Страница:
- Чаячий мыс, смотри...
Действительно, "Витязь", минуя темный скалистый мыс, вышел в море и поравнялся с группой мрачных скал. Словно столбы разрушенных ворот, поднимаются они из глубин океана. Ленивые волны, разбиваясь у подножия, обдают их брызгами и пеной.
Триста лет служили эти скалы маяком отважным русским мореходам. Что готовит нам студеное море за этими скалами?
Широкий пролив отделяет утесы от Чаячьего мыса. На карте Питерса одинокие скалы отмечены полустертой английской надписью. Перевожу ее Пинэтауну: "Зуб кашалота" брошен на камни 25 сентября 1903 года..." Питерс вогнал шхуну в узкую щель между утесами, и волны доконали ее.
Чаячий мыс остается позади, вельбот очутился в море. Океанские волны плавно поднимают вельбот перед неприступной стеной бесконечного берега. Только теперь понимаю, что риск нашего морского путешествия слишком велик.
Пинэтаун следит за кучевыми облаками, плывущими на горизонте, с тревогой оглядываясь на пену прибоя у подножия крутых береговых скал.
Что предвещают облака: шторм или ясную погоду?
Впереди, за высоким мысом, ширится голубой залив. Выходим на траверс мыса Столбового. Перед нами разворачивается широкая панорама порта Амбарчик. На рейде дымят морские пароходы. У причалов толпятся пароходы поменьше, баржи, катера и шхуны.
- Уф... вот он - порт Амбарчик...
Юноша с любопытством оглядывает просторную бухту. Он не был в порту и не видал еще океанских кораблей.
На берегу, там, где ютился когда-то одинокий амбарчик экспедиции Седова, высятся портовые склады и магазины, громоздятся пирамиды каменного угля и штабеля пиленого леса. На склонах холмистой тундры белеют домики полярного поселка. По улицам проползают тракторы - они тащат на буксире платформы с грузом. Суровый ландшафт соседней приморской тундры украшают ажурные вышки ветродвигателей и высокие мачты радиостанции полярной зимовки.
В порту караваны торговых судов, совершающих сквозные рейсы в Архангельск и Владивосток, выгружают продовольствие, технику, принимают тюки с драгоценной колымской пушниной. Продовольствие и машины тотчас уходят на баржах с речными пароходами вверх по Колыме в Зырянку и Середникан - на опорные базы Дальнего таежного строительства.
Сбылась вековая мечта: превратив Северный морской путь в дорогу торговых караванов, славные потомки российских мореходов прорубили окно из полярной Сибири на Дальний Восток, проложили кратчайший путь из Европы в Индию.
Картина мирной портовой жизни на берегах Восточной тундры вернула нам бодрость. Решаю не заходить в порт и, не теряя времени, плыть дальше, к восточной границе совхоза, где вспыхнула эпидемия копытки. Бухточка в скалах отмечена на карте Питерса в шестидесяти километрах восточнее залива Амбарчик.
Час спустя за крутым Медвежьим мысом скрываются последние дымки пароходов. Подгоняемый морским ветром, вельбот быстро идет вдоль каменного берега Восточной тундры. Шумят волны, разбиваясь о скалы.
Ну и стены... в шторм здесь не выкарабкаться на берег. На высоких каменных столбах, нахохлившись, сидят оперившиеся птенцы полярных ястребов. Над ними проносятся поморники, хищно оглядывая скалы. Но поживиться здесь нечем: молодые ястребки окрепли и могут дать отпор летучим пиратам, а чайки с птенцами не гнездятся на этих скалах, открытых для прямого удара северных ветров.
Из воды то и дело показываются головы нерп. Тюлени без страха любопытной толпой сопровождают вельбот. Воды Колымы, вливаясь в море, отклоняются на восток могучей силой вращения Земли, опресняя морскую воду и отепляя побережье Восточной тундры. Морские льды тут быстро тают и разрушаются; косяки мелкой рыбы держатся все лето, привлекая нерп.
К полудню северный ветер усиливается. Чугунные удары волн, сотрясая береговые скалы, пугают нас. Направляю вельбот в море, подальше от губительных утесов. Начинается качка. Парусов не убавляем, и свежий ветер гонит "Витязя" с необыкновенной быстротой.
Далеко-далеко на северном горизонте клубятся белые как снег облака. Бухта, отмеченная на карте Питерса, скрывается в скалах где-то совсем близко. С надеждой оглядывая угрюмые утесы, ищем спасительное пристанище. Наконец Пинэтаун указывает вход в бухту. Острота его зрения поразительна. Постоянная охота, широкие просторы и обилие рассеянного света полярной тундры обострили зрение молодого пастуха.
Высокий берег прерывается узкой и глубокой речной долиной. Вход в бухту скрывает груда коричневых скал, обрушенных в море. Поворачиваю руль, Пинэтаун убирает грот-парус, и "Витязь" послушно проскальзывает в крошечную бухту среди высоких скал.
Волнения и ветра здесь почти нет, и мы пристаем к галечной отмели близ устья небольшого, но быстрого потока. Вдали грохочет прибой. На берегу шипит галька, перекатываясь в набегающей волне.
Хорошо ходить по твердой земле!
Мы совершили длинный скачок и почти достигли заветной цели. Мыс Баранова находится всего в тридцати километрах восточнее крошечной гавани, приютившей "Витязя". Это расстояние даже при малом ветре вельбот покроет за два часа.
Забираем рюкзаки, ружья и отправляемся искать оленье стадо. Пограничный табун пасется где-то близко в горной тундре.
Поднимаемся на голые каменистые вершины, разглядывая в бинокль глубокие зеленые долины, рассекающие плато. В одной из таких долин, почти у самого моря, находим табун и яранги пастушеского стана.
Наше появление обрадовало бригадира. Накануне Костя уехал на верховых оленях встречать меня в Амбарчик, и никто не ждал быстрого возвращения ветеринарного врача. Лекарства не помогали - каждый день приходилось забивать гибнущих оленей.
Удивляет необычная форма нагрянувшей эпидемии: она косит лишь молодых оленей. Опухоль появляется не у копыта, как обычно, а на суставах передних ног.
Почему микробы, минуя узел кровеносных сосудов у копыта, проникают в верхний сустав?
Пастухи окружают столик с микроскопом. Рассматривая микробов в пораженной ткани, бригадир вдруг спрашивает:
- Как будешь спасать табун, а?
Не знаю, что ответить. Оленей губит никому не известная форма копытки. Маршруты тут не помогут.
Ночью просыпаюсь в палатке от пронизывающего холода. Набросив ватник, выхожу наружу. Ночи еще светлые, и в синем небе едва мерцают самые крупные звезды. Притихший табун около пастушеского стана тонет в сизом тумане. Вероятно, холодный воздух скапливается на дне горной долины, как в ванне.
