Эти первые месяцы пребывания в революционной Франции должны были явиться тяжким испытанием для нашего радикала. Он непосредственно столкнулся с тем, о чем мечтал в Варшаве, критикуя компромиссную конституцию 3 мая. Власть в Париже действительно принадлежала народу. Докучающие ему обысками и допросами представители секции Четырех наций происходили из пролетариев и мелкой буржуазии. В длинных штанах и в красных фригийских колпаках, они называли себя именами древних героев Брутами, Каями и Гекторами - и приветствовали друг друга словами: "Свобода, Равенство и Братство". Но эти революционные владыки Парижа относились к нему с величайшим недоверием и подозревали в нем шпиона коалиции и реакционных эмигрантов. Им дела не было до рекомендательных писем посланника Декорша. Они злыми глазами смотрели на аристрократическое лицо рыдзынского кавалера и на оружие, которое он привез с собой для защиты революции.
После того как в Париж пришло известие об аресте в Варшаве французского дипломата Бонно, отношение к польским эмигрантам приняло форму открытого преследования. Однажды Сулковский вместе с несколькими другими соотечественниками был арестован. Бумаги их опечатали, а оружие реквизировали.
Парижский покровитель эмигрантов Казимир Ла Рош, бывший секретарь посольства в Варшаве, в связи с этим писал в Конвент:
... Все находящиеся здесь поляки - пленные патриоты, которых принудили эмигрировать из отечества. Хотя их постоянно преследуют и притесняют комитеты юродских секций, отбирающие у них бумаги и оружие, они отнюдь не жалуются на это поведение властей, объясняя его исключительными обстоятельствами и высшей необходимостью. Но честь Республики и наш моральный долг по отношению к жертвам деспотизма приказывают положить наконец предел этой инквизиции!
Ла Рош не ошибался в оценке республиканских настроений польских эмигрантов, во всяком случае по отношению к нашему герою. На другой же день после освобождения из тюрьмы Сулковскнй выступил на открытом собрании секции Четырех наций с пламенной речью в честь Республики и революции, а возвращенное ему оружие пожертвовал для армии, подавляющей мятежей Вандее.
В эти тяжелые дни главной поддержкой для Юзефа была дружба с Петром Малишевским. Уже пустивший корни в Париже Малишевский имел много знакомств в кругах, близких к Конвенту и правительству, и охотно прибегал к этим связям, чтобы помочь другу подыскать подходящее место во французской армии.
Благодаря Малишевскому Юзеф подружился с комиссаром секции Четырех наций Александром-Руссленом Сент-Альбеном, отцом своего будущего биографа Ортанса Сент-Альбена, книга которого доныне является самым обширным, хотя и не всегда точным, источником сведений о Сулковском. Благодаря Малишевскому начал он бывать и в доме его тестя, востоковеда Вентуре.
Пятилетняя дружба Сулковского с семейством Вентуре сыграла в его жизни важную роль. Это факт несомненный, находящий подтверждение во всех исторических источниках. Но более точных сведений о характере и подробностях этой дружбы сохранилось слишком мало. Тем не менее их достаточно для разрешения споров, которые завязались в биографической литературе.
Почти во всех литературных произведениях о Сулковском героя сопровождает его верный приятель - востоковед Вентуре. Фигура эта как раз в духе романтической литературы: старый еврейский мудрец, сочетающий в себе черты ученого знатока Кабалы и Вечного жида. В трагедии Жеромского он выступает без имени в качестве "Вентуре, семидесятилетнего старца". В популярном послевоенном романе Кароля Козьминского он называется Мардохаем Вентуре и является отцом двух дочерей. В одну из них, называемую "египтянкой", влюблен, а впоследствии и женится на ней Юзеф Сулковский.
Но в свете исторических данных дело выглядит несколько иначе. Во Франции в то время было два востоковеда по имени Вентуре. Первый и явно старший из них, Мардохай Вентуре из Авиньона, еще до революции исполнявший обязанности переводчика с восточных языкоп при королевской библиотеке в Париже, не имел, насколько мне известно, с нашим героем ничего общего.
Зато приятелем Сулковского был Жан-Мишель Вентуре де Паради из Марселя, воспитанник иезуитской школы, французский дипломатический агент в странах Востока, член Географическою общества, преподаватель Школы восточных языков и автор ученого труда под названием "Грамматика и словарь берберийского языка".
Вот именно с этим Венчуре познакомился Сулковский в 1793 году и, вероятнее всего, его поддержке был обязан своей дипломатической миссии в Турцию, так как ЖанМишель занимался в это время организацией французской консульской службы в странах Ближнего Востока.
Вентуре, которому в момент знакомства с Сулковским было 54 года (а не 70 лет), большую часть жизни провел в Египте, Сирии, Турции и других восточных странах. Он и пробудил в молодом поляке интерес к ориенталистике.
Под его воздействием Юзеф изучил турецкий и арабский, ему он обязан своим знанием Востока.
Подружились они во время совместного пребывании в Константинополе, и дружба эта с годами становилась все более тесной. Потом они вместе отправились в Египет и оба там погибли. Французский биограф Сулковского, Ортанс Сент-Альбен, утверждает, что они думали друг о друге даже в минуту смерти. Сулковский, падая с коня в каирской схватке, якобы воскликнул: "Мой бедный Вентуре!" Жан-Мишель, смертельно раненный под Аккой, спустя два месяца после гибели своего друга простился с жизнью словами: "Бедный Сулковский!"
Жан-Мишель Вентуре де Паради был отцом двух дочерей. Старшая из них, Виктория Франсуаза, родившаяся в 1773 году в Каире и потому называемая в парижской среде "египтянкой", в 1793 году вышла замуж за Петра Малишевского и была его женой десять лет, родив ему за это время троих детей. Брак этот был не из счастливых.
Виктория Франсуаза Вентуре-Малишевская, женщина очень красивая, принадлежала к числу известных модниц эпохи Директории, определяемых словом merveilleuses [Обольстительная (франц.)].
