Браун Картер. Ностальгия по убийству

   — Мы перестали сниматься, потому что... Просто студии стали приглашать других актеров.
   — Поменялись вкусы, — вставил мистер Томчик. — Золотая жила оказалась выработанной. Зрители захотели чего-то другого, более современного, а ковбойские штучки приелись...
   — У меня есть свое мнение на этот счет, — сказал Иган Ганн. — Я специально изучал материалы и вот что скажу: фильмы с участием Нины Фарр и Трейси Денбор все время приносили студии стабильный доход. Например, последний фильм с вашим участием — кажется, он назывался «Лунный свет хрустального замка» и вышел в сорок восьмом — дал два миллиона прибыли. Что еще надо! Но тем не менее, как это ни покажется странным, вас перестали снимать.
   — Зато другие музыкальные фильмы принесли громадные убытки, и на студии перепугались, — пояснила Трейси. — Поэтому решили не рисковать.
   — То же самое произошло и с моим поющим ковбоем, — протрубил Алекс Блант. — Продюсеры не хотели искушать судьбу и вкладывать деньги в постановку, которая может провалиться.
   — И что же с вами было все эти годы? — не унимался композитор. — Вам не хотелось вернуться на экран или на сцену?
   — Ради чего? — фыркнул Алекс. — У нас были слава и деньги. Разве не к этому стремится каждый? Потом появились отвлекающие моменты...
   — Я, например, вышла замуж, — скривилась Нина. — Лучше бы пошла в билетерши.
   — А вы? — Иган посмотрел на Алекса. — У вас не было желания вернуться к прежней работе?
   — Для чего? Мне было и здесь хорошо.
   — Ваш дом связан со скандалом. Убийство Мэри Блендинг и самоубийство Олтона Эсквита в сорок седьмом году...
   — Ну уж нет! Я купил дом через два года, когда все забыли историю Эсквита. Купил задешево, между прочим!
   — Он заплатил столько, сколько ему отвалили за одну ковбойскую песенку, — хихикнула Трейси.
   — Так, значит, скандал произошел в сорок седьмом?! — воскликнула я. — Мне сказали, что Олтон Эсквит был звездой немого кино, и я решила, что все, связанное с этим домом, происходило еще до войны.
   — Олтон действительно был звездой, — кивнула Трейси, — но к сорок седьмому году о нем стали забывать. Олтону повезло: он «взлетел» еще в те времена, когда налоги были просто смешными, и шутя сколотил состояние. После смерти на его банковском счете осталось несколько миллионов!
   — Мне это надоело, я хочу прогуляться, — заявила Нина и встала. — Пойдем, Уолтер.
   — Я с тобой, дорогая.
   Я видела, что мистер Томчик еще не допил свой кофе, но он поспешно отодвинул чашку и встал.
   — Какие замечательные темы для бесед за столом, — холодно произнесла Нина. — Сначала — про моего мужа-мерзавца, потом — про этого самоубийцу Эсквита!
   — Когда же мы будем работать? — опять заныл композитор.
   Алекс, жуя и заглатывая очередную порцию, глянул на часы. Едва прожевав, он сказал:
   — В половине одиннадцатого собираемся в гостиной.
   — Ладно, — бросила Нина и, схватив Уолтера под руку, потащила к двери.
   Последним в столовую явился Берт Бэнкрофт. Пряча глаза, он пробормотал «Привет», уселся на место Уолтера Томчика и плеснул себе в чашку из серебряного кофейника.
   — Как спали, гений? — саркастично спросила Трейси. — Или вы этой ночью творили? Писали стихи? Сочиняли новое либретто? Трудились над книгой?
   — Пытался уснуть, — прохрипел драматург.
   — Вас тоже мучили кошмары? — произнесла я ледяным тоном.
   Берт посмотрел на меня и страдальчески сморщился. А затем поспешно уткнулся носом в кофе. Шея его побагровела и мочки ушей стали красными.
   — А вы знаете, я не видел ни одного его фильма, — неожиданно произнес Иган Ганн.
   — Вы не видели фильмов по сценарию Бэнкрофта? — Алекс посмотрел на композитора в недоумении.
