Бьорн Олаф. Конан и повелитель молний

   – Вот как? – нахмурилась Клелия.
   – Я верну ваш жемчуг, – Ши прибег к самому, как ему казалось, неотразимому аргументу. Какая женщина откажется заполучить обратно свою драгоценность? – Верну, Бел свидетель!
   – Ваш покровитель Бел, насколько мне известно, редкостный пройдоха и врун, – задумчиво протянула госпожа Кассиана. – Послушайте, месьоры грабители, я вам очень сочувствую, но я при всем желании не в силах отменить вынесенный городскими властями приговор!
   – Ожерелье и встреча с Аластором, – настойчиво повторил Хисс. – Иначе мы вполне можем сделать так, что вы безнадежно застрянете в Шадизаре. Или, не приведи боги, попадете в нехорошую историю, а то и вообще сгинете без следа. Думаете, раз за вами таскается свора громил, так вы в полнейшей безопасности?
   – Угрозы? – подняла бровь Клелия, ничуть, впрочем, не испугавшись.
   – Только предупреждение, – мягко возразил Хисс. – В конце концов, почему бы нам не оказать друг другу взаимной услуги?
   – Каким образом? – уточнила графиня.
   – Видите шумную компанию возле помоста с колодой? – Хисс ткнул пальцем в нужном направлении. – Их возглавляет человек на гнедой лошади. Его зовут Рекифес, он верховный дознаватель нашего пропащего городка. Убедите его в том, что вы ошиблись, обвиняя Малыша в краже вашей побрякушки.
   – И как же я это сделаю? – чуть удивленно склонила золотоволосую головку набок Клелия.
   – Испугались. Обознались. Решили, что перед вами грабитель, раз его ловят, – быстро перечислил рыжий мошенник. – У Малыша ведь не нашли вашего ожерелья! Значит, взял не он! Малыш простой, как угол стола. Его задели – он дает сдачи. Госпожа Клелия, неужели мне, какому-то жулику из Шадизара, придется наставлять в искусстве лжи такую женщину, как вы?
   Лиа рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Леди Кассиана обреченно вздохнула:
   – Ладно, молодые люди. Убедили. Похоже, в этом безумном городишке нужно вести себя соответственно. Рейф, нам необходимо добраться вон до того возвышения.
   – Поздно, – отсутствующим голосом произнес Ши, заставив всех невольно вздрогнуть. – Вон его ведут.
   Из калитки в Черных воротах явилась очередная процессия – стражники, кольцом из опущенных копий стиснувшие маленькую группку жертв.
   Малыш и здесь умудрился держаться особняком, будто по случайности затесавшись в общую неразбериху. Его обособленность бросилась в глаза не только людям возле носилок Клелии, но и многим из зевак на площади. По толпе пробежал легкий шумок, предвещавший нечто необычное.
   На каждой церемонии Подношения должно что-то случаться, иначе зрелище лишается всей остроты. Или промахнется палач, или оборвется веревка, или приговоренный со страху отдаст концы раньше, чем его затащат на плаху. В прошлый раз заело четвертовальное колесо. В позапрошлый подружка казнимого выскочила на помост и, сославшись на древние законы, объявила уже приготовившегося к смерти парня своим мужем. Пришлось его торжественно помиловать и отпустить. Болтали, будто года три назад сынок богатого купца за мешок офирских золотых выкупил приглянувшуюся ему девчонку-воровку, а весной того же года шайка Кьензи Серой Лисицы разбросала стражу и освободила одного из своих приятелей, угодивших между жерновами закона…
   Однако сегодня толпе не предложили ничего захватывающего, кроме мелких стычек да заурядных воплей, и она пребывала в медленно нарастающем недовольстве. Когда же толпа недовольна зрелищем, она имеет привычку возмущаться, а во что выльется ее возмущение – не в силах предсказать самый искушенный астролог.
 
   – Обознались?
   Грозный дознаватель Рекифес, пугало уличных воришек, мошенников и шлюх, на первый взгляд вовсе не производил устрашающего впечатления. Обычнейший человек на подступах к сорокалетию, слегка облысевший и нарастивший изрядное брюшко. Благостно-образцовый портрет зажиточного купчишки портил только взгляд – обманчиво рассеянный, устремленный не на собеседника, а на что-то невидимое, распложенное за его спиной. Большинство не выдерживало, начинало ерзать, невольно оглядываться и путаться в словах.