Ее ветреность и беспрестанные интрижки основательно отравили жизнь бедному мужу и в конце концов привели к разрыву. Но разрыв этот наступил уже после смерти Сулковского. Я считаю абсолютно исключительным, чтобы добродетельный Юзеф мог завести роман с шаловливой "египтянкой" при ее супруге. Это было бы невозможно примирить с его верной, полной обожания дружбой с Малишевским.
Героиней парижского романа была скорее всего не "египтянка", а вторая дочь Жан-Мишеля Вентуре де Паради. К сожалению, эта младшая дочь все еще является загадкой. Ни одному из биографов Сулковского пока что не удалось установить даже ее имени.
Относительно французской любовной истории Юзефа имеется только несколько упоминаний самого общего характера в переписке его знакомых и в биографии пера Ортанса Сент-Альбена.
Сент-Альбен, который из рассказов отца должен был довольно точно знать парижские перипетии Сулковского, тактично не называет имени мадемуазель Вентуре, а пишет вообще о "даме, которую он любил". Информация его по этому вопросу ограничивается только одним, но зато поразительным анекдотом.
"Дама, которую он любил, будучи вынужденной подвергнуться хирургической операции, просила его, чтобы он присутствовал при этом, поддерживая ее, но едва он увидел хирурга и хирургические инструменты, как тут же упал в обморок..."
Бесстрашный герой Зельвы, Сан-Джорджо, Арколя, Мальты и Александрии, падающий в обморок при одном виде хирургических инструментов, - это что-то совершенно новое! Сент-Альбен приводит этот случай как доказательство исключительной ... гуманности молодого офицера. Мы - при некоторой доброй воле - можем сделать из этого вывод, что парижская любовь Юзефа все-таки была довольно сильной.
В исторических трудах о Сулковском часто встречается гипотеза, что его знакомство с дочерью Вентуре окончилось браком. Я взял на себя труд проследить, откуда эта гипотеза взялась. Источник ее обнаруживается в работе французского историка М. А. Шюке под названием "Дневник путешествий генерала Дезэ", изданной в Париже в 1907 году. Шюке пишет там о Сулковском следующее: "Его вдова, дочь востоковеда Вентуре, до конца Империи получала пенсию в 6000 франков из государственного казначейства".
Но эта ошибочная, возникшая в результате недоразумсния информация Шюке от 1907 года была опровергнута в 1934 году Скалковским, который убедительнейшим образом доказал, что этой таинственной графиней Сулковской, получающей пенсию за героя, была не его вдова, а предполагаемая мать - Маргерит-Софи де Флевиль.
Тем не менее гипотеза о женитьбе на дочери Вентуре, поддержанная историком Ашкенази, по-прежнему бытует в польской истории и литературе. Так, женитьбой этой объясняют факт получения Сулковским французского подданства, без которого нельзя было поступить в армию.
Из исторических документов известно, что Сулковский добивался службы в армии еще во время первого своего пребывания в Париже в 1793 году Но тогда его не взяли, потому-то он и поехал на Восток дипломатическим агентом. После почти двухлетних странствий он вернулся в Париж в начале 1796 года. В апреле этого года он получил военную должность и был зачислен в Итальянскую армию Бонапарта. Некоторые биографы делают отсюда вывод, что между январем и апрелем 1796 года Сулковский получил подданство благодаря женитьбе на дочери Вентуре, так как брак с француженкой был тогда единственным конституционным основанием для натурализации.
Трудно отрицать, что это было именно так, но столь же вероятно, что все могло быть совсем иначе. Имеются конкретные предпосылки, говорящие о том, что Сулковский получил французское гражданство не в 1796, а еще в 1793 году, перед выездом в Турцию.
2 мая 1793 года Юзеф писал из Парижа тетке, вдове князя Августа, жалуясь на различные обстоятельства, мешающие его зачислению в армию, и перечислял их поочередно: глупость одного министра, неблагожелательность другого, отъезд в Турцию посла Декорша, на протекцию которого он особенно рассчитывал, антипольскпе настроения, вызванные изменой генерала Мёнчинского, и так далее... Но он ни словом не упоминал о затруднениях, вызванных отсутствием французского подданства.
Другой документ еще убедительнее. Давний варшавский знакомый Юзефа, посол в Турции Декорш, в одном из своих писем ясно пишет, что во время встречи в Константинополе в 1794 году Сулковский представил ему свидетельство о своем французском гражданстве, выданное коммуной города Парижа.
А если Сулковский получил подданство до отъезда в Турцию, то и не надо было жениться на дочери Вентуре, потому что во время его первого пребывания в Париже еще действовала конституция 1791 года, которая, кроме женитьбы на француженке, допускала и второе основание для натурализации. И это второе основание, вычеркнутое из позднейших конституций, выражалось в словах:
"Французским гражданином становится тот, кто родился за границей от матери-француженки".
Стало быть, от неразрешенной загадки относительно женитьбы приходится вернуться к неразрешенной загадке, касающейся происхождения. Но ведь такое стечение событий было вполне возможно. Сулковский, до последней минуты поддерживавший переписку с мачехой и уже не смущающийся в Париже никакими условностями, мог с величайшей легкостью если не доказать, то хотя бы показать, что его мать была француженкой. Так же, как пятнадцать лет спустя это сделала Маргерит-Софи де Флевиль-Сулковская.
Но если Сулковский получил французское подданство именно таким образом, то тем самым теряет все основания литературно-историческая легенда о его женитьбе на мадемуазель Вентуре. Потому что доказательство этого брака, кроме вздорной информации Шюке, нет никаких.
Зато имеются доказательства, позволяющие предполагать, что "рыцарь с бархатистыми глазами" до конца жизни пребывал холостяком, Ортанс Сент-Альбен рассказывает, что как-то раз сердечный друг Сулковского подвергся тяжкому оскорблению и собирался требовать сатисфакции (речь явно идет о Малишевском, который в 1796 - 1798 годах имел много неприятностей из-за прежних услуг, оказываемых королю). Сулковский без ведома друга взял это дело на себя. Когда друг впоследствии стал его упрекать, он ответил: "Драться можно только неженатым; мне нечего терять, кроме тебя".
