Страница:
– Господи Иисусе…
Джини испуганно обернулась. Шанталь стояла перед зеркалом, держа шприц на уровне лица. До сознания Джини не сразу дошло, что та делает, но потом она поняла. Шанталь вводила героиновый раствор в глаз. Одной рукой она оттягивала вниз нижнее веко, а другой втыкала в мякоть иглу. Прозрачная жидкость в шприце окрасилась в розовый цвет. Джини отвернулась, закрыв лицо руками, и ощутила, как ее саму начинает мелко трясти. К ней приблизился Роуленд – она почувствовала его руки на своих плечах. Отняв от лица ладони, она увидела перед собой его мрачное бледное лицо.
– И такое бывает, – тихо вымолвил он. – Они довольно часто так делают, когда на венах уже нет живого места. Ничего, через минуту ей будет хорошо. А потом она скорее всего уснет.
– Хорошо? – непонимающе уставилась на него Джини. – Что в этом хорошего? Еще несколько часов, и ей потребуется новая доза. Как ты можешь, Роуленд…
– А ты на что надеялась – что мы излечим ее? Прямо здесь и прямо сейчас? Опомнись, Джини. Если бы мы не привезли ее сюда, она придумала бы что-нибудь другое. И была бы в еще худшем состоянии.
Он замолчал. Шанталь блаженно вздохнула. Джини, отважившись снова взглянуть на нее, увидела, что руки девушки больше не дрожат, лицо слегка порозовело. Шанталь заговорила – слабым голосом и обращаясь только к Роуленду, словно в комнате не было никого, кроме них двоих.
– Я посплю чуть-чуть, ладно? Ты не беспокойся, со мною будет все в порядке. Скоро вернется моя подруга Жанна. А колоться я брошу – когда-нибудь брошу обязательно. Она помогает мне. К тому же я берегусь – всегда смотрю, что покупаю. Иголок своих никому не даю и чужих не беру. Когда Жанна придет, все уже будет хорошо…
Опершись ладонями на раковину, она закрыла глаза.
– Ты был добр со мной, а я это ценить умею. И потому скажу тебе. Стар… Я его полжизни знаю. Он вроде меня – смешанных кровей. Слишком много всего в нас намешано: кровей, рас, стран, семей, колотушек, издевательств – вот и получается, что и я не в себе, и он не в себе. Вот отчего у нас обоих крыша едет…
Шприц снова вывалился из ее пальцев. Ни Роуленд, ни Джини не издали ни звука. Оба затаив дыхание слушали ее.
– А вот где он, не знаю. Поклясться могу, что где-то здесь, в Париже. Но где?.. Вчера вечером с ним виделась. Сказал мне, что один. Врет небось как всегда. Если та девчонка с ним, то он определенно ее где-то прячет. Он всегда их прячет. Но вы особо не беспокойтесь. С ней почти наверняка все о'кей. «Травки» покурить ей даст, может, таблеточек каких. Побеседует с ней о вечном. Насчет таблеток не беспокойтесь – он дряни не держит, все только высшего качества. А чтобы трахнуть ее или изнасиловать, то тут и подавно беспокоиться не о чем… – Шанталь утробно хохотнула, но внезапно умолкла и широко открыла глаза. Теперь зрачки у нее сузились. Она поднесла руку к изуродованной щеке.
– Одного только бойтесь. Того, о чем она сказала. – Шанталь показала пальцем на Джини. – Твоя правда, если уж он взбесится по-настоящему, значит, худо дело. А беситься он умеет – его аж колотит всего. Такое иногда случается, когда от ЛСД протащит. К тому же вчера вечером я достала ему пистолет. Давно он этого пистолета дожидался – несколько месяцев. Деньги у него водились, а у меня полезных знакомых хоть отбавляй, вот я и организовала ему это дело с «пушкой». Он пистолет прямо вчера вечером и забрал – как раз перед тем, как ты постучалась. – Она повернулась лицом к Джини. – Ведь это ты была, не так ли?
– Да, я. – Джини чувствовала, что Роуленд, как и она, буквально окаменел от напряжения. – А что это за пистолет, Шанталь?
– А черт его знает. Просто пистолет. Он мне сказал: пистолет нужен. Вот я ему и достала. Картинку мне показал, даже название заставил на бумажке записать…
– Так это точно пистолет? Не дробовик?
– Пистолет. Небольшой такой. Еще патроны к нему нужны какие-то особые. Внешне выглядит не очень. Бумажка с названием тут валялась, да только выбросила я ее. Пистолет немецкий. Нет, кажется, все-таки итальянский…
– А зачем ему пистолет? – Роуленд приблизился к ней на шаг. Глаза Шанталь неумолимо закрывались.
– Не знаю. Любит он их – пистолеты эти. Всегда любил. Он от них торчит просто. Стоит только на картинку взглянуть – и все на свете забывает. Дорого ему этот пистолетик обошелся – вот это я точно сказать могу. Почти четыре тысячи франков… Вещь серьезная. Он сам так сказал. Серьезный, говорит, пистолет. Только потом… – Ее сильно качнуло. – Только потом что-то с ним случилось – сама даже не знаю что. Пока мы разговаривали, в углу телевизор работал. И вдруг с ним что-то неладное твориться стало. Лицо у него стало такое… Опасное лицо. В глазах огонь нехороший зажегся. Точно такой же, как в тот день, когда он меня разукрасил. – Она машинально дотронулась до шрама на щеке. – Так что, может быть, вашей девочке несладко сейчас. Не знаю. А теперь извините, я прилягу.
Еле доковыляв до постели, она повалилась на скомканное одеяло. Ее веки были плотно сомкнуты. Роуленд обернулся к Джини, потом склонился над кроватью.
– Шанталь, потерпи еще чуть-чуть, не засыпай. Слышишь? А другое имя у него есть? Или только Стар? Как его звали, когда ты впервые с ним познакомилась?
Замолчав, он отступил от кровати. С лестницы послышался торопливый стук каблуков, и в следующее мгновение дверь распахнулась настежь. В комнату вошла женщина, с которой вчера вечером разговаривала Джини. Лицо женщины было бледным от страха. Замерев на пороге, она окинула беспокойным взглядом двоих незнакомцев и в следующее мгновение рухнула на колени у постели.
Нежно обняв Шанталь, она принялась гладить ее по волосам и бормотать ей на ухо что-то тихое, ласковое, успокаивающее. Когда же женщина обернулась, на ее лице безошибочно читались два великих чувства – любовь и гнев.
– Сколько ее там продержали? Эти скоты – они над людьми измываться мастера.
Она говорила по-французски, и Роуленд ответил ей на том же языке:
– Около часа, может, чуть дольше.
Женщина разразилась потоком ругательств. Досталось всем: и непрошеным гостям, и полиции, и правительству, и всему миру.
