Брантуэйт Лора. Ты - настоящая

   Виктория сжала губы, закрыла глаза, отвернулась.
   Горько. Невыносимо больно. Неизбежно... Но то, что произошло, – неправильно, настолько неправильно, что почти невозможно... Нужно исправить. Нельзя, чтобы он...
   Виктории стало страшно. Она безумно испугалась того, что вот сейчас он откроет глаза, посмотрит на нее. Что тогда отразится в его глазах? Непонимание, смятение, шок?
   Я не хочу этого видеть! Не хочу!
   По щеке скатилась слеза, потом другая. Виктория осторожно приподняла простыню, бесшумно и очень медленно выскользнула из-под нее. Даже если бы захотела, она не смогла бы сделать этого быстрее: слишком сильно было чувство, что сейчас, в этот самый момент, ей приходится отрывать часть себя, своей души и оставлять ее здесь, рядом с этим мужчиной.
   Виктория торопливо одевалась, прикрыв за собой дверь ванной. Вода зашумела бы, и именно поэтому Виктория не включила ее, даже чтобы смыть соленые слезы.

7

   Старые вязы шелестели на ветру тысячами мокрых листьев. Блестящие капельки падали с деревьев, и их уносили порывы утреннего ветра. Сырой асфальт парковых дорожек мягко поблескивал. Птицы, испуганные ночной грозой, несмело щебетали в глубине парка где-то за оградой.
   Яркий солнечный свет падал через вымытые ночным дождем окна.
   Джон ощущал ярость, клокотавшую где-то в глубине его души. Что было тому причиной?
   Уязвленная мужская гордость? Или, может быть, горькое чувство брошенного человека?
   Некоторые женщины так делают специально. Сначала спят с мужчиной, а потом демонстративно уходят. Плевать.
   Кажется, никогда в жизни Джону не было так плохо, так холодно и гадко на душе. Казалось бы: ну что тут такого? Связь, оказавшаяся случайной. У него было много женщин.
   Но эта...
   Теперь что-то оборвалось внутри. Джон знал наверняка.
   Он встал и протянул руку к бутылке скотча. Словно сама невинность, она стояла на журнальном столике рядом с камином, предлагая свои, впрочем, сомнительные удовольствия: расслабление, избавление от боли, легкую эйфорию.
   Нет. Не сейчас. Сейчас надо разобраться в себе. И с тем, что делать дальше. А для этого нужна свежая голова.
   Его взгляд скользнул по смятым одеялам, оставшимся на полу после вчерашней ночи. Именно здесь вчера под звуки громовых раскатов он держал Викторию в своих объятиях. Именно здесь вчера ему было очень хорошо.
    Нет, не то, не то слово.
   Не просто хорошо. Он что-то чувствовал. То новое, что выросло за вчерашнюю ночь и крепко обосновалось где-то внутри. Именно оно теперь причиняло ему боль.
   Ее запах. Аромат чистого женского тела с нежными нотами запаха косметики и дорогого мыла... И чего-то еще, чего-то прекрасного. Ее волосы, рассыпавшиеся по моему лицу...
   Джон отставил бутылку и с неприятным чувством отметил, что его руки дрожат.
   Эта женщина с ним что-то сделала.
   Да что же это такое?!
   В нем начинало зарождаться ядовитое бешенство. Джон все-таки плеснул себе немного скотча в приземистый толстостенный стакан и, нетвердо шагая, направился в ванную. Хотелось вымыть лицо, сунуть голову под тугую струю холодной воды. Джон открыл дверь ванной и сразу понял, что напрасно сюда пришел. Скомканное полотенце, слабый аромат ее духов, еще не высохшая до конца вода на покрытом дорогой плиткой полу, неровно висящая пластиковая занавеска. Все здесь осталось так, как было вчера – в те минуты, которые они провели перед камином, в те минуты, когда...
   Какого черта?!
   Стакан с виски, словно метательный снаряд, врезался в стену.
    Что она о себе возомнила?!