Рейбо, один из французских авторов монографии о египетской экспедиции, упоминая Жан-Мишеля Вентуре де Паради, пишет: "Его жена была гречанка, дочь - египтянка, а зять - поляк". Если бы Сулковский, действительно был бы мужем дочери Вентуре, то уж кто-кто, а автор монографии о египетской экспедиции, наверное, знал бы и о втором зяте-поляке Жан-Мишеля.
И наконец, третье доказательство. Отправляясь в египетскую экспедицию, Сулковский считался с возможностью своей смерти Поэтому все имущество он вместе с самыми важными бумагами оставил Малишевскому.
А ведь будь у него жена, то, конечно, ей он предоставил бы заботу о своем имуществе.
Поэтому я предлагаю всю историю с женитьбой на дочери Вентуре или на ком бы то ни было вообще считать обычной сплетней, по крайней мере до тех пор, пока историки не обнаружат какие-нибудь новые материалы, связанные с личной жизнью Сулковского.
Из того, что установлено до сих пор, неколебимо следует, что любовь не играла особо важной роли в жизни нашего героя.
Это подтверждает и Ортанс Сент-Альбен, который парижский период жизни Юзефа знал лучше всех его биографов. В своей книге Сент-Альбен пишет: "После любви к отчизне первое место в его сердце занимала дружба".
И довольно пространно рассматривает все, что касается дружбы. А о любовных делах его упоминает только раз в кратком анекдоте по другому поводу.
Поскольку о романтических приключениях Сулковского мне удалось сказать так мало, то упомяну еще об одном случае, когда он выступил или, скорее должен был выступить, как... певец любви.
Мало кто знает, что Юзеф Сулковский еще при жизни своей стал героем... оперного либретто. Этим он был обязан своему доброму знакомому князю Михалу Клеофасу Огиньскому, о котором говорили, что он был лучшим композитором среди дипломатов и лучшим дипломатом среди композиторов.
Египетская экспедиция Бонапарта произвела величайшее впечатление во всем мире и особенно сильно подействовала на воображение художников. Автор известных полонезов, пребывающий в это время в Гамбурге, при первом известии об экзотической войне тут же принялся писать оперу под названием "Зелие и Валькур", рассчитывая, вероятно, на то, что она будет поставлена в Париже в день триумфального возвращения победителей. Сочиняя либретто, он, разумеется, не забыл и о Сулковском.
Опера имела неприкрыто пропагандистский характер и подчеркивала цивилизаторскую миссию европейских завоевателей. Зели, арабская девушка, томящаяся в гареме египетского паши Абубокира, тайно влюблена в молодого французского пленника Валькура и посему отвергает авансы паши, который хочет сделать ее своей первой женой. Невзирая на опасность, влюбленная красавица соглашается на ночное свидание с Валькуром. Во время свидания их застигает жестокий паша и путем ускоренного судоговорения приговаривает обоих к смерти. Но не успевает паша кончить свою устрашающую басовую арию, как вбегает гонец с известием о победе французов над мамелюками. Вскоре появляется Бонапарт в окружении своего штаба. И тут выступает адъютант Сулковский. Дабы смягчить сердце Абубокира, он поет хвалебную песнь любви и влюбленным. Растроганный паша отменяет свой несправедливый приговор, и действие кончается апофеозом в честь Бонапарта.
К сожалению, Огиньскому удалось довести до конца только этот первый акт. А там он и совсем забросил работу над оперой, так как египетская война стала во Франции очень непопулярна и музыкальная "агитка" не имела никаких шансов на постановку в парижском театре.
Хвалебная песнь любви Сулковским не была пропета [Премьера оперы Огиньского состоялась только в 1963 году по варшавскому телевидению. Прим. автора.] на сцене, так же как и в жизни.
АДЪЮТАНТ БОНАПАРТА
И наконец, последняя, самая волнующая и таинственная загадка биографии нашего героя - его отношения с Бонапартом.
Попытаемся проследить их с самого начала. Весна 1793 года. Капитан французской армии Наполеон Бонапарт еще участвует в усмирении родной Корсики. Бывший капитан польской армии Юзеф Сулковский обивает пороги руководящих деятелей революции. Только что выпущенный из тюрьмы, измотанный придирками коммунальной полиции, он отчаялся в напрасных стараниях поступить в армию и подыскивает себе другое занятие.
В Париже много говорят о Ближнем и Дальнем Востоке. Специальный посланник государства Майсура, Типпо-Султана, прибегает к помощи Республики, чтобы поднять антианглийское восстание в Индии. Французское правительство благосклонно относится к этому освободительному предприятию и намеревается послать ТиппоСултану своих военных инструкторов. Газеты крикливо возносят "гражданина" Типпо-Султана и называют его "добрым якобинцем". Одновременно в министерских кабинетах разрабатывается план другой восточной экспедиции. Чрезвычайный посол де Семонвиль собирается отправиться с тайной миссией в Турцию, чтобы сколотить новые союзы против коалиции. Во всех организационных совещаниях участвует известный знаток Востока ЖанМишель Вентуре де Паради. Вероятно, это он напал на мысль, что молодой безработный польский офицер, с которым он познакомился месяц назад, великолепно подходит на роль военного инструктора для Типпо-Султана, так же как и на роль польского эксперта при после де Семонвиле.
В начале мая Сулковский уже готов к отъезду. Именно тогда он пишет прощальные письма на родину. Первое из них, о котором я уже упоминал, - к тетке, вдове князя Августа, - послано в демонстративно не запечатанном конверте. Видимо, отправитель ничего не имел против того, чтобы цензоры Республики узнали, почему его не взяли в армию. Второе письмо, посланное с оказией, более конфиденциальное. Юзеф приводит в нем неизвестному адресату (возможно, им была Маргерит-Софн де Флевиль-Сулковская) причины, по которым он решил поехать на Восток. В этом письме, помимо прочего, мы читаем следующее:
... У меня есть намерение совершенствоваться дальше в военном искусстве; этот мощный рычаг в руках тиранов должен быть у них вырван свободными людьми. Чтобы освободить свою страну... надо командовать армией, чтобы ею командовать успешно, надо прославиться подвигам и, вызывающими повсюду общее доверие...
