Страница:
У стены амбара покоится длинная собачья нарта. Полозья ее по-старинному подбиты китовым усом. Дерево нарты побелело, а связывающие ремешки сгнили. Вешала для юколы на плоской крыше амбара развалились, а дверь, запертая деревянным засовом, растрескалась. Печать ветхости и запустения лежит на всех предметах.
Часть подворья занимает квадратный участок с кольями, вбитыми в землю, словно для подвязки виноградных лоз.
На кольях висят обрывки ремней. По-видимому, здесь держали ездовых собак на привязи. Хижина, сложенная из толстых почерневших бревен, напоминает избушку сказочной колдуньи - крутая крыша, квадратные окошечки с мутными стеклами и черная пасть открытой двери.
У порога валяется ржавая консервная банка с полустертыми английскими буквами, пустая зеленая бутылка из-под ямайского рома и сломанный матросский нож.
Снаружи, на стене хижины, на бревне шестого венца острым ножом вырезаны морской якорь и надпись:
В А С И Л И Й Б Е Л Я Е В, 1 9 0 9 Г О Д
Согнувшись в три погибели, переступаю порог избенки и осматриваюсь. Широкий луч света, проникая через квадратное окошечко, освещает в углу белый человеческий скелет, прислоненный к почерневшей стене.
Невольно отступив, зову Пинэтауна. Юноша с ужасом смотрит на печальную картину.
Человек умер, сидя на деревянных нарах. Груда истлевших лохмотьев прикрывает скелет.
На столе, рядом с нарами, валяется опрокинутая чернильница, нераспечатанная проржавевшая банка американских консервов, оловянная ложка и жестяная кружка, перевернутая вверх дном.
У изголовья нар, прислоненный дулом к скелету, стоит ржавый винчестер. Стреляные гильзы устилают пол хижины. Умирая, человек отстреливался. Следы пуль видны на притолоке и на пороге двери.
Посреди горницы, на возвышении, сложенном из камней, чернеет печка, искусно сделанная из железной бочки. Два грубо сколоченных стула и сундук из корабельных досок дополняют убогую обстановку мрачного жилища.
Пинэтаун поднимает тяжелую крышку сундука. В нем в беспорядке хранится зимняя одежда, испорченная сыростью: спальный мешок из шкурок пыжика, оленья куртка, расшитая бисером, меховые брюки и чукотские короткие торбаса.
Выбираемся из хижины, обследуем амбар. Отбросив деревянный засов, раскрываем дверь. Сладковатым запахом гнили пахнуло изнутри. В амбаре лежат истлевшие рыболовные снасти и гнилые веревки, дубовые бочки с тухлым сливочным маслом и синими окороками, ящики с позеленевшими морскими галетами и консервами, мешки гнилой муки, железные бочки с забродившим спиртом, заржавевшие ружья и винчестеры, дырявые цинковые ящики с патронами и отсыревшим порохом, различная посуда и мелкий хозяйственный инвентарь.
Обитатель зимовки, владея этим складом, мог долгие годы жить отшельником в полярной пустыне.
Солнце повисает над горизонтом. Пора отдыхать. Устраиваемся спать на берегу бухты, решив утром предать земле останки Василия Беляева.
Перламутровое море тихо вздыхает и шуршит галькой у наших ног. Медузы качаются в прозрачной зеленоватой воде у берега спящего залива. Закутавшись в спальный мешок, долго не могу уснуть, раздумывая о страшной судьбе человека-отшельника.
Глава 5. ИСПОВЕДЬ ПИРАТА
Утром, захватив с вельбота кирки и лопаты, начинаем рыть могилу. Земля, скованная вечной мерзлотой, не принимает железа. Наконец могила готова. Связав ремнями носилки из лопат, идем в хижину. Пинэтаун разгребает истлевшие лохмотья одежды, осторожно освобождая скелет. Утреннее солнце освещает сквозь окошко мрачное жилище. Осматриваю пыльные стены, надеясь найти еще надпись и разгадать историю полярного отшельника.
Возглас Пинэтауна заставляет круто обернуться. Скелет, загремев костями, валится на деревянные нары.
Пинэтаун протягивает клеенчатый сверток, туго стянутый кожаным шнурком. Рука его дрожит.
- В лохмотьях нашел, - глухо говорит юноша.
Быстро разрезаю ремешок, непослушными пальцами разворачиваю клеенку. Перед нами лежит толстый синий пакет, запечатанный сургучом.
Крупными печатными буквами дрожащей рукой умирающий вывел на конверте адрес: "Капитану Седову, в собственные руки". Распечатав конверт, извлекаю письмо, измятый лист пергамента, сложенный вчетверо, и пачку рваных документов.
На пергаменте тушью нарисована карта побережья Восточно-Сибирского моря. В левом углу карты - рисунок морского компаса. Ниже - извилистая линия берега Восточной тундры с мелкими бухтами и заливами, мысами и опасными мелями. Крест отмечает на карте мыс Баранова.
Письмо, написанное по-английски неверным, корявым почерком, читаю по складам. Словно тяжелый занавес падает, открывая тайну одинокой заимки. Перечитываю письмо Пинэтауну, медленно переводя короткие английские фразы:
- "13 августа 1909 года.
Господин капитан!
Прежде чем отправиться в ад к чертям на сковороду, пишу Вам письмо вроде исповеди. Даром, что я моряк, а сдыхать приходится на берегу сухопутной крысой.
Треклятая жаба душит горло удавкой. Валяюсь на койке, точно колода. В ушах звенит, а в глазах зеленая вода, целые горы ее плещут вверх и вниз.
Нет, сэр! Смерть маху не даст. И двух дней не протянет старый морской волк Джефф Питерс. Вы не ошибаетесь, господин капитан. Меня зовут Джефф Питерс. Я - американский матрос с парусно-моторной шхуны "Зуб кашалота".
23 июля 1903 года шхуна отчалила из Сиэтла в устье Колымы, доверху набитая контрабандным товаром. С той поры никто, кроме старого Питерса, не знает, куда она запропастилась. Шесть лет назад я спрятал концы в воду, назвавшись русским траппером* Василием Беляевым. Он умер от цинги в промысловой избе у мыса Баранова.
_______________
* Т р а п п е р - бродячий охотник.
На борту шхуны находились Джим Мак-Кол - моторист из Серкл-Сити, Пит Картрайт - матрос из Бостона и мистер Снайерс - шкипер из Сиэтла.
Товары мы сбыли с дьявольским барышом. Чукчи голодали. За пачку патронов Снайерс брал по два песца, за винчестер - по две чернобурки. Весь трюм был забит тюками пушнины. Такого богатства я в глаза не видывал.
