Болдырев Виктор. Гибель синего орла

   Сидим, словно у камина, в крошечной охотничьей хижине. Мария пристально смотрит на пылающие угли, позабыв отнять свои руки. О чем опять грустит она?
   Три месяца не видел я девушку и не хочу больше расставаться с ней.
   - Послушай, Мария, переходи к нам в совхоз, будешь работать учетчицей, к нашей комсомольской организации прикрепишься, к Синему хребту пойдем вместе. И дедушку прихватим.
   Мария низко опускает голову. Румянец сбегает с потускневших щек. Она волнуется, перебирая батистовый платок.
   - Что с тобой?
   - Мне хорошо... - серьезно и тихо отвечает она. - Жить больше не могу без тебя.
   Слезы туманят большие, ясные глаза. Она порывисто приникает горячим лицом к моим ладоням. Теплая, нежная волна поднимается в груди, томит сердце, кружит голову. Молчаливо стискиваю худенькие пальчики.
   - Хочу вместе с тобой бороться, - тихо говорит Мария, - хранить от опасности, пробивать путь к Синему хребту и... не должна уходить с тобой, не должна!
   - Но почему же, почему?
   - Дедушка собирается ехать в Новую Польшу...
   - В Новую Польшу?! Ее еще нет.
   - Она будет, и скоро. Наша армия скоро будет у границ Польши, фашисты бегут. Все честные поляки будут строить Народную республику.
   Мария родилась и выросла в Сибири и не знала далекой родины своих отцов.
   - И ты считаешь, что должна ехать в Польшу?
   - Должна! - твердо отвечает Мария.
   Она хмурится, глаза ее блестят сталью. Давно я подметил алмазную грань в характере девушки. Эта грань глубоко скрыта природной мягкостью, добротой. И только иногда вспыхивает, точно клинок на солнце.
   - Ты поймешь меня...
   Мария осторожно высвобождает руки, поднимается и достает из письменного стола шкатулку. Опустившись на колени, девушка ставит передо мной ящичек из черного полированного дерева. Крышка шкатулки украшена тонким узором перламутровой мозаики.
   - Бабушкина шкатулка... - шепчет Мария, открывая крышку.
   Шкатулка заполнена всякими вещицами. Вижу расшитый кисет с шелковыми кистями, лоскутья обгоревшего красного бархата, клубок цветных ниток, серебряную чайную ложечку, стертую от долгого употребления, потускневшие золотые пуговицы от мундира, крошечное серебряное копытце с золотой подковкой.
   Девушка вынимает со дна шкатулки овальный портрет в ребристой позолоченной рамке величиной с ладонь.
   Под стеклом на картоне тончайшей кистью написана акварелью белокурая красавица в старинном бальном платье, с жемчужным ожерельем на шее. Завитые волосы, собранные в тяжелый узел, спадают на обнаженные покатые плечи.
   С портрета смотрят задумчивые, полные спокойной силы глаза. Художник уловил выражение пытливой мысли, придававшее девичьему лицу необычайную живость и какую-то особую привлекательность. Старинная миниатюра изображает не великосветскую красавицу.
   Почему разряженная девица так похожа на Марию?
   - Это Елена Контемирская. - Мария поглаживает золотую рамку. - Мать дедушки, участница Польского освободительного восстания.
   Внизу портрета замечаю строчки, написанные по-латыни выцветшими красными чернилами. Разбираю число, месяц, год.
   - Ого, 22 мая 1849 года... Вена. Что тут написано?
   Мария читает тихим взволнованным голосом:
   Свобода, Равенство и Братство
   Завещаны народам
   Природой, Разумом и Доблестью сердец.
   Не выпускай меча из рук,
   Пока не воплотишь девиз свободы...
   К о ш у т.
   - Кошут? Вождь венгерских революционеров?
   - Да... Отец дедушки после разгрома Познаньского восстания бежал с Еленой в Венгрию. Много поляков тогда собралось под знамена Кошута. Сражаясь с австрийцами за независимость Венгрии, они мечтали освободить и Польшу.
