– Я заметил, что крышу починили, – обратился он к сторожу.
– Угу. Больше не протекает. – Он поднял в воздух скрещенные пальцы.
– А как вели себя кошки, когда вы собирали ведра?
– Нормально, Я им дал пончик с повидлом. Сожрали за милую душу.
– Пончик с повидлом! – Квиллера передернуло от омерзения.
Руперт, неправильно истолковав реакцию жильца, извинился за столь необычное своё поведение и пояснил, что пончик на самом деле был чёрствый, что он валялся в подвале несколько дней.
Держа себя в руках, Квиллер постарался произнести как можно дружелюбнее:
– Знаете, Руперт, вы лучше – если по какой-либо надобности окажетесь в квартире – вообще им ничего не давайте. Они сидят на очень строгой диете из-за… у них неполадки с почками.
– Да, кошки, похоже, всегда болеют почками.
– Но, дружище, за то, что вы забрали вёдра, большое спасибо. Это то, что надо.
Затем он поднялся в Красном на четырнадцатый этаж и предстал перед сиамцами.
– Чёрствый пончик с повидлом! – проговорил он с отвращением. – Вы съели черствый пончик! Да ещё и с повидлом! А от лосося так носы воротите, если он стал розовым! Лицемеры!
Переодевшись в тёплый домашний костюм, он заперся в библиотеке, намереваясь изучить отчет Гринчмана и Хиллза. Это была довольно сложная задача, поэтому Квиллер не хотел, чтобы кто-нибудь сидел у него на коленях или мурлыкал в самое ухо.
Во вступлении описывалась первоначальная конструкция здания – это описание вошло в буклет, выпушенный НОСКом. Затем шла глава, посвященная необходимым изменениям, которые Квиллер выписал на листок бумаги. Получилось вот что:
Почистить и отреставрировать фасад и лепнину.
Восстановить парк с западной стороны и въездные ворота для колясок и экипажей с восточной.
Приобрести в собственность здания позади «Касабланки» для устройства парковки.
Перекрыть крышу и отремонтировать застеклённую её часть.
Сделать новые панорамные окна по всему периметру. На заказ.
Механика: лифты, отопление, кондиционеры, трубы, проводка, телекоммуникации и интерком.
Снять накладной пол, снести фальшивые стены и. убрать просевшие потолки.
Восстановить прежнюю планировку, включая комнаты для горничных.
Отремонтировать ванные комнаты, восстановив прежний стиль.
Восстановить мраморное, деревянное, панельное и плиточное покрытия.
Скопировать оригинальную арматуру. На заказ.
Вернуть вестибюлю прежний вид: испанская мебель, восточные ковры, масляная живопись.
Восстановить ресторан на четырнадцатом этаже, превратив бассейн в боковое кафе.
Благоустроить террасу (насадить деревья, цветы, проч.) в стиле 1900 года.
Модернизировать полуподвальные помещения, чтобы разместить в них квартиры для обслуживающего персонала.
Сохранить квартиру владельца здания на двенадцатом этаже, обставив её в стиле 1925 года.
Составив столь амбициозный список, Квиллер фукнул в усы, что являлось выражением скептицизма. Когда он обратился к последней главе, скептицизм в нём лишь укрепился: окончательная цифра расходов измерялась восьмизначным числом! Подобная сумма казалась ему немыслимой. Несмотря на унаследованное состояние, он до сих пор покупал себе рубашки на распродажах и звонил по межгороду в льготное время, когда плата падала вдвое. Но он также знал, что Фонд Клингеншоенов привык раскидывать сотни миллионов не моргнув глазом.
Пока он размышлял о проблемах, связанных с реставрацией "Касабланки", тишину библиотеки разрушила барабанная дробь, которая исходила из-за стены 14-В. Тррам-татам-тататам-бах-бах-БУБУМММ! Последний удар прозвучал подобно китайскому гонгу. После чего раздался визгливый голос, произносящий непонятные слова, тонущие в барабанном бое.
Квиллер вышел на террасу и прошёл к дверям, ведущим в 14-В, но жалюзи, как и прежде, были опущены. Тогда он отправился к лифтам и там, в холле, прислушался к звукам, исходящим из соседней квартиры. Пение, барабанная дробь и БУУУММ! Квиллер стоял, приблизив ухо к дверям, когда за спиной раздался звук подъехавшего Красного. Из кабины вышло существо с игольчатой прической, одетое в чёрные облегающие штаны, чёрные ботинки и чёрное пончо. На лице существа было много чёрной косметики.
– Вечер добрый, – поздоровался Квиллер с соседской учтивостью.
Не ответив, он или она, а может быть, оно пронеслось мимо и заколотило в дверь квартиры 14-В кулаками, после чего было встречено птичьими визгами.
Визги, барабанная дробь не произвели на сиамцев ни малейшего впечатления. Они мирно спали, посапывая и переваривая черствый пончик и крабовое мясо. Следующие два часа Квиллер провёл в галерее, закрыв двери и вывернув почти до отказа звук стереосистемы.
Ближе к ночи шум и грохот несколько поутихли, зато в холле началось какое-то движение, зачирикали визгливые голоса. Квиллер схватил корзинку для мусора и открыл входную дверь, будто бы выставляя на площадку мусор. Он увидел множество судачащих и взвизгивающих, словно в джунглях, существ в чёрном, садящихся в Красный. Когда его заметили, воцарилась тишина, сопровождаемая пронзительным взглядом десятков обведенных чёрным глаз. Затем двери лифта закрылись, и кабина стала опускаться. Квиллер с усмешкой подумал о том, что это члены какой-нибудь сатанинской секты, а лифт спустил их в адские глубины.
То ли внезапная тишина разбудила сиамцев, то ли их внутренние часы подсказали, что настала пора одиннадцатичасовой кормежки, но, что бы их ни разбудило, кошки вылезли из укрытия, зевнули и потянулись, размяв сначала передние лапки, а затем одну заднюю. Коко вспрыгнул на стал и ткнулся носиком в отчет Гринчмана и Хиллза. Юм-Юм встала на задние лапки, положив передние на край корзинки для мусора и уставившись в её глубины в надежде отыскать там кусочек смятой бумаги.
– Не знаю, как вы, – обратился Квиллер к этой парочке, – но я провел исключительно интересный вечер. Если мы сделаем всё так, как предлагает архитектор, то "Касабланка" больше не будет походить на холодильник и торчать больным пальцем посреди Цвингер-бульвара. Вестибюль станет настоящим цирком, квартиры – палатами, ресторан на крыше – желанной обителью для отдыхающих… Да, и кошек сюда допускать не будут. Как вам?
