Страница:
– Стар, – прошептала Майна, когда эта пытка стала невыносимой. – Скажи, Стар, что-нибудь не так? Ты не этого хочешь?
Стремительно поднявшись, Стар сел в постели. Его движения были быстрыми и плавными, как у кошки. Отведя руку, он с размаху ударил Майну по лицу. Ударил всей ладонью, изо всех сил. Удар получился настолько мощным, что она слетела с постели и ударилась о стену.
Майна скрючилась на полу, боясь плакать. Стар рывком заставил ее подняться. Он весь трясся от ярости, в глазах его мерцал зловещий огонь, вселявший в нее ужас.
– Все так, – сказал Стар, с силой встряхнув ее. – Все в полном порядке, ты поняла меня? Ты думала, мне секс нужен? – встряхнул он ее еще раз. – Думала, мне трахнуться с тобой охота? Так знай же: ничего этого мне не надо. Ничего! Это только простым людям нужно. Мелким людишкам.
И тогда Майна дала волю слезам. Слезы душили ее, голова болела от удара, но больнее всего было оттого, что он не понял ее и не хотел понимать.
– Но я же люблю тебя, Стар, – прошептала она сквозь всхлипывания. – Люблю так сильно. Вот и подумала, что ты, наверное, хочешь моей любви. Если бы ты только захотел, то я не задумываясь…
– А ты это делала когда-нибудь? Хоть однажды? – Стар встряхнул ее в третий раз. И когда Майна, заливаясь слезами, пробормотала «нет», он обнял ее – очень крепко – и начал покачиваться вместе с нею взад-вперед.
– Вот и хорошо, – нежно бормотал он. – Очень хорошо, Майна. Ты должна понять: мы не такие, как все. Мы – особые. И то, что между нами, – особое, не такое, как у обычных людей. Мы общаемся, Майна. Именно общаемся, а не трахаемся! Мы общаемся глазами, разумом, душой. Вот какая связь существует между нами, Майна. Вот чего я хочу.
От удивления Майна перестала плакать и уставилась на него. Его лицо в самом деле было необычным, оно буквально излучало убежденность. После этого и слова его показались ей необычными – самыми странными и прекрасными из всего, что было сказано на земле за всю историю человечества. Однако тут же в душе Майны пропищал тонкий предательский голосок сомнения: а не говорил ли он того же кому-нибудь еще, до нее?
Впрочем, не прожив и секунды, это подозрение бесследно исчезло. Стар снова был сама доброта и мягкость. Заключив Майну в объятия, он осыпал поцелуями ее лицо, утверждая, что она самая замечательная и прекрасная из всех, кого ему приходилось встречать на жизненном пути. И Майна верила, верила всей душой огню в его глазах и взволнованной дрожи в голосе. С тех пор вспышек бешенства больше не повторялось – только намеки на недовольство, вроде рокота еще не пробудившегося вулкана. Однако и этих намеков было достаточно, чтобы понять, какая страшная, яростная сила скрывается внутри этого человека.
«Ему больно, – сочувственно размышляла Майна, торопливо ныряя обратно в сумрак храма. – Так больно, что эту боль ничем не уймешь – никакими поглаживаниями, никаким шепотом». В последнее время не помогала даже игра с оружейным каталогом, которую он когда-то так любил. А ведь раньше, стоило ему блеснуть познаниями в этой области, и настроение у него сразу же поднималось – как минимум на час.
Майна поднесла часы вплотную к глазам. С момента ухода Стара прошло уже почти двадцать минут. Ей внезапно стало страшно, что он не вернется, что она надоела ему и он решил ее здесь бросить. Она подняла глаза на освещенное окно, но там по-прежнему никого не было видно. В конце улочки только что притормозило такси. Майна слилась с тенью – сейчас она была пленницей любви и страха, мучительных переживаний и неопределенности. Сочетание этих обстоятельств – самое мощное оружие в руках мужчины, когда он хочет добиться от женщины покорности. Но Майна не знала этого.
К счастью, менее чем через минуту муки ожидания закончились. Из груди девушки вырвался вздох облегчения: на противоположной стороне улицы застыл, появившись из двери, Стар. Майна устремилась ему навстречу, туда, где на мостовую падал свет из ресторанных витрин, но остановилась, завидев двух человек, вышедших из такси. Эти двое – мужчина и женщина – уже шли в ее направлении. Они разглядывали номера на дверях домов и переговаривались по-английски. Мужчина говорил глубоким сочным голосом, женщина – потише.
Стар, обычно такой осторожный, казалось, не видел их. Он остановился, только когда подошел к ней, но и после этого смотрел на нее так, словно она была сделана из стекла. Можно было подумать, что он рассматривает сквозь нее стену церкви. По его лицу струились слезы.
– Стар, слушай, вон те люди – англичане, – прошептала Майна, схватив его за руку. – Давай отойдем в сторонку, а то тут слишком светло.
Однако он не сдвинулся с места. Казалось, он не слышал ее. Мужчина и женщина были уже совсем близко, метрах в десяти. Перепуганная насмерть Майна попятилась обратно к церкви, таща за собой Стара. Он издал какой-то звук – страшный, похожий на низкий стон. Майна никак не могла нащупать дверную ручку, но наконец нашла ее и открыла дверь.
– Не надо, Стар, миленький. Не надо, – снова горячо зашептала она, прикрывая его рот своей ладонью. Сама трясясь от страха, Майна буквально втолкнула его внутрь и захлопнула за собой дверь. Церковь была пуста. Лишь несколько свечей, мерцающих в глубине, освещали ее. Стар обессиленно привалился спиной к двери и сполз вниз. Майна стояла, затаив дыхание. Ее внимание было сосредоточено на звуке доносившихся с улицы шагов и на Старе, сидевшем на корточках, уткнувшись лицом в ладони. Звук шагов неожиданно смолк.
– Вот он, этот дом, – проговорил мужчина. Сейчас его слова отчетливо доносились до слуха Майны. – А вон и те окна – с тюлевыми занавесками. Кто-то там есть: свет горит и телевизор работает.
Майна замерла, прижавшись ухом к двери.
– Ну как, оба постучимся? – Теперь это был голос женщины. – Поздновато уже. Не надо бы их тревожить…
– Попытайся сперва ты. Женщин меньше боятся. Только смотри не сболтни чего лишнего. Если она там, то подойду и я. А пока постою здесь, у двери, чтобы не мельтешить зря.
Женщина, кажется, заколебалась:
– Что-то не так, Роуленд?
