Страница:
— Так я не понял… Чего делать-то надо конкретно?
Шарль де Виль пожал плечами:
— А что хотите. Буквально все. Возможности Вселенной неограниченны. — Он помолчал недолго, мечтательно закатив глаза, будто воочию представляя себе эту самую Вселенную с ее неограниченными возможностями. Потом, будто спохватившись, снова заговорил — на этот раз сухо и деловито: — Только после того, как подпишете один документ. Любые условия можно отразить в договоре купли-продажи, так что не сомневайтесь, у нас все без обману.
У него в руках вдруг появился откуда-то толстый блокнот с большой летучей мышью на обложке. Де Виль рассеянно перелистал его, открыл на чистой странице, вооружился толстым золотым паркером (кажется, он тоже появился из ниоткуда) и приготовился записывать.
— Итак, я вас внимательно слушаю.
Умом Игорь прекрасно понимал, что это все — чистой воды сумасшествие, так не бывает, но фантазия-то уже заработала! И почти помимо собственной воли начал мечтать, прикидывать…
Но почему-то на ум ничего не шло. А вот и в самом деле — что? Деньги, бабы, тачки, кабаки? Этого всего хотелось по молодости, когда только-только дорвался. Деньги — пыль, сегодня есть — завтра нету, после кабаков назавтра блевать тянет, а бабы… У них у всех все одинаковое. Шалавы — они шалавы и есть. Закурить бы, что ли!
Собеседник пододвинул к нему пачку «Лаки Страйк», зажигалку и девственно-чистую беленькую пепельницу.
— Кури, солдат. Или как там правильно? — Он снова прищелкнул пальцами. — Гвардии старшина воздушно-десантных войск?
Он выговорил непривычные слова с потешной старательностью, чуть ли не по слогам. Так обычно говорят ученики-отличники на чужом языке. Ну да, иностранец ведь… А сколько про него знает! Игорь посмотрел на своего собеседника с уважением. Чем бы он там ни занимался, но в своем деле этот коротышка — профессионал экстра-класса. Пожалуй, Сергей Степаныч ему в подметки не годится.
Игорь вытащил сигарету из пачки, с наслаждением затянулся. Хорошо! Даже мир как-то посветлел. Как говорил вокзальный бомж после неудачной попытки самоубийства — а жизнь-то потихоньку налаживается! Игорь выпустил пару колечек из сизого дыма и принялся думать дальше.
Задал же задачку чертов коротышка! Чего б такого еще захотеть? Бизнес какой-нибудь? Только про бизнес он понятия не имеет никакого, а чтобы учиться — это поздно уже, да и неохота. За границей жить, греть пузо на теплом море? Остров купить собственный? Хорошо бы, наверное, только хрен разберешь эту заграничную жизнь. Игорь как-то поехал в Испанию — и еле выдержал две недели. Поговорить не с кем, ходишь как немтырь. Там, конечно, гиды есть, но не будешь всю жизнь его под боком держать! Или коттедж выстроить с башенками где-нибудь на Рублевке, огородить забором метра в три высотой, оплести колючей проволокой и ток пустить? Прямо как в зоне. Только запретки не хватает и вышки с часовым.
Так что выходит — хотеть ему особенно нечего. В стране, где старики в мусорках роются, девчонки на панель идут, потому что жрать нечего, а пацаны — в бандиты, если только раньше на какой-нибудь очередной войнушке не убьют, счастья себе не выстроишь ни за каким забором. Разве что…
— Значит, так, — он заговорил очень медленно, тщательно подбирая слова, — если бы я и правда все мог, я бы, типа, мафию свою создал.
Собеседник посмотрел на него с удивлением:
— Мафию? Очень интересно. Расскажите поподробнее, пожалуйста. Игорь задумался.
— Сперва, наверное, собрал бы нормальных пацанов — из тех, что на фиг никому не нужны. Дорога-то у них известная — школа-армия-работа-бутылка-тюряга-могила. Помог бы для начала. Ну, там деньгами, жильем или в институт поступить… Больше-то им никто не поможет!
— Вы что, хотите возглавить политическое движение?
— Нет, — Игорь решительно покачал головой, — этого и даром не надо. Они там гнилые все, только бабло себе намывают. И потом — они ж не решают ничего! Так, говорящие головы вроде дикторов.
— А вы чего хотите?
— Я хочу конкретным хозяином быть! Чтобы я про всех все знал, кто чем дышит, а про меня — никто!
— Ну хорошо, а дальше?
— Дальше — бизнес бы прибрали к рукам, службу безопасности крепкую создали… Уж получше ментовки с ФСБ! Ух, таких дел бы натворили — чертям тошно стало бы!
Игорь уже полностью включился в эту странную игру. Он, конечно, не верил ни минуты, что толстенький коротышка, что сидит напротив него за столом и строчит в своем черном блокноте со скоростью автомата, может реально купить его душу за такую цену. Ведь не бывает так, будь он хоть трижды профессионалом! Но все равно помечтать было интересно, и перед глазами уже возникали картины, одна радужнее другой. Надо же, как все просто! Он так никогда раньше не думал.
— Скажите… — Шарль де Виль деликатно кашлянул, прерывая этот поток сознания, — простите бога ради, но я хочу вас спросить: а зачем вам нужно все это?
— Как — зачем? — Игорь даже удивился, но не сразу нашелся что ответить. Потом тихо сказал: — Чтобы жить было нормально. Чтобы все по-честному, а не так, как сейчас.
— А нормально — это как?
— Да просто! — Игорь почувствовал, что начал злиться на непонятливость своего странного собеседника. — Чтобы не воровали столько. А то морды наедят поперек себя шире, и давай заливать: нет, мол, денег в бюджете! А потому — сдохните вы все в дерьме и не вякайте. Сейчас вон опять всех кинули со своим кризисом — а кто-то хорошо наварился. Я хочу, чтобы людям жить можно было, а не только ворам. Чтобы пацаны учились, работали, спортом занимались, а не гадостью всякой ширялись по углам. И чтобы на войне их не убивали как скот, потому что одни мудаки между собой договориться не могут, а другие — бабки на этом делают. А девки чтобы по домам сидели и детей рожали, а не на панель выходили сиськами трясти!
Никогда в жизни он еще не говорил так. Да и не думал, пожалуй. А сейчас — будто вылилась разом вся злость, накопленная за долгие годы. Руки сами собой сжались в кулаки, лицо горело…
— Ладно, — он спохватился, будто устыдившись этой вспышки своей откровенности, — поговорили, и будет. Спасибо, конечно, за все, но мне пора. Пойду я. Или… Как?
