустынные воды Великих озер, – первый в эту навигацию. Флаги, команда и пассажиры на корме и на борту, поющие, танцующие. Затем возникла набережная: разноцветная толпа (все в ярких пуловерах), народное празднество, весело скачущие женщины, мужчины, дети, продавцы хот-догов и газировки, собаки домашние и бродячие, – все собрались здесь в радостном ожидании весны, обещавшей быть теплой и приятной.
Музыка! Веселье! Представления на открытом воздухе! Оркестры симфонические, оркестры из филармонии, группы большие и маленькие. Камера ощупывала город: набитые бары, реки пива. Много пьяных, но все вежливы. Вежливые полицейские вежливо забирали автомобили вежливых нарушителей порядка. Все улыбались, даже смеялись. А почему нет? Некоторые икали. Приход весны! Безумство!
Наконец, камера замерла у дверей дома миссис Картрайт. Еще немного – и дом стал виден изнутри. Еще чуть-чуть – и появились крупным планом двое детей:
– Это ты, мамочка?
– Да, мои дорогие! – дрожащим голосом откликнулась Джейн, наблюдая за Хельмутом, играющим на скрипке, и Линдой, одевающей куклу. Они готовились к будущему.
Джейн овладела тоска. А кем бы не овладела?
Ей захотелось покончить со шпионскими штучками, перестать свергать правительства, вернуться домой, к детям, прижать их к себе, приласкать, выйти с ними на улицу, радостно распевая, приветствуя украшенный флагами ледокол, привозящий провизию и одежду, благополучие, счастье.
Снова корабль. Оказалось, он шел из Дисгрэйсфулландии и вез груз меди. Все радовались, потому что медь сильно подешевела после свержения в этой стране президента. Радовались, потому что медные рудники вернулись в собственность этих людей. Радовались, корабль вез целый ворох акций: новое правительство Дисгрэйсфулландии проявило щедрость к своим покровителям. Все возвращалось к ним: залежи меди в сто тысяч, пятьсот тысяч, миллион тонн! Ящики были выгружены кранами, и люди жадно кинулись на свои бумаги – свою законную собственность.
Праздник!
«Нет, я должна остаться здесь, – сказала себе Джейн. – Чтобы эти люди были счастливы, я должна остаться здесь, свергнуть правительство, выполнить свой долг!»
А вслух сказала:
– Да, это я, ваша мамочка! Скоро я вернусь. Мне надо закончить дела. Простите меня, пожалуйста, что я так долго.
– Да, мамочка! – хором ответили близнецы. – Нам так тебя не хватает! Правда, вдова нам помогает...
Ревность стала разъедать сердце Джейн, и еще сильнее – когда появился Элдридж под руку с вдовой. Она обменялась еще парой ласковых слов с детьми, простилась с мужем и пообещала скоро вернуться. Камера вновь задержалась на корабле и набережной, залитой теплым весенним солнцем.
Из окна посольства Джейн могла видеть безжалостное солнце, сжигавшее листья, иссушавшее землю, плавившее асфальт, разрушавшее все.
Но это солнце было тем же самым, что и на родине.
Смыв с лица косметику и вернувшись к облику женщины-вамп, Джейн решила немного отвлечься. Самое время, пользуясь паузой, нанести визит в Дисгрэйсфулландию. Она приказала подготовить борт к полету, и через несколько минут уже молчаливо следила за горами и реками, проплывавшими внизу.
Специальная комиссия, назначенная для ее встречи, предложила ей сразу же по прибытии посетить образцовый концлагерь и ознакомиться с новыми техниками допроса. Но Джейн предпочла в одиночестве побродить по улицам, хотя в конце концов все же приняла услуги гида.
Она шла по пустынным улицам. Комендантский час. Тишина. Гид бормотал какие-то сведения, прославляя восстановленный наконец-то порядок. Молчаливый кладбищенский порядок.
Но восстановленный не без серьезных затруднений.
Те, кто храпел ночью (после комендантского часа) обязаны были заново учиться дышать. Обувь в обязательном порядке подбивалась резиной. Впрочем, большая часть населения, особенно на селе, ходила босиком. Все без исключения должны были ночью затыкать ватой рот, чтобы приглушать свои голоса, а днем – уши, чтобы не слышать криков истязуемых.
Несмотря на эти разумные меры предосторожности, пресса всего мира продолжала несправедливую и разнузданную кампанию против новой власти. Джейн констатировала, что известная свобода все же сохранялась – люди беспрепятственно ходили по улицам. С любезного разрешения властей, конечно же. И с неизбежными ограничениями: идя из дома на работу и обратно, следовало выбирать самый короткий путь.