– Йау, – сказал Коко, исследующий библиотечный диван, покрытый поддельной леопардовой шкурой (кот знал, что она ненастоящая). Тщательно, подняв вертикально хвост-антенну, он обнюхал швы, потрогал лапой петли, затем нырнул за подушки сиденья. Некоторые достопамятные находки были совершены им раз за сиденьями: коктейль-крекеры, обрывки бумаги свернутые трубочкой деньги, карандаши, предметы (маленькие) одежды. Кот начал скрестись настолько усердно, что Квиллер пришёл ему на помощь. Он поднял одну из подушек и там – заткнутую в щель между основанием сиденья и спинкой дивана – увидел какую-то золотую вещицу.
– Молодец! – похвалил Квиллер Коко. – Дай посмотреть…
Гравированные диски соединялись между собой таким образом, что получался гибкий браслет, но застежка была сломана. На одном из дисков имелась надпись, сделанная курсивом: «Дианне». На другом пояснялось от кого: "От Росса". Остальные звенья были помечены цифрами: 1-1-4-1,5-1-1-1,4-1-3-5 и т. д. Похоже, это был тайный код любовников.
– Хорошо. Веселья на сегодня достаточно, – сказал Квиллер. – Но завтра мы попытаемся выяснить, что же всё-таки произошло в День труда.
Во вторник утром Квиллер позвонил Джефферсону Лоуэллу из фирмы «Гринчман энд Хиллз» и пригласил его на обед в пресс-клуб. Архитектор согласился. Этот ресторан обладал какой-то мистической притягательностью, поэтому обычно люди принимали приглашение.
Прежде чем отправиться на завтрак, Квиллер послушал прогноз погоды и попутно узнал, что отдел по борьбе с наркотиками арестовал по подозрению в распространении пятьдесят два человека, что судью отстранили от ведения дел за взяточничество и что холодный фронт движется к городу.
Когда он проходил мимо стола управляющей, миссис Таттл остановила его.
– Простите за вчерашнее, – сказала она. – Миссис Баттон очень старая женщина и бывает порой страшно рассеянной.
– Я понимаю, миссис Таттл.
– В прошлом году у неё был сердечный приступ и врачи «скорой» дали ей сильнодействующее обезболивающее. На следующий день она обвинила их в изнасиловании. Дело даже передали в суд, но, разумеется, тут же его закрыли.
– Спасибо, что предупредили, – сказал Квиллер. – В следующий раз пусть падает.
Если миссис Таттл и поняла его шутку, то не подала вида.
– Ещё, мистер Квиллер, хочу поставить вас в известность, что некоторые наши жильцы, в особенности те, которые получают пенсии и пособия, занимаются уборкой квартир. Таким образом они поддерживают физическую форму и немного подрабатывают. Если понадобится помощь, дайте мне знать.
– Хорошо, обязательно, только не присылайте миссис Баттон.
Он отправился к центру. День для прогулки был самый подходящий, по городским меркам, естественно: легкий ветерок развеивал выхлопные газы. По пути Квиллер остановился, дабы подкрепиться оладьями и колбаской, отметив, что подобный завтрак в Пикаксе стоит в два раза дешевле, а здешние колбаски даже вполовину не столь вкусны, как в Мускаунти, где владельцы свинофермы делали собственную колбасу. В общем, он, что называется, зажрался.
В «Дневном прибое», продравшись сквозь кордон охраны, он направился в библиотеку, где попросил посмотреть материалы, касающиеся убийства Бессингер.
На пленке обнаружилось три статьи, первая датировалась следующим после Дня труда числом. В каждом репортаже имя жертвы писалось по-разному. Для "Дневного прибоя" это было в порядке вещей.
УБИЙСТВО / САМОУБИЙСТВО ВСКОЛЫХНУЛО МИР ИСКУССТВА
Жестокая смерть, настигшая арт-дилера и художника в воскресенье, очевидно убийство и самоубийство, привела местную арт-коммуну и жителей «Касабланки» в состояние шока.
Тело Дайаны Бессингер, 45 лет, совладелицы галереи «Бессингер-Тодд», было обнаружено с перерезанным горлом в понедельник днем, в пентхаусе покойной. Тело Росса Расмуса, 25 лет, клиента Бессингер, нашли чуть раньше на крыше автомобиля, на стоянке под террасой квартиры, где проживала убитая.
Похоже, что Расмус разбился насмерть, прыгнув вниз, после того как оставил на стене признание в убийстве. Его тело упало на крышу автомобиля, принадлежащего жильцу "Касабланки", который обнаружил тело в понедельник в 12.05 и позвонил в полицию.
– Я пошёл купить сигарет и пива, – сообщил Джек Язбро, 39 лет, – и увидел, что крыша моей машины прогнулась. Не такой уж он был здоровый мужик, но летел с большой высоты.
В соответствии с заявлением эксперта, Бессингер умерла в воскресенье между одиннадцатью и двенадцатью часами ноги, но тело пролежало до сегодняшнего дня, когда её партнер, Джером Тодд, позвонил ей на квартиру и, не получив ответа, сообщил управляющей,
– Услышав по радио о смерти Росса, я попытался дозвониться Дайане, – сказал Тодд. – А когда не смог, то очень взволновался и попросил управляющую выяснить, в чём дело.
Галерея устраивала выставку «грибных» произведений Расмуса в июне.
– Продавались они неважно, – заявил Тодд, – и Росс обвинил нас в плохом освещении мероприятия в прессе.
Художник арендовал в «Касабланке» квартиру на последнем этаже, примыкающую к шикарным апартаментам Бессингер. Джессика Таттл, управляющая зданием, назвала его хорошим жильцом.
– Он был приятным, серьезным молодым человеком, – сказала она. – Мы сдали ему квартиру по рекомендации мисс Бессингер.
Именно миссис Таттл обнаружила тело мертвой женщины.
– Мистер Тодд сказал, что никак не может ей дозвониться. Он был уверен в том, что она дома, поскольку мисс Бессингер ожидала на праздники друзей. Поэтому я взяла ключи и отправилась наверх. Её тело в луже крови лежало на ковре в гостиной.
Бессингер очень часто выступала по радио в связи с деятельностью комитета спасения «Касабланки», чьим основателем и руководителем она являлась.
Следом за статьей шёл короткий некролог, опубликованный в «Прибое» в среду, с фотографией усопшей на полколонки. Диана – так писалось теперь её имя – оказалась симпатичной, очень живой женщиной с темными, по плечи, волосами.
