фразы, отлитые в риторические формы XIX века - напыщенные и возвышенно
пустые. Смотря одну из таких передач, отец Александр прокомментировал:
"Конечно, спасибо за это. Кто мог бы подумать, что мы доживем до такого... И
все же все это вряд ли имеет отношение к религии. Просто распались
тоталитарные скрепы. Колоссально возрос разгул преступности. Государство
растерялось. Хочет при помощи Церкви установить какие-то моральные нормы.
Обратите внимание - никто, даже иерархи, выступающие по телевизору, никогда
не проповедуют Христа, Бога, не говорят о самой сути того, что мы знаем, во
что верим. Сладенькие пейзажики с церквами, что продают на Старом Арбате, -
вот и вся "духовность". Должен сказать, даже и это может кончиться в любую
минуту. Нужно спешить! Нести людям подлинное слово Христа, а не какой-то
эрзац для бедных" (242).
Отца Александра тревожило то, что он видел в среде духовенства: все
возраставшая тенденция, носящая характер тоски по прошлому, враждебности ко
всему непривычному, антиэкуменические настроения и оппозиция к любой
реформе. Это была реакция на деструкцию всех национальных ценностей
коммунистическим режимом. Кстати, законная жажда обрести свои корни,
утвердить их подлинность принадлежит не только православию, ее разделяют
верующие всех религий в бывшем Советском Союзе. Но развитие этих тенденций
чревато опасностями, особенно когда происходит соединение крайнего
национализма с клерикализмом, когда смешивается православие с
национальностью. Идеализируя прошлое, забывали, что Церковь XIX века несет
на себе часть ответственности за катастрофу 1917 г. В прошедшие десятилетия
Советская власть могла себе позволить радостно представлять Церковь в виде
осколков прошлого мира (243). Нет. Церковь не музей! В одной из последних
проповедей отец Александр говорил, что он счастлив, что государство
возвращает церкви верующим, их реставрируют, но добавил, что, если мы не
обратим наши сердца, не изменим жизнь, они останутся пустой скорлупой (244).
Тем временем зигзагообразно шла перестройка. Весной 1989 г. был избран
новый парламент Советского Союза - Съезд народных депутатов СССР. Хотя
коммунистическая партия сохранила свой монопольный статус, но впервые с
момента установления Советской власти на одно место могло баллотироваться
несколько кандидатов. Первая сессия, открывшаяся в июне, прошла очень бурно.
Некоторые депутаты прямо обвиняли во всем коммунистическую систему. В
течение пятнадцати дней жизнь, казалось, замерла: население застыло перед
экранами телевизоров, заседания транслировались целиком. Однако перед этим в
Тбилиси диким образом усмирили мирную демонстрацию над студентами,
объявившими голодовку, учинили резню солдатскими саперными лопатками. Что же
касается религии, тут власть снова заколебалась. В мае 1989 г. председатель
Совета по делам религий Харчев был отстранен от должности, а идеологическая
комиссия Центрального Комитета партии отклонила проект закона, имевшего
целью либерализацию условий существования религиозных организаций. Закон о
свободе совести будет, наконец, принят только в октябре 1990 г., месяц
спустя после смерти отца Александра. Возвращение церквей продолжалось, хотя
часто местные коммунистические власти всячески тормозили это и верующим
приходилось объявлять длительные голодовки.
В октябре православная Церковь праздновала 400-ю годовщину установления
Патриаршества на Руси. Впервые с 1918 г. торжественное богослужение
проходило в Кремле, в Успенском соборе, после революции превращенном в
музей. Патриархия тогда канонизировала патриарха Тихона. Надо сказать, отец
Александр испытывал к нему особое глубокое почтение и регулярно поминал его
на литургии.
На Пасху архиепископ Парижский кардинал Люстиже был с официальным
визитом в СССР по приглашению Московской патриархии. По дороге в
Троице-Сергиеву Лавру он настоял , чтобы остановились в Новой Деревне, и сам
смог поговорить с глазу на глаз с отцом Александром. "Встретившись с отцом
Александром Менем, - вспоминает кардинал, - с первых мгновений я
почувствовал, будто знал его всегда как брата, как друга и понял, что отныне
он мне станет близким навсегда. А между тем мы разговаривали всего лишь
минут десять".