И тут приходит на ум интересная мысль. Вытаскиваю из рюкзака футляры с термометрами и тормошу Пинэтауна.
Юноша испуганно высовывается из спального мешка, не понимая, что случилось.
- Скорее одевайся, температуру мерить пойдем!
- Куда?
- На сопку...
- На сопку?! - удивляется Пинэтаун.
В походах я не расстаюсь с метеорологическими приборами, веду наблюдения за погодой и даже пишу дневник. Пинэтаун знает об этом и охотно помогает вести наблюдения. Но зачем понадобилось мерить температуру на сопке ночью, он не понимает.
Растолковываю сонному Пинэтауну, что надо делать. У нас два пращ-термометра, и нужно измерить температуру воздуха на дне долины, на склоне сопки и на плоскогорье. Часа два не спим - носимся как одержимые с пращ-термометрами.
В полдень повторяем опыт. Поднимаюсь на плато и принимаюсь крутить пращ-термометр, привязанный на шнурке. На дне долины у стойбища Пинэтаун крутит второй термометр; вокруг на корточках расположились пастухи ночной смены. Покуривая, они с любопытством ожидают дальнейших событий.
Записав температуру воздуха, мы что есть духу бежим навстречу друг другу. Пинэтаун останавливается на подошве, я на склоне сопки. И снова крутятся термометры, сверкая никелированной оправой.
Результаты опыта поражают. Ночью на дне долины, где скапливается холодный воздух, термометр показал минус один градус, на подошве сопки, едва приподнятой над долиной, было теплее - плюс пять градусов, а на плато, откуда весь холодный воздух стекал в долину, было совсем тепло плюс двенадцать градусов.
В полдень на дне долины воздух нагрелся до тридцати градусов; на плато, где гулял ветерок, температура почти не изменилась, и ртуть не поднималась выше восемнадцати.
Так вот в чем дело...
Ночью пастухи держали табун у стойбища в "холодном погребе" - на дне долины. Днем стадо паслось тут же, и животные перегревались на солнце. Более слабые, молодые олени, испытывая скачки температуры в тридцать градусов, заболевали ревматизмом и микробы копытки приживались в ослабевшей ткани воспаленных суставов.
Мы вывели табун из опасной зоны холодных приморских туманов. Ночью и в жаркое время дня пастухи держали оленей на плато, где суточная температура почти не изменялась. Эпидемия сразу же прекратилась.
Пинэтаун на лучшем верховом олене отвез в соседний табун письмо для Кости и тотчас вернулся. Уже неделю кочуем с табуном, поджидая ветеринара. Куда он запропастился?
Близится время осенних штормов. Нам нельзя больше терять ни минуты. Ничто пока не предвещает шторма, и можно рискнуть плыть на вельботе дальше, в бухту Баранова...
Глава 7. ЗАПАДНЯ
Маленькая гавань, где ждет нас "Витязь", совсем близко. Пинэтаун ушел вперед.
Склонившись над ботанической папкой, расправляю нежные лепестки собранных растений и осторожно укладываю их в гербарные листы.
Меня поражает необычайный состав растительности горной Восточной тундры. Среди тундровых лишайников постоянно встречаются растения северной тайги: глянцевитые листочки брусники, стебельки горных лесных хвощей, пушистые подушки альпийской лишайницы...
Раскатистый выстрел прерывает ботанические занятия. Вскакиваю и оглядываюсь. На противоположном склоне сопки вижу Пинэтауна. Он целится из ружья в мохнатого черного медведя. Раненый зверь идет к нему на задних лапах.
Бросив ботаническую папку, хватаю карабин и мчусь на выручку. Гремит второй выстрел, и медведь, опустившись на осыпь, глухо ревет. Третьим выстрелом юноша укладывает медведя.
Стрелял он из простого охотничьего ружья, подкравшись к медведю вплотную. Случайная осечка могла привести к несчастью.
- Зачем стрелял слабым ружьем? - напускаюсь на приятеля.
Опасности путешествия скрепили нашу дружбу, и Пинэтаун стал мне особенно дорог.
- Вредный зверь - оленей пришел в тундру давить, - простодушно отвечает молодой пастух.
Перед нами на плитах песчаника лежит зверь редкой величины. Весом медведь не менее трехсот килограммов. Темная шуба из густого меха отливает блеском.
Дальний заход лесных зверей в тундру отмечают многие исследователи Крайнего Севера. Эти заходы не случайны и связаны с потеплением Арктики.
Сняв редкую по величине шкуру бурого медведя для зоологической коллекции, разделываем медвежью тушу и по частям перетаскиваем на вельбот, заполняя все трюмы свежим мясом.
Охота отвлекла нас, и теперь нужно наверстывать упущенное время. Вытаскиваем якорь, поднимаем паруса. "Витязь" выходит в неспокойное море и быстро идет вдоль берега.
Море потемнело и стало свинцовым. Облака над горизонтом сходятся в плотную белую тучу. Закрывая полнеба, туча подбирается к солнцу. С севера веет ледяным холодом. Но стрелка барометра показывает ясную погоду. Шторма не предвидится.
Не имея опыта полярных плаваний, мы не видим признаков надвигающейся опасности, более грозной, чем самый свирепый океанский шторм.
Холод усиливается с каждой минутой, приходится надевать ватные куртки. В море показываются одинокие льдины. Грязновато-серыми глыбами качаются они в потемневшем неспокойном океане. Нужно спешить. Пинэтаун растягивает грот-парус до предела. И вельбот, круто свалившись на борт, мчится вперед.
Льдины, надвигаясь с севера густыми рядами, теснят вельбот все ближе и ближе к отвесной стене берега. У подножия этой стены бурлит прибой, и высадка на берег невозможна.
Впереди поднимается мыс Баранова. Глубоко вдаваясь в море, он образует широкий скалистый залив. Лагуна, где мы хотим высадиться, находится за мысом, но достигнуть ее мы не успеваем.
Северный ветер несет к подножию утесов торосистое ледяное поле. Надвигаясь, ледяной щит медленно закрывает путь перед носом "Витязя".
Край ледяного поля сталкивается с каменной грудью утесов. Изломанные льдины громоздятся друг на друга и рушатся, образуя у подножия скал зазубренный ледяной хребет. Ветер приносит глухие, раскатистые звуки трескающегося льда. За кормой "Витязя" льдины уже закрывают обратный путь.
Мышеловка захлопнулась! "Витязь" очутился в закрытом заливе между неприступными скалами берега и льдинами, наступающими с моря.