БЕССИНГЕР, ДИАНА
Диана Бессингер, 45, проживавшая в «Касабланке», умерла в собственной квартире в воскресенье. Являлась совладелицей галереи «Бессингер-Тодд», основательницей комитета спасения «Касабланки», членом правлений клуба «Кисть и Резец» и активной участницей местных арт-проектов.
Родившаяся в Айове, дочь профессора и миссис Дэймон Бессингер, усопш., она оставила на этом свете только своего брата и двух дочерей.
Гражданская панихида состоится в четверг. Похороны оплачивает фонд клуба «Кисть и Резец».
В следующее воскресенье страница «Прибоя», посвященная искусству, поместила комментарий искусствоведа Иланы Тарг, которая по-новому написала имя жертвы. На фото, сделанном газетчиками на открытии июньской выставки Расмуса, улыбающаяся Дианна Бессингер и робкий Росс Расмус позировали с одной "грибной" картиной.
Подпись, заметил Квиллер, была одной из тех, что можно запросто читать как слева направо, так и справа налево.
ЗАГАДКА «ГРИБНОГО» УБИЙСТВА
Единственной темой для разговоров в галереях и студиях сейчас являются скорбные похороны Дианны Бессингер и отправка в родной город – где он? – праха «грибного художника».
Зачем он это сделал? Что побудило этого талантливого вдумчивого художника превратиться в жестокого преступника и совершить столь гнусное убийство? Объяснить его самоубийство намного проще: это единственный возможный побег от угрызений совести. Отчаянное раскаяние перекинуло его через парапет террасы «Касабланки».
Леди Ди была его патронессой, фанатичным пресс-агентом, лучшим другом, видевшим достоинства работы художника, которые ни одна из галерей не замечала из-за его маниакального пристрастия писать грибы. Когда однажды его спросили, почему он не переключится на капусту-брокколи или китайскую тыкву, Росс кротко ответил: «Я ещё не сказал о грибах всего, что хотел».
Разумеется, грибы эротичны, и художнику удалось ухватить их чувственность. Изображение мякоти гриба, разрезанной острым, словно бритва, ножом, находится на грани мягкого порно.
В прошлом июне Диан на сообщила интервьюеру: «Есть художники, изображающие мягкость, крахмальность, шелковистость, величественную туманность, но только Расмусу удается изображать острие столь острым, что зрителя начинает корчить».
Нож, изображаемый на полотнах, всегда был одним и тем же: скошенный к острию японский клинок с бледной деревянной рукояткой и соблазнительными формами. Когда задумываешься об убийстве, то невольно содрогаешься. Мотив – вот над чем человек может спокойно или разумно размышлять, но мотив этот так никогда и не будет найден.
Дианна Бессингер являлась основательницей и президентом НОСКа. Этот комитет был её истинной страстью, и она вряд ли бы захотела, чтобы на благородную цель, которую он преследовал, упала тень печальной известности, которую приобрели обстоятельства, сопутствовавшие её трагической смерти. Она бы сказала: «Пусть всё отойдёт на второй план, и давайте займемся спасением „Касабланки“».
Илана Торг
Квиллер закончил читать вырезки и пригладил усы. Было бы здорово, решил он, узнать о тайном мотиве. Ведь ключ может находиться в 14-А.
СЕМЬ
– Угу. Больше не протекает. – Он поднял в воздух скрещенные пальцы.
– А как вели себя кошки, когда вы собирали ведра?
– Нормально, Я им дал пончик с повидлом. Сожрали за милую душу.
– Пончик с повидлом! – Квиллера передернуло от омерзения.
Руперт, неправильно истолковав реакцию жильца, извинился за столь необычное своё поведение и пояснил, что пончик на самом деле был чёрствый, что он валялся в подвале несколько дней.
Держа себя в руках, Квиллер постарался произнести как можно дружелюбнее:
– Знаете, Руперт, вы лучше – если по какой-либо надобности окажетесь в квартире – вообще им ничего не давайте. Они сидят на очень строгой диете из-за… у них неполадки с почками.
– Да, кошки, похоже, всегда болеют почками.
– Но, дружище, за то, что вы забрали вёдра, большое спасибо. Это то, что надо.
Затем он поднялся в Красном на четырнадцатый этаж и предстал перед сиамцами.
– Чёрствый пончик с повидлом! – проговорил он с отвращением. – Вы съели черствый пончик! Да ещё и с повидлом! А от лосося так носы воротите, если он стал розовым! Лицемеры!
Переодевшись в тёплый домашний костюм, он заперся в библиотеке, намереваясь изучить отчет Гринчмана и Хиллза. Это была довольно сложная задача, поэтому Квиллер не хотел, чтобы кто-нибудь сидел у него на коленях или мурлыкал в самое ухо.
Во вступлении описывалась первоначальная конструкция здания – это описание вошло в буклет, выпушенный НОСКом. Затем шла глава, посвященная необходимым изменениям, которые Квиллер выписал на листок бумаги. Получилось вот что:
Почистить и отреставрировать фасад и лепнину.
Восстановить парк с западной стороны и въездные ворота для колясок и экипажей с восточной.
Приобрести в собственность здания позади «Касабланки» для устройства парковки.
Перекрыть крышу и отремонтировать застеклённую её часть.
Сделать новые панорамные окна по всему периметру. На заказ.
Механика: лифты, отопление, кондиционеры, трубы, проводка, телекоммуникации и интерком.
Снять накладной пол, снести фальшивые стены и. убрать просевшие потолки.
Восстановить прежнюю планировку, включая комнаты для горничных.
Отремонтировать ванные комнаты, восстановив прежний стиль.
Восстановить мраморное, деревянное, панельное и плиточное покрытия.
Скопировать оригинальную арматуру. На заказ.
Вернуть вестибюлю прежний вид: испанская мебель, восточные ковры, масляная живопись.
Восстановить ресторан на четырнадцатом этаже, превратив бассейн в боковое кафе.
Благоустроить террасу (насадить деревья, цветы, проч.) в стиле 1900 года.
Модернизировать полуподвальные помещения, чтобы разместить в них квартиры для обслуживающего персонала.
Сохранить квартиру владельца здания на двенадцатом этаже, обставив её в стиле 1925 года.
Составив столь амбициозный список, Квиллер фукнул в усы, что являлось выражением скептицизма. Когда он обратился к последней главе, скептицизм в нём лишь укрепился: окончательная цифра расходов измерялась восьмизначным числом! Подобная сумма казалась ему немыслимой. Несмотря на унаследованное состояние, он до сих пор покупал себе рубашки на распродажах и звонил по межгороду в льготное время, когда плата падала вдвое. Но он также знал, что Фонд Клингеншоенов привык раскидывать сотни миллионов не моргнув глазом.