Несколько дерзко звучит это заявление молоденького офицерика, отправляющегося завоевывать полководческую славу прямо из тюремной камеры для подозрительных иностранцев. Но это не было дерзостью. Эти слова выражали одержимость идеей, которой Сулковский уже тогда подчинил всю свою жизнь и которой оставался верен до самой смерти. Он жаждал славы, чтобы иметь возможность стать во главе армии. Он жаждал освободить родину, чтобы революционизировать ее на французский лад.
Члены восточной миссии - по конспиративным соображениям - выезжали порознь. Сулковский выеха т из Парижа 31 мая 1793 года за несколько часов до свержения Жиронды и захвата власти Горой. Об этом событии он узнал уже в дороге и встретил его с радостью как "третье возрождение Франции".
Парижские преследования и неприятности не ослабили- его революционного пыла. Записки, которые он вет в пути через Францию, могут смело считаться образцовым "символом веры" якобинца. Он превозносит в них благодеяния революции, клеймит глупость и низость лионских контрреволюционеров, со страстью опровергает клевету реакционных газет. Проезжая мимо запущенной пограничной крепости, он делает заметку, довольно неожиданную для завзятого читателя "деяний прославленных генералов": "... Не в силе бастионов, а в гражданской отваге поддержанной всем народом, в любви к только что завоеванной свободе... безопасность Франции".
В Италии происходит неожиданное изменение дорожных планов. Разведка коалиции напала на след тайных эмиссаров революции. Посла де Семонвиля разоблачают во Флоренции и арестовывают. Сулковский узнает об этом в Венеции. Кольцо опасности вокруг него сжимается. Выдворенный полицией с территории Венецианской республики, он получает от французского консула приказ отправиться в Сирию, в Алеппо (Халеб), и там ожидать дельнейших распоряжений из Парижа.
В Алеппо, и только-то! Нынче никакое расстояние не может нас удивить, но ведь тогда самолетов не было Поздним летом 1798 года Юзеф садится в Ливорно на корабль и отправляется в многомесячное плаванье через Кипр и Александретту в Сирию. В дороге он мучается тропической лихорадкой, учит арабский и турецкий, старательно изучает социальные и экономические особенности Востока, что пригодится ему спустя пять лет во время египетской экспедиции.
В начале ноября он наконец добирается до цели своего путешествия. И тут начинается долгое ожидание инструкций из Парижа.
Но в Париже заняты другими, более важными делами.
Беспрестанные поражения на фронтах и страшный экокомический кризис вынудили революционное руководство принять самые суровые меры. Комитет общественного спасения, во главе которого стоит до жестокости добродетельный Максимилиан Робеспьер, решает спасти Францию и революцию организованным террором. Одновременно военный инженер Лазар Карно, великолепный организатор и несокрушимый республиканец, принимает революционизировать армию и очищать ее от ненадежных элементов.
На сцену выступают новые люди. Один из них - недавний усмиритель корсиканских повстанцев Наполеон Буонапарте. Благодаря дружбе с Огюстеном Робеспьером, братом диктатора, молодому корсиканцу удается пробить свой план выдворения англичан из Тулона. После взятия Тулона он именуется спасителем революции, посланным провидением, и в молниеносном темпе продвигается в бригадные генералы. Перед ним открывается великая карьера. Парижские газетчики называют его "Робеспьером на коне".
Юзефу Сулковскому в далеком Алеппо удача благоприятствует куда меньше. Пять месяцев напрасно ожидает он приказов из столицы и, не в силах дождаться, пытается осуществить безумный план - самостоятельно преодолеть 1500 километров по Аравийской пустыне до Басры, а оттуда попасть прямо в Индию. Предприятию этому покровительствует хозяин Юзефа, английский торговец Роберт Эббот. Но этот отзывчивый купец является одновременно агентом английской разведки и информирует о каждом шаге своего польского гостя дружественные разведки Австрии и России. Вероятно, благодаря этой благожелательной опеке Сулковский попадает в пустыне в засаду и только чудом остается живым.
Путешествие в Индию длится почти до апреля 1794 года. Чувствуя, что английская разведка обкладывает его со всех сторон, Юзеф наконец отчаивается в авантюрном походе в Басру и решает вернуться в Константинополь, где послом Франции является его давний варшавский знакомый Мари Декорш.
Путешествие в Константинополь из-за препятствий и осложнений, чинимых милым мистером Эбботом, длится почти полных три месяца. Еще до того как попасть туда, Сулковский узнает о Краковском восстании Костюшки.
С этой минуты его перестают интересовать проблемы Дальнего и Ближнего Востока и целиком захватывают польские дела.
В Константинополь он прибывает в канун годовщины революции, которую отмечают в местном якобинском клубе. Что за дьявольская энергия скрывается в этом худеньком юнце "слабого телосложения"! Не успел он еще оправиться от почти годовых похождений, которых хватило бы на три приключенческо-географических романз, а мы уже видим его главным докладчиком на клубном собрании якобинцев. И, точно из рукава, извлекает он длинный философский реферат о "Мужественном веке человечества", реферат столь революционный, что его не постыдился бы сам Сен-Жюст, с которым нашего героя так часто сравнивали из-за политических убеждений, молодости, красоты и литературного таланта.
"Он говорил об истинной свободе и силе, которую она пробуждает, познакомил с историей свободолюбия и его постоянного совершенствования с древнейших времен до Реформации и борьбы за свободу совести и, наконец, до борьбы за свободу человека, до американской и французской революции. Он указал на моральную силу свободы, на способность народов к возрождению и преображению в горниле революции. Вот и в наши дни французы из сибаритов становятся республиканцами: Франция восстает из морального падения, чтобы осуществить благороднейшую цель, чтобы возвыситься в добродетели до истинного героизма".
Воздав должное революции, Сулковский бросается в водоворот польских дел. Он лихорадочно уговаривает Декорша убедить Париж вмешаться в восстание. Пишет парижскому правительству обширный мемориал о положении в Польше. Содержание мемориала, основанного на немногих обрывочных сведениях, успевших дойти до Константинополя, поражает остротой видения и вместе с тем бескомпромиссностью некоторых оценок. Сулковский - энтузиаст восстания, но он отлично сознает, что такое борьба, которая идет в среде повстанческого руководства между радикальными "клубистами" и умеренным крылом, представляющим шляхту и богатых горожан. "Польский Сен-Жюст", разумеется, выступает за первых, а умеренных предводителей, в том числе и Костюшку, критикует с таким же "левацким" жаром, с каким три года назад критиковал конституцию 3 мая. Но, написав мемориал, он ведет себя точно так же, как после "Последнего голоса гражданина", а именно заявляет послу Декоршу, что возвращается на родину и присоединяется к восстанию.
