13. ОРИГИНАЛЬНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ГУЛЯЙБАБКИ. ВОСТОРГ И ПОТРЯСЕНИЕ ФОН ШПИЦА
Вернувшись от Эриха Коха с пустым портфелем, где прежде сидела уникальная собачка, генерал фон Шпиц пригласил к себе в кабинет Гуляйбабку.
- Наш друг, прошу садиться, - указал на мягкое кресло Шпиц и, когда гость сел, заговорил: - Я пригласил вас, господин Гуляйбабка, в надежде, что за минувшую ночь вы что-то придумали. Я имею в виду мою злосчастную сапожную проблему.
- Да, господин генерал. Во имя вас и фюрера я не спал всю ночь и думал. Я вспомнил все существовавшие и существующие на земле армии, начиная от боевых колесниц Александра Македонского и до наших дней, и пришел, как мне кажется, к оригинальному способу решения сапожной. проблемы.
В грустных глазах генерала фон Шпица вспыхнул лучик надежды. От нетерпения он весь подался вперед:
- И что же? Что же вы придумали?
- Ликвидировать босоножие, угрожающее армии, можно только одним способом устроить сапожную карусель.
Фон Шпиц откинулся к кожаной спинке кресла:
- Не понимаю.
- Я сейчас поясню, господин генерал, только вначале назовите мне, каково соотношение поступающего пополнения к общему числу погибающих во славу фюрера?
- Точную цифру назвать не могу, - сказал генерал. - Эти сведения под запретом. Но в общем соотношение где-то один к одному.
Гуляйбабка встал:
- Это прекрасно! Это нам как раз и надо.
- Что прекрасно? - насторожился генерал. - Вы рады, что мы несем такие потери?
Гуляйбабка стал по команде "смирно". В глазах его вспыхнула обида.
- Господин генерал. Вы жестоко обижаете меня. Как может преданный вам и фюреру человек думать такое? Я обрадовался лишь потому, что соотношение общего числа пополнения с числом убитых совпадает с моими расчетами... расчетами бесперебойного снабжения армии сапогами.
- Объясните же.
Гуляйбабка сел в кресло и с жаром заговорил:
- Ваша сапожная проблема, господин генерал, решается очень просто. К вам на фронт прибывает пополнение. Допустим, сто рот. Эти сто рот убивают, их ваши похоронные команды разувают, обосоноживших солдат в эти сапоги обувают, этих обутых тоже убивают, с них тоже сапоги снимают и так далее и так далее.
- Значит, вы предлагаете снимать сапоги с убитых?
- И не только сапоги, господин генерал. Можно снимать также мундиры, брюки, белье... разумеется, неподпорченные.
Генерал задумался, пожевал седые, обвислые усы, встал:
- Что ж... Это, пожалуй, разумно. Очень разумно.
- И не только разумно, господин генерал, но и выгодно.
Генерал остановился за спиной у Гуляйбабки. Подметки лакированных сапог под его тяжестью сухо скрипнули.
- Выгодно?
- Чистейший доход, господин генерал. Миллионы. Многие миллионы марок сами просятся в карман.
Генерал не отошел. Сапоги его не скрипели. Пальцы застучали по коже.
- Любопытно. Весьма любопытно, наш друг. Вы, как вижу, ко всему прочему, и коммерсант, экономист.
- Так, пустяки, господин генерал. Коллекционирую ослов и немного свиней.
Генерал сел в кресло, но не за стол, а в то, которое стояло перед креслом Гуляйбабки. Он заметно повеселел.
- Ну а как вы мыслите извлекать эти миллионы? "Эх, генерал! - подумал Гуляйбабка. - Если б ты знал, о каких миллионах, о какой прибыли я пекусь, волком бы ты взвыл, тошно б тебе стало от моей помощи. Своя прибыль у меня в голове, наиглавнейшая прибыль!" И, подумав так, Гуляйбабка принялся объяснять интенданту армии, как можно извлекать из сапог убитых легкие миллионы.
Фон Шпиц вначале было возмутился, стал кричать, что подобного жульничества он, честный старый интендант, не позволит, но Гуляйбабка стоял навытяжку перед генералом спокойно и невозмутимо. Он видел, чувствовал сердцем, что старый мошенник чертовски рад поживиться на сапожной проблеме, а его крик, возмущение - это просто ширма, желание показать себя интендантом, который не украдет у солдата и одной сигареты.
Так оно и вышло. Пошумев, поразмахивав руками, фон Шпиц опять уселся за стол и уже спокойно заговорил:
- В вашей идее раздевания солдат полезное зерно, бесспорно, есть, но встает вопрос: как все это объяснить войскам?
- Не беспокойтесь, господин генерал. Я об этом уже подумал. Позвольте вам прочесть проект вашего приказа.
- Читайте! - сказал генерал. - Прошу! Гуляйбабка достал из портфеля листок и начал торжественно, по-военному:
- "В великих сражениях на полях России храбрые солдаты рейха прославляют не только фюрера, Великую Германию, но и все то, что находится с ними, носится ими. Будущие продолжатели завоеваний жизненного пространства не простят нам, если мы будем закапывать в могиле такие боевые реликвии, как сапоги, мундиры и даже белье..."
- Великолепно! Отличнейшая преамбула. Нашим штабникам век бы этого не придумать. Продолжайте, господин Гуляйбабка.
- "Учитывая все это, - продолжал чтение гость генерала, - приказываю:
Первое. Впредь при захоронении солдат и унтер-офицеров оставлять в память о павших за фюрера такие их личные вещи, как сапоги, мундиры, котелки, ремни, каски, бляхи...
Второе. Нижнее белье снимать только с особо отличившихся лиц, память о которых представляет для Германии особую важность.
Третье. Снятые вещи подлежат немедленной сдаче на интендантские склады с указанием владельца, его заслуг и пригодности сдаваемой вещи.
Четвертое. Во избежание мошеннической отправки на склады подпорченных вещей, категорически запрещается снимать с убитых брюки и белье после неудачных атак и случаев беспорядочного отхода..."
Телефонный звонок прервал чтение проекта приказа. Генерал взял трубку, испуганно вскочил, побледнел. Похолодевшие глаза его уставились на Гуляйбабку.
- Что вы говорите? Не может быть? Какой кошмар! А-я-яй! Да, да. Я задержу его. Немедля. Вы сами? Хайль Гитлер! Хорошо! Жду!
У Гуляйбабки захолонуло сердце. Он понял, что речь шла о нем, о его аресте. Что же случилось? Где допущен просчет? Нет, этого не могло быть. Все действия продуманы, четки, уверенны. Спокойствие, Гуляйбабка. Только спокойствие и быстрая находчивость.
Как ни в чем не бывало Гуляйбабка улыбнулся и попросил разрешения читать дальше проект приказа.
- Да, да, читайте, - шагая разъяренным тигром по кабинету, буркнул фон Шпиц. Ему было уже не до приказа. Он думал теперь о себе.
- "Вводя в действие данный приказ, - рокотал меж тем Гуляйбабка, разъяснить всем солдатам и унтер-офицерам армии, что снятие с убитых сапог, мундиров, белья, касок и других боевых реликвий является актом великой заботы фюрера о завоевателях жизненного пространства. Пусть тот, кто совершает блицкриг сегодня и кто собирается пойти завтра, знает, как дорого ценят рейх и фюрер каждого из доблестных..."