В трюме у нас под ногами лежал клад в несколько миллионов долларов, и палуба жгла нам пятки. Мы следили друг за другом, как волки, учуявшие поживу. Таков закон доллара, господин капитан. Нас еще в школе учили перегрызать горло ближнему за чертово золото.
Шкипер Снайерс, детина шести футов* росту, с противной рожей, исцарапанной оспой, был на хорошем счету у компании. Много темных делишек лежало на его совести. В бухте Баранова он приказал бросить якорь и собрал нас в шкиперскую каюту. Без обиняков Снайерс выложил тайный приказ компании.
_______________
* Ф у т - мера длины, около 0,3 метра.
Нам приказывали выгрузить на берег пушнину, запрятать ее в укромное место до следующей навигации, шхуну выбросить на камни и затопить.
Компания получала сто тысяч долларов страховых, а мы, после зимовки на берегу Чукотского моря, - двойной оклад и по тысяче долларов на нос.
- Станете, ленивые черти, свободными людьми и джентльменами! прохрипел Снайерс, выколачивая трубку.
Тайник мы вырыли в ракушечьих холмах на мысе Баранова. Тюки с пушниной запрятали в подземный трюм, выложив яму палубными досками. Крышу и люк завалили землей и накрыли дерном. Ракушечьих холмов там чертова дюжина, и сам дьявол не разберет, куда мы упрятали три сотни тюков мягкого золота.
Зимовать мы надумали в промысловой избе у мыса Баранова. Снайерс приказал мне и Джиму отвести шхуну к устью Колымы и выбросить на камни против Чаячьего мыса.
Мы выполнили, господин капитан, приказ компании. Они хотели хапнуть побольше барыша, а мы выудить по тысяче золотых и держать язык за зубами. Русская зима накрыла нас саваном. Мы залегли в спячку и выползали из берлоги лишь в тихую погоду ставить капканы на песцов.
Снайерс убил Джима на охоте. Я нашел Джима, разгребая снег для капкана. Он всадил ему пулю между лопаток и прикончил прикладом. Старый плут задумал перестрелять нас, как куропаток, и заграбастать два миллиона долларов компании.
Я, Джефф Питерс, спровадил мистера Снайерса прямехонько в ад. Пит ушел на охоту, и я пристукнул Снайерса топором в хижине, когда он храпел, как свинья, опившись рому.
Я предложил Питу по-джентльменски разделить клад у мыса Баранова. Мы ударили по рукам и ползимы мирно ставили капканы вокруг хижины, пожиная обильную жатву.
Лопни мои глаза, господин капитан, не я начал первым. У Пита был дурной характер. Его ум мутила одна и та же заунывная песня пурги.
Под рождество мы выпили лишнего. Пит спятил. Он выпалил первым, и пуля, царапнув мое ухо, насквозь пробила дверь из толстых досок. Я не дал маху и угодил Питу в глаз. Я закопал его в песке на берегу бухты и остался один. Теперь я был миллионером, свободным джентльменом сорока восьми штатов.
Совесть меня не грызла, господин капитан. Власть и закон в Америке давно загребли жулики. Я убил двух плутов, а дельцы каждый день душили миллионы честных людей и ходили в почете.
Пораскинув мозгами, я решил отсидеться в Сибири и вернуться на родину под чужим именем. Я выменял у колымских казаков упряжных собак, объехал побережье и бросил якорь в укромной бухте Каменного острова. Хижину сложил в марте 1904 года и десятью рейсами на собаках притащил сюда все продовольствие и снаряжение с мыса Баранова.
Летом, когда ушли льды, компания прислала Олафа Свенсена искать свой товар. У Чаячьего мыса этот парень Олаф нашел только обломки шхуны и вельбот, выкинутый волнами на берег.
Каждый год я отправлялся к мысу Баранова, открывал люк и проветривал подземный тайник. Летом 1908 года в бухте Баранова я наскочил на кочевников с оленями. Они жили в Синем хребте на Омолоне и удрали на морской берег от своих вождей, прижимавших их в стойбище.
Оборванный старик показал мне пулю из чистого золота. Я выменял ее за пачку патронов и увеличил свой капитал на пятьсот долларов. Свинца в горах не было, и золотыми пулями кочевники Синего хребта били лосей, а золото выменивали у ламутов. Я напоил старикашку ромом, подарил топор, и он нарисовал мне этот хребет, место стойбища Синих Орлов и путь на Омолон.
Я сплавил два ящика дроби в свинцовую болванку и весной 1909 года по насту погнал упряжку на Омолон. Синий хребет я видел издали, но дорога туда дьявольская. Собаки сожрали весь корм - пришлось лечь на обратный курс. К Синему хребту нужно идти на оленях. Там уйма оленьего мха. Он покрывает землю толстым одеялом.
В устье Омолона я увидел Вас, господин капитан. Вы, наверное, не обратили на меня внимания. Я все время держался в стороне, старался не попадаться Вам на глаза. Много говорили о Вас чукчи. По всему свету я гонялся за черными долларами, и вот где привелось встретить настоящего человека.
...Две недели валяюсь на койке, точно колода. Ноги опухли... Каждый день ожидаю Вашу лодку. Не миновать Вам, господин капитан, моей бухты при съемке острова... Собаки отгрызлись. Лезут в избу, голодные дьяволы, по мою душу. Стреляю в паршивые их морды...
Сил нет... Господин капитан... Бухта Баранова... крест на могиле... компас на правый конец... пеленг зюйд-вест 35°, копайте сверху... Карта в бочке... Золото не давайте проклятым янки. Дельцы губят души...
П и т е р с, м а т р о с..."
Последние неразборчивые строчки письма Питерса расползлись на весь лист. Видно, перо не слушалось пальцев умирающего.
Выбираемся из тьмы хижины и облегченно вздыхаем при виде солнца. Сквозь дымные облака просвечивает синева ясного неба. Воздух свеж и приятен. Лучи солнца струятся сквозь туман, ровным светом освещая бухту.
Георгий Седов не успел выполнить съемку Каменного острова. Исповедь американского пирата тридцать пять лет пролежала в хижине, и нам довелось первым прочесть этот документ.
Сохранился ли тайник американских контрабандистов? Можно ли найти карту Синего хребта, нарисованную старым оленеводом?
Несколько месяцев назад я видел хребты Омолона с высоты тысячи метров.
Самолет летел из Якутска в устье Колымы через Омолон, и все пассажиры увидели в зеркальные иллюминаторы кабины мощный безлесный хребет. Он выступал среди моря снежной тайги, и усеченные вершины голубых сопок сливались на горизонте с фиолетовым небом.
На карте хребет не значился - белое поле неисследованных земель простиралось на весь планшет.
Еще тогда, разглядывая в иллюминатор неизвестные вершины, у меня мелькнула мысль освоить эти хребты. Первые их уступы были не так уж далеки от южных границ Колымского совхоза.