Говорили они по-английски, без переводчика. Французский архиерей сразу
понял значимость отца Александра. "У меня создалось впечатление, что его
жизнь больше чем моя насыщена Евангелием, которое мы проповедуем, и что она
неминуемо является знаком возвещаемого Слова". Но такое служение возможно
лишь при участии в тайне Креста. "Радость пасхальной недели, освещающая
бедную паству, среди которой мы обменялись только несколькими фразами, была
словно озарена сиянием тайны Креста." Когда они стали расставаться, кардинал
сказал: "О, мы теперь уже встретимся только на небесах". Эти слова поразили
отца Александра. Когда несколько дет позже спросили у кардинала, что он этим
хотел сказать, тот пояснил: "Действительно, в отце Александре я увидел
жизнь, принесенную в жертву, его самопожертвенную любовь ко Христу, в этом и
была его отвага. Я не предсказал его смерти, я только сказал вслух то, что
отец Александр уже узнал из слов Христа, обращенных к Петру: "Другой
препояшет тебя и поведет, куда не хочешь" (245). Как милость Божью
рассматриваю я эту необычную, короткую встречу - она является предчувствием
в настоящем времени уже присутствующей полноты времен, кои грядут".
В конце октября отец Александр провел несколько дней у своей дочери,
она с недавних пор жида в Италии. В силу необычайного стечения
обстоятельств, он оказался в Риме, где должен был принять участие в одной
конференции, именно в день смерти малой сестры Иисуса - Магдалены. Он еще
раз с ней встречался в июле, во время ее последнего приезда в Россию. Он
радовался, что оказался как бы представителем своей Церкви и своей страны на
ее похоронах, потому что пример малой сестры имеет значение для всех: ее
жизнь - чудесный урок. "Не отвлеченный, а жизненный, практический. Урок
подлинного христианского милосердия и служения людям" (246).
В декабре 1989 г. смерть Сахарова погрузила страну в траур, огромные
толпы людей пришли его провожать. В январе 1990 г. танки вошли в Баку,
началось осадное положение. Затем - вновь рывок в сторону демократии, прошли
внушительные демонстрации в Москве и других больших городах. В марте была
изменена шестая статья советской Конституции о руководящей роли компартии.
Прошли выборы в республиканские и местные советы. Среди новоизбранных
депутатов появились новые люди, раньше не участвовавшие в политической
жизни, и даже несколько священнослужителей.
Митрополит Ювеналий как-то спросил отца Александра, почему он, человек
известный и популярный, не выставил своей кандидатуры в народные депутаты:
"Владыка! - ответил он ему, - Когда нам заниматься политикой? Сегодня мы
имеем возможность день и ночь проповедовать Слово Божие, и я полностью отдал
себя этому" (247).
В июне Борис Ельцин демонстративно вышел из коммунистической партии,
авторитет которой все падал. Однако, категория тоскующих о прошлом,
наверное, думала о реванше - возможно, осеннем.
В мае скончался патриарх Пимен. Был созван Собор русской православной
Церкви для избрания нового патриарха, и если он проводился не в тех
принципах, что и Собор 1917-1918 годов, духу которого призывали следовать
некоторые из числа мирян и духовенства, то, по крайней мере выборы шли при
тайном голосовании, в отличие от предыдущих Соборов 1943, 1945 и 1971 годов.
Избран был митрополит Ленинградский Алексий. В интервью, данном испанской
журналистке за четыре дня до смерти, отец Александр, обрисовав в общих
чертах, без всякой снисходительности, картину состояния православной Церкви,
опять подчеркнул, что иной альтернативы нет, как оставаться в недрах
Московской патриархии (248). Накануне смерти он говорил одной своей духовной
дочери: "Никому не верьте, кто будет говорить, что наша Церковь не свята. О
том, что Церкви конец, сокрушались еще в IV веке. Церковь жива не нами,
грешными, а Господом нашим Иисусом Христом. А Он всегда здесь с нами в Своей
Церкви. Здесь - продолжение воплощения Иисуса Христа в истории, здесь его
Царство" (249).
Весной и летом 1990 г. надежда общества на то, чтобы жить и действовать
вне опеки партии и государства, возросла. То, что называлось "неформальным
движением", подучило новый вздет. Создавались новые политические партии,
разные благотворительные ассоциации, независимые журналы. Многие из этих
проектов не осуществились, но они продолжали плодиться. Христиане также
приняли участие в этом порыве.