В кабинет вломился штурмбанфюрер Поппе:
- Господин Гуляйбабка, вы арестованы! Бегство и сопротивление бесполезны. Дом окружен гестапо.
- Ваши мотивы ареста? - спросил в упор Гуляйбабка.
- Вы не тот человек, за которого себя выдаете. Вы не спасали лейтенанта Шпица. Это фикция!
Гуляйбабка вытянулся во весь рост, с достоинством образованного, независимого человека, чувствующего за своей спиной силу и логику фактов, заявил:
- Господин штурмбанфюрер! От имени президента "Благотворительного единения искренней помощи сражающемуся Адольфу" я заявляю вам решительный протест и требую извинений.
Штурмбанфюрер расхохотался:
- Извинений! Вам? Вы слыхали, господин фон Шпиц? Этот лгун, прохвост, если вовсе не партизан, требует от нас извинений. Снять Железный крест!
- Да, да. Снять! Сейчас же, - подступил к Гуляйбабке генерал. - Вы обманули. Вы осквернили его... Гуляйбабка заслонился рукой:
- Господин генерал! Я немедля сниму эту высочайшую для меня награду фюрера, как только господин штурмбанфюрер приведет хотя бы малейшее, но точное доказательство моей вины перед Германией и вами.
Генерал обернулся к шефу гестапо:
- Господин штурмбанфюрер. Приведите же!
- Доказательства? Пожалуйста. Я только что вернулся о того места, где был так называемый бой по спасению лейтенанта Шпица. Вы, как помнится, говорили, что там было убито три партизана. Но увы! Трупов там нет. Нет и могил. Правда, там измята трава, остались лошадиные, человечьи следы, на деревьях царапины пуль, но убитых... как говорят в России, нет и в помине. Что вы скажете на это, господин личный представитель президента?
- Мне нет необходимости вступать с вами в словесную перестрелку, уважаемый шеф гестапо. Я прошу пригласить очевидцев.
- О! - поднял палец штурмбанфюрер. - Вы опоздали. Ваши очевидцы уже в подвале гестапо.
- Я заявляю вам еще один протест, господин штурмбанфюрер!
- Сколько угодно.
- Я требую освободить моих спутников, - наседал Гуляйбабка. - И прошу пригласить сюда очевидцев, о которых сказал выше.
- Вы, очевидно, имеете в виду лейтенанта Шпица и его невесту? - улыбаясь, уточнил штурмбанфюрер. - Пожалуйста. Только что они могли видеть с завязанными глазами?
Фон Шпиц позвал сына и Марту. Они явились тут же, перепуганные и бледные, как в час перед смертной казнью. С вопросом к ним обратился Гуляйбабка:
- Молодые люди. Скажите господину штурмбанфюреру и своему отцу: видели ли вы на той поляне, где вас хотели казнить, убитых партизан или это вам лишь показалось со страху?
- Нет, нет, - замахал руками Вилли. - Не показалось. Нет. Я своими глазами видел троих убитых. Один лежал навзничь, раскинув руки. Двое - уткнувшись лицом в грязь.
Марта сказала то же самое и еще добавила, что она видела, как у того убитого партизана, что лежал на спине, сочилась изо рта кровь.
Штурмбанфюрер выскочил из-за стола:
- Черт возьми! Но где ж тогда эти убитые? Гуляйбабка подошел к шефу гестапо, дружески обнял его правой рукой:
- Господин штурмбанфюрер. Вы забыли одну из старых традиций русских партизан. Они не оставляют погибших на поле боя, а увозят их на свою стоянку, где и хоронят в братской могиле.
Штурмбанфюрер шагнул к телефону:
- Арестованных освободить! Срочно заготовить пропуска. Да, да! На всех! Хайль!
14. ФОН ШПИЦ НАЧИНАЕТ БИТВУ ЗА СОБСТВЕННЫЕ МИЛЛИОНЫ
Трогательно и пышно проводил в дорогу господина Гуляйбабку старый интендант. В карету он насовал ему разной снеди, канистру шнапса, ручных гранат на случай нападения партизан и почти слезно просил простить за то минутное подозрение, которое вкралось в душу его, когда штурмбанфюрер сказал, что "ваш гость не тот, за кого так тепло его принимают".
- Ах, этот Поппе! - вздыхал генерал. - Чуть не омрачил наши добрые отношения. Вечно он лезет со своим дурацким подозрением.
- Давайте простим ему, - говорил Гуляйбабка, стоя у дверцы кареты. Всякое в жизни бывает. У него ведь такая служба!
- Нет, нет. Я это ему при случае припомню. Он чуть меня не скомпрометировал. Каково бы было! Генерал фон Шпиц вручил Железный крест красному партизану! Он бы вогнал меня в могилу.
- И все-таки не будем мстительны, господин генерал. Забудем.
- Что ж... Забудем так забудем. Но уж мне вас не забыть. Вы сделали для меня то, что и Железным крестом не отплатить. Прощайте. Счастливый путь. Хайль Гитлер!
Гуляйбабка нырнул в карету. Кучер дал коням вожжи. Фон Шпиц, все так же стоя с вытянутой рукой, крикнул:
- Жду вас в Смоленске! Тыл скоро переберется туда... поближе к Москве. Хайль!
Проводив спасителя Вилли, генерал фон Шпиц немедля взялся за проблему собственных миллионов. Прежде всего он отшлифовал с военной точки зрения все пункты гуляйбабкинского проекта приказа, а когда это было сделано и готовый приказ отослан для эксперимента в сто восьмую егерскую дивизию, пригласил на доверительную беседу Вилли.
- Мой сын, - начал степенно, ласково генерал. - В последнее время, на склоне своих лет, я много думаю о тебе, будущих внуках и вообще о судьбах людей на войне.
- И что же ты надумал, папа? - ухмыльнулся Вилли.
- Не смейся, милый. Это очень серьезно. Вот ты смотришь на мои погоны, на мой мундир, увешанный крестами, и думаешь, наверно: какой папа счастливый!
- Разве этого мало? О, если б мне мундир генерала!
- Как ты наивен, Вилли! - вздохнул генерал. - Я тоже был таким когда-то.
- А теперь?
- А теперь, сынок, на закате лет, мне хочется быть богатым, чтоб мой сын, мои внуки не стояли в длинной очереди за эрзац-сосисками, эрзац-маслом, а имели такое же богатство, как наши Круппы, Шенки, Функи, Шпееры... О, они великолепно понимают, что такое война! Они наживают на ней многие миллионы. Так почему же не может воспользоваться войной генерал-майор фон Шпиц?!
- Можешь, папа! Можешь! - воскликнул Вилли. - Мне тоже очень хочется разбогатеть на завоевании Урала.
- Урал, сынок, далеко, а смерть за кустами, - вздохнул генерал.
- Какая смерть? От радикулита не умирают, папа.
- Ты забыл, Вилли, что помимо радикулита есть еще бомбы, мины, а в тылу и партизанские пули. К тому же и старость.