– Жанна, постой… – Шанталь предприняла попытку сесть, но снова бессильно повалилась на спину. – Он хороший. Он мне помог. Говорить мне трудно. А им надо знать про Стара. Скажи им его имя, объясни… Объясни…
Она снова закрыла глаза и погрузилась в состояние, близкое ко сну. Женщина, которую звали Жанна, поднялась с колен. Говоря по-английски с ужасающим акцентом, она пустилась в объяснения, причем в словах ее звучала неприкрытая ненависть.
Во всем, что сейчас происходит, сообщила Жанна, виноват Стар. Именно он приучил Шанталь к героину, он располосовал ей лицо. Но Стар – только одно из имен этого человека: недавно себе такую кличку подобрал, и уж очень она ему по сердцу пришлась – больше всех остальных. А фамилий у него – пропасть. Можно и перечислить, добавила женщина с неприязнью в голосе: Ламон, Паркер, Ньюман, д'Амико, Ривьер, Адамс, Дюма – сами выбирайте, какая больше нравится.
Что же касается первых имен, то тут придется выбирать только из двух. Иногда он использует английский вариант своего имени, но чаще предпочитает французский. За последний год у него не раз в разговоре проскальзывало, что это его настоящее имя – то, что значится в свидетельстве о рождении. Она этому, конечно, не слишком верит. Но он утверждает, что его настоящее имя – Кристоф.
16
Джини испуганно обернулась. Шанталь стояла перед зеркалом, держа шприц на уровне лица. До сознания Джини не сразу дошло, что та делает, но потом она поняла. Шанталь вводила героиновый раствор в глаз. Одной рукой она оттягивала вниз нижнее веко, а другой втыкала в мякоть иглу. Прозрачная жидкость в шприце окрасилась в розовый цвет. Джини отвернулась, закрыв лицо руками, и ощутила, как ее саму начинает мелко трясти. К ней приблизился Роуленд – она почувствовала его руки на своих плечах. Отняв от лица ладони, она увидела перед собой его мрачное бледное лицо.
– И такое бывает, – тихо вымолвил он. – Они довольно часто так делают, когда на венах уже нет живого места. Ничего, через минуту ей будет хорошо. А потом она скорее всего уснет.
– Хорошо? – непонимающе уставилась на него Джини. – Что в этом хорошего? Еще несколько часов, и ей потребуется новая доза. Как ты можешь, Роуленд…
– А ты на что надеялась – что мы излечим ее? Прямо здесь и прямо сейчас? Опомнись, Джини. Если бы мы не привезли ее сюда, она придумала бы что-нибудь другое. И была бы в еще худшем состоянии.
Он замолчал. Шанталь блаженно вздохнула. Джини, отважившись снова взглянуть на нее, увидела, что руки девушки больше не дрожат, лицо слегка порозовело. Шанталь заговорила – слабым голосом и обращаясь только к Роуленду, словно в комнате не было никого, кроме них двоих.
– Я посплю чуть-чуть, ладно? Ты не беспокойся, со мною будет все в порядке. Скоро вернется моя подруга Жанна. А колоться я брошу – когда-нибудь брошу обязательно. Она помогает мне. К тому же я берегусь – всегда смотрю, что покупаю. Иголок своих никому не даю и чужих не беру. Когда Жанна придет, все уже будет хорошо…
Опершись ладонями на раковину, она закрыла глаза.
– Ты был добр со мной, а я это ценить умею. И потому скажу тебе. Стар… Я его полжизни знаю. Он вроде меня – смешанных кровей. Слишком много всего в нас намешано: кровей, рас, стран, семей, колотушек, издевательств – вот и получается, что и я не в себе, и он не в себе. Вот отчего у нас обоих крыша едет…
Шприц снова вывалился из ее пальцев. Ни Роуленд, ни Джини не издали ни звука. Оба затаив дыхание слушали ее.
– А вот где он, не знаю. Поклясться могу, что где-то здесь, в Париже. Но где?.. Вчера вечером с ним виделась. Сказал мне, что один. Врет небось как всегда. Если та девчонка с ним, то он определенно ее где-то прячет. Он всегда их прячет. Но вы особо не беспокойтесь. С ней почти наверняка все о'кей. «Травки» покурить ей даст, может, таблеточек каких. Побеседует с ней о вечном. Насчет таблеток не беспокойтесь – он дряни не держит, все только высшего качества. А чтобы трахнуть ее или изнасиловать, то тут и подавно беспокоиться не о чем… – Шанталь утробно хохотнула, но внезапно умолкла и широко открыла глаза. Теперь зрачки у нее сузились. Она поднесла руку к изуродованной щеке.
– Одного только бойтесь. Того, о чем она сказала. – Шанталь показала пальцем на Джини. – Твоя правда, если уж он взбесится по-настоящему, значит, худо дело. А беситься он умеет – его аж колотит всего. Такое иногда случается, когда от ЛСД протащит. К тому же вчера вечером я достала ему пистолет. Давно он этого пистолета дожидался – несколько месяцев. Деньги у него водились, а у меня полезных знакомых хоть отбавляй, вот я и организовала ему это дело с «пушкой». Он пистолет прямо вчера вечером и забрал – как раз перед тем, как ты постучалась. – Она повернулась лицом к Джини. – Ведь это ты была, не так ли?
– Да, я. – Джини чувствовала, что Роуленд, как и она, буквально окаменел от напряжения. – А что это за пистолет, Шанталь?
– А черт его знает. Просто пистолет. Он мне сказал: пистолет нужен. Вот я ему и достала. Картинку мне показал, даже название заставил на бумажке записать…
– Так это точно пистолет? Не дробовик?
– Пистолет. Небольшой такой. Еще патроны к нему нужны какие-то особые. Внешне выглядит не очень. Бумажка с названием тут валялась, да только выбросила я ее. Пистолет немецкий. Нет, кажется, все-таки итальянский…
– А зачем ему пистолет? – Роуленд приблизился к ней на шаг. Глаза Шанталь неумолимо закрывались.
– Не знаю. Любит он их – пистолеты эти. Всегда любил. Он от них торчит просто. Стоит только на картинку взглянуть – и все на свете забывает. Дорого ему этот пистолетик обошелся – вот это я точно сказать могу. Почти четыре тысячи франков… Вещь серьезная. Он сам так сказал. Серьезный, говорит, пистолет. Только потом… – Ее сильно качнуло. – Только потом что-то с ним случилось – сама даже не знаю что. Пока мы разговаривали, в углу телевизор работал. И вдруг с ним что-то неладное твориться стало. Лицо у него стало такое… Опасное лицо. В глазах огонь нехороший зажегся. Точно такой же, как в тот день, когда он меня разукрасил. – Она машинально дотронулась до шрама на щеке. – Так что, может быть, вашей девочке несладко сейчас. Не знаю. А теперь извините, я прилягу.