Для отца Александра настал период напряженнейшей деятельности. С самого
начала года он принимал участие вместе с другими православными, католиками и
протестантами в создании Библейского общества. Позднее он взялся за
основание Православного Университета с вечерней формой занятий. Также он
создал общество "Культурное возрождение", преследующее одновременно и
образовательную, и гуманитарную цеди. Это общество устраивало конференции,
разные встречи. Группа прихожан из Новой Деревни взяла на себя опеку над
тяжелобольными детьми в Детской Республиканской клинической больнице в
Москве. Сам отец Александр бывал в этой больнице, беседовал с детьми, утешал
родителей.
В Новой Деревне, где он, наконец, был назначен настоятелем, он
приступил к строительству здания, которое согласно его оригинальному плану,
должно было одновременно служить и крестильней, и залом для разных
приходских дел. Ему не было дано осуществить этот проект. И, наконец, для
обучения катехизису деревенских детей, он открыл "воскресную школу".
Торжественное начало учебного года состоялось ровно за неделю до того дня,
как его убили.
Выступление в Олимпийском комплексе. Пасха 1990 г.
По случаю Пасхи 1990 года баптисты собрались в огромном олимпийском
стадионе столицы. Для православных подобная форма евангелизации была
совершенно непривычной, и Патриархия, когда ей предложили подобное,
уклонилась (250). Но отец Александр вызов принял. Он предстал перед
множеством людей в белой рясе и говорил о Тайной Вечере Христа и о последней
беседе с апостолами накануне Его страстей.
Одна журналистка даже провела с ним целую серию религиозных передач для
детей. Ей понадобилось немало упорства, чтобы это осуществить на русском
радио. Он принял участие в нескольких телевизионных передачах, а незадолго
до гибели ему предложили вести еженедельные передачи по одному из каналов.
Записать успели только четыре, их должны были пускать в начале учебного
года. А после его смерти обнаружили, что ленты размагничены... Нужно ли
думать, что это техническая ошибка? Легко вообразить состояние духа когорты
агентов КГБ, годами надзиравшей за ним, провоцировавшей его, пытавшейся его
нейтрализовать, а теперь они видят, как он выступает перед аудиториями все
более и более многочисленными. Не хватало только регулярных, еженедельных
выступлений по телевизору! Поистине, чаша переполнилась - могли они сказать
себе...
В мае отец Александр снова за границей - в Германии, куда его
пригласили для участия в нескольких конгрессах. Оттуда он ненадолго заехал в
Брюссель, чтобы впервые лично встретиться с Ириной Посновой и отцом Антонием
Ильцем. Это благодаря им были изданы его книги.
Некоторые из друзей и духовных детей отца Александра считали, что он
чересчур много взял на себя, и боялись, как бы он не исчерпал свои
физические силы, как бы этот вихрь не увлек его и не истощил его талант.
Очень может быть, что подсознательно они несколько ревновали, он стал не так
доступен. Но он-то почувствовал, наконец, возможность отдавать себя в полную
меру своих сил.
"Не так просто, - писал он одному другу - понять того, кто
десятилетиями был посажен на короткую цепь (я не ропщу - и на этой цепи Бог
давал возможность что-то сделать)".
"Я всегда таким образом систематически общался с людьми. Изменилось
лишь количественное соотношение. Было человек тридцать, а теперь триста и
более. Но суть одна. Цели одни. Формы - тоже... Я и не готовлюсь специально,
а говорю то, что Бог на душу положит. И, конечно, людям я не могу открывать
сразу все, что хочу. Нужны этапы. Но таблица умножения не упраздняет высшей
математики. Всему свой час и свой черед. На публике же я, повторяю, не чаще,
чем в годы застоя, лишь число слушателей больше".
"Я ведь работаю, как и работал, при большом противном ветре. Это не так
удобно, как порой кажется. А сейчас он (особенно со стороны черносотенцев)
явно крепчает. Приходится стоять прочно, расставив ноги, чтобы не сдуло.
Словом, не тревожься за меня... Я только инструмент, который нужен Ему пока.
А там что Бог даст" (251). Казалось, им владела мысль, что ему предоставлена
незаменимая возможность передать людям Евангельское Слово, что его время
сочтено, и что он не должен терять ни минуты.
"А теперь, подобно сеятелю из притчи, я получил уникальную возможность
разбрасывать семена. Да, большая часть из них упадет на каменистую почву,
всходов не будет... Но если после моего выступления пробудится хоть
несколько человек, пусть даже один, разве это мало? Знаете, такое ощущение,
что вскоре все кончится, по крайней мере для меня..." (252).