   – Совершенно верно, месьор дознаватель, – ослепительная улыбка Клелии, к которой добавился легчайший оттенок сожаления по поводу допущенной ошибки и искреннее стремление таковую загладить, обычно заставляла любое создание мужского пола терять голову и начинать совершать всевозможнейшие глупости. – Я так расстроилась из-за этого ожерелья, что даже не разглядела толком, кого схватили. Мне сказали, вор пойман, и я успокоилась. Но ведь у этого молодого человека, насколько я понимаю, не обнаружили моей драгоценности? Куда она делась? Ведь не могли ваши доблестные стражи порядка уподобиться ловимым им ворам и позариться на уже похищенное?
   Рекифес считал, что стражники Шадизара ради пары лишних медяков способны на гораздо большее, но промолчал. Ему категорически не нравилась эта женщина. Она не подходила ни под какие определенные рамки – ни богатая содержанка, ни местная дворянка, ни жена или дочка процветающего торговца. Она, извольте видеть, офирская графиня. Спрашивается, какие заботы понесли ее в самый неустроенный город Материка и с какой радости ей вдруг вздумалось заступаться за уличного ворюгу?
   – Неужели вы допустите казнь невиновного? – госпожа Кассиана подпустила в речь негодования. Она потихоньку отчаивалась: этого дознавателя, похожего на доброго и недалекого дядюшку, не трогало ничто из ее богатейшего набора уловок.
   – Его не казнят, – педантично уточнил Рекифес, ломая голову над тем, как половчее спровадить назойливую дамочку. – Всего лишь отрубят руку. Кроме того, госпожа диа Лаурин, позволю себе усомниться в невиновности сего проходимца. Если он не причастен к ограблению вашей персоны, значит, виновен в чем-либо другом. Это Шадизар, тут нет и не может быть человека, не замешанного в какие-либо темные делишки. Гляньте пристальнее на шалопая, о чьей судьбе вы столь рьяно хлопочете! Варвар и дикарь, на совести которого наверняка не один ограбленный или пристукнутый в глухом уголке бедняга. Наказывая этого типа, мы оказываем услугу нашему городу, освобождая его от подобных отбросов. Как мне ни жаль, госпожа Кассиана, я вынужден ответить вам отказом. Мальчишка получит по заслугам.
   Дознаватель бесцеремонно отвернулся, чтобы отдать совершенно излишнее приказание кому-то из своих подчиненных. Клелия озадаченно пощелкала пальцами и выглянула из паланкина. Ши и его приятели, затесавшись в толпу, околачивались поблизости, умоляюще пялясь на благородную даму. Та разочарованно повела рукой – ничего не получается!
   Лиа, неотрывно глядевшая на возвышение, занятое массивной деревянной колодой, тихонько пискнула. Госпожа Клелия обернулась – парочка стражников вела к Трухлявому пню очередного приговоренного, небрежно подталкивая его в спину древками копий. По сборищу на Воловьей площади пробежал еле различимый ветерок шепотков – похоже, у части зевак (в основном у женщин) Малыш вызвал подобие сочувствия.
   – Сделайте что-нибудь, – умоляющим шепотком проговорила Лиа. – Госпожа Клелия, вы ведь все можете! Что вам стоит?
   – Значит, виновность или невиновность обвиняемого не имеет значения? – процедила госпожа Кассиана. Она начинала злиться, как происходило всегда, стоило кому-то воспротивиться исполнению ее желаний. – Хорошо же… Господин Рекифес! Да-да, это снова я! Ответьте мне всего на один-единственный вопрос: вы не боитесь возмездия?
   – Чьего, дружков всей этой швали? – дознаватель широким жестом обмахнул площадь, Алронг и место казней. – Дорогая графиня, они смелы только на словах. Никто из них не почешется, чтобы привести слова о мести мне в действие.
   – Я имею в виду вовсе не людское возмездие, – терпеливо разъяснила Клелия, многозначительно устремив взгляд к небесам – голубовато-белым, выцветшим от зноя.
   – Тьфу! – Рекифес сплюнул под копыта запряженных в носилки мулов. – Госпожа Кассиана, боги слишком далеки, чтобы волноваться о судьбе каждого смертного в отдельности. Им чихать на нас.
   – Вы действительно так полагаете? – повысила голос женщина, заметив, что к ее спору с господином дознавателем начали прислушиваться. Кое-кто из зрителей даже осторожно приблизился, дабы не упустить ни единого слова из препирательства между сильными мира сего и потом пересказать услышанное родне, соседям и приятелям.