– Нет-нет. Ничего. Иди…
Майна услышала удаляющиеся шаги женщины. Мужчина остался на месте. Только дверь церкви отделяла сейчас его от Майны, которая была ни жива не мертва от страха. И тут, к ее удивлению, незнакомец дал волю чувствам, что было совсем уж необъяснимо. Насколько можно было судить, он сделал резкое движение, наверное, стукнул кулаком в стену рядом с дверью и довольно громко чертыхнулся, потом еще раз, уже потише. С противоположной стороны улицы раздался дробный стук, затем наступила тишина. Некоторое время спустя раздались голоса двух женщин, в том числе той, которая только что у церковной двери беседовала со своим спутником. Обе быстро говорили по-французски.
Разговор получился непродолжительным, дверь вскоре захлопнулась. Приблизились шаги.
– Ну и что – никакой Шанталь нет и в помине?
– Говорит, что нет. Уже несколько месяцев, как не живет здесь, а где теперь, никто не знает. И вообще, нечего незнакомым людям в двери стучать в такое время.
– Может, врала?
– Может быть. Но как проверишь? Она захлопнула дверь перед моим носом.
– Черт бы ее побрал! Что же нам теперь делать? Может, поедем обратно в отель? Мне надо хорошенько подумать.
– Выспаться – вот что тебе надо. На тебе лица нет…
– Я в полном порядке, – не слишком вежливо осадил женщину ее спутник. – Пропади все пропадом! У нас нет ни малейшего шанса… Руки связаны, напролом не попрешь, так что придется передать нашу информацию полиции. Ты же понимаешь, что вопреки всему, что она тебе наплела, Шанталь вполне может здесь находиться. А значит, и Стар. И Майна тоже.
– Понимаю, Роуленд. Ты прав, мы поступили опрометчиво. Не надо нам было заявляться сюда вот так. Если они находятся здесь или поддерживают связь с этой женщиной, то можно считать, мы их спугнули.
– Согласен. Похоже, ты права. Ну что ж, нам, пожалуй, ничего другого не остается, как вернуться. Поехали в «Сен-Режи»…
Голоса заглушил звук удаляющихся шагов. Наконец-то Майна смогла перевести дыхание. Она посмотрела вниз, на Стара. Ей показалось, что он ничего не слышит. Стар все так же сидел у ее ног на корточках, закрыв руками лицо.
Майна присела рядом с ним и обняла его за плечи. Его лицо было мокрым от слез. Она зашептала ему на ухо ласковые слова, уговаривая посмотреть на нее.
– Стар, – тихо произнесла Майна, – прошу тебя, не надо так. Что случилось? Что-то плохое? Только не плачь. У меня самой сердце разрывается, когда ты плачешь. Ну посмотри же на меня, Стар. Мы не можем оставаться здесь. Меня ищут. Они говорили о полиции. Нам нужно быстрее уходить отсюда.
– Она умерла. – Он поднял лицо от ладоней. – Мария Казарес умерла. Сегодня днем. Ближе к вечеру. Я услышал об этом по телевизору. Ее уже несколько часов нет в живых, а я до сих пор не знал об этом. И не чувствовал… – Из его горла раздался леденящий душу хрип, как будто его кто-то душил. – А карты врали. Карты, которые должны были предупредить меня. Я хотел ее смерти. Хотел. Но не такой. Не такой!..
Неожиданно Стар яростно взмахнул рукой, отчего Майна отлетела в сторону.
– А все ты виновата! Ты и эта старая сука! Если бы тебя не развезло, я бы остался ждать. И дождался бы! Я знал, что нужно остаться. Знал, что она придет, – и она пришла! Через час-другой после того, как ушли мы с тобой. Из-за тебя ушли, из-за того, что ты, дура долбаная, скулила и жаловалась не переставая: и жарко тебе, и душно тебе, и плохо тебе…
Он рывком поднял ее на ноги, яростно встряхнул и притянул к себе, так что ее лицо оказалось перед его глазами. В их сине-черной глубине появился знакомый зловещий блеск.
– Я мог видеть, как она умирает. Ты хоть понимаешь это? Сбылась бы моя мечта: я стоял бы и смотрел, как она подыхает у моих ног. А эта долбаная тупица Матильда выла бы и порывалась бежать за священником. Искала бы четки, иконку, будто какая-то картинка может кого-то спасти. И все это я видел бы собственными глазами! Ах, как бы я возликовал. Вот именно, возликовал! Потому что двадцать пять лет я ждал этого момента, но ты… ты… – Он запнулся, и лицо его исказилось до неузнаваемости. Майна, похолодев от ужаса, смотрела на него. Стар поднял руки и сомкнул пальцы вокруг ее горла.
– Что же мне делать с тобой, Майна, – убить тебя? – спросил он. Голос его уже не срывался, как прежде, и горящие яростным блеском глаза смотрели прямо ей в зрачки. – Я могу. Могу сломать тебе позвоночник, как какой-нибудь ящерице. Могу свернуть шею. И оставить тебя здесь, в церкви. Могу даже возложить твое тело на алтарь. Поставить свечи в изголовье, у ног… – Стар сделал глубокий вдох. – Так что же мне, убить тебя? Или, может, поцеловать? Как ты сама думаешь, Майна?
Майна не могла вымолвить ни слова. Она сделала попытку пошевелить губами – он сжал пальцы еще крепче, однако тут же ослабил хватку и, наклонившись, крепко поцеловал ее в оцепеневшие губы.
– Живи, – великодушно разрешил Стар. – Я милостив. И помни, ты нужна мне – сейчас даже больше, чем когда-либо. Придется внести кое-какие поправки в мои планы. Приспособиться к обстоятельствам. Что ж, это в моих силах. Потому что я изобретателен. И быстр.
Как ни в чем не бывало он взял ее за руку и вывел из церкви на улицу. Довольно скоро оба были уже в своей каморке под крышей. На пути туда Майна, научившаяся чутко ощущать перепады его настроения, стала свидетельницей очередной перемены. Она видела, как Стар наполняется новой энергией. Это чувствовалось по всему – по его пружинящему шагу, по свету в глазах. Он выглядел бодрым, просветленным, будто испускал невидимые лучи своей всесильности.
– Милая… – произнес Стар уже в каморке, раскладывая карты Таро. К этому занятию он приступил, едва перешагнув порог комнаты, не сняв даже своего длинного пальто. Что же касается Майны, то она скрючившись лежала на кровати. – Милая, да это просто чудо, а не карты. Лучше не бывает. Я знал, что они лягут, как надо. Все в порядке – можно смело браться за дело. У меня есть отличное средство, смотри.
И тогда он извлек пистолет. Майна очень мало знала о пистолетах, если не считать сведений, почерпнутых во время игр с оружейным каталогом. Это был небольшой блестящий пистолет. Стар швырнул его на лоскутное покрывало между ног Майны.
– Не бойся, не заряжен. Можешь подержать. Правда, красивый? Вот что я достал сегодня вечером!
Едва прикоснувшись к пистолету, Майна отдернула руку. Стар забрал у нее сверкающую «игрушку». Он ласково погладил пистолет, а потом приставил дуло к своему виску.