Еле доковыляв до постели, она повалилась на скомканное одеяло. Ее веки были плотно сомкнуты. Роуленд обернулся к Джини, потом склонился над кроватью.
– Шанталь, потерпи еще чуть-чуть, не засыпай. Слышишь? А другое имя у него есть? Или только Стар? Как его звали, когда ты впервые с ним познакомилась?
Замолчав, он отступил от кровати. С лестницы послышался торопливый стук каблуков, и в следующее мгновение дверь распахнулась настежь. В комнату вошла женщина, с которой вчера вечером разговаривала Джини. Лицо женщины было бледным от страха. Замерев на пороге, она окинула беспокойным взглядом двоих незнакомцев и в следующее мгновение рухнула на колени у постели.
Нежно обняв Шанталь, она принялась гладить ее по волосам и бормотать ей на ухо что-то тихое, ласковое, успокаивающее. Когда же женщина обернулась, на ее лице безошибочно читались два великих чувства – любовь и гнев.
– Сколько ее там продержали? Эти скоты – они над людьми измываться мастера.
Она говорила по-французски, и Роуленд ответил ей на том же языке:
– Около часа, может, чуть дольше.
Женщина разразилась потоком ругательств. Досталось всем: и непрошеным гостям, и полиции, и правительству, и всему миру.
– Жанна, постой… – Шанталь предприняла попытку сесть, но снова бессильно повалилась на спину. – Он хороший. Он мне помог. Говорить мне трудно. А им надо знать про Стара. Скажи им его имя, объясни… Объясни…
Она снова закрыла глаза и погрузилась в состояние, близкое ко сну. Женщина, которую звали Жанна, поднялась с колен. Говоря по-английски с ужасающим акцентом, она пустилась в объяснения, причем в словах ее звучала неприкрытая ненависть.
Во всем, что сейчас происходит, сообщила Жанна, виноват Стар. Именно он приучил Шанталь к героину, он располосовал ей лицо. Но Стар – только одно из имен этого человека: недавно себе такую кличку подобрал, и уж очень она ему по сердцу пришлась – больше всех остальных. А фамилий у него – пропасть. Можно и перечислить, добавила женщина с неприязнью в голосе: Ламон, Паркер, Ньюман, д'Амико, Ривьер, Адамс, Дюма – сами выбирайте, какая больше нравится.
Что же касается первых имен, то тут придется выбирать только из двух. Иногда он использует английский вариант своего имени, но чаще предпочитает французский. За последний год у него не раз в разговоре проскальзывало, что это его настоящее имя – то, что значится в свидетельстве о рождении. Она этому, конечно, не слишком верит. Но он утверждает, что его настоящее имя – Кристоф.
16
Они вышли на сырую, промозглую улицу. Стоя у входа в собор, под химерами, хищно вытянувшими свои каменные шеи, Роуленд произнес:
– Мне надо срочно чего-нибудь выпить. Тебе тоже. И поесть не мешало бы. Только не спорь. Я знаю одно место.
Он быстро повел ее по направлению к Сорбонне. С бульвара Сен-Мишель они свернули на какую-то тихую улочку и через минуту оказались в небольшом старомодном бистро, где в это время почти не было посетителей. Им отвели столик в кабинке с высокими стенами, и было такое впечатление, будто они находятся в небольшой и уютной каюте парохода. Стол под скатертью в красно-белую клетку был покрыт еще белым бумажным листом по диагонали, на котором лежали два ножа и две вилки, а также стояли два простых бокала для вина. Роуленд заказал им обоим бренди, и когда Джини заколебалась, буквально насильно заставил ее выпить. Он смотрел на нее спокойно и задумчиво. Впервые за день напряжение немного отпустило ее. Джини почувствовала, как тепло постепенно приливает к щекам.
Лицо ее казалось Роуленду таким милым и близким, что он, чтобы не размякнуть окончательно, был вынужден с чрезмерной серьезностью углубиться в изучение меню, а потом дотошно обсуждать выбор блюд с Джини и пухлым коротышкой – владельцем ресторана и официантом по совместительству. И все это лишь затем, чтобы не смотреть на ее рот, на этот лиловый синяк на ее скуле, на ее глаза – эти продолговатые, искрящиеся, выразительные, самые красивые на свете глаза, в которых, казалось, таился какой-то вечный вопрос и страх перед возможным ответом.
Наконец заказ был сделан.
«Работа, – думал Роуленд. – Нужно все время сводить разговор к работе». Он заговорил. И одновременно с ним заговорила Джини.
Запнувшись, Роуленд с улыбкой откинулся на спинку стула:
– Ты что-то хотела сказать?
– Да так, ничего особенного. Только то, что ты очень хорошо, почти нежно обошелся с Шанталь. И очень ей понравился – настолько, насколько этой девушке вообще могут нравиться мужчины. Ты это заметил?
– Нет, – неуверенно пожал плечами Роуленд. – Мне до последнего момента казалось, что из нее и слова не вытянешь. В ответ на каждый мой вопрос – запирательство.
– И ошибся. Ты был спокоен, терпелив, вежлив, и она отблагодарила тебя за это. Должно быть, ее не каждый день балуют таким обращением. А может быть… – Он вскинула глаза на его лицо.
– Что может быть?
– Может быть, ты ей просто понравился. Наверное, такая реакция со стороны женщины для тебя не в диковинку?
Роуленд наклонился к ней через стол:
– Хочешь, скажу тебе, что заставило ее разговориться? Дело здесь отнюдь не во мне и не в том, что сказал ей я. И даже не в том, что ей срочно требовалось уколоться. Я внимательно за ней следил и сразу же угадал, когда она приняла решение заговорить…
– Когда мы показали ей фотографии?
– Нет. – Роуленд смотрел на нее, в глубине души растроганный ее непониманием. – Нет. Ты произнесла одну очень важную фразу, которая задела в ее душе чувствительную струну. Может быть, ты даже повторила слова, сказанные ей когда-то Старом. – Он выдержал паузу. – Ты спросила ее, действительно ли она верит в то, что вечно будет в его жизни.
– Именно тогда? – На щеках Джини заиграл румянец. – Ты уверен в этом?
– Абсолютно. В любом интервью, в любой беседе всегда наступает момент, когда задающий вопросы прорывается сквозь невидимую преграду. То же самое произошло и сегодня. Интересно, что натолкнуло тебя на эту фразу?
– Не знаю даже. Как-то сама пришла в голову. Шанталь не такая, как другие девушки. Во-первых, старше. К тому же, если верить Митчеллу, она знает Стара уже довольно давно. Вот я и задумалась: а какой она видит свою роль в его жизни? Для женщины это очень важно.
– Неужели?
