Страница:
Еще одна вещь почти постоянно занимала все его помыслы. Только достигнув нежного и ответственного возраста в двадцать один год Брендон более-менее стал ясно осознавать необходимость и важность секса в человеческой жизни. Мысли о сексе очень часто посещали его.
Но без голубых смеющихся глаз Шевонны ему никогда не быть счастливым.
Все это было еще до того, как в его жизнь ворвалась Лизелль. Впервые увидев ее, он не придал большого значения этому событию. Она приехала вместе с отцом, механиком, который ремонтировал и налаживал новые машины для стрижки. Хассан Али был родом из Хартума, сюда же приехал из Мельбурна. Его жена по происхождению вроде бы была ирландкой.
Результатом этого брака явилась экзотически красивая восемнадцатилетняя Лизелль, с темными, влажными глазами, розовыми спелыми щечками и пухлыми губками. Ее огненно-рыжие волосы напоминали Брендону его мать, хотя Лизелль была ниже и круглее, чем Энни. Сочная, пышущая какой-то восточной красотой, Лизелль, увы, не отличалась быстрым умом и слишком богатым внутренним содержанием.
Но у Лизелль Али были тоже смеющиеся глаза. И это обстоятельство стало решающим, когда наконец почти через месяц после ее появления во Времени Грез Брендон обратил на нее внимание. Однажды, любопытства ради, он остановился, чтобы поболтать с ней, и к своему удивлению обнаружил у нее богатое чувство юмора при слаборазвитом воображении.
— Ты не хочешь продолжить свое образование? — спросил он при первом их разговоре. — В Мельбурне только что открылся женский колледж.
Отец Лизелль и несколько стригалей занимались наладкой машин. Звуки, издаваемые машинами — скрежетание и лязганье ножей, грохот приводных механизмов — создавали такой шум, что ему пришлось повторить свой вопрос дважды.
— О Господи, нет, мастер Брендон! — Она обезоруживающе улыбнулась. — Я никогда не училась писать, да у меня и не было особого желания.
Он подавил удивление и улыбнулся. — Тебе не понравилось в школе? — Они повысили голос, чтобы услышать друг друга.
Лизелль подошла к нему поближе и почти на ухо сказала:
— Нет вовсе, я не умела читать и писать, а учителя не давали вставить ни слова.
Тут Брендон рассмеялся.
— Я умею складывать и вычитать, — сказала она. — Отец меня научил, но английский он сам знает плохо.
— А твоя мать?
— Она умерла от туберкулеза там, в Ирландии. Я тоже болела. Вот почему мы приехали в Австралию: чтобы вылечить меня. Здесь другой климат и много солнца.
— Ну что ж, тогда займемся твоим образованием. Наш учитель здесь, во Времени Грез, научит тебя правилам письма, арифметике и чтению.
— О, спасибо большое. — Она чмокнула его в подбородок и, потупив взор, убежала прочь.
Смущенный, Брендон наблюдал, как развевается на ветру ее коричневая домотканая юбка. Повернувшись к стригалям, он заметил, что на него смотрит отец Лизелль, в глазах которого блеснул огонек алчности.
Да, он был захвачен врасплох дочерью этого человека, хотя и не рассчитывал быть захваченным ни теперь, ни когда бы то ни было.
Однако Брендон не учел притягательной силы секса, захватившего полностью все существо молодого человека. Другие мужчины уже давно открыли для себя все прелести и преимущества молодости, но Брендон, где сохранив целомудрия, все-таки не смог забыть Шевонну.
Лизелль ввела его в этот мир, подарив все радости секса и открыв перед ним все тайны этого искусства. О, у него и прежде были кое-какие связи, продиктованные физическими потребностями, но он ничего не вынес из них, кроме разочарования и неудовлетворенности. Ни он, ни его партнерши не имели ни малейшего представления о том, какую радость может принести простая перемена позиций.
Пока Лизелль училась писать, он сам учился правильно совокупляться. Все свободное время Брендон отдавал изучению особенностей женского тела, учился умению ублажать его языком и пальцами, равно как и пенисом.
Они лежали в высокой, в рост человека, траве, произраставшей по берегам Вулумулу, в месте, удаленном и от людей, и от палящего полуденного солнца. Любители купаний, из тех, кто жил на ранчо, никогда не приходили сюда, потому что здесь было самое бурное течение.
— Брендон, дорогой мой, ты не должен так спешить. У тебя есть замечательная штука, но ты тратишь свою силу слишком быстро. — Медленно она провела указательным пальцем по курчавым коротким волоскам вокруг его левого соска.
Закрыв глаза, он обнял ее за шею. Запах зеленой травы и любви трепетал в его ноздрях.
— Легко тебе так говорить, моя обольстительная колдунья, ведь у тебя нет такой штуки, и ты почти всегда готова, тогда как моя…
Он ощутил ее губы на своем мужском органе, почувствовал, как тот напрягается, становясь больше и крепче, и полностью отдался внезапно охватившему радостному чувству, позволив ей делать с собой все, что она ни пожелает.
Девушка на минуту прервала свое занятие, и Брендон услышал игривые нотки в ее голосе, когда она сказала:
— Ну, он не такой крепкий, чтобы пронзить меня насквозь, но…
Он обнял ее за талию и строгим голосом произнес:
— Не кощунствуй! — И приподняв, усадил на себя. — Ну-ка попробуем, умеешь ли ты держаться в седле.
Ее посадка была безупречной.
Постепенно Шевонна все сильнее и сильнее стала ощущать неприязнь к своему жениху. Может быть, это было логичным продолжением ее заключения, что она никогда не сможет никого любить, кроме Брендона.
Черт бы побрал его душу!
Почему бы ей не рассматривать Тома как этакого альфонса, который не желает работать и стремится добиться успеха в жизни, женившись на богатой наследнице?
С чувством огромного облегчения она расторгла помолвку. И, как выяснилось, договориться с Томом оказалось невероятно легко. Ее изумило, с какой легкостью можно на деньги купить почти все, даже мужскую гордость. Она сомневалась, что Мейерс теперь когда-нибудь возникнет на ее горизонте. Самолюбивый американец никогда не признается публично, что его отвергла женщина.
Чтобы не скучать, она решила заняться домом. Вместе с верной и бдительной Минни она переехала в дом из нескольких зданий на крутом склоне Паддингтонских улиц, одного из фешенебельных пригородов Сиднея.
В начале века этот район населяли ремесленники. Дом Шевонны был выстроен в 1840-х годах в Георгианском стиле и почти не нуждался в реставрации. Скучая в поисках предмета для занятий, она нашла развлечение в области, которая всегда вызывала у нее живой интерес. Разве и отец, и мать, и даже Энни Трэмейн не проложили ей дорогу в политику?