Снег закрывал землю, и мне не удалось оценить с воздуха пастбищные возможности Омолонской тайги и рассмотреть подступы к неизвестному хребту.
Теперь представляется возможность получить исключительно ценную карту этого хребта. Может быть, в горах Омолона скрываются пастбища, так необходимые нашему совхозу?
Что, если пробиться сквозь Омолонскую тайгу и выйти с оленьими стадами на безлесные плоскогорья Синего хребта? Летом в тайге высоко в горах дуют прохладные ветры, разгоняя комаров. В безлесных горных долинах раскинулись северные альпийские луга, а на раздолье девственных горных пастбищ легко проложить хорошие маршруты.
Но добыть карту старого кочевника нелегко. Спрятанная в подземном тайнике на мысе Баранова, в ста пятидесяти километрах от Каменного острова, она кажется недосягаемой.
- Стойбище Синих Орлов! Почему американец пишет так? - тревожно спрашивает Пинэтаун.
Письмо Питерса не отвечает на этот вопрос. Невольно вспоминаю синего орла, вытатуированного на груди Нанги и вышитого на кисете старика. На "рисуночном письме" девушка изобразила орла у вигвамов стойбища.
Неужели Нанга - дочь неизвестных оленеводов, бежавших сорок лет назад с плоскогорий Синего хребта на берега Восточной тундры? Где искать теперь их стойбище?
Пинэтаун в волнении мнет карту старого контрабандиста.
- Дай карту!
Поспешно развернув пергамент, оглядываю схему побережья Восточной тундры, разрисованную Питерсом.
- Поразительное сходство!
Очертания мыса Баранова на карте и большого выступа береговой линии на ребусе Нанги совпадают. Вигвамы стойбища Синих Орлов девушка нарисовала против этого выступа. Следовательно, искать Нангу нужно в тундре, у берегов бухты Баранова.
В путешествиях случаются удивительные вещи. На дальних островах Колымской дельты мы искали летние пастбища для оленей, а нашли верный след Нанги.
Питерс обозначил на карте побережья три бухты. Близ устья Колымы, за Чаячьим мысом, бухту Амбарчик. Когда Питерс рисовал свою карту, там была пустыня. Теперь выросли причалы крупного морского порта.
Далее на восток, на пути к мысу Баранова, Питерс отметил укромную бухточку в скалах. Она была обозначена на всех пастбищных картах совхоза. Там пролегали западная граница Чукотского национального округа и восточная граница Колымского оленеводческого совхоза. Поблизости от этой бухточки паслось последнее стадо совхоза.
У мыса Баранова на карте значилась большая лагуна. Крутой каменный нос глубоко врезался здесь в море, образуя полузалив-полулагуну, отгороженную длинной песчаной стрелкой.
Можно ли пробраться на вельботе к бухте Баранова?
Перед отплытием в устье Колымы помполит предупредил, что главная наша задача - организовать переправу оленей на остров. Это поручение мы выполнили. Теперь остается совершить короткий рейс в порт Амбарчик на факторию за продовольствием для пастухов.
Что, если, минуя Амбарчик, продолжить рейс к мысу Баранова и отыскать тайник американских пиратов?
Продовольствие для пастухов можно закупить в Амбарчике на обратном пути. В случае неожиданного шторма "Витязь" мог спастись от волнения в укромной бухте у восточной границы совхоза и, проскочив опасный берег Восточной тундры, достигнуть бухты Баранова без риска кораблекрушения.
- Поедем добывать карту Синего хребта?
Пинэтаун словно ждал этого вопроса и молча зашагал к вельботу.
С радостью покидаем негостеприимный берег. Зазубренные скалы плывут над угрюмой хижиной Питерса. Опустевшее гнездо американского пирата скрывается за кручей каменного завала.
Глава 6. В БУХТУ БАРАНОВА!
Из тумана выступают знакомые очертания львиной головы сфинкса. Вельбот приближается к воротам из скал. Бросаем весла и с удивлением смотрим на взбитые хлопья несущейся пены.
Что случилось с морским течением?
Вчера струя течения тащила вельбот к бухте. Теперь, повернув вспять, оно стремится в обратном направлении. Слабый северный ветер дует с моря, и я не нахожу объяснения удивительной перемене. Течение стало попутным. Куда теперь катится бешеный его поток?
Не хотим отступать перед опасностью и, ударив веслами, вгоняем вельбот в живую струю. Мимолетным видением проносится каменная голова утеса. Течение стремительно тащит вельбот вдоль отвесных скал острова. Мелькает знакомая надпись на скалах. Туман рассеивается, открывая синее море с гребешками пены и ясное небо без единого облачка.
Вдали показывается крутой мыс острова с черным крестом на вершине. Накануне у подножия этого мыса течение чуть не бросило вельбот на камни.
Кипучая струя, с шумом разбивая волны, набегающие с моря, изгибается крутой петлей, обходит Поворотный мыс и втягивает вельбот в горло широкой Походской протоки. Течение завладело "Витязем" и несет к Дальнему острову, загроможденному штабелями плавника.
Слишком поздно мы замечаем опасность. Бросившись к мачте, Пинэтаун поднимает паруса, но это лишь ускоряет стремительный бег "Витязя". Наваливаясь на румпель, не могу вырвать вельбот из сильной струи бегущей воды.
Впереди появляется длинный вал плавника. Вчера, когда мы плыли вдоль этого вала, южный ветер, согнав воду, обнажил перед нами тяжелые бревна, покрытые скользкой тиной. Они торчали, словно тараны, но причинить вреда не могли: вчера течения здесь не было.
Теперь между этими стволами вельбот будет смят и разбит в щепы. Поспешно спустив паруса и положив мачту, хватаемся за шесты, ожидая столкновения с деревянным барьером.
Восточно-Сибирское море - самое мелководное из всех полярных морей, и движения воды здесь возникают нередко по воле ветра. Северный ветер пригонял морскую воду, и в широкой внутренней протоке Колымской дельты возникало сильное течение, загромождавшее Дальний остров плавником. Во время южного ветра вода уходила в море, течение у Каменного острова устремлялось обратно - к бухте с хижиной Питерса.
Вельбот мчится вдоль затопленных штабелей плавника. Проворно работая шестами, отталкиваемся от скользких, мокрых бревен. Над головой проносятся стропила, покрытые зеленой тиной. Порой они свисают так низко, что мы бросаемся на дно вельбота. Иногда вельбот, ударяясь килем о затопленные стволы, выскакивает из воды, точно дельфин в море.
Руки покрываются ссадинами и синяками. Лоб у Пинэтауна рассечен, и струйка алой крови сбегает по лицу. Одежда намокает. Шесты обламываются. Пускаем в дело прочные доски выдвижных скамеек "Витязя", но, к счастью, вал плавника внезапно оканчивается. Течение замедляется. Мгновенно ставим мачту и, взвив паруса, мчимся на освобожденном "Витязе" быстрее птицы. Вскоре появляется устье Глухой виски, где на песчаной отмели чернеют головни вчерашнего обеденного бивуака.