- Не надо хандрить. Ты еще крепок, папа.
- Не успокаивай. Поход в Россию - моя последняя песнь. Я тороплюсь увидеть тебя миллионером.
- Миллионером? Откуда появится миллион?
- У меня есть на это свои прикидки. Мы открываем собственную фирму по снабжению армии вещевым имуществом, главное - сапогами.
- Где же мы их возьмем?
- Где твой отец будет брать сапоги или портянки - не твоя печаль. Твоя забота - получить несколько вагонов солдатского тряпья, открыть фабрику сапог, мундиров, создать видимость отправки этого дерьма на фронт и предъявлять мне счета на оплату.
- Папа, ты мудр, как фюрер! Дай я тебя расцелую!
15. ГУЛЯЙБАБКА У ПАНА ПЕСИКА
Колеса кареты личного представителя президента раскручивались всю ночь и на дымном рассвете остановились на центральной площади большого украинского села возле белой мазанки под железной крышей.
Судя по доске объявлений, вкопанной у крыльца, и телефонным проводам, нырнувшим с деревянного столба в широкое, нежилое окошко, в доме совсем недавно размещался сельсовет. Теперь же с фронтона крыльца наводила страх вывеска: "Канцелярия господина старосты".
На продолжительный стук на крыльцо вышел, кряхтя и кашляя, заспанный старикашка. Под мышкой он держал, словно палку, старую, заржавевшую винтовку. Почесав поясницу, старик прищурился и, увидев карету со всадниками, растерянно заметался, не зная, что ему делать: то ли шмыгнуть в коноплю, то ли бросить винтовку и, подняв руки, закричать "сдаюсь".
- Спокойно, папаша. Не тронем, - поднял руку вышедший из коляски Гуляйбабка. - Нам нужен ваш староста пан Куцый. Не вы будете пан Куцый?
Старик перекрестился:
- Прости, господи. Я подворный дежурный... По охране будынку. А пан Куцый... звиняюсь: его у нас больше паном Песиком зовут. Так вин, пан Песик, вже пишов. Вже копае.
- Что копает?
- Все копае, що пид руку пидвиртатысь: ямы, бунты, спрятки, сундуки... дюже добре копае.
- Гм-м, - удивился Гуляйбабка. - В такую рань и уже копает. А может, он дома, дрыхнет на перине?
Старик замотал головой, будто на него набросились осы. Соломенная шляпа его едва удержалась на затылке.
- Ни. Просты, боже. Наш голова цей блажи себе не дозволяе. Вин, не даст сбрехаты Христос, зовсим не спит. Як прийшло вийско из-за кордону, так сна и залишився. Все на ногах, все по хлевах та дворах туды-сюды, як гончак, стрибае. Да и колы ему спаты с такими людьми? Все що ни треба ховают: хлиб, сало, яйцо, даже корив кудысь заховалы. Но пан Песик скрозь землю бачит. За версту, або бильшь запах мясного чуе.
- Преувеличиваете, дед, - сказал Гуляйбабка. - Таким обонянием люди не обладают.
- Цеж людина, а не пан Песик. Наш пан Песик, бьюсь об заклад, у самого биса вынюхае спрятки. Да що бис. Вдова Одарка, милуясь в копне сина с кумом Грицько, втеряла заколку и шуткуя сказала, що вона була не з проволок, а золота. Так верите. Найшов. Перебрав всю копну по стиблынке и найшов. А кум Охрим...
- Довольно, дед. Нечего зубы заговаривать. Отвечайте точно, где староста?
- Это пан Песик-то?
- Песик, Песик, дед. О нем и спрашиваем.
- Да где ж ему буты, - пожал порванным плечом кожуха старик. - Знамо де. Копае.
- Где? В каком месте?
Старик, сощурив глаз, изучающе посмотрел на молодого представительного парня в голубом дорожном плаще, на стоявших за его спиной еще четырех таких же щеголеватых, на весело балагуривших по-русски кавалеристов и, так и не определив, кто они, что за люди, озадаченно поскреб под шляпой:
- А бис его батьку знае, де кто и що копае. Вин мени про те не докладав. Я дюже мала для него птаха.
- Где его дом? - спросил Гуляйбабка.
- Дом недалечко. За ставком, на попивской усадьбе, тилькы там вин не бувае.
- Жаль, - вздохнул Гуляйбабка, - Мы много потеряем, не увидев такого старателя. Пошли, господа, - и повернул к карете. Старик окликнул его:
- Хвылину! Одну хвылиночку. Вспомнив. Загадав, де пап Песик копае.
- Ну? - обернулся Гуляйбабка.
- Допреж скажите, який сегодня день?
- Пятница, - подсказал один из сопровождающих Гуляйбабку.
- О, це так и е. В пятницу у него на выселках якась операца "Куча".
Гуляйбабка повеселел:
- Где эти выселки?
- Да туточки. Рядом. Мабуть, в одной версте.
- Вы можете показать?
Старик пожал плечами, кивнул на канцелярию старосты:
- А як же с охороною? Я же на посту. Вин мени може здрючку даты. Э-э, да пес з ним, - махнул рукой старик. - Видбрихаюс! Поихалы! Бачу, вы хлопцы вроде ничего.
Гуляйбабка усадил деда на облучок рядом с Прохором. Туда же сел и сам. Карета в сопровождении всадников загрохотала по безлюдной, будто вымершей улице, а затем, резко свернув в проулок, выкатилась в открытое поле.
- Значит, довольны старостой? - спросил Гуляйбабка. Вопрос был лобовым, и старик, не зная, что за начальство с ним сидит, заговорил уклончиво:
- Людина вона привередна. Всим не угодишь. Одному и розумный дурень, а другому и осел умнесенек. Так и тутечки. Апанасу вин кум и сват, а для Грицка - плетень.
Солнце высоко поднялось над пирамидальными тополями. Синие, заметно укороченные тени ложились на полеглый, перезревший, никем не убираемый ячмень. Тучи грачей, горланя и сверкая крыльями, вымолачивали колосья. Припекало. Гуляйбабка снял плащ, свернул его, положил на колени. На груди у него блеснул холодным светом Железный крест, увидев который старик беспокойно заерзал на облучке, сгреб в кулак свои обвислые усы, сдавленно закашлял:
- А так, кхы-кхы... Вин ничего, наш голова. Дюже чудова людина. Дай бог тому, хто его народив. Мы вси молымось за здоровье его матери, за того, хто до нас цего Песика прислав. Тай як не молитысь, судите сами. До пана Песика нам, старым, була ну чиста шкода. Вид самой весны до осени хлопцы та дивчины не давали хвилины поспаты. Спивают и годи. А тут ще коривы, та пивни, та ягня орут. Но слава богу, ций ярмарке прийшов конец. Пан Песик швидесенько втихомирил всих. Хлопцив та дивчин заслав в Ниметчину. Туды ж коров та дворовых птах. И ось яка красота, ось яка теперь в селе чудова благодать! Спи скильки потребно, хочь вовсе не вставай. Никто не хохоче, не блее, не реве, не кукарекае.