И в самом деле, почему бы этим не заняться вплотную? Она никогда не останавливалась на полпути.
Т И выставила свою кандидатуру на выборах, претендуя на место в Государственном Парламенте от Консервативной партии, оппозиционной к партии ее отца.
Шевонна основательно взялась за дело, проводя кампанию, что заставляло ее мотаться из одной точки Нового Южного Уэльса в другую, колеся по всему штату. То старая повозка, то светло-коричневый мул служили ей средством передвижения в зависимости от того, по какой местности ей предстояло ехать.
Поначалу Шевонне казалось, что она продает себя, свое слово, свою честность — неприятное ощущение. За лето до наступления Нового 1904 года она объехала все Снежные и Голубые горы. Она моталась взад-вперед между Тасмановым морем и Большим Водоразделом по сухим, малонаселенным, бесплодным местам. Злые языки называли ее «бродягой Буша».
Она трясла окровавленные руки мясников в мясозаготовительной компании.
Она спускалась в рудники «Цинк Корпорейшн» — одного из поздних приобретений своего дедушки. Встречалась с горнорабочим, заплатившим за добычу слишком большую цену — три его родственника погибли в рудниках.
Она играла в покер с отставным генерал-майором в «Империал-Сервис-клаб». Она была первой женщиной, допущенной в клуб джентльменов, в нарушение традиций.
Она низко раскланивалась с матронами из Ньюкастла — уже не игра, а ритуал, требующий безупречного соблюдения этикета, нарядов и других аксессуаров леди.
Она очень многое узнала о людях за это время. Ее людях. Австралийцах. Необычайно скромных и страшных, если их задеть. Они были людьми трогательно прямыми и бесхитростными со свойственным уважением к женщине. К Шевонне же они и вовсе относились по-товарищески.
Ее люди были тверды, честолюбивы, прямы и открыты. Она знала об этих качествах и восхищалась ими, закрывая глаза на недостатки.
Она также открыла для себя, что теперь не смогла бы оставить политику, даже если бы и захотела. А в какой-то момент она захотела, но у нее был долг перед теми, кто уважал ее, оказал доверие и отдал свои голоса.
Поэтому никто особенно не удивился, когда она заняла свое кресло в парламенте — на памяти были деяния ее матери и Энни.
Во время праздника в честь своего избрания Шевонна унеслась мыслями далеко-далеко, не в силах присоединиться к радости людей, принимавших участие в ее избирательной кампании. Она механически улыбалась, когда две дюжины гостей в ее гостиной, личные друзья и группа поддержки, подняли бокалы и провозгласили: «За здравие!»
— Твои глаза не улыбаются, как прежде, Шевонна.
Она обернулась к матери, находившейся неподалеку. Шевонна знала, что Луиза очень тонко чувствует ее и что если она не выложит матери все начистоту, то будет последней дурой. Пока ее глаза рассеянно блуждали между присутствующими, она сказала низким голосом, почти прошептала:
— Я все еще люблю его, мама.
Мать не спросила, кого. Только тяжело вздохнула.
— Я любила Дэна, однако не думаю, что он любил меня тогда. И все же я была счастлива: он все-таки женился на мне.
Шевонна внимательно посмотрела на мать, та выглядела усталой. Во время избирательной кампании дочери она работала не покладая рук.
— Я завидую вашей любви к друг другу, мама. Мне кажется, что боги дают свое благословение лишь некоторым счастливцам.
— В эту самую минуту я ругаю Дэна самыми последними словами за то, что он здесь не присутствует, чтобы присоединиться к твоей и нашей радости, к нашей общей победе. Почему ты не хочешь помириться с ним, Шевонна? У него была тяжелая жизнь. Он не понимает, что…
— Мама, нет. Не сегодня. Давай оставим это. — Господи, какой же усталой она себя чувствовала. Она выиграла кампанию и теперь могла перевести дух. Быть может, цветок лотоса из древней легенды помог бы ей забыть Брендона? Но она знала, что это невозможно. Не в этой жизни.
Языки пламени бушевали в камине, создавая тепло и ощущение уюта в комнате, а на улице в это время бушевала зимняя июльская непогода: снег и ветер. Энни поставила босые ноги на скамеечку и, затянувшись черутом (сорт сигар с обрезанными концами.), вставленным в мундштук, выпустила подряд несколько колечек дыма.
— Замечательная штука, и очень здорово, что ты научил меня курить, Райан, мне следовало попробовать это раньше.
Он мягко улыбнулся, сидя в удобном кресле с подлокотниками напротив дивана, на котором сидела Энни.
— Ты прежде никогда не была такой.
— Теперь я делаю все больше и больше.
— Некоторые вещи ты делаешь правильно.
— Брендон… Я чувствую, что вдали от всех и всего он должен был за это время залечить свои сердечные раны. Он заслужил уважение своими революционными новшествами в овцеводстве. Я думаю, что он вполне готов принять в свои руки компанию.
Наконец она и в самом деле была счастлива, почти. Если бы можно было успешно обеспечить счастливое будущее Брендону, как и вести дела компании… Но уроки Нэн научили ее одному, что можно было выразить одной фразой:
— Ты не имеешь права вмешиваться в жизнь других людей, особенно тех, кого любишь больше всего.
Стрелки бровей Райана удивленно приподнялись. Как и его черная шевелюра, они уже были тронуты сединой.
— Ты думаешь, что это разумно? Вернуть Брендона сюда?
— А ты считаешь, что он один не сможет удержать «НСУ Трэйдерс»? Я заставила его поработать в каждом отделе. Он хорошо знает компанию как снаружи, так и изнутри. Почти так же хорошо, как и я.
— Я говорю вовсе не об «НСУ Трэйдерс», ты как всегда прежде всего думаешь о бизнесе, — мягко пожурил ее Райан. — Я говорю о Шевонне. Поставить Брендона во главе «НСУ Трэйдерс» означает — вернуть его в Сидней. И здесь их пути непременно пересекутся.
Она пожала плечами.
— Все равно когда-нибудь это должно случиться. Но только теперь они оба связаны своим положением и обязаны смотреть фактам в лицо.
У Энни было много причин, более чем достаточно, чтобы передать бразды правления компанией в другие руки. Она стала понимать, что жизнь проходит мимо, ей все чаще хотелось бежать во Время Грез.
Была и еще одна причина — Райан. Она смотрела на него сквозь табачный дым. Старше ее на четырнадцать лет — а ей уже стукнуло сорок пять — он не отличался особым здоровьем: все чаще кашлял и уже не был так энергичен при ходьбе. Когда-то здоровый ирландский цвет лица сменила серая бледность с болезненным румянцем.