"Витязь" входит в протоку и с косым ветром устремляется к лагерю пастухов, который мы оставили два дня назад.
Через час на берегу виски появляются олени. Их пугают паруса "Витязя", летящие над тундрой. Причалив вельбот, выскакиваем на торфяные бугры.
Повсюду на плоской равнине острова рассыпались группы оленей. С большим интересом оглядываю в бинокль распущенный трехтысячный табун. В континентальной тундре, где нет естественных преград, такой роспуск стада означал бы тысячные потери.
На острове Седова олени, окруженные широкими водными преградами, не разбегутся. Комаров здесь почти нет, и животные мирно пасутся на тучных пастбищах, выбирая самые питательные растения. Пастухи не тревожат табун постоянными сборами, отвлекающими табун от спокойного выпаса. Надобность в движении скученного стада по маршруту отпала.
Долго стоим с Пинэтауном, любуясь спокойно разгуливающими оленями. На острове рождалась совершенная система вольного островного выпаса, избавлявшая табун от губительной эпидемии.
У Морской протоки вельбот встречают пастухи. С большим оживлением островитяне рассказывают свои новости. Вольный выпас табуна освободил пастухов. Они устроили большую охоту на гусей и организовали в узких, но глубоких внутренних протоках острова рыболовный промысел, надолго обеспечив бригаду продовольствием.
Пастухи были уверены, что осенью переправят на берег Восточной тундры оленей необычайной упитанности и получат переходящее красное знамя.
Теперь мы с Пинэтауном можем спокойно пуститься в опасный рейс в бухту Баранова на поиски Нанги и карты оленьих пастбищ Омолона.
На седьмой день после возвращения с Дальнего острова, рано утром, нас поднимают протяжные пароходные гудки. Выскакиваем из палаток. Посередине Морской протоки, почти не двигаясь, дымит морской буксирный пароход. На стальном тросе он сдерживает караван груженых барж. С мостика машут флагом, и заунывные гудки несутся над притихшей рекой, отзываясь в береговых скалах Восточной тундры.
- Людей зовет! - кричит Ромул, указывая на мелькающий флаг.
Буксир идет из Амбарчика. Что случилось у них?
Сбегаем к вельботу, пастухи втаскивают якорь и налегают на весла. Причаливаем к борту парохода.
- В чем дело, товарищи?!
- Привет парусникам... - Краснощекий бородач в капитанской фуражке и морском кителе помахивает с мостика конвертом. - Письмо вам от начальника порта.
Пинэтаун принимает чалку. Взбираюсь на палубу, поднимаюсь по трапу на мостик. В чистом стекле рубки вижу свое отражение. Ну и ухарь: лётный шлем сдвинут на затылок, загорелое, обветренное лицо в курчавой бороде, истертая штормовка раздувается пузырем, широкие, как у крючника, штаны заправлены в болотные сапоги с отвернутыми голенищами.
- Капитан Бриг... Рад познакомиться. Должен огорчить вас, неприятное известие - эпидемия в стаде совхоза.
Беру письмо, не терпится распечатать конверт, но задерживать караван больше нельзя, баржи сносит на скрытую под водой отмель.
- Благодарю, капитан...
- Бриг, - подсказывает, добродушно улыбаясь, бородач.
Краснощекий, он похож больше на Деда Мороза. Крепко жму сильную руку моряка. Распростившись с любезным капитаном, сбегаю по трапу и прыгаю в отваливающийся вельбот. Поднимаю паруса. "Витязь" быстро идет к берегу.
Письмо написал Костя - ветеринарный врач совхоза. Он сообщал, что в пограничном стаде Восточной тундры началась эпидемия копытки. Костя звал тотчас приехать в Амбарчик.
Неспокойно стало у меня на душе. Наши подписи красуются на бланках новых маршрутов, и мы с Костей головой отвечаем за оленей. Что произошло в прибрежной тундре у восточной границы совхоза? Почему там вспыхнула эпидемия?
Не нахожу себе места и, посоветовавшись с Ромулом, решаю не упускать попутного ветра, плыть в Амбарчик немедленно. А дальше, смотря по обстоятельствам, может быть, и в бухту Баранова.
Пастухи с тревогой провожают нас в плавание. Ромул хорошо знает берег Восточной тундры от устья Колымы до границы оленеводческого совхоза. В моем дневнике он с поразительной точностью рисует береговую линию.
- Хорошенько стереги ветер - совсем крутой берег, как стены... напутствует он.
В распоряжении у меня и карта Питерса. Ее составляли опытные контрабандисты: отмечены все бухты, приметные мысы, опасные мели и рифы. В плавание уходим вдвоем с Пинэтауном.
Прощаясь, Ромул крепко жмет руку. Мы расстаемся с бригадиром друзьями.
Остров Седова и пастушеский лагерь на берегу остаются далеко за кормой. Долго еще алеет красный флаг над палаткой Ромула и виднеются черноватые фигурки людей у воды. Наконец и они скрываются в дымке.
Позади, у Дальнего мыса, маячит заимка Шалаурова. Столбики дыма поднимаются над крышами домиков. Это самый северный поселок на Колыме. Там живут рыбаки Колымского рыбзавода.
Зимой они бурили ледяную грудь замерзшей Колымы и опускали под лед ставные сети. Уже началась летняя путина: валом идет колымская сельдь пикша, муксун и нельма. В устье Колымы, где плывет сейчас "Витязь", нередко ловится омуль. Рыба эта так жирна, что жарится без масла, в собственном жиру.
В бинокль рассматриваю уплывающий поселок. Увидим ли мы его опять? На якоре там стоит, чуть дымя, пароход рыбзавода; он ожидает погрузки рефрижераторных барж, пришвартованных у берега.
Рассказываю Пинэтауну о заимке Шалаурова. Юноша очень любит рассказы об истории своего края.
Полуразрушенные хибары этой старинной заимки приютились рядом с новенькими домиками рыбаков. В 1761 году на этом месте зимовал с командой своего бота русский промышленник Николай Шалауров, искавший морской путь в Индию. Вместе с Иваном Баховым он построил на Лене небольшое судно, оснастил парусами, прошел морем к устью Колымы и здесь зазимовал. Летом Шалауров миновал Чаячий мыс и поплыл на восток. У мыса Шелагского, за Чаунской губой, путь парусному боту преградили тяжелые льды. Пришлось вернуться на Колыму. После вторичной зимовки Шалауров снова пустился в плавание. Но льды по-прежнему закрывали море.