   – Полагаю! – Рекифес тоже начал выходить из себя.
   – А если я докажу, что вы не правы? – пропела Клелия. На нее снизошло вдохновение, она почти придумала, как поступить. Требовалась лишь капелька удачи.
   – Грохнетесь на колени и начнете возносить моления? – едко прищурился дознаватель. – Только прежде посмотрите под ноги, еще вляпаетесь в… кхм… навоз.
   – Это не беда, – госпожа Кассиана решительно выбралась из паланкина. Рядом с ней немедля возникли Рейф и один из его подручных. – Справедливость стоит того, чтобы ради нее испачкаться.
   Верховный дознаватель города Шадизара уставился на светловолосую женщину, как на беглянку из приюта скорбных разумом. Он отчаянно перебирал в памяти всех, кто заправлял в Шадизаре и Аренджуне достаточно крупными делами. Может, она подружка какого-нибудь из главарей? Фаворитка члена Совета Шадизара? Сама ворочает деньгами и шайками? Но приговоренный мальчишка – никто! Что может связывать его с этой самоуверенной красоткой? Зачем, зачем он ей понадобился? Ему известно нечто важное? Он чей-то сородич, приятель или любимчик? Что происходит?
   Воспользовавшись замешательством Рекифеса, госпожа Клелия торжественно прошествовала мимо оцепления, слыша, как разрастается озадаченный гул, расходясь, как круги от брошенного в воду камня. Многоголовое, тысячеглазое чудовище грузно разворачивалось, недоуменно выискивая – кто решился нарушить освященные временами традиции, кто внесет ожидаемое смятение и оживит начавшее приедаться зрелище?
   – Куда она собралась? Что она задумала? – Ши вцепился в стоявших по бокам Джая и Хисса. – Она спятила?
   – Мы все спятили, – меланхолично ответил Хисс. – Причем давно и сразу всем городом.
   – Весьма истинное замечание, молодой человек, – перемещения внутри толпы вынесли к Компании благообразного старичка, эдакого мелкого лавочника или ростовщика на покое, склонного к чтению нравоучений и добродушным попрекам нынешней распущенной молодежи. Старикашка мелко и заразительно хихикнул, со странным удовольствием повторив слова Хисса: – Да, этот город сошел с ума. Но, с другой стороны, чем плохо безумие как образ жизни?
   Покосившись на говорливого старика, Хисс на всякий случай подался в сторону. Чего-чего, а такого добра, как бродячие проповедники и захудалые пророки тысячи и одного божества, в Шадизаре хватало. Даже с избытком.
   Клелия одолела выщербленные каменные ступеньки, ведущие на помост, по пути небрежно отпихнув носком позолоченной сандалии чью-то скрюченную и посиневшую отрубленную кисть, над которой кружили большие зеленые мухи. Палач и его помощники даже удивиться толком не успели, когда неизвестно откуда взявшаяся женщина в белых одеждах непререкаемым тоном распорядилась:
   – Остановите казнь. Мне нужно кое-что сказать.
   Она повернулась лицом к площади и подняла руку. Шум и болтовня немного стихли. Когда она заговорила, зрители, стоявшие у самого возвышения, начали оборачиваться, передавая услышанное дальше, в задние ряды.
 
   Если взглянуть сверху, то скопление людей походит отнюдь не на море, как обычно считается. Оно скорее напоминает непостоянный, толкающийся рой пестрых насекомых. Исчезают отдельные лица, превращаясь в россыпь смутных пятен. Любая речь сливается в неразборчивое ворчание, становящееся то тише, то громче. А запах, висящий над толпой в жаркий день, способен кого угодно заставить страдать желудком.
   Ничего этого Конан не заметил. Цвета, невнятные голоса, отдельные выкрики, солнечное тепло проскальзывали вдоль края его сознания, как камешек скользит по гладкому льду, не оставляя после себя никаких следов. Он словно видел происходящее со стороны, не узнавая в стоящем возле почерневшей деревянной колоды мрачновато-сосредоточенном подростке самого себя.