   — Да нет же! Бэнкрофта я знаю, как облупленного. Я говорю про Эсквита. Что он представлял собой как личность? Как выглядел?
   И тут на меня что-то нашло. Я решила разыграть это сборище идиотов от кино.
   — Могу описать, — громко произнесла я. — Не очень высокий, скорее блондин, чем шатен, волосы длинные, зачесаны за уши, лицо с мелкими чертами, слегка вытянутый нос с острым кончиком, подбородок тоже заострен... Такое ощущение, что Эсквит вот-вот вас клюнет... Странно, но обычно женщины обожают таких уродцев...
   «Чего завелась, Мэвис? — думала я про себя. — Молчала бы в тряпочку. Так нет же, разозлилась и понесла...»
   За столом установилась напряженная тишина. Я налила себе еще кофе и принялась размешивать сахар. Позвякивание ложечки было каким-то зловещим.
   Я подняла глаза. Все смотрели на меня и только на меня. Алекс Блант даже перестал жевать.
   — Я что, описала Бестера Китона?
   — Нет, — Алекс откинулся на спинку кресла. — А где вам удалось посмотреть немые фильмы?
   — Я не видела немых фильмов. Я родилась попозже.
   Моя улыбка вышла неестественной.
   — Он умер в сорок седьмом... Вы не могли помнить его... Вы были тогда еще ребенком... — Трейси смотрела на меня недоверчиво.
   — Кто «он»?
   — Олтон Эсквит!
   — Я не помню и не могу помнить Олтона Эсквита.
   — Но вы... вы видели его! — в глазах Алекса Бланта вспыхнул огонь. — Вы описали его так, что Олтон как живой...
   — Ну и что?
   — Как вы смогли рассказать о человеке, которого не знали и не помнили!
   Мне стало не по себе.
   — Я описала вам человека из своего кошмарного сна. Этой ночью мне приснился блондин с длинными волосами и заостренным носом. Он стоял у стены и что-то говорил, говорил... А сам весь такой сине-серый...
   — У меня было нечто похожее! — воскликнул Бэнкрофт. — Только мой кошмар был лиловым. Какие-то гномики бегали по мне и кололи иголками. А потом...
   — Да помолчите же вы! — гаркнул на Бэнкрофта Алекс. — А вы, Мэвис, расскажите все с самого начала. Вам приснился сон, да? Как будто в комнате появился Олтон Эсквит — ненатурально синий...
   — Да, так оно и было, — кивнула я. — Только я не знала, что это Эсквит.
   — Что он говорил? — Трейси навалилась на стол и тяжело задышала.
   — Говорил, что я должна помочь ему... Кажется, он собирался кому-то мстить...
   — Что еще?
   Я видела, что Алекс и Трейси затаили дыхание. Моя попытка улыбнуться ни к чему не привела.
   — Кажется, в чем-то оправдывался. Сказал, что все думают, будто это он убил свою несравненную красотку, а на самом деле он обожал ее и сдувал пылинки. И еще сказал, что это не оккультизм, а преступление. Потом были угрозы... Вот, вроде, и все.
   — Мэвис, вы ничего не утаиваете? — вкрадчиво спросила Трейси.
   — Припоминаю... Эсквит говорил про свой долг — отомстить. И еще он сказал, что Джон Меннинг, хотя и был той ночью в подвале, виновен меньше других.
   Рядом со мной раздался глухой стон. Я повернула голову: бледная Селестина сидела, закусив губу. Черт побери, Джон Меннинг — ее отец. Я совершенно забыла про это обстоятельство.
   — Прости, Селестина, я не хотела...
   — Ты тут, Мэвис, ни при чем. Расскажи, чем все это кончилось.
   — Чем-чем... — я пожала плечами. — Эсквит сказал, что лично мне придется искупить грех моего отца. Какая-то абракадабра, бред пьяного осла. Ну а потом... Вдруг все исчезло. Синий туман — и все. Эсквит растаял, как призрак.
