Борис Тумасов. Зори лютые

   Курбский вспылил, лицо в гневе налилось:
   – Нет, князь Семен Иванович, врешь! Служить великому князю Московскому я завсегда готов, государем величать – величаю, но в холопах мы, Курбские, не хаживали. И ежели правдивы твои слова, князь, то я о том Василию в глаза скажу.
   – Ха! Удостоверишься, – рассмеялся Семен Иванович. – Кой-кто из бояр на Москве уже учуял его ласку.
   Вошел воевода Сабуров, и разговор оборвался. Хозяин уселся за стол, принялся угощать князей. Семен Иванович сказал ему:
   – Слышал, воевода, великий князь Литовский помер?
   – Только что прослышал от людей князя Семена.
   – Ну, княже Семен, – снова сказал Семен Иванович, – расскажи, что там после Александровой смерти в Литве? Паны небось стол княжеский делят.
   – О том не знаю, но, верно, будет так. Из панов же в самой большой силе Глинский Михаил.
   Курбский поднялся из-за стола.
   – Дозволь, князь Семен Иванович, и ты, воевода Андрей, мне ко сну отойти. Завтра спозаранку в дорогу. Сосну по-человечески, а то все в санях, сидя.
   – Не неволим, – раздраженно махнул Семен Иванович.
   Сабуров подхватился:
   – Отправляйся, княже Семен. За дверью холоп дожидается, он проводит тебя в опочивальню.
   Курбский откланялся.

* * *

   Миновали Воробьево село. На взгорье огороженное высоким тыном подворье великого князя с бревенчатым дворцом, тесовыми крылечками, слюдяными оконцами и разной обналичкой.
   Раньше в летние дни отдыхал здесь государь Иван Васильевич с семьей. Теперь любит наезжать сюда и Василий. Понедельно живет. Вблизи охотничьи гоны добрые. Леса сосновые и березовые. Чуть в стороне озеро, карасями богатое. Раз невод затянешь – полный куль.
   Гремя барками, сани остановились. Ездовые брань завели. Курбский приоткрыл дверцу, спросил недовольно:
   – Почто задержка?
   Ездовой побойчее ответил:
   – Конь в постромку заступил, сей часец ослобоним.
   С горы, в чистом ясном дне, чуть виднеется Москва. Напрягая глаза, Курбский всмотрелся. Разобрал колокольни церквей, стрельчатые башни Кремля.
   Потеплело в груди у князя Семена, и сердце забилось радостно.
   Поезд снова тронулся. Кони побежали рысью. На въезде в Москву застава. Караульная изба свежесрубленная, еще и бревна сосновые не успели потемнеть. Курбский подумал, что, когда в Литву отправлялся, ее здесь не было.
   По городу поезд пробирался медленно. То и дело челядины выкрикивали пронзительно, пугая прохожих:
   – Берегись!
   Пропетляв по улицам, подъехали к родовой усадьбе Курбских. Со скрипом распахнулись ворота. Захлопотала, забегала многочисленная дворня.
   Князь Семен вошел в хоромы, осмотрелся. Все как и было до отъезда. Скамьи вдоль стен, сундуки тяжелые, железом полосовым окованные. Все до мелочи знакомое, будто вчера дом покинул.
   Прибежал тиун, запыхался, никак не отдышится, долговязый, взъерошенный, глазами блудливыми стрижет. От князя то не укрылось, спросил с насмешкой:
   – Как хозяйство вел, Еремка, много ль уворовал?
   – Спаси Господь, – ойкнул растерянно тиун.
   – Сколько недоимок?
   – Есть, но не слишком. Все боле за смердами из подгороднего сельца.
   – На правеж отчего не ставишь? – сурово потребовал князь.
   – Как «не ставил»? Ставил, да прок один, – сокрушенно пожаловался тиун.
   – Так ли? – прищурил один глаз Курбский – Погоди, Еремка, у государя побываю да усталь скину дорожную, самолично поспрошаю, отчего княжий оброк утаивают. Всех мужиков, за кем недоимка числится, гони на усадьбу.
   Тиун чуть не сломился в поклоне.
   Курбский грозно нахмурился, сопел. Наконец промолвил:
   – Кафтан новый и сапоги. Да не мешкай. Государю, поди, уже донесли о моем возвращении.