Вернувшись в Москву с докладом о своих плаваниях, Николай Шалауров решил опять пробиваться сквозь льды. Три года спустя, благополучно достигнув устья Колымы, он снова миновал Чаячий мыс и... пропал. С тех пор о нем не было достоверных известий...
Часть подворья занимает квадратный участок с кольями, вбитыми в землю, словно для подвязки виноградных лоз.
На кольях висят обрывки ремней. По-видимому, здесь держали ездовых собак на привязи. Хижина, сложенная из толстых почерневших бревен, напоминает избушку сказочной колдуньи - крутая крыша, квадратные окошечки с мутными стеклами и черная пасть открытой двери.
У порога валяется ржавая консервная банка с полустертыми английскими буквами, пустая зеленая бутылка из-под ямайского рома и сломанный матросский нож.
Снаружи, на стене хижины, на бревне шестого венца острым ножом вырезаны морской якорь и надпись:
В А С И Л И Й Б Е Л Я Е В, 1 9 0 9 Г О Д
Согнувшись в три погибели, переступаю порог избенки и осматриваюсь. Широкий луч света, проникая через квадратное окошечко, освещает в углу белый человеческий скелет, прислоненный к почерневшей стене.
Невольно отступив, зову Пинэтауна. Юноша с ужасом смотрит на печальную картину.
Человек умер, сидя на деревянных нарах. Груда истлевших лохмотьев прикрывает скелет.
На столе, рядом с нарами, валяется опрокинутая чернильница, нераспечатанная проржавевшая банка американских консервов, оловянная ложка и жестяная кружка, перевернутая вверх дном.
У изголовья нар, прислоненный дулом к скелету, стоит ржавый винчестер. Стреляные гильзы устилают пол хижины. Умирая, человек отстреливался. Следы пуль видны на притолоке и на пороге двери.
Посреди горницы, на возвышении, сложенном из камней, чернеет печка, искусно сделанная из железной бочки. Два грубо сколоченных стула и сундук из корабельных досок дополняют убогую обстановку мрачного жилища.
Пинэтаун поднимает тяжелую крышку сундука. В нем в беспорядке хранится зимняя одежда, испорченная сыростью: спальный мешок из шкурок пыжика, оленья куртка, расшитая бисером, меховые брюки и чукотские короткие торбаса.
Выбираемся из хижины, обследуем амбар. Отбросив деревянный засов, раскрываем дверь. Сладковатым запахом гнили пахнуло изнутри. В амбаре лежат истлевшие рыболовные снасти и гнилые веревки, дубовые бочки с тухлым сливочным маслом и синими окороками, ящики с позеленевшими морскими галетами и консервами, мешки гнилой муки, железные бочки с забродившим спиртом, заржавевшие ружья и винчестеры, дырявые цинковые ящики с патронами и отсыревшим порохом, различная посуда и мелкий хозяйственный инвентарь.
Обитатель зимовки, владея этим складом, мог долгие годы жить отшельником в полярной пустыне.
Солнце повисает над горизонтом. Пора отдыхать. Устраиваемся спать на берегу бухты, решив утром предать земле останки Василия Беляева.
Перламутровое море тихо вздыхает и шуршит галькой у наших ног. Медузы качаются в прозрачной зеленоватой воде у берега спящего залива. Закутавшись в спальный мешок, долго не могу уснуть, раздумывая о страшной судьбе человека-отшельника.
Глава 5. ИСПОВЕДЬ ПИРАТА
Утром, захватив с вельбота кирки и лопаты, начинаем рыть могилу. Земля, скованная вечной мерзлотой, не принимает железа. Наконец могила готова. Связав ремнями носилки из лопат, идем в хижину. Пинэтаун разгребает истлевшие лохмотья одежды, осторожно освобождая скелет. Утреннее солнце освещает сквозь окошко мрачное жилище. Осматриваю пыльные стены, надеясь найти еще надпись и разгадать историю полярного отшельника.
Возглас Пинэтауна заставляет круто обернуться. Скелет, загремев костями, валится на деревянные нары.
Пинэтаун протягивает клеенчатый сверток, туго стянутый кожаным шнурком. Рука его дрожит.
- В лохмотьях нашел, - глухо говорит юноша.
Быстро разрезаю ремешок, непослушными пальцами разворачиваю клеенку. Перед нами лежит толстый синий пакет, запечатанный сургучом.
Крупными печатными буквами дрожащей рукой умирающий вывел на конверте адрес: "Капитану Седову, в собственные руки". Распечатав конверт, извлекаю письмо, измятый лист пергамента, сложенный вчетверо, и пачку рваных документов.
На пергаменте тушью нарисована карта побережья Восточно-Сибирского моря. В левом углу карты - рисунок морского компаса. Ниже - извилистая линия берега Восточной тундры с мелкими бухтами и заливами, мысами и опасными мелями. Крест отмечает на карте мыс Баранова.
Письмо, написанное по-английски неверным, корявым почерком, читаю по складам. Словно тяжелый занавес падает, открывая тайну одинокой заимки. Перечитываю письмо Пинэтауну, медленно переводя короткие английские фразы:
- "13 августа 1909 года.
Господин капитан!
Прежде чем отправиться в ад к чертям на сковороду, пишу Вам письмо вроде исповеди. Даром, что я моряк, а сдыхать приходится на берегу сухопутной крысой.
Треклятая жаба душит горло удавкой. Валяюсь на койке, точно колода. В ушах звенит, а в глазах зеленая вода, целые горы ее плещут вверх и вниз.
Нет, сэр! Смерть маху не даст. И двух дней не протянет старый морской волк Джефф Питерс. Вы не ошибаетесь, господин капитан. Меня зовут Джефф Питерс. Я - американский матрос с парусно-моторной шхуны "Зуб кашалота".
23 июля 1903 года шхуна отчалила из Сиэтла в устье Колымы, доверху набитая контрабандным товаром. С той поры никто, кроме старого Питерса, не знает, куда она запропастилась. Шесть лет назад я спрятал концы в воду, назвавшись русским траппером* Василием Беляевым. Он умер от цинги в промысловой избе у мыса Баранова.
_______________
* Т р а п п е р - бродячий охотник.
На борту шхуны находились Джим Мак-Кол - моторист из Серкл-Сити, Пит Картрайт - матрос из Бостона и мистер Снайерс - шкипер из Сиэтла.
Товары мы сбыли с дьявольским барышом. Чукчи голодали. За пачку патронов Снайерс брал по два песца, за винчестер - по две чернобурки. Весь трюм был забит тюками пушнины. Такого богатства я в глаза не видывал.
В трюме у нас под ногами лежал клад в несколько миллионов долларов, и палуба жгла нам пятки. Мы следили друг за другом, как волки, учуявшие поживу. Таков закон доллара, господин капитан. Нас еще в школе учили перегрызать горло ближнему за чертово золото.
