Браун Сандра. Дитя четверга

   Даже огромные солнцезащитные очки не смогли скрыть отразившееся на лице Эллисон смущение, лишь только она увидела Спенсера и его алчный взгляд.
   – Это Энн заставила меня его купить.
   – Напомни, чтобы я поблагодарил ее, – хриплым голосом сказал Спенсер, зачарованно глядя на треугольники материи, которые вряд ли могли скрыть тугие полушария. Затем его взгляд медленно заскользил вниз.
   – Спенсер, перестань рассматривать меня! – не выдержала Эллисон, прикрывая руками грудь. – Иначе я пойду и переоденусь! Мне просто не по себе от таких взглядов!
   – Если ты думаешь, что дело лишь в тебе…
   – Могу я попросить чего-нибудь холодного? – чопорно проговорила Эллисон.
   Спенсер засмеялся, полез в ящик и выудил оттуда банку. Сорвав крышку, он протянул банку Эллисон, но сделал это таким образом, чтобы она не дотянулась до нее:
   Эллисон вынуждена была приподняться. Грудь колыхнулась и чуть не выскочила из крохотных чашечек бикини.
   – Спасибо, – раздраженно проговорила она, выхватывая банку из его руки.
   – Спасибо тебе.
   Она бросила на него убийственный взгляд и поспешила принять более скромную позу. Но ее раздражение сменилось восхищением, когда Спенсер стянул с себя рубашку. До этого Эллисон уже почти привыкла к его обнаженным ногам. Почти привыкла. Он все утро ходил в плавках, выглядывающих из-под рубашки. Но увидеть его в одних синих плавках… У нее перехватило дыхание. Как она и предполагала, он был поджарым и мускулистым.
   Грудь Спенсера – широкая, с темными плоскими сосками среди зарослей волос. Упругий и плоский живот гармонично переходил в узкие бедра. У него были крепкие и тугие, как у бегуна, ягодицы и икры.
   – Не желаешь позавтракать? – предложил он, опускаясь в шезлонг рядом с ней.
   Приходя в себя от потрясения, Эллисон кивнула:
   – Конечно, все выглядит так аппетитно.
   Во время завтрака она спросила, как он обычно проводит время на яхте.
   – Тебе не бывает одиноко?
   – Бывает. – Он закончил есть и лениво водил пальцем по внутренней поверхности ее рук. – Я же говорил тебе, что устал колесить по свету.
   Он мог бы водить пальцем и по ее животу – именно там она испытывала странные сладостные ощущения.
   – А у тебя никогда не появлялось чувство страха где-нибудь среди океана? Скажем, во время шторма.
   – Несколько раз. Вообще-то я осторожен и стараюсь не плавать в плохую погоду. Дело у меня не срочное, так что я могу выждать несколько дней и отложить встречи.
   – А какие встречи?
   – У тебя очень красивая грудь.
   – Ты переводишь разговор на другое.
   – Ну да! Это ты переводишь разговор на другое. Все эти дни я только и думаю о твоей груди.
   Ей было слишком хорошо и спокойно, чтобы протестовать. Она зевнула и от души потянулась.
   – Я наелась, и мне хочется спать. Я, пожалуй, подремлю. А ты что собираешься делать?
   – Лежать рядом и смотреть, как ты дремлешь.
   Она повернулась на живот и легла щекой на скрещенные руки.
   – Гм… а солнце чувствуется… Послушай, что ты делаешь?
   – Развязываю бикини.
   – Это я понимаю. А зачем?
   – Чтобы на твоем теле не было никаких некрасивых пятен. Ведь этого нельзя допустить, правда? – Он поцеловал ее в плечо. – И кроме того, нужно чем-то прикрыть твою спину, иначе она сгорит. А теперь успокойся и спи.
   – Слушаюсь, капитан, – пробормотала Эллисон и зевнула. Его руки скользили по спине и творили настоящие чудеса. Спенсер знал толк в массаже. По его собственному телу пробегали волны удовольствия, когда он массировал ее. Эллисон задремала, чувствуя, как пальцы Спенсера скользят вдоль позвоночника.