   Джон в бешенстве вылетел из ванной.
    Кем она себя считает?! Подумать только! Она отказывается от проекта!
   По всему телу пробежала неприятная дрожь. Неудержимо захотелось разбить что-нибудь еще.
   Ну уж нет! Не позволю! Какая-то дизайнерша... Да я сам расторгну контракт!
   Злость и обида требовали выхода. Взгляд Джона заметался по неуютно обставленной комнате. Интерьер выбирала Кэссиди, и спальня всегда казалась Джону не то чтобы безвкусной... Просто чужой. Ему здесь не нравилось.
   А Виктория наверняка сделала бы в этой комнате что-нибудь прекрасное.
   От этих мыслей стало совсем тошно.
   Да пусть обе идут к черту! Мне никто не нужен. Хватит!
   С досады он пнул ногой мягкую обивку стены.
    И что же дальше? Расторгнуть контракт – это значит никогда с ней не увидеться.
   Детский испуг. Жалость к себе. Защекотало в уголках глаз. Потом появилось отвращение к своей слабости.
   Еще поплачь здесь, словно мальчишка.
   Отвращение переросло в презрение, а потом... Потом появилось чувство безысходности.
   Джон очень остро чувствовал, что Виктория необычная женщина! Страстная и нежная, способная любить и понять, оценить и простить. Да-да, вот именно: просто понять. Вслушаться в его слова, осознать их, не спеша с оценкой вроде «ох уж мне эти мужские глупости».
   Это женщина-союзник, женщина-соратник. Равная. И при этом – мягкая, ласковая, ненавязчивая, чистая, как лесной ветерок ранней весной. Милая, нежная и чувствительная. Ничего не требующая, всего добившаяся сама. Совсем не похожая на пустую шикарную упаковку.
   И вот теперь она сбежала. Но почему?! Почему она это сделала? Как же так можно?!
   Тяжелое дыхание Джона стало прерывистым.
    Может... я не понравился ей как мужчина? Да нет же! Нет, это просто вздор, нелепость! Я бы почувствовал.
   Он точно знал, что вчера все было просто удивительно. Удивительно хорошо, удивительно красиво. Очень тепло и нежно. Светло. Им обоим.
    Тогда в чем дело? Что пошло не так? Она просто развлеклась – и все? Разбередила ту часть его души, в которую я уже очень давно никого не впускал...
   Зачем я вообще ей открылся?!
   Джон чувствовал себя оскверненным. Преданным. Даже он никогда не поступал так с женщинами, с которыми спал.
   А ведь я мужчина! Тьфу, какой глупый шаблон: мужчине позволено, женщине – нет. Дело ведь не в этом, не в этом... Важно только то, что сейчас ее нет рядом. И... и не будет!
   Джон подошел к маленькому диванчику, рядом с которым стоял телефон. Пружины жалобно скрипнули, принимая его уставшее тело.
   Внутри звенела серая, туманная пустота. Уязвленное самолюбие. И страх. Нежелание поверить в происходящее. Всем своим существом Джон чувствовал вчера, что происходит что-то волшебное, яркое и манящее, искрящееся и прекрасное. Так хорошо ему не было ни с кем. Если в этом мире и есть любовь, то она должна быть похожа на то, что произошло между ними. Но это он так думал, а ей было просто наплевать.
   Джон взял со столика смятую в тугой комок записку Виктории. Нервные пальцы расправили небольшой исписанный листок.
   «Уважаемый мистер Катлер. В связи со случившимся сегодня ночью инцидентом хочу уведомить вас о невозможности продолжения мною моей профессиональной деятельности. Извините, но я вынуждена отказаться от нашего проекта».
   Как у нее рука поднялась написать такое?! Ну как можно было назвать то, что случилось этой удивительной ночью, холодным словом инцидент?!
   Жаркая колючая ярость заклокотала в горле. Джон был озлоблен так, как может быть озлоблен человек, у которого в жизни появилось что-то прекрасное, чистое, до чего ему удалось дотронуться один-единственный раз – и что тут же отняли, бросили в грязь и растоптали.