   — Мэвис должна расплатиться за грехи отца? — медленно произнес Иган. — Действительно бред пьяного осла. Какое отношение имеет отец Мэвис к Олтону Эсквиту?
   — Это вы все ослы! — яростно заговорила Селестина. — Призрак приходил не к Мэвис, а ко мне. Он решил, что разговаривает со мной. Мэвис случайно перепутала комнаты и ночевала в моей спальне.
   — Ну вот что, если мы не прекратим этот разговор, то скоро все помешаемся, — прервал ее Алекс. — Мэвис приснился кошмар. Больше говорить не о чем. Разве что... Почему призрак упомянул имя Джона Меннинга да еще заявил, что Меннинг виновен, так как находился в подвале?
   — Клянусь: я узнаю это, — прошептала Селестина.

Глава 5

   «Ну как его не люби-и-ить!»
   Берт Бэнкрофт закончил зонг, напевая с листа. Нина зажала уши, потому что Берт страшно фальшивил. За роялем сидел Иган Ганн. Чтобы перебить впечатление от пения своего соавтора, он несколько раз повторил последнюю музыкальную фразу.
   — Отвратительно, — заявила Нина. — Не знаю, как я такое буду петь. Между прочим, этим зонгом завершается первый акт.
   — Все не так уж плохо, — сказал Уолтер. — Жизнеутверждающая мелодия, ритм, темп...
   — Мелодия хорошая, — согласилась Трейси, — только слова пошлые. В каком притоне наш драгоценный Берт слышал нечто подобное?
   — Текст можно доработать, — отдуваясь, произнес тучный Алекс. — Главное, понять, что за смысл мы хотим вложить в эту песенку.
   Нина сверкнула глазами.
   — Не доработать, а переписать! — воскликнула она.
   — Иначе мюзикл провалится с треском! — добавила Трейси и многозначительно посмотрела на Бланта.
   — Трейси права, — Нина разъярилась не на шутку. — А ты, Алекс, тупоголовый, как...
   — Да что вы так набросились! — взмолился Берт Бэнкрофт. — Текст вполне нормальный. Я изложил... хм, в стихотворной форме события первого акта, чтобы зрители еще раз все обдумали, вникли...
   — Безмозглый мешок с соломой!
   Нина поняла, что переборщила, и сбавила тон.
   — Ну, извините, Берт. Песня не должна быть глупой или скучной. И вовсе не обязательно пересказывать все, что происходило в первом акте. Слова могут быть о чем угодно, но пусть у зрителя возникает ассоциация... Вы понимаете, о чем я говорю? Мне нужна легкая, запоминающаяся, яркая песня с простыми, но доходчивыми словами. Ее будут потом напевать в машине, под душем, на прогулке... Это шлягер, хит... Может, вас стукнуть по голове, чтобы дошло?! Черт-те что! Я не обязана объяснять автору прописные истины!
   Эта свара мне порядком надоела. Вот уже два часа они ругались, обзывали друг друга по всякому поводу и вообще без поводов. А за окном сияло солнышко и пели птицы. Почему я должна выслушивать так называемые «творческие споры»? И не отправиться ли на природу? «Творцы» настолько заняты собой, что вряд ли заметят мое отсутствие.
   Так и получилось.
   С каким наслаждением вдохнула я полной грудью свежий воздух! Да здравствуют душистые травы и ласковый ветерок!
   Я пересекла двор и остановилась у небольшого озерца. Очень хотелось искупаться, но берега были топкими, заросшими травой, а воду покрывала ряска, так что я решила не рисковать.
   Я стояла и смотрела на озеро, как вдруг за моей спиной раздалось:
   — Остатки былой роскоши... Все заканчивается одинаково: гниение и распад...
   Обернувшись, я увидела маленькую старушку, похожую на сушеное яблоко.
   — Да, плесень и гниль — это ужасно, — сказала я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.
   Понять, сколько моей собеседнице лет, было невозможно. Седые прилизанные волосы обтягивали ее череп, кожа на шее была ужасающе морщинистой, дряблой, на лбу и щеках виднелись пигментные пятна, но вот глаза... Они поражали своей голубизной и яркостью. Старушка напялила на себя какой-то мешок из синей груботканой материи. Он болтался на ней, как на колу. Обуви я не видела, потому что подол платья доходил до самой травы, но не сомневалась, что на ногах у этой ведьмы какие-нибудь деревянные башмаки или плетеные сандалии.