После того как в Париж пришло известие об аресте в Варшаве французского дипломата Бонно, отношение к польским эмигрантам приняло форму открытого преследования. Однажды Сулковский вместе с несколькими другими соотечественниками был арестован. Бумаги их опечатали, а оружие реквизировали.
Парижский покровитель эмигрантов Казимир Ла Рош, бывший секретарь посольства в Варшаве, в связи с этим писал в Конвент:
... Все находящиеся здесь поляки - пленные патриоты, которых принудили эмигрировать из отечества. Хотя их постоянно преследуют и притесняют комитеты юродских секций, отбирающие у них бумаги и оружие, они отнюдь не жалуются на это поведение властей, объясняя его исключительными обстоятельствами и высшей необходимостью. Но честь Республики и наш моральный долг по отношению к жертвам деспотизма приказывают положить наконец предел этой инквизиции!
Ла Рош не ошибался в оценке республиканских настроений польских эмигрантов, во всяком случае по отношению к нашему герою. На другой же день после освобождения из тюрьмы Сулковскнй выступил на открытом собрании секции Четырех наций с пламенной речью в честь Республики и революции, а возвращенное ему оружие пожертвовал для армии, подавляющей мятежей Вандее.
В эти тяжелые дни главной поддержкой для Юзефа была дружба с Петром Малишевским. Уже пустивший корни в Париже Малишевский имел много знакомств в кругах, близких к Конвенту и правительству, и охотно прибегал к этим связям, чтобы помочь другу подыскать подходящее место во французской армии.
Благодаря Малишевскому Юзеф подружился с комиссаром секции Четырех наций Александром-Руссленом Сент-Альбеном, отцом своего будущего биографа Ортанса Сент-Альбена, книга которого доныне является самым обширным, хотя и не всегда точным, источником сведений о Сулковском. Благодаря Малишевскому начал он бывать и в доме его тестя, востоковеда Вентуре.
Пятилетняя дружба Сулковского с семейством Вентуре сыграла в его жизни важную роль. Это факт несомненный, находящий подтверждение во всех исторических источниках. Но более точных сведений о характере и подробностях этой дружбы сохранилось слишком мало. Тем не менее их достаточно для разрешения споров, которые завязались в биографической литературе.
Почти во всех литературных произведениях о Сулковском героя сопровождает его верный приятель - востоковед Вентуре. Фигура эта как раз в духе романтической литературы: старый еврейский мудрец, сочетающий в себе черты ученого знатока Кабалы и Вечного жида. В трагедии Жеромского он выступает без имени в качестве "Вентуре, семидесятилетнего старца". В популярном послевоенном романе Кароля Козьминского он называется Мардохаем Вентуре и является отцом двух дочерей. В одну из них, называемую "египтянкой", влюблен, а впоследствии и женится на ней Юзеф Сулковский.
Но в свете исторических данных дело выглядит несколько иначе. Во Франции в то время было два востоковеда по имени Вентуре. Первый и явно старший из них, Мардохай Вентуре из Авиньона, еще до революции исполнявший обязанности переводчика с восточных языкоп при королевской библиотеке в Париже, не имел, насколько мне известно, с нашим героем ничего общего.
Зато приятелем Сулковского был Жан-Мишель Вентуре де Паради из Марселя, воспитанник иезуитской школы, французский дипломатический агент в странах Востока, член Географическою общества, преподаватель Школы восточных языков и автор ученого труда под названием "Грамматика и словарь берберийского языка".
Вот именно с этим Венчуре познакомился Сулковский в 1793 году и, вероятнее всего, его поддержке был обязан своей дипломатической миссии в Турцию, так как ЖанМишель занимался в это время организацией французской консульской службы в странах Ближнего Востока.
Вентуре, которому в момент знакомства с Сулковским было 54 года (а не 70 лет), большую часть жизни провел в Египте, Сирии, Турции и других восточных странах. Он и пробудил в молодом поляке интерес к ориенталистике.
Под его воздействием Юзеф изучил турецкий и арабский, ему он обязан своим знанием Востока.
Подружились они во время совместного пребывании в Константинополе, и дружба эта с годами становилась все более тесной. Потом они вместе отправились в Египет и оба там погибли. Французский биограф Сулковского, Ортанс Сент-Альбен, утверждает, что они думали друг о друге даже в минуту смерти. Сулковский, падая с коня в каирской схватке, якобы воскликнул: "Мой бедный Вентуре!" Жан-Мишель, смертельно раненный под Аккой, спустя два месяца после гибели своего друга простился с жизнью словами: "Бедный Сулковский!"
Жан-Мишель Вентуре де Паради был отцом двух дочерей. Старшая из них, Виктория Франсуаза, родившаяся в 1773 году в Каире и потому называемая в парижской среде "египтянкой", в 1793 году вышла замуж за Петра Малишевского и была его женой десять лет, родив ему за это время троих детей. Брак этот был не из счастливых.
Виктория Франсуаза Вентуре-Малишевская, женщина очень красивая, принадлежала к числу известных модниц эпохи Директории, определяемых словом merveilleuses [Обольстительная (франц.)].
Ее ветреность и беспрестанные интрижки основательно отравили жизнь бедному мужу и в конце концов привели к разрыву. Но разрыв этот наступил уже после смерти Сулковского. Я считаю абсолютно исключительным, чтобы добродетельный Юзеф мог завести роман с шаловливой "египтянкой" при ее супруге. Это было бы невозможно примирить с его верной, полной обожания дружбой с Малишевским.
Героиней парижского романа была скорее всего не "египтянка", а вторая дочь Жан-Мишеля Вентуре де Паради. К сожалению, эта младшая дочь все еще является загадкой. Ни одному из биографов Сулковского пока что не удалось установить даже ее имени.