— Да как хотите. — Странный коротышка пожал плечами. Лицо его изображало полнейшее равнодушие. — Я вас, Игорь Анатольевич, уговаривать не собираюсь. А задерживать — тем более. У меня права такого нет. Так что… Как это у вас говорится по-русски? Вот вам бог, а вот порог. Было приятно побеседовать, но у меня масса дел.
Игорь попытался опереться на больную ногу. Почти не болит, это хорошо. Только вот дальше ничего хорошего не светит. Долго ему не пробегать, это точно. Тем более без денег и документов. Бывшие друзья и коллеги достанут «на раз».
А еще свербила, росла, ворочалась в голове мечта, которой уже не сбыться. Красиво ведь все-таки получилось! Раньше он так не думал, а теперь вот уже жалко, что новорожденная идея зазря пропадет. Эх-х, чего уж там! Хуже ему уже все равно не станет.
— Я согласен.
Он с трудом вымолвил эти простые слова — и не узнал собственный голос. Таким он показался тихим, слабым и почти безжизненным. Как будто шелестит сухая трава на ветру…
На краткий миг все окружающее стало каким-то тусклым, будто изображение в старом телевизоре, потом и вовсе исчезло куда-то. Игорь ощутил себя стоящим посреди гладкой, как стол, равнины, простирающейся вдаль. А вокруг — ни души, ни строения, ни человека, ни зверя. Только багровое небо над головой, да трава — высокая такая, почти по пояс. И… странная какая-то. Выглядит как травка «петух или курица», только многократно увеличенная. И черная почему-то. Но главное — длинные стебли колыхались, хотя в тяжелом и жарком воздухе не было ни ветерка. Они раскачивались во все стороны, склонялись друг к другу и шуршали, шуршали… Будто разговаривали между собой на своем, только им понятном языке.
Почему-то это было так страшно, что Игорь чуть закричал. Он набрал воздуха в грудь… И снова очутился в той же комнате, сидящим у стола в глубоком
— Я согласен, — повторил он твердо.
Шарль де Виль чуть искоса посмотрел на него.
— А вам не страшно? — зачем-то спросил он. Игорь покачал головой и честно ответил:
— Нет.
Потом подумал немного и добавил:
— В аду я уже был.
Он вспомнил, как во время боя в горах духи загнали целый взвод в неглубокое ущелье и принялись лупить из градобойных орудий прямо поверх голов. И головы у пацанов лопались, как перезрелые арбузы, взрывались прямо. Как сам жив остался — уму непостижимо.
Да и потом… Много было всякого. Так что если разобраться — терять ему нечего.
Бумага была толстая, глянцевая, почти как картон. И текст написан чудно — убористо, с завитушками. Почему-то прочитать его было сложно — слова вроде бы понятные все, а смысл никак не ухватить. Игорь сначала попытался, но потом махнул рукой на это дело. Какая на фиг разница? Авторучка с золотым пером показалась ему очень тяжелой. Он поставил какую-то кривулю вместо подписи и хотел было поднять глаза от бумаги на своего странного собеседника — но не увидел его.
Все вокруг снова стало тусклым, размытым, потом исчезло куда-то.
Анна чуть не плакала. Ей казалось, что она идет уже очень давно, а эта странная улица, на которой она оказалась неведомо как, все не кончается и не кончается… Она устала, да еще и ноги опять разболелись. Ну зачем только надела туфли на высоких каблуках! Думала идет ненадолго, туда и обратно, а вот оно как вышло!
— А на фига ты их вообще носишь?Для чего?
Анна застыла на месте, так неожиданно прозвучал этот бесцеремонный вопрос. На всякий случай оглянулась по сторонам — вокруг никого. Она еще отметила про себя, что голос был очень красивый — низкий, женственный, с богатыми модуляциями. Может быть, немного циничный… Голос женщины, которая много жила и многое видела, ничего не боится, никому не верит — и все-таки сохранила способность наслаждаться жизнью. Анна попыталась представить себе, как могла бы выглядеть такая женщина. Наверное, у нее высокие скулы и чуть раскосые зеленые глаза, темные волосы, длинные, чуткие пальцы, насмешливая улыбка — и горькая складка в углах чувственного, даже хищного рта. На миг Анна увидела это лицо, как живое…
Что за глупости лезут в голову! Ей даже стыдно стало немного. Видение сразу исчезло. Анна зачем-то сняла очки, чистым носовым платком протерла стекла и торопливо пошла дальше, как будто спешила миновать это место.
Черт бы побрал эти туфли! И в самом деле — зачем только женщины мучаются на таких шатких подпорках? Точнее — зачем она самана них мучается? Потому что хочет стать красивее? Или потому что так принято? Или… она сама не знает почему?
Анна беспомощно посмотрела по сторонам. Улица казалась бесконечной. И эти дома, полуразрушенные, нежилые, навевали тоску и ужас. Она слышала где-то, что в таких домах ищут укрытия бомжи и преступники. А что, если сейчас кто-нибудь выйдет? И нападет на нее? Анна почувствовала себя такой одинокой, беспомощной и испуганной, как маленькая девочка, которая заблудилась и оказалась в чужом, незнакомом и опасном месте.
— Кончай паниковать.Тебе уже не пять лет, забыла? Взять у тебя все равно нечего, так что успокойся.
Голос снова звучал у нее в голове, но на этот раз даже как-то легче стало. Как будто уже не одна. Ну… не совсем одна.
А это что такое? На стене одного из домов Анна заметила ржавую, облупившуюся табличку. Она изо всех сил сощурила близорукие глаза, пытаясь разглядеть, что там написано. Какой-то переулок… Пехов, что ли? Нет, Пыхов, точно, Пыхов переулок. Где-то она слышала это название совсем недавно!
Анна вспомнила вчерашний вечер, когда она сначала ревела в ванной, а потом сидела на полу в кухне с газетой в руках. Она почувствовала, что начинает злиться — ведь именно из-за этой газеты оказалась в таком идиотском положении! Вот оно, объявление, в сумочке, аккуратно вырезанное и заполненное, а она стоит непонятно где, посреди этой странной, мертвой улицы только потому, что хотела опубликовать его в следующем номере.
— При чем здесь газета? Это ты заблудилась, а не она. Лучше успокойся и думай, если не хочешь поселиться здесь навсегда.
А ведь и правда! Там было еще объявление психолога, такое смешное… «Счастье оптом и в розницу»! Оно случайно попалось ей на глаза, когда она рассыпала газетные страницы по полу. Ведь даже обратиться хотела…
А почему бы и нет? Раз уж все равно забрела сюда.
— Да, подружка, похоже, ты пришла прямо по адресу. Очень кстати. Может быть, даже слишком кстати. Тебе так не кажется?
