Бороздин Виктор Петрович. Там, где звенит Енисей

   Все ребята уже старательно трудились. Шмыгали носами, елозили - когда рисуешь, трудно усидеть смирно.
   Лида подошла к Нелё. Нелё рисовала совсем маленького оленёнка, нескладного, на тоненьких ножках. Карандаш двигался по бумаге осторожно-осторожно. Такого нежного нельзя рисовать грубо. Глаза у оленёнка большие, таких на самом деле, наверно, не бывает, но это неважно. Оленёнок грустно смотрел на Нелё. Нелё взяла и пририсовала ему ещё и длинные ресницы.
   - Это твой авка?* - спросила Лида.
   _______________
   * А в к а - ручной оленёнок, который живёт в чуме на правах домашних животных.
   Нелё кивнула:
   - Ага.
   И стала рисовать оленёнку копытца.
   Лида задумалась.
   - Знаешь, - подсела она к Нелё, - у меня летом, когда я ездила домой, в стойбище такой же был, губастенький. В стаде малыши болеть стали, и их раздали ребятам, чтобы выходили. Мой хромал, слабенький был, а всё равно: чуть не углядишь - хром-хром, и убежит в стадо. Пришлось привязать. Мама съездила в посёлок, привезла бочонок сухого молока. Я разводила и поила его. Ничего, нравилось. Потом он окреп и ужас как привязался ко мне! Куда ни пойду, слышу - топает за мной.
   - И мой тоже! - обрадовалась Нелё.
   "Лида такая большая, - подумала она, - а тоже скучает..."
   - Когда я уезжала, - продолжала Лида, - не хотел отпускать, бежал за мной до самого катера и по мостику - чуть в воду не свалился. Я его уговаривала: не ходи! А он тычется мордочкой, и всё. Мама его подхватила на руки. У него на глазах слёзы. И я реву. А капитан смеётся: "Бери, говорит, его с собой, он тоже хочет в школу".
   - У меня нет жёлтого карандаша, - вдруг сказала Уля.
   - Возьми, - протянула ей Нелё свой. - Ух, какой у тебя катер красивый! Это тот, что к нам за рыбой приходил, да?
   - А почему из трубы как будто птички летят? - спросила Лида.
   - Это не птички, - сказала Уля. - Это "у". Много "у". Катер так гудит: "У-у-у-ууу!.."
   - Ой, какая я недогадливая! - засмеялась Лида. - А только почему твои "у" разноцветные?
   - А катер весело гудит, - объяснила Уля, - он меня домой везёт.
   - А я кита нарисовал! - крикнул Егорка и замахал рисунком. - Как он у нас в Енисее плавает.
   - В Енисее китов нет, - твёрдо сказал Миша Тэсэдо, даже не взглянув на Егоркиного кита.
   - А вот и есть, - не сдавался Егорка, - мне дедушка говорил!
   - Дедушка!.. Так это, может, сто лет назад.
   - Вовсе и не сто...
   - Всё равно нету.
   Миша ко всяким выдумкам был строг.
   - А ведь правда, ребята, киты раньше заплывали в Енисей из океана, сказала Лида, - когда ещё здесь не ходило столько теплоходов. Знаете, почему?
   - Не-ет, - повернулись все к Лиде.
   - Чтобы избавиться от моллюсков - это ракушки такие, они впиваются в китовую кожу, и от этого кит сильно мучается. В пресной воде моллюски не могут жить и отлепляются. Ну, а тот кит, которого Егорка нарисовал, наверно, ещё и любопытный, раз так далеко заплыл.
   - И большущий, - обрадовался Егорка. - Смотрите: от берега до берега!
   - А почему у него на спине солнце сидит? - удивились ребята.
   На Егоркином ките и правда, растопырив оранжевые лучи, сидело весело улыбающееся солнце.
   Егорка подёргал себя за вихор, пригладил, опять подёргал. Потом спросил:
   - А как же без солнца? - И тут же ответил: - Однако, нельзя. Вот кит его и принёс.
   Лида посмотрела на другие рисунки. На всех - над тундрой, над чумами, над бегущими оленями, даже над звёздами, которые бывают только ночью, везде-везде светило жаркое солнце. Самое красное, самое большое, во весь лист, нарисовала Тая. Его заботливые лучи дотягивались до каждой веточки, до каждого цветка в тундре.