Они зашли на улицу, где располагался музей искусств. Джейн захотела пропустить стаканчик белого в музейном баре. За столиком в другом углу бара сидели художники с выражением почтительного страха на лицах, какое было свойственно большинству жителей.
– Если б мы, абстрактные художники, хотя бы имели гарантию, что нас оставят в живых... – жаловался самый старший.
– Я искренне желаю не создавать проблем для властей и изображать только дозволенное. Но, откровенно говоря, не знаю, как... У правительства нет никаких критериев. Точнее, они постоянно меняются. Неизвестно, какие пейзажи завтра объявят подстрекательством к мятежу...
– Один мой друг был арестован: его натурщик когда-то, много лет назад, принадлежал к центристской партии. Власти сочли, что картина, где он изображен, может быть использована в подрывных целях. Вы же знаете, что все начинается со свободного толкования законов, а заканчивается непонятно где, – вступил в разговор самый младший. – А за подрывную деятельность дают пятнадцать лет...
– А моего брата взяли за натюрморты: яблоки, груши, бананы, виноград. Обычные фрукты. И чем все закончилось? Десять лет каторжных работ!
– Натюрморты? Взяли брата? Но за что? – всеобщий испуг.
– Власти сочли, что он намекает на отсутствие демократии в стране...
– В какой-то мере они правы...
Трое художников умолкли в страхе. Один из них немного спустя нарушил молчание:
– Хотя бы уверенность, что мы останемся в живых... Тогда наше искусство еще может двигаться вперед. Невозможно писать картины, постоянно думая о смерти...
Джейн улыбнулась. Хорошо, если вся Латинская Америка станет такой. Наше поместье. Наш цветущий садик. С ядовитыми цветами и хищными деревьями. Сад, сеющий смерть!
– Только напуганный народ может быть покорным, – твердо проговорила она сквозь зубы.
Затем пожелала видеть детей. Но ей сообщили, что это возможно только на следующий день, в свободное время, с 16.00 до 16.30. Остаток ночи Джейн посвятила посещению лагеря. Тысячи заключенных. Передовая техника из США. Лучшие пыточные орудия того же происхождения. Кое-что новенькое: использование животных при допросах – например, собак и крыс. Превосходные результаты. Особенно, если речь идет о молодых женщинах.
Джейн выразила удовлетворение, подумала о своих близнецах, и отправилась спать. Спала она до позднего утра. Совершенно спокойно, благодаря тишине.
Народ, казалось, весь ушел в подполье.
«О, если бы устранить народ во всех странах мира и оставить только элиту, – подумала она восхищенно. – Такая тишина, такое спокойствие... Мир и любовь!»
Тишина. Лишь иногда ее нарушали выстрелы. Джейн спросила, кого это убивают. Оказалось, петухов и их хозяев, уже посаженных за решетку. Собакам (кроме полицейских) было запрещено лаять, котам следовало просить разрешение на отлов крыс, даже с целью употребить их в пищу. Кенары, скворцы и щеглы были отправлены в далекую холодную провинцию – почти что на Южный полюс – и заключены в огромную клетку, в такой тесноте, что еле могли пошевелиться. Везде порядок. Везде мир.
Нужно было сменить впечатления. Для этого имелось свободное время. Джейн пообщалась с детьми, узнала, что они играют в две очень интересные игры: инфляцию и дефицит. Правила были такие.
1. Дефицит. Девочка-«продавщица» садится по одну сторону прилавка, остальные – по другую. Одна из них просит:
– Продайте мне кило сахара.
– У нас нет.
– Тогда кило кофе.
– Как, сеньора? Вам не стыдно просить у меня кило кофе? Разве вы не знаете, что у нашей страны нет валюты для покупки кофе за границей? Кофе нет.
– Коробок спичек?
– Спички закончились.
– А мясо?
– Все мясо вывозится в Европу.
И так далее, довольно однообразно, пока не появляется плохой мальчик:
– Дайте кило дерьма!
– Как, сеньор? У вас хватает смелости просить кило дерьма? Если людям нечего есть, откуда будет дерьмо? Этого тоже нет.
Мораль: голод полезен, поскольку прекращаются кишечные запоры.
2. Инфляция. Товары есть, но никто не может их купить.
– Кило помидоров, пожалуйста.
– Шесть тысяч песо.
– Полкило?
– Три тысячи.
– Тогда четверть кило, у меня только тысяча пятьсот.
– Цены поднялись, сеньора: теперь помидоры стоят девять тысяч песо за кило.
– Дайте посчитать... Четверть кило – 2250... Так что я могу купить только 150 граммов... И еще останется 150 песо сдачи. Отлично!