— Женись на мне, Райан!
Он опустил спичку, которую было поднес к сигаре. Глаза сузились:
— Что?
У Энни в горле гулко застучал пульс. А что если он откажет ей?
— Ты сам сказал, что сейчас не самое время для воспоминаний. Я не согласилась выйти за тебя замуж, когда ты предложил мне, но не хочу, чтобы так продолжалось дальше. Я хочу исправить свою ошибку. Я хочу, чтобы ты женился на мне. Он раскурил сигару и сказал:
— Всю свою жизнь, Энни, ты контролировала каждый свой шаг. Контролировала всех и вся, кроме меня. И есть одна вещь, которую ты не заставишь меня сделать — жениться на тебе.
Сердце Энни сжалось от его язвительного тона. Слова вырвались под влиянием почти детской обиды:
— Но я же люблю тебя! Райан криво усмехнулся:
— Я знаю, и тоже люблю тебя. Каждой частицей своего тела. Всегда любил и буду любить до самого последнего вздоха.
— Тогда…
— Почему я не женюсь на тебе? — Он положил сигару на пепельницу. — Потому что не хочу, чтобы мной управляли. Они пытались делать это со мной в Ирландии. Вот почему я эмигрировал в Австралию. Вот зачем и существует Австралия, и вот зачем я это говорю. Думаю, что ты достаточно умна, чтобы понять это. Я ждал и надеялся, что когда-нибудь наступит этот день и ты захочешь выйти за меня замуж.
Энни тоже оставила свой черут в пепельнице.
— Я хочу, я хочу очень сильно, как еще я могу убедить тебя в этом?
— Для начала просто прислушайся к себе самой. Твой тон, твои слова отчасти умоляют, отчасти приказывают так, будто ты все еще пытаешься сохранить контроль над собой и над другими. Неужели ты стала повторением своей бабушки?
Она содрогнулась.
— О Господи, надеюсь, что нет. — Откинув голову на диванную подушку, Энни закрыла глаза и глубоко вздохнула. — А если я изменюсь? — подобно ветру снаружи прошелестели ее слова.
— Как мастер слова, я знаю, что слова порой ничего не значат. Тебе нужно упросить меня, чтобы я взял тебя под свое покровительство, убедить меня, что ты нуждаешься в нем. Да, я хочу, чтобы ты полностью подчинилась мне.
Она посмотрела на него сквозь ресницы:
— Что ты имеешь в виду?
Улыбка сделала его гораздо моложе. — Соблазни меня, займись со мной любовью. Это для начала. Потом я дам тебе знать.
Ей ужасно захотелось запустить в него подушкой, но вместо этого Энни вдруг почувствовала, как ее охватывает возбуждение, исходящее от него.
Поднявшись с дивана, она прошла несколько шагов, разделявших их, и остановилась на расстоянии вытянутой руки от его коленей. Пальцы медленно начали расстегивать мириады пуговиц, скреплявших по всей длине полы зеленого платья из сатина. Кружевные оборки приоткрыли стройные ноги, а затем бедра.
Она была обрадована огнем, вспыхнувшим в глазах Райана. — А теперь?
— Я думаю, ты знаешь, — сказал он низким голосом с почти хищным выражением лица. — Ну, а если не знаешь, то тебе нужно научиться импровизировать.
Платье скользнуло на пол. Взгляд Райана устремился на лицо Энни. Та чувствовала себя необыкновенно спокойной. Набравшись смелости, она опустилась перед ним на колени и принялась расстегивать пуговицы на ширинке. Когда пенис освободился и встал торчком, как чертик из коробочки, она наклонила голову и взяла его в рот. Глубокий вздох Райана был наградой.
Вкус был пряным и возбуждающим. Улыбаясь улыбкой чувственной женщины, которую лишь совсем недавно открыла в себе, Энни посмотрела на Райана сквозь ресницы.
— Ну, а теперь, сэр, женитесь ли вы на мне?
Он обхватил руками ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.
— Я думаю, ты сможешь убедить меня, — прошептал он. — Но посмотрим, как будут развиваться события дальше. Лучше все делать по порядку. — Он взял ее руками за груди. — Возьмите меня к себе в постель, мадам.
Глава 23
Но без голубых смеющихся глаз Шевонны ему никогда не быть счастливым.
Все это было еще до того, как в его жизнь ворвалась Лизелль. Впервые увидев ее, он не придал большого значения этому событию. Она приехала вместе с отцом, механиком, который ремонтировал и налаживал новые машины для стрижки. Хассан Али был родом из Хартума, сюда же приехал из Мельбурна. Его жена по происхождению вроде бы была ирландкой.
Результатом этого брака явилась экзотически красивая восемнадцатилетняя Лизелль, с темными, влажными глазами, розовыми спелыми щечками и пухлыми губками. Ее огненно-рыжие волосы напоминали Брендону его мать, хотя Лизелль была ниже и круглее, чем Энни. Сочная, пышущая какой-то восточной красотой, Лизелль, увы, не отличалась быстрым умом и слишком богатым внутренним содержанием.
Но у Лизелль Али были тоже смеющиеся глаза. И это обстоятельство стало решающим, когда наконец почти через месяц после ее появления во Времени Грез Брендон обратил на нее внимание. Однажды, любопытства ради, он остановился, чтобы поболтать с ней, и к своему удивлению обнаружил у нее богатое чувство юмора при слаборазвитом воображении.
— Ты не хочешь продолжить свое образование? — спросил он при первом их разговоре. — В Мельбурне только что открылся женский колледж.
Отец Лизелль и несколько стригалей занимались наладкой машин. Звуки, издаваемые машинами — скрежетание и лязганье ножей, грохот приводных механизмов — создавали такой шум, что ему пришлось повторить свой вопрос дважды.
— О Господи, нет, мастер Брендон! — Она обезоруживающе улыбнулась. — Я никогда не училась писать, да у меня и не было особого желания.
Он подавил удивление и улыбнулся. — Тебе не понравилось в школе? — Они повысили голос, чтобы услышать друг друга.
Лизелль подошла к нему поближе и почти на ухо сказала:
— Нет вовсе, я не умела читать и писать, а учителя не давали вставить ни слова.
Тут Брендон рассмеялся.
— Я умею складывать и вычитать, — сказала она. — Отец меня научил, но английский он сам знает плохо.
— А твоя мать?
— Она умерла от туберкулеза там, в Ирландии. Я тоже болела. Вот почему мы приехали в Австралию: чтобы вылечить меня. Здесь другой климат и много солнца.