– Конечно. – Она отвела взгляд в сторону. – Женщины по природе более моногамны, чем мужчины. Однолюбки… А потому обычно сами стараются находить оправдание поведению своего мужчины, когда тот совершает прогулки на стороне. Женщины заставляют уверить себя в том, что относятся к иной человеческой категории – более постоянны, более серьезны. Таким образом срабатывает один из женских защитных механизмов. Я сама не раз бывала тому свидетельницей. – Она внезапно замолчала, продемонстрировав скрытность, которую Роуленд и ранее замечал за ней.
– Как бы то ни было, – Джини отпила маленький глоток бренди, – в одном я уверена на сто процентов…
– В том, что Аннека писала Стару, не пользуясь посредничеством Шанталь? Целиком с тобой согласен. Я и сам так думаю.
– Что заставляет нас начать с самого начала. У нас целый букет вымышленных фамилий и имя, которое может быть истинным, но вовсе не обязательно. И еще у Стара есть пистолет, что только осложняет дело. Но мы не знаем, зачем Стару оружие. А также не имеем ни малейшего представления о том, где он сам.
– Не совсем с тобою согласен. Нам известно гораздо больше. Причем среди известных нам фактов есть очень интересные. В высшей мере любопытные факты… – Роуленд опять умолк – на сей раз потому, что хозяин ресторанчика принес заказанные блюда. Еда была незамысловатой, но выглядела в высшей мере аппетитно: горячий хлеб, салат, pommes frites [39]и две порции омлета, приготовленного из настоящих лесных грибов и свежих яиц – «только что из-под собственной курочки», как уверял ресторатор.
Французская страсть делать из каждого блюда произведение искусства вызвала у Роуленда легкую улыбку. Дождавшись, когда хозяин бистро ушел, он склонился над столом. Джини начала есть быстро и беспорядочно, словно нарочно хотела казаться голодной.
– Мы знаем больше, чем может показаться на первый взгляд, – продолжил Роуленд. – То, о чем мы начинаем догадываться только сейчас, вчера было у нас прямо под носом. Подумай: Мария Казарес умерла вчера днем в доме своей бывшей служанки. Верно?
– Верно. Квартира неподалеку от Сен-Жерменского предместья. Отлично помню. Мы еще говорили об этом районе. Я это место неплохо знаю, даже улицу себе представить могу…
– В самом деле?
– Да. – Она замялась, видимо, испытывая неловкость. – На той улице живет сейчас бывшая жена Паскаля Ламартина. В квартире своего нового мужа. В прошлом году я туда дважды ходила – забирать Марианну, дочку Паскаля. Райончик, что и говорить, неплохой. Из разряда престижных.
Помолчав чуть-чуть, Джини снова принялась за еду. «Должно быть, решила испытать себя, – подумал Роуленд. – Сможет ли спокойно, глазом не моргнув, произнести имя Ламартина? Что ж, ей это удалось. Почти». Он решил не продолжать эту тему. Лучше промолчать. Хотя тот факт, что бывшая супруга Ламартина уже успела снова выскочить замуж, а сам Ламартин до сих пор повторно не женился, не остался им не замеченным.
– Еще нам известно, – опять заговорил Роуленд Макгуайр, – что совсем недалеко от того дома вчера были замечены Майна Лэндис и Стар.
– Да, около двух часов дня. Мы и об этом говорили.
– Однако не говорили о том, простое это совпадение или что-то более важное. Мы бы, конечно, обсудили данный факт подробнее. Но нас… отвлекли.
– Роуленд…
– Хорошо, хорошо, не будем вспоминать… Но мы действительно еще не обсуждали возможной связи между этими двумя событиями. – Взгляд Роуленда теперь был вполне серьезен. – Кстати, в срочных выпусках теленовостей имя служанки названо не было. А вот в сегодняшних газетах оно появилось. Ее зовут Матильда Дюваль. Ну как, говорит тебе это имя что-нибудь? Теперь доходит?
– О Боже… – Джини выронила вилку, которая слабо звякнула о край тарелки, и ошеломленно уставилась на коллегу. – Записная книжка Аннеки. Я выписала из нее имена семи девушек. Среди них действительно есть какая-то Матильда.
– Совершенно верно. Некая Матильда Дюваль, причем адрес ее полностью совпадает с адресом той квартиры, в которой вчера скончалась Мария Казарес. Сдается мне, именно на этот адрес Аннека и писала свои письма Стару, и услуги Шанталь тут ей вовсе не требовались. У меня есть подозрение, что он мог дать Аннеке адрес Шанталь в качестве запасного варианта, на всякий пожарный, но одно не вызывает никаких сомнений: между Старом и Матильдой Дюваль есть какая-то связь.
– Вот вам и Матильда из записной книжки. Которая оказывается вовсе не девочкой, а женщиной весьма почтенного возраста. Черт, какая же я дура!
– Разговор с Шанталь только укрепил меня в подозрении насчет этой связи. Я прихватил с собой записную книжку Аннеки. Вот, полюбуйся…
Вытащив самодельный блокнот из кармана плаща, он подтолкнул его к собеседнице через стол. Джини нашла страницу, где было записано имя Матильды Дюваль. Вся эта страница была испещрена какими-то иероглифами и закорючками. Рядом с именем Матильды стоял крохотный, еле заметный крестик-распятие.
– Кристофер, – со значением произнес Роуленд. – Или Кристоф. Что значит несущий Христа. Аннеке было известно другое имя Стара, которое вполне может быть подлинным. Вот она и пометила особым знаком адрес, на который ему отправляла свои письма. Отныне у меня нет никаких сомнений, Джини. Надеюсь, ты тоже все теперь видишь?
– Ты хочешь сказать, что, зная служанку Марии Казарес, Стар мог знать и саму Марию? Ты в самом деле так думаешь, Роуленд?
– Да, думаю. Я думаю, что именно к этой служанке он вчера заходил. Тогда-то его и засекли вместе с Майной. Судя по всему, они уже уходили от Матильды. А часа через два после их ухода к ней наведалась Мария Казарес. Ты понимаешь, Джини? Есть какая-то нить между Старом и Марией Казарес, между Старом и Жаном Лазаром. Во-первых, Стар получает «белую голубку» из того же источника, что и Лазар. Во-вторых, для него важно быть в Париже – там же, где живут Казарес с Лазаром. В-третьих, он поддерживает отношения со служанкой, которую, в силу особой привязанности, навещает и Казарес. Причем учти, Джини, что связь между ними длится уже довольно долгое время. Если наше предположение верно и Аннека действительно отправляла Стару письма через Матильду, то мы можем даже достоверно определить время, когда начала действовать эта «почта». Думаю, что не позже, чем с марта прошлого года. Иначе просто быть не могло. – Он перевел дыхание. – Конечно, все это может быть всего лишь серией простых совпадений. Но мне почему-то так не кажется.
Джини с величайшим вниманием слушала его. Глядя на сосредоточенное лицо Роуленда, она почувствовала, как лихорадочно заметался ее собственный разум в поисках отгадки.