– Давайте, давайте, побыстрее.
– Значит, так: 150 граммов...
– Не могу: теперь они стоят 12 тысяч за кило.
– Ну дайте, сколько можете...
– Считайте сами.
– Сто граммов.
– Помидоры уже по 18 тысяч за кило...
Эта игра, несомненно, развивает способность детей к быстрым подсчетам. За неимением лучшего...
Дети имели полное право играть во что угодно. Правда, потом их родителей могли в любой момент вызвать для объяснений. Многих посадили. Других замучили. Некоторым повезло – их сразу расстреляли.
Все было прекрасно под властью закона. Все законно.
Под властью закона, который соотечественники Джейн сами изобрели.
Законно, но нелегитимно.
Но почему? В голове Джейн крутились какие-то непонятные слова:
– Только народ в целом – а не его отдельные представители – может устанавливать законы, менять власть, выражать свою волю через выборы или другим путем!
Что это были за странные слова? Джейн не знала, откуда они. Отрывки из прочитанных когда-то книг... Возможно, кто-то из врагов написал эти слова для вражеской книги.
Но слова задержались у нее в голове. Законно, но нелегитимно. Это разные вещи. Законно, но нелегитимно.
Уже в самолете, пролетая над горами и реками, Джейн все повторяла про себя эту фразу. Законно, но нелегитимно.
Все рыдали.
За семь дней траура было пролито ровно 7 753 375 537 753 слезы. То были слезы искренней скорби. Иногда – слезы страха. Известное зло предпочтительнее неизвестного блага. Что-то случится? Как бы то ни было, наседка прикрывала всех своими крыльями – уток, лебедей, гусей. Теперь все остались сиротами. Начнется борьба внутри страны. Жестокая, безудержная борьба. Кто станет наследником харизматического вождя? В эту ночь обязанности президента перешли к Вице-Мессии.
Мессия умер – да здравствует Вице-Мессия!
Христос творил чудеса, но Петр был неспособен ходить по водам и все время тонул. Ждать ли чудес от Вице-Мессии? Ожидание без надежды, принуждение себя к слепой вере...
Народ рыдал на улице. «Мой отец умер», – плакал девяностолетний старец. «Что с нами будет?» – задавала вопрос пара молодоженов. Выстраивались очереди – только чтобы взглянуть, к гробу не подпускали, – у зала, где покоились бренные останки того, кто был надеждой нации не одно десятилетие.
«Что теперь?» – спрашивал себя целый народ.
Все вышедшие на улицу, раньше сплоченные воедино под широкими крыльями, вели себя как будущие враги. Противники, которых покинул судья, обреченные отныне на братоубийство. Никаких тормозов! Никакой власти! Никакого отца. И поэтому все плакали: они стали сиротами!
Джейн это не волновало. Для нее смерть была чем-то быстрым и чистым. Она привыкла убивать и уворачиваться от смерти. Привыкла видеть смерть рядом с собой, не заглядывая ей прямо в глаза. Вечно убегая от нее. Умер – похоронили, и жизнь продолжается. Такова была ее прагматичная философия.
К чему рыдать? Слезами горю не поможешь.
Народ ее не понимал и рыдал по-прежнему, считая, что от этого что-нибудь да улучшится. Очередь росла. Люди выходили из-за столов в ресторанах, не закончив есть, и становились в нее. Официанты, повара, кассиры, все оставляли работу и тоже становились в очередь. Цемент без толку затвердевал на стройках; в магазинах продавцы оставляли двери открытыми; водители тормозили автобусы и выпрыгивали из них вместе с пассажирами, плача хором, чтобы тоже встать в очередь. Мясники оставляли куски мяса, облепленные мухами; адвокаты прекращали процессы, истцы бросали свои иски, судьи – свои приговоры, и все становились в очередь и там плакали. Прекращались футбольные матчи, мячи сиротливо лежали на поле. Прекращались спектакли и киносеансы. И все без исключения рыдали на улице.
Прекратилось лечение болезней, даже не терпящее отлагательства, – врачи тоже рыдали, стоя в очереди. Умирающие не получали соборования: священники рыдали, стоя в очереди. Мужчины и женщины умирали в этот день, как и в любой другой, но никто их не оплакивал: все родственники стояли в очереди, рыдая. Так что все умирали в одиночестве, умирали брошенными. Ни один труп не был в тот день погребен должным образом, потому что все катафалки, набитые и облепленные народом, спешили в сторону очереди.
Очередь загибалась три тысячи раз.
Джейн поняла, что в ближайшую неделю ничего сделать не удастся. Вся жизнь в стране оказалась парализована. Все коммуникации – перерезаны. Разрешался лишь траур и безудержный плач.