Выжидая, что скажет на это сидящий рядом пан начальник, старик помолчал, украдкой взглянул на него и, заметив улыбку, снова заговорил:
- И маю намир сказаты вам, пане начальник, нашим паном Песиком дюже задоволенный пан голова миськой управы. Колы пан Песик привиз до него двух кобанив, теля та тридцать решетив яичек, вин сказав тоди: "Ось такого старосту нам пошукати. Це музейна ридкость для нас. Гордисть батьки фюлера".
"Музейную редкость" и "гордость батьки фюрера" Гуляйбабка заметил еще издали. Пап Песик, низенький, щуплый, один из тех, которых дразнят "недоносками", стоял возле маленькой хатенки на навозной куче и, тыча железным прутом под ноги, во всю охриплую глотку отчитывал чем-то провинившихся четырех полицейских.
- Симулянты! Лодыри! Сукины сыны! Только водку глотать да жрать сало! кричал он. - А кто будет копать? Староста? Сам фюрер? Я вас проучу! Я вас выучу! Брысь! Не пререкаться! Копать!
Утирая рукавами потные лысины, полицейские окружили навозную кучу и начали лениво раскапывать ее. Староста подбежал к одному из них - горбатому, одетому в черную рубаху с белой повязкой на рукаве, вырвал из его рук лопату, оттолкнул от ямы:
- Прочь! Все прочь! Сам раскопаю, гроб вашей матки.
Он кинул под забор пиджак, шляпу, ремень с пояса и, засучив рукава синей рубашки, начал с резвостью петуха, решившего блеснуть перед курами, разбрасывать навозную кучу.
Полицаи, не занятые работой, вдруг увидели скачущих к ним всадников и, приняв их за партизан, бросились врассыпную - кто за угол хаты, кто через забор в подсолнухи. Горбатый сунулся в подворотню, но застрял и не мог протиснуться ни вперед, ни назад.
Пан Песик, стоявший спиной к улице и увлекшийся навозной кучей, оглянулся и увидел опасность лишь тогда, когда копыта коней зацокали совсем рядом. Бежать было поздно, и он, бледнея и замирая, предоставил себя в лапы судьбы-злодейки.
Один всадник, в кожанке, с немецким автоматом на шее, ехавший в голове колонны на белом поджаром коне, отделился от строя и подскакал ко двору. Выхватив шашку из ножен, лихо отсалютовал:
- Господин староста! Подойдите к карете. Вас приглашает личный представитель президента.
Пан Песик, вытирая на ходу руки, опрометью подбежал к карете и вытянулся перед сидящим на облучке Гуляйбабкой. Страх, обуявший его, отнял у него дар речи. Он только бледнел да растерянно моргал. По заросшему, как у пуделя, лицу его катились капли пота. От него, как от жука, только что вылезшего из-под кучи, несло навозом.
- Пан Песик, - заслоняя нос ладонью, заговорил Гуляйбабка. - Имею честь засвидетельствовать вам свое почтение. Партизаны в вашем районе есть?
- Никак нет! Не имеются, - выпалил пан Песик. - Тут степя... Тут все спокойно-с.
- В таком случае мой обоз остановится на вашем хуторе на привал. В полдень жарко. Слепни. Ехать тяжело.
- Так точно! Рад буду принять. Только зачем здесь? Лучше в селе. Там речка, прудочек, - он кивнул на взмыленных коней и изнуренных жарой всадников. - Можно искупать людей, лошадок...
- А чем плохо здесь? - спросил Гуляйбабка, осматривая постройки и местность. - На горе скотный двор, можно укрыть коней, под горой - ракиты, пруд.
- То не пруд, господин начальник. То сточная яма.
Жижа туда с коровника, свиноферм... А на прудок похожа, и глубока, не смею возразить...
- Жаль, - вздохнул Гуляйбабка. - Жаль. Коней бы по жаре не мотать. Ну да что ж, - он хлопнул ладонью по коленке. - Едем в село! Овес найдется?
- Овса нет, но найдем.
- Где?
- Откопаем. У саботажников возьмем. Мне все приходится добывать лопатой. Потому, извините, я в таком виде. Лично яму таво-с...
- Ну и как успехи?
- Пока ничево-с. Только начали. Но по запаху чую: сало там.
- И я... И я теж казал, пан староста, що у вас нюх, як у того гончака, отозвался старик-проводник, продолжая сидеть все там же, рядом с кучером на передке. - А пан начальник, не поверив, сказав, що такого у людей нема.
- Вы правы, отец, как белый день. Теперь я и сам вижу, что нюх у вашего старосты не хуже, чем у гончака. Даже овчарка не могла бы учуять под навозной кучей сало, а вот он учуял...
- Рад стараться! - рявкнул пан Песик. - Рад копать!
- Копать будете после, - махнул рукой Гуляйбабка. - А теперь подойдите ко мне и склоните свою бесценную голову.
Пан Песик не только склонил голову, но и стал на колени перед высоким начальством.
- По поручению президента БЕИПСА, - надевая на шею старосты черную ленту, сказал приподнято Гуляйбабка, - я награждаю вас, пан Песик, извините, Куцый, за исключительные заслуги перед фюрером высокой наградой - медалью БЕ первой степени.
Пан Песик потянулся губами к руке Гуляйбабки.
- Встаньте! - отдернув руку, приказал представитель президента. - Скажите лучше, будет ли коням овес.
- Будет. Все будет. И овес и угощеньице. - И, подхватясь, обернувшись к стоявшим у дома на горке троим полицаям, хрипло прокричал: - Эй, Копытченко, Мялкин, Сушихвост! Живо сюда! Живо!!!
Полицаи, гремя сапогами, подбежали к карете, вскинули руки к кепкам.
- Немедля в бредень и ловить на уху. Да чтоб покрупней! И к ухе чтоб все было! А не то! Ну!
Полицаи звякнули подковами каблуков и побежали на колхозный двор за бреднем. Староста, держа руку на сердце, почти переламываясь, поклонился:
- Прошу в село, милостивые господа! У пана Песика есть чем угостить. Да я для вас всю душу... всего самого себя.
...Судя по многим признакам и, в частности, по множеству больших бронзовых окороков ветчины, висевших на чердаке, в запечье дома, пан Песик выворачивать себя пока не торопился, а выворачивал других.
Разморенные ночной дорогой и полуденной жарой гости, пообедав и наскоро накормив коней, улеглись на прохладных глинобитных полах спать. Пан же Песик, не теряя времени, уехал на подводе кончать дело с навозной кучей.
...Когда пан Песик вернулся через два часа в весьма отличном настроении (на бричке он привез кадку найденного под навозом сала), обоз гостей уже вытянулся на дорогу и что-то выжидал.
- Господин Песик, на вас поступила жалоба, - сказал Гуляйбабка, как только бричка старосты остановилась возле кареты, а сам староста поспешил вытянуться возле нее.
Гуляйбабка вытащил записку из нагрудного карманчика, где белел носовой платок.
- Неизвестным лицом подброшена в комнату, где я отдыхал. Долг службы требует прочесть ее вам. Соизвольте послушать. "Господа высокие начальники! Наш староста пан Песик из кожи вон лезет, чтоб выслужиться перед вами и показать, что он вовсю старается ради фюрера, но это все обман, мишура. Пан Песик охотится только за крохами, отбирая последнее у сирот и детей..."