– Бах! – весело усмехнулся он. – Одна пуля в сердце, другая – в голову. Au revoir, [27]мсье Жан Лазар! Не правда ли, просто? Пятнадцать патронов. И пульки все очень противные – продолжают вращаться после попадания, буравят тело, мозг. Шансов выжить – никаких. Тебя разрывает на куски, а это не слишком приятно. Поверь мне, Майна, я в таких вещах хорошо разбираюсь. Меня самого всю жизнь рвали на куски: вынули из моей груди сердце и искромсали на мелкие кусочки. Как-нибудь я еще расскажу тебе об этом.
Он безостановочно говорил, а Майна завороженно смотрела на него и его пистолет. Самой ей страшно было открыть рот, но страх не мешал думать. Стар действительно нуждался в помощи – она теперь ясно это видела. Ему нужна была медицинская помощь, но он ни за что не согласится показаться врачу – это ей тоже было ясно.
– Это произойдет в среду утром, самое позднее еще через пару дней, – поделился он своими планами, ложась рядом с Майной, притихшей, как мышка.
Она напряженно соображала, как убежать из этой комнаты, из этой мышеловки. Дверь не запиралась на замок, но была другая проблема. Как ей удалось выяснить за эти три дня, Стар не дремал. В буквальном смысле слова. Он почти не спал.
13
Стремительно поднявшись, Стар сел в постели. Его движения были быстрыми и плавными, как у кошки. Отведя руку, он с размаху ударил Майну по лицу. Ударил всей ладонью, изо всех сил. Удар получился настолько мощным, что она слетела с постели и ударилась о стену.
Майна скрючилась на полу, боясь плакать. Стар рывком заставил ее подняться. Он весь трясся от ярости, в глазах его мерцал зловещий огонь, вселявший в нее ужас.
– Все так, – сказал Стар, с силой встряхнув ее. – Все в полном порядке, ты поняла меня? Ты думала, мне секс нужен? – встряхнул он ее еще раз. – Думала, мне трахнуться с тобой охота? Так знай же: ничего этого мне не надо. Ничего! Это только простым людям нужно. Мелким людишкам.
И тогда Майна дала волю слезам. Слезы душили ее, голова болела от удара, но больнее всего было оттого, что он не понял ее и не хотел понимать.
– Но я же люблю тебя, Стар, – прошептала она сквозь всхлипывания. – Люблю так сильно. Вот и подумала, что ты, наверное, хочешь моей любви. Если бы ты только захотел, то я не задумываясь…
– А ты это делала когда-нибудь? Хоть однажды? – Стар встряхнул ее в третий раз. И когда Майна, заливаясь слезами, пробормотала «нет», он обнял ее – очень крепко – и начал покачиваться вместе с нею взад-вперед.
– Вот и хорошо, – нежно бормотал он. – Очень хорошо, Майна. Ты должна понять: мы не такие, как все. Мы – особые. И то, что между нами, – особое, не такое, как у обычных людей. Мы общаемся, Майна. Именно общаемся, а не трахаемся! Мы общаемся глазами, разумом, душой. Вот какая связь существует между нами, Майна. Вот чего я хочу.
От удивления Майна перестала плакать и уставилась на него. Его лицо в самом деле было необычным, оно буквально излучало убежденность. После этого и слова его показались ей необычными – самыми странными и прекрасными из всего, что было сказано на земле за всю историю человечества. Однако тут же в душе Майны пропищал тонкий предательский голосок сомнения: а не говорил ли он того же кому-нибудь еще, до нее?
Впрочем, не прожив и секунды, это подозрение бесследно исчезло. Стар снова был сама доброта и мягкость. Заключив Майну в объятия, он осыпал поцелуями ее лицо, утверждая, что она самая замечательная и прекрасная из всех, кого ему приходилось встречать на жизненном пути. И Майна верила, верила всей душой огню в его глазах и взволнованной дрожи в голосе. С тех пор вспышек бешенства больше не повторялось – только намеки на недовольство, вроде рокота еще не пробудившегося вулкана. Однако и этих намеков было достаточно, чтобы понять, какая страшная, яростная сила скрывается внутри этого человека.
«Ему больно, – сочувственно размышляла Майна, торопливо ныряя обратно в сумрак храма. – Так больно, что эту боль ничем не уймешь – никакими поглаживаниями, никаким шепотом». В последнее время не помогала даже игра с оружейным каталогом, которую он когда-то так любил. А ведь раньше, стоило ему блеснуть познаниями в этой области, и настроение у него сразу же поднималось – как минимум на час.
Майна поднесла часы вплотную к глазам. С момента ухода Стара прошло уже почти двадцать минут. Ей внезапно стало страшно, что он не вернется, что она надоела ему и он решил ее здесь бросить. Она подняла глаза на освещенное окно, но там по-прежнему никого не было видно. В конце улочки только что притормозило такси. Майна слилась с тенью – сейчас она была пленницей любви и страха, мучительных переживаний и неопределенности. Сочетание этих обстоятельств – самое мощное оружие в руках мужчины, когда он хочет добиться от женщины покорности. Но Майна не знала этого.
К счастью, менее чем через минуту муки ожидания закончились. Из груди девушки вырвался вздох облегчения: на противоположной стороне улицы застыл, появившись из двери, Стар. Майна устремилась ему навстречу, туда, где на мостовую падал свет из ресторанных витрин, но остановилась, завидев двух человек, вышедших из такси. Эти двое – мужчина и женщина – уже шли в ее направлении. Они разглядывали номера на дверях домов и переговаривались по-английски. Мужчина говорил глубоким сочным голосом, женщина – потише.
Стар, обычно такой осторожный, казалось, не видел их. Он остановился, только когда подошел к ней, но и после этого смотрел на нее так, словно она была сделана из стекла. Можно было подумать, что он рассматривает сквозь нее стену церкви. По его лицу струились слезы.
– Стар, слушай, вон те люди – англичане, – прошептала Майна, схватив его за руку. – Давай отойдем в сторонку, а то тут слишком светло.
Однако он не сдвинулся с места. Казалось, он не слышал ее. Мужчина и женщина были уже совсем близко, метрах в десяти. Перепуганная насмерть Майна попятилась обратно к церкви, таща за собой Стара. Он издал какой-то звук – страшный, похожий на низкий стон. Майна никак не могла нащупать дверную ручку, но наконец нашла ее и открыла дверь.
– Не надо, Стар, миленький. Не надо, – снова горячо зашептала она, прикрывая его рот своей ладонью. Сама трясясь от страха, Майна буквально втолкнула его внутрь и захлопнула за собой дверь. Церковь была пуста. Лишь несколько свечей, мерцающих в глубине, освещали ее. Стар обессиленно привалился спиной к двери и сполз вниз. Майна стояла, затаив дыхание. Ее внимание было сосредоточено на звуке доносившихся с улицы шагов и на Старе, сидевшем на корточках, уткнувшись лицом в ладони. Звук шагов неожиданно смолк.