Относительно французской любовной истории Юзефа имеется только несколько упоминаний самого общего характера в переписке его знакомых и в биографии пера Ортанса Сент-Альбена.
Сент-Альбен, который из рассказов отца должен был довольно точно знать парижские перипетии Сулковского, тактично не называет имени мадемуазель Вентуре, а пишет вообще о "даме, которую он любил". Информация его по этому вопросу ограничивается только одним, но зато поразительным анекдотом.
"Дама, которую он любил, будучи вынужденной подвергнуться хирургической операции, просила его, чтобы он присутствовал при этом, поддерживая ее, но едва он увидел хирурга и хирургические инструменты, как тут же упал в обморок..."
Бесстрашный герой Зельвы, Сан-Джорджо, Арколя, Мальты и Александрии, падающий в обморок при одном виде хирургических инструментов, - это что-то совершенно новое! Сент-Альбен приводит этот случай как доказательство исключительной ... гуманности молодого офицера. Мы - при некоторой доброй воле - можем сделать из этого вывод, что парижская любовь Юзефа все-таки была довольно сильной.
В исторических трудах о Сулковском часто встречается гипотеза, что его знакомство с дочерью Вентуре окончилось браком. Я взял на себя труд проследить, откуда эта гипотеза взялась. Источник ее обнаруживается в работе французского историка М. А. Шюке под названием "Дневник путешествий генерала Дезэ", изданной в Париже в 1907 году. Шюке пишет там о Сулковском следующее: "Его вдова, дочь востоковеда Вентуре, до конца Империи получала пенсию в 6000 франков из государственного казначейства".
Но эта ошибочная, возникшая в результате недоразумсния информация Шюке от 1907 года была опровергнута в 1934 году Скалковским, который убедительнейшим образом доказал, что этой таинственной графиней Сулковской, получающей пенсию за героя, была не его вдова, а предполагаемая мать - Маргерит-Софи де Флевиль.
Тем не менее гипотеза о женитьбе на дочери Вентуре, поддержанная историком Ашкенази, по-прежнему бытует в польской истории и литературе. Так, женитьбой этой объясняют факт получения Сулковским французского подданства, без которого нельзя было поступить в армию.
Из исторических документов известно, что Сулковский добивался службы в армии еще во время первого своего пребывания в Париже в 1793 году Но тогда его не взяли, потому-то он и поехал на Восток дипломатическим агентом. После почти двухлетних странствий он вернулся в Париж в начале 1796 года. В апреле этого года он получил военную должность и был зачислен в Итальянскую армию Бонапарта. Некоторые биографы делают отсюда вывод, что между январем и апрелем 1796 года Сулковский получил подданство благодаря женитьбе на дочери Вентуре, так как брак с француженкой был тогда единственным конституционным основанием для натурализации.
Трудно отрицать, что это было именно так, но столь же вероятно, что все могло быть совсем иначе. Имеются конкретные предпосылки, говорящие о том, что Сулковский получил французское гражданство не в 1796, а еще в 1793 году, перед выездом в Турцию.
2 мая 1793 года Юзеф писал из Парижа тетке, вдове князя Августа, жалуясь на различные обстоятельства, мешающие его зачислению в армию, и перечислял их поочередно: глупость одного министра, неблагожелательность другого, отъезд в Турцию посла Декорша, на протекцию которого он особенно рассчитывал, антипольскпе настроения, вызванные изменой генерала Мёнчинского, и так далее... Но он ни словом не упоминал о затруднениях, вызванных отсутствием французского подданства.
Другой документ еще убедительнее. Давний варшавский знакомый Юзефа, посол в Турции Декорш, в одном из своих писем ясно пишет, что во время встречи в Константинополе в 1794 году Сулковский представил ему свидетельство о своем французском гражданстве, выданное коммуной города Парижа.
А если Сулковский получил подданство до отъезда в Турцию, то и не надо было жениться на дочери Вентуре, потому что во время его первого пребывания в Париже еще действовала конституция 1791 года, которая, кроме женитьбы на француженке, допускала и второе основание для натурализации. И это второе основание, вычеркнутое из позднейших конституций, выражалось в словах:
"Французским гражданином становится тот, кто родился за границей от матери-француженки".
Стало быть, от неразрешенной загадки относительно женитьбы приходится вернуться к неразрешенной загадке, касающейся происхождения. Но ведь такое стечение событий было вполне возможно. Сулковский, до последней минуты поддерживавший переписку с мачехой и уже не смущающийся в Париже никакими условностями, мог с величайшей легкостью если не доказать, то хотя бы показать, что его мать была француженкой. Так же, как пятнадцать лет спустя это сделала Маргерит-Софи де Флевиль-Сулковская.
Но если Сулковский получил французское подданство именно таким образом, то тем самым теряет все основания литературно-историческая легенда о его женитьбе на мадемуазель Вентуре. Потому что доказательство этого брака, кроме вздорной информации Шюке, нет никаких.
Зато имеются доказательства, позволяющие предполагать, что "рыцарь с бархатистыми глазами" до конца жизни пребывал холостяком, Ортанс Сент-Альбен рассказывает, что как-то раз сердечный друг Сулковского подвергся тяжкому оскорблению и собирался требовать сатисфакции (речь явно идет о Малишевском, который в 1796 - 1798 годах имел много неприятностей из-за прежних услуг, оказываемых королю). Сулковский без ведома друга взял это дело на себя. Когда друг впоследствии стал его упрекать, он ответил: "Драться можно только неженатым; мне нечего терять, кроме тебя".
Рейбо, один из французских авторов монографии о египетской экспедиции, упоминая Жан-Мишеля Вентуре де Паради, пишет: "Его жена была гречанка, дочь - египтянка, а зять - поляк". Если бы Сулковский, действительно был бы мужем дочери Вентуре, то уж кто-кто, а автор монографии о египетской экспедиции, наверное, знал бы и о втором зяте-поляке Жан-Мишеля.
И наконец, третье доказательство. Отправляясь в египетскую экспедицию, Сулковский считался с возможностью своей смерти Поэтому все имущество он вместе с самыми важными бумагами оставил Малишевскому.