—Не мешай мне, пожалуйста, — зачем-то вслух сказала Анна навязчивому голосу и шагнула к массивной железной двери. В крайнем случае она просто узнает что к чему, спросит дорогу и уйдет. Денег у нее, конечно, нет, но ведь за спрос не платят, не так ли?
Дверь была не заперта. Как только Анна слегка толкнула ее, она открылась сразу же, легко и беззвучно. Оказавшись в аккуратном и безликом офисном помещении, она слегка растерялась. Очки почему-то запотели, и Анна принялась шарить по сумочке в поисках носового платка. Где-то он был здесь, точно был!
— Добрый день!
Анна резко обернулась и от неожиданности даже выпустила очки из рук и уронила сумочку. Ключи, пудреница, кошелек, монеты и прочие мелочи рассыпались и покатились по полу во все стороны. Ой, как неудобно получилось! Анна почувствовала, что краснеет до самых корней волос. Без очков она почти ничего не видела — так, размытые пятна вместо окружающих предметов. Просто ежик в тумане… Опустившись на корточки, она попыталась собрать свои вещи, но только беспомощно шарила руками по полу. Где же очки? Неужели разбились?
— Простите, я, кажется, напугал вас? Приношу свои искренние извинения. Позвольте вам помочь.
Вежливый мужской голос где-то у нее над головой звучал мягко, сочувственно. Анна даже успокоилась немного. Потом очки каким-то образом снова оказались у нее в руках. Кажется, целы, даже не треснули нигде! Анна поспешила надеть их снова и увидела склонившегося над ней невысокого полноватого мужчину в темно-сером костюме. Смущенно улыбаясь, он протягивал ей ее сумочку:
— Бога ради, извините мою неловкость! Вот, возьмите, пожалуйста. Давайте пройдем в кабинет — не беседовать же нам в коридоре.
Он галантно подал ей руку, чтобы помочь подняться. В его голосе было столько теплоты, а улыбка казалась такой искренней и располагающей! Анна и оглянуться не успела, как оказалась в просторном и светлом помещении с белыми стенами и строгой офисной мебелью. Анна где-то слышала, что в кабинете психоаналитика обязательно стоит кушетка, на которую должен ложиться пациент, но здесь не было ничего похожего. Только кресло, в котором она сидела сейчас — большое, удобное кожаное кресло. На стенах висели какие-то дипломы в рамочках. Анна по близорукости не могла прочитать, да и написано вроде бы не по-русски, но все же… Бумаги внушали ей уважение. Видно, что человек серьезный, а не шарлатан какой-нибудь!
Она чувствовала себя очень неуверенно, не знала, с чего начать разговор. Просто спросить дорогу и уйти ей почему-то показалось неприличным. К тому же она так устала! Ноги просто гудят. Посидеть бы здесь немного, отдохнуть…
Молчание затянулось, но толстячок, казалось, не ощущал никакой неловкости. Он перекладывал какие-то бумаги в папке и, казалось, почти не обращал на нее внимания. Наконец, закончив свою работу, он поставил папку на полочку, сложил руки перед собой и посмотрел на нее.
— Итак, давайте знакомиться. Меня зовут Шарль де Виль.
— Анна… — она сглотнула комок в горле, — Анна Райдель.
— Очень приятно, Анна! — Он улыбнулся, как будто был несказанно счастлив, что ее зовут именно так, а не иначе. — Я рад, что вы сумели зайти. Знаете, иногда это бывает совсем непросто — прийти к кому-то за помощью. Даже для такого шага нужно немалое мужество! Особенно здесь, в России. Люди почему-то боятся обращаться к специалистам, предпочитают оставаться один на один со своими проблемами — и делать вид, что их не существует вовсе.
Он все говорил и говорил, будто упиваясь собственным красноречием. Но Анну это вовсе не раздражало, наоборот, внушало уважение и симпатию — надо же, как человек увлечен своим делом! Слушать его было приятно, но Анна все же решила уточнить на всякий случай:
— Вы психоаналитик?
Шарль де Виль осекся на полуслове. Анна почувствовала себя неловко — в самом деле, перебивать некрасиво! Но он вроде бы совсем не обиделся, только задумался ненадолго и неопределенно пожал плечами:
— Давайте не будем привязываться к терминам. Скажем так — я помогаю людям решать их проблемы. Впрочем, вы правы — я чересчур увлекся. Итак, я вас внимательно слушаю.
Он вынул из ящика стола толстый блокнот в черной кожаной обложке, положил его перед собой и приготовился записывать.
Анна смутилась еще больше и забормотала, не поднимая глаз и нервно теребя ремешок сумочки:
— Простите, пожалуйста… Я вообще-то только узнать хотела… — Наконец, она собралась с духом и выпалила: — Сейчас у меня сложно с деньгами. Спасибо, конечно, но боюсь, я не смогу вам платить.
Шарль де Виль удивленно поднял брови:
— А кто говорит о деньгах? По крайней мере — сейчас? Я просто хочу понять сначала, что с вами происходит. Потом — чем я могу помочь вам. И только потом мы поговорим о прочих условиях.
— Но… А если я не смогу? У вас ведь, наверное, почасовая оплата…
— Анна, — он посмотрел на нее с легкой укоризной, — я не таксист и не гувернантка, чтобы брать деньги за каждый час работы. У меня есть свои принципы. Главное — это результат! Давайте договоримся так — сначала мы просто побеседуем. Расскажите как вы живете? Чем занимаетесь? И что с вами происходит такого, что привело вас сюда?
Анна вздохнула. Она не знала, с чего начать, и вся эта затея казалась ей сейчас такой глупой! Ну, зачем она только пришла сюда? На что рассчитывала? А теперь куда денешься, раз сама эту кашу заварила! Она набрала в грудь побольше воздуха и начала говорить:
— Я работаю учительницей музыки…
— Простите, где? В музыкальной школе?
— Нет, частным образом. Хожу на дом к ученикам. Деньги, конечно, небольшие, но это лучше, чем ничего. Но дело даже не в этом…
— А в чем же? Что вас по-настоящему беспокоит?
— Понимаете, у меня не получилось ничего, о чем я мечтала когда-то. Я не знаю, как дальше жить… То есть можно так, как теперь, но очень не хочется, а изменить я уже ничего не могу.
Анна сама от себя не ожидала таких слов, но вот сказала — и сразу поняла, что так оно и есть на самом деле.
— Почему? Как это случилось?
Он смотрел ей прямо в глаза, и под его настойчивым, вопрошающим взглядом Анна начала постепенно вспоминать всю свою жизнь, с самого детства. В том числе и то, что долгие годы она пыталась забыть — да, видно, так и не смогла.