   - Кошут знал Елену?
   - Он любил ее... любил без надежды. Елена всю жизнь отдала мужу. В сражении с австрийцами под Веной отец дедушки был тяжело ранен. Елена повезла мужа к родным в Варшаву. На прощание Кошут написал на портрете свой любимый девиз, рожденный пламенем Великой французской революции.
   - А Елена Контемирская?
   - Она была дочерью известной варшавской актрисы. Вся ее семья боготворила польских патриотов, и в Варшаве удалось спасти Михася Контемирского.
   - Михася?
   - Михася-первого, - улыбнулась Мария. - Дедушку и отца назвали Михасем в честь прадеда...
   Долго я слушал вековую историю несгибаемой революционной семьи.
   Муж Елены - Михась Контемирский - был сыном и героем своего времени. Вольные стихи Мицкевича привели юного корнета в патриотический военный союз, готовивший очередное восстание в королевстве Польском. Сбросив гусарский мундир, Михась с головой окунулся в революционную работу. Елену он встретил в Варшаве на собрании студенческой молодежи и с тех пор не расставался с ней. Даже в Лондон, куда Михась Контемирский отвозил Герцену письмо польских революционных демократов, они ездили вместе. Не разлучили их и кандалы сибирской ссылки.
   Грянуло Польское освободительное восстание. Михась и Елена сражались в партизанской армии Траугутта. После поражения повстанцев жандармы выследили Михася. Он был схвачен в 1864 году с оружием в руках, заточен в Петропавловскую крепость и приговорен к казни по делу вождя повстанцев Ромульда Траугутта. Елена поехала в Петербург спасать любимого человека. Год спустя казнь заменили ссылкой на вечное поселение в Сибирь. Елена последовала за мужем в дальний таежный поселок Бодайбо. Здесь у них родился сын, Михась-второй, дедушка Марии.
   Вглядываюсь в привлекательное, мужественное лицо Елены. Что привело ее к подвигу? Портрет писал талантливый художник. Спокойный, твердый взгляд... Так вот от кого у Марии эта алмазная грань в характере.
   Девушка показывает обгорелые бархатные лоскутья. Голос ее дрожит:
   - Знамя свободы... Оставшиеся в живых разделили и унесли знамя восстания с поля последней битвы. Накануне восстания Елена вышила на алом бархате девиз Кошута: "Свобода, Равенство, Братство". В боях красное знамя свободы было пробито пулями, изорвано картечью, окраплено кровью.
   - А что было дальше?
   - Амнистия 1883 года вернула польских повстанцев из Сибири на родину. Трудно пришлось вернувшимся из ссылки. Елена и Михась скончались в 1895 году, в один день. Сыновей повстанцев не принимали в университеты и высшие учебные заведения. Дедушка устроился на Варшавский машиностроительный завод. Там он и нашел правильный путь борьбы за свободу народа - вступил в Первую интернациональную партию польских рабочих. В 1905 году сражался на баррикадах Варшавы и Лодзи. Скрываясь от жандармов, уехал в Одессу. Выполняя поручение партии, дедушка принял участие в восстании на броненосце "Потемкин".
   Слушаю Марию, и передо мной раскрывается глубокая связь времен.
   Под Очаковом восставший броненосец поднял красный флаг с революционным девизом "Свобода, Равенство, Братство". С этим бессмертным лозунгом санкюлоты штурмовали Бастилию, трудовой люд сражался на баррикадах 1848 года, польские демократы отдавали жизнь за народное дело...
   В комнату, пригибаясь, входит дедушка Михась.
   - Ну, дети, наговорились? Пора ужинать и спать, уже полночь. О-о, внученька, боевые знамена показываешь? Ну, хлопец, гордись, она еще никому своей шкатулки не показывала.
   - Ой, дедушка, какой ты!.. Идем, сейчас.
   Мария склоняется, убирая семейные реликвии. Михась уходит, пригладив непослушные внучкины кудри. Запирая полированный ящичек, девушка едва слышно говорит:
   - Понимаешь теперь, почему нельзя уйти мне с тобой. Народная Польша позовет своих сынов и дочерей...