Шкипер Снайерс, детина шести футов* росту, с противной рожей, исцарапанной оспой, был на хорошем счету у компании. Много темных делишек лежало на его совести. В бухте Баранова он приказал бросить якорь и собрал нас в шкиперскую каюту. Без обиняков Снайерс выложил тайный приказ компании.
_______________
* Ф у т - мера длины, около 0,3 метра.
Нам приказывали выгрузить на берег пушнину, запрятать ее в укромное место до следующей навигации, шхуну выбросить на камни и затопить.
Компания получала сто тысяч долларов страховых, а мы, после зимовки на берегу Чукотского моря, - двойной оклад и по тысяче долларов на нос.
- Станете, ленивые черти, свободными людьми и джентльменами! прохрипел Снайерс, выколачивая трубку.
Тайник мы вырыли в ракушечьих холмах на мысе Баранова. Тюки с пушниной запрятали в подземный трюм, выложив яму палубными досками. Крышу и люк завалили землей и накрыли дерном. Ракушечьих холмов там чертова дюжина, и сам дьявол не разберет, куда мы упрятали три сотни тюков мягкого золота.
Зимовать мы надумали в промысловой избе у мыса Баранова. Снайерс приказал мне и Джиму отвести шхуну к устью Колымы и выбросить на камни против Чаячьего мыса.
Мы выполнили, господин капитан, приказ компании. Они хотели хапнуть побольше барыша, а мы выудить по тысяче золотых и держать язык за зубами. Русская зима накрыла нас саваном. Мы залегли в спячку и выползали из берлоги лишь в тихую погоду ставить капканы на песцов.
Снайерс убил Джима на охоте. Я нашел Джима, разгребая снег для капкана. Он всадил ему пулю между лопаток и прикончил прикладом. Старый плут задумал перестрелять нас, как куропаток, и заграбастать два миллиона долларов компании.
Я, Джефф Питерс, спровадил мистера Снайерса прямехонько в ад. Пит ушел на охоту, и я пристукнул Снайерса топором в хижине, когда он храпел, как свинья, опившись рому.
Я предложил Питу по-джентльменски разделить клад у мыса Баранова. Мы ударили по рукам и ползимы мирно ставили капканы вокруг хижины, пожиная обильную жатву.
Лопни мои глаза, господин капитан, не я начал первым. У Пита был дурной характер. Его ум мутила одна и та же заунывная песня пурги.
Под рождество мы выпили лишнего. Пит спятил. Он выпалил первым, и пуля, царапнув мое ухо, насквозь пробила дверь из толстых досок. Я не дал маху и угодил Питу в глаз. Я закопал его в песке на берегу бухты и остался один. Теперь я был миллионером, свободным джентльменом сорока восьми штатов.
Совесть меня не грызла, господин капитан. Власть и закон в Америке давно загребли жулики. Я убил двух плутов, а дельцы каждый день душили миллионы честных людей и ходили в почете.
Пораскинув мозгами, я решил отсидеться в Сибири и вернуться на родину под чужим именем. Я выменял у колымских казаков упряжных собак, объехал побережье и бросил якорь в укромной бухте Каменного острова. Хижину сложил в марте 1904 года и десятью рейсами на собаках притащил сюда все продовольствие и снаряжение с мыса Баранова.
Летом, когда ушли льды, компания прислала Олафа Свенсена искать свой товар. У Чаячьего мыса этот парень Олаф нашел только обломки шхуны и вельбот, выкинутый волнами на берег.
Каждый год я отправлялся к мысу Баранова, открывал люк и проветривал подземный тайник. Летом 1908 года в бухте Баранова я наскочил на кочевников с оленями. Они жили в Синем хребте на Омолоне и удрали на морской берег от своих вождей, прижимавших их в стойбище.
Оборванный старик показал мне пулю из чистого золота. Я выменял ее за пачку патронов и увеличил свой капитал на пятьсот долларов. Свинца в горах не было, и золотыми пулями кочевники Синего хребта били лосей, а золото выменивали у ламутов. Я напоил старикашку ромом, подарил топор, и он нарисовал мне этот хребет, место стойбища Синих Орлов и путь на Омолон.
Я сплавил два ящика дроби в свинцовую болванку и весной 1909 года по насту погнал упряжку на Омолон. Синий хребет я видел издали, но дорога туда дьявольская. Собаки сожрали весь корм - пришлось лечь на обратный курс. К Синему хребту нужно идти на оленях. Там уйма оленьего мха. Он покрывает землю толстым одеялом.
В устье Омолона я увидел Вас, господин капитан. Вы, наверное, не обратили на меня внимания. Я все время держался в стороне, старался не попадаться Вам на глаза. Много говорили о Вас чукчи. По всему свету я гонялся за черными долларами, и вот где привелось встретить настоящего человека.
...Две недели валяюсь на койке, точно колода. Ноги опухли... Каждый день ожидаю Вашу лодку. Не миновать Вам, господин капитан, моей бухты при съемке острова... Собаки отгрызлись. Лезут в избу, голодные дьяволы, по мою душу. Стреляю в паршивые их морды...
Сил нет... Господин капитан... Бухта Баранова... крест на могиле... компас на правый конец... пеленг зюйд-вест 35°, копайте сверху... Карта в бочке... Золото не давайте проклятым янки. Дельцы губят души...
П и т е р с, м а т р о с..."
Последние неразборчивые строчки письма Питерса расползлись на весь лист. Видно, перо не слушалось пальцев умирающего.
Выбираемся из тьмы хижины и облегченно вздыхаем при виде солнца. Сквозь дымные облака просвечивает синева ясного неба. Воздух свеж и приятен. Лучи солнца струятся сквозь туман, ровным светом освещая бухту.
Георгий Седов не успел выполнить съемку Каменного острова. Исповедь американского пирата тридцать пять лет пролежала в хижине, и нам довелось первым прочесть этот документ.
Сохранился ли тайник американских контрабандистов? Можно ли найти карту Синего хребта, нарисованную старым оленеводом?
Несколько месяцев назад я видел хребты Омолона с высоты тысячи метров.
Самолет летел из Якутска в устье Колымы через Омолон, и все пассажиры увидели в зеркальные иллюминаторы кабины мощный безлесный хребет. Он выступал среди моря снежной тайги, и усеченные вершины голубых сопок сливались на горизонте с фиолетовым небом.
На карте хребет не значился - белое поле неисследованных земель простиралось на весь планшет.
Еще тогда, разглядывая в иллюминатор неизвестные вершины, у меня мелькнула мысль освоить эти хребты. Первые их уступы были не так уж далеки от южных границ Колымского совхоза.
Снег закрывал землю, и мне не удалось оценить с воздуха пастбищные возможности Омолонской тайги и рассмотреть подступы к неизвестному хребту.