   Уже больше месяца как солнце зарылось в сугробы и не показывается. Только в январе начнутся короткие зори. Не скоро ещё солнце растопит свою снежную берлогу и вылезет из неё, чтобы всё лето кружить над тундрой утром, днём, вечером, ночью...
   Все ждут его.
   ЖИВЫЕ КАРТИНКИ
   Вечером, после ужина, когда уже нагулялись, на санках накатались перед сном, когда все предоставлены самим себе, Уля не знает, чем заняться. Она уходит в спальню - в это время там пусто, - берёт Катю, садится с ней возле окна и смотрит на улицу.
   Напротив - стена дома. И крыша. Вот и всё. Больше ничего не видно. Стена почти чёрная, в трещинах, в морщинах, очень старая. А крыша - белая от снега. В этом доме живёт дядя Вася, истопник. Он в их школе каждый день печки топит. Дядя Вася старый, и лицо у него такое же тёмное, как стена дома, и на нём такие же морщины, и такие же снежные седины в усах и бороде, как сугробики, что пурга наметает на оконные наличники. Вот только шапка на нём серая, из волчьего меха, а на доме - белая.
   Иногда мимо дома прошлёпают на лыжах мальчишки, пробежит Чердыш - их школьная собака, понюхает, поищет чего-то и убежит.
   В комнате жарко, к печке притронуться нельзя, так огнём и пышет. Это дядя Вася её так раскалил. Дядя Вася боится, что им, "нулевишкам", будет холодно. И чего бояться? Ведь они все из тундры. В тундре ух какие морозы бывают! И опять тундра, родной чум, олени всплывают в Улиной памяти...
   В спальню забежала Нелё.
   - Ты что тут сидишь? - затормошила она Улю. - Сейчас телевизор будут показывать, бежим!
   Телевизор у них в школе появился недавно, и ребята готовы смотреть хоть все передачи подряд. Но пионерская комната, где он стоит, небольшая, все не помещаются. Поэтому смотрят то первоклашки, то старшие ребята, а вот теперь дошла очередь и до "нулевишек".
   - А что это - те-ле-вис? - тихонько спросила Уля.
   - Это всё равно что кино, - уверенно пояснила Нелё.
   Кино-то Уля видела, ещё когда была совсем маленькой. Однажды к ним в стойбище приехал Красный чум. Это так называется: чум, а на самом деле это балок, домик на полозьях. В нём и показывали кино. На стене висела белая материя, и прямо по этой материи ходили люди, летал самолёт, машины ездили. Было очень здорово. А когда всё кончилось, ни на стене, ни на материи даже следов никаких не осталось. А ведь колёса-то у машин вон какие большие были!
   В пионерской комнате на столах лежали газеты, журналы, на стенах висели разные рисунки. А белой материи, на которой должны были показывать кино, не было. "Может, на потолке будут показывать? - подумала Уля. - Он тоже белый и гладкий".
   Но тут она увидела, что все ребята смотрят на красивый ящик, который стоит возле самой стены.
   Егорка первым делом крутанул какую-то ручку, и оттуда сразу послышалось:
   "Говорит Норильск. Восемнадцать часов, тридцать..."
   Ух, как громко! Егорка поскорее крутанул ручку обратно.
   А Уля встрепенулась:
   - Подожди, может, там и моей мамы слова оттают...
   - Как это - оттают? - удивились ребята.
   Уля растерялась. Как им объяснить?
   - Ну, бывает такой мороз... - Она остановилась. - Даже слова замерзают, льдинками становятся. Я видела: мама говорит с соседкой, а эти льдинки сыплются, сыплются, целый сугроб насыпался. Не верите? Их ведёрком зачерпнуть, насыпать в этот ящик...
   У Лиды губы смешно задрожали.
   - И эти замороженные слова разморозятся и заговорят, да?
   - Тум-бум-чим-там-лим-пум!.. - затараторил Егорка, подпрыгивая.
   - Чего это ты? - вытаращили глаза ребята.
   - А это те слова в ведёрке перемешались.
   Лида рассмеялась:
   - Ну и сказки вы сочиняете!
   Тут стекло ящика неожиданно засветилось, и там появилась совсем и не Улина мама, а другая женщина и стала что-то рассказывать.