– Вот он, этот дом, – проговорил мужчина. Сейчас его слова отчетливо доносились до слуха Майны. – А вон и те окна – с тюлевыми занавесками. Кто-то там есть: свет горит и телевизор работает.
Майна замерла, прижавшись ухом к двери.
– Ну как, оба постучимся? – Теперь это был голос женщины. – Поздновато уже. Не надо бы их тревожить…
– Попытайся сперва ты. Женщин меньше боятся. Только смотри не сболтни чего лишнего. Если она там, то подойду и я. А пока постою здесь, у двери, чтобы не мельтешить зря.
Женщина, кажется, заколебалась:
– Что-то не так, Роуленд?
– Нет-нет. Ничего. Иди…
Майна услышала удаляющиеся шаги женщины. Мужчина остался на месте. Только дверь церкви отделяла сейчас его от Майны, которая была ни жива не мертва от страха. И тут, к ее удивлению, незнакомец дал волю чувствам, что было совсем уж необъяснимо. Насколько можно было судить, он сделал резкое движение, наверное, стукнул кулаком в стену рядом с дверью и довольно громко чертыхнулся, потом еще раз, уже потише. С противоположной стороны улицы раздался дробный стук, затем наступила тишина. Некоторое время спустя раздались голоса двух женщин, в том числе той, которая только что у церковной двери беседовала со своим спутником. Обе быстро говорили по-французски.
Разговор получился непродолжительным, дверь вскоре захлопнулась. Приблизились шаги.
– Ну и что – никакой Шанталь нет и в помине?
– Говорит, что нет. Уже несколько месяцев, как не живет здесь, а где теперь, никто не знает. И вообще, нечего незнакомым людям в двери стучать в такое время.
– Может, врала?
– Может быть. Но как проверишь? Она захлопнула дверь перед моим носом.
– Черт бы ее побрал! Что же нам теперь делать? Может, поедем обратно в отель? Мне надо хорошенько подумать.
– Выспаться – вот что тебе надо. На тебе лица нет…
– Я в полном порядке, – не слишком вежливо осадил женщину ее спутник. – Пропади все пропадом! У нас нет ни малейшего шанса… Руки связаны, напролом не попрешь, так что придется передать нашу информацию полиции. Ты же понимаешь, что вопреки всему, что она тебе наплела, Шанталь вполне может здесь находиться. А значит, и Стар. И Майна тоже.
– Понимаю, Роуленд. Ты прав, мы поступили опрометчиво. Не надо нам было заявляться сюда вот так. Если они находятся здесь или поддерживают связь с этой женщиной, то можно считать, мы их спугнули.
– Согласен. Похоже, ты права. Ну что ж, нам, пожалуй, ничего другого не остается, как вернуться. Поехали в «Сен-Режи»…
Голоса заглушил звук удаляющихся шагов. Наконец-то Майна смогла перевести дыхание. Она посмотрела вниз, на Стара. Ей показалось, что он ничего не слышит. Стар все так же сидел у ее ног на корточках, закрыв руками лицо.
Майна присела рядом с ним и обняла его за плечи. Его лицо было мокрым от слез. Она зашептала ему на ухо ласковые слова, уговаривая посмотреть на нее.
– Стар, – тихо произнесла Майна, – прошу тебя, не надо так. Что случилось? Что-то плохое? Только не плачь. У меня самой сердце разрывается, когда ты плачешь. Ну посмотри же на меня, Стар. Мы не можем оставаться здесь. Меня ищут. Они говорили о полиции. Нам нужно быстрее уходить отсюда.
– Она умерла. – Он поднял лицо от ладоней. – Мария Казарес умерла. Сегодня днем. Ближе к вечеру. Я услышал об этом по телевизору. Ее уже несколько часов нет в живых, а я до сих пор не знал об этом. И не чувствовал… – Из его горла раздался леденящий душу хрип, как будто его кто-то душил. – А карты врали. Карты, которые должны были предупредить меня. Я хотел ее смерти. Хотел. Но не такой. Не такой!..
Неожиданно Стар яростно взмахнул рукой, отчего Майна отлетела в сторону.
– А все ты виновата! Ты и эта старая сука! Если бы тебя не развезло, я бы остался ждать. И дождался бы! Я знал, что нужно остаться. Знал, что она придет, – и она пришла! Через час-другой после того, как ушли мы с тобой. Из-за тебя ушли, из-за того, что ты, дура долбаная, скулила и жаловалась не переставая: и жарко тебе, и душно тебе, и плохо тебе…
Он рывком поднял ее на ноги, яростно встряхнул и притянул к себе, так что ее лицо оказалось перед его глазами. В их сине-черной глубине появился знакомый зловещий блеск.
– Я мог видеть, как она умирает. Ты хоть понимаешь это? Сбылась бы моя мечта: я стоял бы и смотрел, как она подыхает у моих ног. А эта долбаная тупица Матильда выла бы и порывалась бежать за священником. Искала бы четки, иконку, будто какая-то картинка может кого-то спасти. И все это я видел бы собственными глазами! Ах, как бы я возликовал. Вот именно, возликовал! Потому что двадцать пять лет я ждал этого момента, но ты… ты… – Он запнулся, и лицо его исказилось до неузнаваемости. Майна, похолодев от ужаса, смотрела на него. Стар поднял руки и сомкнул пальцы вокруг ее горла.
– Что же мне делать с тобой, Майна, – убить тебя? – спросил он. Голос его уже не срывался, как прежде, и горящие яростным блеском глаза смотрели прямо ей в зрачки. – Я могу. Могу сломать тебе позвоночник, как какой-нибудь ящерице. Могу свернуть шею. И оставить тебя здесь, в церкви. Могу даже возложить твое тело на алтарь. Поставить свечи в изголовье, у ног… – Стар сделал глубокий вдох. – Так что же мне, убить тебя? Или, может, поцеловать? Как ты сама думаешь, Майна?
Майна не могла вымолвить ни слова. Она сделала попытку пошевелить губами – он сжал пальцы еще крепче, однако тут же ослабил хватку и, наклонившись, крепко поцеловал ее в оцепеневшие губы.
– Живи, – великодушно разрешил Стар. – Я милостив. И помни, ты нужна мне – сейчас даже больше, чем когда-либо. Придется внести кое-какие поправки в мои планы. Приспособиться к обстоятельствам. Что ж, это в моих силах. Потому что я изобретателен. И быстр.