Теперь представляется возможность получить исключительно ценную карту этого хребта. Может быть, в горах Омолона скрываются пастбища, так необходимые нашему совхозу?
Что, если пробиться сквозь Омолонскую тайгу и выйти с оленьими стадами на безлесные плоскогорья Синего хребта? Летом в тайге высоко в горах дуют прохладные ветры, разгоняя комаров. В безлесных горных долинах раскинулись северные альпийские луга, а на раздолье девственных горных пастбищ легко проложить хорошие маршруты.
Но добыть карту старого кочевника нелегко. Спрятанная в подземном тайнике на мысе Баранова, в ста пятидесяти километрах от Каменного острова, она кажется недосягаемой.
- Стойбище Синих Орлов! Почему американец пишет так? - тревожно спрашивает Пинэтаун.
Письмо Питерса не отвечает на этот вопрос. Невольно вспоминаю синего орла, вытатуированного на груди Нанги и вышитого на кисете старика. На "рисуночном письме" девушка изобразила орла у вигвамов стойбища.
Неужели Нанга - дочь неизвестных оленеводов, бежавших сорок лет назад с плоскогорий Синего хребта на берега Восточной тундры? Где искать теперь их стойбище?
Пинэтаун в волнении мнет карту старого контрабандиста.
- Дай карту!
Поспешно развернув пергамент, оглядываю схему побережья Восточной тундры, разрисованную Питерсом.
- Поразительное сходство!
Очертания мыса Баранова на карте и большого выступа береговой линии на ребусе Нанги совпадают. Вигвамы стойбища Синих Орлов девушка нарисовала против этого выступа. Следовательно, искать Нангу нужно в тундре, у берегов бухты Баранова.
В путешествиях случаются удивительные вещи. На дальних островах Колымской дельты мы искали летние пастбища для оленей, а нашли верный след Нанги.
Питерс обозначил на карте побережья три бухты. Близ устья Колымы, за Чаячьим мысом, бухту Амбарчик. Когда Питерс рисовал свою карту, там была пустыня. Теперь выросли причалы крупного морского порта.
Далее на восток, на пути к мысу Баранова, Питерс отметил укромную бухточку в скалах. Она была обозначена на всех пастбищных картах совхоза. Там пролегали западная граница Чукотского национального округа и восточная граница Колымского оленеводческого совхоза. Поблизости от этой бухточки паслось последнее стадо совхоза.
У мыса Баранова на карте значилась большая лагуна. Крутой каменный нос глубоко врезался здесь в море, образуя полузалив-полулагуну, отгороженную длинной песчаной стрелкой.
Можно ли пробраться на вельботе к бухте Баранова?
Перед отплытием в устье Колымы помполит предупредил, что главная наша задача - организовать переправу оленей на остров. Это поручение мы выполнили. Теперь остается совершить короткий рейс в порт Амбарчик на факторию за продовольствием для пастухов.
Что, если, минуя Амбарчик, продолжить рейс к мысу Баранова и отыскать тайник американских пиратов?
Продовольствие для пастухов можно закупить в Амбарчике на обратном пути. В случае неожиданного шторма "Витязь" мог спастись от волнения в укромной бухте у восточной границы совхоза и, проскочив опасный берег Восточной тундры, достигнуть бухты Баранова без риска кораблекрушения.
- Поедем добывать карту Синего хребта?
Пинэтаун словно ждал этого вопроса и молча зашагал к вельботу.
С радостью покидаем негостеприимный берег. Зазубренные скалы плывут над угрюмой хижиной Питерса. Опустевшее гнездо американского пирата скрывается за кручей каменного завала.
Глава 6. В БУХТУ БАРАНОВА!
Из тумана выступают знакомые очертания львиной головы сфинкса. Вельбот приближается к воротам из скал. Бросаем весла и с удивлением смотрим на взбитые хлопья несущейся пены.
Что случилось с морским течением?
Вчера струя течения тащила вельбот к бухте. Теперь, повернув вспять, оно стремится в обратном направлении. Слабый северный ветер дует с моря, и я не нахожу объяснения удивительной перемене. Течение стало попутным. Куда теперь катится бешеный его поток?
Не хотим отступать перед опасностью и, ударив веслами, вгоняем вельбот в живую струю. Мимолетным видением проносится каменная голова утеса. Течение стремительно тащит вельбот вдоль отвесных скал острова. Мелькает знакомая надпись на скалах. Туман рассеивается, открывая синее море с гребешками пены и ясное небо без единого облачка.
Вдали показывается крутой мыс острова с черным крестом на вершине. Накануне у подножия этого мыса течение чуть не бросило вельбот на камни.
Кипучая струя, с шумом разбивая волны, набегающие с моря, изгибается крутой петлей, обходит Поворотный мыс и втягивает вельбот в горло широкой Походской протоки. Течение завладело "Витязем" и несет к Дальнему острову, загроможденному штабелями плавника.
Слишком поздно мы замечаем опасность. Бросившись к мачте, Пинэтаун поднимает паруса, но это лишь ускоряет стремительный бег "Витязя". Наваливаясь на румпель, не могу вырвать вельбот из сильной струи бегущей воды.
Впереди появляется длинный вал плавника. Вчера, когда мы плыли вдоль этого вала, южный ветер, согнав воду, обнажил перед нами тяжелые бревна, покрытые скользкой тиной. Они торчали, словно тараны, но причинить вреда не могли: вчера течения здесь не было.
Теперь между этими стволами вельбот будет смят и разбит в щепы. Поспешно спустив паруса и положив мачту, хватаемся за шесты, ожидая столкновения с деревянным барьером.
Восточно-Сибирское море - самое мелководное из всех полярных морей, и движения воды здесь возникают нередко по воле ветра. Северный ветер пригонял морскую воду, и в широкой внутренней протоке Колымской дельты возникало сильное течение, загромождавшее Дальний остров плавником. Во время южного ветра вода уходила в море, течение у Каменного острова устремлялось обратно - к бухте с хижиной Питерса.
Вельбот мчится вдоль затопленных штабелей плавника. Проворно работая шестами, отталкиваемся от скользких, мокрых бревен. Над головой проносятся стропила, покрытые зеленой тиной. Порой они свисают так низко, что мы бросаемся на дно вельбота. Иногда вельбот, ударяясь килем о затопленные стволы, выскакивает из воды, точно дельфин в море.
Руки покрываются ссадинами и синяками. Лоб у Пинэтауна рассечен, и струйка алой крови сбегает по лицу. Одежда намокает. Шесты обламываются. Пускаем в дело прочные доски выдвижных скамеек "Витязя", но, к счастью, вал плавника внезапно оканчивается. Течение замедляется. Мгновенно ставим мачту и, взвив паруса, мчимся на освобожденном "Витязе" быстрее птицы. Вскоре появляется устье Глухой виски, где на песчаной отмели чернеют головни вчерашнего обеденного бивуака.