Джейн воспользовалась этим, чтобы связаться с семьей в Милуоки. Она вошла в посольское помещение связи и распорядилась настроить видеофон, работавший через спутник, желая не только слышать родных, но и видеть их. Пока оператор возился с контактами, Джейн вернулась в свою комнату и еще раз изменила свой облик. Через пять минут она была уже привычной кроткой миссис Дженет Картрайт: волосы собраны в пучок, обильная косметика на лице, очки с толстыми линзами. Она привела себя в максимально уродливый вид и стала ждать соединения. Надо, чтобы ее видели вот такой: бесполой.
Стояла невозможная жара.
На экране появился первый корабль, рассекавший еще пустынные воды Великих озер, – первый в эту навигацию. Флаги, команда и пассажиры на корме и на борту, поющие, танцующие. Затем возникла набережная: разноцветная толпа (все в ярких пуловерах), народное празднество, весело скачущие женщины, мужчины, дети, продавцы хот-догов и газировки, собаки домашние и бродячие, – все собрались здесь в радостном ожидании весны, обещавшей быть теплой и приятной.
Музыка! Веселье! Представления на открытом воздухе! Оркестры симфонические, оркестры из филармонии, группы большие и маленькие. Камера ощупывала город: набитые бары, реки пива. Много пьяных, но все вежливы. Вежливые полицейские вежливо забирали автомобили вежливых нарушителей порядка. Все улыбались, даже смеялись. А почему нет? Некоторые икали. Приход весны! Безумство!
Наконец, камера замерла у дверей дома миссис Картрайт. Еще немного – и дом стал виден изнутри. Еще чуть-чуть – и появились крупным планом двое детей:
– Это ты, мамочка?
– Да, мои дорогие! – дрожащим голосом откликнулась Джейн, наблюдая за Хельмутом, играющим на скрипке, и Линдой, одевающей куклу. Они готовились к будущему.
Джейн овладела тоска. А кем бы не овладела?
Ей захотелось покончить со шпионскими штучками, перестать свергать правительства, вернуться домой, к детям, прижать их к себе, приласкать, выйти с ними на улицу, радостно распевая, приветствуя украшенный флагами ледокол, привозящий провизию и одежду, благополучие, счастье.
Снова корабль. Оказалось, он шел из Дисгрэйсфулландии и вез груз меди. Все радовались, потому что медь сильно подешевела после свержения в этой стране президента. Радовались, потому что медные рудники вернулись в собственность этих людей. Радовались, корабль вез целый ворох акций: новое правительство Дисгрэйсфулландии проявило щедрость к своим покровителям. Все возвращалось к ним: залежи меди в сто тысяч, пятьсот тысяч, миллион тонн! Ящики были выгружены кранами, и люди жадно кинулись на свои бумаги – свою законную собственность.
Праздник!
«Нет, я должна остаться здесь, – сказала себе Джейн. – Чтобы эти люди были счастливы, я должна остаться здесь, свергнуть правительство, выполнить свой долг!»
А вслух сказала:
– Да, это я, ваша мамочка! Скоро я вернусь. Мне надо закончить дела. Простите меня, пожалуйста, что я так долго.
– Да, мамочка! – хором ответили близнецы. – Нам так тебя не хватает! Правда, вдова нам помогает...
Ревность стала разъедать сердце Джейн, и еще сильнее – когда появился Элдридж под руку с вдовой. Она обменялась еще парой ласковых слов с детьми, простилась с мужем и пообещала скоро вернуться. Камера вновь задержалась на корабле и набережной, залитой теплым весенним солнцем.
Из окна посольства Джейн могла видеть безжалостное солнце, сжигавшее листья, иссушавшее землю, плавившее асфальт, разрушавшее все.
Но это солнце было тем же самым, что и на родине.
Смыв с лица косметику и вернувшись к облику женщины-вамп, Джейн решила немного отвлечься. Самое время, пользуясь паузой, нанести визит в Дисгрэйсфулландию. Она приказала подготовить борт к полету, и через несколько минут уже молчаливо следила за горами и реками, проплывавшими внизу.
Специальная комиссия, назначенная для ее встречи, предложила ей сразу же по прибытии посетить образцовый концлагерь и ознакомиться с новыми техниками допроса. Но Джейн предпочла в одиночестве побродить по улицам, хотя в конце концов все же приняла услуги гида.
Она шла по пустынным улицам. Комендантский час. Тишина. Гид бормотал какие-то сведения, прославляя восстановленный наконец-то порядок. Молчаливый кладбищенский порядок.
