Квиллер взглянул на свои часы:
– Половина десятого! А я забыл покормить кота!
– Ха—ха, – рассмеялся Одд, – я же говорил тебе, что Маунти берет тебя в качестве сиделки для своего кота.
Несколько минут спустя, когда машина свернула на Бленхейм-плейс, он спросил:
– Разве это соседство не беспокоит тебя? Эти подозрительные типы на улицах!
– Они мне не мешают, – ответил Квиллер.
– Меня бы не заставили жить здесь. Я трус по натуре.
Сложенная газета лежала на крыльце дома № 26. Квиллер поднял газету, открыл входную дверь, вошёл и быстро затворил её за собой, радуясь, что наконец оказался в тепле. Он несколько раз подёргал дверную ручку, как просил его делать Маунтклеменс, чтобы удостовериться, что дверь заперта.
Вторым ключом он открыл внутреннюю дверь в вестибюль и тут же в испуге отпрянул назад. Откуда—то из темноты доносился дикий вой. Сознание Квиллера затуманилось. Усы встали дыбом. Сердце в груди отчаянно прыгало. Инстинктивно он свернул газету наподобие дубинки.
Затем он вдруг догадался, что это был за шум. Это Коко дожидался его. Коко давал ему нагоняй. Коко был в ярости.
Квиллер прислонился плечом к дверному косяку и широко зевнул. Затем не спеша ослабил узел галстука.
«Никогда больше не делай этого», – всем своим видом говорил он коту.
Коко сидел на столе и яростно изрыгал поток оскорблений.
– Всё в порядке, всё в порядке, – прикрикнул на него Квиллер. – У меня были очень важные дела в городе.
Коко продолжал свою тираду.
– Подожди, пока я сниму пальто, ладно?
Когда Квиллер начал подниматься по лестнице, вой прекратился. Кот скакал впереди и вёл его в квартиру Маунтклеменса, которая была погружена в кромешную тьму. Квиллер ощупью нашёл выключатель. Эта задержка вызвала раздражение Коко, который отреагировал на неё очередным выступлением – на этот раз душераздирающие крики имели низкий горловой характер и несли в себе неприкрытую угрозу.
– Иду, иду, – успокоил его Квиллер, следуя по длинному узкому холлу за котом.
Коко вёл его прямо к холодильнику, в котором на стеклянном подносе его дожидался кусок говядины. Было похоже, что это вырезка.
Квиллер положил мясо на встроенную в стол доску для резки и окинул кухню взглядом в поисках острого ножа.
– Где он держит ножи? – спросил он Коко, выдвигая один за другим ящики стола.
Коко легко вспрыгнул на соседний шкафчик и носом указал на стену, где на магнитной планке остриями вниз висели пять красивых ножей.
– Спасибо, – поблагодарил его Квиллер. Он начал резать говядину, поражаясь качеству заточки ножа. Острое лезвие превратило процесс резки мяса в сплошное удовольствие. «Как нарезать коту говядину? Маунтклеменс говорил, размером с боб? Так, а что же насчет бульона? Он велел нагреть мясо в бульоне! Где находится бульон?»
Кот сидел на шкафчике, внимательно наблюдая за каждым движением Квиллера. Его взгляд можно было бы назвать нетерпеливым и хмурым.
Квиллер поинтересовался:
– Как насчёт того, чтобы съесть это сырым, старина? Ведь уже поздно.
Коко издал горловое мяуканье, в котором Квиллеру почудилось одобрение. В шкафчике для посуды он нашёл белую фарфоровую тарелку с широкой золотой каёмкой. Он по возможности привлекательно разложил мясо на тарелке и поставил её на пол рядом с керамической миской для воды с надписью «Кот» на трех языках.
С мягким стуком Коко спрыгнул на пол, подошёл к тарелке и исследовал говядину. Затем посмотрел на Квиллера с явным недоумением.
– Ну, давай ешь, – поощрил его Квиллер. – Получи удовольствие, на здоровье.
Коко наклонил голову к тарелке ещё раз и фыркнул. Затем коснулся лапой куска мяса и заметно содрогнулся. Затем брезгливо отряхнул лапу и ушёл прочь, гордо подняв хвост, указывающий точно на Полярную звезду.
Позже, после того как Квиллер нашел в холодильнике немного жидкого бульона и приготовил мясо как следует, Као Ко Кун согласился приступить к обеду.
На следующий день во время ленча с Арчи Райкером и Лоджем Кендалом Квиллер рассказал им об этом происшествии.
– Но сегодня утром я вел себя замечательно и выплатил свой долг сполна. Коко разбудил меня в половине седьмого криками. Я поднялся и, к его удовольствию, приготовил такой завтрак, какой он хотел. Я думаю, он позволит мне выполнять эту работу, пока Маунтклеменс в отъезде.
Репортёр по уголовной хронике был молод, напряжен, серьёзен, педантичен и неулыбчив. Он сказал:
– Вы хотите сказать, что позволяете коту командовать собой?
– Действительно, я чувствовал себя виноватым перед ним. Бедный маленький кот ничего не ест, кроме вырезки и pаte de la maison. Жаль, что не могу поймать для него мышку.
Арчи объяснил Кендалу:
– Видите ли, этот сиамский кот – прямой потомок египетского бога. Он не только умеет обижаться и командовать, но ещё и читает газетные заголовки. Совершенно очевидно, что кот, который умеет читать, имеет право командовать корреспондентом, не умеющим ловить мышей.
– Он ещё и летать умеет, – сказал Квиллер. – Когда он хочет взобраться на восьмифутовый книжный шкаф, он просто пригибает уши назад и взмывает вверх, как реактивный самолет, без всяких крыльев. Он, видимо, обладает знанием каких—то аэродинамических законов, каких не знают обыкновенные коты.
Кендал оглядел двух пожилых мужчин с интересом и подозрением.
– После того как Коко поднял меня в седьмом часу утра, – сказал Квиллер, – я начал думать об этом убийстве Ламбрета. Есть что-нибудь новенькое?
– К утру ещё ничего не прояснилось.
– Пришли к какому-нибудь заключению относительно акта вандализма?
– Насколько я знаю, нет.
– Ну, вчера вечером я заметил кое-что, что может показаться интересным. Все четыре предмета, которые были повреждены, изображали женские фигуры, более или менее обнаженные. Полиция заметила этот факт?
– Мне это неизвестно, – ответил репортёр, – Я сообщу об этом в полицейское управление.
– Но это нелегко заметить. Содержание полотен довольно абстрактно, и случайный взгляд вряд ли обнаружит это. Должно быть, этот вандал съел собаку на современном искусстве, – сказал Квиллер. – Наверное, это какой-то сумасшедший, ненавидящий собственную мать.