Вернувшись от Эриха Коха с пустым портфелем, где прежде сидела уникальная собачка, генерал фон Шпиц пригласил к себе в кабинет Гуляйбабку.
- Наш друг, прошу садиться, - указал на мягкое кресло Шпиц и, когда гость сел, заговорил: - Я пригласил вас, господин Гуляйбабка, в надежде, что за минувшую ночь вы что-то придумали. Я имею в виду мою злосчастную сапожную проблему.
- Да, господин генерал. Во имя вас и фюрера я не спал всю ночь и думал. Я вспомнил все существовавшие и существующие на земле армии, начиная от боевых колесниц Александра Македонского и до наших дней, и пришел, как мне кажется, к оригинальному способу решения сапожной. проблемы.
В грустных глазах генерала фон Шпица вспыхнул лучик надежды. От нетерпения он весь подался вперед:
- И что же? Что же вы придумали?
- Ликвидировать босоножие, угрожающее армии, можно только одним способом устроить сапожную карусель.
Фон Шпиц откинулся к кожаной спинке кресла:
- Не понимаю.
- Я сейчас поясню, господин генерал, только вначале назовите мне, каково соотношение поступающего пополнения к общему числу погибающих во славу фюрера?
- Точную цифру назвать не могу, - сказал генерал. - Эти сведения под запретом. Но в общем соотношение где-то один к одному.
Гуляйбабка встал:
- Это прекрасно! Это нам как раз и надо.
- Что прекрасно? - насторожился генерал. - Вы рады, что мы несем такие потери?
Гуляйбабка стал по команде "смирно". В глазах его вспыхнула обида.
- Господин генерал. Вы жестоко обижаете меня. Как может преданный вам и фюреру человек думать такое? Я обрадовался лишь потому, что соотношение общего числа пополнения с числом убитых совпадает с моими расчетами... расчетами бесперебойного снабжения армии сапогами.
- Объясните же.
Гуляйбабка сел в кресло и с жаром заговорил:
- Ваша сапожная проблема, господин генерал, решается очень просто. К вам на фронт прибывает пополнение. Допустим, сто рот. Эти сто рот убивают, их ваши похоронные команды разувают, обосоноживших солдат в эти сапоги обувают, этих обутых тоже убивают, с них тоже сапоги снимают и так далее и так далее.
- Значит, вы предлагаете снимать сапоги с убитых?
- И не только сапоги, господин генерал. Можно снимать также мундиры, брюки, белье... разумеется, неподпорченные.
Генерал задумался, пожевал седые, обвислые усы, встал:
- Что ж... Это, пожалуй, разумно. Очень разумно.
- И не только разумно, господин генерал, но и выгодно.
Генерал остановился за спиной у Гуляйбабки. Подметки лакированных сапог под его тяжестью сухо скрипнули.
- Выгодно?
- Чистейший доход, господин генерал. Миллионы. Многие миллионы марок сами просятся в карман.
Генерал не отошел. Сапоги его не скрипели. Пальцы застучали по коже.
- Любопытно. Весьма любопытно, наш друг. Вы, как вижу, ко всему прочему, и коммерсант, экономист.
- Так, пустяки, господин генерал. Коллекционирую ослов и немного свиней.
Генерал сел в кресло, но не за стол, а в то, которое стояло перед креслом Гуляйбабки. Он заметно повеселел.
- Ну а как вы мыслите извлекать эти миллионы? "Эх, генерал! - подумал Гуляйбабка. - Если б ты знал, о каких миллионах, о какой прибыли я пекусь, волком бы ты взвыл, тошно б тебе стало от моей помощи. Своя прибыль у меня в голове, наиглавнейшая прибыль!" И, подумав так, Гуляйбабка принялся объяснять интенданту армии, как можно извлекать из сапог убитых легкие миллионы.
Фон Шпиц вначале было возмутился, стал кричать, что подобного жульничества он, честный старый интендант, не позволит, но Гуляйбабка стоял навытяжку перед генералом спокойно и невозмутимо. Он видел, чувствовал сердцем, что старый мошенник чертовски рад поживиться на сапожной проблеме, а его крик, возмущение - это просто ширма, желание показать себя интендантом, который не украдет у солдата и одной сигареты.
Так оно и вышло. Пошумев, поразмахивав руками, фон Шпиц опять уселся за стол и уже спокойно заговорил:
- В вашей идее раздевания солдат полезное зерно, бесспорно, есть, но встает вопрос: как все это объяснить войскам?
- Не беспокойтесь, господин генерал. Я об этом уже подумал. Позвольте вам прочесть проект вашего приказа.
- Читайте! - сказал генерал. - Прошу! Гуляйбабка достал из портфеля листок и начал торжественно, по-военному:
- "В великих сражениях на полях России храбрые солдаты рейха прославляют не только фюрера, Великую Германию, но и все то, что находится с ними, носится ими. Будущие продолжатели завоеваний жизненного пространства не простят нам, если мы будем закапывать в могиле такие боевые реликвии, как сапоги, мундиры и даже белье..."
- Великолепно! Отличнейшая преамбула. Нашим штабникам век бы этого не придумать. Продолжайте, господин Гуляйбабка.
- "Учитывая все это, - продолжал чтение гость генерала, - приказываю:
Первое. Впредь при захоронении солдат и унтер-офицеров оставлять в память о павших за фюрера такие их личные вещи, как сапоги, мундиры, котелки, ремни, каски, бляхи...
Второе. Нижнее белье снимать только с особо отличившихся лиц, память о которых представляет для Германии особую важность.
Третье. Снятые вещи подлежат немедленной сдаче на интендантские склады с указанием владельца, его заслуг и пригодности сдаваемой вещи.
Четвертое. Во избежание мошеннической отправки на склады подпорченных вещей, категорически запрещается снимать с убитых брюки и белье после неудачных атак и случаев беспорядочного отхода..."
Телефонный звонок прервал чтение проекта приказа. Генерал взял трубку, испуганно вскочил, побледнел. Похолодевшие глаза его уставились на Гуляйбабку.
- Что вы говорите? Не может быть? Какой кошмар! А-я-яй! Да, да. Я задержу его. Немедля. Вы сами? Хайль Гитлер! Хорошо! Жду!
У Гуляйбабки захолонуло сердце. Он понял, что речь шла о нем, о его аресте. Что же случилось? Где допущен просчет? Нет, этого не могло быть. Все действия продуманы, четки, уверенны. Спокойствие, Гуляйбабка. Только спокойствие и быстрая находчивость.
Как ни в чем не бывало Гуляйбабка улыбнулся и попросил разрешения читать дальше проект приказа.
- Да, да, читайте, - шагая разъяренным тигром по кабинету, буркнул фон Шпиц. Ему было уже не до приказа. Он думал теперь о себе.
- "Вводя в действие данный приказ, - рокотал меж тем Гуляйбабка, разъяснить всем солдатам и унтер-офицерам армии, что снятие с убитых сапог, мундиров, белья, касок и других боевых реликвий является актом великой заботы фюрера о завоевателях жизненного пространства. Пусть тот, кто совершает блицкриг сегодня и кто собирается пойти завтра, знает, как дорого ценят рейх и фюрер каждого из доблестных..."