— Ну что ж, тогда займемся твоим образованием. Наш учитель здесь, во Времени Грез, научит тебя правилам письма, арифметике и чтению.
— О, спасибо большое. — Она чмокнула его в подбородок и, потупив взор, убежала прочь.
Смущенный, Брендон наблюдал, как развевается на ветру ее коричневая домотканая юбка. Повернувшись к стригалям, он заметил, что на него смотрит отец Лизелль, в глазах которого блеснул огонек алчности.
Да, он был захвачен врасплох дочерью этого человека, хотя и не рассчитывал быть захваченным ни теперь, ни когда бы то ни было.
Однако Брендон не учел притягательной силы секса, захватившего полностью все существо молодого человека. Другие мужчины уже давно открыли для себя все прелести и преимущества молодости, но Брендон, где сохранив целомудрия, все-таки не смог забыть Шевонну.
Лизелль ввела его в этот мир, подарив все радости секса и открыв перед ним все тайны этого искусства. О, у него и прежде были кое-какие связи, продиктованные физическими потребностями, но он ничего не вынес из них, кроме разочарования и неудовлетворенности. Ни он, ни его партнерши не имели ни малейшего представления о том, какую радость может принести простая перемена позиций.
Пока Лизелль училась писать, он сам учился правильно совокупляться. Все свободное время Брендон отдавал изучению особенностей женского тела, учился умению ублажать его языком и пальцами, равно как и пенисом.
Они лежали в высокой, в рост человека, траве, произраставшей по берегам Вулумулу, в месте, удаленном и от людей, и от палящего полуденного солнца. Любители купаний, из тех, кто жил на ранчо, никогда не приходили сюда, потому что здесь было самое бурное течение.
— Брендон, дорогой мой, ты не должен так спешить. У тебя есть замечательная штука, но ты тратишь свою силу слишком быстро. — Медленно она провела указательным пальцем по курчавым коротким волоскам вокруг его левого соска.
Закрыв глаза, он обнял ее за шею. Запах зеленой травы и любви трепетал в его ноздрях.
— Легко тебе так говорить, моя обольстительная колдунья, ведь у тебя нет такой штуки, и ты почти всегда готова, тогда как моя…
Он ощутил ее губы на своем мужском органе, почувствовал, как тот напрягается, становясь больше и крепче, и полностью отдался внезапно охватившему радостному чувству, позволив ей делать с собой все, что она ни пожелает.
Девушка на минуту прервала свое занятие, и Брендон услышал игривые нотки в ее голосе, когда она сказала:
— Ну, он не такой крепкий, чтобы пронзить меня насквозь, но…
Он обнял ее за талию и строгим голосом произнес:
— Не кощунствуй! — И приподняв, усадил на себя. — Ну-ка попробуем, умеешь ли ты держаться в седле.
Ее посадка была безупречной.
Постепенно Шевонна все сильнее и сильнее стала ощущать неприязнь к своему жениху. Может быть, это было логичным продолжением ее заключения, что она никогда не сможет никого любить, кроме Брендона.
Черт бы побрал его душу!
Почему бы ей не рассматривать Тома как этакого альфонса, который не желает работать и стремится добиться успеха в жизни, женившись на богатой наследнице?
С чувством огромного облегчения она расторгла помолвку. И, как выяснилось, договориться с Томом оказалось невероятно легко. Ее изумило, с какой легкостью можно на деньги купить почти все, даже мужскую гордость. Она сомневалась, что Мейерс теперь когда-нибудь возникнет на ее горизонте. Самолюбивый американец никогда не признается публично, что его отвергла женщина.
Чтобы не скучать, она решила заняться домом. Вместе с верной и бдительной Минни она переехала в дом из нескольких зданий на крутом склоне Паддингтонских улиц, одного из фешенебельных пригородов Сиднея.
В начале века этот район населяли ремесленники. Дом Шевонны был выстроен в 1840-х годах в Георгианском стиле и почти не нуждался в реставрации. Скучая в поисках предмета для занятий, она нашла развлечение в области, которая всегда вызывала у нее живой интерес. Разве и отец, и мать, и даже Энни Трэмейн не проложили ей дорогу в политику?
И в самом деле, почему бы этим не заняться вплотную? Она никогда не останавливалась на полпути.
Т И выставила свою кандидатуру на выборах, претендуя на место в Государственном Парламенте от Консервативной партии, оппозиционной к партии ее отца.
Шевонна основательно взялась за дело, проводя кампанию, что заставляло ее мотаться из одной точки Нового Южного Уэльса в другую, колеся по всему штату. То старая повозка, то светло-коричневый мул служили ей средством передвижения в зависимости от того, по какой местности ей предстояло ехать.
Поначалу Шевонне казалось, что она продает себя, свое слово, свою честность — неприятное ощущение. За лето до наступления Нового 1904 года она объехала все Снежные и Голубые горы. Она моталась взад-вперед между Тасмановым морем и Большим Водоразделом по сухим, малонаселенным, бесплодным местам. Злые языки называли ее «бродягой Буша».
Она трясла окровавленные руки мясников в мясозаготовительной компании.
Она спускалась в рудники «Цинк Корпорейшн» — одного из поздних приобретений своего дедушки. Встречалась с горнорабочим, заплатившим за добычу слишком большую цену — три его родственника погибли в рудниках.
Она играла в покер с отставным генерал-майором в «Империал-Сервис-клаб». Она была первой женщиной, допущенной в клуб джентльменов, в нарушение традиций.
Она низко раскланивалась с матронами из Ньюкастла — уже не игра, а ритуал, требующий безупречного соблюдения этикета, нарядов и других аксессуаров леди.
Она очень многое узнала о людях за это время. Ее людях. Австралийцах. Необычайно скромных и страшных, если их задеть. Они были людьми трогательно прямыми и бесхитростными со свойственным уважением к женщине. К Шевонне же они и вовсе относились по-товарищески.
Ее люди были тверды, честолюбивы, прямы и открыты. Она знала об этих качествах и восхищалась ими, закрывая глаза на недостатки.
Она также открыла для себя, что теперь не смогла бы оставить политику, даже если бы и захотела. А в какой-то момент она захотела, но у нее был долг перед теми, кто уважал ее, оказал доверие и отдал свои голоса.
Поэтому никто особенно не удивился, когда она заняла свое кресло в парламенте — на памяти были деяния ее матери и Энни.
Во время праздника в честь своего избрания Шевонна унеслась мыслями далеко-далеко, не в силах присоединиться к радости людей, принимавших участие в ее избирательной кампании. Она механически улыбалась, когда две дюжины гостей в ее гостиной, личные друзья и группа поддержки, подняли бокалы и провозгласили: «За здравие!»