   Спенсер откинулся в шезлонге и стал смотреть на лежащую рядом женщину. На ярком солнце ее волосы поражали великолепием. Они были собраны на макушке, а не на затылке, как тогда, в лаборатории, да и узел свободный, и несколько выбившихся завитков украшали шею и плечи. Ему показалось это весьма знаменательным: Эллисон постепенно расставалась с некоторыми строгостями, которыми окружила себя в жизни. Это внушало надежду.
   Кожа цвета спелого абрикоса лоснилась от крема, которым Эллисон ее смазала. Спенсер представил, как его руки и рот дотрагиваются до самых интимных мест.
   В профиль Эллисон выглядела весьма изящно. Точеная фигурка, узкая талия. В желобке позвоночника виднелся светлый, с персиковым отливом пушок. Ноги – длинные и стройные, икры округлые. Спенсеру очень хотелось накрыть их ладонями и долго целовать ступни и каждый палец.
   В нем вдруг родилось какое-то теплое чувство. Он испытывал к Эллисон желание, это верно. Но его привлекали и ее дух, и неукротимый темперамент, и ум, и даже незащищенность и невинность. Ему хотелось научить ее любви, но чтобы и она поделилась с ним секретом своей уникальности и привлекательности.
   Стало быть, он любит ее?
   Должно быть, любит. С тех пор как познакомился с ней, он стал думать, что познать ее физически – это не конец, а лишь начало. Было ли это любовью?
   Эллисон подняла руку, приоткрыв его взору грудь. Ему отчаянно захотелось накрыть эту грудь ладонью, ощутить ее мягкость. Захотелось сжать пальцами соски, чтобы они затвердели, а затем целовать их, слушая стоны и прерывистые всхлипы Эллисон.
   Боже! Кажется, он гибнет. Спенсер, казалось, испытывал физическую боль, однако заставил себя встать на ноги. В кладовке отыскал лестницу и прикрепил ее к наружной стороне борта. Затем, бросив в последний раз взгляд на женщину, которая завладела его мыслями и с такой силой воздействовала на его тело, он перелез через борт.

Глава 9

   Позже Эллисон не могла объяснить себе, почему вдруг проснулась с чувством страха и сильным сердцебиением. Она резко села в шезлонге. Лифчик бикини упал на палубу.
   Шезлонг, в котором до этого располагался Спенсер, был пуст.
   – Спенсер! – позвала Эллисон, жмурясь от ослепительного солнца. Она вскочила и оглядела палубу. – Спенсер! – крикнула она еще громче.
   Эллисон подбежала к борту, в панике выкрикивая его имя. Где он? Она бросилась в рубку и на камбуз, в гостиную и спальню. Спенсера на яхте не было!
   – Спенсер! – повторяла она, озираясь по сторонам и поднимаясь снова на палубу.
   – Я здесь, Эллисон! Несмотря на громоподобные удары сердца и шум в ушах, она расслышала его голос.
   – Спенсер, где ты? – перешла она на шепот, испытав чувство опустошающего облегчения.
   – У правого борта. А что случилось? Она бросилась к левому борту и никого там не нашла. Спенсер окликнул Эллисон, в его голосе прозвучала тревога.
   – Эллисон, с тобой все в порядке? Она обернулась на голос и заметила прикрепленную к борту лестницу. Подбежав к поручню, посмотрела вниз и увидела мокрого Спенсера, который поднимался по лестнице.
   – Ты плавал! – возбужденно воскликнула она. – Плавал, да?
   – Ну а что еще я мог тут делать? Что-то случилось?
   Он перелез через борт и ступил на палубу.
   – Случилось?! Да ты перепугал меня до смерти! Я проснулась и увидела, что тебя нет. Только представь себе: я одна-одинешенька среди Атлантического океана и не имею ни малейшего представления, как управлять этой чертовой яхтой или даже как завести двигатель… Да ведь тут акулы и еще бог знает что в этой воде! А ты…
   Лицо ее сморщилось, и она расплакалась. Он обнял ее мокрыми и прохладными руками и притянул к себе. Эллисон прижалась головой к его груди.