   Права ли Мария? Разум говорит - права; внучка борцов за свободу, дочь красного партизана не может поступить иначе. Но сердце не соглашается с разумом. Ведь Елена и Михась всю жизнь отдали борьбе за свободу и все-таки рука об руку прошли сквозь все невзгоды беспокойной, полной опасностей жизни.
   - Мария, можно поговорить об этом с дедушкой?
   - Конечно...
   Как странно иногда переплетаются человеческие судьбы. Мария стала еще ближе, еще милее. Хочу сказать что-то большое, ласковое, а слова запропастились куда-то. Обнимаю девушку, кажется, унесу ее далеко-далеко, на край света.
   И вдруг слышу глухое и грозное рычание. Вздыбив шерсть на загривке, обнажив волчьи клыки, Булат подозрительно следит за каждым моим движением.
   - Смотри, Мария, не даст в обиду...
   - Булат... милый! - Она соскальзывает на шкуру и гладит ощетинившегося волка. - Спасибо за подарок!
   Булат успокаивается, дружелюбно повиливает пушистым хвостом и ластится к девушке.
   - Эй! Где вы там? Ужин стынет... - зовет Костя из коридора.
   В эту же ночь состоялся важный мужской разговор. Мария ушла в свою комнатку. Костя забрался на печку и уснул как убитый. Мы остаемся с дедушкой Михасем с глазу на глаз. Не решаюсь заговорить.
   Дедушка опускает газету, пристально смотрит на меня поверх очков и спрашивает:
   - Ну, добрый молодец, чего голову повесил?
   Махнув рукой, выкладываю все: о дружбе с Марией, о том, как дорога мне стала девушка в разлуке. Прошу отпустить ее в поход к Синему хребту или переходить к нам в совхоз вместе с Марией. Рассказываю и о последнем разговоре с девушкой.
   - Неужели Мария должна ехать в Польшу?
   Долго молчит старик, опустив седую голову.
   - Так вот, Вадим, ночь сейчас, пора спать, всего не перескажешь, но главное скажу: каждую революцию вершил народ, вершил своей кровью, но плоды победы часто не попадали в руки народа. Помогали отнять их у народа соглашатели всех мастей. И всегда эти люди прикрывались революционными девизами, но слово у них расходилось с делом.
   Они предали народ в дни Великой французской революции, революции 1848 года, польских и итальянских освободительных революций, в грозовые дни девятьсот пятого года. Сколько борьбы вынесла пролетарская партия, какая понадобилась непреклонность, чтобы сохранить плоды Октябрьской победы в руках русского народа, пронести с честью сквозь века боевые знамена народных революций, воплотить в жизнь священный девиз Свободы, Равенства и Братства, открыв народу прямой путь к коммунизму.
   Глаза старого ветерана сверкают, ручища сжимается в кулак, богатырской грудью он наваливается на стол, и доски жалобно скрипят.
   - Так могут ли честные поляки жить вдали от родины, когда польский народ решает свою судьбу, решает в жестоких схватках с недругами народа?
   Долго еще мы рассуждаем о путях борьбы за народную Польшу... Часы бьют три удара. Михась собирает газеты и тихо говорит:
   - А теперь решайте сами, оба вы уже взрослые. Но помни, слово у настоящего человека не расходится с делом.
   Глава 10. НЕСЧАСТЬЕ
   Тайга сбросила зимнее покрывало. Снега стаяли, открыв пушистые ягельники, влажные мхи, шершавый багульник, вечнозеленые кустики брусники. Проснувшаяся чаща, пронизанная солнцем, светилась нежной зеленью лиственничной хвои, рубчатыми листочками карликовых березок, кистями смолистого кедрового стланика.
   С Омолона повеяло душистыми запахами молодой клейкой листвы тополей и тальников.
   Хорошо стало в летней тайге; после долгой зимы дышалось легко и свободно!