– Скажи, Роуленд, а тебе не кажется…
– Что Стар и есть тот самый исчезнувший ребенок из новоорлеанской истории? К собственному стыду вынужден признаться, что такая мысль действительно пришла мне в голову. Почти сразу же после того, как эту историю поведала мне Линдсей. И тем не менее даже такую фантастическую версию имеет смысл проверить. А потому вчера я связался со стрингером [40]«Корреспондента» в Майами, и он полетел в Новый Орлеан наводить справки. Кстати, именно поэтому я и тебя просил узнать у матери Аннеки, не может ли Стар быть американцем или иметь американские связи.
– Ну и накопал что-нибудь твой стрингер?
– Пока нет. Он главным образом занят выяснением фамилии наших героев. Собирался покопаться в монастыре, разузнать побольше о Лафитт-Грантах. Но прошло уже почти тридцать лет, так что я особого оптимизма насчет этих поисков не питаю.
– Ты сказал «к собственному стыду». Но ведь какая-то связь есть – ты сам признаешь это, Роуленд. Возраст у Стара подходящий. Он брюнет, как Казарес и Лазар. К тому же его биография отлично ложится в канву истории – сиротские дома, приюты. Во всяком случае, так говорила Шанталь.
– Я прекрасно помню, что она говорила. Действительно, по многим параметрам Стар более или менее подходит на эту роль – точно так же, как и тысячи других мужчин. Нет уж, Джини, давай-ка не будем излишне увлекаться. Слишком уж удобная версия получается, к тому же в ней полно натяжек.
– Но многие невыдуманные истории изобилуют кажущимися натяжками. Такое случается сплошь и рядом. Не веришь? Открой любую газету за любой день недели – там этих «за уши притянутых историй» сколько угодно. К тому же подумай, так ли уж невероятно то, что само собой приходит на ум? Предположим, Стар в самом деле их ребенок, который вскоре после рождения был отдан в какую-нибудь семью или детский дом. По достижении определенного возраста он получает право взять себе фамилию своих настоящих родителей. Он мог пытаться разыскать их… – Джини ненадолго задумалась и покачала головой. – Нет, все-таки, пожалуй, прав ты. Не клеится тут что-то. Да и как ему их выследить? Лазар и Казарес наверняка сделали все, чтобы замести следы.
– Вот и я о том же, – пожал плечами Роуленд. – Но, даже принимая во внимание все «против», я подумал, что все равно не мешает проверить эту версию до конца. Хотя, повторяю, я в глубине души не верю, что между Казарес и Лазаром, с одной стороны, и Старом – с другой, существует какая-то связь. Наверное, я вообще не стал бы всерьез рассматривать такую возможность, но у меня выдались две бессонные ночи. Отчего-то я все время думал о Кассандре, вспоминал, как нашел ее, как она выглядела… – Он угрюмо посмотрел в сторону. – А в общем-то, это не единственная причина, по которой я не могу считать свои размышления вполне здравыми. Я полностью отдаю себе отчет в том, что могу серьезно заблуждаться.
– Каковы же другие причины?
– Работа. Постоянное напряжение. Я все еще не освоился до конца с новым рабочим местом – канцелярией, с которой никогда раньше не имел дела и заниматься которой уговорил меня Макс. – Поколебавшись, Роуленд снова посмотрел на нее. – И с другими переменами в моей жизни тоже не освоился. Переменами, которым пытаюсь сопротивляться.
– Значит, по-твоему, люди склонны сопротивляться переменам. Ты в самом деле так думаешь? Но почему, Роуленд? Боятся или…
– Наверное, в самом деле из страха перед будущим. Ведь перемены могут быть как к лучшему, так и к худшему, – осторожно высказал он свое мнение. – Вот люди и льнут к уже известному. Боятся оступиться и сорваться в пропасть.
– Как ты думаешь, в ком люди опасаются перемен больше – в других или в самих себе?
Он видел, что этот вопрос крайне важен для нее.
– Думаю, и то, и другое, – тихо проговорил Роуленд. – Ах, Джини, на то существуют тысячи причин. Первая – это непредсказуемость перемен. Перемены воспринимаются некоторыми как предательство, измена самому себе – прежнему… – Его голос осекся, и Джини поняла, что Роуленду вспомнился какой-то случай из собственного прошлого. Нечто болезненное, судя по всему, предстало сейчас крупным планом перед его мысленным взором. – Противиться переменам бессмысленно, – тихо продолжил он после паузы. – В особенности, если наступающая перемена не чья-то легкомысленная блажь, а нечто более серьезное. Тут сопротивление вряд ли вообще возможно. Предначертанное судьбой случается обязательно, как ни крутись. К тому же… – Роуленд снова отвел глаза в сторону. – К тому же перемены бывают настолько стремительны, что иной раз и опомниться не успеваешь, как все вокруг оказывается совсем другим и ничего уже не поделаешь.
Склонив голову, Джини задумчиво двигала нож взад-вперед по скатерти.
– Неужели ситуация может меняться так быстро?
– Еще как! Все может измениться в мгновение ока – когда еще не досказал что-то, не завершил трапезу или когда просто идешь по улице, вовсе не подозревая, что ждет тебя впереди. Даже когда открываешь глаза после сна, всегда есть шанс увидеть такое, о чем не мог подумать никогда в жизни… – Его тон стал суше. – Но нет никакого сомнения в том, что эта перемена постепенно приближалась, подкрадывалась к тебе незаметно, чтобы застать тебя врасплох. А в конце – одна секунда, и ты вынужден признать поражение. Когда уже точно ничего не поправишь.
– Ты так уверен в этом? – Джини рассеянно глядела перед собой. Роуленд грустно посмотрел на нее. Для него стало очевидным то, что все это время она оставалась во власти собственных мыслей. Разговаривая с нею, он шел на такую откровенность, какой не допускал в общении ни с кем на протяжении шести лет, однако она совершенно не уловила смысла его слов. Ему даже показалось, что Джини намеренно не заметила его порыва, однако он тут же отбросил эту мысль. Она вовсе не отгораживалась от него непроницаемым барьером. Не попробовать ли быть с ней еще более открытым? Нет, это ему не подходило. Лезть собеседнику в душу для Роуленда означало то же, что нарушать границы частной собственности.
– Но настолько ли все безвозвратно? Так ли уж часто возникают ситуации, когда ничто, буквально ничто не поддается исправлению? – Теперь она заинтересованно подалась к нему. Ее глаза горели, требуя ответа.
Роуленд вздохнул.
– Боюсь, что да, – горестно выдавил он из себя. – Понимаешь, Джини, это такие часы, стрелки которых никому не дано перевести назад.