Пинэтаун спускает паруса. Вельбот тяжело переваливается на волне в свободной еще ото льда части залива. Солнце скрывается за белыми тучами. Пасмурные облака ползут над белым океаном. Льды надвигаются неумолимо. Среди них плывут, покачиваясь, стамухи - высокие ледяные глыбы, похожие на айсберги.
Полынья с каждой минутой уменьшается. Льды постепенно прижимают вельбот к подножию береговых скал, где ждет нас морская могила. Мокрые стены береговых утесов совсем близко. В узких проходах среди льдин чернеют разводья. Льды глушат волнение, и вода, покрываясь пеной, бурлит в узких каналах.
Пинэтаун бледен, но спокоен. Сохранить "Витязь" невозможно, приходится думать о собственном спасении. Вгоняем вельбот между льдинами и, налегая на весла, углубляемся в ледяной лабиринт навстречу опасности, уходя от гибельных утесов берега.
Ветер приносит с моря туман, и береговые скалы окутывает белый саван. Вельбот пробирается меж высоких льдин, скрывающих его порой до кончика мачты.
Впереди, в тумане, слышится рев. Тревожные звуки раздаются громче и громче. Из тумана выдвигается край ледяного поля. На льду, тесно прижавшись друг к другу громадными тушами, лежат моржи. Поднимаясь на коротких ластах, моржи поворачивают клыкастые морды в нашу сторону и, принюхиваясь, хрипло стонут.
Многие из них не менее четырех метров длины. Белые клыки свешиваются из-под мясистых вздутых губ. По обеим сторонам морщинистой морды торчат длинные редкие щетины усов.
Разводья близ ледяного поля становятся шире. Моржи, переступая ластами, выползают на край льдины и бухаются в воду, поднимая высокие фонтаны брызг. Высовываясь из воды, они с любопытством разглядывают вельбот маленькими блестящими глазками.
Напор льдов усиливается. Моржи исчезают под водой. Разводья сужаются, и грести становится невозможно. Нужно поставить вельбот позади большого ледяного поля и воспользоваться им как буфером при столкновении льда с береговыми утесами. Поспешно отталкиваясь шестами, мы обходим ледяное поле. Узкий канал каждую минуту может закрыться и раздавить вельбот.
Мелкие льдины ударяются о борта "Витязя". Невольно приходит на ум выразительная фраза из рапорта Дмитрия Лаптева о плавании у мыса Баранова: "Проходя же густые льды, часто боком об оные стучались и в страхе были, что проломит от сих ударов". Эти слова навязчиво лезут в голову.
Мощное сжатие вздыбило ледяное поле. Разводья с треском захлопываются, дробя на тысячи кусков мелкие льдины. Тяжелые льды с оглушительным скрежетом лезут друг на друга, нагромождаясь торосами.
Взмахнув последний раз шестами, вгоняем вельбот в щель между ледяным полем и плоской льдиной, едва возвышающейся над водой. Льдина упирается в борт "Витязя". Дубовые доски обшивки прогибаются, шпангоуты трещат. Бросив шесты, выпрыгиваем на высокий край ледяного поля.
"Витязь" медленно приподнимается, кренится и, выскользнув вдруг на льдину, валится на выпуклый борт. Высокий киль вельбота, окованный медью, глубоко врезается в голубоватый лед. Яйцевидная форма корпуса спасает вельбот от гибели.
Напор льда продолжается недолго. Ледяное поле вздрагивает, трескается надвое и застывает. Вид моря изменяется неузнаваемо. Еще недавно было лето, теперь наступила арктическая зима: сплошной торосистый лед закрывает воду, в тумане изломанные стены торосов поднимаются таинственными снежными хребтами, а "Витязь" кажется кораблем, затертым льдами.
Холодно. Изрубив одну из банок вельбота, разводим костер под кормой "Витязя" и кипятим чай. Огонь костра и согревающий напиток вернули нас к жизни. Теперь можно и пешком пробраться по ледяным полям к мысу Баранова.
- Пойдем на берег? - спрашиваю Пинэтауна.
- Нельзя бросать вельбот - пропадет корабль, - отвечает юноша.
Пинэтаун прав: случись малейшая подвижка льдов, и разводья преградят обратный путь к вельботу. Оставлять "Витязь" на произвол судьбы нельзя.
Долгую, бесконечную ночь провели мы на ледяном поле у вельбота, ожидая нового сжатия. Северный ветер стих, льды не двигаются, и плотный туман окутывает море.
Утром туман рассеивается, и перед нами открывается величественное зрелище. Прозрачный воздух рябит, как в знойный летний день. Горизонт словно раздваивается. Изображения льдов высоко повисают над морем; изменяясь, они принимают вид то ледяных замков, то голубоватых глетчеров или огромных искрящихся гор. Темные разводья среди льда кажутся островами, а мыс Баранова - высокой скалистой вершиной.
Мы наблюдаем арктический мираж редкой красоты. Миражи появляются в полярных странах в безветренную ясную погоду при неодинаковой температуре и плотности слоев воздуха. Лучи света, преломляясь в неоднородных слоях атмосферы, высоко поднимают и причудливо изменяют изображения предметов.
По-видимому, теплый воздух тундры надвигается с юга и теснит холодную атмосферу Ледовитого океана. Нагретый воздух проникает в слои холодной атмосферы, и над морем образуется "слоеный пирог" из воздушных масс неодинаковой температуры и плотности. Можно было ожидать южного ветра и очередной подвижки льдов.
Несколько часов играл перед нами мираж воздушными призраками. К полудню с берега действительно подул южный ветер. Разница в температуре и плотности воздушных слоев сгладилась. Мираж исчез.
Между льдинами появляются широкие черные разводья. Путь к мысу Баранова очищается ото льда, но сдвинуть тяжелый вельбот с ледяного поля в воду вдвоем, без лебедки, невозможно. "Витязь" лежит на льдине, точно рыбацкий бот на отмели после отлива. Южный ветер усиливается, и льдину относит в океан. Берег постепенно скрывается в туманном отдалении.
Бесконечной вереницей сопровождают нас ледяные глыбы и айсберги. Разгрузив трюмы "Витязя" и действуя рычагами, мы все же не можем пошевелить вельбот, сделанный из тяжелых дубовых досок.
Если нам не посчастливится встретить судно, мы станем вечными пленниками арктической пустыни. У кромки тяжелых льдов действуют постоянные полярные течения, и неуправляемая льдина с "Витязем" будет вовлечена в дрейф к центру полярного бассейна.
Ширина прибрежной полыньи, по которой плывет наша льдина, летом при южных ветрах значительно увеличивается. Далее начинаются тяжелые льды Арктики...