В кабинет вломился штурмбанфюрер Поппе:
- Господин Гуляйбабка, вы арестованы! Бегство и сопротивление бесполезны. Дом окружен гестапо.
- Ваши мотивы ареста? - спросил в упор Гуляйбабка.
- Вы не тот человек, за которого себя выдаете. Вы не спасали лейтенанта Шпица. Это фикция!
Гуляйбабка вытянулся во весь рост, с достоинством образованного, независимого человека, чувствующего за своей спиной силу и логику фактов, заявил:
- Господин штурмбанфюрер! От имени президента "Благотворительного единения искренней помощи сражающемуся Адольфу" я заявляю вам решительный протест и требую извинений.
Штурмбанфюрер расхохотался:
- Извинений! Вам? Вы слыхали, господин фон Шпиц? Этот лгун, прохвост, если вовсе не партизан, требует от нас извинений. Снять Железный крест!
- Да, да. Снять! Сейчас же, - подступил к Гуляйбабке генерал. - Вы обманули. Вы осквернили его... Гуляйбабка заслонился рукой:
- Господин генерал! Я немедля сниму эту высочайшую для меня награду фюрера, как только господин штурмбанфюрер приведет хотя бы малейшее, но точное доказательство моей вины перед Германией и вами.
Генерал обернулся к шефу гестапо:
- Господин штурмбанфюрер. Приведите же!
- Доказательства? Пожалуйста. Я только что вернулся о того места, где был так называемый бой по спасению лейтенанта Шпица. Вы, как помнится, говорили, что там было убито три партизана. Но увы! Трупов там нет. Нет и могил. Правда, там измята трава, остались лошадиные, человечьи следы, на деревьях царапины пуль, но убитых... как говорят в России, нет и в помине. Что вы скажете на это, господин личный представитель президента?
- Мне нет необходимости вступать с вами в словесную перестрелку, уважаемый шеф гестапо. Я прошу пригласить очевидцев.
- О! - поднял палец штурмбанфюрер. - Вы опоздали. Ваши очевидцы уже в подвале гестапо.
- Я заявляю вам еще один протест, господин штурмбанфюрер!
- Сколько угодно.
- Я требую освободить моих спутников, - наседал Гуляйбабка. - И прошу пригласить сюда очевидцев, о которых сказал выше.
- Вы, очевидно, имеете в виду лейтенанта Шпица и его невесту? - улыбаясь, уточнил штурмбанфюрер. - Пожалуйста. Только что они могли видеть с завязанными глазами?
Фон Шпиц позвал сына и Марту. Они явились тут же, перепуганные и бледные, как в час перед смертной казнью. С вопросом к ним обратился Гуляйбабка:
- Молодые люди. Скажите господину штурмбанфюреру и своему отцу: видели ли вы на той поляне, где вас хотели казнить, убитых партизан или это вам лишь показалось со страху?
- Нет, нет, - замахал руками Вилли. - Не показалось. Нет. Я своими глазами видел троих убитых. Один лежал навзничь, раскинув руки. Двое - уткнувшись лицом в грязь.
Марта сказала то же самое и еще добавила, что она видела, как у того убитого партизана, что лежал на спине, сочилась изо рта кровь.
Штурмбанфюрер выскочил из-за стола:
- Черт возьми! Но где ж тогда эти убитые? Гуляйбабка подошел к шефу гестапо, дружески обнял его правой рукой:
- Господин штурмбанфюрер. Вы забыли одну из старых традиций русских партизан. Они не оставляют погибших на поле боя, а увозят их на свою стоянку, где и хоронят в братской могиле.
Штурмбанфюрер шагнул к телефону:
- Арестованных освободить! Срочно заготовить пропуска. Да, да! На всех! Хайль!
14. ФОН ШПИЦ НАЧИНАЕТ БИТВУ ЗА СОБСТВЕННЫЕ МИЛЛИОНЫ
Трогательно и пышно проводил в дорогу господина Гуляйбабку старый интендант. В карету он насовал ему разной снеди, канистру шнапса, ручных гранат на случай нападения партизан и почти слезно просил простить за то минутное подозрение, которое вкралось в душу его, когда штурмбанфюрер сказал, что "ваш гость не тот, за кого так тепло его принимают".
- Ах, этот Поппе! - вздыхал генерал. - Чуть не омрачил наши добрые отношения. Вечно он лезет со своим дурацким подозрением.
- Давайте простим ему, - говорил Гуляйбабка, стоя у дверцы кареты. Всякое в жизни бывает. У него ведь такая служба!
- Нет, нет. Я это ему при случае припомню. Он чуть меня не скомпрометировал. Каково бы было! Генерал фон Шпиц вручил Железный крест красному партизану! Он бы вогнал меня в могилу.
- И все-таки не будем мстительны, господин генерал. Забудем.
- Что ж... Забудем так забудем. Но уж мне вас не забыть. Вы сделали для меня то, что и Железным крестом не отплатить. Прощайте. Счастливый путь. Хайль Гитлер!
Гуляйбабка нырнул в карету. Кучер дал коням вожжи. Фон Шпиц, все так же стоя с вытянутой рукой, крикнул:
- Жду вас в Смоленске! Тыл скоро переберется туда... поближе к Москве. Хайль!
Проводив спасителя Вилли, генерал фон Шпиц немедля взялся за проблему собственных миллионов. Прежде всего он отшлифовал с военной точки зрения все пункты гуляйбабкинского проекта приказа, а когда это было сделано и готовый приказ отослан для эксперимента в сто восьмую егерскую дивизию, пригласил на доверительную беседу Вилли.
- Мой сын, - начал степенно, ласково генерал. - В последнее время, на склоне своих лет, я много думаю о тебе, будущих внуках и вообще о судьбах людей на войне.
- И что же ты надумал, папа? - ухмыльнулся Вилли.
- Не смейся, милый. Это очень серьезно. Вот ты смотришь на мои погоны, на мой мундир, увешанный крестами, и думаешь, наверно: какой папа счастливый!
- Разве этого мало? О, если б мне мундир генерала!
- Как ты наивен, Вилли! - вздохнул генерал. - Я тоже был таким когда-то.
- А теперь?
- А теперь, сынок, на закате лет, мне хочется быть богатым, чтоб мой сын, мои внуки не стояли в длинной очереди за эрзац-сосисками, эрзац-маслом, а имели такое же богатство, как наши Круппы, Шенки, Функи, Шпееры... О, они великолепно понимают, что такое война! Они наживают на ней многие миллионы. Так почему же не может воспользоваться войной генерал-майор фон Шпиц?!
- Можешь, папа! Можешь! - воскликнул Вилли. - Мне тоже очень хочется разбогатеть на завоевании Урала.
- Урал, сынок, далеко, а смерть за кустами, - вздохнул генерал.
- Какая смерть? От радикулита не умирают, папа.
- Ты забыл, Вилли, что помимо радикулита есть еще бомбы, мины, а в тылу и партизанские пули. К тому же и старость.
- Не надо хандрить. Ты еще крепок, папа.