* * *

   У государя радость превеликая. Любимая, борзая, Найдена, ощенилась. Василий, как прослышал о том, сразу на псарню заспешил.
   В полутемной просторной псарне тепло, едко разит псиной.
   Отгороженные друг от друга, скулят и подвывают породистые собаки. Государь любит охоту с борзыми.
   Усевшись на маленькую скамеечку, Василий уставился на Найдену. Позвал ласково.
   Борзая разлеглась на соломенной подстилке, лижет щенков. При виде хозяина подняла голову. В усталых глазах благодарность.
   Седой псарь подставил ей глиняную миску с молоком.
   – Не студеное, Гринька, суешь? – строго спросил Василий.
   – Нет, осударь, из-под коровы, парное.
   – Ну, ну, гляди, с тебя спрос.
   – Чать не впервой, – обиделся псарь.
   Найдена поднялась на длинных ногах, залакала громко, жадно.
   – Не мог ране накормить, – заметил недовольно Василий.
   Псарь смолчал.
   Мягко ступая, подошел оружничий, боярин Лизута, остановился за спиной государя. Из-под меховой шапки выбились космы рыжих волос. Темная шуба из заморского сукна на плечах усеяна перхотью. Склонившись к уху великого князя, вкрадчиво зашептал:
   – Осударь, князь Курбский на Москву из Литвы воротился.
   Василий повернулся к нему, вскинул брови:
   – Что из того?
   – В Можайске Курбский встречу имел с братцем твоим, Симеоном.
   – И о чем у них речь велась?
   – О том не проведал, осударь, – дугой выгнулся Лизута.
   – Отколь известно тебе, боярин, о встрече Семена с Курбским?
   – Истинный слух сей, осударь. Можайский воевода, Андрюха Сабуров, письмом меня уведомил. Гонца срочного пригнал. А еще прописал Андрюха, что великий князь Литовский Александр скончался.
   Василий сказал хрипло:
   – Что? Отчего сразу не сказал мне о том?
   Боярин задрожал. Василий перевел взгляд с Лизуты на Найдену, долго думал о чем-то. Потом вспомнил о стоявшем рядом Лизуте, сказал:
   – За верность твою, боярин, жалую тебя песиком от Найдены. Как подрастет, возьмешь. – И кивнул на беспомощно ползающих по соломе щенков.
   Лизута снова прогнулся в крючок. На дряблом лице угодливость.
   – Милостив ты ко мне, осударь.

* * *

   Сани катились вдоль Москвы-реки. Лед посинел, местами подтаял, но еще не тронулся. Чернели на берегу вытащенные с осени лодки. Слеглые сугробы грязные. От реки неровными улицами разбегались дома, а впереди по ходу саней каменные кремлевские стены с круглыми башнями, маковки церквей, высокие великокняжеские и митрополичьи палаты.
   От конских копыт разлетались комья мокрого снега, сани забрасывало на поворотах.
   День на исходе, и солнце пряталось за окраину города. Круглое светило напоминало Курбскому огромный зарумяненный блин.
   Встречные прохожие уступали княжьим саням дорогу.
   Князь Семен жадно всматривался во все родное, но позабытое, радовался возвращению.
   Пересекли Красную площадь, мосток через ров, въехали в Кремль. У Грановитой палаты Курбский вылез из саней. От княжьего крыльца навстречу спешил оружничий Лизута, кланялся на ходу, улыбался щербатым ртом.
   – Осударь ждет тебя, княже.
   Князь Семен хотел было спросить, откуда государю известно о его приезде, но Лизута семенил впереди, угодливо распахивал перед Курбским двери.
   Вдоль расписных стен на подставцах горели восковые свечи, и оттого в хоромах пахло топленым воском.
   Василий был один в горнице. Он сидел в высоком кресле, задумчиво опустив голову на грудь. Заслышав шаги, встрепенулся, дал знак Лизуте удалиться. Зоркие глаза смотрели на князя. Курбский остановился, отвесил низкий поклон, пальцами руки коснулся пола.
   – Знаю. Все ведомо, князь Семен, не сказывай. Готов ли ты, князь, снова ехать в Литву?
   – Ежели ты велишь, государь, – согласно кивнул Курбский.
   – На той неделе повезешь письмо сестре, великой княгине Елене. Да то письмо беречь должен паче ока. Отдашь в собственные руки Елене. Чтоб о нем кардинал не прознал да иные паны. Мыслишь, какую тайну тебе доверяю? Гляди! – И погрозил строго пальцем.
   Курбский выпрямился, сказал с достоинством:
   – Я, государь, не за страх служу, а за совесть. – И, смело посмотрев в глаза великому князю, спросил: – Государь, не клади на меня гнева, но хочу я знать, верный ли слух, что намерен ты князей и бояр вольностей лишить и в холопов своих оборотить?
   Потемнел Василий лицом. От неожиданных дерзких слов на миг потерял речь. На вопрос ответил вопросом:
   – Уж не брата ли Семена слова пересказываешь? Хочу спросить тебя, с умыслом аль ненароком встречу имел с ним в Можайске?
   И затаился, дожидаясь, что скажет князь Курбский. А тот ответил спокойно:
   – Не знаю, государь, добрый либо злой человек тот, осведомивший тебя, но одно знаю, напрасно распалял он тебя. Не было у нас во встрече с князем Семеном Ивановичем злого умыслу противу тебя, государь.
   – Верю тебе, князь, – остыл Василий – А что до твоего вопроса, то скажу: князьям и боярам я не недруг, ежели они не усобничают и во мне своего государя зрят. Однако высокоумничанья и ослушания не потерплю. Уразумел? – Взгляд его стал насмешливым. – Хотел ли ты еще чего спросить у меня?
   Курбский покачал головой.
   – Коли так, – снова сказал Василий, – не держу. Мои же слова накрепко запомни.
   Он встал, высокий, худой. Сутулясь, подошел к Курбскому.
   – Иди, княже Семен. Будет в тебе надобность, велю позвать. Ты же готовься в обратную дорогу.