– Это сужает круг подозреваемых, – вставил Арчи.
Квиллер был в своей стихии – в гуще привычной деятельности полицейского расследования, где он когда-то изучал репортёрское ремесло. Лицо его раскраснелось. Даже усы выражали радость.
На столе появились три сандвича с говядиной и пластиковая бутылочка с горчицей. Журналисты воспользовались ею – каждый в соответствии со своим вкусом: Арчи пускал струю горчицы концентрическими кругами, Кендал выводил причудливые зигзаги, Квиллер выдавливал её в виде абстрактных фигур.
Через некоторое время Кендал спросил его:
– Вы хорошо знали Ламбрета?
– Я видел его лишь однажды. Он мне не понравился.
– Его галерея пользовалась успехом?
– Трудно сказать. Она была роскошно обставлена, но это ничего не доказывает. Цены на некоторые полотна были очень высокие, хотя я не дал бы за них и пяти центов. Я представляю себе тех, кто вкладывает деньги в такой вид искусства. Вот почему Ламбрет разместил свою галерею около финансового района.
– Может быть, какой-нибудь молокосос надеялся, что его работы будут выставлены в галерее, и из-за этого возник спор с Ламбретом?
– Эта версия противоречит характеру вандализма.
– Как вы полагаете, выбор оружия о чём-нибудь говорит? – задал вопрос Арчи.
– Это был резец, взятый из мастерской, – сообщил Кендал. – То ли убийца схватил его в порыве гнева, то ли он заранее знал, что всегда сможет найти его там и использовать.
– Кто-нибудь работал в мастерской по найму?
– Я не думаю, чтобы кого-нибудь нанимали, – ответил Квиллер. – По-моему, Ламбрет сам делал рамы, несмотря на всю свою утонченность. Когда я был там, то заметил, что работа была в разгаре, но в мастерской, кроме него, никого не было. И когда я спросил его, кто делает рамы, он ответил весьма уклончиво. Потом я заметил, что руки у него в ужасном состоянии – покрыты какими-то пятнами и в мозолях, как если бы он занимался физическим трудом.
– В таком случае, я полагаю, галерея была не такой уж и процветающей и он сидел на мели.
– С другой стороны, он жил в фешенебельном районе и дом его обставлен очень роскошно.
– Мне интересно, сам ли Ламбрет впустил убийцу после закрытия галереи, – размышлял Кендал, – или убийца вошел через черный ход, воспользовавшись своим ключом?
– Я уверен, что это был человек, которого Ламбрет знал, – заметил Квиллер, – и думаю, что свидетельства борьбы были уничтожены тотчас же после убийства.
– Вы можете обосновать свою точку зрения?
– Об этом говорит положение тела. Ведь Ламбрет упал между креслом и письменным столом, как если бы он сидел, когда убийца захватил его врасплох. С незнакомцем он едва ли вступил бы в перебранку, сидя за столом и ожидая, пока с ним разделаются,
– Ладно, с этим пусть разбирается полиция, – сказал Арчи. – У нас полно своей работы.
Когда мужчины встали из-за стола, бармен сделал знак Квиллеру.
– Я читал об убийстве Ламбрета, – сказал он и многозначительно поморгал перед тем, как продолжить: – Я знаю эту галерею.
– Вот как? Что же вы о ней знаете?
– Ламбрет был мошенником.
– Что заставляет вас так думать?
Бруно бросил быстрый взгляд по сторонам:
– Я знаю множество художников и скульпторов, и любой из них может рассказать вам, как вел свои дела Ламбрет. Он продавал что-нибудь за восемьсот долларов, а художнику отдавал наличными сто пятьдесят.
– Вы думаете, один из таких парней и расправился с ним?
Бруно был порядком возмущен:
– Я не говорил ничего похожего. Я просто подумал, что вам не мешало бы знать, что это был за тип.
– Ну спасибо.
– И жена его не намного лучше.
– Что вы хотите этим сказать?
Бруно взял полотенце и принялся протирать стойку бара в том месте, где она была совершенно чистой.
– Все знают, что она кругом жульничала. Однако вы невольно подыграли ей. Она умеет выгодно подать себя, где ей это нужно.
– Где, например?
– Например, этажом выше вашей уютной, должно быть, квартирки. – Бруно оставил наконец стойку бара в покое и значительно посмотрел на Квиллера: – Она поднимается туда для того, чтобы рисовать кота.
Квиллер пожал плечами и собрался уходить, но Бруно вновь окликнул его:
– Кое-что ещё, мистер Квиллер! Я слышал интересные вещи о музее. Из него пропали предметы, обладавшие несомненной художественной ценностью, но это дело сразу замяли.
– Почему?
– Кто его знает! Там происходит множество загадочных событий.
– Что ещё там пропало?
– Кинжал из Флорентийского зала! Мой хороший друг работает охранником в музее, он обнаружил пропажу кинжала и сообщил, но никто не захотел заниматься этим делом. Я подумал, что это, возможно, заинтересует вас.
– Спасибо. Я попробую ещё что-нибудь узнать, – кивнул Квиллер. Самые лучшие из получаемых им сведений всегда исходили от барменов пресс-клуба. Как, впрочем, и худшие.
По дороге к выходу из здания он задержался в вестибюле, где проводилась благотворительная распродажа книг. За полдоллара он приобрел книгу «Сделайте своего любимца счастливым». Также он купил «Взлеты и падения в американской трудовой деятельности в 1800—1850 годах» всего за десять центов.
Вернувшись в офис, он позвонил домой к Ламбретам. Трубку подняла Батчи:
– Нет, Зоя не может подойти к телефону… Да, она собиралась немного поспать… Нет, мистер Квиллер, вы ничем не можете помочь.
Квиллер завершил свою послеобеденную работу и отправился домой. Он поднял воротник пальто, пытаясь защититься от внезапно начавшегося снегопада, и подумал, что нужно покормить кота, выйти перехватить где-нибудь гамбургер, а затем пройтись к Музею искусств и осмотреть Флорентийскую комнату. По четвергам музей был открыт допоздна.
Когда он добрался до своего дома, кот встретил его в холле, но не с шумным перечислением накопившихся за это время жалоб, а признательным мяуканьем. Приподнятые усы придавали ему забавный выжидательный вид. Квиллер почувствовал волнение.
– Привет, старина, – поздоровался он с котом. – Денек выдался хороший?
По уклончивому урчанию Коко Квиллер решил, что день у кота выдался не такой интересный, как у него самого. Он начал было подниматься по лестнице, чтобы приготовить вырезку или что-нибудь другое из оставленного Маунтклеменсом для Коко, как вдруг обратил внимание на то, что Коко не прыгает впереди него. Вместо этого он следовал за ним по пятам и путался под ногами.