   Мы благополучно провели табун сквозь зеленеющие гущи и расположились на летовку в безлесных долинах заомолонских сопок.
   Эти светлые, высоко приподнятые долины висят, точно балконы над морем расцветающей тайги. Обвеваемые ветрами, полные сочной альпийской зелени, они оказались надежным убежищем от таежных комаров.
   Здесь не так жарко. Ветерок разгоняет назойливых насекомых. А когда садится солнце, с перевалов так и тянет холодом. Комары ложатся в траву, и олени спокойно пасутся на альпийских лугах.
   Мы лишь опасались, что в знойное время в этих миниатюрных долинах, стиснутых со всех сторон тайгой, не сумеем проложить летний маршрут громоздкому многотысячному табуну. За оленями здесь нужно следить в оба слишком близко подступают густые таежные дебри.
   Но беда пришла совсем с другой стороны, откуда ее не ждали...
   Заомолонские сопки поднимались среди моря тайги, образуя небольшой хребет с цепью причудливых вершин, крутых перевалов и коротких безлесных долин.
   Взбираясь на каменистые вершины, мы видели в мутном мареве на горизонте манящие очертания Синего хребта. Широкое межгорное понижение отделяло наши сопки от далеких плоскогорий. Эту обширную впадину рассекали во всех направлениях более низкие возвышенности и увалы, заросшие дремучей тайгой.
   Часами я разглядывал в бинокль лабиринт лесистых сопок. Есть ли там гари? Пройдет ли табун к Синему хребту?
   Никто не мог ответить на эти тревожные вопросы. Межгорное понижение, покрытое лесом, мы собирались проскочить после комариной поры и выбраться на безлесные склоны Синего хребта до наступления темных осенних ночей.
   Пока все шло гладко: план отела перевыполнили, важенки после сытой зимовки принесли крупных и здоровых оленят, наш табун увеличился на полторы тысячи голов. Вовремя мы ускользнули от комаров, выбравшись с оленями на открытые луга висячих долин.
   Вчера Костя с Пинэтауном и дежурными пастухами перегнали табун на свежие пастбища, в соседнюю Безымянную долину.
   Обратно в стойбище они не вернулись...
   Белая туча заслонила солнце, заволокла вершины сопок. Подул холодный, пронизывающий ветер, повалил снег, накрывая зелень альпийских трав. Пушистые хлопья закружились, заплясали в воздухе. Летняя метель в тайге встревожила всех, напомнив бедствия снежного урагана, пережитые у берегов Полярного океана.
   Чем грозила теперь снежная непогода в горах?
   К вечеру ручей около стойбища вышел из берегов, превратился в бурливый поток. С глухим шумом неслась мутная, пенящаяся вода, перекатывая здоровенные камни, размывая береговые террасы. Вероятно, вздувшиеся потоки помешали пастухам вернуться из соседней долины в пастушеский стан.
   Летняя пурга бушевала всю ночь. Ветер бесновался, засыпал снегом, рвал палатки и яранги, не давал выйти на поиски. Всю ночь мы стреляли из ружей, пускали сигнальные ракеты.
   К утру метель унялась.
   Глухо шумят вздувшиеся коричневые потоки. Все вокруг засыпано снегом. Белые сопки отсвечивают серебром: снег наверху подморозило. Вчера пастухи ушли в легкой летней одежде. Где провели они эту трудную ночь?
   Молчаливо собираемся в поход. Пастухи в суконных куртках, перепоясанные арканами, похожи на альпинистов. Одеваю штормовой костюм, высокогорные ботинки, сворачиваю длинную альпийскую веревку, подтачиваю напильником клюв ледоруба. Альпийское снаряжение я привез с Дальнего Юга. Долго оно пролежало без употребления и вот теперь, в горах Омолона, понадобилось.
   Разлившийся поток преграждает путь к перевалу, в соседнюю долину. Переправа невозможна. Решаем пробраться к табуну по водораздельному гребню.