   Уже не впервые за это утро он отшвырнул смятую записку.
   Не позволю. Ты отказываешься от работы? Нет, черт побери, хуже, больнее – ты отказываешься от меня. Нет! Не знаю, что ты там возомнила о себе, но ты мне нужна... нужна так же, как я тебе!
   Джон сорвал телефонную трубку, сжав ее так, словно собирался немедленно раздавить. Пальцы сами набрали услужливо всплывший в памяти телефонный номер. Странно. Он никогда не запоминал случайно попавшиеся на глаза телефонные номера, а сейчас... У Виктории была визитка. Серебристая, с розовым и черным. Этот телефон Джон запомнил.
   Надо покончить со всем побыстрее, разорвать это наваждение и просто жить дальше, как будто ничего не случилось.
   Словно издевательство в трубке зазвучали короткие гудки: занято. Пара минут отсрочки.
   Что делать?
   Самое отвратительное состояло в том, что Джон отлично сознавал: сделать вид, будто ничего не случилось, не получится. Он механически нажимал на кнопки – еще и еще. Наконец-то зазвучали длинные гудки. Джон скрипнул зубами. Очень быстро где-то по краю сознания скользнула мысль: п одло это как-то...
   Но Джон Катлер был очень, очень зол.
   – Доброе утро. Вас приветствует Мэгги Райт, секретарь студии «Фьора-Дизайн»...
   Хорошо поставленный приветливый голос окончательно вывел Джона из себя.
   – Это Джон Катлер. Я по поводу Виктории Маклин. – Его ледяной тон явно вызвал шок и замешательство на другом конце провода. – Передайте ей, будьте так любезны, что ее услуги мне больше не нужны. Я разрываю контракт в одностороннем порядке ввиду ее полной несостоятельности как специалиста.
   – Но простите... Ведь еще позавчера вы давали положительные отзывы о ее работе... – Голос Мэгги стал совсем перепуганным. – Я думаю...
   – Меня не интересует, что вы там думаете, если думаете вообще. Просто примите эту информацию к сведению! – В эту последнюю фразу Джон вложил всю горечь и ярость, которые в нем скопились за это утро.
   С грохотом он обрушил трубку на рычаг телефонного аппарата.
    Вот и все. Все кончено. Больше я никогда ее не увижу. Месть свершилась.
   Он откинулся на спинку дивана и обмяк.
   Только вот одна проблема – легче не стало. Лишь хуже. А если я в нее влюбился по-настоящему? Если не смогу забыть? Ерунда! Смогу! Не сейчас – так через месяц, через год! Настоящая любовь... на нее не плюют вот так и не наступают ногой в пыльной туфле.
   Сердце постепенно успокаивалось. После такого телефонного разговора все вокруг казалось очень тихим.
   И вместо ожидаемого облегчения пришло яркое и болезненное ощущение утраты. Шикарная обстановка комнат, предметы роскоши и объекты искусства – все это словно изменилось. Мир потерял полутона, из него убрали краски.
   Остались еще неискренние друзья, деловые партнеры, любовница, похожая на ожившую рекламу ювелирного магазина. И огромная дождливая пустота, поселившаяся в душе Джона уже очень давно. Острое чувство одиночества.
   А ведь ему на какое-то мгновение показалось, что он встретил ту единственную, которая поможет ему сделать самое главное.
   Обрести смысл в этой изменчивой, зыбкой пустыне, именуемой человеческой жизнью.
   Показалось. Всего лишь показалось. Правда, есть иллюзии, которые очень больно терять...
 
   Так она не плакала никогда. Слезы текут и текут по лицу, а рыданий нет. Тело бьет дрожь. Не хочется дышать, и вместо привычного мира глаза видят смазанное светящееся пятно.
   Где только не плачут женщины, обиженные мужчинами: на постели, в ванной, в запоздавшем вагоне метро, в такси, на скамейке городского парка, даже в лифте и за дальним столиком опустевшего ночного кафе.