– Ты пытаешься подставить мне подножку? – поинтересовался Квиллер.
Он приготовил говядину по оставленному Маунтклеменсом рецепту, поставил тарелку на пол и присел рядом, чтобы посмотреть, как Коко ест.
Он уже оценил превосходные качества сиамского кота – изящные пропорции стройного тела, подвижные мускулы, покрытые лоснящейся шкуркой, изысканные оттенки шерсти от молочно-белого и бледно-жёлто-коричневого до бархатистого тёмно-коричневого. Квиллеру показалось, что это самый лучший оттенок коричневого цвета, который он когда—либо видел.
К его изумлению, кот не проявил никакого интереса к еде. Он терся о лодыжки Квиллера и издавал заунывное мяуканье на высоких тонах.
– Что с тобой происходит? – спросил Квиллер. – Тебя очень сложно понять.
Кот посмотрел на него с умоляющим выражением в голубых глазах, громко мурлыкнул и положил одну лапу на колено Квиллера.
– Коко, готов биться об заклад, что тебе скучно. Обычно ты весь день проводишь в обществе, а сейчас чувствуешь себя заброшенным?
Квиллер провёл рукой по теплой и податливой шерсти от шеи Коко к его хвосту, и кот ответил ему низким, вибрирующим урчанием, свидетельствующим о высшей степени получаемого удовольствия.
– Думаю, что останусь сегодня вечером дома, – сообщил Квиллер коту. – Погода просто ужасная. Идет сильный снег, а я забыл свои калоши в редакции.
В поисках еды он стащил у Коко кусок pate de la maison. Это было лучшее мясное блюдо, какое он когда-либо пробовал.
Коко почувствовал, что пришло время для веселья, и начал бегать из одного конца квартиры в другой. Казалось, он просто летает, низко стелясь над ковром, его лапы мелькали, ни разу не коснувшись пола. Он перескочил через письменный стол одним прыжком, затем с кресла на книжный шкаф, оттуда на стол и другое кресло, а потом к самому потолку – и всё это на безумной скорости. Квиллер начал понимать, почему во всей квартире ни на одном столе нет ламп.
Вслед за Коко он тоже начал бродить по квартире, но более неторопливо.
Он открыл дверь в длинный узкий холл и прошёл в спальню, в которой стояла огромная кровать с пологом и боковыми портьерами из красного бархата.
В ванной он обнаружил зелёный флакон с надписью «Лимонный лосьон», открыл его, понюхал и узнал этот запах.
В гостиную он вошёл прогулочным шагом, с руками в карманах брюк, наслаждаясь более близким знакомством с сокровищами Маунтклеменса. Гравированные медные таблички на картинных рамах информировали: Хале, Гоген, Икинс.
Так что Бруно был прав: это гнездышко было свито для любовных утех. Квиллер вынужден был признать, что всё в квартире было обустроено как будто для этой цели: мягкое освещение, негромкая спокойная музыка, свечи, вино, удобные кресла, – всё было подобрано так, чтобы создавать определенное настроение.
Однако Эрл Ламбрет был мертв!
Квиллер дул сквозь усы, просчитывая возможные варианты. Было нетрудно представить себе, что Маунтклеменс поддерживал связь с чужой женой. Критик обладал несомненным обаянием, которое привлекло бы любую женщину, на которую он захотел бы произвести впечатление, и был авторитетным специалистом, от которого можно было бы получать определенные выгоды. Человек, способный увести чужую жену, – да. Убийца – нет. Маунтклеменс был слишком изыскан, слишком утончен для этого.
В конце концов Квиллер вернулся в свою квартиру в обществе Коко.
К величайшему изумлению кота, Квиллер привязал кусочек скомканной бумаги к длинной веревке и начал поддразнивать его. В девять вечера была доставлена газета «Дневной прибой», и Коко внимательно прочитал заголовки. Когда Квиллер окончательно уселся в удобное кресло с книгой в руках, кот с удовлетворением завладел его коленями.
Около полуночи Коко с явной неохотой покинул уютную «лежанку» и отправился наверх – спать на своей любимой подушке на холодильнике.
На следующий день Квиллер подошёл к письменному столу Арчи Райкера за гонораром и описал ему события вчерашнего вечера.
– Как это тебе удалось найти общий язык с котом злобного критика?
– Вчера вечером Коко чувствовал себя одиноко, так что я остался дома и развлекал его. Мы играли в «воробья».
– Это, видимо, какая-то комнатная игра, с которой я не знаком.
– Это игра, которую мы изобрели, что-то вроде тенниса, с одним игроком и без сетки, – пояснил Квиллер. – Из бумаги я сделал воробья и привязал его к веревке. Затем я дёргал воробья за веревку туда-сюда, Коко пытался ударить его лапой. Кстати, у него отличный удар слева. Каждый раз, когда ему удается удар, он получает очко. Если он ударяет и промахивается, очко зарабатываю я. Игра заканчивается, когда кто-нибудь набирает двадцать одно очко. Я веду счёт в игре. Прошлой ночью после пяти партий у Коко было двести восемь очков, а у меня – девяносто два.
– Я бы ставил только на кота, – сказал Арчи. Он потянулся за розовым листком бумаги. – Я знаю, что кот отнимает у тебя много времени, внимания и физических сил, но я хочу, чтобы ты предпринял кое-какие шаги к написанию статьи о Галопее. Этим утром я получил очередной листок—напоминание.
– Всё будет готово, как только я ещё раз встречусь с миссис Галопей, – успокоил его Квиллер.
Возвратившись к своему письменному столу, он позвонил Сэнди и пригласил её на ленч на следующей неделе в среду.
– Давайте лучше совместим нашу встречу с обедом, – предложила она. – Кэл сейчас в Германии, и я совершенно одна. Я бы хотела сходить куда-нибудь пообедать, где есть оркестр, играющий танцевальную музыку. Вы такой замечательный танцор.
Её смех оставил вне подозрений искренность комплимента.
«Будь вежлив с людьми», – повторил он про себя девиз, написанный на телефонном аппарате, и только потом ответил:
– Сэнди, я могу только на следующей неделе. Вечерами у меня сейчас очень много работы.
На телефоне ничего не было написано относительно того, можно или нет обманывать людей.
– Давайте просто встретимся в среду и обсудим характер вашего мужа и его общественную деятельность. Просто у меня задание на эту тему.
– Хорошо, – согласилась она. – Я заеду за вами, и мы куда-нибудь съездим. У нас будет о чём поговорить. Я хочу услышать всё об убийстве Ламбрета.
– Боюсь, что не слишком много знаю об этом.
– Вот как? По-моему, это совершенно очевидно.