   – Прости, что напугал тебя. Я всегда купаюсь таким образом. Просто никогда не говорил об этом. Я не отплываю дальше двадцати футов от яхты. Ну как, теперь тебе лучше?
   Он мягко приподнял голову Эллисон. Вода с его волос закапала ей на лицо.
   – Должно быть, я вела себя как последняя идиотка. Не знаю, с чего вдруг запаниковала… Я почувствовала себя такой одинокой… – Эллисон вдруг поразило серьезное выражение его глаз. – Такой одинокой без тебя, – шепотом закончила она.
   Они оба одновременно осознали, что обнимают друг друга, что ее обнаженная грудь прижимается к его обнаженной груди, а бедра соприкасаются.
   Капельки воды падали с головы на его волосатую грудь, а затем в виде хрустальных ручейков стекали по округлостям женской груди. Животы их упруго, в унисон, вздымались и опускались. Мужское и женское естество взаимно дополняли друг друга.
   Тело Эллисон долгое время жарилось на солнце, тело Спенсера остудила океанская вода. Сейчас накопившийся в ней жар согревал его. Контраст был совершенно восхитительный.
   Их глаза слали друг другу тысячу немых посланий, позволяя общаться на уровне более высоком, чем обычная человеческая речь. Они без слов поняли друг друга.
   Когда их губы встретились, вздохи удовольствия и боли слились в один общий стон, выражающий взаимное желание. Губы Спенсера были холодны, зато язык горяч, и он мгновенно погрузился в ее рот. Поцелуй был продолжительным, сладостным, опьяняющим.
   Эллисон ощутила привкус соли на губах. Спенсер выдохнул ее имя и, держа за талию, крепко прижал к себе. Соски ее ощутили шелковистость его волос на груди и мгновенно набухли. Она прошептала его имя.
   Спенсер ощутил грудью твердость ее сосков и понял, что это означает. Слегка отстранившись, он взял в ладони ее лицо.
   Когда их взгляды встретились, в глазах Спенсера можно было прочесть немой вопрос.
   Дрожащими пальцами Эллисон коснулась его рта и щеки. Опустив глаза, она зажмурилась и шепотом сказала:
   – Возьми меня, Спенсер.
   Он не стал тратить лишних слов, а просто взял ее за руку и повел в каюту. Постель была прохладной, поскольку в окна задувал бриз.
   – Вначале сюда, – сказал он, открывая дверь в душевую.
   – Почему?
   Он включил душ.
   – Потому что ты скользкая от крема для загара, и я не смогу ухватиться за то, за что мне захочется. – Он лукаво подмигнул, и от этого ей стало спокойнее. Эллисон засмеялась. Она не ожидала, что способна смеяться таким зазывным, чувственным смехом. – А мое тело пропиталось соленой водой и будет чесаться, когда высохнет. А мне не хочется отвлекаться…
   Иди сюда.
   Он ступил под душ и затащил туда же Эллисон. Они стояли настолько близко друг к другу, что между их телами могла разве что просочиться вода. Спенсер взял кусок мыла и протянул его Эллисон.
   – Если ты намылишь меня, я отплачу тебе тем же.
   Она намылила руки и затем стала ими мылить Спенсеру шею. Она делала это медленно, неторопливо, продвигаясь к плечам, ощупывая ключицы и мышцы, впадинку под горлом. Когда наклонилась, чтобы эту впадинку поцеловать, Спенсер взял ее за подбородок и нежно поцеловал в губы.
   Ее руки заскользили по груди, намыливая волосы. Демонстрируя удивительную для самой себя смелость, она улыбнулась и дотронулась до его соска.
   Сосок мгновенно отреагировал, а Спенсер пригрозил:
   – Будет справедливо, если я сделаю то же самое.
   Эта высказанная низким хриплым голосом угроза не остановила Эллисон. Ее пальцы двинулись к животу.
   – Я собираюсь снять с себя плавки, Эллисон.
   Она резко отдернула руки.
   – Хорошо.