   Потом женщина исчезла, и послышались ребячьи голоса, смех. По узенькой дорожке, по траве пробежала наперегонки целая орава мальчишек и девчонок, одетых не в меховую одежду, унты и бокарики, а совсем почти голых, в коротких штанишках и платьишках без рукавов, - как их только комары не заедят! Вот они подбежали к речке, скинули рубашки, платья, тапочки и бросились в воду. Уля вся сжалась. Она-то знала, как этим ребятам сейчас должно быть холодно. Однажды, когда у них в тундре было лето, братишка Вовка рассердился на неё за то, что она без спроса взяла у него ножичек, и погнался за ней. Она бежала по самому краю берега и вдруг поскользнулась и полетела в воду, по самую шею. Ледяная вода сразу сцапала её, сдавила, заколола иголками. Она даже вскрикнуть не смогла, что там вздохнуть не сумела! Вовка тогда очень испугался, помог ей выбраться на берег и потом всё твердил: "Бери мой ножичек, бери, мне его не жалко..." Может, у этих ребят речка горячая? Вон они смеются, плещутся, брызгаются. Только одна девочка почему-то в воду не полезла, а всё ходила по берегу и смотрела на тапочки и пальцем водила.
   - Что она делает? - спросила Уля.
   - Считает, - ответила Нелё.
   - А зачем?
   - Наверно, чтобы знать, сколько ребят в речке.
   - А зачем?
   Нелё только отмахнулась - не мешай!
   Вот всегда так. Когда Нелё не может что-то объяснить, никогда не скажет, что не знает.
   Потом показались дома, деревья... Потом послышался топот, и по дороге верхом на каком-то непонятном олене проскакал босоногий мальчишка.
   - Ой, какой смешной олень, длиннохвостый! - засмеялся Саня Маймаго.
   - Это, ребята, не олень, это лошадь, - поправила Лида.
   Потом показали лошадь с двумя острыми рогами, и оказалось, что это совсем и не лошадь, а корова.
   Нелегко было ребятам разобраться в том, чего они никогда ещё не видели. А не видели они пока ещё многое. Например, как растут морковь, капуста, которые им дают на обед, картошка, репка, лук... Огородов-то в тундре, на мерзлоте, нет. И садов нет. И как румянятся на ветке яблоки, спеют груши, сливы, северянам неведомо.
   Зато уж в том, что растёт у них в тундре, они хорошо разбираются. А в тундре летом полным-полно ягод - голубики, морошки, даже красной смородины, целые россыпи среди мхов, чёрно-сизые, рыжеватые, красные... Так и смотрят на тебя. Ребята наедаются ими досыта. А впрок не собирают. Ведь не будешь, кочуя по тундре, возить с собой бочки мочёной морошки да маринованных грибов. Грибов в тундре тоже полно: розовые, бурые шляпки сыроежек, маслят, надберёзовиков - любимого лакомства оленей - выглядывают повсюду. Да, да, надберёзовиков. Ведь в тундре-то, на вечной мерзлоте, берёзка крошечная, карликовая, и бывает, гриб вырастает на целую шляпку выше этой берёзки. Вот и - надберёзовик.
   В этот вечер телевизор показал "нулевишкам" много всего. Когда расходились, все только и говорили о передаче.
   А встретившаяся им Тина пожала плечами:
   - Поду-у-маешь, телевизор! Мы его сколько раз смотрели! Вот каникулы скоро, и всех домой отпустят - это да!
   - А моих дома никого нет, с оленями ушли, - вдруг погрустнев, сказала Нелё.
   - А у меня дома только мама, Вовка и Юлька, - вздохнула Уля. - За мной никто не приедет.
   - Моего отца тоже дома нет, - сказала Тина, - и за мной не приедут. А я сама уйду! - вдруг лихо заявила она. - Тут недалеко, через Енисей. - И, сразу посерьёзнев, негромко сказала: - Приезжал дед из нашего посёлка, рассказал мне - братишки мои, близняшки, заболели. Всё, говорит, однако, про тебя спрашивают...
   Девочки вопросительно посмотрели на Тину.
   - Они маленькие, братишки твои? И ты одна пойдёшь? Через Енисей? Это же далеко, целый день по льду идти.
   - Ну почему одна? Разве ты со мною не пойдёшь? - И Тина пристально посмотрела на Улю. - Забоишься?