– Что «совершенно очевидно»?
– Что это семейное дело. – Она выдержала паузу. – Вы ведь знаете, что происходит, не так ли?
– Боюсь, что нет.
– Ну ладно, я бы не хотела обсуждать эту тему по телефону, – сказала она. – Увидимся в среду после полудня.
Остаток утра Квиллер провёл, дописывая всякие мелочи. Он сочинил короткую юмористическую заметку о местном художнике, который стал писать акварели после того, как уронил себе на ногу каменную литографическую форму весом в сотню фунтов.
Затем он написал вдохновенную статью о ткачихе, которая была к тому же учительницей математики в высшей школе, автором двух опубликованных рассказов, опытным пилотом, скрипачом и матерью десяти детей. Затем он описал талантливого пуделя, который умел лапой рисовать картинки. Их можно посмотреть на выставке его работ.
Пока Квиллер мысленно представлял себе заголовок: Персональная выставка пуделя , на его столе зазвонил телефон. Он поднял трубку, и низкий, с придыханием голос доставил ему подлинное удовольствие.
– Это Зоя Ламбрет. Мистер Квиллер, я должна говорить тихо. Вы слышите меня?
– Да, Зоя, что-нибудь случилось?
– Мне нужно поговорить с вами лично, если вы можете уделить мне немного времени. Но не здесь. Где-нибудь в центре.
– Пресс-клуб подойдёт для этой цели?
– Не совсем. Вы живёте в доме Маунтклеменса. Не так ли?
– Да, номер двадцать шесть по Бленхейм-плейс.
– Я знаю, где это.
– Как насчёт завтрашнего дня после обеда? Возьмите такси. Соседство у меня не очень приятное.
– Значит, завтра. Большое спасибо. Мне необходим ваш совет. Но сейчас я говорить не могу…
Раздался внезапный щелчок, и голос пропал. Усы Квиллера буквально танцевали. Вдова убитого торговца предметами искусства открывает тайну репортёру «Прибоя»!
ДЕВЯТЬ
– Половина десятого! А я забыл покормить кота!
– Ха—ха, – рассмеялся Одд, – я же говорил тебе, что Маунти берет тебя в качестве сиделки для своего кота.
Несколько минут спустя, когда машина свернула на Бленхейм-плейс, он спросил:
– Разве это соседство не беспокоит тебя? Эти подозрительные типы на улицах!
– Они мне не мешают, – ответил Квиллер.
– Меня бы не заставили жить здесь. Я трус по натуре.
Сложенная газета лежала на крыльце дома № 26. Квиллер поднял газету, открыл входную дверь, вошёл и быстро затворил её за собой, радуясь, что наконец оказался в тепле. Он несколько раз подёргал дверную ручку, как просил его делать Маунтклеменс, чтобы удостовериться, что дверь заперта.
Вторым ключом он открыл внутреннюю дверь в вестибюль и тут же в испуге отпрянул назад. Откуда—то из темноты доносился дикий вой. Сознание Квиллера затуманилось. Усы встали дыбом. Сердце в груди отчаянно прыгало. Инстинктивно он свернул газету наподобие дубинки.
Затем он вдруг догадался, что это был за шум. Это Коко дожидался его. Коко давал ему нагоняй. Коко был в ярости.
Квиллер прислонился плечом к дверному косяку и широко зевнул. Затем не спеша ослабил узел галстука.
«Никогда больше не делай этого», – всем своим видом говорил он коту.
Коко сидел на столе и яростно изрыгал поток оскорблений.
– Всё в порядке, всё в порядке, – прикрикнул на него Квиллер. – У меня были очень важные дела в городе.
Коко продолжал свою тираду.
– Подожди, пока я сниму пальто, ладно?
Когда Квиллер начал подниматься по лестнице, вой прекратился. Кот скакал впереди и вёл его в квартиру Маунтклеменса, которая была погружена в кромешную тьму. Квиллер ощупью нашёл выключатель. Эта задержка вызвала раздражение Коко, который отреагировал на неё очередным выступлением – на этот раз душераздирающие крики имели низкий горловой характер и несли в себе неприкрытую угрозу.
– Иду, иду, – успокоил его Квиллер, следуя по длинному узкому холлу за котом.
Коко вёл его прямо к холодильнику, в котором на стеклянном подносе его дожидался кусок говядины. Было похоже, что это вырезка.
Квиллер положил мясо на встроенную в стол доску для резки и окинул кухню взглядом в поисках острого ножа.
– Где он держит ножи? – спросил он Коко, выдвигая один за другим ящики стола.
Коко легко вспрыгнул на соседний шкафчик и носом указал на стену, где на магнитной планке остриями вниз висели пять красивых ножей.
– Спасибо, – поблагодарил его Квиллер. Он начал резать говядину, поражаясь качеству заточки ножа. Острое лезвие превратило процесс резки мяса в сплошное удовольствие. «Как нарезать коту говядину? Маунтклеменс говорил, размером с боб? Так, а что же насчет бульона? Он велел нагреть мясо в бульоне! Где находится бульон?»
Кот сидел на шкафчике, внимательно наблюдая за каждым движением Квиллера. Его взгляд можно было бы назвать нетерпеливым и хмурым.
Квиллер поинтересовался:
– Как насчёт того, чтобы съесть это сырым, старина? Ведь уже поздно.
Коко издал горловое мяуканье, в котором Квиллеру почудилось одобрение. В шкафчике для посуды он нашёл белую фарфоровую тарелку с широкой золотой каёмкой. Он по возможности привлекательно разложил мясо на тарелке и поставил её на пол рядом с керамической миской для воды с надписью «Кот» на трех языках.
С мягким стуком Коко спрыгнул на пол, подошёл к тарелке и исследовал говядину. Затем посмотрел на Квиллера с явным недоумением.
– Ну, давай ешь, – поощрил его Квиллер. – Получи удовольствие, на здоровье.
Коко наклонил голову к тарелке ещё раз и фыркнул. Затем коснулся лапой куска мяса и заметно содрогнулся. Затем брезгливо отряхнул лапу и ушёл прочь, гордо подняв хвост, указывающий точно на Полярную звезду.
Позже, после того как Квиллер нашел в холодильнике немного жидкого бульона и приготовил мясо как следует, Као Ко Кун согласился приступить к обеду.
На следующий день во время ленча с Арчи Райкером и Лоджем Кендалом Квиллер рассказал им об этом происшествии.
– Но сегодня утром я вел себя замечательно и выплатил свой долг сполна. Коко разбудил меня в половине седьмого криками. Я поднялся и, к его удовольствию, приготовил такой завтрак, какой он хотел. Я думаю, он позволит мне выполнять эту работу, пока Маунтклеменс в отъезде.