Как ни в чем не бывало он взял ее за руку и вывел из церкви на улицу. Довольно скоро оба были уже в своей каморке под крышей. На пути туда Майна, научившаяся чутко ощущать перепады его настроения, стала свидетельницей очередной перемены. Она видела, как Стар наполняется новой энергией. Это чувствовалось по всему – по его пружинящему шагу, по свету в глазах. Он выглядел бодрым, просветленным, будто испускал невидимые лучи своей всесильности.
– Милая… – произнес Стар уже в каморке, раскладывая карты Таро. К этому занятию он приступил, едва перешагнув порог комнаты, не сняв даже своего длинного пальто. Что же касается Майны, то она скрючившись лежала на кровати. – Милая, да это просто чудо, а не карты. Лучше не бывает. Я знал, что они лягут, как надо. Все в порядке – можно смело браться за дело. У меня есть отличное средство, смотри.
И тогда он извлек пистолет. Майна очень мало знала о пистолетах, если не считать сведений, почерпнутых во время игр с оружейным каталогом. Это был небольшой блестящий пистолет. Стар швырнул его на лоскутное покрывало между ног Майны.
– Не бойся, не заряжен. Можешь подержать. Правда, красивый? Вот что я достал сегодня вечером!
Едва прикоснувшись к пистолету, Майна отдернула руку. Стар забрал у нее сверкающую «игрушку». Он ласково погладил пистолет, а потом приставил дуло к своему виску.
– Бах! – весело усмехнулся он. – Одна пуля в сердце, другая – в голову. Au revoir, [27]мсье Жан Лазар! Не правда ли, просто? Пятнадцать патронов. И пульки все очень противные – продолжают вращаться после попадания, буравят тело, мозг. Шансов выжить – никаких. Тебя разрывает на куски, а это не слишком приятно. Поверь мне, Майна, я в таких вещах хорошо разбираюсь. Меня самого всю жизнь рвали на куски: вынули из моей груди сердце и искромсали на мелкие кусочки. Как-нибудь я еще расскажу тебе об этом.
Он безостановочно говорил, а Майна завороженно смотрела на него и его пистолет. Самой ей страшно было открыть рот, но страх не мешал думать. Стар действительно нуждался в помощи – она теперь ясно это видела. Ему нужна была медицинская помощь, но он ни за что не согласится показаться врачу – это ей тоже было ясно.
– Это произойдет в среду утром, самое позднее еще через пару дней, – поделился он своими планами, ложась рядом с Майной, притихшей, как мышка.
Она напряженно соображала, как убежать из этой комнаты, из этой мышеловки. Дверь не запиралась на замок, но была другая проблема. Как ей удалось выяснить за эти три дня, Стар не дремал. В буквальном смысле слова. Он почти не спал.
13
Линдсей, давай еще подождем, – проговорил Марков. – Куэст всегда приходит сюда, клянусь тебе. И всегда ужинает очень поздно…
– Опомнись, Марков, уже почти час ночи. Кто будет есть в такое время?
– Ты уж поверь мне на слово. Ее ужин всегда начинается в час пятнадцать, ни минутой позже. По ней можно часы сверять. В этом – вся она.
– Послушай, Марков, я и без тебя прекрасно знаю, какая она. Во-первых, вообще не разговаривает. Самое большее, что я от нее слышала, – это «здравствуйте» и «до свидания».
– А вот со мной разговаривает. Если кто-то что и знает об обстоятельствах смерти Марии Казарес, то Куэст – первая. Она любимая манекенщица Жана Лазара, он сам ее откопал. Не веришь? Ну тогда приди в среду на показ коллекции Казарес.
– Который будет отменен. Ну и трепло же ты, Марков.
– Не горячись. Вот увидишь, эта встреча не пройдет впустую. Говорю тебе, ей наверняка кое-что известно. И вообще, что ты предлагаешь? Сидеть в «Сен-Режи» среди этих болванов и развесив уши слушать сплетни до самого рассвета? Пусть они там без нас тычутся мордой во все углы словно слепые котята. А нас Куэст сразу выведет на верный путь.
Понимаешь? С ее помощью мы, можно сказать, подключимся напрямую к главному компьютеру. – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Кстати, ответь, что с тобой сегодня, Линдсей? Шипишь на меня весь вечер как кошка дикая.
– Просто огорчена, шокирована. Неужели не ясно? Другие не меньше меня нервничают. Просто в голове не укладывается, что ее больше нет. Поверить не могу.
– И что из этого?
– А то, что мне нужно еще раз позвонить в «Сен-Режи». Повторяю, Марков, мне необходимо поговорить с Роулендом Макгуайром.
– Господи, Линди, да ты уже раз пять пыталась до этого Макгуайра дозвониться. Сколько можно?
– Пойми, Марков, его не было на месте. А сейчас он, может быть, уже вернулся. Послушай…
– Когда ты звонишь ему, Линди, у меня внутри словно лампочка загорается и попискивает что-то тоненько. Очень похоже на сигнал тревоги. Интересно, с чего бы это?
– Макгуайр всего лишь мой редактор, и мне необходимо поговорить с ним.
– Я-асно, – широко зевнул Марков. – Так ведь редакторам что положено делать? Руководить. Сидеть у себя за столом и распоряжаться, и редактировать потихоньку. Он в Лондоне сидеть должен. Его дело – по телефону названивать, факсы направлять, посылать Маркова с его фотографиями к чертям собачьим… Может, я чего не понимаю, Линди, но помнится, еще секунд пятнадцать назад вы с ним находились в состоянии войны. Ты вроде бы хотела даже собственными руками его придушить.
– Это было на прошлой неделе, Марков. А сейчас я уже передумала…
– Значит, ты передумала. А Макгуайр? Почему он вдруг от своего стола оторвался, на самолет сел, в Париж помчался как встрепанный? Честное слово, я словно новыми глазами начинаю видеть этого человека. Как иной раз снимаешь кого-то с неправильного угла, в неправильном ракурсе, с неправильной выдержкой, не на ту пленку, а потом видишь: человек-то совсем другой. Ну с чего ему в Париж приспичило? Скажи мне, Линди, любовь моя. Какова причина? Работа? Женщина? Просвети меня, глупого, если можешь.
– Не будь идиотом, Марков. Какая еще женщина! И откуда только у тебя эти шизофренические идеи?
– Достаточно просто посмотреть на тебя, дорогая, и эти идеи сами лезут в голову.
– Ты просто не знаешь Макгуайра. А если бы знал, то понял бы, насколько заблуждаешься. Это работа, Марков, работа и ничего больше. Все предельно просто. А почему он сейчас именно здесь, скажу тебе честно, не знаю. Знаю только, что в Лондоне на хозяйстве остался его заместитель. Я разговаривала с Максом. А вот с Роулендом пока поговорить не удалось.
Линдсей замялась. Лишь час назад ей удалось наконец дозвониться до Макса, и тот сразу же начал юлить, корча из себя великого дипломата. Из его слов было понятно только одно: кого-то следовало срочно направить в Париж, а поскольку Джини была в данный момент недоступна, Макс и Роуленд, посовещавшись маленько, решили, что лететь надо одному из них, а точнее, Роуленду.