Родилась Анечка в обеспеченной и благополучной семье. Она была поздним ребенком, и родители просто надышаться не могли на долгожданную дочку. Она росла, ходила в школу, занималась музыкой, потом поступила в консерваторию… Детство и юность ее были вполне счастливыми. Анечка знала, конечно, что ее родители — евреи, но в семье как-то не принято было придавать этому факту особенное значение.
Десять лет назад, в разгар перестройки, многое стало меняться в стране. Тотальный контроль государства за жизнью своих граждан несколько ослабел, люди стали ходить на митинги, открывать первые кооперативы, выезжать за границу, а некоторые — даже менять место жительства, не опасаясь репрессий. И даже бабушка Анны, восьмидесятилетняя Нехама Иосифовна, все чаще и чаще стала говорить, что умереть она хочет на исторической родине, в Израиле, где всегда тепло и кругом одни евреи. Мама и папа сначала смеялись, потом стали задумываться, а потом, когда на улицах начали появляться бритоголовые молодчики, затянутые в черную кожу, а на книжных развалах стали открыто продавать «Майн кампф», они твердо решили — едем!
Проблема была только с квартирой. Просторные, любовно обустроенные трехкомнатные хоромы в самом центре было жалко «за так» отдавать государству. Потому на семейном совете решили — Аня пока останется в Москве.
В тот год она заканчивала консерваторию. Анна просто бредила музыкой и готова была часами сидеть за инструментом. Огромный старинный беккеровский рояль заменил ей и друзей, и детские игры, и шалости, и первые влюбленности. Изо всех сил правильная в двадцать два года, девочка из хорошей еврейской семьи, в делах житейских Анна была наивна и непрактична, как трехлетний ребенок — ведь до сих пор за нее все решали мама с папой. Они же и заботились о том, чтобы в холодильнике всегда были продукты, а в кошельке — деньги. Сама Анечка как-то не задумывалась об этом. Проводив родителей в Шереметьево, она проплакала всю ночь.
В первое время ее ошеломила неожиданная свобода. Никому не нужно было докладываться, куда идешь и когда вернешься, никто не следил за тем, в котором часу она легла спать и поела ли суп на обед. После отъезда родителей осталась тугая сберкнижка, и о хлебе насущном можно было не беспокоиться. Зато появились подруги, и шумные компании часто засиживались допоздна в ее просторной квартире. А еще — наступила весна и принесла с собой пьянящий воздух и неясное, смутное ожидание будущего счастья…
А потом пришла любовь. Однажды, погожим апрельским вечером, Анна возвращалась домой после занятий, не спеша и получая удовольствие от каждого переступа туфелькой по асфальту.
— Девушка, вы не подскажете, который час? Кстати, меня зовут Владислав. А вас?
Она обернулась — и увидела Его.Широкие плечи, обтянутые кожаной курткой, светлые волосы, веселые и дерзкие голубые глаза… Мужчины никогда не баловали ее особенным вниманием, а тут вдруг такой красавец! Он не отходил от нее, как будто боялся расстаться даже на минуту. Даже когда звонил из телефонной будки (это чтобы мама не волновалась!), попросил встать так, чтобы все время видеть ее через стекло.
Потом они долго гуляли вместе по Бульварному кольцу и говорили обо всем на свете, и казалось, что они знают друг друга всю жизнь (ей казалось, по крайней мере). Он проводил ее домой, и ей стало очень горько при мысли, что нужно расставаться. В самом деле, к чему все эти бабушкины условности, если вот сейчас она встретила свою единственную и настоящую любовь!
Он остался у нее на ночь, и принес наутро кофе в постель, и был таким ласковым, заботливым и нежным, что Анечка почувствовала себя на седьмом небе от счастья. А через месяц в ее квартире гуляли шумную студенческую свадьбу, все напились и кричали «горько!», только Лена, единственная Анина подруга еще со школы, как-то странно смотрела на ее новоиспеченного супруга. Родителям сообщили о радостном событии «по факту», и маме, которая срочно примчалась в Москву, Анечка твердо заявила, что в Израиль она не поедет, что она встретила свою настоящую любовь и хочет остаться в Москве с мужем.
Был грандиозный скандал. Мама плакала, хваталась за сердце, пила валокордин, умоляла дочь немедленно бросить «этого гоя», но ее Анечка, такая добрая и покладистая, послушная девочка, осталась непоколебима. «Я его люблю», — твердила она, и мама вынуждена была отступить. Уже собираясь уезжать, она обернулась на пороге и сказала:
— Будь с ним счастлива. Но помни, — и тут ее голос обрел небывалую прежде высоту, просто библейскую эпичность, — помни, что у тебя больше нет матери!
Аня плакала, забившись в угол дивана, и Владик утешал ее:
— Не грусти, котенок! Ну, не будут приезжать в гости. У нас своя жизнь. Мы прекрасно обойдемся и без них.
Анечка слушала Владика и затихла на его широком, надежном плече, но в сердце впервые закралось сомнение — в голосе мужа ей послышалась затаенная радость.
А потом настало время, когда с прилавков вдруг исчезли продукты, а деньги превратились в труху. Аня тогда как одержимая готовилась к международному конкурсу пианистов в Мюнхене и не обращала особого внимания на бытовые трудности. А любимый муж стал молчалив, невнимателен, куда-то исчезал надолго и даже иногда не являлся ночевать. Намекал на какой-то таинственный «бизнес», который требует вложения труда и времени, зато потом сулит большую отдачу. Анечка очень гордилась, что ей достался такой умный и предприимчивый супруг.
Отрезвление наступило быстро и грубо. Однажды вечером Аня решила перекусить в недавно открывшемся «Макдоналдсе» на Тверской. За соседним столиком она увидела, как нежничает какая-то парочка. Ей даже грустно стало и немного завидно — ведь сегодня она опять одна, Владик предупредил, что вернется поздно. Молодые люди сидели к ней спиной, и лиц не было видно. Девушка была маленькая, хрупкая, светловолосая, а парень — крепкий, широкоплечий… Почти как ее Владик.
Красивая пара.
Аня допила свой молочный коктейль и направилась к выходу, но что-то удержало ее. Она обернулась и увидела лучшую подругу Лену в объятиях своего мужа. Пластиковый поднос выпал у нее из рук. Вокруг было много народу, но все обернулись к ней — так страшно она закричала. Владик подошел к ней, схватил под руку и грубо потащил к выходу.
— Что ты орешь, идиотка? — прошипел он сквозь зубы. — Я живу и буду жить, как хочу.
С того дня прекратилась даже видимость счастливой семейной жизни. Аня то устраивала скандалы с бурными рыданиями, упреками и битьем посуды, то готовила его любимые блюда, лебезила, унижалась, выпрашивая хоть самую маленькую ласку, хоть слово, хоть взгляд. Владик только брезгливо кривился.