Репортёр по уголовной хронике был молод, напряжен, серьёзен, педантичен и неулыбчив. Он сказал:
– Вы хотите сказать, что позволяете коту командовать собой?
– Действительно, я чувствовал себя виноватым перед ним. Бедный маленький кот ничего не ест, кроме вырезки и pаte de la maison. Жаль, что не могу поймать для него мышку.
Арчи объяснил Кендалу:
– Видите ли, этот сиамский кот – прямой потомок египетского бога. Он не только умеет обижаться и командовать, но ещё и читает газетные заголовки. Совершенно очевидно, что кот, который умеет читать, имеет право командовать корреспондентом, не умеющим ловить мышей.
– Он ещё и летать умеет, – сказал Квиллер. – Когда он хочет взобраться на восьмифутовый книжный шкаф, он просто пригибает уши назад и взмывает вверх, как реактивный самолет, без всяких крыльев. Он, видимо, обладает знанием каких—то аэродинамических законов, каких не знают обыкновенные коты.
Кендал оглядел двух пожилых мужчин с интересом и подозрением.
– После того как Коко поднял меня в седьмом часу утра, – сказал Квиллер, – я начал думать об этом убийстве Ламбрета. Есть что-нибудь новенькое?
– К утру ещё ничего не прояснилось.
– Пришли к какому-нибудь заключению относительно акта вандализма?
– Насколько я знаю, нет.
– Ну, вчера вечером я заметил кое-что, что может показаться интересным. Все четыре предмета, которые были повреждены, изображали женские фигуры, более или менее обнаженные. Полиция заметила этот факт?
– Мне это неизвестно, – ответил репортёр, – Я сообщу об этом в полицейское управление.
– Но это нелегко заметить. Содержание полотен довольно абстрактно, и случайный взгляд вряд ли обнаружит это. Должно быть, этот вандал съел собаку на современном искусстве, – сказал Квиллер. – Наверное, это какой-то сумасшедший, ненавидящий собственную мать.
– Это сужает круг подозреваемых, – вставил Арчи.
Квиллер был в своей стихии – в гуще привычной деятельности полицейского расследования, где он когда-то изучал репортёрское ремесло. Лицо его раскраснелось. Даже усы выражали радость.
На столе появились три сандвича с говядиной и пластиковая бутылочка с горчицей. Журналисты воспользовались ею – каждый в соответствии со своим вкусом: Арчи пускал струю горчицы концентрическими кругами, Кендал выводил причудливые зигзаги, Квиллер выдавливал её в виде абстрактных фигур.
Через некоторое время Кендал спросил его:
– Вы хорошо знали Ламбрета?
– Я видел его лишь однажды. Он мне не понравился.
– Его галерея пользовалась успехом?
– Трудно сказать. Она была роскошно обставлена, но это ничего не доказывает. Цены на некоторые полотна были очень высокие, хотя я не дал бы за них и пяти центов. Я представляю себе тех, кто вкладывает деньги в такой вид искусства. Вот почему Ламбрет разместил свою галерею около финансового района.
– Может быть, какой-нибудь молокосос надеялся, что его работы будут выставлены в галерее, и из-за этого возник спор с Ламбретом?
– Эта версия противоречит характеру вандализма.
– Как вы полагаете, выбор оружия о чём-нибудь говорит? – задал вопрос Арчи.
– Это был резец, взятый из мастерской, – сообщил Кендал. – То ли убийца схватил его в порыве гнева, то ли он заранее знал, что всегда сможет найти его там и использовать.
– Кто-нибудь работал в мастерской по найму?
– Я не думаю, чтобы кого-нибудь нанимали, – ответил Квиллер. – По-моему, Ламбрет сам делал рамы, несмотря на всю свою утонченность. Когда я был там, то заметил, что работа была в разгаре, но в мастерской, кроме него, никого не было. И когда я спросил его, кто делает рамы, он ответил весьма уклончиво. Потом я заметил, что руки у него в ужасном состоянии – покрыты какими-то пятнами и в мозолях, как если бы он занимался физическим трудом.
– В таком случае, я полагаю, галерея была не такой уж и процветающей и он сидел на мели.
– С другой стороны, он жил в фешенебельном районе и дом его обставлен очень роскошно.
– Мне интересно, сам ли Ламбрет впустил убийцу после закрытия галереи, – размышлял Кендал, – или убийца вошел через черный ход, воспользовавшись своим ключом?
– Я уверен, что это был человек, которого Ламбрет знал, – заметил Квиллер, – и думаю, что свидетельства борьбы были уничтожены тотчас же после убийства.
– Вы можете обосновать свою точку зрения?
– Об этом говорит положение тела. Ведь Ламбрет упал между креслом и письменным столом, как если бы он сидел, когда убийца захватил его врасплох. С незнакомцем он едва ли вступил бы в перебранку, сидя за столом и ожидая, пока с ним разделаются,
– Ладно, с этим пусть разбирается полиция, – сказал Арчи. – У нас полно своей работы.
Когда мужчины встали из-за стола, бармен сделал знак Квиллеру.
– Я читал об убийстве Ламбрета, – сказал он и многозначительно поморгал перед тем, как продолжить: – Я знаю эту галерею.
– Вот как? Что же вы о ней знаете?
– Ламбрет был мошенником.
– Что заставляет вас так думать?
Бруно бросил быстрый взгляд по сторонам:
– Я знаю множество художников и скульпторов, и любой из них может рассказать вам, как вел свои дела Ламбрет. Он продавал что-нибудь за восемьсот долларов, а художнику отдавал наличными сто пятьдесят.
– Вы думаете, один из таких парней и расправился с ним?
Бруно был порядком возмущен:
– Я не говорил ничего похожего. Я просто подумал, что вам не мешало бы знать, что это был за тип.
– Ну спасибо.
– И жена его не намного лучше.
– Что вы хотите этим сказать?
Бруно взял полотенце и принялся протирать стойку бара в том месте, где она была совершенно чистой.
– Все знают, что она кругом жульничала. Однако вы невольно подыграли ей. Она умеет выгодно подать себя, где ей это нужно.
– Где, например?
– Например, этажом выше вашей уютной, должно быть, квартирки. – Бруно оставил наконец стойку бара в покое и значительно посмотрел на Квиллера: – Она поднимается туда для того, чтобы рисовать кота.
Квиллер пожал плечами и собрался уходить, но Бруно вновь окликнул его:
– Кое-что ещё, мистер Квиллер! Я слышал интересные вещи о музее. Из него пропали предметы, обладавшие несомненной художественной ценностью, но это дело сразу замяли.
– Почему?
– Кто его знает! Там происходит множество загадочных событий.
– Что ещё там пропало?