Но восстановленный не без серьезных затруднений.
Те, кто храпел ночью (после комендантского часа) обязаны были заново учиться дышать. Обувь в обязательном порядке подбивалась резиной. Впрочем, большая часть населения, особенно на селе, ходила босиком. Все без исключения должны были ночью затыкать ватой рот, чтобы приглушать свои голоса, а днем – уши, чтобы не слышать криков истязуемых.
Несмотря на эти разумные меры предосторожности, пресса всего мира продолжала несправедливую и разнузданную кампанию против новой власти. Джейн констатировала, что известная свобода все же сохранялась – люди беспрепятственно ходили по улицам. С любезного разрешения властей, конечно же. И с неизбежными ограничениями: идя из дома на работу и обратно, следовало выбирать самый короткий путь.
Они зашли на улицу, где располагался музей искусств. Джейн захотела пропустить стаканчик белого в музейном баре. За столиком в другом углу бара сидели художники с выражением почтительного страха на лицах, какое было свойственно большинству жителей.
– Если б мы, абстрактные художники, хотя бы имели гарантию, что нас оставят в живых... – жаловался самый старший.
– Я искренне желаю не создавать проблем для властей и изображать только дозволенное. Но, откровенно говоря, не знаю, как... У правительства нет никаких критериев. Точнее, они постоянно меняются. Неизвестно, какие пейзажи завтра объявят подстрекательством к мятежу...
– Один мой друг был арестован: его натурщик когда-то, много лет назад, принадлежал к центристской партии. Власти сочли, что картина, где он изображен, может быть использована в подрывных целях. Вы же знаете, что все начинается со свободного толкования законов, а заканчивается непонятно где, – вступил в разговор самый младший. – А за подрывную деятельность дают пятнадцать лет...
– А моего брата взяли за натюрморты: яблоки, груши, бананы, виноград. Обычные фрукты. И чем все закончилось? Десять лет каторжных работ!
– Натюрморты? Взяли брата? Но за что? – всеобщий испуг.
– Власти сочли, что он намекает на отсутствие демократии в стране...
– В какой-то мере они правы...
Трое художников умолкли в страхе. Один из них немного спустя нарушил молчание:
– Хотя бы уверенность, что мы останемся в живых... Тогда наше искусство еще может двигаться вперед. Невозможно писать картины, постоянно думая о смерти...
Джейн улыбнулась. Хорошо, если вся Латинская Америка станет такой. Наше поместье. Наш цветущий садик. С ядовитыми цветами и хищными деревьями. Сад, сеющий смерть!
– Только напуганный народ может быть покорным, – твердо проговорила она сквозь зубы.
Затем пожелала видеть детей. Но ей сообщили, что это возможно только на следующий день, в свободное время, с 16.00 до 16.30. Остаток ночи Джейн посвятила посещению лагеря. Тысячи заключенных. Передовая техника из США. Лучшие пыточные орудия того же происхождения. Кое-что новенькое: использование животных при допросах – например, собак и крыс. Превосходные результаты. Особенно, если речь идет о молодых женщинах.
Джейн выразила удовлетворение, подумала о своих близнецах, и отправилась спать. Спала она до позднего утра. Совершенно спокойно, благодаря тишине.
Народ, казалось, весь ушел в подполье.
«О, если бы устранить народ во всех странах мира и оставить только элиту, – подумала она восхищенно. – Такая тишина, такое спокойствие... Мир и любовь!»
Тишина. Лишь иногда ее нарушали выстрелы. Джейн спросила, кого это убивают. Оказалось, петухов и их хозяев, уже посаженных за решетку. Собакам (кроме полицейских) было запрещено лаять, котам следовало просить разрешение на отлов крыс, даже с целью употребить их в пищу. Кенары, скворцы и щеглы были отправлены в далекую холодную провинцию – почти что на Южный полюс – и заключены в огромную клетку, в такой тесноте, что еле могли пошевелиться. Везде порядок. Везде мир.
Нужно было сменить впечатления. Для этого имелось свободное время. Джейн пообщалась с детьми, узнала, что они играют в две очень интересные игры: инфляцию и дефицит. Правила были такие.
1. Дефицит. Девочка-«продавщица» садится по одну сторону прилавка, остальные – по другую. Одна из них просит:
– Продайте мне кило сахара.
– У нас нет.
– Тогда кило кофе.
– Как, сеньора? Вам не стыдно просить у меня кило кофе? Разве вы не знаете, что у нашей страны нет валюты для покупки кофе за границей? Кофе нет.
– Коробок спичек?
– Спички закончились.
– А мясо?
– Все мясо вывозится в Европу.