   - А Нелё?.. - неуверенно спросила Уля.
   - Нелё? Посмотрим. Это ещё не скоро.
   И, задорно кивнув, Тина ушла.
   - Ты пойдёшь с ней? - немножко помолчав, встревоженно спросила Нелё. И за себя тут же ответила: - Я не пойду.
   Уля посмотрела вслед Тине:
   - Наверно, Тина посмеялась.
   Когда легли спать, Уля долго ещё вспоминала всё, что видела. Она рада была тому, что выучила ещё два русских слова: "корова" и "лошадь". Корова - это та, что просто ела траву, а корова, на которой ехал мальчик, - это лошадь. А вот у кого рога, она не запомнила.
   - Нелё, - потихоньку позвала Уля, - у лошади есть рога?
   - У какой?
   - На которой мальчик скакал.
   - Наверно, есть, - рассеянно сказала Нелё. Она сейчас думала совсем о другом. Зачем это Тина зовёт с собой Улю? Неужели Уля согласится? И чего она нашла в этой Тине-задавале? Будто я ей уже и не подружка!
   И что-то вошло в Нелё тревожное, даже обидное. Вошло пока не насовсем, дрожит внутри, трепещет, словно птичка крылышками. Нелё знает: сказала бы Уля только одно слово, и всё обидное улетучилось бы...
   ЕНИСЕЙ ПОЕТ
   Нелё первая подбросила горсть гладко обтёсанных, длиной с ладошку палочек и - раз! - повернув ладошку, поймала их тыльной стороной руки. Только три палочки и упали. Остальные легли крепко на руке и не шелохнулись. Нелё чуть покачала их, примерилась и - два! - схватила их на лету. Шесть палочек!
   Играли в "нямтко" - "аккуратку". Это у них такой урок палочки-считалочки.
   На середине стола был целый ворох этих палочек, их брали по горстке и подбрасывали. Когда там не останется ни одной, каждый сосчитает свои, пойманные, и у кого их будет больше, тот и "аккуратка", тот и выиграет. Выиграть всем хотелось. Вошли в азарт, торопливо подбрасывали, ловили, огорчались, когда палочки падали, опять подбрасывали...
   Раиса Нельчевна тихонько ходила по классу, стараясь никому не помешать.
   Все долго смеялись над Витей Ямкиным. У него палочки как с перепугу разлетелись в разные стороны. Только две и поймал.
   - Вот так "аккуратка"!
   - Они скользкие, проскакивают, - оправдывался Витя.
   Когда подбросила Уля, все ахнули: ни одна палочка у неё не упала, все так и прилипли к руке. Только Нелё не удивилась, она знала, как хорошо играет её подружка в "нямтко". Они ещё летом, на Данилкиной речке, играли в эту игру. "Нямтко" научила их и считать до ста, даже больше.
   - Сколько поймала? - потянулись к Уле ребята.
   - Тет, самлянг, си-ив, ю... - Уля запнулась. Ведь надо считать по-русски. - Я заспала все слова, - сказала она тихо, - вчера знала, а ночью так крепко уснула...
   Ей стали помогать:
   - Четыре, пять, семь, десять, двенадцать палочек. Вот это да-а!
   А Уля вдруг отодвинула свои палочки.
   - Я не хочу больше играть, - сказала она Нелё. - Пойдём гулять.
   - Звонка ещё не было, - сказала Нелё, глянув на Раису Нельчевну.
   Тут как раз и зазвенел звонок. Из всех классов выбежали ребята, в коридоре стало тесно и шумно. У всех это самая короткая перемена, а у "нулевишек" уроки уже кончились. Уля протолкалась к раздевалке, надела шубку - и на улицу, в прозрачную темноту. Нелё даже не поспела за ней.
   Как только закрылась тяжёлая, обитая войлоком дверь, Улю обступила тишина. Здесь в лёгком воздухе только чуть слышно поскрипывал от мороза снег. Сам по себе, словно шептал что-то. Этот шёпот то замирал, то снова возникал где-то совсем недалёко, а потом дальше... Может, это он с ней, с Улей, разговаривает? И она замерла, вслушиваясь.
   - Чего, чего ты живёшь в тесной, душной комнате? - шептал ей снег. Иди на простор, в тундру, там так хорошо!