   Вытянувшись цепочкой, поднимаемся вверх по снежному склону. Наверху снег плотный и скользкий. Вырубаю ледорубом ступеньки. Почти в лоб штурмуем крутой снежный скат опасного подъема...
   Ромул оборачивается и что-то кричит. Пастухи вытаскивают длинные охотничьи ножи и, вонзая в обмерзший снег, переступают с одной ступеньки на другую. Поднимаемся выше и выше. Ну и ребята, с такими можно штурмовать любые вершины!
   - Гляди хорошенько... Совсем нельзя не туда ногу ставить! - Ромул кивает вниз.
   Под ногами глубоко провалилась заснеженная долина, бурный поток застыл ленточкой, яранги кажутся крошечными шалашиками. Далеко-далеко в межгорном понижении зеленеет тайга. Ясно вижу границу заснеженного леса. Снег выпал только на хребте и его склонах.
   Точно мухи, лепимся на крутом белом гребне. Близкая вершина дымится снежной пылью. Лицо покалывают ледяные иглы. Неужели опять поднимается вьюга?
   Вот и поземка: сверху скользят космы снежной пыли. Мутная пелена закрывает людей. Хлещет колючий ветер. Карабкаемся по гребню, пригибаясь к самому насту, цепляясь за каждый снежный выступ.
   Наконец-то вершина.
   Из-под снега торчат обледенелые плиты. Ну и холод на вершине! Одежда, обсыпанная снегом, обледенела, ветер насквозь продувает штормовку.
   Скорее вниз, к седловине...
   Без арканов не обойтись. Помогая друг другу, съезжаем к перевалу и снова уходим вверх по гребню. Опять спускаемся, поднимаемся, снова вниз. Вверх и вниз, вверх и вниз. Сбиваюсь со счета; куда идем - не знаю. Пастухи, туго затянув капюшоны, неутомимо шагают след в след.
   На широкой седловине Ромул останавливается. Уж не перевал ли это в Безымянную долину? Не узнаю местности. Перевал я видел недавно - облитый солнцем, убранный коврами шикши, мохнатыми листочками камнеломок, серебристыми головками горных осок. А тут метет пурга, кругом снег, снег и снег.
   - Видишь, табун переваливал... - Ромул указывает на камни, полузасыпанные снегом. Они сложены башенкой и чуть возвышаются над сугробом. - Вчера велел Пинэтауну так делать.
   Как пригодился в непогоду пастушеский знак! Мы стоим на верной оленьей тропе.
   Спуск с перевала пологий, сбегаем вниз по скользкому снегу. Внизу, в долине, ветер стихает. Впереди шумит ручей. Снежная муть проясняется, открывая широкие белые террасы Безымянной долины. Пусто, нигде не видно оленей. Снег становится рыхлым - проваливаемся по колено в мягких сугробах. Идем вдоль шумящего ручья и через час упираемся в развилку двух потоков. Вчера здесь сливались крошечные ручьи, теперь бурлят водопады.
   - Смотри... люди, - останавливается Ромул.
   На противоположном берегу по широкому снежному полю бредут темные фигурки. В бинокль вижу Костю, Пинэтауна, пастухов. Опираясь на посохи, они шагают к перевалу, опустив голову, едва переставляя ноги.
   Ромул снимает карабин. Выстрел раскатывается в долине, глухо отдаваясь в сопках. Фигурки замирают. Люди оглядываются и бегут к потоку, размахивая руками. Останавливаются у клокочущей воды. Вижу, как измучены, устали пастухи на том берегу. Рев потока мешает переговариваться.
   - Где пропадали?!
   Костя откидывает капюшон, стирает пот с грязного лица и кричит простуженным голосом:
   - Табун искали... В тайгу ушел!..
   Ромул дрожащими руками развязывает ремешки анорака и вытягивает кисет с трубкой. Долго не может разжечь трубку - не слушаются пальцы.
   Неужели табун поглотила тайга? Терять времени нельзя. Нужно переправляться на ту сторону.
   - Ромул, перекинешь чаут?