– Кинжал из Флорентийского зала! Мой хороший друг работает охранником в музее, он обнаружил пропажу кинжала и сообщил, но никто не захотел заниматься этим делом. Я подумал, что это, возможно, заинтересует вас.
– Спасибо. Я попробую ещё что-нибудь узнать, – кивнул Квиллер. Самые лучшие из получаемых им сведений всегда исходили от барменов пресс-клуба. Как, впрочем, и худшие.
По дороге к выходу из здания он задержался в вестибюле, где проводилась благотворительная распродажа книг. За полдоллара он приобрел книгу «Сделайте своего любимца счастливым». Также он купил «Взлеты и падения в американской трудовой деятельности в 1800—1850 годах» всего за десять центов.
Вернувшись в офис, он позвонил домой к Ламбретам. Трубку подняла Батчи:
– Нет, Зоя не может подойти к телефону… Да, она собиралась немного поспать… Нет, мистер Квиллер, вы ничем не можете помочь.
Квиллер завершил свою послеобеденную работу и отправился домой. Он поднял воротник пальто, пытаясь защититься от внезапно начавшегося снегопада, и подумал, что нужно покормить кота, выйти перехватить где-нибудь гамбургер, а затем пройтись к Музею искусств и осмотреть Флорентийскую комнату. По четвергам музей был открыт допоздна.
Когда он добрался до своего дома, кот встретил его в холле, но не с шумным перечислением накопившихся за это время жалоб, а признательным мяуканьем. Приподнятые усы придавали ему забавный выжидательный вид. Квиллер почувствовал волнение.
– Привет, старина, – поздоровался он с котом. – Денек выдался хороший?
По уклончивому урчанию Коко Квиллер решил, что день у кота выдался не такой интересный, как у него самого. Он начал было подниматься по лестнице, чтобы приготовить вырезку или что-нибудь другое из оставленного Маунтклеменсом для Коко, как вдруг обратил внимание на то, что Коко не прыгает впереди него. Вместо этого он следовал за ним по пятам и путался под ногами.
– Ты пытаешься подставить мне подножку? – поинтересовался Квиллер.
Он приготовил говядину по оставленному Маунтклеменсом рецепту, поставил тарелку на пол и присел рядом, чтобы посмотреть, как Коко ест.
Он уже оценил превосходные качества сиамского кота – изящные пропорции стройного тела, подвижные мускулы, покрытые лоснящейся шкуркой, изысканные оттенки шерсти от молочно-белого и бледно-жёлто-коричневого до бархатистого тёмно-коричневого. Квиллеру показалось, что это самый лучший оттенок коричневого цвета, который он когда—либо видел.
К его изумлению, кот не проявил никакого интереса к еде. Он терся о лодыжки Квиллера и издавал заунывное мяуканье на высоких тонах.
– Что с тобой происходит? – спросил Квиллер. – Тебя очень сложно понять.
Кот посмотрел на него с умоляющим выражением в голубых глазах, громко мурлыкнул и положил одну лапу на колено Квиллера.
– Коко, готов биться об заклад, что тебе скучно. Обычно ты весь день проводишь в обществе, а сейчас чувствуешь себя заброшенным?
Квиллер провёл рукой по теплой и податливой шерсти от шеи Коко к его хвосту, и кот ответил ему низким, вибрирующим урчанием, свидетельствующим о высшей степени получаемого удовольствия.
– Думаю, что останусь сегодня вечером дома, – сообщил Квиллер коту. – Погода просто ужасная. Идет сильный снег, а я забыл свои калоши в редакции.
В поисках еды он стащил у Коко кусок pate de la maison. Это было лучшее мясное блюдо, какое он когда-либо пробовал.
Коко почувствовал, что пришло время для веселья, и начал бегать из одного конца квартиры в другой. Казалось, он просто летает, низко стелясь над ковром, его лапы мелькали, ни разу не коснувшись пола. Он перескочил через письменный стол одним прыжком, затем с кресла на книжный шкаф, оттуда на стол и другое кресло, а потом к самому потолку – и всё это на безумной скорости. Квиллер начал понимать, почему во всей квартире ни на одном столе нет ламп.
Вслед за Коко он тоже начал бродить по квартире, но более неторопливо.
Он открыл дверь в длинный узкий холл и прошёл в спальню, в которой стояла огромная кровать с пологом и боковыми портьерами из красного бархата.
В ванной он обнаружил зелёный флакон с надписью «Лимонный лосьон», открыл его, понюхал и узнал этот запах.
В гостиную он вошёл прогулочным шагом, с руками в карманах брюк, наслаждаясь более близким знакомством с сокровищами Маунтклеменса. Гравированные медные таблички на картинных рамах информировали: Хале, Гоген, Икинс.
Так что Бруно был прав: это гнездышко было свито для любовных утех. Квиллер вынужден был признать, что всё в квартире было обустроено как будто для этой цели: мягкое освещение, негромкая спокойная музыка, свечи, вино, удобные кресла, – всё было подобрано так, чтобы создавать определенное настроение.
Однако Эрл Ламбрет был мертв!
Квиллер дул сквозь усы, просчитывая возможные варианты. Было нетрудно представить себе, что Маунтклеменс поддерживал связь с чужой женой. Критик обладал несомненным обаянием, которое привлекло бы любую женщину, на которую он захотел бы произвести впечатление, и был авторитетным специалистом, от которого можно было бы получать определенные выгоды. Человек, способный увести чужую жену, – да. Убийца – нет. Маунтклеменс был слишком изыскан, слишком утончен для этого.
В конце концов Квиллер вернулся в свою квартиру в обществе Коко.
К величайшему изумлению кота, Квиллер привязал кусочек скомканной бумаги к длинной веревке и начал поддразнивать его. В девять вечера была доставлена газета «Дневной прибой», и Коко внимательно прочитал заголовки. Когда Квиллер окончательно уселся в удобное кресло с книгой в руках, кот с удовлетворением завладел его коленями.
Около полуночи Коко с явной неохотой покинул уютную «лежанку» и отправился наверх – спать на своей любимой подушке на холодильнике.
На следующий день Квиллер подошёл к письменному столу Арчи Райкера за гонораром и описал ему события вчерашнего вечера.
– Как это тебе удалось найти общий язык с котом злобного критика?
– Вчера вечером Коко чувствовал себя одиноко, так что я остался дома и развлекал его. Мы играли в «воробья».
– Это, видимо, какая-то комнатная игра, с которой я не знаком.