Пока он размышлял о проблемах, связанных с реставрацией "Касабланки", тишину библиотеки разрушила барабанная дробь, которая исходила из-за стены 14-В. Тррам-татам-тататам-бах-бах-БУБУМММ! Последний удар прозвучал подобно китайскому гонгу. После чего раздался визгливый голос, произносящий непонятные слова, тонущие в барабанном бое.
Квиллер вышел на террасу и прошёл к дверям, ведущим в 14-В, но жалюзи, как и прежде, были опущены. Тогда он отправился к лифтам и там, в холле, прислушался к звукам, исходящим из соседней квартиры. Пение, барабанная дробь и БУУУММ! Квиллер стоял, приблизив ухо к дверям, когда за спиной раздался звук подъехавшего Красного. Из кабины вышло существо с игольчатой прической, одетое в чёрные облегающие штаны, чёрные ботинки и чёрное пончо. На лице существа было много чёрной косметики.
– Вечер добрый, – поздоровался Квиллер с соседской учтивостью.
Не ответив, он или она, а может быть, оно пронеслось мимо и заколотило в дверь квартиры 14-В кулаками, после чего было встречено птичьими визгами.
Визги, барабанная дробь не произвели на сиамцев ни малейшего впечатления. Они мирно спали, посапывая и переваривая черствый пончик и крабовое мясо. Следующие два часа Квиллер провёл в галерее, закрыв двери и вывернув почти до отказа звук стереосистемы.
Ближе к ночи шум и грохот несколько поутихли, зато в холле началось какое-то движение, зачирикали визгливые голоса. Квиллер схватил корзинку для мусора и открыл входную дверь, будто бы выставляя на площадку мусор. Он увидел множество судачащих и взвизгивающих, словно в джунглях, существ в чёрном, садящихся в Красный. Когда его заметили, воцарилась тишина, сопровождаемая пронзительным взглядом десятков обведенных чёрным глаз. Затем двери лифта закрылись, и кабина стала опускаться. Квиллер с усмешкой подумал о том, что это члены какой-нибудь сатанинской секты, а лифт спустил их в адские глубины.
То ли внезапная тишина разбудила сиамцев, то ли их внутренние часы подсказали, что настала пора одиннадцатичасовой кормежки, но, что бы их ни разбудило, кошки вылезли из укрытия, зевнули и потянулись, размяв сначала передние лапки, а затем одну заднюю. Коко вспрыгнул на стал и ткнулся носиком в отчет Гринчмана и Хиллза. Юм-Юм встала на задние лапки, положив передние на край корзинки для мусора и уставившись в её глубины в надежде отыскать там кусочек смятой бумаги.
– Не знаю, как вы, – обратился Квиллер к этой парочке, – но я провел исключительно интересный вечер. Если мы сделаем всё так, как предлагает архитектор, то "Касабланка" больше не будет походить на холодильник и торчать больным пальцем посреди Цвингер-бульвара. Вестибюль станет настоящим цирком, квартиры – палатами, ресторан на крыше – желанной обителью для отдыхающих… Да, и кошек сюда допускать не будут. Как вам?
– Йау, – сказал Коко, исследующий библиотечный диван, покрытый поддельной леопардовой шкурой (кот знал, что она ненастоящая). Тщательно, подняв вертикально хвост-антенну, он обнюхал швы, потрогал лапой петли, затем нырнул за подушки сиденья. Некоторые достопамятные находки были совершены им раз за сиденьями: коктейль-крекеры, обрывки бумаги свернутые трубочкой деньги, карандаши, предметы (маленькие) одежды. Кот начал скрестись настолько усердно, что Квиллер пришёл ему на помощь. Он поднял одну из подушек и там – заткнутую в щель между основанием сиденья и спинкой дивана – увидел какую-то золотую вещицу.
– Молодец! – похвалил Квиллер Коко. – Дай посмотреть…
Гравированные диски соединялись между собой таким образом, что получался гибкий браслет, но застежка была сломана. На одном из дисков имелась надпись, сделанная курсивом: «Дианне». На другом пояснялось от кого: "От Росса". Остальные звенья были помечены цифрами: 1-1-4-1,5-1-1-1,4-1-3-5 и т. д. Похоже, это был тайный код любовников.
– Хорошо. Веселья на сегодня достаточно, – сказал Квиллер. – Но завтра мы попытаемся выяснить, что же всё-таки произошло в День труда.
Во вторник утром Квиллер позвонил Джефферсону Лоуэллу из фирмы «Гринчман энд Хиллз» и пригласил его на обед в пресс-клуб. Архитектор согласился. Этот ресторан обладал какой-то мистической притягательностью, поэтому обычно люди принимали приглашение.
Прежде чем отправиться на завтрак, Квиллер послушал прогноз погоды и попутно узнал, что отдел по борьбе с наркотиками арестовал по подозрению в распространении пятьдесят два человека, что судью отстранили от ведения дел за взяточничество и что холодный фронт движется к городу.
Когда он проходил мимо стола управляющей, миссис Таттл остановила его.
– Простите за вчерашнее, – сказала она. – Миссис Баттон очень старая женщина и бывает порой страшно рассеянной.
– Я понимаю, миссис Таттл.
– В прошлом году у неё был сердечный приступ и врачи «скорой» дали ей сильнодействующее обезболивающее. На следующий день она обвинила их в изнасиловании. Дело даже передали в суд, но, разумеется, тут же его закрыли.
– Спасибо, что предупредили, – сказал Квиллер. – В следующий раз пусть падает.
Если миссис Таттл и поняла его шутку, то не подала вида.
– Ещё, мистер Квиллер, хочу поставить вас в известность, что некоторые наши жильцы, в особенности те, которые получают пенсии и пособия, занимаются уборкой квартир. Таким образом они поддерживают физическую форму и немного подрабатывают. Если понадобится помощь, дайте мне знать.
– Хорошо, обязательно, только не присылайте миссис Баттон.
Он отправился к центру. День для прогулки был самый подходящий, по городским меркам, естественно: легкий ветерок развеивал выхлопные газы. По пути Квиллер остановился, дабы подкрепиться оладьями и колбаской, отметив, что подобный завтрак в Пикаксе стоит в два раза дешевле, а здешние колбаски даже вполовину не столь вкусны, как в Мускаунти, где владельцы свинофермы делали собственную колбасу. В общем, он, что называется, зажрался.