– Как это – «недоступна»? – удивилась Линдсей. – Ведь Пикси говорила мне, что Джини вылетела сюда сегодня вечером. Во всяком случае, собиралась вылететь.
– Извини, Линдсей, поговори об этом лучше с самим Роулендом. А то мне по другому телефону звонят. Ну пока.
Когда Макс упомянул имя Джини, Линдсей уловила в его тоне нечто похожее на froideur. [28]
Вздохнув при этом неприятном воспоминании, она поднялась. Темные очки Маркова действовали ей на нервы – смотреть на них больше не было сил.
– Слушай, Марков, так я, с твоего позволения, все-таки звякну еще разок в «Сен-Режи». Теперь уж Роуленд наверняка должен ответить.
– Ах, Линди, Линди. Не бегай ты за ним. Это до добра не доведет, сама прекрасно знаешь. – Он погрозил ей указательным пальцем, глядя на нее с почти материнской заботой.
– Да не бегаю я ни за кем, – запротестовала было Линдсей, но, подумав секунду, села на место. – Давай-ка, Марков, поговорим начистоту. Я с ним работаю. И мне нужно поговорить с ним о работе, о нынешних проблемах. О Марии Казарес. Вот и все. Точка. Конец текста.
– Тебе не обмануть меня, Линди. Ты не умеешь врать. Я все вижу: как горят твои глаза, как играет на щеках румянец. Ты слышала про Афродиту – богиню любви? Естественно, слышала. А знаешь ли ты, что у нее были дети? И знаешь, как этих детей звали?
– Нет, не знаю. Никогда не слышала, что у нее были дети.
– Были, были… Таков был итог ее преступной связи с Аресом – богом войны. У нее от него было пять детей, Линди. Так ты знаешь их имена?
– Думаю, что ты сам мне скажешь.
– Конечно, скажу – таить мне нечего. Их звали Эрот и Антэрот – Любовь и Любовь Ответная, Гармония – ну это ты сама легко поймешь. Но были еще двое. Их звали Деймос и Фобос…
– А это что означает?
– Ужас и Страх.
Грустно усмехнувшись, Марков закурил сигарету и глубоко затянулся.
– Неплохое напоминание, не правда ли? Таковы дети любви. Время от времени я задумываюсь об этом союзе и его отпрысках. Ужас и Страх… Неплохо сказано, а?
– Уж не хочешь ли ты предостеречь ты меня от чего-нибудь, Марков?
– Да, хочу. Очень хочу! Но ты ведь все равно не послушаешь меня. Предостережений никто не слушает. А потому я решил всего лишь прибегнуть к небольшому напоминанию. Как ты, должно быть, знаешь, большинство женщин я просто не перевариваю, но к тебе отношусь очень тепло. А ведь ты вряд ли можешь назвать себя счастливой, не так ли?
Между ними повисло молчание. Линдсей думала о Маркове. Ее вовсе не удивили его познания в области греческой мифологии. Ее не удивило бы даже, если бы он сейчас, перегнувшись через стол, заговорил с ней по-гречески. Марков был способен на весьма смелые эксперименты как со своей внешностью, так и с речью, притворяясь то недоумком, то несносным задавакой, то слепым поклонником моды. Однако на деле он не был ни тем, ни другим, ни третьим. Марков был на редкость проницателен, чуток, артистичен и умен. Кипучая энергия и смелость также относились к числу его достоинств. Два года назад Маркова постигла тяжелая утрата – от СПИДа умер человек, долгое время бывший его партнером. Марков начал ухаживать за другом, когда болезнь вступила в последнюю стадию, и не отходил от его кровати до последней минуты. И кому, как не Маркову, было знать, почему любовь способна породить не только гармонию, но также ужас и страх.
Минута бежала за минутой. Марков смотрел на Линдсей с неменьшей задумчивостью. Сегодня вечером он выглядел традиционно: с ног до головы одетый в черное, в темных очках – хотя нельзя было сказать, что ресторанчик, куда якобы любила захаживать Куэст, был залит ослепительным светом. Это была крохотная, сумрачная, грязноватая забегаловка на одной из улочек Монмартра, где света было не больше, чем в ином погребе. Голову Маркова, как всегда, венчала шляпа – его очень редко можно было встретить без нее. Более смехотворного головного убора Линдсей еще не видела: это была бархатная широкополая шляпа в стиле fin de siecle, [29]шляпа Оскара Уайльда. Из-под ее полей выбивались волнистые пряди его светлых волос. Живописный облик Маркова дополняли болтающиеся в ушах серьга в виде крестиков и пальцы, сплошь унизанные серебряными перстнями. Родом Марков был из Лос-Анджелеса, хотя сам утверждал, что родился на борту самолета. Теперь, после смерти любовника, он неприкаянно скитался по свету. Марков мотался из страны в страну, от съемки к съемке. На его снимках любая женщина выглядела раз в десять красивее, чем была на самом деле. Некоторые из этих фотографий, раскрывающих тайны мира высокой моды, завоевали всемирную известность и словно наяву стояли перед глазами Линдсей. Она считала его прекраснейшим из всех фотографов одежды, однако ее мнение на этот счет разделял далеко не каждый: работы Маркова были слишком провокационными, вызывающими, странными для тех, кто придерживался более консервативных взглядов. Что же касается Линдсей, то для нее Марков был кем-то сродни чародею – и как фотограф, и как просто мужчина. Глядя на него сейчас, она с некоторым удивлением осознала, что этот человек, пожалуй, является не только одним из лучших ее друзей, но и почти наверняка наилучшим собеседником. Ее неудержимо тянуло продолжить завязавшийся разговор.
– Хорошо, ты прав, – сдалась Линдсей, озабоченно наморщив лоб. – Мне в самом деле нравится Роуленд. Может быть даже больше, чем просто нравится. Как-то раз я побывала у него дома. Мы просто разговаривали, и вдруг произошло нечто необъяснимое. Наверное, ты знаешь, что я имею в виду, Марков. Это было чем-то вроде бунта сердца, только не яростного, а, если можно так сказать, совсем тихого.
– Как не знать… И что же было дальше?
– Дальше? Ничего. До этого я думала, что полностью неуязвима – ведь такого со мной давно уже не было. С тех пор, когда со мной могло произойти нечто подобное, прошло так много лет, и вот теперь… Кто бы мог подумать? Я же не девочка и не дура какая-нибудь. Этим летом мне исполняется тридцать девять лет. Моему сыну уже семнадцать. У меня даже на теле морщины, – заговорщически понизила она голос. – И я никогда ни с кем не ложусь в постель, пока не выключу всюду свет.