Происхождение прибрежной полыньи связано с отепляющим действием вод Колымы и нагретого летнего воздуха континентальной тундры. Издавна этой полыньей пользовались русские полярные мореходы в плаваниях восточнее устья Колымы. Впервые воспользовался ею в 1646 году русский промышленник из Мезени Исай Игнатий. Он сообщил в своей челобитной, что при выходе в море из устья Колымы "усмотрел место между льдинами и матерой землей, коим шли двое суток" до Чаунской губы. Этим путем ходили на восток Михаил Стадухин, казак Баранов, Семен Дежнев, Дмитрий Лаптев, Николай Шалауров.
Советские моряки хорошо изучили эту дорогу в сквозных рейсах с караванами торговых судов по Северному морскому пути...
Встретим ли мы корабль?
Два часа потратили мы на медвежью охоту и разделку убитого зверя, но сколько бед принесла эта непозволительная проволочка!
Нужно немедленно что-то предпринять. Но что толкового можно придумать в нашем положении?
Льдина метров двести длиной, и управлять ее движением нечего и думать.
Расстелив медвежью шкуру, мы устраиваемся с Пинэтауном у кормы "Витязя", уныло пережевывая сухие галеты. Берег тундры окончательно скрывается на горизонте. Льдина быстро дрейфует на север.
Невольно думаю о Нанге. Как решился Чандара плыть с девушкой на маленькой лодке вдоль опасных берегов Восточной тундры? Хрупкий челн могли опрокинуть волны или раздавить морские льды. Неужели Нанга погибла вместе с безумным стариком?
Пинэтаун, опустив голову, задумчиво перебирает ремешки на поясе; обветренное лицо его спокойно. Не хочу огорчать юношу невеселыми мыслями.
Неожиданно молодой пастух вскакивает и, хлопая себя кулаком по лбу с необычайным ожесточением, приговаривает:
- Тарбаганы, ленивые тарбаганы! Лед рубить, лед рубить надо!..
Мысль Пинэтауна оказывается удивительно простой. Вельбот лежит на льдине боком к воде. Поспешно вытащив топоры, принимаемся вырубать широкий ледяной скат. Долго приходится трудиться над ледяным спуском. Теперь киль вельбота держится лишь на двух ледяных выступах.
Последние упоры срублены!
Вельбот качнулся и, скрипя медью окованного киля, покатился с ледяной горы. Бухнувшись в море и зачерпнув воды, "Витязь" заплясал на волнах около льдины. Вычерпываем воду, грузим снаряжение, с радостью поднимаем паруса и галсами идем против ветра на юг, к невидимому берегу.
Вдали снова появляются темные скалы мыса Баранова и длинная полоса прибоя у высокого берега Восточной тундры. Вскоре вельбот минует песчаную стрелку и входит в просторную лагуну у перешейка мыса Баранова.
Граница совхоза осталась далеко на западе. Мы вступаем на берега Чукотского национального округа.
Глава 8. РАКУШЕЧИЙ ХОЛМ
Глухо, пустынно, безлюдно на берегу бухты Баранова. Песчаные дюны заросли вейником. Среди высоких стеблей отпечатались следы зайцев. Дюны отмечают древнюю береговую линию отступившего моря. Песчаная стрелка обмелевшей бухты свидетельствует о том, что море продолжает отступать и в наше время.
Признаки осушения повсеместны на берегах Северного Ледовитого океана. Полярное побережье Чукотки изрезывают бесчисленные лагуны, и многие из них уже отделились от моря песчаными косами.
Прибрежная тундра у мыса Баранова принадлежит крупному оленеводческому колхозу "Турваургин", но его стада редко выходят к далекому каменистому мысу, и надеяться на встречу с оленеводами не приходится.
Пинэтаун внимательно осматривает песчаный пляж. Он ищет лодку старика. Но лодки нигде нет. Лишь за береговыми дюнами приютилась ветхая хижина, сложенная из плавника. Плоская крыша ее провалилась. В песке валяются ржавые банки из-под американских консервов, изломанные канадские капканы и позеленевшие патронные гильзы. Здесь когда-то зимовали американские контрабандисты.
В этой хижине Питерс убил шкипера Снайерса, застрелил матроса Картрайта и, по-видимому, год спустя встретил русского промышленника Василия Беляева, умиравшего от цинги.
Знал ли Василий Беляев о ремесле Питерса? Может быть, американский пират погубил промышленника, присвоив его имя?
Прежде всего нужно обнаружить тайник контрабандистов и раздобыть карту старого оленевода. Захватив с вельбота компас, бинокль и вооружившись ружьями, отправляемся искать крест на могиле.
Одинокий деревянный крест стоит на кровле утесов высоко над морем, на краю обрыва. Выгоревший на солнце, обмытый дождями, он не имеет надписи.
Чьи кости тлеют в безымянной могиле? На юго-западе, там, где тундра спускается к перешейку полуострова Баранова, у ручья выстроились зеленые курганы - тринадцать круглых холмов, похожих на булгуньяхи.
"...крест на могиле... компас на правый конец... пеленг зюйд-вест 35°..." - писал Питерс в своей исповеди. На кресте, у конца большой перекладины, темнеет глубокая зарубка. Компасом на вельботе служит буссоль с подвижной картушкой градусного диска и прицельными рамками визиров. Ставлю буссоль на зарубку у правого конца крестовины, разворачиваю рамки визиров под курсом зюйд-вест 35° и, сдерживая волнение, приникаю к прицелам.
Тонкая нить визира пересекает пятый, самый большой курган. Там зарыт контрабандный груз американской шхуны и спрятана карта Омолона, разрисованная старым кочевником. Не хотим откладывать раскопок. Пинэтаун уходит к вельботу за лопатами и кирками. Вскинув ружье, я отправляюсь на разведку.
Холмы тесной группой сошлись на древней сухой террасе тундрового ручья.
Вершина пятого кургана проваливается кратерообразным углублением. Такие же углубления виднеются на соседних курганах. Удивляет необычайная растительность на холмах.
Вейником и пыреем обросли холмы с подножия до вершины. Травы разрослись так буйно и густо, точно под ними лежит пласт чернозема. Все тринадцать холмов ярко зеленеют на пестром ковре лишайниковой тундры.
Растительность обычных булгуньяхов мало отличается от растительности окружающей тундры. Только раскопки могли объяснить странное обилие растительности.
С вершины кургана хорошо видна горная тундра. Мягкие ее увалы соединяются далеко на юге с цепью высоких голых сопок. Сильный морской бинокль приближает сопки. На вершинах чернеют кекуры - причудливые столбы горных пород, уцелевших от разрушения. Глубокие долины синеют между сопками.
Может быть, там скрывается стойбище Нанги? Медленно вожу биноклем, пытаясь разглядеть дымы стойбища.