В «Дневном прибое», продравшись сквозь кордон охраны, он направился в библиотеку, где попросил посмотреть материалы, касающиеся убийства Бессингер.
На пленке обнаружилось три статьи, первая датировалась следующим после Дня труда числом. В каждом репортаже имя жертвы писалось по-разному. Для "Дневного прибоя" это было в порядке вещей.
УБИЙСТВО / САМОУБИЙСТВО ВСКОЛЫХНУЛО МИР ИСКУССТВА
Жестокая смерть, настигшая арт-дилера и художника в воскресенье, очевидно убийство и самоубийство, привела местную арт-коммуну и жителей «Касабланки» в состояние шока.
Тело Дайаны Бессингер, 45 лет, совладелицы галереи «Бессингер-Тодд», было обнаружено с перерезанным горлом в понедельник днем, в пентхаусе покойной. Тело Росса Расмуса, 25 лет, клиента Бессингер, нашли чуть раньше на крыше автомобиля, на стоянке под террасой квартиры, где проживала убитая.
Похоже, что Расмус разбился насмерть, прыгнув вниз, после того как оставил на стене признание в убийстве. Его тело упало на крышу автомобиля, принадлежащего жильцу "Касабланки", который обнаружил тело в понедельник в 12.05 и позвонил в полицию.
– Я пошёл купить сигарет и пива, – сообщил Джек Язбро, 39 лет, – и увидел, что крыша моей машины прогнулась. Не такой уж он был здоровый мужик, но летел с большой высоты.
В соответствии с заявлением эксперта, Бессингер умерла в воскресенье между одиннадцатью и двенадцатью часами ноги, но тело пролежало до сегодняшнего дня, когда её партнер, Джером Тодд, позвонил ей на квартиру и, не получив ответа, сообщил управляющей,
– Услышав по радио о смерти Росса, я попытался дозвониться Дайане, – сказал Тодд. – А когда не смог, то очень взволновался и попросил управляющую выяснить, в чём дело.
Галерея устраивала выставку «грибных» произведений Расмуса в июне.
– Продавались они неважно, – заявил Тодд, – и Росс обвинил нас в плохом освещении мероприятия в прессе.
Художник арендовал в «Касабланке» квартиру на последнем этаже, примыкающую к шикарным апартаментам Бессингер. Джессика Таттл, управляющая зданием, назвала его хорошим жильцом.
– Он был приятным, серьезным молодым человеком, – сказала она. – Мы сдали ему квартиру по рекомендации мисс Бессингер.
Именно миссис Таттл обнаружила тело мертвой женщины.
– Мистер Тодд сказал, что никак не может ей дозвониться. Он был уверен в том, что она дома, поскольку мисс Бессингер ожидала на праздники друзей. Поэтому я взяла ключи и отправилась наверх. Её тело в луже крови лежало на ковре в гостиной.
Бессингер очень часто выступала по радио в связи с деятельностью комитета спасения «Касабланки», чьим основателем и руководителем она являлась.
Следом за статьей шёл короткий некролог, опубликованный в «Прибое» в среду, с фотографией усопшей на полколонки. Диана – так писалось теперь её имя – оказалась симпатичной, очень живой женщиной с темными, по плечи, волосами.
БЕССИНГЕР, ДИАНА
Диана Бессингер, 45, проживавшая в «Касабланке», умерла в собственной квартире в воскресенье. Являлась совладелицей галереи «Бессингер-Тодд», основательницей комитета спасения «Касабланки», членом правлений клуба «Кисть и Резец» и активной участницей местных арт-проектов.
Родившаяся в Айове, дочь профессора и миссис Дэймон Бессингер, усопш., она оставила на этом свете только своего брата и двух дочерей.
Гражданская панихида состоится в четверг. Похороны оплачивает фонд клуба «Кисть и Резец».
В следующее воскресенье страница «Прибоя», посвященная искусству, поместила комментарий искусствоведа Иланы Тарг, которая по-новому написала имя жертвы. На фото, сделанном газетчиками на открытии июньской выставки Расмуса, улыбающаяся Дианна Бессингер и робкий Росс Расмус позировали с одной "грибной" картиной.
Подпись, заметил Квиллер, была одной из тех, что можно запросто читать как слева направо, так и справа налево.
ЗАГАДКА «ГРИБНОГО» УБИЙСТВА
Единственной темой для разговоров в галереях и студиях сейчас являются скорбные похороны Дианны Бессингер и отправка в родной город – где он? – праха «грибного художника».
Зачем он это сделал? Что побудило этого талантливого вдумчивого художника превратиться в жестокого преступника и совершить столь гнусное убийство? Объяснить его самоубийство намного проще: это единственный возможный побег от угрызений совести. Отчаянное раскаяние перекинуло его через парапет террасы «Касабланки».
Леди Ди была его патронессой, фанатичным пресс-агентом, лучшим другом, видевшим достоинства работы художника, которые ни одна из галерей не замечала из-за его маниакального пристрастия писать грибы. Когда однажды его спросили, почему он не переключится на капусту-брокколи или китайскую тыкву, Росс кротко ответил: «Я ещё не сказал о грибах всего, что хотел».
Разумеется, грибы эротичны, и художнику удалось ухватить их чувственность. Изображение мякоти гриба, разрезанной острым, словно бритва, ножом, находится на грани мягкого порно.
В прошлом июне Диан на сообщила интервьюеру: «Есть художники, изображающие мягкость, крахмальность, шелковистость, величественную туманность, но только Расмусу удается изображать острие столь острым, что зрителя начинает корчить».
Нож, изображаемый на полотнах, всегда был одним и тем же: скошенный к острию японский клинок с бледной деревянной рукояткой и соблазнительными формами. Когда задумываешься об убийстве, то невольно содрогаешься. Мотив – вот над чем человек может спокойно или разумно размышлять, но мотив этот так никогда и не будет найден.
Дианна Бессингер являлась основательницей и президентом НОСКа. Этот комитет был её истинной страстью, и она вряд ли бы захотела, чтобы на благородную цель, которую он преследовал, упала тень печальной известности, которую приобрели обстоятельства, сопутствовавшие её трагической смерти. Она бы сказала: «Пусть всё отойдёт на второй план, и давайте займемся спасением „Касабланки“».
Илана Торг
Квиллер закончил читать вырезки и пригладил усы. Было бы здорово, решил он, узнать о тайном мотиве. Ведь ключ может находиться в 14-А.