   Подцепив плавки двумя пальцами с боков, Спенсер стянул их вниз и предстал нагим.
   Эллисон замерла, не теряя надежды на то, что он не заставит ее сделать то, к чему она еще не готова. Спенсер просто протянул руку за мылом.
   Она передала ему ароматный брусок. Он сначала намылил ее спину, затем деликатно повернул к себе лицом. Эллисон закрыла глаза от удовольствия, когда его ладони заскользили по груди.
   – Тебе приятно? – спросил он.
   – Да.
   – Мне тоже.
   Спенсер намыливал и смывал пену размеренно, со смаком, рождая в теле болезненно-сладкие ощущения. Он даже поднял ее руки и тщательно вымыл подмышки. Его пальцы касались груди сбоку, сверху, снизу, и вскоре все ее тело наполнилось эротическими ритмами. Он затеял игру с нежными полушариями, приподнимая и раскачивая их, сжимая грушевидные маковки. Касаясь пальцами намыленных сосков, довел ее возбуждение до такой степени, что Эллисон, вдруг повиснув на его плече, прошептала:
   – Я больше не выдержу, Спенсер.
   – Но мы только начали, любовь моя. Он стал целовать ее. Вода струилась по ним, пока рты совершали то, к чему стремились тела.
   Спенсер подцепил пальцами нижнюю часть ее бикини, его пальцы прижались к аппетитным округлым ягодицам.
   – Можно? – спросил он, медленно стаскивая узкую полоску материи вниз.
   Продолжая обнимать его за плечи, Эллисон кивнула.
   Спенсер не спеша стянул бикини к коленям, затем к ступням. Эллисон переступила через упавшую на пол тряпицу. Теперь они оба были нагие.
   Он нежно обнял ее и наклонился к ней. Эллисон тихонько охнула, почувствовав, как тугая мужская плоть прижалась к ее нежному животу.
   – Я мужчина, Эллисон. Помни это. Но тебе не следует бояться.
   – Я знаю.
   Он повернулся и выключил воду. Эллисон шагнула из-под душа и стыдливо ухватилась за полотенце, словно пытаясь прикрыть им свою наготу. Однако Спенсер тут же взял из ее рук полотенце:
   – Я тебя сам вытру.
   Полотенце было пушистое и мягкое. Руки Спенсера прикасались к ней нежно и ласково. Он прошелся по плечам, груди, животу, бедрам и пышноволосому треугольнику между ними. Став на колени, вытер полотенцем ноги. Поднявшись, попросил:
   – Теперь повернись.
   С не меньшей нежностью и любовью он вытер ей спину и ягодицы, затем снова опустился на колени и, отбросив полотенце, положил ладони на живот. Эллисон накрыла их своими руками. Она замерла, почувствовав ласковые прикосновения. Теплый язык Спенсера погрузился в уютную ямочку на животе.
   – Мне еще утром хотелось попробовать на вкус это место, – сказал он, поднимаясь на ноги. – Самое удивительное место.
   – А меня всегда удивляют твои руки. – Эллисон повернулась к нему лицом.
   – Руки? – засмеялся Спенсер. Дотронувшись до бицепсов, она пояснила:
   – Они такие сильные. Налитые мышцы, кожа очень тугая. Смотри, какие вены. – Пальцем она провела по отчетливо обозначенным синим линиям, поцеловала и слегка укусила.
   Спенсер притянул ее к себе:
   – Пошли на кровать.
   Она направилась в спальню. Спенсер задержался в ванной, чтобы наскоро вытереться. Когда он вошел в спальню, Эллисон лежала под атласной простыней на кровати. Ее волосы рассыпались на подушке и словно полыхали огнем. На фоне белых простыней кожа ее казалась очень загорелой. Глаза светились, словно два изумруда.
   Когда Спенсер шел к кровати, она намеренно смотрела ему в лицо, не рискуя бросить взгляд на нижнюю часть тела. Он лег рядом. Грудь Эллисон стыдливо прикрыла. Спенсер не стал спешить и сдергивать простыню, а лишь заключил Эллисон в объятия.