Он почувствовал, как в тот же момент между ними пронесся прохладный ветерок отчуждения. Джини отклонилась назад и потянулась за шарфом и пальто. Роуленд поднял руку, давая официанту знак, что хочет расплатиться. Джини между тем уже стряхнула с себя задумчивость и пыталась принять деловой вид. Роуленд искоса наблюдал, как решительно его спутница обматывает ярко-зеленым шарфом шею. Когда Джини закончила возиться с шарфом, он потянулся к ней через стол и быстро пожал ее руку.
– Ну и что теперь, Джини? Хочешь продолжить? Или остановиться? Передохнуть?
– Продолжить. – Она цепко схватила свою сумку. – Теперь – к Матильде. Идет?
– Отлично! Кстати, если ты хочешь вернуться в отель, то там тебя уже ждет отдельный номер. Подыскали наконец. А я бы мог отправиться к Матильде один. В самом деле, что-то неважно ты выглядишь, Джини…
– Нет. Я уже говорила тебе, что хочу работать. Роуленд. Нам нельзя останавливаться на полпути, тем более теперь, когда в нашей работе наметился прогресс. А у Стара есть пистолет, который он может в любую секунду пустить в дело. Мне во что бы то ни стало надо разыскать Майну. – Ее серьезное лицо стало еще более сосредоточенным. – И я найду ее. Когда я разговаривала с матерью Аннеки, то поклялась себе сделать это. Такие вот дела… – Она встала из-за стола. – К Матильде пойдем вместе и, если потребуется, прорвемся сквозь охрану, которую выставил вокруг нее Лазар. Как думаешь, хватит у нас сил?
– Мне надо срочно чего-нибудь выпить. Тебе тоже. И поесть не мешало бы. Только не спорь. Я знаю одно место.
Он быстро повел ее по направлению к Сорбонне. С бульвара Сен-Мишель они свернули на какую-то тихую улочку и через минуту оказались в небольшом старомодном бистро, где в это время почти не было посетителей. Им отвели столик в кабинке с высокими стенами, и было такое впечатление, будто они находятся в небольшой и уютной каюте парохода. Стол под скатертью в красно-белую клетку был покрыт еще белым бумажным листом по диагонали, на котором лежали два ножа и две вилки, а также стояли два простых бокала для вина. Роуленд заказал им обоим бренди, и когда Джини заколебалась, буквально насильно заставил ее выпить. Он смотрел на нее спокойно и задумчиво. Впервые за день напряжение немного отпустило ее. Джини почувствовала, как тепло постепенно приливает к щекам.
Лицо ее казалось Роуленду таким милым и близким, что он, чтобы не размякнуть окончательно, был вынужден с чрезмерной серьезностью углубиться в изучение меню, а потом дотошно обсуждать выбор блюд с Джини и пухлым коротышкой – владельцем ресторана и официантом по совместительству. И все это лишь затем, чтобы не смотреть на ее рот, на этот лиловый синяк на ее скуле, на ее глаза – эти продолговатые, искрящиеся, выразительные, самые красивые на свете глаза, в которых, казалось, таился какой-то вечный вопрос и страх перед возможным ответом.
Наконец заказ был сделан.
«Работа, – думал Роуленд. – Нужно все время сводить разговор к работе». Он заговорил. И одновременно с ним заговорила Джини.
Запнувшись, Роуленд с улыбкой откинулся на спинку стула:
– Ты что-то хотела сказать?
– Да так, ничего особенного. Только то, что ты очень хорошо, почти нежно обошелся с Шанталь. И очень ей понравился – настолько, насколько этой девушке вообще могут нравиться мужчины. Ты это заметил?
– Нет, – неуверенно пожал плечами Роуленд. – Мне до последнего момента казалось, что из нее и слова не вытянешь. В ответ на каждый мой вопрос – запирательство.
– И ошибся. Ты был спокоен, терпелив, вежлив, и она отблагодарила тебя за это. Должно быть, ее не каждый день балуют таким обращением. А может быть… – Он вскинула глаза на его лицо.
– Что может быть?
– Может быть, ты ей просто понравился. Наверное, такая реакция со стороны женщины для тебя не в диковинку?
Роуленд наклонился к ней через стол:
– Хочешь, скажу тебе, что заставило ее разговориться? Дело здесь отнюдь не во мне и не в том, что сказал ей я. И даже не в том, что ей срочно требовалось уколоться. Я внимательно за ней следил и сразу же угадал, когда она приняла решение заговорить…
– Когда мы показали ей фотографии?
– Нет. – Роуленд смотрел на нее, в глубине души растроганный ее непониманием. – Нет. Ты произнесла одну очень важную фразу, которая задела в ее душе чувствительную струну. Может быть, ты даже повторила слова, сказанные ей когда-то Старом. – Он выдержал паузу. – Ты спросила ее, действительно ли она верит в то, что вечно будет в его жизни.
– Именно тогда? – На щеках Джини заиграл румянец. – Ты уверен в этом?
– Абсолютно. В любом интервью, в любой беседе всегда наступает момент, когда задающий вопросы прорывается сквозь невидимую преграду. То же самое произошло и сегодня. Интересно, что натолкнуло тебя на эту фразу?
– Не знаю даже. Как-то сама пришла в голову. Шанталь не такая, как другие девушки. Во-первых, старше. К тому же, если верить Митчеллу, она знает Стара уже довольно давно. Вот я и задумалась: а какой она видит свою роль в его жизни? Для женщины это очень важно.
– Неужели?
– Конечно. – Она отвела взгляд в сторону. – Женщины по природе более моногамны, чем мужчины. Однолюбки… А потому обычно сами стараются находить оправдание поведению своего мужчины, когда тот совершает прогулки на стороне. Женщины заставляют уверить себя в том, что относятся к иной человеческой категории – более постоянны, более серьезны. Таким образом срабатывает один из женских защитных механизмов. Я сама не раз бывала тому свидетельницей. – Она внезапно замолчала, продемонстрировав скрытность, которую Роуленд и ранее замечал за ней.
– Как бы то ни было, – Джини отпила маленький глоток бренди, – в одном я уверена на сто процентов…
– В том, что Аннека писала Стару, не пользуясь посредничеством Шанталь? Целиком с тобой согласен. Я и сам так думаю.
– Что заставляет нас начать с самого начала. У нас целый букет вымышленных фамилий и имя, которое может быть истинным, но вовсе не обязательно. И еще у Стара есть пистолет, что только осложняет дело. Но мы не знаем, зачем Стару оружие. А также не имеем ни малейшего представления о том, где он сам.
– Не совсем с тобою согласен. Нам известно гораздо больше. Причем среди известных нам фактов есть очень интересные. В высшей мере любопытные факты… – Роуленд опять умолк – на сей раз потому, что хозяин ресторанчика принес заказанные блюда. Еда была незамысловатой, но выглядела в высшей мере аппетитно: горячий хлеб, салат, pommes frites [39]и две порции омлета, приготовленного из настоящих лесных грибов и свежих яиц – «только что из-под собственной курочки», как уверял ресторатор.