   Виктория плакала у себя на кухне.
   Непоправимо. Что я наделала? Господи, ведь все могло быть совсем не так уж плохо: мы бы закончили проект и до этого могли бы видеться часто, а потом расстались бы и, наверное, здоровались при встрече. Если бы они были, эти встречи...
   Сотни мыслей и образов вертелись в голове одновременно. Тот ужасный разговор с боссом, который произошел в офисе «Фьора-Дизайн» пару часов назад... Потеряли такого клиента, как Джон Катлер. С Мэгги чуть не случился удар после телефонного разговора с ним.
   Это конец! Это конец!!!
   В голове Виктории тревожно пульсировала именно такая мысль. Конец карьеры в «Фьора-Дизайн», конец восхитительной, манящей мечты, конец чувства собственного достоинства.
   Меня не могут полюбить как женщину.
   Виктория до боли закусила нижнюю губу.
   Он пожалел меня. Поддался минутному порыву. По доброте душевной решил сделать некрасивую девушку счастливой хотя бы на одну ночь.
   Она не заплакала тогда, на работе, и даже дома слезы пришли не сразу. Сначала полчаса бродила по квартире, бесцельно перекладывая предметы с места на место. Приготовила ненужный чай, перемыла и без того чистую посуду... А потом ей стало вдруг холодно. Она села на пол в углу между радиатором и кухонным столиком и...
   И заплакала.
   Нет, он не пожалел меня. Он просто поиздевался надо мной. Так иногда делают богатые извращенные люди.
    Боялась быть использованной? Так вот тебе, Виктория: он все-таки развлекся с тобой. Удовлетворил свою дикую ненормальную прихоть. Подарил мечту – переспал – одним звонком уничтожил все: и меня, и мою карьеру.
   Виктории казалось, что она падает в темную пустоту.
   Холодно... Очень холодно. Непонятно, что делать дальше. И зачем что-то делать. И какое «дальше» может быть после того, что случилось.
   В дверь настойчиво позвонили. Резкий звук разнесся по пустой квартире. Что-то пыталось проникнуть извне в маленький мир Виктории.
   Никого не хочу видеть. Даже себя не хочу видеть.
    Но ведь где-то это есть? Любовь. Радость. Семейное счастье. Нормальные отношения с мужчинами. Дети. Счастливое материнство. Иначе люди вымерли бы уже давно. Об этом все говорят, про это пишут. А у меня – только боль и постоянное подтверждение собственной неправильности.
   Снова звонок в дверь. На этот раз еще более настойчивый.
    Заткнись! Ее нет. Ей все равно. Ее еще нет. Или уже нет.
   Виктория обхватила плечи руками.
   Она ощущала, что ее переполняют чувства: Любовь, тепло, нежность. Желание ухаживать, заботиться. Слушать. Реагировать на малейшее изменение настроения. Жертвовать. Отдавать, не требуя ничего взамен. Если только кто-то полюбит ее по-настоящему, она подарит ему все это. И всю себя без остатка.
   Вот только одна мелочь... Меня никто не полюбит. Никто меня не захочет. Никак. Ни частично. Ни без остатка.
   В этот раз звонок зазвенел так неистово, что даже, казалось, чуть-чуть охрип. Внешний мир не хотел оставлять Викторию Маклин в покое.
   Ну это уже просто хамство.
   Виктория стала раздраженно выпутываться из пледа.
   Наверняка опять кто-то из соседей. Или какой-нибудь страховой агент. Я убью этого наглеца, кем бы он ни был.
   Раздражение переросло в злость, пока она быстрым шагом шла в прихожую, на ходу вытирая слезы. Не глядя в глазок, Виктория распахнула дверь и...
   На пороге стояла Клер. Бледная, перепуганная до смерти Клер. Виктория выдохнула.
   – Я боялась, что ты с собой что-нибудь сделаешь! – Сестра обняла Викторию и прижала к себе.