   Она с готовностью простерла к нему руки, хотя и чувствовала некоторую робость. Он отвел своевольные пряди красновато-коричневых волос с ее щек и легонько поцеловал в губы.
   – Если я сделаю что-нибудь такое, что тебе покажется обидным или неприятным, сразу же скажи мне, понятно?
   – Да.
   Спенсер улыбнулся чуть ленивой улыбкой, которая ей так нравилась.
   – Знаешь ли ты, что с момента нашего первого танца я мечтал о том, чтобы мы лежали с тобой рядом нагие?
   – Бессовестный! В тот день, когда заявился в лабораторию, ты сказал, что хочешь затащить в постель Энн!
   – И ты облила меня кофе. Она засмеялась и спрятала нос в зарослях волос на его груди.
   – Уже это должно было тебя насторожить в отношении меня.
   – Ax, Эллисон, ты просто великолепна! – Он вздохнул и дотронулся пальцем до ее подбородка.
   – Я недотепа.
   – Когда ты целуешься, этого о тебе не скажешь.
   Эллисон понимала, что разговор ведется лишь для того, чтобы ей польстить, расположить к себе и создать соответствующее настроение для любовной игры.
   Это сработало.
   – Я хорошо целуюсь? – спросила она, проводя пальцем по подбородку Спенсера.
   – Угу, – подтвердил он, легонько касаясь ее губ, после чего шепнул:
   – Даже если бы мы только целовались, я бы все равно возбудился.
   – Ты уже возбудился, – так же шепотом ответила Эллисон.
   – Это не означает, что я собираюсь отказаться от поцелуев.
   И он погрузил язык в податливо открытые губы Эллисон. Наклонившись, Спенсер прижался к ней всем телом, и это прикосновение подтвердило то, о чем она уже знала. Он был весь во власти страсти и желания и не пытался скрыть этого. Но как ни удивительно, это не только не пугало ее, а даже влекло к нему.
   Когда их рты насытились чувственной игрой. Спенсер откинул простыню, обнажив теплые, возбужденные, готовые для новых ласк тела.
   Его пальцы коснулись атласной поверхности нежных округлостей, дотронулись до коралловых пирамидок. При первом же прикосновении тихий стон вырвался из груди Эллисон. Ее ноги беспокойно заерзали, бедра задвигались вверх-вниз.
   – Хочу попробовать тебя на вкус, – сказал Спенсер, сжал губами сосок и стал нежно его посасывать.
   Каждое нажатие на сосок отдавалось в глубине ее лона, и она вдруг поняла, что непременно забеременеет от этого мужчины. Ее тело не реагировало бы так бурно, не стремилось бы к ласкам, если бы не было готово к этому. Оно примет его семя, примет и взрастит из него ребенка. Для нее это будет ребенок, рожденный в любви.
   Спенсер стал ласкать другую грудь, и его ласки были настолько легкими и нежными, что она невольно открыла глаза, чтобы убедиться: не померещилось ли ей это? Но нет, все было наяву, его язык скользил по розовой пирамидке груди. Она чувствовала, что впадает в какое-то забытье, которое было одновременно и сладостным, и пугающим.
   – Спенсер, пожалуйста, – выдохнула Эллисон, сама не понимая, о чем просит.
   Спенсер поднял голову, чтобы полюбоваться ее телом. Он не торопил события. Он хотел, пока плод созревает, до дна испить чашу страсти, насладиться созерцанием этих мягких округлых форм, плавных линий, обольстительно подрагивающих бедер.
   – Боже, как ты красива, любовь моя! – Он поцеловал ее чуть пониже груди, затем провел языком по маленькой ложбинке.
   У Эллисон перехватило дыхание.
   – О Господи! – выдохнула она.
   Эллисон никогда раньше не считала себя страстной. Сейчас же ее тело прямо-таки источало чувственность, стоило Спенсеру этого лишь захотеть. Он одну за другой открывал незаметные дверки ловушек, и она все глубже проваливалась в пропасть сжигающей ее страсти.