   Бригадир молчаливо гасит трубку, снимает аркан, знаком подзывает Кымыургина. Они связывают мертвым узлом два аркана. С силой бросает Ромул свернутый чаут. Пинэтаун прыгает, подхватывая на лету петлю.
   Связь налажена - конец чаута юноша не выпустил. Натягиваем альпийскую веревку - переправа готова. Повисая над бурлящим потоком, по очереди перебираемся на противоположную сторону.
   Собираемся вместе. Продрогшие пастухи надевают теплую одежду, открывают консервы. Грею чай на примусе: дров здесь не сыщешь. Костя рассказывает о злоключениях в Безымянной долине.
   Снежная непогода застигла Костю, Пинэтауна и маленького подпаска Афанасия на пути к перевалу. Они спокойно возвращались в стойбище, оставив двух дежурных у табуна. Летний буран встревожил их - они повернули обратно. Только через полтора часа, пробираясь сквозь снежный вихрь, подошли к месту, где оставили оленей. Вся долина была засыпана снегом. Табун и дежурные пастухи пропали.
   - Обшаривая долину, - рассказывает Костя, - мы долго пробирались к границе леса и наконец поняли, что произошло.
   Важенки, спасаясь от непогоды, увели оленят в лес; в тайге табун распался на косяки, и олени разбрелись в разные стороны. Поздно вечером встретили дежурных пастухов. В непроглядный буран они не смогли вдвоем собрать и остановить многотысячный табун; долго шли по следам уходивших оленей, пока окончательно не выбились из сил. Пришлось всем возвращаться в стойбище за продуктами, одеждой и помощью...
   Случилось самое страшное. Невольно вспоминаю предостережение директора: "В тайге табун растает, как сахар в стакане воды". Если летнее солнце растопит снег, следов оленей в густом лесу не найти. Успеем ли собрать табун?..
   Вскидываем рюкзаки, котомки и уходим к границе леса. С перевала снова надвигается вьюга, закручивая снежные вихри. Ромул торит путь, сгорбившись, молчаливо переживая несчастье. У меня на душе тоже скребут кошки. Вспоминаю проклятое обязательство.
   Ведь роспуск табуна влечет громадные потери, даже в открытой тундре. Что же будет в густой тайге, где легко затеряться не только оленям, но и людям?
   Глухой стеной встает граница леса, перегораживая Безымянную долину. Тайга словно обрублена топором. Деревья засыпаны снегом. Кажется, что вернулась зима и погубила летнюю зелень. Разгребаем сугробы среди деревьев, устилаем землю мохнатыми лапами лиственниц, натаскиваем кучи валежника и сухостоя. В полчаса разбиваем опорный лагерь.
   Афанасий разжигает костер. Он будет варить в лагере пищу, сушить сменную одежду, принимать найденных оленей.
   Следы табуна хорошо видны на снегу. Ромул оживает, рассылает людей на поиски. Уходим с бригадиром обшаривать правые склоны лесистой Безымянной долины. Тропим след полутысячного косяка. На склоне, в лиственничных борах, олени задержались и долго лакомились ягельниками. Это видно по коповищу. Дальше следы ведут нас через лесистую седловину в соседнюю долину к речке. Здесь отбившиеся животные пили.
   На дне долины тайга образовала непролазные гущи. Это не понравилось оленям, и они пошли по склону. В просветленной тайге косяк двигался, почти не останавливаясь, оставляя позади умятую снежную дорогу. Куда стремились беглецы?
   Шагаем и шагаем по следу ускользающего косяка, спускаясь все ниже и ниже к межгорному понижению. Сколько прошли километров? Кто его знает. Заомолонские сопки не меряны, на картах они не значатся. Ноги одеревенели, больно сгибать в коленях. А Ромул все идет, идет вперед, не зная устали.
   Неприютно и холодно в снежной тайге. Шумит ветер вершинами лиственниц, обсыпает нас снегом. Рюкзак, набитый продовольствием, тянет плечи. Раздумываю о беспокойной доле пастуха-оленевода: всю жизнь шагать и шагать без дорог и троп в погоне за полудикими оленями. Невольно вспоминаю тихую городскую лабораторию, где царят покой и тишина. Вот бы очутиться сейчас в уютном теплом кабинете профессора...