– Это игра, которую мы изобрели, что-то вроде тенниса, с одним игроком и без сетки, – пояснил Квиллер. – Из бумаги я сделал воробья и привязал его к веревке. Затем я дёргал воробья за веревку туда-сюда, Коко пытался ударить его лапой. Кстати, у него отличный удар слева. Каждый раз, когда ему удается удар, он получает очко. Если он ударяет и промахивается, очко зарабатываю я. Игра заканчивается, когда кто-нибудь набирает двадцать одно очко. Я веду счёт в игре. Прошлой ночью после пяти партий у Коко было двести восемь очков, а у меня – девяносто два.
– Я бы ставил только на кота, – сказал Арчи. Он потянулся за розовым листком бумаги. – Я знаю, что кот отнимает у тебя много времени, внимания и физических сил, но я хочу, чтобы ты предпринял кое-какие шаги к написанию статьи о Галопее. Этим утром я получил очередной листок—напоминание.
– Всё будет готово, как только я ещё раз встречусь с миссис Галопей, – успокоил его Квиллер.
Возвратившись к своему письменному столу, он позвонил Сэнди и пригласил её на ленч на следующей неделе в среду.
– Давайте лучше совместим нашу встречу с обедом, – предложила она. – Кэл сейчас в Германии, и я совершенно одна. Я бы хотела сходить куда-нибудь пообедать, где есть оркестр, играющий танцевальную музыку. Вы такой замечательный танцор.
Её смех оставил вне подозрений искренность комплимента.
«Будь вежлив с людьми», – повторил он про себя девиз, написанный на телефонном аппарате, и только потом ответил:
– Сэнди, я могу только на следующей неделе. Вечерами у меня сейчас очень много работы.
На телефоне ничего не было написано относительно того, можно или нет обманывать людей.
– Давайте просто встретимся в среду и обсудим характер вашего мужа и его общественную деятельность. Просто у меня задание на эту тему.
– Хорошо, – согласилась она. – Я заеду за вами, и мы куда-нибудь съездим. У нас будет о чём поговорить. Я хочу услышать всё об убийстве Ламбрета.
– Боюсь, что не слишком много знаю об этом.
– Вот как? По-моему, это совершенно очевидно.
– Что «совершенно очевидно»?
– Что это семейное дело. – Она выдержала паузу. – Вы ведь знаете, что происходит, не так ли?
– Боюсь, что нет.
– Ну ладно, я бы не хотела обсуждать эту тему по телефону, – сказала она. – Увидимся в среду после полудня.
Остаток утра Квиллер провёл, дописывая всякие мелочи. Он сочинил короткую юмористическую заметку о местном художнике, который стал писать акварели после того, как уронил себе на ногу каменную литографическую форму весом в сотню фунтов.
Затем он написал вдохновенную статью о ткачихе, которая была к тому же учительницей математики в высшей школе, автором двух опубликованных рассказов, опытным пилотом, скрипачом и матерью десяти детей. Затем он описал талантливого пуделя, который умел лапой рисовать картинки. Их можно посмотреть на выставке его работ.
Пока Квиллер мысленно представлял себе заголовок: Персональная выставка пуделя , на его столе зазвонил телефон. Он поднял трубку, и низкий, с придыханием голос доставил ему подлинное удовольствие.
– Это Зоя Ламбрет. Мистер Квиллер, я должна говорить тихо. Вы слышите меня?
– Да, Зоя, что-нибудь случилось?
– Мне нужно поговорить с вами лично, если вы можете уделить мне немного времени. Но не здесь. Где-нибудь в центре.
– Пресс-клуб подойдёт для этой цели?
– Не совсем. Вы живёте в доме Маунтклеменса. Не так ли?
– Да, номер двадцать шесть по Бленхейм-плейс.
– Я знаю, где это.
– Как насчёт завтрашнего дня после обеда? Возьмите такси. Соседство у меня не очень приятное.
– Значит, завтра. Большое спасибо. Мне необходим ваш совет. Но сейчас я говорить не могу…
Раздался внезапный щелчок, и голос пропал. Усы Квиллера буквально танцевали. Вдова убитого торговца предметами искусства открывает тайну репортёру «Прибоя»!
ДЕВЯТЬ
С тех пор как Квиллер в последний раз принимал женщину в своей квартире, прошло много времени поэтому в субботу утром он проснулся, ощущая небольшое волнение, словно перед выходом на сцену.
Он проглотил чашку растворимого кофе, погрыз чёрствый пончик и задумался о том, приготовить ли Зое что-нибудь поесть и выпить или не стоит. Кофе будет кстати. Кофе, а что ещё? Ему показалось, что пончики будут выглядеть легкомысленно. Пирожные? Слишком претенциозно. Печенье?
По соседству находилась местная лавка, которая специализировалась на пиве, дешёвом вине и белом хлебе.
Квиллер подозрительно исследовал упаковку печенья, но перечисленные мелким шрифтом ингредиенты (искусственные ароматизаторы, лецитин и какой-то сироп) охладили его интерес.
В поисках кондитерской он прошёл шесть кварталов по февральской слякоти и наконец отыскал магазин, где товары казались более или менее съедобными. Забраковав petit fours[3] (слишком дорогое) и овсяное печенье (слишком сытное), он остановился на шоколадном печенье и купил два фунта.
В его кухне имелась старомодная кофеварка с ситечком, но как она работала – было для Квиллера загадкой. Придется Зое пить растворимый кофе. Интересно, добавляет ли она в кофе сахар или сливки?
Он вернулся в кондитерскую за фунтом сахара, полпинтой сливок и бумажными салфетками.
Близился полдень, и слабое февральское солнце начало проникать в квартиру, делая заметной пыль на столе, корпию на ковре и шерсть кота на диване.
Квиллер вытер пыль бумажными салфетками, потом стремительно поднялся в квартиру Маунтклеменса за пылесосом.
В час дня всё было готово к приёму, но вдруг Квиллер вспомнил, что забыл про сигареты. Он помчался в аптеку и купил длинные мягкие сигареты без фильтра. Поразмыслив о фильтре, он решил, что Зоя не тот человек, который подвергает своё здоровье риску.
В половине второго он включил газовый камин и стал ждать.
Зоя приехала в четыре. Квиллер видел, как красивая женщина в мягком коричневом меховом манто вышла из такси, оглянулась по сторонам и быстро пошла к подъезду. Он уже был там, чтобы встретить её.
– Большое спасибо, что позволили мне прийти – сказала она низким голосом. – Батчи следила за мной, как ястреб, мне пришлось улизнуть тайком… Впрочем, я не должна жаловаться. Сейчас мне нужен именно такой друг, как Батчи. – Она уронила свою коричневую сумочку из крокодиловой кожи. – Простите, я сама не своя.
– Не надо так убиваться, – сказал Квиллер. – Держитесь. Может, чашечка кофе приободрит вас?