— Твои глаза не улыбаются, как прежде, Шевонна.
Она обернулась к матери, находившейся неподалеку. Шевонна знала, что Луиза очень тонко чувствует ее и что если она не выложит матери все начистоту, то будет последней дурой. Пока ее глаза рассеянно блуждали между присутствующими, она сказала низким голосом, почти прошептала:
— Я все еще люблю его, мама.
Мать не спросила, кого. Только тяжело вздохнула.
— Я любила Дэна, однако не думаю, что он любил меня тогда. И все же я была счастлива: он все-таки женился на мне.
Шевонна внимательно посмотрела на мать, та выглядела усталой. Во время избирательной кампании дочери она работала не покладая рук.
— Я завидую вашей любви к друг другу, мама. Мне кажется, что боги дают свое благословение лишь некоторым счастливцам.
— В эту самую минуту я ругаю Дэна самыми последними словами за то, что он здесь не присутствует, чтобы присоединиться к твоей и нашей радости, к нашей общей победе. Почему ты не хочешь помириться с ним, Шевонна? У него была тяжелая жизнь. Он не понимает, что…
— Мама, нет. Не сегодня. Давай оставим это. — Господи, какой же усталой она себя чувствовала. Она выиграла кампанию и теперь могла перевести дух. Быть может, цветок лотоса из древней легенды помог бы ей забыть Брендона? Но она знала, что это невозможно. Не в этой жизни.
Языки пламени бушевали в камине, создавая тепло и ощущение уюта в комнате, а на улице в это время бушевала зимняя июльская непогода: снег и ветер. Энни поставила босые ноги на скамеечку и, затянувшись черутом (сорт сигар с обрезанными концами.), вставленным в мундштук, выпустила подряд несколько колечек дыма.
— Замечательная штука, и очень здорово, что ты научил меня курить, Райан, мне следовало попробовать это раньше.
Он мягко улыбнулся, сидя в удобном кресле с подлокотниками напротив дивана, на котором сидела Энни.
— Ты прежде никогда не была такой.
— Теперь я делаю все больше и больше.
— Некоторые вещи ты делаешь правильно.
— Брендон… Я чувствую, что вдали от всех и всего он должен был за это время залечить свои сердечные раны. Он заслужил уважение своими революционными новшествами в овцеводстве. Я думаю, что он вполне готов принять в свои руки компанию.
Наконец она и в самом деле была счастлива, почти. Если бы можно было успешно обеспечить счастливое будущее Брендону, как и вести дела компании… Но уроки Нэн научили ее одному, что можно было выразить одной фразой:
— Ты не имеешь права вмешиваться в жизнь других людей, особенно тех, кого любишь больше всего.
Стрелки бровей Райана удивленно приподнялись. Как и его черная шевелюра, они уже были тронуты сединой.
— Ты думаешь, что это разумно? Вернуть Брендона сюда?
— А ты считаешь, что он один не сможет удержать «НСУ Трэйдерс»? Я заставила его поработать в каждом отделе. Он хорошо знает компанию как снаружи, так и изнутри. Почти так же хорошо, как и я.
— Я говорю вовсе не об «НСУ Трэйдерс», ты как всегда прежде всего думаешь о бизнесе, — мягко пожурил ее Райан. — Я говорю о Шевонне. Поставить Брендона во главе «НСУ Трэйдерс» означает — вернуть его в Сидней. И здесь их пути непременно пересекутся.
Она пожала плечами.
— Все равно когда-нибудь это должно случиться. Но только теперь они оба связаны своим положением и обязаны смотреть фактам в лицо.
У Энни было много причин, более чем достаточно, чтобы передать бразды правления компанией в другие руки. Она стала понимать, что жизнь проходит мимо, ей все чаще хотелось бежать во Время Грез.
Была и еще одна причина — Райан. Она смотрела на него сквозь табачный дым. Старше ее на четырнадцать лет — а ей уже стукнуло сорок пять — он не отличался особым здоровьем: все чаще кашлял и уже не был так энергичен при ходьбе. Когда-то здоровый ирландский цвет лица сменила серая бледность с болезненным румянцем.
— Женись на мне, Райан!
Он опустил спичку, которую было поднес к сигаре. Глаза сузились:
— Что?
У Энни в горле гулко застучал пульс. А что если он откажет ей?
— Ты сам сказал, что сейчас не самое время для воспоминаний. Я не согласилась выйти за тебя замуж, когда ты предложил мне, но не хочу, чтобы так продолжалось дальше. Я хочу исправить свою ошибку. Я хочу, чтобы ты женился на мне. Он раскурил сигару и сказал:
— Всю свою жизнь, Энни, ты контролировала каждый свой шаг. Контролировала всех и вся, кроме меня. И есть одна вещь, которую ты не заставишь меня сделать — жениться на тебе.
Сердце Энни сжалось от его язвительного тона. Слова вырвались под влиянием почти детской обиды:
— Но я же люблю тебя! Райан криво усмехнулся:
— Я знаю, и тоже люблю тебя. Каждой частицей своего тела. Всегда любил и буду любить до самого последнего вздоха.
— Тогда…
— Почему я не женюсь на тебе? — Он положил сигару на пепельницу. — Потому что не хочу, чтобы мной управляли. Они пытались делать это со мной в Ирландии. Вот почему я эмигрировал в Австралию. Вот зачем и существует Австралия, и вот зачем я это говорю. Думаю, что ты достаточно умна, чтобы понять это. Я ждал и надеялся, что когда-нибудь наступит этот день и ты захочешь выйти за меня замуж.
Энни тоже оставила свой черут в пепельнице.
— Я хочу, я хочу очень сильно, как еще я могу убедить тебя в этом?
— Для начала просто прислушайся к себе самой. Твой тон, твои слова отчасти умоляют, отчасти приказывают так, будто ты все еще пытаешься сохранить контроль над собой и над другими. Неужели ты стала повторением своей бабушки?
Она содрогнулась.
— О Господи, надеюсь, что нет. — Откинув голову на диванную подушку, Энни закрыла глаза и глубоко вздохнула. — А если я изменюсь? — подобно ветру снаружи прошелестели ее слова.
— Как мастер слова, я знаю, что слова порой ничего не значат. Тебе нужно упросить меня, чтобы я взял тебя под свое покровительство, убедить меня, что ты нуждаешься в нем. Да, я хочу, чтобы ты полностью подчинилась мне.
Она посмотрела на него сквозь ресницы:
— Что ты имеешь в виду?