Действительно, "Витязь", минуя темный скалистый мыс, вышел в море и поравнялся с группой мрачных скал. Словно столбы разрушенных ворот, поднимаются они из глубин океана. Ленивые волны, разбиваясь у подножия, обдают их брызгами и пеной.
Триста лет служили эти скалы маяком отважным русским мореходам. Что готовит нам студеное море за этими скалами?
Широкий пролив отделяет утесы от Чаячьего мыса. На карте Питерса одинокие скалы отмечены полустертой английской надписью. Перевожу ее Пинэтауну: "Зуб кашалота" брошен на камни 25 сентября 1903 года..." Питерс вогнал шхуну в узкую щель между утесами, и волны доконали ее.
Чаячий мыс остается позади, вельбот очутился в море. Океанские волны плавно поднимают вельбот перед неприступной стеной бесконечного берега. Только теперь понимаю, что риск нашего морского путешествия слишком велик.
Пинэтаун следит за кучевыми облаками, плывущими на горизонте, с тревогой оглядываясь на пену прибоя у подножия крутых береговых скал.
Что предвещают облака: шторм или ясную погоду?
Впереди, за высоким мысом, ширится голубой залив. Выходим на траверс мыса Столбового. Перед нами разворачивается широкая панорама порта Амбарчик. На рейде дымят морские пароходы. У причалов толпятся пароходы поменьше, баржи, катера и шхуны.
- Уф... вот он - порт Амбарчик...
Юноша с любопытством оглядывает просторную бухту. Он не был в порту и не видал еще океанских кораблей.
На берегу, там, где ютился когда-то одинокий амбарчик экспедиции Седова, высятся портовые склады и магазины, громоздятся пирамиды каменного угля и штабеля пиленого леса. На склонах холмистой тундры белеют домики полярного поселка. По улицам проползают тракторы - они тащат на буксире платформы с грузом. Суровый ландшафт соседней приморской тундры украшают ажурные вышки ветродвигателей и высокие мачты радиостанции полярной зимовки.
В порту караваны торговых судов, совершающих сквозные рейсы в Архангельск и Владивосток, выгружают продовольствие, технику, принимают тюки с драгоценной колымской пушниной. Продовольствие и машины тотчас уходят на баржах с речными пароходами вверх по Колыме в Зырянку и Середникан - на опорные базы Дальнего таежного строительства.
Сбылась вековая мечта: превратив Северный морской путь в дорогу торговых караванов, славные потомки российских мореходов прорубили окно из полярной Сибири на Дальний Восток, проложили кратчайший путь из Европы в Индию.
Картина мирной портовой жизни на берегах Восточной тундры вернула нам бодрость. Решаю не заходить в порт и, не теряя времени, плыть дальше, к восточной границе совхоза, где вспыхнула эпидемия копытки. Бухточка в скалах отмечена на карте Питерса в шестидесяти километрах восточнее залива Амбарчик.
Час спустя за крутым Медвежьим мысом скрываются последние дымки пароходов. Подгоняемый морским ветром, вельбот быстро идет вдоль каменного берега Восточной тундры. Шумят волны, разбиваясь о скалы.
Ну и стены... в шторм здесь не выкарабкаться на берег. На высоких каменных столбах, нахохлившись, сидят оперившиеся птенцы полярных ястребов. Над ними проносятся поморники, хищно оглядывая скалы. Но поживиться здесь нечем: молодые ястребки окрепли и могут дать отпор летучим пиратам, а чайки с птенцами не гнездятся на этих скалах, открытых для прямого удара северных ветров.
Из воды то и дело показываются головы нерп. Тюлени без страха любопытной толпой сопровождают вельбот. Воды Колымы, вливаясь в море, отклоняются на восток могучей силой вращения Земли, опресняя морскую воду и отепляя побережье Восточной тундры. Морские льды тут быстро тают и разрушаются; косяки мелкой рыбы держатся все лето, привлекая нерп.
К полудню северный ветер усиливается. Чугунные удары волн, сотрясая береговые скалы, пугают нас. Направляю вельбот в море, подальше от губительных утесов. Начинается качка. Парусов не убавляем, и свежий ветер гонит "Витязя" с необыкновенной быстротой.
Далеко-далеко на северном горизонте клубятся белые как снег облака. Бухта, отмеченная на карте Питерса, скрывается в скалах где-то совсем близко. С надеждой оглядывая угрюмые утесы, ищем спасительное пристанище. Наконец Пинэтаун указывает вход в бухту. Острота его зрения поразительна. Постоянная охота, широкие просторы и обилие рассеянного света полярной тундры обострили зрение молодого пастуха.
Высокий берег прерывается узкой и глубокой речной долиной. Вход в бухту скрывает груда коричневых скал, обрушенных в море. Поворачиваю руль, Пинэтаун убирает грот-парус, и "Витязь" послушно проскальзывает в крошечную бухту среди высоких скал.
Волнения и ветра здесь почти нет, и мы пристаем к галечной отмели близ устья небольшого, но быстрого потока. Вдали грохочет прибой. На берегу шипит галька, перекатываясь в набегающей волне.
Хорошо ходить по твердой земле!
Мы совершили длинный скачок и почти достигли заветной цели. Мыс Баранова находится всего в тридцати километрах восточнее крошечной гавани, приютившей "Витязя". Это расстояние даже при малом ветре вельбот покроет за два часа.
Забираем рюкзаки, ружья и отправляемся искать оленье стадо. Пограничный табун пасется где-то близко в горной тундре.
Поднимаемся на голые каменистые вершины, разглядывая в бинокль глубокие зеленые долины, рассекающие плато. В одной из таких долин, почти у самого моря, находим табун и яранги пастушеского стана.
Наше появление обрадовало бригадира. Накануне Костя уехал на верховых оленях встречать меня в Амбарчик, и никто не ждал быстрого возвращения ветеринарного врача. Лекарства не помогали - каждый день приходилось забивать гибнущих оленей.
Удивляет необычная форма нагрянувшей эпидемии: она косит лишь молодых оленей. Опухоль появляется не у копыта, как обычно, а на суставах передних ног.
Почему микробы, минуя узел кровеносных сосудов у копыта, проникают в верхний сустав?
Пастухи окружают столик с микроскопом. Рассматривая микробов в пораженной ткани, бригадир вдруг спрашивает:
- Как будешь спасать табун, а?
Не знаю, что ответить. Оленей губит никому не известная форма копытки. Маршруты тут не помогут.
Ночью просыпаюсь в палатке от пронизывающего холода. Набросив ватник, выхожу наружу. Ночи еще светлые, и в синем небе едва мерцают самые крупные звезды. Притихший табун около пастушеского стана тонет в сизом тумане. Вероятно, холодный воздух скапливается на дне горной долины, как в ванне.