И так далее, довольно однообразно, пока не появляется плохой мальчик:
– Дайте кило дерьма!
– Как, сеньор? У вас хватает смелости просить кило дерьма? Если людям нечего есть, откуда будет дерьмо? Этого тоже нет.
Мораль: голод полезен, поскольку прекращаются кишечные запоры.
2. Инфляция. Товары есть, но никто не может их купить.
– Кило помидоров, пожалуйста.
– Шесть тысяч песо.
– Полкило?
– Три тысячи.
– Тогда четверть кило, у меня только тысяча пятьсот.
– Цены поднялись, сеньора: теперь помидоры стоят девять тысяч песо за кило.
– Дайте посчитать... Четверть кило – 2250... Так что я могу купить только 150 граммов... И еще останется 150 песо сдачи. Отлично!
– Давайте, давайте, побыстрее.
– Значит, так: 150 граммов...
– Не могу: теперь они стоят 12 тысяч за кило.
– Ну дайте, сколько можете...
– Считайте сами.
– Сто граммов.
– Помидоры уже по 18 тысяч за кило...
Эта игра, несомненно, развивает способность детей к быстрым подсчетам. За неимением лучшего...
Дети имели полное право играть во что угодно. Правда, потом их родителей могли в любой момент вызвать для объяснений. Многих посадили. Других замучили. Некоторым повезло – их сразу расстреляли.
Все было прекрасно под властью закона. Все законно.
Под властью закона, который соотечественники Джейн сами изобрели.
Законно, но нелегитимно.
Но почему? В голове Джейн крутились какие-то непонятные слова:
– Только народ в целом – а не его отдельные представители – может устанавливать законы, менять власть, выражать свою волю через выборы или другим путем!
Что это были за странные слова? Джейн не знала, откуда они. Отрывки из прочитанных когда-то книг... Возможно, кто-то из врагов написал эти слова для вражеской книги.
Но слова задержались у нее в голове. Законно, но нелегитимно. Это разные вещи. Законно, но нелегитимно.
Уже в самолете, пролетая над горами и реками, Джейн все повторяла про себя эту фразу. Законно, но нелегитимно.
Глава 11
«Эй, девочка, поди сюда», – сказал старый сенатор
– Эй, девочка, поди сюда, – сказал старый сенатор, примерявший кожаную ковбойскую шляпу, когда Джейн возвращалась через сад в здание посольства.
– Что это еще такое?
– Я бы так хотел быть настоящим техасцем. Но мне не дано, и поэтому купил эту шляпу. И пою техасские песни, – ответил сенатор, баритоном затягивая «О, Сюзанна». Он исполнил еще несколько современных песен со своей приемной родины.
– Знаешь, старина, а ты мне очень нравишься, – рассмеялась Джейн.
– Это почему? – удивился сенатор.
– Ты – единственный мужчина, который не хочет затащить меня в постель.
– Не то чтобы не хочу... Но я уже слишком стар. Я – дьявол. Кассандра. Предсказатель будущего. И если ты меня поцелуешь, я, наверное, умру.
– Ты знаешь, что случится в будущем?
– Именно поэтому я сказал: «Эй, девочка, поди сюда». Я хочу рассказать тебе о будущем. Оно ближе, чем кажется. Эта страна закончит плохо. Даже очень. Помнишь тех троих депутатов, довольных, во дворце президента? Они умерли вчера в драке. Зарезали друг друга. Их семьи объявили одна другой кровную месть. Все закончится бойней. Смотри: политики в этой стране – главная опасность! Тебе надо что-то делать. Выход есть, но только ты одна во всем мире можешь его найти...
– Подожди, – попросила Джейн, заметив, что к ней бегом приближаются четыре референта. Она отошла от сенатора и приняла их прямо в саду, под пышной секвойей, специально привезенной из Штатов, чтобы та давала глубокую, прохладную тень, на что не способны менее величественные деревья.
Референты сообщили самые неотложные новости.
1. Вооруженные бригады уже показали себя с самой лучшей стороны. Убито около сотни человек – рабочих, крестьян и студентов. Террор ширится, население охватывает страх.
2. 250 агентов смогли подвигнуть бандитов на непопулярные в народе действия, как то: закладка бомб в кафе, из-за чего пострадали невинные люди; убийство нескольких членов Национальной гвардии вместе с соседями или родственниками; атаки на густонаселенные кварталы, опять же сопровождавшиеся жертвами. Бандиты теряют поддержку в стране, приток новых членов в банды замедлился.
3. Командующий Национальной гвардией крайне недоволен сложившимся положением и готовит государственный переворот.