СЕМЬ
Повинуясь эмоциональному порыву после ознакомления с материалами о гибели леди Ди, Квиллер отправился в галерею «Бессингер-Тодд», располагающуюся в финансовой части города. Галерея находилась на месте старой галереи Ламбрета, которую Квиллер очень хорошо знал. В сей утренний час в пустом зале галереи он увидел мужчину в деловом костюме, наблюдавшего за одетой в джинсы девушкой-ассистенткой, стоящей на стремянке. Заметив Квиллера, мужчина удивился и сказал:
– Извините, у нас закрыто. Я думал, дверь заперта.
– Меня зовут Джим Квиллер, когда-то я работал в «Дневном прибое». Критиком тогда был Маунтклеменс, я обычно писал обзорные статьи об искусстве, на заказ.
– Очень приятно. Я – Джером Тодд. О Маунтклеменсе много слышал, но сам появился здесь гораздо позже него. Приехал из Де-Мойна.
– Три года я не был в этих местах. Смотрю, вы здорово расширили галерею.
– Да, убрали потолочные перекрытия, чтобы можно было выставлять полотна больших размеров, и пристроили балкон для изделий народных промыслов.
– Я сейчас ушёл из журналистики, живу далеко на севере, но слышал о трагической смерти вашего партнера и пришёл выразить соболезнования, – сказал Квиллер.
– Благодарю… Могу быть чем-нибудь полезным? – Тодд внезапно сменил тему. Это был высокий, видный мужчина с довольно нервирующей привычкой: стоило ему почуять неприятный запах, как он начинал теребить себя за нос.
Квиллер умел импровизировать на ходу.
– Я остановился в «Касабланке», – сообщил он. – И мне захотелось в память о мисс Бессингер сделать нечто, что помогло бы делу, которому она отдавала все свои силы.
Тодд выглядел одновременно удивлённым и встревоженным.
– Как я себе представляю это «нечто»? – продолжал Квиллер задумчиво. – Мне кажется, необходимо издать книгу, в которой бы рассказывалось об истории «Касабланки» и в которой использовались бы старые фотографии, взятые из публичной библиотеки. Текст можно скомпоновать из интервью и собственных изысканий.
– Подобная акция влетит в копеечку, – проговорил дилер, почувствовавший запах денег и невольно включившийся в импровизацию.
– На публикование книг на исторические темы существуют субсидии, – холодно обронил Квиллер. – А доход от продаж отойдёт Мемориальному фонду Бессингер. Моя работа – бесплатно.
Странно, но Тодд вдруг занервничал.
– У кого будут взяты интервью? – быстро спросил он.
– У местных историков, архитекторов и людей, помнящих «Касабланку» в пору её расцвета. Вы удивитесь, узнав, сколько людей откликнется после того, как мы передадим сообщение по радио. Мой собственный поверенный до сих пор помнит, как мальчиком ел шпинатовые рулеты в ресторане на крыше.
– Мне бы не хотелось, чтобы кто-то копался в обстоятельствах смерти моего партнера. Слишком много домыслов и глупых слухов распространялось в этой связи, – проговорил дилер, пощипывая себя за нос.
– Уверяю вас, ничего подобного не будет, – сказал Квиллер. В эту секунду какое-то движение над головой заставило его посмотреть наверх: по перилам балкона важно расхаживал персидский кот. – Кстати, я снимаю квартиру" которая ранее принадлежала мисс Бессингер, и должен отметить её вкус в подборе мебели и произведений искусства.
Тодд молча кивнул, соглашаясь.
– Сколько же лет, мистер Тодд, вы были её партнером?
– Восемнадцать. Сюда мы приехали после того, как Джо Ламбрет перебрался в Калифорнию.
– У вас есть какие-нибудь работы Расмуса?
– Нет! И говорить не хочу об этом парне. Есть множество живых художников. – И он снова ущипнул себя за нос.
– Я спросил об этом только потому, что там, на севере, строю большую художественную галерею. – Квиллер упивался импровизированной игрой.
– Тогда вы обязательно должны прийти к нам на открытие выставки в пятницу, – проговорил дилер облегчённо, почуяв приток возможных денежных средств. -Мы сейчас как раз делаем разметку для картин, поэтому в зале пусто. Но на вернисаже вы увидите несколько впечатляющих работ.
– Для своей галереи я решил использовать старый амбар, – продолжал врать Квиллер. – Там огромные стены, и я хотел достать несколько картин с грибами. Грибы мне кажутся вполне достойными объектами, чтобы висеть в амбаре.
– После самоубийства все работы Расмуса были мгновенно раскуплены, – сухо сообщил Тодд. – Если бы у меня хватило ума, я бы попридержал некоторые для себя, но я находился в шоковом состоянии. Ведь за нюнь мы почти ничего не продали. Этот художник в мёртвом виде стоит куда больше, чем в живом. Но если вы придёте сюда в пятницу вечером, то увидите работы других художников, которые, возможно, вам понравятся. Какой именно амбар вы перестраиваете?
– Яблочный. Восьмиугольный. – Амбар, принадлежащий Клингеншоену, действительно был предназначен для хранения яблок и имел восемь стен.
– Интересно! Вы можете разместить в нём современные гобелены. Высота стен вам известна?
– Честно говоря, этим я ещё не занимался, – сказал Квиллер. На сей раз чистую правду.
– Всё равно приходите в пятницу. Будет шампанское, закуски, живая музыка, служащие на парковке.
– К которому часу?
– К шести – и до тех пор, пока выпивка не иссякнет.
– Спасибо. Приду. – Квиллер пошёл было к выходу, но на полпути развернулся. – Скажите честно: что вы думаете о будущем «Касабланки»?
– Гиблое дело, – проговорил Тодд без всякого выражения.
– А вот ваш партнер был уверен, что здание можно и нужно спасти.
– Да… но… изменились обстоятельства. Здание снесут для постройки «Ворот Альказара», которые свяжут в единое целое новый центр города и новый Хламтаун. Я собираюсь перенести туда галерею. Уже подписал договор на аренду помещений, которые будут в два раза больше по площади, чем мои теперешние.
Квиллер посмотрел на часы – время встречи с архитектором в пресс-клубе.
– Что ж, благодарю за то, что уделили мне столько внимания, мистер Тодд. До встречи в пятницу.
По дороге в ресторан он думал о том, что мысль об издании книги, родившаяся под влиянием момента, совсем неплоха, как и идея насчёт амбара. Подобное жилище будет раз в десять просторнее, чем то, которое он занимает сейчас в Пикаксе, а сиамцы могли бы лазать по балкам перекрытий.