"Витязь" входит в протоку и с косым ветром устремляется к лагерю пастухов, который мы оставили два дня назад.
Через час на берегу виски появляются олени. Их пугают паруса "Витязя", летящие над тундрой. Причалив вельбот, выскакиваем на торфяные бугры.
Повсюду на плоской равнине острова рассыпались группы оленей. С большим интересом оглядываю в бинокль распущенный трехтысячный табун. В континентальной тундре, где нет естественных преград, такой роспуск стада означал бы тысячные потери.
На острове Седова олени, окруженные широкими водными преградами, не разбегутся. Комаров здесь почти нет, и животные мирно пасутся на тучных пастбищах, выбирая самые питательные растения. Пастухи не тревожат табун постоянными сборами, отвлекающими табун от спокойного выпаса. Надобность в движении скученного стада по маршруту отпала.
Долго стоим с Пинэтауном, любуясь спокойно разгуливающими оленями. На острове рождалась совершенная система вольного островного выпаса, избавлявшая табун от губительной эпидемии.
У Морской протоки вельбот встречают пастухи. С большим оживлением островитяне рассказывают свои новости. Вольный выпас табуна освободил пастухов. Они устроили большую охоту на гусей и организовали в узких, но глубоких внутренних протоках острова рыболовный промысел, надолго обеспечив бригаду продовольствием.
Пастухи были уверены, что осенью переправят на берег Восточной тундры оленей необычайной упитанности и получат переходящее красное знамя.
Теперь мы с Пинэтауном можем спокойно пуститься в опасный рейс в бухту Баранова на поиски Нанги и карты оленьих пастбищ Омолона.
На седьмой день после возвращения с Дальнего острова, рано утром, нас поднимают протяжные пароходные гудки. Выскакиваем из палаток. Посередине Морской протоки, почти не двигаясь, дымит морской буксирный пароход. На стальном тросе он сдерживает караван груженых барж. С мостика машут флагом, и заунывные гудки несутся над притихшей рекой, отзываясь в береговых скалах Восточной тундры.
- Людей зовет! - кричит Ромул, указывая на мелькающий флаг.
Буксир идет из Амбарчика. Что случилось у них?
Сбегаем к вельботу, пастухи втаскивают якорь и налегают на весла. Причаливаем к борту парохода.
- В чем дело, товарищи?!
- Привет парусникам... - Краснощекий бородач в капитанской фуражке и морском кителе помахивает с мостика конвертом. - Письмо вам от начальника порта.
Пинэтаун принимает чалку. Взбираюсь на палубу, поднимаюсь по трапу на мостик. В чистом стекле рубки вижу свое отражение. Ну и ухарь: лётный шлем сдвинут на затылок, загорелое, обветренное лицо в курчавой бороде, истертая штормовка раздувается пузырем, широкие, как у крючника, штаны заправлены в болотные сапоги с отвернутыми голенищами.
- Капитан Бриг... Рад познакомиться. Должен огорчить вас, неприятное известие - эпидемия в стаде совхоза.
Беру письмо, не терпится распечатать конверт, но задерживать караван больше нельзя, баржи сносит на скрытую под водой отмель.
- Благодарю, капитан...
- Бриг, - подсказывает, добродушно улыбаясь, бородач.
Краснощекий, он похож больше на Деда Мороза. Крепко жму сильную руку моряка. Распростившись с любезным капитаном, сбегаю по трапу и прыгаю в отваливающийся вельбот. Поднимаю паруса. "Витязь" быстро идет к берегу.
Письмо написал Костя - ветеринарный врач совхоза. Он сообщал, что в пограничном стаде Восточной тундры началась эпидемия копытки. Костя звал тотчас приехать в Амбарчик.
Неспокойно стало у меня на душе. Наши подписи красуются на бланках новых маршрутов, и мы с Костей головой отвечаем за оленей. Что произошло в прибрежной тундре у восточной границы совхоза? Почему там вспыхнула эпидемия?
Не нахожу себе места и, посоветовавшись с Ромулом, решаю не упускать попутного ветра, плыть в Амбарчик немедленно. А дальше, смотря по обстоятельствам, может быть, и в бухту Баранова.
Пастухи с тревогой провожают нас в плавание. Ромул хорошо знает берег Восточной тундры от устья Колымы до границы оленеводческого совхоза. В моем дневнике он с поразительной точностью рисует береговую линию.
- Хорошенько стереги ветер - совсем крутой берег, как стены... напутствует он.
В распоряжении у меня и карта Питерса. Ее составляли опытные контрабандисты: отмечены все бухты, приметные мысы, опасные мели и рифы. В плавание уходим вдвоем с Пинэтауном.
Прощаясь, Ромул крепко жмет руку. Мы расстаемся с бригадиром друзьями.
Остров Седова и пастушеский лагерь на берегу остаются далеко за кормой. Долго еще алеет красный флаг над палаткой Ромула и виднеются черноватые фигурки людей у воды. Наконец и они скрываются в дымке.
Позади, у Дальнего мыса, маячит заимка Шалаурова. Столбики дыма поднимаются над крышами домиков. Это самый северный поселок на Колыме. Там живут рыбаки Колымского рыбзавода.
Зимой они бурили ледяную грудь замерзшей Колымы и опускали под лед ставные сети. Уже началась летняя путина: валом идет колымская сельдь пикша, муксун и нельма. В устье Колымы, где плывет сейчас "Витязь", нередко ловится омуль. Рыба эта так жирна, что жарится без масла, в собственном жиру.
В бинокль рассматриваю уплывающий поселок. Увидим ли мы его опять? На якоре там стоит, чуть дымя, пароход рыбзавода; он ожидает погрузки рефрижераторных барж, пришвартованных у берега.
Рассказываю Пинэтауну о заимке Шалаурова. Юноша очень любит рассказы об истории своего края.
Полуразрушенные хибары этой старинной заимки приютились рядом с новенькими домиками рыбаков. В 1761 году на этом месте зимовал с командой своего бота русский промышленник Николай Шалауров, искавший морской путь в Индию. Вместе с Иваном Баховым он построил на Лене небольшое судно, оснастил парусами, прошел морем к устью Колымы и здесь зазимовал. Летом Шалауров миновал Чаячий мыс и поплыл на восток. У мыса Шелагского, за Чаунской губой, путь парусному боту преградили тяжелые льды. Пришлось вернуться на Колыму. После вторичной зимовки Шалауров снова пустился в плавание. Но льды по-прежнему закрывали море.
Вернувшись в Москву с докладом о своих плаваниях, Николай Шалауров решил опять пробиваться сквозь льды. Три года спустя, благополучно достигнув устья Колымы, он снова миновал Чаячий мыс и... пропал. С тех пор о нем не было достоверных известий...