   — Доброе утро, — поприветствовала меня старушка.
   Я из вежливости ответила:
   — Доброе... Меня зовут Мэвис. Мэвис Зейдлиц.
   — А меня зовут Агатой. Все собрались? Сидят в доме?
   — О ком вы говорите? — опешила я.
   — Я говорю про эту рыжую сучку, ее прихвостня и ненаглядную дочурку.
   Сказав это, она сделала вид, что пошутила, обнажив в улыбке ряд неровных потемневших и выщербленных зубов.
   — А ты почему здесь? — прищурила она глаз.
   Я поведала вредной старушке «легенду», сочиненную Ниной, про то, что моя мать когда-то работала с ней на одних подмостках.
   — Ложь, — уверенно заявила эта особа. И снова улыбнулась, показав свои отвратительные зубы.
   Я вспомнила, что лучший вид обороны — нападение.
   — А вы, Агата, что делаете здесь?
   — Старая прислуга, как всегда, у ног хозяина, — ответила старуха.
   И внезапно залилась кудахтающим смехом, от которого у меня по спине поползли мурашки.
   — Значит, вы работаете у Бланта?
   — Я связана с этим домом, — туманно ответила Агата. — Была здесь еще до Бланта. И останусь, когда его... и остальных уже не станет.
   — Что вы подразумеваете, говоря «остальных не станет»?
   — Думай что угодно, — она поджала губы.
   — Кому вы прислуживаете: мистеру Бланту или его жене?
   — Этой толстой потаскухе? Только не ей. Она была шлюхой и ею умрет! Я вижу человека насквозь. Я — ясновидящая.
   Неожиданно взгляд ее стал неподвижным. Агата уставилась на меня своими голубыми пронзительными глазами, и сердце мое ушло в пятки. Отчего-то я страшно испугалась.
   — Ты — неплохая девочка, — сказала наконец эта ведьма. — Ты тоже можешь видеть то, что скрыто пеленой времени, но твои способности не развиты. Ты боишься их развивать.
   Она вдруг резко повернулась, оглядела окрестности и приложила свой корявый скрюченный палец к губам.
   — Мэвис, ты ведь видела его!
   — Кого?
   — Олтона Эсквита.
   — Который был хозяином этого дома? Но он же умер!
   — Дух Олтона пребывает здесь... Нет ему места ни на небесах, ни под землей. Так будет продолжаться, пока не восторжествует истина и не очистится имя Олтона от наветов. И это скоро произойдет. Скоро!
   Глаза Агаты засверкали, голова закивала в такт словам.
   — Скоро! Скоро!
   — А вам откуда известно? — не выдержала я.
   — Мне известно, потому что я обладаю даром ясновидения.
   Она снова уставилась в мое лицо.
   — Э... Да без тебя это дело не сдвинется с мертвой точки. Вижу-вижу: ты причастна. Только будь осторожна, девочка. Берегись!
   — Кого я должна опасаться? Призрака Олтона Эсквита?
   — Нет. Дух Олтона жаждет мести, но не ты виновна в несчастьях бывшего хозяина. А вот те, которые виновны, они будут использовать тебя и могут навредить. Им необходимо любой ценой скрыть свои гнусные проделки.
   Старушка уставилась себе под ноги, словно видела на три фута под землей.
   — Мэвис, помни: тебя предаст человек, который кажется твоим другом. Нельзя попирать святыни, это очень опасно. А ведь паук уже сплел свою паутину.
   Я спокойно выслушала эту бредятину: старушка выжила из ума — так в чем же ее винить? Наоборот, надо сделать снисхождение.
   — Благодарю вас, Агата. Буду помнить все, что вы мне сказали.
   — Предупрежденный — наполовину спасенный!
   Она схватила мою руку своей когтистой сморщенной лапкой, и я вдруг ощутила, какая сила заключена в этом высохшем теле.