Шарль де Виль пожал плечами:
— А что хотите. Буквально все. Возможности Вселенной неограниченны. — Он помолчал недолго, мечтательно закатив глаза, будто воочию представляя себе эту самую Вселенную с ее неограниченными возможностями. Потом, будто спохватившись, снова заговорил — на этот раз сухо и деловито: — Только после того, как подпишете один документ. Любые условия можно отразить в договоре купли-продажи, так что не сомневайтесь, у нас все без обману.
У него в руках вдруг появился откуда-то толстый блокнот с большой летучей мышью на обложке. Де Виль рассеянно перелистал его, открыл на чистой странице, вооружился толстым золотым паркером (кажется, он тоже появился из ниоткуда) и приготовился записывать.
— Итак, я вас внимательно слушаю.
Умом Игорь прекрасно понимал, что это все — чистой воды сумасшествие, так не бывает, но фантазия-то уже заработала! И почти помимо собственной воли начал мечтать, прикидывать…
Но почему-то на ум ничего не шло. А вот и в самом деле — что? Деньги, бабы, тачки, кабаки? Этого всего хотелось по молодости, когда только-только дорвался. Деньги — пыль, сегодня есть — завтра нету, после кабаков назавтра блевать тянет, а бабы… У них у всех все одинаковое. Шалавы — они шалавы и есть. Закурить бы, что ли!
Собеседник пододвинул к нему пачку «Лаки Страйк», зажигалку и девственно-чистую беленькую пепельницу.
— Кури, солдат. Или как там правильно? — Он снова прищелкнул пальцами. — Гвардии старшина воздушно-десантных войск?
Он выговорил непривычные слова с потешной старательностью, чуть ли не по слогам. Так обычно говорят ученики-отличники на чужом языке. Ну да, иностранец ведь… А сколько про него знает! Игорь посмотрел на своего собеседника с уважением. Чем бы он там ни занимался, но в своем деле этот коротышка — профессионал экстра-класса. Пожалуй, Сергей Степаныч ему в подметки не годится.
Игорь вытащил сигарету из пачки, с наслаждением затянулся. Хорошо! Даже мир как-то посветлел. Как говорил вокзальный бомж после неудачной попытки самоубийства — а жизнь-то потихоньку налаживается! Игорь выпустил пару колечек из сизого дыма и принялся думать дальше.
Задал же задачку чертов коротышка! Чего б такого еще захотеть? Бизнес какой-нибудь? Только про бизнес он понятия не имеет никакого, а чтобы учиться — это поздно уже, да и неохота. За границей жить, греть пузо на теплом море? Остров купить собственный? Хорошо бы, наверное, только хрен разберешь эту заграничную жизнь. Игорь как-то поехал в Испанию — и еле выдержал две недели. Поговорить не с кем, ходишь как немтырь. Там, конечно, гиды есть, но не будешь всю жизнь его под боком держать! Или коттедж выстроить с башенками где-нибудь на Рублевке, огородить забором метра в три высотой, оплести колючей проволокой и ток пустить? Прямо как в зоне. Только запретки не хватает и вышки с часовым.
Так что выходит — хотеть ему особенно нечего. В стране, где старики в мусорках роются, девчонки на панель идут, потому что жрать нечего, а пацаны — в бандиты, если только раньше на какой-нибудь очередной войнушке не убьют, счастья себе не выстроишь ни за каким забором. Разве что…
— Значит, так, — он заговорил очень медленно, тщательно подбирая слова, — если бы я и правда все мог, я бы, типа, мафию свою создал.
Собеседник посмотрел на него с удивлением:
— Мафию? Очень интересно. Расскажите поподробнее, пожалуйста. Игорь задумался.
— Сперва, наверное, собрал бы нормальных пацанов — из тех, что на фиг никому не нужны. Дорога-то у них известная — школа-армия-работа-бутылка-тюряга-могила. Помог бы для начала. Ну, там деньгами, жильем или в институт поступить… Больше-то им никто не поможет!
— Вы что, хотите возглавить политическое движение?
— Нет, — Игорь решительно покачал головой, — этого и даром не надо. Они там гнилые все, только бабло себе намывают. И потом — они ж не решают ничего! Так, говорящие головы вроде дикторов.
— А вы чего хотите?
— Я хочу конкретным хозяином быть! Чтобы я про всех все знал, кто чем дышит, а про меня — никто!
— Ну хорошо, а дальше?
— Дальше — бизнес бы прибрали к рукам, службу безопасности крепкую создали… Уж получше ментовки с ФСБ! Ух, таких дел бы натворили — чертям тошно стало бы!
Игорь уже полностью включился в эту странную игру. Он, конечно, не верил ни минуты, что толстенький коротышка, что сидит напротив него за столом и строчит в своем черном блокноте со скоростью автомата, может реально купить его душу за такую цену. Ведь не бывает так, будь он хоть трижды профессионалом! Но все равно помечтать было интересно, и перед глазами уже возникали картины, одна радужнее другой. Надо же, как все просто! Он так никогда раньше не думал.
— Скажите… — Шарль де Виль деликатно кашлянул, прерывая этот поток сознания, — простите бога ради, но я хочу вас спросить: а зачем вам нужно все это?
— Как — зачем? — Игорь даже удивился, но не сразу нашелся что ответить. Потом тихо сказал: — Чтобы жить было нормально. Чтобы все по-честному, а не так, как сейчас.
— А нормально — это как?
— Да просто! — Игорь почувствовал, что начал злиться на непонятливость своего странного собеседника. — Чтобы не воровали столько. А то морды наедят поперек себя шире, и давай заливать: нет, мол, денег в бюджете! А потому — сдохните вы все в дерьме и не вякайте. Сейчас вон опять всех кинули со своим кризисом — а кто-то хорошо наварился. Я хочу, чтобы людям жить можно было, а не только ворам. Чтобы пацаны учились, работали, спортом занимались, а не гадостью всякой ширялись по углам. И чтобы на войне их не убивали как скот, потому что одни мудаки между собой договориться не могут, а другие — бабки на этом делают. А девки чтобы по домам сидели и детей рожали, а не на панель выходили сиськами трясти!
Никогда в жизни он еще не говорил так. Да и не думал, пожалуй. А сейчас — будто вылилась разом вся злость, накопленная за долгие годы. Руки сами собой сжались в кулаки, лицо горело…
— Ладно, — он спохватился, будто устыдившись этой вспышки своей откровенности, — поговорили, и будет. Спасибо, конечно, за все, но мне пора. Пойду я. Или… Как?