В последний раз я встретился с отцом Александром в июле 1990 года. Он
принимал меня в своем маленьком кабинете и уходил первым - время, как
всегда, поджимало. Попрощавшись, он направился к дверям, дважды возвращался,
наконец пошел, но в дверях остановился, обернулся, и его лицо озарилось
блеском глаз и улыбкой - одновременно доброй и лукавой, он сделал рукой знак
победы V и ушел.
Только после его смерти я понял, что это был знак надежды, который надо
передать другим. Знак пасхальной победы.
Кстати, именно об этой победе говорил отец Александр за несколько часов
перед убийством: "Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока
стоит мир".
Примечания
228. Сокращенная запись доклада председателя Совета по делам религий К.
М. Харчева на встрече с преподавателями Высшей партийной школы. - Русская
мысль, 20.05.1988.
229. К. М. Харчев. Гарантии свободы. - Наука и религия., 1987, Э 11, с.
22.
230. Сокращенная запись... - Ук. соч., с.642.
231. Прот. А.Мень. О русской православной библеистике. - Богословские
труды. 1987, Э 28, с. 272-289.
232. Прот. Генрих Папроцки. Тайна смерти отца Александра. В кн.: Памяти
протоирея Александра Меня. - Ук. соч., с.105.
233. А. Белавин. - Ук. соч., с. ЗЗ.
234. См.: Книжное обозрение, 02.09.1988.
235. Известия, 21.10.1988.
236. Т. Глинка. Ук. соч.
237. В. Файнберг. - Ук. соч., с. 231.
238. А. Еремин. Побеждай зло добром. - Знамя. 1991, Э 9, с. 181.
239. Там же.
240. А. Белавин. - Ук. соч., с.38.
241. А. Еремин. Побеждай зло добром. - Указ. соч., с. 181.
242. В. Файнберг. - Ук. соч., с. 250.
243. Последнее интервью о. Александра Меня. - Ук. соч.
244. Проповедь, 15.07.1990.
245. Ин 21, 18.
246. Прот. А. Мень. По заветам милосердия - Московский комсомолец,
10.06.1990.
247. Слово, произнесенное перед отпеванием протоирея Александра Меня. В
кн.: Памяти протоирея Александра Меня. - Ук. соч., с.21.
248. Последнее интервью о. Александра Меня. - Панорама, декабрь 1990
г., Э 14.
249. Наталья Большакова. Последний день. Христианос: Рига, 1991, 1. с.
16.
250. См.: Выступление Сергея Гусева в советской телевизионной передаче
по случаю сорокового дня со дня смерти отца Александра.
251. Владимир Леви - Ук. соч.
252. В. Файнберг. - Ук. соч., с. 250.
Послесловие
Послесловие ко 1-му изданию (1995)
Новая, а по сути дела первая книга об отце Александре Мене ( ибо все,
что было написано раньше, это записки о встречах, рассказы о его месте в
жизни мемуаристов, отдельные записи и т.п.) написана не русским, а французом
и, главное, для французов. Может быть, именно поэтому автор, писавший для
людей, не знакомых с тем историческим контекстом, в котором прошла жизнь
отца Александра, сумел нарисовать здесь портрет отца протоиерея не просто, а
на фоне русской (советской) истории последних 80-ти лет. И это очень важно,
ибо практически все без исключения отечественные авторы, когда пишут об отце
Александре Мене, стремясь говорить о нем и только о нем, помещают его в
какой-то вакуум. Нам, для которых 60-е годы не история, быть может, и не
надо рассказывать о брежневской эпохе со всеми ее "прелестями" (с
бесконечными вызовами на беседы то в КГБ, то в райвоенкомат, слежкой,
ночными телефонными звонками и с другими формами психологического террора),
но для тех, кто родился в 70-е годы, это необходимо. Это нужно и для тех,
кто родился раньше, но жил тогда не задумываясь о Боге, о вере, о Церкви, и
не видел того, что творилось вокруг. Это нужно - и это делает Ив Аман. Он -
настоящий ученый, об этом говорит каждая страница его книги, но это не
просто труд, написанный в кабинете университетского профессора, это личное
свидетельство человека, бывшего участником тех событий, о которых
рассказывается в его книге. Ив Аман работал несколько лет в Москве, был
блестяще знаком со всеми особенностями советской жизни, через него
осуществлялась связь отца Александра и многих других с внешним миром, он
привозил сюда книги, увозил рукописи, был одним из тех, кто приближал своим
самоотверженным трудом падение атеистической эры. Я бы не стал упоминать об
этом, если бы автор хотя бы что-то рассказал о себе сам. Но таково особое
смирение этого человека, скрывшего свое участие в жизни отца Александра за
академическим стилем изложения, что считаю просто необходимым рассказать о
его месте в жизни и трудах православных христиан России.