– Господь с тобой, Линди…
– Но это правда! Я знаю, как это глупо. Постоянно твержу себе: все это ерунда, должен же быть кто-нибудь, кому на все это наплевать. Кто-нибудь, кто не обращает внимания на все эти морщины и пятна на моем лице, потому что смотрит не на мое лицо, не на мои груди и не на задницу, а на меня. На личность, у которой есть мысли, душа… – Линдсей осеклась на полуслове. Она чувствовала, что черная безысходность овладевает ею, и презирала себя за это. А потому ограничилась только раздосадованным жестом.
– Тебе незачем выслушивать все это. Еще немного – и я расплачусь от жалости к себе самой.
– Я хочу тебя слушать, уверяю. Потому что хорошо понимаю тебя.
– Так вот, я не вижу их – в этом вся загвоздка. Если они и есть – эти загадочные настоящие мужчины, – то у меня еще не было случая познакомиться хотя бы с одним из них. Те же, которые мне попадаются, подразделяются на три безнадежные категории: женатые, вруны и зануды. Ничего не поделаешь, Марков, такова судьба женщин моего возраста. Все приличное расхватали те, кто помоложе, оставив на нашу долю только объедки и ходячие недоразумения. Я была уверена в этом. Пока не встретила Роуленда Макгуайра.
– Высокого и красивого брюнета Макгуайра? – улыбнулся Марков.
– Опомнись, Марков, уже почти час ночи. Кто будет есть в такое время?
– Ты уж поверь мне на слово. Ее ужин всегда начинается в час пятнадцать, ни минутой позже. По ней можно часы сверять. В этом – вся она.
– Послушай, Марков, я и без тебя прекрасно знаю, какая она. Во-первых, вообще не разговаривает. Самое большее, что я от нее слышала, – это «здравствуйте» и «до свидания».
– А вот со мной разговаривает. Если кто-то что и знает об обстоятельствах смерти Марии Казарес, то Куэст – первая. Она любимая манекенщица Жана Лазара, он сам ее откопал. Не веришь? Ну тогда приди в среду на показ коллекции Казарес.
– Который будет отменен. Ну и трепло же ты, Марков.
– Не горячись. Вот увидишь, эта встреча не пройдет впустую. Говорю тебе, ей наверняка кое-что известно. И вообще, что ты предлагаешь? Сидеть в «Сен-Режи» среди этих болванов и развесив уши слушать сплетни до самого рассвета? Пусть они там без нас тычутся мордой во все углы словно слепые котята. А нас Куэст сразу выведет на верный путь.
Понимаешь? С ее помощью мы, можно сказать, подключимся напрямую к главному компьютеру. – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Кстати, ответь, что с тобой сегодня, Линдсей? Шипишь на меня весь вечер как кошка дикая.
– Просто огорчена, шокирована. Неужели не ясно? Другие не меньше меня нервничают. Просто в голове не укладывается, что ее больше нет. Поверить не могу.
– И что из этого?
– А то, что мне нужно еще раз позвонить в «Сен-Режи». Повторяю, Марков, мне необходимо поговорить с Роулендом Макгуайром.
– Господи, Линди, да ты уже раз пять пыталась до этого Макгуайра дозвониться. Сколько можно?
– Пойми, Марков, его не было на месте. А сейчас он, может быть, уже вернулся. Послушай…
– Когда ты звонишь ему, Линди, у меня внутри словно лампочка загорается и попискивает что-то тоненько. Очень похоже на сигнал тревоги. Интересно, с чего бы это?
– Макгуайр всего лишь мой редактор, и мне необходимо поговорить с ним.
– Я-асно, – широко зевнул Марков. – Так ведь редакторам что положено делать? Руководить. Сидеть у себя за столом и распоряжаться, и редактировать потихоньку. Он в Лондоне сидеть должен. Его дело – по телефону названивать, факсы направлять, посылать Маркова с его фотографиями к чертям собачьим… Может, я чего не понимаю, Линди, но помнится, еще секунд пятнадцать назад вы с ним находились в состоянии войны. Ты вроде бы хотела даже собственными руками его придушить.
– Это было на прошлой неделе, Марков. А сейчас я уже передумала…
– Значит, ты передумала. А Макгуайр? Почему он вдруг от своего стола оторвался, на самолет сел, в Париж помчался как встрепанный? Честное слово, я словно новыми глазами начинаю видеть этого человека. Как иной раз снимаешь кого-то с неправильного угла, в неправильном ракурсе, с неправильной выдержкой, не на ту пленку, а потом видишь: человек-то совсем другой. Ну с чего ему в Париж приспичило? Скажи мне, Линди, любовь моя. Какова причина? Работа? Женщина? Просвети меня, глупого, если можешь.
– Не будь идиотом, Марков. Какая еще женщина! И откуда только у тебя эти шизофренические идеи?
– Достаточно просто посмотреть на тебя, дорогая, и эти идеи сами лезут в голову.
– Ты просто не знаешь Макгуайра. А если бы знал, то понял бы, насколько заблуждаешься. Это работа, Марков, работа и ничего больше. Все предельно просто. А почему он сейчас именно здесь, скажу тебе честно, не знаю. Знаю только, что в Лондоне на хозяйстве остался его заместитель. Я разговаривала с Максом. А вот с Роулендом пока поговорить не удалось.
Линдсей замялась. Лишь час назад ей удалось наконец дозвониться до Макса, и тот сразу же начал юлить, корча из себя великого дипломата. Из его слов было понятно только одно: кого-то следовало срочно направить в Париж, а поскольку Джини была в данный момент недоступна, Макс и Роуленд, посовещавшись маленько, решили, что лететь надо одному из них, а точнее, Роуленду.
– Как это – «недоступна»? – удивилась Линдсей. – Ведь Пикси говорила мне, что Джини вылетела сюда сегодня вечером. Во всяком случае, собиралась вылететь.
– Извини, Линдсей, поговори об этом лучше с самим Роулендом. А то мне по другому телефону звонят. Ну пока.
Когда Макс упомянул имя Джини, Линдсей уловила в его тоне нечто похожее на froideur. [28]
Вздохнув при этом неприятном воспоминании, она поднялась. Темные очки Маркова действовали ей на нервы – смотреть на них больше не было сил.
– Слушай, Марков, так я, с твоего позволения, все-таки звякну еще разок в «Сен-Режи». Теперь уж Роуленд наверняка должен ответить.
– Ах, Линди, Линди. Не бегай ты за ним. Это до добра не доведет, сама прекрасно знаешь. – Он погрозил ей указательным пальцем, глядя на нее с почти материнской заботой.
– Да не бегаю я ни за кем, – запротестовала было Линдсей, но, подумав секунду, села на место. – Давай-ка, Марков, поговорим начистоту. Я с ним работаю. И мне нужно поговорить с ним о работе, о нынешних проблемах. О Марии Казарес. Вот и все. Точка. Конец текста.