А ведь будь у него жена, то, конечно, ей он предоставил бы заботу о своем имуществе.
Поэтому я предлагаю всю историю с женитьбой на дочери Вентуре или на ком бы то ни было вообще считать обычной сплетней, по крайней мере до тех пор, пока историки не обнаружат какие-нибудь новые материалы, связанные с личной жизнью Сулковского.
Из того, что установлено до сих пор, неколебимо следует, что любовь не играла особо важной роли в жизни нашего героя.
Это подтверждает и Ортанс Сент-Альбен, который парижский период жизни Юзефа знал лучше всех его биографов. В своей книге Сент-Альбен пишет: "После любви к отчизне первое место в его сердце занимала дружба".
И довольно пространно рассматривает все, что касается дружбы. А о любовных делах его упоминает только раз в кратком анекдоте по другому поводу.
Поскольку о романтических приключениях Сулковского мне удалось сказать так мало, то упомяну еще об одном случае, когда он выступил или, скорее должен был выступить, как... певец любви.
Мало кто знает, что Юзеф Сулковский еще при жизни своей стал героем... оперного либретто. Этим он был обязан своему доброму знакомому князю Михалу Клеофасу Огиньскому, о котором говорили, что он был лучшим композитором среди дипломатов и лучшим дипломатом среди композиторов.
Египетская экспедиция Бонапарта произвела величайшее впечатление во всем мире и особенно сильно подействовала на воображение художников. Автор известных полонезов, пребывающий в это время в Гамбурге, при первом известии об экзотической войне тут же принялся писать оперу под названием "Зелие и Валькур", рассчитывая, вероятно, на то, что она будет поставлена в Париже в день триумфального возвращения победителей. Сочиняя либретто, он, разумеется, не забыл и о Сулковском.
Опера имела неприкрыто пропагандистский характер и подчеркивала цивилизаторскую миссию европейских завоевателей. Зели, арабская девушка, томящаяся в гареме египетского паши Абубокира, тайно влюблена в молодого французского пленника Валькура и посему отвергает авансы паши, который хочет сделать ее своей первой женой. Невзирая на опасность, влюбленная красавица соглашается на ночное свидание с Валькуром. Во время свидания их застигает жестокий паша и путем ускоренного судоговорения приговаривает обоих к смерти. Но не успевает паша кончить свою устрашающую басовую арию, как вбегает гонец с известием о победе французов над мамелюками. Вскоре появляется Бонапарт в окружении своего штаба. И тут выступает адъютант Сулковский. Дабы смягчить сердце Абубокира, он поет хвалебную песнь любви и влюбленным. Растроганный паша отменяет свой несправедливый приговор, и действие кончается апофеозом в честь Бонапарта.
К сожалению, Огиньскому удалось довести до конца только этот первый акт. А там он и совсем забросил работу над оперой, так как египетская война стала во Франции очень непопулярна и музыкальная "агитка" не имела никаких шансов на постановку в парижском театре.
Хвалебная песнь любви Сулковским не была пропета [Премьера оперы Огиньского состоялась только в 1963 году по варшавскому телевидению. Прим. автора.] на сцене, так же как и в жизни.
АДЪЮТАНТ БОНАПАРТА
И наконец, последняя, самая волнующая и таинственная загадка биографии нашего героя - его отношения с Бонапартом.
Попытаемся проследить их с самого начала. Весна 1793 года. Капитан французской армии Наполеон Бонапарт еще участвует в усмирении родной Корсики. Бывший капитан польской армии Юзеф Сулковский обивает пороги руководящих деятелей революции. Только что выпущенный из тюрьмы, измотанный придирками коммунальной полиции, он отчаялся в напрасных стараниях поступить в армию и подыскивает себе другое занятие.
В Париже много говорят о Ближнем и Дальнем Востоке. Специальный посланник государства Майсура, Типпо-Султана, прибегает к помощи Республики, чтобы поднять антианглийское восстание в Индии. Французское правительство благосклонно относится к этому освободительному предприятию и намеревается послать ТиппоСултану своих военных инструкторов. Газеты крикливо возносят "гражданина" Типпо-Султана и называют его "добрым якобинцем". Одновременно в министерских кабинетах разрабатывается план другой восточной экспедиции. Чрезвычайный посол де Семонвиль собирается отправиться с тайной миссией в Турцию, чтобы сколотить новые союзы против коалиции. Во всех организационных совещаниях участвует известный знаток Востока ЖанМишель Вентуре де Паради. Вероятно, это он напал на мысль, что молодой безработный польский офицер, с которым он познакомился месяц назад, великолепно подходит на роль военного инструктора для Типпо-Султана, так же как и на роль польского эксперта при после де Семонвиле.
В начале мая Сулковский уже готов к отъезду. Именно тогда он пишет прощальные письма на родину. Первое из них, о котором я уже упоминал, - к тетке, вдове князя Августа, - послано в демонстративно не запечатанном конверте. Видимо, отправитель ничего не имел против того, чтобы цензоры Республики узнали, почему его не взяли в армию. Второе письмо, посланное с оказией, более конфиденциальное. Юзеф приводит в нем неизвестному адресату (возможно, им была Маргерит-Софн де Флевиль-Сулковская) причины, по которым он решил поехать на Восток. В этом письме, помимо прочего, мы читаем следующее:
... У меня есть намерение совершенствоваться дальше в военном искусстве; этот мощный рычаг в руках тиранов должен быть у них вырван свободными людьми. Чтобы освободить свою страну... надо командовать армией, чтобы ею командовать успешно, надо прославиться подвигам и, вызывающими повсюду общее доверие...
Несколько дерзко звучит это заявление молоденького офицерика, отправляющегося завоевывать полководческую славу прямо из тюремной камеры для подозрительных иностранцев. Но это не было дерзостью. Эти слова выражали одержимость идеей, которой Сулковский уже тогда подчинил всю свою жизнь и которой оставался верен до самой смерти. Он жаждал славы, чтобы иметь возможность стать во главе армии. Он жаждал освободить родину, чтобы революционизировать ее на французский лад.