   – Как хорошо, что ты пришла. Я так тебе рада. – Виктория говорила что-то, будто маленький, слабый ребенок, несправедливо и непоправимо обиженный, которого пожалел один из всесильных взрослых.
   Клер гладила сестру по голове. Клер на самом деле была очень испугана: от настигшего ее сегодня утром ощущения чего-то болезненного, что происходит с ее сестрой, от сдавленного всхлипа Виктории, услышанного в телефонной трубке... Клер примчалась к сестре и, увидев ее на пороге заплаканную, но живую, твердо решила: теперь-то все наверняка будет хорошо!
   Сестра отвела Викторию в комнату, усадила на диван и закутала в одеяло. Уселась рядом. Обняла. А Виктория пересказывала всю историю, повторяясь и возвращаясь к началу, словно не могла остановиться, словно что-то сломалось внутри.
   – А я полюбила его сразу. Теперь точно знаю. Не думала даже, что такое может случиться, да еще со мной... – Виктории казалось, что, если она замолчит, все исчезнет, тонкая нить, связывающая ее с сестрой, с этой квартирой, с этим миром лопнет, оборвется. И она полетит во тьму мимо полупрозрачных воспоминаний.
   – Мерзавец! Ничтожество! Как он мог так поступить с тобой?! – Клер гладила сестру по голове, плечам, перебирала ее пушистые локоны. Так она не разговаривала с Викторией никогда: тепло и яростно, с ощущением дрожи и сильнейшего внутреннего сопереживания, а еще мягко и нежно.
   – И самое ужасное, – порывистый вдох, – что я все равно без него не могу! Только с ним мне было вот так – дико, пьяняще и беззаботно. И он не говорил, что главное в женщине душа, а не внешность. Мол, ты некрасивая, но я тебя все равно люблю, потому что я такой жертвенный и хороший. Нет! Он вообще почти ничего не говорил. Он смотрел на меня, и от его взгляда становилось странно и страшно. А еще удивительно приятно. Мне показалось тогда, что у него в глазах было восхищение. – Слезы текли по щекам. – Но после его звонка в мой офис я уже не знаю, что думать. Неужели он способен на такие чудовищные вещи? Или я просто все это придумала? – Виктория обнимала сестру, заглядывала ей в глаза, словно искала там ответы на все свои вопросы.
   – Но зачем ты сбежала от него и оставила эту идиотскую записку? Даже не поговорила... – Клер сразу же пожалела о своем высказывании. Такими вопросами ничего не добиться, кроме новых слез и всхлипов.
   – Испугалась... Клер, мне стало страшно, что я совершила ошибку и утром он посмеется надо мной. Или, что еще хуже, не будет знать, куда деваться и как себя вести, постарается поскорее отделаться от меня. Я испугалась, что удивительнейшее событие моей жизни на самом деле окажется глупой ошибкой, за которую потом кому-то будет... неудобно! – Виктория отвернулась. – Знаешь, родная, я так устала... Посплю немного. А потом... потом я придумаю, как жить с этим дальше.
   Больше всего на свете Виктории хотелось проснуться и понять, что все это – ночной кошмар, жуткий, но без чудовищ и проливаемой крови, до боли похожий на вид городских районов за окном, такой же обычный, как такси и меблированные комнаты. Никому не интересный и абсолютно
   Клер накрыла сестру пледом и прижалась губами к ее лбу.
 
   Ну и что мне теперь делать?
   Клер мерила кухню шагами. В комнате неспокойно спала ее сестра. Милые «плюшевые» тона мебели и кофейного цвета обои не успокаивали ее, как обычно. Эти крохотные чашечки и чайники, занавески цвета сливочного шоколада – все это лишилось обычного очарования. Здесь плакала Виктория.
   Позвонить мерзавцу. И сказать все, что думаю о нем. Сейчас же!
   Ее руки зло мяли белое полотенце.
   Как он посмел сделать такое с моей гордой, независимой и с виду сильной сестрой?!
   Она уселась на маленькую резную табуретку, но почти сразу же вскочила. Это бессмысленное действие Клер повторила уже не один раз.