   Его рот продолжал отыскивать на ее теле все новые и новые бурно реагирующие точки.
   Спенсер приподнял и развел ей колени и стал ласкать внутреннюю часть бедер. Он дотрагивался до этих деликатных мест, словно крылья бабочки касались цветка.
   – Твоя кожа как шелк… Теплый шелк. – Жаркое дыхание опалило нежный треугольник, шевельнуло спутанные завитки волос. Затем его рот прижался к этому обольстительному гнездышку, в то время как пальцы продолжали ласкать внутреннюю поверхность бедер, постепенно поднимаясь все выше. Кончики пальцев соприкоснулись с нежнейшими женскими лепестками, приоткрыли их и ощутили между ними росу. – Какая сладость!
   В ответ на это она не произнесла, а простонала его имя.
   – Тебе больно? – обеспокоенно спросил Спенсер, уводя пальцы от затрепетавших лепестков.
   – Нет-нет… не убирай… Когда ты там, внутри, это… божественно… У тебя волшебные пальцы, Спенсер… Ах, Спенсер…
   – Ты изумительна, Эллисон! Слышишь меня? Ты потрясающе красива.
   Пальцы больше не касались лепестков, зато им на смену пришли губы. Губы и язык.
   Мир начал уплывать от нее. Удаляться все дальше и дальше. Эллисон протянула руку и погрузила пальцы в копну волос Спенсера. Она лихорадочно перебирала густые, шелковистые волосы. А тем временем его рот и язык продолжали ласкать женскую плоть, разливая сладострастие по всему телу.
   Когда наконец утихли последние содрогания, Эллисон открыла глаза. Спенсер лежал на ней улыбаясь, и улыбка его была воплощением нежности и безграничной любви. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но почувствовала, что на нее обрушивается шквал новых невыразимо сладостных ощущений.
   Эллисон закрыла глаза и пошевелила бедрами, принимая в себя твердое мужское естество.
   – Ты… такой большой, – выдохнула она.
   – Ты идеально подходишь… – Он тихонько застонал и уткнулся лицом ей в шею. – Эллисон, я мог бы сделать все быстро, но… хочу полностью насладиться тобой.
   Ее ладони гладили спину Спенсера.
   – Я хочу испытать все, любимый. Не утаивай от меня ничего.
   Он поднял голову, поцеловал ее в губы и начал движение. Поначалу делал это осторожно и медленно, но затем темп нарастал.
   Жаркий ключ, бьющий в глубинах ее тела, казалось бы, совсем недавно иссяк, однако сейчас он забил с новой силой. Она с удивлением увидела, как Спенсер, улыбаясь, стал ласкать ее грудь. При каждом толчке тела он сжимал ей сосок. Голова Эллисон заметалась из стороны в сторону по подушке, тело приподнялось навстречу его движениям.
   – Спенсер! – выкрикнула она, чувствуя, как ее накрывают волны сладострастия.
   Сплетясь телами, они лежали, не в силах пошевелиться. Голова Эллисон покоилась на руке Спенсера. Их глаза, которые разделяли всего несколько дюймов, встретились.
   – Ты слишком далека от меня, – пожаловался он.
   – Но если я лягу ближе, то не буду видеть тебя.
   – Ну уж ладно, – уступил Спенсер, окинул взглядом ее тело и тихонько засмеялся.
   Я выгляжу такой смешной? – Вовсе нет, – возразил он и, поднеся к губам руку Эллисон, поцеловал ее. – Просто я вспомнил нескромный анекдот о том, как отличить натуральную рыжую женщину от крашеной. – Лицо Эллисон при этих словах стало покрываться румянцем, и Спенсер громко рассмеялся. – Я вижу, ты тоже его слышала.
   – Да, анекдот действительно нескромный.
   Спенсер лениво провел пальцем по телу Эллисон и остановился на самом деликатном месте.
   – Но мы знаем, что ты натуральный Рыжик, правда ведь? – Он поцеловал ее. Поцелуй затянулся, и Спенсер тем временем накрыл ладонью рыжеволосый холмик. – Как приятно оказаться внутри тебя, – добавил он, отрываясь от ее рта.