Пресс-клуб занимал мрачную каменную крепость, бывшую некогда окружной тюрьмой, в качестве же постоянного места сбора репортеров и журналистов она превратилась в цитадель вольнодумства и бунтарства. Но с той поры, как Квиллер таскался сюда, работая на «Дневной прибой», многое в клубе изменилось. Интерьер обновили, осовременили, сделали светлее и, по мнению Квиллера, – разрушили. Однако, как и раньше, в полдень здесь было не протолкнуться. Квиллер ждал архитектора в фойе, рассматривая втекающую в двери толпу желающих пообедать: репортеров и редакторов, рекламных агентов, радио – и телеведущих.
Мужчина с аккуратно подстриженной бородкой вошёл в двери медленно, с любопытством оглядываясь и критически кривя рот. Квиллер двинулся вперед и представился.
– Я Джефф Лоуэлл, – произнёс мужчина. – Значит, вот он какой, знаменитый пресс-клуб. Я ожидал чего-то другого. Он окинул взглядом обновлённые стены и зеркала, втиснутые в золочёные рамы.
– Они декорировали всё по-новому пару лет назад, – словно извиняясь, сказал Квиллер. – Теперь это совсем не тот унылый и захудалый пресс-клуб, который я так любил. Пройдём наверх?
На втором этаже находился обеденный зал со скатертями, салфетками и перечными миленками на столах. А вовсе не с бумажными подстилками и скрученными пластиковыми бутылями с кетчупом и горчицей. Они выбрали столик в укромном углу.
– Так, значит, вы заинтересованы в восстановлении "Касабланки", – констатировал архитектор.
– По крайней мере настолько, чтобы начать задавать вопросы. Я ещё дома подготовился. Весь вчерашний вечер изучал отчет «Гринчман энд Хиллз». Вы, похоже, питаете по поводу данного проекта радужные надежды.
– Как вам, наверное, стало ясно, в это дело нужно вложить много денег, но его осуществление вполне реально. Оно может стать одним из крупнейших реставрационных проектов в нашей стране, – сказал Лоуэлл.
– Почему вы так в этом заинтересованы?
– Во-первых, ещё до женитьбы я несколько лет жил в этом здании и могу сказать: есть в нем нечто, что влезает тебе в печенки. Не знаю, как получше это объяснить. Но в основном моя фирма заинтересована потому, что «Касабланка» была спроектирована покойным Джоном Гринчманом и в наших архивах имеются все оригинальные планы. Естественно, это невероятно облегчило изыскательский процесс. В начале века Гринчман – упорный молодой архитектор – встретился с Харрисоном Пламбом, который носился с совершенно безумной идеей. За её осуществление не взялся ни один нормальный архитектор, но Гринчман согласился и сделал себе имя на «Касабланке». Дизайн здания намного опережал своё время: мавританский стиль стал популярным только после Первой мировой войны. Стены у основания были в два фута толщиной, а наверху сужались до восемнадцати дюймов. Механическое оборудование – водяные, паровые трубы, электропроводка – было сконцентрировано в специальных местах между этажами для удобств ремонта и большей звуконепроницаемости. И ещё один достойный удивления факт: жильцы могли пользоваться электричеством столько, сколько хотели!
– А что известно о Харрисоне Пламбе?
– Семья сделала состояние на железных дорогах, но сам он не проявил склонностей к занятию бизнесом. Он был мечтатель, дилетант. Какое-то время учился в школе изящных искусств – L'Ecole des Beaux Arts – и, пока находился в Париже, осознал всё величие проживания в шикарных городских апартаментах. Эту идею он привёз домой. Ему грезился дом-дворец.
– Извините, у нас закрыто. Я думал, дверь заперта.
– Меня зовут Джим Квиллер, когда-то я работал в «Дневном прибое». Критиком тогда был Маунтклеменс, я обычно писал обзорные статьи об искусстве, на заказ.
– Очень приятно. Я – Джером Тодд. О Маунтклеменсе много слышал, но сам появился здесь гораздо позже него. Приехал из Де-Мойна.
– Три года я не был в этих местах. Смотрю, вы здорово расширили галерею.
– Да, убрали потолочные перекрытия, чтобы можно было выставлять полотна больших размеров, и пристроили балкон для изделий народных промыслов.
– Я сейчас ушёл из журналистики, живу далеко на севере, но слышал о трагической смерти вашего партнера и пришёл выразить соболезнования, – сказал Квиллер.
– Благодарю… Могу быть чем-нибудь полезным? – Тодд внезапно сменил тему. Это был высокий, видный мужчина с довольно нервирующей привычкой: стоило ему почуять неприятный запах, как он начинал теребить себя за нос.
Квиллер умел импровизировать на ходу.
– Я остановился в «Касабланке», – сообщил он. – И мне захотелось в память о мисс Бессингер сделать нечто, что помогло бы делу, которому она отдавала все свои силы.
Тодд выглядел одновременно удивлённым и встревоженным.
– Как я себе представляю это «нечто»? – продолжал Квиллер задумчиво. – Мне кажется, необходимо издать книгу, в которой бы рассказывалось об истории «Касабланки» и в которой использовались бы старые фотографии, взятые из публичной библиотеки. Текст можно скомпоновать из интервью и собственных изысканий.
– Подобная акция влетит в копеечку, – проговорил дилер, почувствовавший запах денег и невольно включившийся в импровизацию.
– На публикование книг на исторические темы существуют субсидии, – холодно обронил Квиллер. – А доход от продаж отойдёт Мемориальному фонду Бессингер. Моя работа – бесплатно.
Странно, но Тодд вдруг занервничал.
– У кого будут взяты интервью? – быстро спросил он.
– У местных историков, архитекторов и людей, помнящих «Касабланку» в пору её расцвета. Вы удивитесь, узнав, сколько людей откликнется после того, как мы передадим сообщение по радио. Мой собственный поверенный до сих пор помнит, как мальчиком ел шпинатовые рулеты в ресторане на крыше.
– Мне бы не хотелось, чтобы кто-то копался в обстоятельствах смерти моего партнера. Слишком много домыслов и глупых слухов распространялось в этой связи, – проговорил дилер, пощипывая себя за нос.
– Уверяю вас, ничего подобного не будет, – сказал Квиллер. В эту секунду какое-то движение над головой заставило его посмотреть наверх: по перилам балкона важно расхаживал персидский кот. – Кстати, я снимаю квартиру" которая ранее принадлежала мисс Бессингер, и должен отметить её вкус в подборе мебели и произведений искусства.
Тодд молча кивнул, соглашаясь.
– Сколько же лет, мистер Тодд, вы были её партнером?
– Восемнадцать. Сюда мы приехали после того, как Джо Ламбрет перебрался в Калифорнию.