   Виктория и сама хороша. Сбежала, оставила идиотскую какую-то записку... Ну зачем?! А вдруг он и вправду любит ее? Но зачем тогда нужно было ломать ей жизнь? Или он обиделся?
   Клер встала и вышла в коридор. Ее взгляд упал на телефон. Рука сама потянулась к трубке.
   Нет, серьезно, что же произошло? Может, это не больная прихоть миллионера, а случайность, роковая ошибка двух истерзанных жизнью людей, уже не способных никому доверять? И вдруг никто не виноват?
   Побелевшие пальцы Клер сжали телефонную трубку. Как много сейчас зависело от этого куска пластика. Телефонная книжка – конечно, рядом. На последней странице – номер Джона Катлера. Видно, что рука Виктории чуть дрожала, когда она записывала его.
   Хорошо, что не вырвала этот листок. Еще не вырвала!
   – Клер, миленькая, ты где? – послышался сонный голос Виктории.
   – Я здесь. – Клер мягко положила телефонную трубку на рычаг и поспешила к сестре.
   – Не уходи, пожалуйста, побудь со мной хотя бы еще чуть-чуть.
   Лицо Виктории было очень бледным.
   Да что же он с ней сделал?!
   – Поспи еще немного, тебе нужно отдохнуть. А я посижу рядом с тобой. – Внутри у нее все клокотало от злости, но Клер усилием воли заставила голос звучать спокойно.
   Дождавшись, когда сестра снова заснет, Клер решительно вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
   Теперь ей стало плевать на все. На то, например, что она собралась звонить очень влиятельному человеку, в принципе способному испортить ей жизнь.
   Пусть будет что будет, я все равно расскажу ему.... Все! Кто он такой, в конце концов?! Обыкновенная скотина. Нет, большая скотина!
   Клер была настроена более чем решительно. Ох, если б ей сейчас попался этот Катлер...
   На этот раз ответили почти сразу.
   – Алло. Я слушаю. – Уверенный мужской голос мгновенно вывел Клер из себя.
   – Мистер Катлер? Вас беспокоит сестра мисс Маклин. У вас есть пара минут? – Почувствовав, что начинает заводиться, Клер попыталась несколько раз глубоко вдохнуть, но это не помогло.
   – Вы сестра Виктории? Но что вам нужно от меня? – Мужчина на том конце провода явно опешил.
   – Вы хоть понимаете, что натворили?
   – Наверное. Может, и так. Но некоторые женщины ведут себя, как стервы, причиняют боль и страдания кому ни попадя, без причины и смысла! – Джон Катлер явно еле сдерживался.
   – А некоторые мужчины ведут себя, как безмозглые, ничего не понимающие, слепые ослы! – парировала Клер.
   – О чем вы говорите? Она меня бросила, а вы зачем-то звоните сюда, еще и оскорбляете, совершенно не считаясь с тем, что мне плохо из-за вашей Виктории! – Его голос стал глухим и хриплым.
   Услышав подобное заявление, Клер чуть не опрокинула телефонный столик.
   Да что он говорит?! Это все мужчины такие или только этот?! Неужели он и вправду так думает?
   – Пло-о-охо!? – завопила Клер. – Да вы способны думать только о себе! О том, что вы чувствуете, желаете, чего вам хочется... Но если кого-то любишь, не мешало бы подумать и о нем! Не приходило в голову, почему она сбежала? А?
   Ее праведному возмущению не было предела.
    Ну кому я все это говорю? Это же бесполезно! Все равно ничего не поймет, безмозглый эгоист! Слишком привык жалеть себя, думать и заботиться только о себе...
   Джон открыл было рот, выпалить что-нибудь типа «не знаю и знать не хочу», но не успел. Клер уже не могла остановиться.
   – Может, она любит вас так, как никого и никогда не любила. И сбежала именно поэтому. Она просто испугалась!!!
   Тори меня убьет. Точно убьет. Но я ему все равно скажу! Даже у таких людей бывают угрызения совести... Должны быть! Будут!