   Вот стражник Алронга отработанным за много лет движением пинает мальчишку по ногам, вынуждая опуститься на колени… и промахивается, потому что приговоренный успевает увернуться. Впрочем, с подобными вывертам тут давно научились справляться, и заминка остается почти незамеченной. Двойной рывок: левая рука заломлена за спину, так что поневоле нагнешься вперед, правая вытягивается на срезе колоды. Когда-то она была стволом дерева, даже годовые кольца сохранились. Еле различимые, пересеченные мелкими зарубками от ударов. Сколько лет прожило это дерево, прежде чем попасть сюда? Где оно выросло?
   Холодно. Пусто и холодно. Ни страха, ни тревоги – только гулкая черная пустота, из которой падают редкие сухие снежинки. В Шадизаре никогда не бывает снега, но сегодня он идет.
   Метель вылепливает высокую фигуру в развевающемся плаще из крупных хлопьев. Вестник смерти? Хотя погодите… Фигура настоящая! Человек, смутно знакомая женщина в белом. Она что-то громко выкрикивает, обращаясь к толпе. Снизу ей отвечают усиливающимся восторженным ревом. Как бы заставить себя очнуться, понять, что она говорит… Это важно. Очень важно.
   Она твердит что-то о справедливости и суде богов. Какой суд богов? Почему эта женщина вмешивается? Давно бы все закончилось, а из-за нее приходится ждать. Ожидание – самая мерзкая вещь на свете.
   Женщина умолкает. Из прорезей черного мешка, натянутого на голову палача, на нее туповато пялится пара глазок. Всадник на гнедой лошади, топчущейся возле помоста, раздраженно выкрикивает: «Да рубите же, чего возитесь!»
   Топор поднимается и опускается – смазанная блестящая полоса железа, быстрая, смертоносная и равнодушная к тому, что ей предстоит рассечь, живую плоть или бездушное полено.
   Удар. Вспышка. Сияющая белая вспышка. Боли нет, мир тонет в слепящей белизне.
   Толпа замирает. Долгая, растянувшаяся, словно капля тягучей смолы, тишина. Отчетливо слышно, как в задних рядах капризно хныкает ребенок. Подобное молчание может привести к чему угодно – всеобщему приступу религиозной одержимости, бунту, драке, погрому или панике.
   Бойкий старикан едко ухмыляется в жиденькую бороденку и локтем толкает Хисса в бок. Тот не замечает, тщетно пытаясь примирить доводы рассудка с доводами зрения.

Взгляд в прошлое: Бродяга

   У него было много прозвищ, а вот имени не осталось. Он сам от него отказался – давным-давно, заплатив за право быть тем, чем он стал. Боги говорят – бери все, что захочешь, только не забывай платить. Вот он и расплатился. Полной ценой, с долгами, пенями и начисляемыми поверх долями.
   Завершив долгий расчет, он почувствовал сначала облегчение, потом – тоску. Он знал, что так и случится, и не особенно горевал. Те, кто помнил его имя и мог его назвать, убиты либо умерли своей смертью, записи в архивах и летописях уничтожены, а людская память – штука недолговечная. Поколение, другое – и прошлое забудется. Великие завоеватели, прекрасные и коварные женщины, мудрецы, поэты, убийцы, колдуны и маги, воры и праведники – всех ждет одна судьба, одних раньше, других позже.
   Насчет себя он тоже нe обманывался, однако испытал легкое, как осенний ветер, разочарование, однажды заглянув в родной город и обнаружив, что в воспоминаниях жителей стерлась не только память о нем, но даже место, где стоял его дом, застроено и изменено до неузнаваемости.
   Он постоял на улице, пожал плечами и ушел. В конце концов, на что он рассчитывал? Он ведь не совершил ничего особо выдающегося и вдобавок благополучно скончался лет эдак… В общем, изрядно давно.
   Да-да, он умер – по собственному, совершенно добровольному желанию, был похоронен где-то в Немедийских горах и на могиле даже торчал памятный знак, пока его не снесло грязевой лавиной. Его ученики и последователи, как водится, мгновенно перелаялись, деля наследие учителя, а после разбежались – суетиться над своими мелкими делишками и добиваться места под солнцем. Она позабыли его даже раньше, чем земляки.
   Почему-то это обстоятельство задело его больше всего. Он даже подумывал о небольшой мести, но вскоре махнул рукой. Что толку? Какое значение имеет месть, коли ты точно знаешь – твои нерадивые воспитанники лет через пятьдесят протянут ноги, а ты останешься.
   Правда, лишенным имени и с такой физиономией, что лучше никому не показываться на глаза.
   Бери, что хочешь, но плати сполна.