Улыбка сделала его гораздо моложе. — Соблазни меня, займись со мной любовью. Это для начала. Потом я дам тебе знать.
Ей ужасно захотелось запустить в него подушкой, но вместо этого Энни вдруг почувствовала, как ее охватывает возбуждение, исходящее от него.
Поднявшись с дивана, она прошла несколько шагов, разделявших их, и остановилась на расстоянии вытянутой руки от его коленей. Пальцы медленно начали расстегивать мириады пуговиц, скреплявших по всей длине полы зеленого платья из сатина. Кружевные оборки приоткрыли стройные ноги, а затем бедра.
Она была обрадована огнем, вспыхнувшим в глазах Райана. — А теперь?
— Я думаю, ты знаешь, — сказал он низким голосом с почти хищным выражением лица. — Ну, а если не знаешь, то тебе нужно научиться импровизировать.
Платье скользнуло на пол. Взгляд Райана устремился на лицо Энни. Та чувствовала себя необыкновенно спокойной. Набравшись смелости, она опустилась перед ним на колени и принялась расстегивать пуговицы на ширинке. Когда пенис освободился и встал торчком, как чертик из коробочки, она наклонила голову и взяла его в рот. Глубокий вздох Райана был наградой.
Вкус был пряным и возбуждающим. Улыбаясь улыбкой чувственной женщины, которую лишь совсем недавно открыла в себе, Энни посмотрела на Райана сквозь ресницы.
— Ну, а теперь, сэр, женитесь ли вы на мне?
Он обхватил руками ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать ее в губы.
— Я думаю, ты сможешь убедить меня, — прошептал он. — Но посмотрим, как будут развиваться события дальше. Лучше все делать по порядку. — Он взял ее руками за груди. — Возьмите меня к себе в постель, мадам.
Глава 23
1909
На день Фоки, приходившийся на 5 ноября, в Австралии, как правило, стояла ясная солнечная погода, но нынче было необычайно дождливо. Самый скверный день для похорон, или, наоборот, самый подходящий.
На похоронах Луизы Варвик собралось значительно больше народа, чем ожидал увидеть Брендон. Конечно, он предполагал, что проводы в последний путь жены члена парламента будут пышными, но активное участие Луизы в женском движении породило к ней большое уважение, до сих пор не характерное для австралийского патриархального общества.
Да и погребение Луизы на свободном месте на Миссис МакКуэри Пойнт послужило доказательством этого уважения. Место было оборудовано под смотровую площадку в 1810 году, когда жена губернатора МакКуэри приказала вырубить в скале для нее каменное кресло, откуда можно было наблюдать за входящими в гавань кораблями.
— Идеальное место для последнего пристанища Луизы, — подумал Брендон. Ходили слухи, что какие-то неизвестные женские болезни оборвали ее жизнь в расцвете лет.
Брендон вместе с присутствующими склонил голову под моросящим мелким дождиком, когда гроб с телом опускали в могилу. Он стоял под большим фиговым деревом чуть в стороне от других. Его пальцы были сжаты в карманах длинного пальто. За воротник по спине стекали струйки дождя, рубашка стала мокрой, как полотенце в турецких банях, и теперь липла к телу.
Со своего наблюдательного пункта Брендон хорошо видел всех присутствующих. Его взгляд остановился на высокой стройной женщине, которая ближе всех стояла к могиле. Черные креповые юбки намокли от дождя, равно как и легкий черный дамский жакет. Женщина была похожа на изображения аристократок с греческих ваз. Золотистые волосы собраны тяжелым узлом на затылке под самым краем черной шляпки с вуалью, закрывавшей ее лицо.
С другой стороны ямы, напротив женщины, стоял Дэн Варвик. Несколько выше своей дочери, он все еще выглядел таким же внушительным, как в те годы, когда Брендон был еще мальчиком.
Несмотря на то, что Нэн, Энни и даже Брендон в лице «НСУ Трэйдерс» создали почти неуязвимое предприятие, Дэн продолжал с завидным постоянством поддерживать законопроекты, неблагоприятные для морской торговли. Когда это не помогало, использовал другие тактики. Но единственной его целью было — подорвать монополию «НСУ Трэйдерс».
В то же время Шевонна заслужила репутацию блестящего государственного деятеля. Протоколы выступлений в парламенте свидетельствовали, что она трижды воздерживалась от голосования или выступала против законопроектов и нормативных актов, грозящих ухудшить положение дел в морской торговле. Несомненно, такая позиция только подливала масла в огонь в ее и без того напряженных отношениях с отцом.
Брендон подождал, пока священник закончил молитву и толпа стала потихоньку расходиться. Шевонна с отцом обменялись несколькими фразами, а затем Дэн направился к «форду Т», ожидавшему его у границы МакКуэри Пойнт.
Оставшиеся зеваки во все глаза уставились на это чудо техники: одетый в краги и кожаную кепку, служившие своего рода униформой, водитель вышел из машины и рукояткой завел автомобиль, привезенный Дэном из Америки.
Случай представил Брендону возможность, о которой тот даже и не мечтал, — оставаться наедине с Шевонной. Но внезапно появились Энни и Райан, теперь супружеская пара, и принялись утешать ее.
Мать увидела Брендона, когда тот шел через лужайку по направлению к ней, и мягко воскликнула:
— Брендон! Я даже не знала, получил ли ты мою записку о времени похорон.
Он поцеловал мать в щеку, у Энни были красные усталые глаза, полные слез. — Получил. — Он пожал руку Райану. — Добрый день, сэр.
Дороги Брендона, его матери и Райана пересекались очень редко. После того, как Энни вернула сына в Сидней, чтобы Брендон возглавил «НСУ Трэйдерс», они с Райаном как бы исчезли из поля зрения. Они то наслаждались провинциальной идиллией во Времени Грез, то увлекались политическими и социальными реформами, то организовывали благотворительные балы, сбор средств от которых шел на бесплатный суп для несчастных обездоленных жителей Скал.
Наконец он повернулся к Шевонне. И хотя они жили в одном городе, никогда близко не встречались, разве что видели друг друга на расстоянии.
Брендон не видел отчетливо ее глаз за густой вуалью, но знал, что это были уже не те смеющиеся, как в юности, глаза Шевонны. Ходили упорные слухи, что она не смеялась уже очень давно, почти с самого возвращения с Бурской войны.
«Она дала от ворот поворот парню, который не был ей парой, он хотел жениться на ней из-за богатого наследства. Сам-то он не имел ни гроша за душой». «Ее жизнь превратилась в сущий ад из-за женщины, которая перешла ей дорогу». «Она еще счастливо отделалась от этого чертового янки до того, как они сказали друг другу „да“.».