 
   Что?!
   Джон ошалело молчал. Его сердце работало с перебоями. Сознание лихорадочно пыталось вместить то, что он только что услышал, и хоть как-то соотнести со всем тем, что он себе вообразил. Не получалось.
   – Испугалась того, что вы ее пожалели, а на самом деле она вам не нужна. И сидела ждала, наверное, звонка, чтобы объясниться. Вы позвонили. О да! Только не ей, а в офис. Потому что мужская гордость важнее и – чего уж там – превыше всего на свете! И можно даже растоптать человека, который любит тебя больше жизни. Вот за это я презираю вас, Джон Катлер, и очень рада, что вам плохо! Надеюсь, это не ложь... Самовлюбленный эгоист! – Клер ударила трубкой о рычаг телефона – именно с той силой, с какой влепила бы Катлеру пощечину. Рычаг хрустнул и сломался. Телефон замолчал навсегда.
   Все! Я сделала это. Только вот... Теперь все кончено.
 
   Горячо пылали в камине сосновые поленья. Тепло и уют.
   Джон смотрел на огонь. Перед глазами вставали знакомые черты. Плавные, грациозные движения. Манера Виктории держаться, наклон головы и множество других мелочей...
   Так она все-таки любит меня? Если только ее сестра не врет... Бедная Виктория, она просто испугалась! Наверное, много раз обманывалась в людях. Это так знакомо!
   Одно из поленьев щелкнуло, и комнату на мгновение озарил яркий оранжевый свет, трепещущий и... какой-то живой.
   Да. Это очень похоже на правду. Эта странная женщина звонила не зря. Теперь все сходится. Значит, она меня любит, она испытывает настоящее чувство... Значит, конец свободе? Плевать! Я ведь уже хотел отдать часть этой свободы чужой женщине. А теперь все будет по-новому. По-новому и великолепно.
   Пальцы Джона равнодушно обнимали стакан с виски. Его сейчас не интересовали ни огонь, ни скопившееся в комнате сухое душистое тепло, ни холод, струящийся в ладонь от плавающих в напитке кубиков льда. Его взгляд был устремлен внутрь себя.
   Столько женщин было... И от каждой оставалась только тоска. Уходя, они все забирали что-то. Что-то от меня. Но даже пока были рядом – не отдавали себя.
   Джон не знал, что делать дальше. Со слов той странной девушки выходило, что он собственноручно сломал Виктории жизнь, карьеру и вообще был кругом виноват.
   И это тоже очень похоже на правду! Но я не смогу попросить прощения! Это не для меня. Джон Катлер никогда не извинялся.
   Пока еще нет. Но какой смысл продолжать жить так дальше?
   Джон понимал, очень хорошо понимал, что теперь все эти условности стоят так мало...
   Да, я попрошу прощения, извинюсь, если нужно встану на колени! Главное, чтобы все это поскорее закончилось и мы снова были вместе.
   Чуть дрожащие от сильнейшего волнения пальцы уже набирали заветный номер. Нет ответа. Пять гудков, десять. Равнодушные, ритмичные механические звуки. Душу наполнило разочарование, но вместе с тем крепла решимость. И в чем угодно можно отказать Джону Катлеру, но только не в упрямстве!
    Если надо – я поеду в Лондон. Найду ее там или где угодно. Теперь все уже решено. Она моя.
   Джон аккуратно положил трубку бесполезного теперь телефона. Он молча встал и отправился в гардероб. Одеваясь, он поражался своему внутреннему спокойствию и собранности. Завязывая галстук и застегивая запонки, Джон думал только об одном – о Виктории.
   Я все исправлю! Никому тебя не отдам! Найти тебя. Увидеть. Все рассказать. Забрать с собой навсегда.
   Любовь – это все-таки что-то необыкновенное! Она дает светлую уверенность в том, что все на свете можно исправить...
   Джон усмехнулся: как только он мог влюбиться вот так – глубоко и безрассудно?!