— Да как хотите. — Странный коротышка пожал плечами. Лицо его изображало полнейшее равнодушие. — Я вас, Игорь Анатольевич, уговаривать не собираюсь. А задерживать — тем более. У меня права такого нет. Так что… Как это у вас говорится по-русски? Вот вам бог, а вот порог. Было приятно побеседовать, но у меня масса дел.
Игорь попытался опереться на больную ногу. Почти не болит, это хорошо. Только вот дальше ничего хорошего не светит. Долго ему не пробегать, это точно. Тем более без денег и документов. Бывшие друзья и коллеги достанут «на раз».
А еще свербила, росла, ворочалась в голове мечта, которой уже не сбыться. Красиво ведь все-таки получилось! Раньше он так не думал, а теперь вот уже жалко, что новорожденная идея зазря пропадет. Эх-х, чего уж там! Хуже ему уже все равно не станет.
— Я согласен.
Он с трудом вымолвил эти простые слова — и не узнал собственный голос. Таким он показался тихим, слабым и почти безжизненным. Как будто шелестит сухая трава на ветру…
На краткий миг все окружающее стало каким-то тусклым, будто изображение в старом телевизоре, потом и вовсе исчезло куда-то. Игорь ощутил себя стоящим посреди гладкой, как стол, равнины, простирающейся вдаль. А вокруг — ни души, ни строения, ни человека, ни зверя. Только багровое небо над головой, да трава — высокая такая, почти по пояс. И… странная какая-то. Выглядит как травка «петух или курица», только многократно увеличенная. И черная почему-то. Но главное — длинные стебли колыхались, хотя в тяжелом и жарком воздухе не было ни ветерка. Они раскачивались во все стороны, склонялись друг к другу и шуршали, шуршали… Будто разговаривали между собой на своем, только им понятном языке.
Почему-то это было так страшно, что Игорь чуть закричал. Он набрал воздуха в грудь… И снова очутился в той же комнате, сидящим у стола в глубоком
— Я согласен, — повторил он твердо.
Шарль де Виль чуть искоса посмотрел на него.
— А вам не страшно? — зачем-то спросил он. Игорь покачал головой и честно ответил:
— Нет.
Потом подумал немного и добавил:
— В аду я уже был.
Он вспомнил, как во время боя в горах духи загнали целый взвод в неглубокое ущелье и принялись лупить из градобойных орудий прямо поверх голов. И головы у пацанов лопались, как перезрелые арбузы, взрывались прямо. Как сам жив остался — уму непостижимо.
Да и потом… Много было всякого. Так что если разобраться — терять ему нечего.
Бумага была толстая, глянцевая, почти как картон. И текст написан чудно — убористо, с завитушками. Почему-то прочитать его было сложно — слова вроде бы понятные все, а смысл никак не ухватить. Игорь сначала попытался, но потом махнул рукой на это дело. Какая на фиг разница? Авторучка с золотым пером показалась ему очень тяжелой. Он поставил какую-то кривулю вместо подписи и хотел было поднять глаза от бумаги на своего странного собеседника — но не увидел его.
Все вокруг снова стало тусклым, размытым, потом исчезло куда-то.
Анна чуть не плакала. Ей казалось, что она идет уже очень давно, а эта странная улица, на которой она оказалась неведомо как, все не кончается и не кончается… Она устала, да еще и ноги опять разболелись. Ну зачем только надела туфли на высоких каблуках! Думала идет ненадолго, туда и обратно, а вот оно как вышло!
— А на фига ты их вообще носишь?Для чего?
Анна застыла на месте, так неожиданно прозвучал этот бесцеремонный вопрос. На всякий случай оглянулась по сторонам — вокруг никого. Она еще отметила про себя, что голос был очень красивый — низкий, женственный, с богатыми модуляциями. Может быть, немного циничный… Голос женщины, которая много жила и многое видела, ничего не боится, никому не верит — и все-таки сохранила способность наслаждаться жизнью. Анна попыталась представить себе, как могла бы выглядеть такая женщина. Наверное, у нее высокие скулы и чуть раскосые зеленые глаза, темные волосы, длинные, чуткие пальцы, насмешливая улыбка — и горькая складка в углах чувственного, даже хищного рта. На миг Анна увидела это лицо, как живое…
Что за глупости лезут в голову! Ей даже стыдно стало немного. Видение сразу исчезло. Анна зачем-то сняла очки, чистым носовым платком протерла стекла и торопливо пошла дальше, как будто спешила миновать это место.
Черт бы побрал эти туфли! И в самом деле — зачем только женщины мучаются на таких шатких подпорках? Точнее — зачем она самана них мучается? Потому что хочет стать красивее? Или потому что так принято? Или… она сама не знает почему?
Анна беспомощно посмотрела по сторонам. Улица казалась бесконечной. И эти дома, полуразрушенные, нежилые, навевали тоску и ужас. Она слышала где-то, что в таких домах ищут укрытия бомжи и преступники. А что, если сейчас кто-нибудь выйдет? И нападет на нее? Анна почувствовала себя такой одинокой, беспомощной и испуганной, как маленькая девочка, которая заблудилась и оказалась в чужом, незнакомом и опасном месте.
— Кончай паниковать.Тебе уже не пять лет, забыла? Взять у тебя все равно нечего, так что успокойся.
Голос снова звучал у нее в голове, но на этот раз даже как-то легче стало. Как будто уже не одна. Ну… не совсем одна.
А это что такое? На стене одного из домов Анна заметила ржавую, облупившуюся табличку. Она изо всех сил сощурила близорукие глаза, пытаясь разглядеть, что там написано. Какой-то переулок… Пехов, что ли? Нет, Пыхов, точно, Пыхов переулок. Где-то она слышала это название совсем недавно!
Анна вспомнила вчерашний вечер, когда она сначала ревела в ванной, а потом сидела на полу в кухне с газетой в руках. Она почувствовала, что начинает злиться — ведь именно из-за этой газеты оказалась в таком идиотском положении! Вот оно, объявление, в сумочке, аккуратно вырезанное и заполненное, а она стоит непонятно где, посреди этой странной, мертвой улицы только потому, что хотела опубликовать его в следующем номере.
— При чем здесь газета? Это ты заблудилась, а не она. Лучше успокойся и думай, если не хочешь поселиться здесь навсегда.
А ведь и правда! Там было еще объявление психолога, такое смешное… «Счастье оптом и в розницу»! Оно случайно попалось ей на глаза, когда она рассыпала газетные страницы по полу. Ведь даже обратиться хотела…
А почему бы и нет? Раз уж все равно забрела сюда.
— Да, подружка, похоже, ты пришла прямо по адресу. Очень кстати. Может быть, даже слишком кстати. Тебе так не кажется?