– У вас есть какие-нибудь работы Расмуса?
– Нет! И говорить не хочу об этом парне. Есть множество живых художников. – И он снова ущипнул себя за нос.
– Я спросил об этом только потому, что там, на севере, строю большую художественную галерею. – Квиллер упивался импровизированной игрой.
– Тогда вы обязательно должны прийти к нам на открытие выставки в пятницу, – проговорил дилер облегчённо, почуяв приток возможных денежных средств. -Мы сейчас как раз делаем разметку для картин, поэтому в зале пусто. Но на вернисаже вы увидите несколько впечатляющих работ.
– Для своей галереи я решил использовать старый амбар, – продолжал врать Квиллер. – Там огромные стены, и я хотел достать несколько картин с грибами. Грибы мне кажутся вполне достойными объектами, чтобы висеть в амбаре.
– После самоубийства все работы Расмуса были мгновенно раскуплены, – сухо сообщил Тодд. – Если бы у меня хватило ума, я бы попридержал некоторые для себя, но я находился в шоковом состоянии. Ведь за нюнь мы почти ничего не продали. Этот художник в мёртвом виде стоит куда больше, чем в живом. Но если вы придёте сюда в пятницу вечером, то увидите работы других художников, которые, возможно, вам понравятся. Какой именно амбар вы перестраиваете?
– Яблочный. Восьмиугольный. – Амбар, принадлежащий Клингеншоену, действительно был предназначен для хранения яблок и имел восемь стен.
– Интересно! Вы можете разместить в нём современные гобелены. Высота стен вам известна?
– Честно говоря, этим я ещё не занимался, – сказал Квиллер. На сей раз чистую правду.
– Всё равно приходите в пятницу. Будет шампанское, закуски, живая музыка, служащие на парковке.
– К которому часу?
– К шести – и до тех пор, пока выпивка не иссякнет.
– Спасибо. Приду. – Квиллер пошёл было к выходу, но на полпути развернулся. – Скажите честно: что вы думаете о будущем «Касабланки»?
– Гиблое дело, – проговорил Тодд без всякого выражения.
– А вот ваш партнер был уверен, что здание можно и нужно спасти.
– Да… но… изменились обстоятельства. Здание снесут для постройки «Ворот Альказара», которые свяжут в единое целое новый центр города и новый Хламтаун. Я собираюсь перенести туда галерею. Уже подписал договор на аренду помещений, которые будут в два раза больше по площади, чем мои теперешние.
Квиллер посмотрел на часы – время встречи с архитектором в пресс-клубе.
– Что ж, благодарю за то, что уделили мне столько внимания, мистер Тодд. До встречи в пятницу.
По дороге в ресторан он думал о том, что мысль об издании книги, родившаяся под влиянием момента, совсем неплоха, как и идея насчёт амбара. Подобное жилище будет раз в десять просторнее, чем то, которое он занимает сейчас в Пикаксе, а сиамцы могли бы лазать по балкам перекрытий.
Пресс-клуб занимал мрачную каменную крепость, бывшую некогда окружной тюрьмой, в качестве же постоянного места сбора репортеров и журналистов она превратилась в цитадель вольнодумства и бунтарства. Но с той поры, как Квиллер таскался сюда, работая на «Дневной прибой», многое в клубе изменилось. Интерьер обновили, осовременили, сделали светлее и, по мнению Квиллера, – разрушили. Однако, как и раньше, в полдень здесь было не протолкнуться. Квиллер ждал архитектора в фойе, рассматривая втекающую в двери толпу желающих пообедать: репортеров и редакторов, рекламных агентов, радио – и телеведущих.
Мужчина с аккуратно подстриженной бородкой вошёл в двери медленно, с любопытством оглядываясь и критически кривя рот. Квиллер двинулся вперед и представился.
– Я Джефф Лоуэлл, – произнёс мужчина. – Значит, вот он какой, знаменитый пресс-клуб. Я ожидал чего-то другого. Он окинул взглядом обновлённые стены и зеркала, втиснутые в золочёные рамы.
– Они декорировали всё по-новому пару лет назад, – словно извиняясь, сказал Квиллер. – Теперь это совсем не тот унылый и захудалый пресс-клуб, который я так любил. Пройдём наверх?
На втором этаже находился обеденный зал со скатертями, салфетками и перечными миленками на столах. А вовсе не с бумажными подстилками и скрученными пластиковыми бутылями с кетчупом и горчицей. Они выбрали столик в укромном углу.
– Так, значит, вы заинтересованы в восстановлении "Касабланки", – констатировал архитектор.
– По крайней мере настолько, чтобы начать задавать вопросы. Я ещё дома подготовился. Весь вчерашний вечер изучал отчет «Гринчман энд Хиллз». Вы, похоже, питаете по поводу данного проекта радужные надежды.
– Как вам, наверное, стало ясно, в это дело нужно вложить много денег, но его осуществление вполне реально. Оно может стать одним из крупнейших реставрационных проектов в нашей стране, – сказал Лоуэлл.
– Почему вы так в этом заинтересованы?
– Во-первых, ещё до женитьбы я несколько лет жил в этом здании и могу сказать: есть в нем нечто, что влезает тебе в печенки. Не знаю, как получше это объяснить. Но в основном моя фирма заинтересована потому, что «Касабланка» была спроектирована покойным Джоном Гринчманом и в наших архивах имеются все оригинальные планы. Естественно, это невероятно облегчило изыскательский процесс. В начале века Гринчман – упорный молодой архитектор – встретился с Харрисоном Пламбом, который носился с совершенно безумной идеей. За её осуществление не взялся ни один нормальный архитектор, но Гринчман согласился и сделал себе имя на «Касабланке». Дизайн здания намного опережал своё время: мавританский стиль стал популярным только после Первой мировой войны. Стены у основания были в два фута толщиной, а наверху сужались до восемнадцати дюймов. Механическое оборудование – водяные, паровые трубы, электропроводка – было сконцентрировано в специальных местах между этажами для удобств ремонта и большей звуконепроницаемости. И ещё один достойный удивления факт: жильцы могли пользоваться электричеством столько, сколько хотели!
– А что известно о Харрисоне Пламбе?
– Семья сделала состояние на железных дорогах, но сам он не проявил склонностей к занятию бизнесом. Он был мечтатель, дилетант. Какое-то время учился в школе изящных искусств – L'Ecole des Beaux Arts – и, пока находился в Париже, осознал всё величие проживания в шикарных городских апартаментах. Эту идею он привёз домой. Ему грезился дом-дворец.