Французская страсть делать из каждого блюда произведение искусства вызвала у Роуленда легкую улыбку. Дождавшись, когда хозяин бистро ушел, он склонился над столом. Джини начала есть быстро и беспорядочно, словно нарочно хотела казаться голодной.
– Мы знаем больше, чем может показаться на первый взгляд, – продолжил Роуленд. – То, о чем мы начинаем догадываться только сейчас, вчера было у нас прямо под носом. Подумай: Мария Казарес умерла вчера днем в доме своей бывшей служанки. Верно?
– Верно. Квартира неподалеку от Сен-Жерменского предместья. Отлично помню. Мы еще говорили об этом районе. Я это место неплохо знаю, даже улицу себе представить могу…
– В самом деле?
– Да. – Она замялась, видимо, испытывая неловкость. – На той улице живет сейчас бывшая жена Паскаля Ламартина. В квартире своего нового мужа. В прошлом году я туда дважды ходила – забирать Марианну, дочку Паскаля. Райончик, что и говорить, неплохой. Из разряда престижных.
Помолчав чуть-чуть, Джини снова принялась за еду. «Должно быть, решила испытать себя, – подумал Роуленд. – Сможет ли спокойно, глазом не моргнув, произнести имя Ламартина? Что ж, ей это удалось. Почти». Он решил не продолжать эту тему. Лучше промолчать. Хотя тот факт, что бывшая супруга Ламартина уже успела снова выскочить замуж, а сам Ламартин до сих пор повторно не женился, не остался им не замеченным.
– Еще нам известно, – опять заговорил Роуленд Макгуайр, – что совсем недалеко от того дома вчера были замечены Майна Лэндис и Стар.
– Да, около двух часов дня. Мы и об этом говорили.
– Однако не говорили о том, простое это совпадение или что-то более важное. Мы бы, конечно, обсудили данный факт подробнее. Но нас… отвлекли.
– Роуленд…
– Хорошо, хорошо, не будем вспоминать… Но мы действительно еще не обсуждали возможной связи между этими двумя событиями. – Взгляд Роуленда теперь был вполне серьезен. – Кстати, в срочных выпусках теленовостей имя служанки названо не было. А вот в сегодняшних газетах оно появилось. Ее зовут Матильда Дюваль. Ну как, говорит тебе это имя что-нибудь? Теперь доходит?
– О Боже… – Джини выронила вилку, которая слабо звякнула о край тарелки, и ошеломленно уставилась на коллегу. – Записная книжка Аннеки. Я выписала из нее имена семи девушек. Среди них действительно есть какая-то Матильда.
– Совершенно верно. Некая Матильда Дюваль, причем адрес ее полностью совпадает с адресом той квартиры, в которой вчера скончалась Мария Казарес. Сдается мне, именно на этот адрес Аннека и писала свои письма Стару, и услуги Шанталь тут ей вовсе не требовались. У меня есть подозрение, что он мог дать Аннеке адрес Шанталь в качестве запасного варианта, на всякий пожарный, но одно не вызывает никаких сомнений: между Старом и Матильдой Дюваль есть какая-то связь.
– Вот вам и Матильда из записной книжки. Которая оказывается вовсе не девочкой, а женщиной весьма почтенного возраста. Черт, какая же я дура!
– Разговор с Шанталь только укрепил меня в подозрении насчет этой связи. Я прихватил с собой записную книжку Аннеки. Вот, полюбуйся…
Вытащив самодельный блокнот из кармана плаща, он подтолкнул его к собеседнице через стол. Джини нашла страницу, где было записано имя Матильды Дюваль. Вся эта страница была испещрена какими-то иероглифами и закорючками. Рядом с именем Матильды стоял крохотный, еле заметный крестик-распятие.
– Кристофер, – со значением произнес Роуленд. – Или Кристоф. Что значит несущий Христа. Аннеке было известно другое имя Стара, которое вполне может быть подлинным. Вот она и пометила особым знаком адрес, на который ему отправляла свои письма. Отныне у меня нет никаких сомнений, Джини. Надеюсь, ты тоже все теперь видишь?
– Ты хочешь сказать, что, зная служанку Марии Казарес, Стар мог знать и саму Марию? Ты в самом деле так думаешь, Роуленд?
– Да, думаю. Я думаю, что именно к этой служанке он вчера заходил. Тогда-то его и засекли вместе с Майной. Судя по всему, они уже уходили от Матильды. А часа через два после их ухода к ней наведалась Мария Казарес. Ты понимаешь, Джини? Есть какая-то нить между Старом и Марией Казарес, между Старом и Жаном Лазаром. Во-первых, Стар получает «белую голубку» из того же источника, что и Лазар. Во-вторых, для него важно быть в Париже – там же, где живут Казарес с Лазаром. В-третьих, он поддерживает отношения со служанкой, которую, в силу особой привязанности, навещает и Казарес. Причем учти, Джини, что связь между ними длится уже довольно долгое время. Если наше предположение верно и Аннека действительно отправляла Стару письма через Матильду, то мы можем даже достоверно определить время, когда начала действовать эта «почта». Думаю, что не позже, чем с марта прошлого года. Иначе просто быть не могло. – Он перевел дыхание. – Конечно, все это может быть всего лишь серией простых совпадений. Но мне почему-то так не кажется.
Джини с величайшим вниманием слушала его. Глядя на сосредоточенное лицо Роуленда, она почувствовала, как лихорадочно заметался ее собственный разум в поисках отгадки.
– Скажи, Роуленд, а тебе не кажется…
– Что Стар и есть тот самый исчезнувший ребенок из новоорлеанской истории? К собственному стыду вынужден признаться, что такая мысль действительно пришла мне в голову. Почти сразу же после того, как эту историю поведала мне Линдсей. И тем не менее даже такую фантастическую версию имеет смысл проверить. А потому вчера я связался со стрингером [40]«Корреспондента» в Майами, и он полетел в Новый Орлеан наводить справки. Кстати, именно поэтому я и тебя просил узнать у матери Аннеки, не может ли Стар быть американцем или иметь американские связи.
– Ну и накопал что-нибудь твой стрингер?
– Пока нет. Он главным образом занят выяснением фамилии наших героев. Собирался покопаться в монастыре, разузнать побольше о Лафитт-Грантах. Но прошло уже почти тридцать лет, так что я особого оптимизма насчет этих поисков не питаю.
– Ты сказал «к собственному стыду». Но ведь какая-то связь есть – ты сам признаешь это, Роуленд. Возраст у Стара подходящий. Он брюнет, как Казарес и Лазар. К тому же его биография отлично ложится в канву истории – сиротские дома, приюты. Во всяком случае, так говорила Шанталь.
– Я прекрасно помню, что она говорила. Действительно, по многим параметрам Стар более или менее подходит на эту роль – точно так же, как и тысячи других мужчин. Нет уж, Джини, давай-ка не будем излишне увлекаться. Слишком уж удобная версия получается, к тому же в ней полно натяжек.