Священник Георгий Чистяков Послесловие ко 2-му изданию (2000)
Ив Аман начал писать свою книгу сразу после смерти о. Александра Меня.
С тех пор прошло почти десять лет и, как это ни странно, книга эта, уже
переведенная на русский, итальянский, английский и немецкий языки, ни коим
образом не устарела, хотя за эти годы появилось множество публикаций: прежде
всего неизданных текстов самого о.Александра, но и мемуарных. Можно назвать
еще только одну книгу, которая посвящена от начала до конца о.Александру,
его богословским и философским взглядам и жизненному пути. Это блестящий
труд епископа Таддеуша Пикуса, несколько лет работавшего и служившего в
Москве, недавно вышедший в свет в Варшаве на польском языке.
В чем, собственно говоря, заключается проблема? В течение этих лет,
особенно за первые годы после его смерти, об о.Александре его прихожанами и
учениками было написано очень много текстов мемуарного характера. Прекрасные
записки опубликовали Вл.Файнберг, Александр Зорин, Андрей Еремин, Зоя
Масленикова и другие. Вышло в свет и несколько памфлетов, авторы которых (в
большинстве случаев под псевдонимами) ставят своей целью "развенчание" о.
Александра; при этом за исключением Ива Амана и монсиньора Т.Пикуса не была
сделана хотя бы попытка осмыслить служение о.А.Меня в целом. Как приходского
священника (пастыря и врача человеческих душ), ученого-библеиста,
проповедника, обращавшего свое слово к неверующим и ищущим, наконец, борца с
режимом, который противостоял советской власти и коммунистической идеологии,
но не в политическом, а в мировоззренческом и, более, экзистенциальном
плане.
Говорят, что о.Александр не был "антисоветчиком". В том смысле, что он
никогда не выступал с заявлениями политического характера. Это действительно
так, однако для режима он был намного страшнее, чем подавляющее большинство
его самых смелых современников, ибо был, используя выражение митрополита
Антония Сурожского, не против советской власти, но выше ее. Всем своим
служением он воспитывал свободных людей, людей, просто-напросто отторгавших
те схемы, по которым им предлагалось мыслить и начинавших видеть мир не в
свете той или иной схемы, но в свете Христовом, который просвещает всех.
Отец Александр обладал удивительной особенностью освобождать сердце, душу и
сознание человека от любого рабства, не вливать новое вино в старые мехи,
вкладывая новое содержание в старые формы, как это нередко бывает, а
выводить каждого к абсолютно новым горизонтам.
Скорее всего это происходило по той причине, что в основе его
религиозности лежало не просто чувство Бога и благоговение перед Ним, но
Писание - Слово Божие, живое и действенное, то, что острее всякого меча
обоюдоострого. В этом смысле он был похож на древнего пророка, прежде всего,
на Исайю, который никого ничему не учил, но зато доносил до сердец именно
то, что говорит Бог или "глаголет Адонаи Господь", как говорится
по-славянски в том фрагменте из Иезекииля, что читается на утрени Великой
Субботы (не случайно он так любил сам читать эту паримию, хотя, согласно
порядку богослужения обычно ее читает не священник, а чтец или псаломщик).
Ив Аман писал свою книгу не для российского читателя, а для французов,
поэтому он рассказывает в ней о каких-то вещах, которые нам 10 лет тому
назад казались очевидными и общеизвестными. К чему это привело? Теперь в
совершенно другую эпоху оказалось, что эта информация просто необходима не
только для иностранца, но и для читателя в России, особенно для людей,
принадлежащих к новым поколениям и для тех, кто в советскую эпоху не был
вовлечен в круг проблем, связанных с верой в Бога. Книга Ива Амана оказалась
востребованной у нас более, чем это было, когда она вышла в свет по-русски в
первый раз.