   – Откуда ты только пришел ко мне? Всю свою жизнь я боялась лишиться девственности, потому что это, по моим понятиям, связано с болью. А я даже не почувствовала, когда ты… когда я…
   – Тебе было некогда, – безапелляционно сказал он.
   Поначалу Эллисон решила прикинуться обиженной, но вместо этого засмеялась.
   – Ах, так! – Она резко села и шлепнула его по бедру.
   – Ой-ой! – Спенсера привело в восторг, как при этом несколько раз упруго подпрыгнули ее груди и задорно сверкнули глаза. – Ведь я уже имею несколько боевых ран!
   – Что? Где же именно?
   – Десять дырок в виде полумесяца на ягодицах. Ты можешь сломать о них ногти.
   – Фи, как неделикатно, не по-джентельменски ты говоришь! – пожурила его Эллисон.
   Спенсер окинул любовным взглядом изображающую возмущение Эллисон, притянул ее и подмял под себя.
   – А ты не слишком груби! – сказал он перед тем, как поцеловать ее. – И потом, я знаю, что все это притворство. Ты только строишь из себя строгую и чопорную, а в постели ты настоящая рыжая кошка.
   Эллисон позволила еще раз поцеловать себя и лишь после этого смиренно подняла на Спенсера глаза.
   – Правда?
   – Конечно, правда. – Он натянул на обоих простыню. – Я все хочу спросить тебя.
   – О чем? – Эллисон обрела достаточно смелости, чтобы подергать волосы на груди у Спенсера.
   – Поскольку вы с Энн похожи как две капли воды и, судя по всему, ты поверила, что я увлекся ею, почему не предположила, что я увлечен тобой?
   – А ты знаешь, что у нас с Энн разные дни рождения?
   – Я так понимаю, что это имеет отношение к тому, о чем мы сейчас ведем разговор.
   – Прямое. Она родилась за одну минуту до полуночи в среду, а я – спустя тридцать секунд после полуночи в четверг.
   – Это все объясняет, – коротко заметил Спенсер.
   – Во всяком случае, многое. Ты знаешь стишок о ребенке, рожденном в понедельник, вторник, среду и так далее?
   – Да.
   – Ну так вот. Ребенок, рожденный в среду, то есть Энн, все знает и может. А дитя четверга далеко пойдет.
   Спенсер откинул голову назад и посмотрел на Эллисон.
   – Я так понимаю, дитя четверга обречено на успех. Шучу. Говорю это вовсе не потому, что верю в подобную чепуху. Просто хочу развеселить тебя и восстановить силы.
   Эллисон почувствовала, как краснеет, и подумала, что это настоящее проклятие, которое будет висеть над ней до самой могилы. Ну кто бы мог подумать, что она так часто будет краснеть?
   – Я думаю иначе, – возразила Эллисон, снова возвращаясь к затронутой теме. – Это надо понимать так: рожденному в четверг ребенку предстоит долгий путь, прежде чем он кого-то встретит. И жизнь постоянно подтверждает сей постулат.
   – Поясни, пожалуйста.
   – Энн и я похожи как две капли воды, это верно, но ей все дается легко. Она умеет танцевать – я не умею. Она научилась блестяще играть на пианино, а я едва читаю ноты. Она легко сходится с людьми. Я не люблю бывать в компаниях. Наша мама хотела, чтобы мы стали настоящими леди. Энн может сервировать чай на двадцать персон и при этом не пролить ни капли. Я же – тридцать три несчастья. Энн могла наврать с три короба – и ей все сходило с рук. Я была не способна на это, зато трепку получала раз в шесть чаще, чем она. Ты понимаешь меня?
   – Но ты вдвое умнее, чем Энн, – возразил Спенсер.
   – Людей не очень волнует ум женщины, главное, чтобы она была обаятельной, веселой и хорошенькой. И потом, у нас одинаковый коэффициент интеллектуальности. Если бы Энн посвятила себя той работе, какой занимаюсь я, она, должно быть, уже получила бы Нобелевскую премию.