– Но многие невыдуманные истории изобилуют кажущимися натяжками. Такое случается сплошь и рядом. Не веришь? Открой любую газету за любой день недели – там этих «за уши притянутых историй» сколько угодно. К тому же подумай, так ли уж невероятно то, что само собой приходит на ум? Предположим, Стар в самом деле их ребенок, который вскоре после рождения был отдан в какую-нибудь семью или детский дом. По достижении определенного возраста он получает право взять себе фамилию своих настоящих родителей. Он мог пытаться разыскать их… – Джини ненадолго задумалась и покачала головой. – Нет, все-таки, пожалуй, прав ты. Не клеится тут что-то. Да и как ему их выследить? Лазар и Казарес наверняка сделали все, чтобы замести следы.
– Вот и я о том же, – пожал плечами Роуленд. – Но, даже принимая во внимание все «против», я подумал, что все равно не мешает проверить эту версию до конца. Хотя, повторяю, я в глубине души не верю, что между Казарес и Лазаром, с одной стороны, и Старом – с другой, существует какая-то связь. Наверное, я вообще не стал бы всерьез рассматривать такую возможность, но у меня выдались две бессонные ночи. Отчего-то я все время думал о Кассандре, вспоминал, как нашел ее, как она выглядела… – Он угрюмо посмотрел в сторону. – А в общем-то, это не единственная причина, по которой я не могу считать свои размышления вполне здравыми. Я полностью отдаю себе отчет в том, что могу серьезно заблуждаться.
– Каковы же другие причины?
– Работа. Постоянное напряжение. Я все еще не освоился до конца с новым рабочим местом – канцелярией, с которой никогда раньше не имел дела и заниматься которой уговорил меня Макс. – Поколебавшись, Роуленд снова посмотрел на нее. – И с другими переменами в моей жизни тоже не освоился. Переменами, которым пытаюсь сопротивляться.
– Значит, по-твоему, люди склонны сопротивляться переменам. Ты в самом деле так думаешь? Но почему, Роуленд? Боятся или…
– Наверное, в самом деле из страха перед будущим. Ведь перемены могут быть как к лучшему, так и к худшему, – осторожно высказал он свое мнение. – Вот люди и льнут к уже известному. Боятся оступиться и сорваться в пропасть.
– Как ты думаешь, в ком люди опасаются перемен больше – в других или в самих себе?
Он видел, что этот вопрос крайне важен для нее.
– Думаю, и то, и другое, – тихо проговорил Роуленд. – Ах, Джини, на то существуют тысячи причин. Первая – это непредсказуемость перемен. Перемены воспринимаются некоторыми как предательство, измена самому себе – прежнему… – Его голос осекся, и Джини поняла, что Роуленду вспомнился какой-то случай из собственного прошлого. Нечто болезненное, судя по всему, предстало сейчас крупным планом перед его мысленным взором. – Противиться переменам бессмысленно, – тихо продолжил он после паузы. – В особенности, если наступающая перемена не чья-то легкомысленная блажь, а нечто более серьезное. Тут сопротивление вряд ли вообще возможно. Предначертанное судьбой случается обязательно, как ни крутись. К тому же… – Роуленд снова отвел глаза в сторону. – К тому же перемены бывают настолько стремительны, что иной раз и опомниться не успеваешь, как все вокруг оказывается совсем другим и ничего уже не поделаешь.
Склонив голову, Джини задумчиво двигала нож взад-вперед по скатерти.
– Неужели ситуация может меняться так быстро?
– Еще как! Все может измениться в мгновение ока – когда еще не досказал что-то, не завершил трапезу или когда просто идешь по улице, вовсе не подозревая, что ждет тебя впереди. Даже когда открываешь глаза после сна, всегда есть шанс увидеть такое, о чем не мог подумать никогда в жизни… – Его тон стал суше. – Но нет никакого сомнения в том, что эта перемена постепенно приближалась, подкрадывалась к тебе незаметно, чтобы застать тебя врасплох. А в конце – одна секунда, и ты вынужден признать поражение. Когда уже точно ничего не поправишь.
– Ты так уверен в этом? – Джини рассеянно глядела перед собой. Роуленд грустно посмотрел на нее. Для него стало очевидным то, что все это время она оставалась во власти собственных мыслей. Разговаривая с нею, он шел на такую откровенность, какой не допускал в общении ни с кем на протяжении шести лет, однако она совершенно не уловила смысла его слов. Ему даже показалось, что Джини намеренно не заметила его порыва, однако он тут же отбросил эту мысль. Она вовсе не отгораживалась от него непроницаемым барьером. Не попробовать ли быть с ней еще более открытым? Нет, это ему не подходило. Лезть собеседнику в душу для Роуленда означало то же, что нарушать границы частной собственности.
– Но настолько ли все безвозвратно? Так ли уж часто возникают ситуации, когда ничто, буквально ничто не поддается исправлению? – Теперь она заинтересованно подалась к нему. Ее глаза горели, требуя ответа.
Роуленд вздохнул.
– Боюсь, что да, – горестно выдавил он из себя. – Понимаешь, Джини, это такие часы, стрелки которых никому не дано перевести назад.
Он почувствовал, как в тот же момент между ними пронесся прохладный ветерок отчуждения. Джини отклонилась назад и потянулась за шарфом и пальто. Роуленд поднял руку, давая официанту знак, что хочет расплатиться. Джини между тем уже стряхнула с себя задумчивость и пыталась принять деловой вид. Роуленд искоса наблюдал, как решительно его спутница обматывает ярко-зеленым шарфом шею. Когда Джини закончила возиться с шарфом, он потянулся к ней через стол и быстро пожал ее руку.
– Ну и что теперь, Джини? Хочешь продолжить? Или остановиться? Передохнуть?
– Продолжить. – Она цепко схватила свою сумку. – Теперь – к Матильде. Идет?
– Отлично! Кстати, если ты хочешь вернуться в отель, то там тебя уже ждет отдельный номер. Подыскали наконец. А я бы мог отправиться к Матильде один. В самом деле, что-то неважно ты выглядишь, Джини…
– Нет. Я уже говорила тебе, что хочу работать. Роуленд. Нам нельзя останавливаться на полпути, тем более теперь, когда в нашей работе наметился прогресс. А у Стара есть пистолет, который он может в любую секунду пустить в дело. Мне во что бы то ни стало надо разыскать Майну. – Ее серьезное лицо стало еще более сосредоточенным. – И я найду ее. Когда я разговаривала с матерью Аннеки, то поклялась себе сделать это. Такие вот дела… – Она встала из-за стола. – К Матильде пойдем вместе и, если потребуется, прорвемся сквозь охрану, которую выставил вокруг нее Лазар. Как думаешь, хватит у нас сил?