И тут приходит на ум интересная мысль. Вытаскиваю из рюкзака футляры с термометрами и тормошу Пинэтауна.
Юноша испуганно высовывается из спального мешка, не понимая, что случилось.
- Скорее одевайся, температуру мерить пойдем!
- Куда?
- На сопку...
- На сопку?! - удивляется Пинэтаун.
В походах я не расстаюсь с метеорологическими приборами, веду наблюдения за погодой и даже пишу дневник. Пинэтаун знает об этом и охотно помогает вести наблюдения. Но зачем понадобилось мерить температуру на сопке ночью, он не понимает.
Растолковываю сонному Пинэтауну, что надо делать. У нас два пращ-термометра, и нужно измерить температуру воздуха на дне долины, на склоне сопки и на плоскогорье. Часа два не спим - носимся как одержимые с пращ-термометрами.
В полдень повторяем опыт. Поднимаюсь на плато и принимаюсь крутить пращ-термометр, привязанный на шнурке. На дне долины у стойбища Пинэтаун крутит второй термометр; вокруг на корточках расположились пастухи ночной смены. Покуривая, они с любопытством ожидают дальнейших событий.
Записав температуру воздуха, мы что есть духу бежим навстречу друг другу. Пинэтаун останавливается на подошве, я на склоне сопки. И снова крутятся термометры, сверкая никелированной оправой.
Результаты опыта поражают. Ночью на дне долины, где скапливается холодный воздух, термометр показал минус один градус, на подошве сопки, едва приподнятой над долиной, было теплее - плюс пять градусов, а на плато, откуда весь холодный воздух стекал в долину, было совсем тепло плюс двенадцать градусов.
В полдень на дне долины воздух нагрелся до тридцати градусов; на плато, где гулял ветерок, температура почти не изменилась, и ртуть не поднималась выше восемнадцати.
Так вот в чем дело...
Ночью пастухи держали табун у стойбища в "холодном погребе" - на дне долины. Днем стадо паслось тут же, и животные перегревались на солнце. Более слабые, молодые олени, испытывая скачки температуры в тридцать градусов, заболевали ревматизмом и микробы копытки приживались в ослабевшей ткани воспаленных суставов.
Мы вывели табун из опасной зоны холодных приморских туманов. Ночью и в жаркое время дня пастухи держали оленей на плато, где суточная температура почти не изменялась. Эпидемия сразу же прекратилась.
Пинэтаун на лучшем верховом олене отвез в соседний табун письмо для Кости и тотчас вернулся. Уже неделю кочуем с табуном, поджидая ветеринара. Куда он запропастился?
Близится время осенних штормов. Нам нельзя больше терять ни минуты. Ничто пока не предвещает шторма, и можно рискнуть плыть на вельботе дальше, в бухту Баранова...
Глава 7. ЗАПАДНЯ
Маленькая гавань, где ждет нас "Витязь", совсем близко. Пинэтаун ушел вперед.
Склонившись над ботанической папкой, расправляю нежные лепестки собранных растений и осторожно укладываю их в гербарные листы.
Меня поражает необычайный состав растительности горной Восточной тундры. Среди тундровых лишайников постоянно встречаются растения северной тайги: глянцевитые листочки брусники, стебельки горных лесных хвощей, пушистые подушки альпийской лишайницы...
Раскатистый выстрел прерывает ботанические занятия. Вскакиваю и оглядываюсь. На противоположном склоне сопки вижу Пинэтауна. Он целится из ружья в мохнатого черного медведя. Раненый зверь идет к нему на задних лапах.
Бросив ботаническую папку, хватаю карабин и мчусь на выручку. Гремит второй выстрел, и медведь, опустившись на осыпь, глухо ревет. Третьим выстрелом юноша укладывает медведя.
Стрелял он из простого охотничьего ружья, подкравшись к медведю вплотную. Случайная осечка могла привести к несчастью.
- Зачем стрелял слабым ружьем? - напускаюсь на приятеля.
Опасности путешествия скрепили нашу дружбу, и Пинэтаун стал мне особенно дорог.
- Вредный зверь - оленей пришел в тундру давить, - простодушно отвечает молодой пастух.
Перед нами на плитах песчаника лежит зверь редкой величины. Весом медведь не менее трехсот килограммов. Темная шуба из густого меха отливает блеском.
Дальний заход лесных зверей в тундру отмечают многие исследователи Крайнего Севера. Эти заходы не случайны и связаны с потеплением Арктики.
Сняв редкую по величине шкуру бурого медведя для зоологической коллекции, разделываем медвежью тушу и по частям перетаскиваем на вельбот, заполняя все трюмы свежим мясом.
Охота отвлекла нас, и теперь нужно наверстывать упущенное время. Вытаскиваем якорь, поднимаем паруса. "Витязь" выходит в неспокойное море и быстро идет вдоль берега.
Море потемнело и стало свинцовым. Облака над горизонтом сходятся в плотную белую тучу. Закрывая полнеба, туча подбирается к солнцу. С севера веет ледяным холодом. Но стрелка барометра показывает ясную погоду. Шторма не предвидится.
Не имея опыта полярных плаваний, мы не видим признаков надвигающейся опасности, более грозной, чем самый свирепый океанский шторм.
Холод усиливается с каждой минутой, приходится надевать ватные куртки. В море показываются одинокие льдины. Грязновато-серыми глыбами качаются они в потемневшем неспокойном океане. Нужно спешить. Пинэтаун растягивает грот-парус до предела. И вельбот, круто свалившись на борт, мчится вперед.
Льдины, надвигаясь с севера густыми рядами, теснят вельбот все ближе и ближе к отвесной стене берега. У подножия этой стены бурлит прибой, и высадка на берег невозможна.
Впереди поднимается мыс Баранова. Глубоко вдаваясь в море, он образует широкий скалистый залив. Лагуна, где мы хотим высадиться, находится за мысом, но достигнуть ее мы не успеваем.
Северный ветер несет к подножию утесов торосистое ледяное поле. Надвигаясь, ледяной щит медленно закрывает путь перед носом "Витязя".
Край ледяного поля сталкивается с каменной грудью утесов. Изломанные льдины громоздятся друг на друга и рушатся, образуя у подножия скал зазубренный ледяной хребет. Ветер приносит глухие, раскатистые звуки трескающегося льда. За кормой "Витязя" льдины уже закрывают обратный путь.
Мышеловка захлопнулась! "Витязь" очутился в закрытом заливе между неприступными скалами берега и льдинами, наступающими с моря.