Брендону было неважно, видит ли он лицо Шевонны или нет. Изменилась сама атмосфера между ними. В свои двадцать семь он твердо знал, что для него нет другой женщины во всем мире. Другие женщины приходили и уходили из его жизни, но ни одна не задерживалась в ней надолго.
— Как ты, Шевонна? — спросил он негромко. — Я знаю, что этот день, должно быть, самый трудный для тебя.
— Да! — Ее губы задрожали. О, как он хотел поцеловать их, обнять ее, позаботиться о ней. Она, наверное, очень устала за все эти годы, преодолевая различные препятствия. Если только… Если только…
Мать и отчим обменялись многозначительными взглядами и поспешили удалиться.
Он взял Шевонну за руку, и это показалось естественным. Ее рука удобно улеглась в его ладони.
— Я очень опечален смертью твоей матери, я всегда восхищался ею.
— Она ушла так быстро. Я даже не успела сказать ей о том, как сильно ее люблю. — Голос Шевонны задрожал.
Язык у Брендона словно присох к гортани от невыразимой любви к Шевонне.
В молчаливом обоюдном согласии пара направилась к краю площадки. Исходивший от Шевонны запах лаванды и цветков апельсина, взволновал Брендона.
— Как воспринял твой отец смерть матери? Он всегда казался выкованным из железа.
— Очень тяжело. Думаю, он зависел от нее значительно больше, чем сам сознавал это. Она была рядом с ним, когда он нуждался в том, чтобы его любили, и когда ему нужно было излить свой гнев на некоторых глупых политиков. Она так хорошо понимала его.
— А как это отразилось на вас? На ваших с отцом отношениях?
— Он никогда не способен открыться перед другими. Разрушить стену, которую сам же и воздвиг, но в то утро, когда умерла мама, он послал за мной. Он попросил меня подобрать для нее платье к похоронам. Я думаю, что пытался восстановить наши отношения, хотя и очень осторожно.
Они остановились у края. Прибой шумел далеко внизу. Вдали Тасманово море скрывалось в дымке.
— Я тоже хочу этого. Я хочу восстановить наши прежние отношения, Шевонна.
Ее рука, которую он по-прежнему держал в своей, дрогнула. Она молчала, а Брендон не мог видеть выражения ее лица. Он поднял вуаль и забросил на край шляпки. О Боже, эти изумительные глаза, они теперь сияли!
— Может быть, и не так, как прежде, но я нуждаюсь в том, чтобы ты была в моей жизни. Я нуждаюсь в том, чтобы ты была моим другом.
Она кивнула, ее губы задрожали:
— Я тоже.
Брендон попытался подавить в себе почти непреодолимое искушение поцеловать Шевонну. Это было самым трудным из всего, что ему когда-либо приходилось делать. Вместо этого он вообще оторвал вуаль. Рот Шевонны раскрылся в изумлении, и Брендон взял ее вторую руку.
— Никогда больше не прячь от меня свои глаза. Давай вернемся?
На какое-то мгновение он испытал страх, когда увидел, что Шевонна порывается обнять его. Брендон почувствовал, что теряет над собой контроль. Вся надежда на здравомыслие была погребена под горящими углями чувств. Но она кивнула, освободила одну руку, и, повернувшись, они пошли к ожидавшему у выхода экипажу.
Ночью он лежал в постели, желая ее, как никогда прежде. Обещание девушки не нашло своего воплощения в женщине. Почему он не сорвал этот запретный плод, чтобы потом отказаться от его вкуса на всю оставшуюся жизнь?
Его руки комкали простыни. Весь в испарине, Брендон встал и голый подошел к окну, чтобы открыть его. Внутри бушевал и разрастался огонь. Как он будет жить дальше? Что ему делать?
Брендон закрыл окно и вернулся в комнату… Он мерил шагами спальню, занятый своими мыслями. Короткими, отрывистыми шагами… Короткими, отрывистыми мыслями.
Он любит Шевонну, поэтому должен учитывать прежде всего ее интересы. Она никогда не будет принадлежать ему в этом мире. Но он видел, что его поступок не сделал ее несчастной. Что же, черт возьми, ему делать? Оставить ее в покое. Работать. Уйти в работу с головой.
На день Фоки, приходившийся на 5 ноября, в Австралии, как правило, стояла ясная солнечная погода, но нынче было необычайно дождливо. Самый скверный день для похорон, или, наоборот, самый подходящий.
На похоронах Луизы Варвик собралось значительно больше народа, чем ожидал увидеть Брендон. Конечно, он предполагал, что проводы в последний путь жены члена парламента будут пышными, но активное участие Луизы в женском движении породило к ней большое уважение, до сих пор не характерное для австралийского патриархального общества.
Да и погребение Луизы на свободном месте на Миссис МакКуэри Пойнт послужило доказательством этого уважения. Место было оборудовано под смотровую площадку в 1810 году, когда жена губернатора МакКуэри приказала вырубить в скале для нее каменное кресло, откуда можно было наблюдать за входящими в гавань кораблями.
— Идеальное место для последнего пристанища Луизы, — подумал Брендон. Ходили слухи, что какие-то неизвестные женские болезни оборвали ее жизнь в расцвете лет.
Брендон вместе с присутствующими склонил голову под моросящим мелким дождиком, когда гроб с телом опускали в могилу. Он стоял под большим фиговым деревом чуть в стороне от других. Его пальцы были сжаты в карманах длинного пальто. За воротник по спине стекали струйки дождя, рубашка стала мокрой, как полотенце в турецких банях, и теперь липла к телу.
Со своего наблюдательного пункта Брендон хорошо видел всех присутствующих. Его взгляд остановился на высокой стройной женщине, которая ближе всех стояла к могиле. Черные креповые юбки намокли от дождя, равно как и легкий черный дамский жакет. Женщина была похожа на изображения аристократок с греческих ваз. Золотистые волосы собраны тяжелым узлом на затылке под самым краем черной шляпки с вуалью, закрывавшей ее лицо.
С другой стороны ямы, напротив женщины, стоял Дэн Варвик. Несколько выше своей дочери, он все еще выглядел таким же внушительным, как в те годы, когда Брендон был еще мальчиком.
Несмотря на то, что Нэн, Энни и даже Брендон в лице «НСУ Трэйдерс» создали почти неуязвимое предприятие, Дэн продолжал с завидным постоянством поддерживать законопроекты, неблагоприятные для морской торговли. Когда это не помогало, использовал другие тактики. Но единственной его целью было — подорвать монополию «НСУ Трэйдерс».