– Еще рано, – откомментировала Джейн. – Приведите ко мне командующего как можно скорее. Он бродит и мечтает встретиться со мной.
Джейн отпустила референтов и вернулась к сенатору, который все распевал свою техасскую песенку, играя в мини-гольф.
– Давай, старый дьявол, старая Кассандра, расскажи мне о будущем. Итак, страна катится в пропасть?
– Именно.
– И что же я, по-твоему, могу сделать? Оккупировать одна всю страну? Разогнать Конгресс? Раздавить ногтем всех бандитов? Я – всего лишь слабая женщина. Неглупая, чувственная, да, но женщина...
– Есть политическое решение, и только одно.
Джейн была заинтригована:
– Так что я же должна сделать, по-твоему?
Напряженная пауза.
– Найти Магическую формулу! – серьезно сообщил сенатор гнусавым и мрачным голосом.
Фраза поразила Джейн в самое сердце. Она совсем позабыла о Пяти формулах. И вот старик напоминает Джейн о ее долге, о ее миссии. Без всякой задней мысли, вовсе не стремясь с ней переспать. Он только хочет ей добра. Верный товарищ. Да, этот южноамериканский сенатор заслуживает поста шерифа в каком-нибудь городке Среднего Запада...
Джейн многозначительно улыбнулась ему.
– Магическую формулу... Так ты о ней тоже знаешь?
– Я – старый дьявол, старая Кассандра...
– Да, мне надо ее найти. Но где, черт возьми? Кому это известно? След. Мне нужен след! Больше ничего!
Тяжелое молчание.
– След надо искать...
– Стой! Ты правда знаешь?
– Да.
– Подожди, – Джейн перебила его, срывая с секвойи зеленое манго. – Хм, этим русским есть чему поучиться. – Внутри фрукта был спрятан микрофон высокой чувствительности.
Оба улыбнулись: никто не может обвести вокруг пальца прекрасную Спитфайр! Она же продолжала настаивать:
– Так где формула?
– Это опасно, Джейн. Не знаю, должен ли говорить...
– Я уже встречалась со всеми опасностями! Если надо, встречусь еще раз!
– Я не хочу твоей смерти.
– Скажи! Я приказываю!
– Во Дворце правительства.
– Где именно?
– В Потайном зале. Рядом с лазаретом есть лестница, которая спускается вниз. Она ведет в Потайной зал – без окон, с одной только дверью. Там и спрятана формула. Может быть, еще не поздно. Спасай нас, Джейн!
– Я сделаю все, что от меня зависит. К сожалению, госсекретарь против того, чтобы действовать по примеру Дисгрэйсфулландии. Говорит, что это вредит имиджу МРУ. Но я во что бы то ни...
– Я еще не все сказал.
– Продолжай.
– Формула спрятана за семью замками.
– Я открою их!
– Кроме того, в зале кое-кто есть.
– Солдаты?
– Хуже: пантера! Черная, как ночь. Голодная. Жестокая. Прекрасная. Беспощадная.
Все эти определения, кроме первого, подходили и к самой Джейн, и потому она не устрашилась. Поблагодарив сенатора, она заверила его, что добудет формулу и спасет страну от морального и политического банкротства, угрожающего ей. Перед расставанием Джейн задала еще один вопрос:
– Ты уверен, что не хочешь заняться со мной любовью?
– Мое сердце...
– Ну ладно... – Джейн нежно поцеловала его в губы.
Старый сенатор был прав: поцелуй всколыхнул все его внутренности. Он упал и через несколько мгновений был уже мертв.
– Что это еще такое?
– Я бы так хотел быть настоящим техасцем. Но мне не дано, и поэтому купил эту шляпу. И пою техасские песни, – ответил сенатор, баритоном затягивая «О, Сюзанна». Он исполнил еще несколько современных песен со своей приемной родины.
– Знаешь, старина, а ты мне очень нравишься, – рассмеялась Джейн.
– Это почему? – удивился сенатор.
– Ты – единственный мужчина, который не хочет затащить меня в постель.
– Не то чтобы не хочу... Но я уже слишком стар. Я – дьявол. Кассандра. Предсказатель будущего. И если ты меня поцелуешь, я, наверное, умру.
– Ты знаешь, что случится в будущем?
– Именно поэтому я сказал: «Эй, девочка, поди сюда». Я хочу рассказать тебе о будущем. Оно ближе, чем кажется. Эта страна закончит плохо. Даже очень. Помнишь тех троих депутатов, довольных, во дворце президента? Они умерли вчера в драке. Зарезали друг друга. Их семьи объявили одна другой кровную месть. Все закончится бойней. Смотри: политики в этой стране – главная опасность! Тебе надо что-то делать. Выход есть, но только ты одна во всем мире можешь его найти...