   Замечаю неожиданно, что снега вокруг стало меньше. Ноги больше не вязнут в сугробах. Белая пелена еще прикрывает землю. Повсюду зеленеет листва карликовых березок и ольховника. В лунках, оставленных копытами, желтеет пушистый ягельник.
   Ромул почти бежит, тревожно оглядывая зеленеющую тайгу. Лицо его посерело, глаза блестят. Не понимаю его тревоги. Ветер все так же шумит кронами лиственниц, но снега нет. Вступаем в зеленые чащи, полные жизни.
   Ах, вот оно что - прошли снеговую границу!
   Безымянная долина соединилась с лабиринтом распадков межгорного понижения; снег здесь не выпадал.
   Ромул оседает на трухлявую лиственницу. Темные глаза его потускнели, голова опускается на грудь.
   - Что с тобой, а, Ромул?
   - Ушли в тайгу... пропали олени! - шепчет он побелевшими губами.
   Следы невидимы в густых травах и кустарниках. Пришла, нагрянула беда, когда о ней никто и не думал.
   Неладное творится с Ромулом. Он дрожит, точно в лихорадке, почти не узнаёт меня, невидящими глазами уставился в одну точку. Заболел? Опорный лагерь остался далеко позади, где-то за перевалом. Смеркается, холодно, людей в девственной тайге нет. Что делать с заболевшим Ромулом?
   Приходится устраивать лагерь: разжигать костер, греть чайник, стелить лежанку из ветвей, ставить походный балаган из тонких стволиков сухостоя. Этому научили еще студенческие лыжные походы: шесты связываю верхушками, остов получума накрываю нашими одеялами.
   Ух, сразу стало тепло и уютно.
   Усаживаю Ромула у пылающего костра. Тепло огня греет теперь и спину, отражаясь от экрана. Бригадир, съежившись, сидит на подстилке, его трясет лихорадка.
   - Что у тебя болит, Ромул, ты заболел?
   - Ум крутит, голова совсем вертится, - отвечает он, лязгая зубами.
   В чайнике забурлило. Завариваю лошадиную порцию - полплитки чая - и потчую Ромула. Он жадно пьет обжигающий целебный напиток.
   - Судить, поди, будут, много оленей потерял! - вытирая пот, выступивший на лице, бормочет бригадир.
   Я не говорил Ромулу о своем обязательстве директору совхоза. Пинэтаун тоже никому не проболтался о "кабальной грамоте". Теперь пришла, кажется, пора сказать об этом бригадиру.
   - Отвечать, Ромул, мне придется.
   Рассказываю о письменном обязательстве, которое оставил на усадьбе совхоза. Ромул ставит недопитую чашку, молча снимает закопченный чайник и осторожно наполняет доверху мою большую кружку.
   Ясно без слов. Отныне мы с Ромулом - друзья. Медленно происходило наше сближение. Долго приглядывался Ромул. Чувство гордости за человека охватывает душу. Жизнь на Севере полна опасностей и лишений, идти вперед и вперед, бороться и побеждать можно лишь рука об руку с верными, испытанными товарищами.
   - Пей, хорошо будет! - утешает Ромул, протягивая дымящуюся кружку. Озноб у него прошел, в глазах затеплилась жизнь. - Вместе нам отвечать, вместе и оленей будем искать, всю тайгу с тобой обойдем...
   Глава 11. ВОЗДУШНЫЕ ПАСТУХИ
   Не очень-то приятно переживать крушение надежд и заветных планов.
   Бегство табуна в тайгу разрушило все наши планы. Пять долгих суток продолжались поиски. Лето снова вернулось, растопив снега. В тайге стало жарко и душно. Тучи комаров не давали покоя. Задыхаясь в черных накомарниках, почти без сна, мы обшаривали глухие таежные распадки, наполненные зноем и комарами.