—Не мешай мне, пожалуйста, — зачем-то вслух сказала Анна навязчивому голосу и шагнула к массивной железной двери. В крайнем случае она просто узнает что к чему, спросит дорогу и уйдет. Денег у нее, конечно, нет, но ведь за спрос не платят, не так ли?
Дверь была не заперта. Как только Анна слегка толкнула ее, она открылась сразу же, легко и беззвучно. Оказавшись в аккуратном и безликом офисном помещении, она слегка растерялась. Очки почему-то запотели, и Анна принялась шарить по сумочке в поисках носового платка. Где-то он был здесь, точно был!
— Добрый день!
Анна резко обернулась и от неожиданности даже выпустила очки из рук и уронила сумочку. Ключи, пудреница, кошелек, монеты и прочие мелочи рассыпались и покатились по полу во все стороны. Ой, как неудобно получилось! Анна почувствовала, что краснеет до самых корней волос. Без очков она почти ничего не видела — так, размытые пятна вместо окружающих предметов. Просто ежик в тумане… Опустившись на корточки, она попыталась собрать свои вещи, но только беспомощно шарила руками по полу. Где же очки? Неужели разбились?
— Простите, я, кажется, напугал вас? Приношу свои искренние извинения. Позвольте вам помочь.
Вежливый мужской голос где-то у нее над головой звучал мягко, сочувственно. Анна даже успокоилась немного. Потом очки каким-то образом снова оказались у нее в руках. Кажется, целы, даже не треснули нигде! Анна поспешила надеть их снова и увидела склонившегося над ней невысокого полноватого мужчину в темно-сером костюме. Смущенно улыбаясь, он протягивал ей ее сумочку:
— Бога ради, извините мою неловкость! Вот, возьмите, пожалуйста. Давайте пройдем в кабинет — не беседовать же нам в коридоре.
Он галантно подал ей руку, чтобы помочь подняться. В его голосе было столько теплоты, а улыбка казалась такой искренней и располагающей! Анна и оглянуться не успела, как оказалась в просторном и светлом помещении с белыми стенами и строгой офисной мебелью. Анна где-то слышала, что в кабинете психоаналитика обязательно стоит кушетка, на которую должен ложиться пациент, но здесь не было ничего похожего. Только кресло, в котором она сидела сейчас — большое, удобное кожаное кресло. На стенах висели какие-то дипломы в рамочках. Анна по близорукости не могла прочитать, да и написано вроде бы не по-русски, но все же… Бумаги внушали ей уважение. Видно, что человек серьезный, а не шарлатан какой-нибудь!
Она чувствовала себя очень неуверенно, не знала, с чего начать разговор. Просто спросить дорогу и уйти ей почему-то показалось неприличным. К тому же она так устала! Ноги просто гудят. Посидеть бы здесь немного, отдохнуть…
Молчание затянулось, но толстячок, казалось, не ощущал никакой неловкости. Он перекладывал какие-то бумаги в папке и, казалось, почти не обращал на нее внимания. Наконец, закончив свою работу, он поставил папку на полочку, сложил руки перед собой и посмотрел на нее.
— Итак, давайте знакомиться. Меня зовут Шарль де Виль.
— Анна… — она сглотнула комок в горле, — Анна Райдель.
— Очень приятно, Анна! — Он улыбнулся, как будто был несказанно счастлив, что ее зовут именно так, а не иначе. — Я рад, что вы сумели зайти. Знаете, иногда это бывает совсем непросто — прийти к кому-то за помощью. Даже для такого шага нужно немалое мужество! Особенно здесь, в России. Люди почему-то боятся обращаться к специалистам, предпочитают оставаться один на один со своими проблемами — и делать вид, что их не существует вовсе.
Он все говорил и говорил, будто упиваясь собственным красноречием. Но Анну это вовсе не раздражало, наоборот, внушало уважение и симпатию — надо же, как человек увлечен своим делом! Слушать его было приятно, но Анна все же решила уточнить на всякий случай:
— Вы психоаналитик?
Шарль де Виль осекся на полуслове. Анна почувствовала себя неловко — в самом деле, перебивать некрасиво! Но он вроде бы совсем не обиделся, только задумался ненадолго и неопределенно пожал плечами:
— Давайте не будем привязываться к терминам. Скажем так — я помогаю людям решать их проблемы. Впрочем, вы правы — я чересчур увлекся. Итак, я вас внимательно слушаю.
Он вынул из ящика стола толстый блокнот в черной кожаной обложке, положил его перед собой и приготовился записывать.
Анна смутилась еще больше и забормотала, не поднимая глаз и нервно теребя ремешок сумочки:
— Простите, пожалуйста… Я вообще-то только узнать хотела… — Наконец, она собралась с духом и выпалила: — Сейчас у меня сложно с деньгами. Спасибо, конечно, но боюсь, я не смогу вам платить.
Шарль де Виль удивленно поднял брови:
— А кто говорит о деньгах? По крайней мере — сейчас? Я просто хочу понять сначала, что с вами происходит. Потом — чем я могу помочь вам. И только потом мы поговорим о прочих условиях.
— Но… А если я не смогу? У вас ведь, наверное, почасовая оплата…
— Анна, — он посмотрел на нее с легкой укоризной, — я не таксист и не гувернантка, чтобы брать деньги за каждый час работы. У меня есть свои принципы. Главное — это результат! Давайте договоримся так — сначала мы просто побеседуем. Расскажите как вы живете? Чем занимаетесь? И что с вами происходит такого, что привело вас сюда?
Анна вздохнула. Она не знала, с чего начать, и вся эта затея казалась ей сейчас такой глупой! Ну, зачем она только пришла сюда? На что рассчитывала? А теперь куда денешься, раз сама эту кашу заварила! Она набрала в грудь побольше воздуха и начала говорить:
— Я работаю учительницей музыки…
— Простите, где? В музыкальной школе?
— Нет, частным образом. Хожу на дом к ученикам. Деньги, конечно, небольшие, но это лучше, чем ничего. Но дело даже не в этом…
— А в чем же? Что вас по-настоящему беспокоит?
— Понимаете, у меня не получилось ничего, о чем я мечтала когда-то. Я не знаю, как дальше жить… То есть можно так, как теперь, но очень не хочется, а изменить я уже ничего не могу.
Анна сама от себя не ожидала таких слов, но вот сказала — и сразу поняла, что так оно и есть на самом деле.
— Почему? Как это случилось?
Он смотрел ей прямо в глаза, и под его настойчивым, вопрошающим взглядом Анна начала постепенно вспоминать всю свою жизнь, с самого детства. В том числе и то, что долгие годы она пыталась забыть — да, видно, так и не смогла.