   — Ты такая хорошенькая, Мэвис, — вкрадчиво сказала старушенция. — Такие красивые голубые глазки... Волосы... Шея... Ноги...
   Она рассматривала меня, как экспонат, как бабочку, пришпиленную иголкой к бархату, и от этого меня чуть не вытошнило.
   — Будет очень жаль, если тебя найдут мертвой со знаком раздвоенного копыта на лбу, — спокойно сказала Агата.
   Я вздрогнула. Старуха отпустила мою руку.
   — Вот что, девочка, — она перешла в разговоре на быстрый темп — видимо, собралась уходить. — Подумай о том, что я тебе сказала. Будь бдительна. И не очень-то доверяй даже тем, кто вне всяких подозрений, — толстяку и очкастому. Я еще не разобралась в них. Быть может, они совсем не такие, какими кажутся.
   Круто повернувшись, Агата засеменила прочь и вскоре скрылась за углом дома, а я осталась на месте, не в силах сдвинуться ни на дюйм. Ну и как понимать слова старой ведьмы? В этом доме меня поджидает опасность? Меня предаст человек, которого я числю своим приятелем? Что за ерунда! Выжившая из ума старуха пугает меня каким-то пауком, который сплел свою паутину, а я стою, развесив уши! Что она еще говорила? «Нельзя попирать святыни». Я и не собираюсь их попирать. А, собственно, о чем речь? Единственное, что было в монологе этой сумасшедшей более-менее понятным, так это вероятность моей смерти. Если не ошибаюсь, Мэри Блендинг была найдена мертвой, и на лбу ее было нарисовано раздвоенное копыто. Значит, Агата пророчит мне такую же смерть?
   И тут кто-то крикнул над самым ухом:
   — Мэвис!
   Внутри у меня все оборвалось. Только несколько мгновений спустя я поняла, что рядом стоит Селестина. А так как я чуть не упала от ее оклика в озерцо, то Селестина, ухватив меня за локоть, принялась тащить подальше от топкого берега.
   — Что с тобой, Мэвис? Ты даже не услышала, как я подошла. А теперь чуть не упала в воду... — Селестина покачала головой. — В этой воде столько микробов, что тебе пришлось бы глотать антибиотики пачками.
   — Спасибо... Я не думала, что ты... тоже окажешься здесь.
   — Убежала от этих крикунов. Орут, ругаются... И все споры вокруг какой-то ерунды. Еще немного — и я сама бы заорала.
   Она вскинула руки и сцепила их на затылке. Вдохнула полной грудью.
   — Какой сегодня хороший денек, ты не находишь? Не искупаться ли нам?
   — Здесь? — я с отвращением указала на темную воду, от которой сильно воняло.
   — Нет, но я знаю тропинку, которая ведет на пляж. Тут ходьбы минут пятнадцать.
   — Я не против, но... У меня нет купальника!
   — Он тебе не потребуется. Я уверена: сейчас на пляже никого нет, — заверила меня Селестина. — Здесь вообще очень малолюдное место.
   Я согласилась.
   Мы вернулись к дому, обогнули его и через незаметную калитку в ограждении вышли в лес.
   Тропинка петляла между высокими кряжистыми деревьями, сквозь листву которых солнце своими лучами то и дело ощупывало наши фигуры. Мне казалось, что я попала в волшебную сказку, наполненную приключениями, страстями, музыкой...
   Берег океана был пустынен, как и предрекала Селестина. Мягкий золотистый песок, скалы, голубое небо и небольшие волны... Одним словом — рай. Мы разделись догола и бросились в воду... Приятный холод взбодрил меня, я принялась работать руками и ногами, согрелась и проплавала четверть часа, стараясь далеко не забираться. Что касается Селестины, то она оказалась отличной пловчихой и сразу взяла курс на горизонт. Уж не хочет ли моя подружка уплыть в Австралию? Я вышла из воды и растянулась на песке. Селестина сделала то же самое, но минут через десять.
   — Как хорошо!
   — Изумительно, — подтвердила я. — Скажи, здесь не водятся морщинистые обезьяны?