   - Нельзя, - ответила Уля, - я здесь учусь.
   - Почему нельзя? Здесь столько ребят учится, полная школа. Одна ты можешь и не учиться. Одна-то - что случится?
   "А как же картинки Раисы Нельчевны? - думает Уля. - И скороговорки?" Она уже некоторые выучила. И может говорить их, не отставая от ребят.
   - Всё равно иди, - шепчет снег.
   Так он ласково шепчет, манит, что у Ули всё внутри сжимается. Ой, как хочется уйти в эту белую, просторную тундру, туда... И заглянуть в свой дом, повидать маму, Вовку, Юльку...
   Дверь, громко скрипя, приоткрылась, и оттуда высунулась голова Нелё.
   - Ты здесь? Я сейчас.
   Дверь снова захлопнулась. Пока Нелё надевала шубку, Уля слушала, что ещё скажет снег. Но снег уже ничего не говорил. Он, должно быть, не любит, когда кто-нибудь его перебивает.
   Когда выбежала Нелё, и луна выплыла из-за облака. И оттуда, издалека, почти от самой луны протянулась к ним по снегу светлая дорожка. Она играла голубоватыми искорками.
   Они стали спускаться с крыльца. Лунная дорожка тотчас передвинулась, коснулась ступеней, расстелилась перед ними. Они пошли по ней, держась за руки, мимо светлых под луной домов и чёрных теней. Было по-прежнему тихо, лишь под ногами чуть-чуть похрустывало. Нелё не спрашивала, куда они идут. Где-то там, в конце лунной дорожки, наверно под самой луной, их посёлок. Нелё знает, до него не дойти, но почему-то ей всегда хочется смотреть в ту сторону, ни в какую другую, только в ту. Вот и Уля ведь тоже...
   И они шли, поднимались на сугробы, спускались. Лунная дорожка вывела их на край высокого берега. А сама сбежала вниз, на реку и... дальше, в самую даль, через весь Енисей. Сейчас Енисей укрыт льдом, сейчас он затихший, как тундра. И другой берег девочки, сколько ни всматривались, так и не смогли увидеть.
   - Когда мы сюда прилетели, - сказала Нелё, - здесь ещё ходили теплоходы. Всё больше лесовозы. Много-много брёвен везли, целые горы. Раиса Нельчевна говорила: в тайге деревья так близко друг к дружке растут, что и не пролезешь.
   - Я не люблю, когда тесно, - сказала Уля.
   - А теплоходы шли и когда стало морозить, - продолжала Нелё, - и по реке уже пошла шуга. Потом река стала, и мы все бегали по льду, и вездеход ходил по льду. Все думали, теплоходов больше уже не будет, а один раз они как загудят - это уже зимой было, перед тем как ты приехала, - и долго-долго гудели. Мы прибежали посмотреть, много народу прибежало. Во-он там шёл ледокол и ломал лёд, и к берегу трещины бежали. А за ледоколом шли лесовозы. А потом с них стали пускать вверх разноцветные огни. И с берега тоже. Они как бабахнут, высоко-высоко искрами рассыплются! И когда лесовозы ушли, вот тогда все сказали, что это - последние. Последних всегда так провожают.
   Нелё замолчала. И они смотрели туда, куда ушёл последний караван судов. И откуда весной, а может, и раньше, придёт первый караван. Сейчас оттуда потянул ветерок, зашуршали по снегу, зазвенели подхваченные им крошечные льдинки. И Енисей зазвенел, словно запел. Они стояли и слушали этот морозный голос.
   В стороне послышались ребячьи голоса. Четверо мальчишек с тяжёлыми пешнями в руках, словно с ружьями наперевес, быстро шли к реке. Вот они нырнули за снежный надув и вынырнули уже внизу. Дальше пошли по льду.
   - Это наши, интернатские? - спросила Уля.
   - Ага, старшие. Вон того, в рогатой шапке, я знаю.
   Мальчики отошли далеко от берега. Остановились. И по льду вдруг звонко застучали удары: тяк-тяк... И снова: тяк-тяк... Потревоженный лёд загудел, вдаль покатилось эхо.
   - Они лунки пробивают? - спросила Уля.
   - Ага. Рыбу добывать будут.
   - Они же её всю распугают, вон как стучат.