Члены восточной миссии - по конспиративным соображениям - выезжали порознь. Сулковский выеха т из Парижа 31 мая 1793 года за несколько часов до свержения Жиронды и захвата власти Горой. Об этом событии он узнал уже в дороге и встретил его с радостью как "третье возрождение Франции".
Парижские преследования и неприятности не ослабили- его революционного пыла. Записки, которые он вет в пути через Францию, могут смело считаться образцовым "символом веры" якобинца. Он превозносит в них благодеяния революции, клеймит глупость и низость лионских контрреволюционеров, со страстью опровергает клевету реакционных газет. Проезжая мимо запущенной пограничной крепости, он делает заметку, довольно неожиданную для завзятого читателя "деяний прославленных генералов": "... Не в силе бастионов, а в гражданской отваге поддержанной всем народом, в любви к только что завоеванной свободе... безопасность Франции".
В Италии происходит неожиданное изменение дорожных планов. Разведка коалиции напала на след тайных эмиссаров революции. Посла де Семонвиля разоблачают во Флоренции и арестовывают. Сулковский узнает об этом в Венеции. Кольцо опасности вокруг него сжимается. Выдворенный полицией с территории Венецианской республики, он получает от французского консула приказ отправиться в Сирию, в Алеппо (Халеб), и там ожидать дельнейших распоряжений из Парижа.
В Алеппо, и только-то! Нынче никакое расстояние не может нас удивить, но ведь тогда самолетов не было Поздним летом 1798 года Юзеф садится в Ливорно на корабль и отправляется в многомесячное плаванье через Кипр и Александретту в Сирию. В дороге он мучается тропической лихорадкой, учит арабский и турецкий, старательно изучает социальные и экономические особенности Востока, что пригодится ему спустя пять лет во время египетской экспедиции.
В начале ноября он наконец добирается до цели своего путешествия. И тут начинается долгое ожидание инструкций из Парижа.
Но в Париже заняты другими, более важными делами.
Беспрестанные поражения на фронтах и страшный экокомический кризис вынудили революционное руководство принять самые суровые меры. Комитет общественного спасения, во главе которого стоит до жестокости добродетельный Максимилиан Робеспьер, решает спасти Францию и революцию организованным террором. Одновременно военный инженер Лазар Карно, великолепный организатор и несокрушимый республиканец, принимает революционизировать армию и очищать ее от ненадежных элементов.
На сцену выступают новые люди. Один из них - недавний усмиритель корсиканских повстанцев Наполеон Буонапарте. Благодаря дружбе с Огюстеном Робеспьером, братом диктатора, молодому корсиканцу удается пробить свой план выдворения англичан из Тулона. После взятия Тулона он именуется спасителем революции, посланным провидением, и в молниеносном темпе продвигается в бригадные генералы. Перед ним открывается великая карьера. Парижские газетчики называют его "Робеспьером на коне".
Юзефу Сулковскому в далеком Алеппо удача благоприятствует куда меньше. Пять месяцев напрасно ожидает он приказов из столицы и, не в силах дождаться, пытается осуществить безумный план - самостоятельно преодолеть 1500 километров по Аравийской пустыне до Басры, а оттуда попасть прямо в Индию. Предприятию этому покровительствует хозяин Юзефа, английский торговец Роберт Эббот. Но этот отзывчивый купец является одновременно агентом английской разведки и информирует о каждом шаге своего польского гостя дружественные разведки Австрии и России. Вероятно, благодаря этой благожелательной опеке Сулковский попадает в пустыне в засаду и только чудом остается живым.
Путешествие в Индию длится почти до апреля 1794 года. Чувствуя, что английская разведка обкладывает его со всех сторон, Юзеф наконец отчаивается в авантюрном походе в Басру и решает вернуться в Константинополь, где послом Франции является его давний варшавский знакомый Мари Декорш.
Путешествие в Константинополь из-за препятствий и осложнений, чинимых милым мистером Эбботом, длится почти полных три месяца. Еще до того как попасть туда, Сулковский узнает о Краковском восстании Костюшки.
С этой минуты его перестают интересовать проблемы Дальнего и Ближнего Востока и целиком захватывают польские дела.
В Константинополь он прибывает в канун годовщины революции, которую отмечают в местном якобинском клубе. Что за дьявольская энергия скрывается в этом худеньком юнце "слабого телосложения"! Не успел он еще оправиться от почти годовых похождений, которых хватило бы на три приключенческо-географических романз, а мы уже видим его главным докладчиком на клубном собрании якобинцев. И, точно из рукава, извлекает он длинный философский реферат о "Мужественном веке человечества", реферат столь революционный, что его не постыдился бы сам Сен-Жюст, с которым нашего героя так часто сравнивали из-за политических убеждений, молодости, красоты и литературного таланта.
"Он говорил об истинной свободе и силе, которую она пробуждает, познакомил с историей свободолюбия и его постоянного совершенствования с древнейших времен до Реформации и борьбы за свободу совести и, наконец, до борьбы за свободу человека, до американской и французской революции. Он указал на моральную силу свободы, на способность народов к возрождению и преображению в горниле революции. Вот и в наши дни французы из сибаритов становятся республиканцами: Франция восстает из морального падения, чтобы осуществить благороднейшую цель, чтобы возвыситься в добродетели до истинного героизма".
Воздав должное революции, Сулковский бросается в водоворот польских дел. Он лихорадочно уговаривает Декорша убедить Париж вмешаться в восстание. Пишет парижскому правительству обширный мемориал о положении в Польше. Содержание мемориала, основанного на немногих обрывочных сведениях, успевших дойти до Константинополя, поражает остротой видения и вместе с тем бескомпромиссностью некоторых оценок. Сулковский - энтузиаст восстания, но он отлично сознает, что такое борьба, которая идет в среде повстанческого руководства между радикальными "клубистами" и умеренным крылом, представляющим шляхту и богатых горожан. "Польский Сен-Жюст", разумеется, выступает за первых, а умеренных предводителей, в том числе и Костюшку, критикует с таким же "левацким" жаром, с каким три года назад критиковал конституцию 3 мая. Но, написав мемориал, он ведет себя точно так же, как после "Последнего голоса гражданина", а именно заявляет послу Декоршу, что возвращается на родину и присоединяется к восстанию.