– Тебе не обмануть меня, Линди. Ты не умеешь врать. Я все вижу: как горят твои глаза, как играет на щеках румянец. Ты слышала про Афродиту – богиню любви? Естественно, слышала. А знаешь ли ты, что у нее были дети? И знаешь, как этих детей звали?
– Нет, не знаю. Никогда не слышала, что у нее были дети.
– Были, были… Таков был итог ее преступной связи с Аресом – богом войны. У нее от него было пять детей, Линди. Так ты знаешь их имена?
– Думаю, что ты сам мне скажешь.
– Конечно, скажу – таить мне нечего. Их звали Эрот и Антэрот – Любовь и Любовь Ответная, Гармония – ну это ты сама легко поймешь. Но были еще двое. Их звали Деймос и Фобос…
– А это что означает?
– Ужас и Страх.
Грустно усмехнувшись, Марков закурил сигарету и глубоко затянулся.
– Неплохое напоминание, не правда ли? Таковы дети любви. Время от времени я задумываюсь об этом союзе и его отпрысках. Ужас и Страх… Неплохо сказано, а?
– Уж не хочешь ли ты предостеречь ты меня от чего-нибудь, Марков?
– Да, хочу. Очень хочу! Но ты ведь все равно не послушаешь меня. Предостережений никто не слушает. А потому я решил всего лишь прибегнуть к небольшому напоминанию. Как ты, должно быть, знаешь, большинство женщин я просто не перевариваю, но к тебе отношусь очень тепло. А ведь ты вряд ли можешь назвать себя счастливой, не так ли?
Между ними повисло молчание. Линдсей думала о Маркове. Ее вовсе не удивили его познания в области греческой мифологии. Ее не удивило бы даже, если бы он сейчас, перегнувшись через стол, заговорил с ней по-гречески. Марков был способен на весьма смелые эксперименты как со своей внешностью, так и с речью, притворяясь то недоумком, то несносным задавакой, то слепым поклонником моды. Однако на деле он не был ни тем, ни другим, ни третьим. Марков был на редкость проницателен, чуток, артистичен и умен. Кипучая энергия и смелость также относились к числу его достоинств. Два года назад Маркова постигла тяжелая утрата – от СПИДа умер человек, долгое время бывший его партнером. Марков начал ухаживать за другом, когда болезнь вступила в последнюю стадию, и не отходил от его кровати до последней минуты. И кому, как не Маркову, было знать, почему любовь способна породить не только гармонию, но также ужас и страх.
Минута бежала за минутой. Марков смотрел на Линдсей с неменьшей задумчивостью. Сегодня вечером он выглядел традиционно: с ног до головы одетый в черное, в темных очках – хотя нельзя было сказать, что ресторанчик, куда якобы любила захаживать Куэст, был залит ослепительным светом. Это была крохотная, сумрачная, грязноватая забегаловка на одной из улочек Монмартра, где света было не больше, чем в ином погребе. Голову Маркова, как всегда, венчала шляпа – его очень редко можно было встретить без нее. Более смехотворного головного убора Линдсей еще не видела: это была бархатная широкополая шляпа в стиле fin de siecle, [29]шляпа Оскара Уайльда. Из-под ее полей выбивались волнистые пряди его светлых волос. Живописный облик Маркова дополняли болтающиеся в ушах серьга в виде крестиков и пальцы, сплошь унизанные серебряными перстнями. Родом Марков был из Лос-Анджелеса, хотя сам утверждал, что родился на борту самолета. Теперь, после смерти любовника, он неприкаянно скитался по свету. Марков мотался из страны в страну, от съемки к съемке. На его снимках любая женщина выглядела раз в десять красивее, чем была на самом деле. Некоторые из этих фотографий, раскрывающих тайны мира высокой моды, завоевали всемирную известность и словно наяву стояли перед глазами Линдсей. Она считала его прекраснейшим из всех фотографов одежды, однако ее мнение на этот счет разделял далеко не каждый: работы Маркова были слишком провокационными, вызывающими, странными для тех, кто придерживался более консервативных взглядов. Что же касается Линдсей, то для нее Марков был кем-то сродни чародею – и как фотограф, и как просто мужчина. Глядя на него сейчас, она с некоторым удивлением осознала, что этот человек, пожалуй, является не только одним из лучших ее друзей, но и почти наверняка наилучшим собеседником. Ее неудержимо тянуло продолжить завязавшийся разговор.
– Хорошо, ты прав, – сдалась Линдсей, озабоченно наморщив лоб. – Мне в самом деле нравится Роуленд. Может быть даже больше, чем просто нравится. Как-то раз я побывала у него дома. Мы просто разговаривали, и вдруг произошло нечто необъяснимое. Наверное, ты знаешь, что я имею в виду, Марков. Это было чем-то вроде бунта сердца, только не яростного, а, если можно так сказать, совсем тихого.
– Как не знать… И что же было дальше?
– Дальше? Ничего. До этого я думала, что полностью неуязвима – ведь такого со мной давно уже не было. С тех пор, когда со мной могло произойти нечто подобное, прошло так много лет, и вот теперь… Кто бы мог подумать? Я же не девочка и не дура какая-нибудь. Этим летом мне исполняется тридцать девять лет. Моему сыну уже семнадцать. У меня даже на теле морщины, – заговорщически понизила она голос. – И я никогда ни с кем не ложусь в постель, пока не выключу всюду свет.
– Господь с тобой, Линди…
– Но это правда! Я знаю, как это глупо. Постоянно твержу себе: все это ерунда, должен же быть кто-нибудь, кому на все это наплевать. Кто-нибудь, кто не обращает внимания на все эти морщины и пятна на моем лице, потому что смотрит не на мое лицо, не на мои груди и не на задницу, а на меня. На личность, у которой есть мысли, душа… – Линдсей осеклась на полуслове. Она чувствовала, что черная безысходность овладевает ею, и презирала себя за это. А потому ограничилась только раздосадованным жестом.
– Тебе незачем выслушивать все это. Еще немного – и я расплачусь от жалости к себе самой.
– Я хочу тебя слушать, уверяю. Потому что хорошо понимаю тебя.
– Так вот, я не вижу их – в этом вся загвоздка. Если они и есть – эти загадочные настоящие мужчины, – то у меня еще не было случая познакомиться хотя бы с одним из них. Те же, которые мне попадаются, подразделяются на три безнадежные категории: женатые, вруны и зануды. Ничего не поделаешь, Марков, такова судьба женщин моего возраста. Все приличное расхватали те, кто помоложе, оставив на нашу долю только объедки и ходячие недоразумения. Я была уверена в этом. Пока не встретила Роуленда Макгуайра.
– Высокого и красивого брюнета Макгуайра? – улыбнулся Марков.