   - Не распугают, а разбудят. Отец говорил: подо льдом рыбе душно, и она там еле шевелится. А как лунки пробьют, она подплывёт к ним, чтобы подышать. А может, и посмотреть, что снаружи.
   Снова послышались голоса и хруст снега. Вдоль берега бежали на лыжах двое мальчишек. Это же Маймаго - Саня и Вася!
   Мальчишки шли чуть стороной. И Нелё закричала:
   - Сань, вы куда? На куропаток, да?
   - Не, на медведя! - громко крикнул Саня, замедляя шаг. - Белый медведь, говорят, объявился.
   - А у вас ружья нет.
   - А мы его за хвост! - задиристо крикнул Саня и побежал догонять брата.
   - Как же без ружья, на медведя-то?! - удивилась Уля.
   - Ты слушай его, - засмеялась Нелё, - он и не такое наговорит!
   Девочки смолкли и смотрели лыжникам вслед. Хорошо Сане! У него есть старший брат, в шестом классе учится, и он взял Саню с собой на охоту.
   ПО КУРОПАЧЬИМ МЕСТАМ
   Далеко-далеко раскинулась заснеженная тундра. Пусто в ней сейчас и темно. Луна выйдет из-за туч, осветит застывшие снежные волны, поиграет, спрячется - и всё опять затаится.
   Птичьих голосов давно не слышно. Всё, что летом здесь крякало, щебетало, шумно плескалось в озёрах, покинуло этот холодный и голодный в зимнюю пору край, улетело на юг, к теплу. Откочевали ближе к тайге и олени. Там снег не такой крепкий, легче добывать из-под него корм. По следам оленей ушли волки.
   Хозяйкой тундры осталась белая полярная сова. Раскинув крылья, она бесшумно проплывает над заснеженными холмами, неторопливо поворачивая голову с чёрным крючковатым клювом. Зорко посматривают большущие, всё видящие глаза - не мелькнёт ли где куропатка, не выскочит ли из-под снега какой непутёвый лемминг - полярная мышь, любимое лакомство совы.
   Лемминги живут себе под снегом в тёплых моховых гнёздышках и не тужат. Еда у них рядом, раскопал немного снег - там вкусные корешки, семена, мороженые ягоды. А захотелось поразмяться - вылезай наружу. Только держи ухо востро!
   Храбрец нашёлся. Толстенький, шустрый, быстро-быстро заработал лапками. На лапках у лемминга не коготки, как у обыкновенных мышей, а вот чудеса! - настоящие копытца, они специально к зиме отрастают. Этими копытцами очень удобно пробивать неподатливый снег.
   Прокопал лемминг выход, высунул носик, поводил, понюхал. Осмотрелся. Ничего опасного нет. И побежал. Быстрые лапки легко и весело понесли его ничто не преграждает дорогу.
   Глупый лемминг! Зачем ты вылез? Понадеялся, что твоя светлая шубка со снегом сливается, что сам ты маленький и в тундре темно? Пока не поздно, беги назад, к своей норке!
   Сова, хоть и была далеко, сразу увидела зверька. Темнота для совы не помеха, ночью она видит даже лучше, чем днём. Неслышно налетела она сверху, подхватила лемминга острыми когтями и, уже не таясь, шумно замахала крыльями, полетела к обрывистому берегу. Победно щёлкнул несколько раз её чёрный клюв. И этот резкий звук далеко разлетелся по притихшей тундре.
   Услышав его, мгновенно взлетела из зарослей тальника стайка куропаток и снежным облаком унеслась в темноту. Корноухий заяц, не разобрав, что случилось, крутанул через голову, скакнул в сторону, сбивая с толку пока ещё невидимого врага, и припустил во всю заячью прыть.
   Стук совиного клюва услышали и мальчики - Вася и Саня Маймаго, они как раз шли проверять петли, которые вчера поставили на куропаток. Совы им пугаться было нечего, но они забеспокоились, как бы эта обжора не утянула из их ловушки куропатку, и торопливо заработали лыжными палками.
   Саня, хоть и маленький, а от брата не отставал. Ещё подгонял:
   - Утянет она у нас, вот увидишь, утянет!