Родилась Анечка в обеспеченной и благополучной семье. Она была поздним ребенком, и родители просто надышаться не могли на долгожданную дочку. Она росла, ходила в школу, занималась музыкой, потом поступила в консерваторию… Детство и юность ее были вполне счастливыми. Анечка знала, конечно, что ее родители — евреи, но в семье как-то не принято было придавать этому факту особенное значение.
Десять лет назад, в разгар перестройки, многое стало меняться в стране. Тотальный контроль государства за жизнью своих граждан несколько ослабел, люди стали ходить на митинги, открывать первые кооперативы, выезжать за границу, а некоторые — даже менять место жительства, не опасаясь репрессий. И даже бабушка Анны, восьмидесятилетняя Нехама Иосифовна, все чаще и чаще стала говорить, что умереть она хочет на исторической родине, в Израиле, где всегда тепло и кругом одни евреи. Мама и папа сначала смеялись, потом стали задумываться, а потом, когда на улицах начали появляться бритоголовые молодчики, затянутые в черную кожу, а на книжных развалах стали открыто продавать «Майн кампф», они твердо решили — едем!
Проблема была только с квартирой. Просторные, любовно обустроенные трехкомнатные хоромы в самом центре было жалко «за так» отдавать государству. Потому на семейном совете решили — Аня пока останется в Москве.
В тот год она заканчивала консерваторию. Анна просто бредила музыкой и готова была часами сидеть за инструментом. Огромный старинный беккеровский рояль заменил ей и друзей, и детские игры, и шалости, и первые влюбленности. Изо всех сил правильная в двадцать два года, девочка из хорошей еврейской семьи, в делах житейских Анна была наивна и непрактична, как трехлетний ребенок — ведь до сих пор за нее все решали мама с папой. Они же и заботились о том, чтобы в холодильнике всегда были продукты, а в кошельке — деньги. Сама Анечка как-то не задумывалась об этом. Проводив родителей в Шереметьево, она проплакала всю ночь.
В первое время ее ошеломила неожиданная свобода. Никому не нужно было докладываться, куда идешь и когда вернешься, никто не следил за тем, в котором часу она легла спать и поела ли суп на обед. После отъезда родителей осталась тугая сберкнижка, и о хлебе насущном можно было не беспокоиться. Зато появились подруги, и шумные компании часто засиживались допоздна в ее просторной квартире. А еще — наступила весна и принесла с собой пьянящий воздух и неясное, смутное ожидание будущего счастья…
А потом пришла любовь. Однажды, погожим апрельским вечером, Анна возвращалась домой после занятий, не спеша и получая удовольствие от каждого переступа туфелькой по асфальту.
— Девушка, вы не подскажете, который час? Кстати, меня зовут Владислав. А вас?
Она обернулась — и увидела Его.Широкие плечи, обтянутые кожаной курткой, светлые волосы, веселые и дерзкие голубые глаза… Мужчины никогда не баловали ее особенным вниманием, а тут вдруг такой красавец! Он не отходил от нее, как будто боялся расстаться даже на минуту. Даже когда звонил из телефонной будки (это чтобы мама не волновалась!), попросил встать так, чтобы все время видеть ее через стекло.
Потом они долго гуляли вместе по Бульварному кольцу и говорили обо всем на свете, и казалось, что они знают друг друга всю жизнь (ей казалось, по крайней мере). Он проводил ее домой, и ей стало очень горько при мысли, что нужно расставаться. В самом деле, к чему все эти бабушкины условности, если вот сейчас она встретила свою единственную и настоящую любовь!
Он остался у нее на ночь, и принес наутро кофе в постель, и был таким ласковым, заботливым и нежным, что Анечка почувствовала себя на седьмом небе от счастья. А через месяц в ее квартире гуляли шумную студенческую свадьбу, все напились и кричали «горько!», только Лена, единственная Анина подруга еще со школы, как-то странно смотрела на ее новоиспеченного супруга. Родителям сообщили о радостном событии «по факту», и маме, которая срочно примчалась в Москву, Анечка твердо заявила, что в Израиль она не поедет, что она встретила свою настоящую любовь и хочет остаться в Москве с мужем.
Был грандиозный скандал. Мама плакала, хваталась за сердце, пила валокордин, умоляла дочь немедленно бросить «этого гоя», но ее Анечка, такая добрая и покладистая, послушная девочка, осталась непоколебима. «Я его люблю», — твердила она, и мама вынуждена была отступить. Уже собираясь уезжать, она обернулась на пороге и сказала:
— Будь с ним счастлива. Но помни, — и тут ее голос обрел небывалую прежде высоту, просто библейскую эпичность, — помни, что у тебя больше нет матери!
Аня плакала, забившись в угол дивана, и Владик утешал ее:
— Не грусти, котенок! Ну, не будут приезжать в гости. У нас своя жизнь. Мы прекрасно обойдемся и без них.
Анечка слушала Владика и затихла на его широком, надежном плече, но в сердце впервые закралось сомнение — в голосе мужа ей послышалась затаенная радость.
А потом настало время, когда с прилавков вдруг исчезли продукты, а деньги превратились в труху. Аня тогда как одержимая готовилась к международному конкурсу пианистов в Мюнхене и не обращала особого внимания на бытовые трудности. А любимый муж стал молчалив, невнимателен, куда-то исчезал надолго и даже иногда не являлся ночевать. Намекал на какой-то таинственный «бизнес», который требует вложения труда и времени, зато потом сулит большую отдачу. Анечка очень гордилась, что ей достался такой умный и предприимчивый супруг.
Отрезвление наступило быстро и грубо. Однажды вечером Аня решила перекусить в недавно открывшемся «Макдоналдсе» на Тверской. За соседним столиком она увидела, как нежничает какая-то парочка. Ей даже грустно стало и немного завидно — ведь сегодня она опять одна, Владик предупредил, что вернется поздно. Молодые люди сидели к ней спиной, и лиц не было видно. Девушка была маленькая, хрупкая, светловолосая, а парень — крепкий, широкоплечий… Почти как ее Владик.
Красивая пара.
Аня допила свой молочный коктейль и направилась к выходу, но что-то удержало ее. Она обернулась и увидела лучшую подругу Лену в объятиях своего мужа. Пластиковый поднос выпал у нее из рук. Вокруг было много народу, но все обернулись к ней — так страшно она закричала. Владик подошел к ней, схватил под руку и грубо потащил к выходу.
— Что ты орешь, идиотка? — прошипел он сквозь зубы. — Я живу и буду жить, как хочу.
С того дня прекратилась даже видимость счастливой семейной жизни. Аня то устраивала скандалы с бурными рыданиями, упреками и битьем посуды, то готовила его любимые блюда, лебезила, унижалась, выпрашивая хоть самую маленькую ласку, хоть слово, хоть взгляд. Владик только брезгливо кривился.