Пинэтаун спускает паруса. Вельбот тяжело переваливается на волне в свободной еще ото льда части залива. Солнце скрывается за белыми тучами. Пасмурные облака ползут над белым океаном. Льды надвигаются неумолимо. Среди них плывут, покачиваясь, стамухи - высокие ледяные глыбы, похожие на айсберги.
Полынья с каждой минутой уменьшается. Льды постепенно прижимают вельбот к подножию береговых скал, где ждет нас морская могила. Мокрые стены береговых утесов совсем близко. В узких проходах среди льдин чернеют разводья. Льды глушат волнение, и вода, покрываясь пеной, бурлит в узких каналах.
Пинэтаун бледен, но спокоен. Сохранить "Витязь" невозможно, приходится думать о собственном спасении. Вгоняем вельбот между льдинами и, налегая на весла, углубляемся в ледяной лабиринт навстречу опасности, уходя от гибельных утесов берега.
Ветер приносит с моря туман, и береговые скалы окутывает белый саван. Вельбот пробирается меж высоких льдин, скрывающих его порой до кончика мачты.
Впереди, в тумане, слышится рев. Тревожные звуки раздаются громче и громче. Из тумана выдвигается край ледяного поля. На льду, тесно прижавшись друг к другу громадными тушами, лежат моржи. Поднимаясь на коротких ластах, моржи поворачивают клыкастые морды в нашу сторону и, принюхиваясь, хрипло стонут.
Многие из них не менее четырех метров длины. Белые клыки свешиваются из-под мясистых вздутых губ. По обеим сторонам морщинистой морды торчат длинные редкие щетины усов.
Разводья близ ледяного поля становятся шире. Моржи, переступая ластами, выползают на край льдины и бухаются в воду, поднимая высокие фонтаны брызг. Высовываясь из воды, они с любопытством разглядывают вельбот маленькими блестящими глазками.
Напор льдов усиливается. Моржи исчезают под водой. Разводья сужаются, и грести становится невозможно. Нужно поставить вельбот позади большого ледяного поля и воспользоваться им как буфером при столкновении льда с береговыми утесами. Поспешно отталкиваясь шестами, мы обходим ледяное поле. Узкий канал каждую минуту может закрыться и раздавить вельбот.
Мелкие льдины ударяются о борта "Витязя". Невольно приходит на ум выразительная фраза из рапорта Дмитрия Лаптева о плавании у мыса Баранова: "Проходя же густые льды, часто боком об оные стучались и в страхе были, что проломит от сих ударов". Эти слова навязчиво лезут в голову.
Мощное сжатие вздыбило ледяное поле. Разводья с треском захлопываются, дробя на тысячи кусков мелкие льдины. Тяжелые льды с оглушительным скрежетом лезут друг на друга, нагромождаясь торосами.
Взмахнув последний раз шестами, вгоняем вельбот в щель между ледяным полем и плоской льдиной, едва возвышающейся над водой. Льдина упирается в борт "Витязя". Дубовые доски обшивки прогибаются, шпангоуты трещат. Бросив шесты, выпрыгиваем на высокий край ледяного поля.
"Витязь" медленно приподнимается, кренится и, выскользнув вдруг на льдину, валится на выпуклый борт. Высокий киль вельбота, окованный медью, глубоко врезается в голубоватый лед. Яйцевидная форма корпуса спасает вельбот от гибели.
Напор льда продолжается недолго. Ледяное поле вздрагивает, трескается надвое и застывает. Вид моря изменяется неузнаваемо. Еще недавно было лето, теперь наступила арктическая зима: сплошной торосистый лед закрывает воду, в тумане изломанные стены торосов поднимаются таинственными снежными хребтами, а "Витязь" кажется кораблем, затертым льдами.
Холодно. Изрубив одну из банок вельбота, разводим костер под кормой "Витязя" и кипятим чай. Огонь костра и согревающий напиток вернули нас к жизни. Теперь можно и пешком пробраться по ледяным полям к мысу Баранова.
- Пойдем на берег? - спрашиваю Пинэтауна.
- Нельзя бросать вельбот - пропадет корабль, - отвечает юноша.
Пинэтаун прав: случись малейшая подвижка льдов, и разводья преградят обратный путь к вельботу. Оставлять "Витязь" на произвол судьбы нельзя.
Долгую, бесконечную ночь провели мы на ледяном поле у вельбота, ожидая нового сжатия. Северный ветер стих, льды не двигаются, и плотный туман окутывает море.
Утром туман рассеивается, и перед нами открывается величественное зрелище. Прозрачный воздух рябит, как в знойный летний день. Горизонт словно раздваивается. Изображения льдов высоко повисают над морем; изменяясь, они принимают вид то ледяных замков, то голубоватых глетчеров или огромных искрящихся гор. Темные разводья среди льда кажутся островами, а мыс Баранова - высокой скалистой вершиной.
Мы наблюдаем арктический мираж редкой красоты. Миражи появляются в полярных странах в безветренную ясную погоду при неодинаковой температуре и плотности слоев воздуха. Лучи света, преломляясь в неоднородных слоях атмосферы, высоко поднимают и причудливо изменяют изображения предметов.
По-видимому, теплый воздух тундры надвигается с юга и теснит холодную атмосферу Ледовитого океана. Нагретый воздух проникает в слои холодной атмосферы, и над морем образуется "слоеный пирог" из воздушных масс неодинаковой температуры и плотности. Можно было ожидать южного ветра и очередной подвижки льдов.
Несколько часов играл перед нами мираж воздушными призраками. К полудню с берега действительно подул южный ветер. Разница в температуре и плотности воздушных слоев сгладилась. Мираж исчез.
Между льдинами появляются широкие черные разводья. Путь к мысу Баранова очищается ото льда, но сдвинуть тяжелый вельбот с ледяного поля в воду вдвоем, без лебедки, невозможно. "Витязь" лежит на льдине, точно рыбацкий бот на отмели после отлива. Южный ветер усиливается, и льдину относит в океан. Берег постепенно скрывается в туманном отдалении.
Бесконечной вереницей сопровождают нас ледяные глыбы и айсберги. Разгрузив трюмы "Витязя" и действуя рычагами, мы все же не можем пошевелить вельбот, сделанный из тяжелых дубовых досок.
Если нам не посчастливится встретить судно, мы станем вечными пленниками арктической пустыни. У кромки тяжелых льдов действуют постоянные полярные течения, и неуправляемая льдина с "Витязем" будет вовлечена в дрейф к центру полярного бассейна.
Ширина прибрежной полыньи, по которой плывет наша льдина, летом при южных ветрах значительно увеличивается. Далее начинаются тяжелые льды Арктики...