   Шапка у него сбилась на сторону, завязки болтаются. Мороз жгучий, а ему жарко. Взбежали на крутой надув, пригнувшись съехали, заскользили вдоль зарослей тальника. Заросли тянутся долгим полукругом по краю холма. Из-под снега торчат лишь верхушки веток, жиденькие, малоприметные. Темновато. Луна путается где-то в облаках, и свет лишь кое-где просачивается, расталкивая черноту ночи. Но мальчики отлично знают свои места.
   Вон он, их заборчик из воткнутых в снег палочек. Тянется вдоль кустов, так что куропаткам не подойти к лакомым веткам. Только в одном месте палочек нет - воротца: заходи, пожалуйста! Тут-то и поставлена ловушка - крепкая волосяная петля.
   Мальчики наперегонки побежали к ней. Попалась? Не попалась? Какая обида - пуста! Может, они плохо поставили? Вася присел на корточки, проверил. Всё хорошо. Просто куропатки здесь не были, и всё. А были бы на снегу остались бы следы, валялась бы шелуха от почек, кусочки коры. Попробуй угадай, куда прилетят куропатки кормиться.
   Снова заскрипел снег под лыжами. Вася бежит спокойно, размашисто. А Саня горячится. Он теперь уже впереди брата. То низко приседает, когда лыжи скользят вниз по синему откосу, то, быстро переставляя их, на одном вздохе взлетает на вершину снежного вала. Зорко осматривает кустики - не промахнуть бы их частокольчатый заборчик!
   - Попалась! - вдруг отчаянно закричал Саня, - смотри, бьётся, живая!
   Саня на ходу скинул лыжи, рукавицы и бросился к куропатке. Та, схваченная за лапку петлей, рвалась, била крыльями.
   - Держи крепче! - закричал Вася.
   Саня цепко схватил куропатку за крылья.
   - Поймали! Поймали! - ликовал он. - Но крылья вырывались, упругие перья выскальзывали из рук.
   Вдруг куропатка вывернула голову и больно клюнула Саню в подбородок.
   - Ух ты какая! - невольно зажмурился Саня.
   Из полуоткрытого клюва куропатки вырвался невнятный говор. Нет, куропатка не просила, не умоляла - она сердилась, возмущалась. Саня с удивлением смотрел на неё - какая храбрая, ничего не боится! И она ему сразу полюбилась.
   - Вась, это будет моя куропатка, ладно? - неожиданно горячо попросил он. - Мы её в живой уголок пустим.
   - Ладно, - согласился Вася.
   Он связал куропатке крылья, чтобы меньше билась, и посадил её в сумку.
   Они побежали дальше. В других, в самых дальних петлях, как и в первой, было пусто. Но они не огорчились. У них уже есть добыча.
   Назад можно было и не торопиться. Но Вася по-прежнему шёл быстро. Так меньше устанешь. "Конечно, меньше", - думает Саня.
   Саня делает всё, как старший брат. А попробуй покажи, что ты устал, в другой раз Вася, пожалуй, и не возьмёт с собой. Саня уже привык много ходить по тундре. Сколько себя помнит, всю жизнь ходил по ней. Вместе с родителями, за оленьим стадом. Летом - по кочковатой и зыбкой, зимой - по твёрдой, заснеженной, в крутых надувах. Только по проложенным дорогам ни разу не ходил, в тундре их нет, - как их тут проложишь, если пурга вон какие снежные валы накручивает! Завтра она задует с другой стороны, взбаламутит весь этот снег и положит валы совсем по-иному. Ищи свищи тогда здесь дорогу!
   Вася уверенно заскользил вниз. А Саня задержался на снежном гребне. В темноте далеко впереди виднелись желтоватые огоньки посёлка. Дома не были видны, и казалось, что светлячки выглядывают прямо из сугробов.
   - Э-эй, а мы живую куропатку несё-ом! - не удержался и закричал им Саня.
   - Чего ты там? - позвал снизу Вася. - Догоняй!
   Саня подождал немного, послушал, как эхо понесло по тундре его голос, и, оттолкнувшись палками, покатил. Ловко обошёл отвесный, как стена, надув, развернулся, побежал вверх по пологой стороне. И снова вниз. Хороша тундра, когда она вот такая - тихая. И ничего, что, когда быстро бежишь, мороз жжёт сильнее. Саня на ходу потёр рукавицей нос, смахнул с бровей иней. Лыжи послушные - разворот, прыжок, как с трамплина, и вот уже почти догнал брата.