   — Нет, — засмеялась Селестина. — Здесь не водятся даже туристы — все едут отдыхать на Гавайи, нацепив цветастые рубашки и шорты.
   — А вот я встретилась с одной обезьяной. Ее зовут Агатой.
   — Агата? Я знаю эту особу. Что-то вроде Ахмеда. Прислужница, прихлебала или то и другое вместе.
   — Твое сравнение с Ахмедом неточное... Ахмед, как мне кажется, неплохой слуга.
   — А Агата? — лениво спросила Селестина. — Какого ты о ней мнения?
   Я рассказала о встрече со старухой и передала наш разговор. Селестина слушала вполуха. Слова Агаты про то, что меня предаст друг, вызвали некоторый интерес.
   — Она что, на меня намекала? Мне это совсем не нравится. Я надеялась, что мы с тобой станем настоящими подругами, а теперь ты будешь бояться меня и караулить каждый мой шаг. Вот старая карга!
   Лежать на солнышке было очень приятно. По всему телу растеклась истома. Мне не хотелось спорить с Селестиной, и я только тихонько рассмеялась:
   — Видела бы ты, как сверкали глаза этой ведьмы, когда она призывала меня к бдительности.
   — Агата всегда была с приветом, — задумчиво сказала Селестина. — Но я давно уже не воспринимаю ее всерьез. Я ведь знаю старуху с детства.
   — Ты часто бываешь в этом доме?
   — Впервые мама привезла меня сразу после развода с отцом. Я очень тосковала по отцу, плакала даже... Когда возник Уолтер, мы стали наезжать сюда чаще — практически один-два раза в году.
   — Агата сказала, что живет при доме очень давно.
   — Да. И она, и Ахмед... Однако я никогда не обращаю внимания на прислугу. Но вот что странно... Ты, Мэвис, только-только появилась здесь, а уже успела и с призраком Олтона Эсквита поговорить, и с полоумной Агатой, которая вообразила себя ясновидящей...
   — А может, никакого призрака и не было? — осторожно предположила я. — Берт Бэнкрофт накачал меня водкой, вот и приснился кошмар...
   — Сомневаюсь, что это был сон. Призрак хотел тебе что-то передать. Точнее сказать — мне передать...
   — И ты хочешь узнать, что именно?
   — Да.
   — Но каким образом?
   — Не могу пока сказать, но кое-что я придумала. Только вот что, Мэвис, давай забудем про призраков и все остальное, — она зевнула. — Здесь так славно. Хочется расслабиться, помечтать...
   — Ты права.
   Я устроилась поудобнее и вскоре погрузилась в сладчайшую дрему. Все, что было ночью, уплыло куда-то вдаль. Я качалась на волнах, каждой своей клеточкой ощущая блаженство...
   Проснувшись, испугалась: «Наверное, обгорела до костей!». Однако паника была напрасной. Кожа не саднила, солнце все так же стояло над головой. Сколько же я спала? Десять минут? Час?
   Приподнявшись на локте, я осмотрелась. Селестины рядом не было. Вот-те на!
   Я решила, что Селестина вернулась в дом. Ну и обиделась я на нее. Даже если я и спала, то эта девчонка могла растолкать меня. Но что если Селестина хотела дать мне возможность отдохнуть после ночных кошмаров и не стала будить из деликатности? В конце концов, я могу обойтись и без подружки. Тропинка одна, заблудиться невозможно.
   Поднявшись, я ладонями обтерла свое тело, стряхивая налипшие песчинки.
   Меня поджидала новая неожиданность: исчезла одежда. То, что не было одежды Селестины, ничуть не удивило. Но где же мои вещи? Я хорошо помнила, что оставила их у подножия скалы. Почему Селестина прихватила то, что ей не принадлежит? Нет, Селестина тут ни при чем. Одежду взял другой человек. Но кто?