Происхождение прибрежной полыньи связано с отепляющим действием вод Колымы и нагретого летнего воздуха континентальной тундры. Издавна этой полыньей пользовались русские полярные мореходы в плаваниях восточнее устья Колымы. Впервые воспользовался ею в 1646 году русский промышленник из Мезени Исай Игнатий. Он сообщил в своей челобитной, что при выходе в море из устья Колымы "усмотрел место между льдинами и матерой землей, коим шли двое суток" до Чаунской губы. Этим путем ходили на восток Михаил Стадухин, казак Баранов, Семен Дежнев, Дмитрий Лаптев, Николай Шалауров.
Советские моряки хорошо изучили эту дорогу в сквозных рейсах с караванами торговых судов по Северному морскому пути...
Встретим ли мы корабль?
Два часа потратили мы на медвежью охоту и разделку убитого зверя, но сколько бед принесла эта непозволительная проволочка!
Нужно немедленно что-то предпринять. Но что толкового можно придумать в нашем положении?
Льдина метров двести длиной, и управлять ее движением нечего и думать.
Расстелив медвежью шкуру, мы устраиваемся с Пинэтауном у кормы "Витязя", уныло пережевывая сухие галеты. Берег тундры окончательно скрывается на горизонте. Льдина быстро дрейфует на север.
Невольно думаю о Нанге. Как решился Чандара плыть с девушкой на маленькой лодке вдоль опасных берегов Восточной тундры? Хрупкий челн могли опрокинуть волны или раздавить морские льды. Неужели Нанга погибла вместе с безумным стариком?
Пинэтаун, опустив голову, задумчиво перебирает ремешки на поясе; обветренное лицо его спокойно. Не хочу огорчать юношу невеселыми мыслями.
Неожиданно молодой пастух вскакивает и, хлопая себя кулаком по лбу с необычайным ожесточением, приговаривает:
- Тарбаганы, ленивые тарбаганы! Лед рубить, лед рубить надо!..
Мысль Пинэтауна оказывается удивительно простой. Вельбот лежит на льдине боком к воде. Поспешно вытащив топоры, принимаемся вырубать широкий ледяной скат. Долго приходится трудиться над ледяным спуском. Теперь киль вельбота держится лишь на двух ледяных выступах.
Последние упоры срублены!
Вельбот качнулся и, скрипя медью окованного киля, покатился с ледяной горы. Бухнувшись в море и зачерпнув воды, "Витязь" заплясал на волнах около льдины. Вычерпываем воду, грузим снаряжение, с радостью поднимаем паруса и галсами идем против ветра на юг, к невидимому берегу.
Вдали снова появляются темные скалы мыса Баранова и длинная полоса прибоя у высокого берега Восточной тундры. Вскоре вельбот минует песчаную стрелку и входит в просторную лагуну у перешейка мыса Баранова.
Граница совхоза осталась далеко на западе. Мы вступаем на берега Чукотского национального округа.
Глава 8. РАКУШЕЧИЙ ХОЛМ
Глухо, пустынно, безлюдно на берегу бухты Баранова. Песчаные дюны заросли вейником. Среди высоких стеблей отпечатались следы зайцев. Дюны отмечают древнюю береговую линию отступившего моря. Песчаная стрелка обмелевшей бухты свидетельствует о том, что море продолжает отступать и в наше время.
Признаки осушения повсеместны на берегах Северного Ледовитого океана. Полярное побережье Чукотки изрезывают бесчисленные лагуны, и многие из них уже отделились от моря песчаными косами.
Прибрежная тундра у мыса Баранова принадлежит крупному оленеводческому колхозу "Турваургин", но его стада редко выходят к далекому каменистому мысу, и надеяться на встречу с оленеводами не приходится.
Пинэтаун внимательно осматривает песчаный пляж. Он ищет лодку старика. Но лодки нигде нет. Лишь за береговыми дюнами приютилась ветхая хижина, сложенная из плавника. Плоская крыша ее провалилась. В песке валяются ржавые банки из-под американских консервов, изломанные канадские капканы и позеленевшие патронные гильзы. Здесь когда-то зимовали американские контрабандисты.
В этой хижине Питерс убил шкипера Снайерса, застрелил матроса Картрайта и, по-видимому, год спустя встретил русского промышленника Василия Беляева, умиравшего от цинги.
Знал ли Василий Беляев о ремесле Питерса? Может быть, американский пират погубил промышленника, присвоив его имя?
Прежде всего нужно обнаружить тайник контрабандистов и раздобыть карту старого оленевода. Захватив с вельбота компас, бинокль и вооружившись ружьями, отправляемся искать крест на могиле.
Одинокий деревянный крест стоит на кровле утесов высоко над морем, на краю обрыва. Выгоревший на солнце, обмытый дождями, он не имеет надписи.
Чьи кости тлеют в безымянной могиле? На юго-западе, там, где тундра спускается к перешейку полуострова Баранова, у ручья выстроились зеленые курганы - тринадцать круглых холмов, похожих на булгуньяхи.
"...крест на могиле... компас на правый конец... пеленг зюйд-вест 35°..." - писал Питерс в своей исповеди. На кресте, у конца большой перекладины, темнеет глубокая зарубка. Компасом на вельботе служит буссоль с подвижной картушкой градусного диска и прицельными рамками визиров. Ставлю буссоль на зарубку у правого конца крестовины, разворачиваю рамки визиров под курсом зюйд-вест 35° и, сдерживая волнение, приникаю к прицелам.
Тонкая нить визира пересекает пятый, самый большой курган. Там зарыт контрабандный груз американской шхуны и спрятана карта Омолона, разрисованная старым кочевником. Не хотим откладывать раскопок. Пинэтаун уходит к вельботу за лопатами и кирками. Вскинув ружье, я отправляюсь на разведку.
Холмы тесной группой сошлись на древней сухой террасе тундрового ручья.
Вершина пятого кургана проваливается кратерообразным углублением. Такие же углубления виднеются на соседних курганах. Удивляет необычайная растительность на холмах.
Вейником и пыреем обросли холмы с подножия до вершины. Травы разрослись так буйно и густо, точно под ними лежит пласт чернозема. Все тринадцать холмов ярко зеленеют на пестром ковре лишайниковой тундры.
Растительность обычных булгуньяхов мало отличается от растительности окружающей тундры. Только раскопки могли объяснить странное обилие растительности.
С вершины кургана хорошо видна горная тундра. Мягкие ее увалы соединяются далеко на юге с цепью высоких голых сопок. Сильный морской бинокль приближает сопки. На вершинах чернеют кекуры - причудливые столбы горных пород, уцелевших от разрушения. Глубокие долины синеют между сопками.
Может быть, там скрывается стойбище Нанги? Медленно вожу биноклем, пытаясь разглядеть дымы стойбища.