* * *

   Малый срок отвел великий князь Курбскому на сборы. Пока колымаги с саней на колеса ладили да съестного в дорогу пекли и жарили, незаметно неделя пролетела.
   Перед самым отъездом князь Семен самолично все доглядеть надумал. Тиуну доверься, ан упустит чего, где в пути сыщешь?
   Осматривать принялся с рухляди. Ключница с девками внесли лозовые ларцы, выложили на просмотр князю одежды. Тот посохом о пол постукивает, разглядывает молча. Доволен остался, только и заметил, что кафтанов весенних уложено недостаточно.
   Из хором направились в поварню, к стряпухе. Впереди князь Семен, позади ключница с тиуном. Тиун лебезит, рад княжьему отъезду.
   Шагает Курбский через двор, хмурится. Из дальней конюшни крик донесся. Остановился князь Семен, брови в недоумении поднялись. Тиун Еремка догадался, наперед забежал, доложил поспешно:
   – Аниська, что из твоего, княже, подгороднего сельца, орет. Батогов отведывает за недоимку.
   – Ну, ну, – промолвил Курбский, – давно пора холопу ума вставить, дабы иным неповадно было княжий оброк утаивать.
   – Так, княже, – поддакнул тиун, – батога из рук не выпускаю, спины холопские чешу, но господского добра не упущу.
   Курбский даже приостановился, недоверчиво глянул на тиуна. Потом погрозил ему и ключнице:
   – Ворочусь из Литвы, доберусь и до вас. Ох, чую, заворовались вы у меня!
   – Батюшка наш, князь милосердный, – всплеснула пухлыми ладошками ключница, – ужель позволю я?
   Еремка в один голос с ней прогнусавил:
   – Невинны, княже.
   – Ладно, – поморщился Курбский, – нечего до поры скулить. – И толкнул ногой дверь в поварню.

* * *

   Необычная была у Сергуни минувшая неделя. Они с Игнашей собственноручно бронзу варили и пушку отливали. И хоть все вроде и знакомо, и Антип с Богданом рядом наблюдают, всегда готовые прийти на помощь, а к работе приступали робко. Ну как не получится?
   Однако и бронза удалась, и мортира вышла славная. Даже старый мастер Антип, скупой на похвалу, крякнул от удовольствия и погладил пушку.
   Богдан тоже одобрил:
   – По первой сойдет…
   Хотелось Сергуне поделиться с кем-нибудь своей радостью. Решил в сельцо сходить, Настюшу повидать, чай обещал ей.
   Предложил Игнате, но тот отказался.
   Идет Сергуня весело, песенку мурлычет. На дороге грязь по колено. Сергуня держится полем.
   Вон и сельцо показалось. Настюшу узнал издалека. Она несла в руках охапку хвороста. Увидела Сергуню, растерялась.
   И хоть была на ней латаная шубейка и застиранный платок, а на ногах лапотки, Сергуне она виделась самой красивой из всех девчонок. Робко сказал:
   – А мы с Игнашей можжиру отлили.
   И осекся. Большие глаза Настюши смотрели на него печально. И вся она была какая-то сникшая, не веселая и смешливая, какой видел ее Сергуня в первый раз.
   – Отца высекли, – одними губами выговорила она. – Тиун Еремка.
   Застыдился Сергуня, что при горе довольство свое напоказ выставил.
   В избе задержался у порога, пока глаза обвыкли в темноте.
   Анисим лежал на расстеленной на земляном полу домотканой дерюге, босиком, бороденка задралась кверху. Обрадовался приходу Сергуни.
   – Один аль с Игнашей?
   Сергуня ответил:
   – Не мог Игнаша, – и осмотрелся.
   Печь чуть тлеет. Стены не закопченные, чистые, но голые. Полочка над столом. У двери бадейка с водой. Перевел взгляд Сергуня на Анисима.
   – Больно?
   – Заживет, о чем печаль, – бодрился Анисим. – Богдан как?
   – Кланяться велел.
   – Не забывает, – довольно вздохнул Анисим. – Ты ему не говори, как меня княжьи челядинцы отделали. Богдану своих горестей вдосталь.
   – Сошел бы ты, дядя Анисим, от Курбского на иные земли, – посоветовал Сергуня.
   У Анисима глаза сощурились. Махнул рукой:
   – К другому князю аль боярину? Либо на монастырской земле поселиться? Нет уж. Князья да бояре, когда нашего брата переманывают, завсегда стелют мягко. Особливо те, кто родовитостью помельче. У энтих в смердах нехватка. А переманят, изгаляются. Недород аль град, князю, боярину все нипочем. Ему оброк в срок доставь. А коль задолжался, крестьянская шкура в ответе.
   Перевел дух, подморгнул:
   – Надоело тебе со мной. Подь к Настюше. Верно, к ней, не ко мне топал. – И улыбнулся. – По моей спине не тужи, заживет. Ее не единожды бивали…
   В чужой беде забылась своя недавняя радость. Ушел Сергуня из избы с тяжестью на сердце.