   Я с испугом стала озираться. Пляж был пустой. Ну и что мне делать? Бегать туда-сюда в надежде, что океан выбросит на берег какой-нибудь лоскут материи, или возвращаться в дом нагишом? Последнее показалось предпочтительнее. Тело мое вряд ли вызовет у кого бы то ни было отрицательные эмоции. Да и в дом можно проскользнуть незаметно, разве что Бэнкрофт попадется на пути — пусть помучается толстяк, может, помрет от сердечного припадка!
   Если же я встречу людей на тропинке... А! Была не была! Пусть думают, что я закаляюсь, принимаю воздушные ванны... Черт побери! Пусть думают, что хотят! Оказались бы на моем месте, тогда попрыгали бы! И что за невезение! Ночью меня посещают призраки. Днем кто-то понуждает стать нудисткой. Вот жизнь!
   К счастью, легкие сандалии, в которых я пришла на пляж, валялись нетронутыми. Я надела их и по тропинке пустилась в обратный путь. Вздрагивала от любого шороха, отмахивалась от насекомых, бросавшихся на мою оголенную плоть, как маленькие вампиры, и мечтала, чтобы дорога побыстрее закончилась.
   И вдруг я услышала, как кто-то идет мне навстречу. Бог мой! Надо прятаться! Я шмыгнула за ближайший куст и притаилась. Сердце мое бешено колотилось, и мне казалось, что этот стук слышит все Тихоокеанское побережье.
   На тропинке показался путник. Это был высокий худой мужчина с неестественно длинными конечностями. На нем была дурацкая шапочка и шорты, но не цветастые, как на Гавайях, а темно-зеленые, как у военных.
   Внезапно он остановился и завопил так, что у меня в глазах потемнело:
   — Альфред!
   Постоял, послушал и двинулся дальше. Как только тощий тип скрылся из виду, я перевела дух и собралась снова ступить на тропинку.
   И в этот момент кто-то схватил меня за ягодицу.
   От ужаса я заорала. То есть мне показалось, что я ору, а на самом деле это был хрип, переходящий в шипение. С трудом повернув голову, я увидела, что рядом стоит очкастый мальчик из тех, кого зовут «жиртрестами», проще говоря — толстый подросток. На нем была форма бойскаута.
   — Что ты меня трогаешь! — обретя голос, я напустилась на него и чуть не выцарапала глаза. — Не знаешь, как надо себя вести?!
   — Я не трогал вас, — спокойно ответил он. — Сижу себе за кустом, а вы вдруг как прыгнете — мне чуть ли не на голову...
   Он достал из кармана платок, снял очки и протер стекла.
   Мне стало немножко стыдно.
   — Ну извини...
   — Я понимаю, — подросток вздохнул. — Тоже прячетесь от этого зануды...
   — Кого-кого?
   — От мистера Робинсона.
   — Кто это?
   — Наш вожатый. Вы его только что видели.
   — Значит, это мистер Робинсон прошел мимо?
   — Он. Я его терпеть не могу. Гоняет меня почем зря... Ему все время кажется, что я слишком толстый.
   — Мне он тоже не понравился, — честно сказала я, — хотя мнение мистера Робинсона о моем теле не известно.
   — Ну, у вас грудь будет побольше, чем у меня, — заявил наглец.
   — Женщины отличаются от мужчин, — сквозь зубы процедила я. — Или ты этого не знаешь?
   — Знаю, но грудь она и есть грудь... — глубокомысленно изрекло маленькое чудовище.
   — Ладно, кончай трепаться. Я должна идти домой.
   — Уходите? Первый раз вижу интересного человека, да и то он торопится. Вы всегда ходите без одежды? У вас нет денег купить ее или это дело принципа?
   — Дело принципа, но в дождь я надеваю шляпу, — буркнула я в ответ. — Кстати, мог бы и отвернуться.
   — Извините, — он улыбнулся мне по-дружески, но и не думал отворачиваться. — Со мной давно так никто не говорил. С подростками вообще не разговаривают, а только командуют: «Иди! Принеси! Отдай! Ешь! Умойся!». А вы... Я ведь еще ни разу не видел девушек без одежды. То есть картинки в «Плейбое» я смотрел, стащил у папы пару номеров... Но это совсем другое... Да вы не бойтесь меня, я ведь еще маленький... Ничего не понимаю.