– Лучше мне не пить кофе. Он делает меня нервной, а я и так достаточно взвинчена. – Она отдала Квиллеру свое манто и села на стул, элегантно положив ногу на ногу. – Вы не возражаете, если мы закроем дверь?
– Нисколько, хотя в доме никого нет.
– У меня такое ощущение, что за мной следят. Я взяла такси до здания Аркады, потом прошла через него и снова взяла такси у другого выхода. Как вы думаете, меня могли выследить? Полиция, я имею ввиду.
– Мне кажется, им это ни к чему. Почему вы думаете, что за вами следят?
– Они приходили ко мне домой вчера. Вдвоём. Два детектива. Они вели себя как джентльмены, но задавали такие вопросы, словно пытались в чём—то меня уличить. Как вы думаете, они подозревают меня?
– Нет, но они должны учесть все варианты.
– При этом, конечно, присутствовала Батчи. Она была недружелюбно настроена к детективам. Это выглядело некрасиво. Она покровительствует мне, как вам известно. В общем, это было ужасно.
– Что они говорили перед уходом?
– Поблагодарили меня за помощь и сказали, что, возможно, захотят побеседовать со мной ещё. После этого я позвонила вам, пока Батчи была внизу. Я не хочу, чтобы она об этом знала.
– Почему?
– Ну… потому что она уверена, что должна всем руководить сама, особенно в такой кризисной ситуации. И также из-за того, что я собираюсь рассказать вам… Так вы думаете, что полиция не будет следить за мной, да? Может быть, мне не следовало приходить сюда?
– Почему вам не следовало приходить сюда, миссис Ламбрет? Я друг семьи. Я профессионально связан с искусством. И я собираюсь помочь вам разобраться с делами, связанными с галереей. Как это звучит?
Зоя мрачно улыбнулась:
– Я начинаю чувствовать себя преступницей. В разговоре с полицией нужно быть очень внимательной. Стоит неправильно использовать слово или даже интонацию, как они тут же набрасываются на тебя.
– Ну а сейчас, – сказал Квиллер самым мягким голосом, – выбросьте этот эпизод из головы и расслабьтесь. Может, вам будет удобнее в кресле?
Он проглотил чашку растворимого кофе, погрыз чёрствый пончик и задумался о том, приготовить ли Зое что-нибудь поесть и выпить или не стоит. Кофе будет кстати. Кофе, а что ещё? Ему показалось, что пончики будут выглядеть легкомысленно. Пирожные? Слишком претенциозно. Печенье?
По соседству находилась местная лавка, которая специализировалась на пиве, дешёвом вине и белом хлебе.
Квиллер подозрительно исследовал упаковку печенья, но перечисленные мелким шрифтом ингредиенты (искусственные ароматизаторы, лецитин и какой-то сироп) охладили его интерес.
В поисках кондитерской он прошёл шесть кварталов по февральской слякоти и наконец отыскал магазин, где товары казались более или менее съедобными. Забраковав petit fours[3] (слишком дорогое) и овсяное печенье (слишком сытное), он остановился на шоколадном печенье и купил два фунта.
В его кухне имелась старомодная кофеварка с ситечком, но как она работала – было для Квиллера загадкой. Придется Зое пить растворимый кофе. Интересно, добавляет ли она в кофе сахар или сливки?
Он вернулся в кондитерскую за фунтом сахара, полпинтой сливок и бумажными салфетками.
Близился полдень, и слабое февральское солнце начало проникать в квартиру, делая заметной пыль на столе, корпию на ковре и шерсть кота на диване.
Квиллер вытер пыль бумажными салфетками, потом стремительно поднялся в квартиру Маунтклеменса за пылесосом.
В час дня всё было готово к приёму, но вдруг Квиллер вспомнил, что забыл про сигареты. Он помчался в аптеку и купил длинные мягкие сигареты без фильтра. Поразмыслив о фильтре, он решил, что Зоя не тот человек, который подвергает своё здоровье риску.
В половине второго он включил газовый камин и стал ждать.
Зоя приехала в четыре. Квиллер видел, как красивая женщина в мягком коричневом меховом манто вышла из такси, оглянулась по сторонам и быстро пошла к подъезду. Он уже был там, чтобы встретить её.
– Большое спасибо, что позволили мне прийти – сказала она низким голосом. – Батчи следила за мной, как ястреб, мне пришлось улизнуть тайком… Впрочем, я не должна жаловаться. Сейчас мне нужен именно такой друг, как Батчи. – Она уронила свою коричневую сумочку из крокодиловой кожи. – Простите, я сама не своя.
– Не надо так убиваться, – сказал Квиллер. – Держитесь. Может, чашечка кофе приободрит вас?
– Лучше мне не пить кофе. Он делает меня нервной, а я и так достаточно взвинчена. – Она отдала Квиллеру свое манто и села на стул, элегантно положив ногу на ногу. – Вы не возражаете, если мы закроем дверь?
– Нисколько, хотя в доме никого нет.
– У меня такое ощущение, что за мной следят. Я взяла такси до здания Аркады, потом прошла через него и снова взяла такси у другого выхода. Как вы думаете, меня могли выследить? Полиция, я имею ввиду.
– Мне кажется, им это ни к чему. Почему вы думаете, что за вами следят?
– Они приходили ко мне домой вчера. Вдвоём. Два детектива. Они вели себя как джентльмены, но задавали такие вопросы, словно пытались в чём—то меня уличить. Как вы думаете, они подозревают меня?
– Нет, но они должны учесть все варианты.
– При этом, конечно, присутствовала Батчи. Она была недружелюбно настроена к детективам. Это выглядело некрасиво. Она покровительствует мне, как вам известно. В общем, это было ужасно.
– Что они говорили перед уходом?
– Поблагодарили меня за помощь и сказали, что, возможно, захотят побеседовать со мной ещё. После этого я позвонила вам, пока Батчи была внизу. Я не хочу, чтобы она об этом знала.
– Почему?
– Ну… потому что она уверена, что должна всем руководить сама, особенно в такой кризисной ситуации. И также из-за того, что я собираюсь рассказать вам… Так вы думаете, что полиция не будет следить за мной, да? Может быть, мне не следовало приходить сюда?
– Почему вам не следовало приходить сюда, миссис Ламбрет? Я друг семьи. Я профессионально связан с искусством. И я собираюсь помочь вам разобраться с делами, связанными с галереей. Как это звучит?
Зоя мрачно улыбнулась:
– Я начинаю чувствовать себя преступницей. В разговоре с полицией нужно быть очень внимательной. Стоит неправильно использовать слово или даже интонацию, как они тут же набрасываются на тебя.
– Ну а сейчас, – сказал Квиллер самым мягким голосом, – выбросьте этот эпизод из головы и расслабьтесь. Может, вам будет удобнее в кресле?