   Что ж, можно вполне обойтись прозвищами, а красавцем он и при жизни не был.
   Кто-то называл его Ловцом, кто-то – Стражем, некоторые предпочитали вычурное «Искатель утерянных истин», другие звали проще – Охотником, Вестником или Скрытным. Иногда за спиной слышалось оскорбительное «Вечный Мертвец» или «Ходячая падаль», но вскоре он разучился обижаться.
   Что они понимают, смертные, чьи жизни схожи со свечами, трепещущими на ветру? Кроме того, он действительно мертвец, с очевидным не поспоришь.
   Мыслящий, умеющий передвигаться и даже что-то чувствовать, но – мертвец. Покойник. Существо, обитающее на грани между жизнью и смертью, днем и ночью, не принадлежащее никому и ничему.
   Придерживаясь истинного изложения событий, надо признать – конечно, у Ловца имелся хозяин. Господин, сюзерен, работодатель – называйте, как хотите. Тот, с кем он когда-то заключил Договор, кому отдал свое имя в обмен на кое-какие, весьма сомнительные возможности и способности. Он не жалел о сделанном. Хозяин, конечно, не заслуживал наименования «добродетельного» или «милостивого», скорее, к нему подходило определение «справедливого, а потому безжалостного». Держась особняком от прочих творений, подобных ему, Господин иногда выполнял роль верховного судьи, разбираясь в запутанных спорах и кляузах. Про себя Ловец так его и называл – Господин Судья.
   Следовательно, он сам выполнял при Судье обязанности ищейки, дознавателя и доверенного лица с правом выносить решения. Завидная должность, если вдуматься. И заодно позволяющая удовлетворять непреходящую тягу Ловца к копанию во всяческих архивах, летописях и отчетах в поисках крупиц ответов на давнишние загадки.
   В общем, он пребывал вполне довольным собой и собственным существованием, если не считать нескольких мелких неурядиц, и внезапное приказание бросить все дела и немедленно – немедленно! – отправляться, в расположенный где-то на краю света городишко Шадизар заставило его слегка удивиться.
   Когда же он узнал, по какой причине ему предстоит навестить это сумбурное людское поселение, именуемое вдобавок Городом Воров, удивление переросло в тревогу. Он не слишком хорошо представлял, как будет действовать и с чего начнет, однако знал – чем быстрее он справится с поручением, тем лучше.
 
   Ловец вошел в город незадолго до полудня. Вошел открыто, не предпринимая особенных попыток скрыть свою внешность, и даже приготовившись заплатить на воротах положенную мзду.
   Однако странник в пропыленном плаще и с тяжелым дубовым посохом не привлек ничьего внимания.
   Горожан занимало нечто иное, и Ловец, миновав подвратную арку, остановился посмотреть. Любопытство всегда являлось одной из главнейших черт его характера. К тому же он почувствовал слабый знак присутствия кого-то из давних знакомых – не его знакомых, те давно в могилах – а знакомых Господина. Перебрав в памяти возможные места их пребывания, Ловец заключил, что никому из них делать в Шадизаре совершенно нечего. Даже Обманщик, помнится, удалился куда-то на Закат, к побережью.
   Действо у ворот приобретало все больший размах. Озадаченный Ловец на всякий случай свернул в ближайший переулок и отыскал там подходящее местечко для наблюдения. Из отрывочных реплик и возмущенных криков он вывел объяснение происходящему: только что здесь обыскивали караван, принадлежащий гномской общине, и среди вполне законных и разрешенных к вывозу товаров обнаружилась масса вещей, похищенных за минувшую луну и до сих пор не найденных.
   Старшина каравана – разумеется, гном, с черной бородой и крикливой золотой цепью на шее – не смог дать стражникам вразумительных объяснений по поводу столь внезапно найденного краденого добра.
   Гном, клану которого принадлежали задержанные повозки, улизнул, не пожелав беседовать ни со своими сородичами, ни с представителями людских властей. Его родственников и, видимо, сообщников задержали. Прибыл местный верховный страж закона, немедленно засыпав подчиненных распоряжениями – кое-какие из них звучали вполне толково.
   После некоторого замешательства наконец приняли решение: наложить арест на часть фургонов и гномов, подозреваемых в грабежах, остальным карликам вернуться в свой квартал и известить тамошних старейшин о случившемся.