- Не успокаивай. Поход в Россию - моя последняя песнь. Я тороплюсь увидеть тебя миллионером.
- Миллионером? Откуда появится миллион?
- У меня есть на это свои прикидки. Мы открываем собственную фирму по снабжению армии вещевым имуществом, главное - сапогами.
- Где же мы их возьмем?
- Где твой отец будет брать сапоги или портянки - не твоя печаль. Твоя забота - получить несколько вагонов солдатского тряпья, открыть фабрику сапог, мундиров, создать видимость отправки этого дерьма на фронт и предъявлять мне счета на оплату.
- Папа, ты мудр, как фюрер! Дай я тебя расцелую!
15. ГУЛЯЙБАБКА У ПАНА ПЕСИКА
Колеса кареты личного представителя президента раскручивались всю ночь и на дымном рассвете остановились на центральной площади большого украинского села возле белой мазанки под железной крышей.
Судя по доске объявлений, вкопанной у крыльца, и телефонным проводам, нырнувшим с деревянного столба в широкое, нежилое окошко, в доме совсем недавно размещался сельсовет. Теперь же с фронтона крыльца наводила страх вывеска: "Канцелярия господина старосты".
На продолжительный стук на крыльцо вышел, кряхтя и кашляя, заспанный старикашка. Под мышкой он держал, словно палку, старую, заржавевшую винтовку. Почесав поясницу, старик прищурился и, увидев карету со всадниками, растерянно заметался, не зная, что ему делать: то ли шмыгнуть в коноплю, то ли бросить винтовку и, подняв руки, закричать "сдаюсь".
- Спокойно, папаша. Не тронем, - поднял руку вышедший из коляски Гуляйбабка. - Нам нужен ваш староста пан Куцый. Не вы будете пан Куцый?
Старик перекрестился:
- Прости, господи. Я подворный дежурный... По охране будынку. А пан Куцый... звиняюсь: его у нас больше паном Песиком зовут. Так вин, пан Песик, вже пишов. Вже копае.
- Что копает?
- Все копае, що пид руку пидвиртатысь: ямы, бунты, спрятки, сундуки... дюже добре копае.
- Гм-м, - удивился Гуляйбабка. - В такую рань и уже копает. А может, он дома, дрыхнет на перине?
Старик замотал головой, будто на него набросились осы. Соломенная шляпа его едва удержалась на затылке.
- Ни. Просты, боже. Наш голова цей блажи себе не дозволяе. Вин, не даст сбрехаты Христос, зовсим не спит. Як прийшло вийско из-за кордону, так сна и залишився. Все на ногах, все по хлевах та дворах туды-сюды, як гончак, стрибае. Да и колы ему спаты с такими людьми? Все що ни треба ховают: хлиб, сало, яйцо, даже корив кудысь заховалы. Но пан Песик скрозь землю бачит. За версту, або бильшь запах мясного чуе.
- Преувеличиваете, дед, - сказал Гуляйбабка. - Таким обонянием люди не обладают.
- Цеж людина, а не пан Песик. Наш пан Песик, бьюсь об заклад, у самого биса вынюхае спрятки. Да що бис. Вдова Одарка, милуясь в копне сина с кумом Грицько, втеряла заколку и шуткуя сказала, що вона була не з проволок, а золота. Так верите. Найшов. Перебрав всю копну по стиблынке и найшов. А кум Охрим...
- Довольно, дед. Нечего зубы заговаривать. Отвечайте точно, где староста?
- Это пан Песик-то?
- Песик, Песик, дед. О нем и спрашиваем.
- Да где ж ему буты, - пожал порванным плечом кожуха старик. - Знамо де. Копае.
- Где? В каком месте?
Старик, сощурив глаз, изучающе посмотрел на молодого представительного парня в голубом дорожном плаще, на стоявших за его спиной еще четырех таких же щеголеватых, на весело балагуривших по-русски кавалеристов и, так и не определив, кто они, что за люди, озадаченно поскреб под шляпой:
- А бис его батьку знае, де кто и що копае. Вин мени про те не докладав. Я дюже мала для него птаха.
- Где его дом? - спросил Гуляйбабка.
- Дом недалечко. За ставком, на попивской усадьбе, тилькы там вин не бувае.
- Жаль, - вздохнул Гуляйбабка, - Мы много потеряем, не увидев такого старателя. Пошли, господа, - и повернул к карете. Старик окликнул его:
- Хвылину! Одну хвылиночку. Вспомнив. Загадав, де пап Песик копае.
- Ну? - обернулся Гуляйбабка.
- Допреж скажите, який сегодня день?
- Пятница, - подсказал один из сопровождающих Гуляйбабку.
- О, це так и е. В пятницу у него на выселках якась операца "Куча".
Гуляйбабка повеселел:
- Где эти выселки?
- Да туточки. Рядом. Мабуть, в одной версте.
- Вы можете показать?
Старик пожал плечами, кивнул на канцелярию старосты:
- А як же с охороною? Я же на посту. Вин мени може здрючку даты. Э-э, да пес з ним, - махнул рукой старик. - Видбрихаюс! Поихалы! Бачу, вы хлопцы вроде ничего.
Гуляйбабка усадил деда на облучок рядом с Прохором. Туда же сел и сам. Карета в сопровождении всадников загрохотала по безлюдной, будто вымершей улице, а затем, резко свернув в проулок, выкатилась в открытое поле.
- Значит, довольны старостой? - спросил Гуляйбабка. Вопрос был лобовым, и старик, не зная, что за начальство с ним сидит, заговорил уклончиво:
- Людина вона привередна. Всим не угодишь. Одному и розумный дурень, а другому и осел умнесенек. Так и тутечки. Апанасу вин кум и сват, а для Грицка - плетень.
Солнце высоко поднялось над пирамидальными тополями. Синие, заметно укороченные тени ложились на полеглый, перезревший, никем не убираемый ячмень. Тучи грачей, горланя и сверкая крыльями, вымолачивали колосья. Припекало. Гуляйбабка снял плащ, свернул его, положил на колени. На груди у него блеснул холодным светом Железный крест, увидев который старик беспокойно заерзал на облучке, сгреб в кулак свои обвислые усы, сдавленно закашлял:
- А так, кхы-кхы... Вин ничего, наш голова. Дюже чудова людина. Дай бог тому, хто его народив. Мы вси молымось за здоровье его матери, за того, хто до нас цего Песика прислав. Тай як не молитысь, судите сами. До пана Песика нам, старым, була ну чиста шкода. Вид самой весны до осени хлопцы та дивчины не давали хвилины поспаты. Спивают и годи. А тут ще коривы, та пивни, та ягня орут. Но слава богу, ций ярмарке прийшов конец. Пан Песик швидесенько втихомирил всих. Хлопцив та дивчин заслав в Ниметчину. Туды ж коров та дворовых птах. И ось яка красота, ось яка теперь в селе чудова благодать! Спи скильки потребно, хочь вовсе не вставай. Никто не хохоче, не блее, не реве, не кукарекае.