– Подожди, – попросила Джейн, заметив, что к ней бегом приближаются четыре референта. Она отошла от сенатора и приняла их прямо в саду, под пышной секвойей, специально привезенной из Штатов, чтобы та давала глубокую, прохладную тень, на что не способны менее величественные деревья.
Референты сообщили самые неотложные новости.
1. Вооруженные бригады уже показали себя с самой лучшей стороны. Убито около сотни человек – рабочих, крестьян и студентов. Террор ширится, население охватывает страх.
2. 250 агентов смогли подвигнуть бандитов на непопулярные в народе действия, как то: закладка бомб в кафе, из-за чего пострадали невинные люди; убийство нескольких членов Национальной гвардии вместе с соседями или родственниками; атаки на густонаселенные кварталы, опять же сопровождавшиеся жертвами. Бандиты теряют поддержку в стране, приток новых членов в банды замедлился.
3. Командующий Национальной гвардией крайне недоволен сложившимся положением и готовит государственный переворот.
– Еще рано, – откомментировала Джейн. – Приведите ко мне командующего как можно скорее. Он бродит и мечтает встретиться со мной.
Джейн отпустила референтов и вернулась к сенатору, который все распевал свою техасскую песенку, играя в мини-гольф.
– Давай, старый дьявол, старая Кассандра, расскажи мне о будущем. Итак, страна катится в пропасть?
– Именно.
– И что же я, по-твоему, могу сделать? Оккупировать одна всю страну? Разогнать Конгресс? Раздавить ногтем всех бандитов? Я – всего лишь слабая женщина. Неглупая, чувственная, да, но женщина...
– Есть политическое решение, и только одно.
Джейн была заинтригована:
– Так что я же должна сделать, по-твоему?
Напряженная пауза.
– Найти Магическую формулу! – серьезно сообщил сенатор гнусавым и мрачным голосом.
Фраза поразила Джейн в самое сердце. Она совсем позабыла о Пяти формулах. И вот старик напоминает Джейн о ее долге, о ее миссии. Без всякой задней мысли, вовсе не стремясь с ней переспать. Он только хочет ей добра. Верный товарищ. Да, этот южноамериканский сенатор заслуживает поста шерифа в каком-нибудь городке Среднего Запада...
Джейн многозначительно улыбнулась ему.
– Магическую формулу... Так ты о ней тоже знаешь?
– Я – старый дьявол, старая Кассандра...
– Да, мне надо ее найти. Но где, черт возьми? Кому это известно? След. Мне нужен след! Больше ничего!
Тяжелое молчание.
– След надо искать...
– Стой! Ты правда знаешь?
– Да.
– Подожди, – Джейн перебила его, срывая с секвойи зеленое манго. – Хм, этим русским есть чему поучиться. – Внутри фрукта был спрятан микрофон высокой чувствительности.
Оба улыбнулись: никто не может обвести вокруг пальца прекрасную Спитфайр! Она же продолжала настаивать:
– Так где формула?
– Это опасно, Джейн. Не знаю, должен ли говорить...
– Я уже встречалась со всеми опасностями! Если надо, встречусь еще раз!
– Я не хочу твоей смерти.
– Скажи! Я приказываю!
– Во Дворце правительства.
– Где именно?
– В Потайном зале. Рядом с лазаретом есть лестница, которая спускается вниз. Она ведет в Потайной зал – без окон, с одной только дверью. Там и спрятана формула. Может быть, еще не поздно. Спасай нас, Джейн!
– Я сделаю все, что от меня зависит. К сожалению, госсекретарь против того, чтобы действовать по примеру Дисгрэйсфулландии. Говорит, что это вредит имиджу МРУ. Но я во что бы то ни...
– Я еще не все сказал.
– Продолжай.
– Формула спрятана за семью замками.
– Я открою их!
– Кроме того, в зале кое-кто есть.
– Солдаты?
– Хуже: пантера! Черная, как ночь. Голодная. Жестокая. Прекрасная. Беспощадная.
Все эти определения, кроме первого, подходили и к самой Джейн, и потому она не устрашилась. Поблагодарив сенатора, она заверила его, что добудет формулу и спасет страну от морального и политического банкротства, угрожающего ей. Перед расставанием Джейн задала еще один вопрос:
– Ты уверен, что не хочешь заняться со мной любовью?
– Мое сердце...
– Ну ладно... – Джейн нежно поцеловала его в губы.
Старый сенатор был прав: поцелуй всколыхнул все его внутренности. Он упал и через несколько мгновений был уже мертв.