В то же время Шевонна заслужила репутацию блестящего государственного деятеля. Протоколы выступлений в парламенте свидетельствовали, что она трижды воздерживалась от голосования или выступала против законопроектов и нормативных актов, грозящих ухудшить положение дел в морской торговле. Несомненно, такая позиция только подливала масла в огонь в ее и без того напряженных отношениях с отцом.
Брендон подождал, пока священник закончил молитву и толпа стала потихоньку расходиться. Шевонна с отцом обменялись несколькими фразами, а затем Дэн направился к «форду Т», ожидавшему его у границы МакКуэри Пойнт.
Оставшиеся зеваки во все глаза уставились на это чудо техники: одетый в краги и кожаную кепку, служившие своего рода униформой, водитель вышел из машины и рукояткой завел автомобиль, привезенный Дэном из Америки.
Случай представил Брендону возможность, о которой тот даже и не мечтал, — оставаться наедине с Шевонной. Но внезапно появились Энни и Райан, теперь супружеская пара, и принялись утешать ее.
Мать увидела Брендона, когда тот шел через лужайку по направлению к ней, и мягко воскликнула:
— Брендон! Я даже не знала, получил ли ты мою записку о времени похорон.
Он поцеловал мать в щеку, у Энни были красные усталые глаза, полные слез. — Получил. — Он пожал руку Райану. — Добрый день, сэр.
Дороги Брендона, его матери и Райана пересекались очень редко. После того, как Энни вернула сына в Сидней, чтобы Брендон возглавил «НСУ Трэйдерс», они с Райаном как бы исчезли из поля зрения. Они то наслаждались провинциальной идиллией во Времени Грез, то увлекались политическими и социальными реформами, то организовывали благотворительные балы, сбор средств от которых шел на бесплатный суп для несчастных обездоленных жителей Скал.
Наконец он повернулся к Шевонне. И хотя они жили в одном городе, никогда близко не встречались, разве что видели друг друга на расстоянии.
Брендон не видел отчетливо ее глаз за густой вуалью, но знал, что это были уже не те смеющиеся, как в юности, глаза Шевонны. Ходили упорные слухи, что она не смеялась уже очень давно, почти с самого возвращения с Бурской войны.
«Она дала от ворот поворот парню, который не был ей парой, он хотел жениться на ней из-за богатого наследства. Сам-то он не имел ни гроша за душой». «Ее жизнь превратилась в сущий ад из-за женщины, которая перешла ей дорогу». «Она еще счастливо отделалась от этого чертового янки до того, как они сказали друг другу „да“.».
Брендону было неважно, видит ли он лицо Шевонны или нет. Изменилась сама атмосфера между ними. В свои двадцать семь он твердо знал, что для него нет другой женщины во всем мире. Другие женщины приходили и уходили из его жизни, но ни одна не задерживалась в ней надолго.
— Как ты, Шевонна? — спросил он негромко. — Я знаю, что этот день, должно быть, самый трудный для тебя.
— Да! — Ее губы задрожали. О, как он хотел поцеловать их, обнять ее, позаботиться о ней. Она, наверное, очень устала за все эти годы, преодолевая различные препятствия. Если только… Если только…
Мать и отчим обменялись многозначительными взглядами и поспешили удалиться.
Он взял Шевонну за руку, и это показалось естественным. Ее рука удобно улеглась в его ладони.
— Я очень опечален смертью твоей матери, я всегда восхищался ею.
— Она ушла так быстро. Я даже не успела сказать ей о том, как сильно ее люблю. — Голос Шевонны задрожал.
Язык у Брендона словно присох к гортани от невыразимой любви к Шевонне.
В молчаливом обоюдном согласии пара направилась к краю площадки. Исходивший от Шевонны запах лаванды и цветков апельсина, взволновал Брендона.
— Как воспринял твой отец смерть матери? Он всегда казался выкованным из железа.
— Очень тяжело. Думаю, он зависел от нее значительно больше, чем сам сознавал это. Она была рядом с ним, когда он нуждался в том, чтобы его любили, и когда ему нужно было излить свой гнев на некоторых глупых политиков. Она так хорошо понимала его.
— А как это отразилось на вас? На ваших с отцом отношениях?
— Он никогда не способен открыться перед другими. Разрушить стену, которую сам же и воздвиг, но в то утро, когда умерла мама, он послал за мной. Он попросил меня подобрать для нее платье к похоронам. Я думаю, что пытался восстановить наши отношения, хотя и очень осторожно.
Они остановились у края. Прибой шумел далеко внизу. Вдали Тасманово море скрывалось в дымке.
— Я тоже хочу этого. Я хочу восстановить наши прежние отношения, Шевонна.
Ее рука, которую он по-прежнему держал в своей, дрогнула. Она молчала, а Брендон не мог видеть выражения ее лица. Он поднял вуаль и забросил на край шляпки. О Боже, эти изумительные глаза, они теперь сияли!
— Может быть, и не так, как прежде, но я нуждаюсь в том, чтобы ты была в моей жизни. Я нуждаюсь в том, чтобы ты была моим другом.
Она кивнула, ее губы задрожали:
— Я тоже.
Брендон попытался подавить в себе почти непреодолимое искушение поцеловать Шевонну. Это было самым трудным из всего, что ему когда-либо приходилось делать. Вместо этого он вообще оторвал вуаль. Рот Шевонны раскрылся в изумлении, и Брендон взял ее вторую руку.
— Никогда больше не прячь от меня свои глаза. Давай вернемся?
На какое-то мгновение он испытал страх, когда увидел, что Шевонна порывается обнять его. Брендон почувствовал, что теряет над собой контроль. Вся надежда на здравомыслие была погребена под горящими углями чувств. Но она кивнула, освободила одну руку, и, повернувшись, они пошли к ожидавшему у выхода экипажу.
Ночью он лежал в постели, желая ее, как никогда прежде. Обещание девушки не нашло своего воплощения в женщине. Почему он не сорвал этот запретный плод, чтобы потом отказаться от его вкуса на всю оставшуюся жизнь?
Его руки комкали простыни. Весь в испарине, Брендон встал и голый подошел к окну, чтобы открыть его. Внутри бушевал и разрастался огонь. Как он будет жить дальше? Что ему делать?
Брендон закрыл окно и вернулся в комнату… Он мерил шагами спальню, занятый своими мыслями. Короткими, отрывистыми шагами… Короткими, отрывистыми мыслями.
Он любит Шевонну, поэтому должен учитывать прежде всего ее интересы. Она никогда не будет принадлежать ему в этом мире. Но он видел, что его поступок не сделал ее несчастной. Что же, черт возьми, ему делать? Оставить ее в покое. Работать. Уйти в работу с головой.