   Три фургона, окруженных плотным кольцом стражников и зевак, заскрипели прочь от ворот, к центру города. Ловец, подумав, решил направиться за ними и заодно разузнать, каковы городские нравы.
   Он надвинул капюшон поглубже: пусть принимают за обычного пилигрима иди бродягу – нагнулся стряхнуть с плаща осевшую за время пути через степь желтоватую пыль… и замер в этой несколько нелепой позе.
   Мимо него прорысил вороной конь в роскошной золотой сбруе, уносивший на спине всадника, весьма смахивавшего на благородного зингарского гранда. Всадника в широком, разлетающемся плаще – сверху черном, снизу алом.
   – Ага, – невозмутимо произнес Ловец. Голос у него оказался низким и каким-то надсаженным, словно глотку забило шершавыми песчинками. – Вот кто к нам пожаловал.
   Он выпрямился, перехватил посох поудобнее, и зашагал вслед за укатившими повозками и всадником на вороном жеребце. Теперь у него имелась подходящая добыча для выслеживания, хотя он немного опасался – как поступит всадник, если заметит его? Всадник, которого близкие знакомые предпочитают называть Забиякой, и Господин – не слишком большие друзья, но и не враги.
   Впрочем, Забияка считает врагом любого, кто рискнет возразить ему хоть полусловом, и не слишком уважает чужих слуг.
   Фургоны пропетляли по шумным улицам Шадизара, закончив свое путешествие возле внушительного вида сооружения, чей архитектор явно вдохновлялся не лучшими образчиками общественных зданий Немедии – множество внушительных колонн, скульптур, фризов, барельефов и обрамленных резьбой широких окон. К сожалению, шедевр зодчества пребывал в довольно запущенном состоянии: облупленные стены, украшенные непритязательными надписями, расставшиеся с руками и носами аллегорические фигуры и наполовину обвалившийся широкий фриз, опоясывающий здание по периметру.
   Процессия, обогнув каменного монстра, юркнула в расположенные сзади ворота. Охранявшая их стража производила довольно устрашающее впечатление.
   Пожалуй, это были первые встреченные Ловцом в Шадизаре охранники, которые не разгильдяйски относились к своим обязанностям. Впустив повозки, они сразу же захлопнули створки, оставив снаружи любопытствующих зрителей и скривившегося от досады Забияку.
   – Ага, – повторил державшийся в отдалении человек – не то нищий, не то странствующий проповедник. Он никогда не отличался многословием – ни при жизни, ни теперь. Зато умел замечать любые мелочи и, расположив их в надлежащем порядке, сделать далеко идущие выгоды. Утверждали, будто Ловец способен проследить за каплей воды, вытекшей из родника в верховьях Хорота, до ее слияния с водами Закатного Океана, попутно успев раскрыть пару заговоров и перевести зашифрованную рукопись, написанную на одном из забытых диалектов стигийских городов-государств. Ловец не возражал.
   Он следовал за Забиякой, подобно ожившей тени, а всадник на вороном коне отнюдь не собирался облегчать ему задачу. Мысленно Ловец порадовался тому, что не испытывает усталости, голода, жажды и жары.
   Он терпеливо дожидался, пока Забияка навестит очередную таверну и закончит там свои переговоры. Ждал, пока зингарец расспросит каких-то подозрительных личностей, скармливая им за каждое полезное сведение медные и серебряные монетки.
   Дольше всего пришлось ждать, когда Забияка исчез за дверями роскошного заведения под названием «Алмазный водопад».
   Ловец слегка встревожился – не замечен ли соглядатай и не улизнул ли поднадзорный через черный ход. Однако Забияка появился на пороге, вскочил на своего черного зверя и помчался дальше.
   Как обычно, он не замечал иных прохожих и проезжих, и за ним оставался длинный след из перевернутых корзин, сбитых с ног горожан и несущихся в спину проклятий.
   Забияка что-то разыскивал. Что-то или кого-то. Плел свою паутину, разбрасывал деньги, задавал вопросы, шел от одного человека к другому. Ловец неспешно плелся за ним, ни с кем не заговаривая, только всматриваясь и вслушиваясь.
   К вечеру вороной жеребец доставил своего хозяина к воротам ничем не примечательного городского дома – в меру зажиточного, в меру охраняемого. Тут Забияку довольно долго продержали под дверями (Ловец ожидал небольшого скандала, но зингарец сумел обуздать свою вечную вспыльчивость) и только затем пригласили внутрь.