Выжидая, что скажет на это сидящий рядом пан начальник, старик помолчал, украдкой взглянул на него и, заметив улыбку, снова заговорил:
- И маю намир сказаты вам, пане начальник, нашим паном Песиком дюже задоволенный пан голова миськой управы. Колы пан Песик привиз до него двух кобанив, теля та тридцать решетив яичек, вин сказав тоди: "Ось такого старосту нам пошукати. Це музейна ридкость для нас. Гордисть батьки фюлера".
"Музейную редкость" и "гордость батьки фюрера" Гуляйбабка заметил еще издали. Пап Песик, низенький, щуплый, один из тех, которых дразнят "недоносками", стоял возле маленькой хатенки на навозной куче и, тыча железным прутом под ноги, во всю охриплую глотку отчитывал чем-то провинившихся четырех полицейских.
- Симулянты! Лодыри! Сукины сыны! Только водку глотать да жрать сало! кричал он. - А кто будет копать? Староста? Сам фюрер? Я вас проучу! Я вас выучу! Брысь! Не пререкаться! Копать!
Утирая рукавами потные лысины, полицейские окружили навозную кучу и начали лениво раскапывать ее. Староста подбежал к одному из них - горбатому, одетому в черную рубаху с белой повязкой на рукаве, вырвал из его рук лопату, оттолкнул от ямы:
- Прочь! Все прочь! Сам раскопаю, гроб вашей матки.
Он кинул под забор пиджак, шляпу, ремень с пояса и, засучив рукава синей рубашки, начал с резвостью петуха, решившего блеснуть перед курами, разбрасывать навозную кучу.
Полицаи, не занятые работой, вдруг увидели скачущих к ним всадников и, приняв их за партизан, бросились врассыпную - кто за угол хаты, кто через забор в подсолнухи. Горбатый сунулся в подворотню, но застрял и не мог протиснуться ни вперед, ни назад.
Пан Песик, стоявший спиной к улице и увлекшийся навозной кучей, оглянулся и увидел опасность лишь тогда, когда копыта коней зацокали совсем рядом. Бежать было поздно, и он, бледнея и замирая, предоставил себя в лапы судьбы-злодейки.
Один всадник, в кожанке, с немецким автоматом на шее, ехавший в голове колонны на белом поджаром коне, отделился от строя и подскакал ко двору. Выхватив шашку из ножен, лихо отсалютовал:
- Господин староста! Подойдите к карете. Вас приглашает личный представитель президента.
Пан Песик, вытирая на ходу руки, опрометью подбежал к карете и вытянулся перед сидящим на облучке Гуляйбабкой. Страх, обуявший его, отнял у него дар речи. Он только бледнел да растерянно моргал. По заросшему, как у пуделя, лицу его катились капли пота. От него, как от жука, только что вылезшего из-под кучи, несло навозом.
- Пан Песик, - заслоняя нос ладонью, заговорил Гуляйбабка. - Имею честь засвидетельствовать вам свое почтение. Партизаны в вашем районе есть?
- Никак нет! Не имеются, - выпалил пан Песик. - Тут степя... Тут все спокойно-с.
- В таком случае мой обоз остановится на вашем хуторе на привал. В полдень жарко. Слепни. Ехать тяжело.
- Так точно! Рад буду принять. Только зачем здесь? Лучше в селе. Там речка, прудочек, - он кивнул на взмыленных коней и изнуренных жарой всадников. - Можно искупать людей, лошадок...
- А чем плохо здесь? - спросил Гуляйбабка, осматривая постройки и местность. - На горе скотный двор, можно укрыть коней, под горой - ракиты, пруд.
- То не пруд, господин начальник. То сточная яма.
Жижа туда с коровника, свиноферм... А на прудок похожа, и глубока, не смею возразить...
- Жаль, - вздохнул Гуляйбабка. - Жаль. Коней бы по жаре не мотать. Ну да что ж, - он хлопнул ладонью по коленке. - Едем в село! Овес найдется?
- Овса нет, но найдем.
- Где?
- Откопаем. У саботажников возьмем. Мне все приходится добывать лопатой. Потому, извините, я в таком виде. Лично яму таво-с...
- Ну и как успехи?
- Пока ничево-с. Только начали. Но по запаху чую: сало там.
- И я... И я теж казал, пан староста, що у вас нюх, як у того гончака, отозвался старик-проводник, продолжая сидеть все там же, рядом с кучером на передке. - А пан начальник, не поверив, сказав, що такого у людей нема.
- Вы правы, отец, как белый день. Теперь я и сам вижу, что нюх у вашего старосты не хуже, чем у гончака. Даже овчарка не могла бы учуять под навозной кучей сало, а вот он учуял...
- Рад стараться! - рявкнул пан Песик. - Рад копать!
- Копать будете после, - махнул рукой Гуляйбабка. - А теперь подойдите ко мне и склоните свою бесценную голову.
Пан Песик не только склонил голову, но и стал на колени перед высоким начальством.
- По поручению президента БЕИПСА, - надевая на шею старосты черную ленту, сказал приподнято Гуляйбабка, - я награждаю вас, пан Песик, извините, Куцый, за исключительные заслуги перед фюрером высокой наградой - медалью БЕ первой степени.
Пан Песик потянулся губами к руке Гуляйбабки.
- Встаньте! - отдернув руку, приказал представитель президента. - Скажите лучше, будет ли коням овес.
- Будет. Все будет. И овес и угощеньице. - И, подхватясь, обернувшись к стоявшим у дома на горке троим полицаям, хрипло прокричал: - Эй, Копытченко, Мялкин, Сушихвост! Живо сюда! Живо!!!
Полицаи, гремя сапогами, подбежали к карете, вскинули руки к кепкам.
- Немедля в бредень и ловить на уху. Да чтоб покрупней! И к ухе чтоб все было! А не то! Ну!
Полицаи звякнули подковами каблуков и побежали на колхозный двор за бреднем. Староста, держа руку на сердце, почти переламываясь, поклонился:
- Прошу в село, милостивые господа! У пана Песика есть чем угостить. Да я для вас всю душу... всего самого себя.
...Судя по многим признакам и, в частности, по множеству больших бронзовых окороков ветчины, висевших на чердаке, в запечье дома, пан Песик выворачивать себя пока не торопился, а выворачивал других.
Разморенные ночной дорогой и полуденной жарой гости, пообедав и наскоро накормив коней, улеглись на прохладных глинобитных полах спать. Пан же Песик, не теряя времени, уехал на подводе кончать дело с навозной кучей.
...Когда пан Песик вернулся через два часа в весьма отличном настроении (на бричке он привез кадку найденного под навозом сала), обоз гостей уже вытянулся на дорогу и что-то выжидал.
- Господин Песик, на вас поступила жалоба, - сказал Гуляйбабка, как только бричка старосты остановилась возле кареты, а сам староста поспешил вытянуться возле нее.
Гуляйбабка вытащил записку из нагрудного карманчика, где белел носовой платок.
- Неизвестным лицом подброшена в комнату, где я отдыхал. Долг службы требует прочесть ее вам. Соизвольте послушать. "Господа высокие начальники! Наш староста пан Песик из кожи вон лезет, чтоб выслужиться перед вами и показать, что он вовсю старается ради фюрера, но это все обман, мишура. Пан Песик охотится только за крохами, отбирая последнее у сирот и детей..."