Остается только понять, почему французскому писателю удалось то, что не
сумел сделать никто из нас. Думаю, прежде всего, по той причине, что он,
хотя и близко знал о.Александра и не случайно считает себя его учеником и
духовным сыном, однако все же смотрел на его "труды и дни" глазами человека
с Запада, пусть не совсем, но все же со стороны, и поэтому видел то, что не
мог увидеть никто из нас. Ив - человек в высшей степени скромный и
смиренный. О своих личных отношениях с о.Александром Менем он не говорит
нигде, и поэтому заметить, до какой степени в этой книге много личного и
нигде более не сказанного, сможет только самый внимательный и искушенный
читатель.
Однако, именно так, подобно книге о.Софрония (Сахарова) о старце
Силуане и это - рассказ, написанный учеником об учителе, своего рода
"Воспоминания о Сократе", но только не те, что оставил Ксенофонт, а такие,
какие мог бы написать Платон, если бы ему хватило смирения не вкладывать в
уста Сократу свои собственные мысли. Не сказать об этом я просто не мог.
Отец Александр относился к числу людей, которые не боятся. Он не боялся
ходить в больницы к тяжело больным и умирающим, хотя это было запрещено
строжайшим образом, не боялся проповедовать и, более того, говорить о вере с
детьми, практически открыто нарушая советские законодательство. Не боялся
языка своей эпохи и в отличие от практически всех своих собратьев умел
(подобно апостолу Павлу) говорить с "язычниками" о Христе на языке этих
язычников. Не боялся синтезировать опыт своих предшественников, очень разных
и порою взаимоисключающих друг друга, и это у него получалось удивительно
хорошо, ибо делал он это не на уровне человека, но на уровне любви Божьей.
Не боялся нового.
На Руси христианин зачастую обращен почти исключительно в прошлое. В
прошлом мы ищем не только образцы подлинного православия и святости, но и
ответы на те вопросы, которые мучают нас сегодня. Поэтому нередко мы
пытаемся сделать так, чтобы жизнь и сегодня была такой, какою была она
столетия назад. Отцу Александру такой подход был чужд. Глубоко укорененный в
традиции, знавший православие не по книгам, но выросший в катакомбах
предвоенного времени, он весь был обращен в будущее. В его руках Библия
становилась компасом, который верно указывает пути в грядущее. И именно в
этом заключается его подвиг.
Священник Георгий Чистяков Москва, май 2000 г.
пустые. Смотря одну из таких передач, отец Александр прокомментировал:
"Конечно, спасибо за это. Кто мог бы подумать, что мы доживем до такого... И
все же все это вряд ли имеет отношение к религии. Просто распались
тоталитарные скрепы. Колоссально возрос разгул преступности. Государство
растерялось. Хочет при помощи Церкви установить какие-то моральные нормы.
Обратите внимание - никто, даже иерархи, выступающие по телевизору, никогда
не проповедуют Христа, Бога, не говорят о самой сути того, что мы знаем, во
что верим. Сладенькие пейзажики с церквами, что продают на Старом Арбате, -
вот и вся "духовность". Должен сказать, даже и это может кончиться в любую
минуту. Нужно спешить! Нести людям подлинное слово Христа, а не какой-то
эрзац для бедных" (242).
Отца Александра тревожило то, что он видел в среде духовенства: все
возраставшая тенденция, носящая характер тоски по прошлому, враждебности ко
всему непривычному, антиэкуменические настроения и оппозиция к любой
реформе. Это была реакция на деструкцию всех национальных ценностей
коммунистическим режимом. Кстати, законная жажда обрести свои корни,
утвердить их подлинность принадлежит не только православию, ее разделяют
верующие всех религий в бывшем Советском Союзе. Но развитие этих тенденций
чревато опасностями, особенно когда происходит соединение крайнего
национализма с клерикализмом, когда смешивается православие с
национальностью. Идеализируя прошлое, забывали, что Церковь XIX века несет
на себе часть ответственности за катастрофу 1917 г. В прошедшие десятилетия
Советская власть могла себе позволить радостно представлять Церковь в виде
осколков прошлого мира (243). Нет. Церковь не музей! В одной из последних
проповедей отец Александр говорил, что он счастлив, что государство
возвращает церкви верующим, их реставрируют, но добавил, что, если мы не
обратим наши сердца, не изменим жизнь, они останутся пустой скорлупой (244).
Тем временем зигзагообразно шла перестройка. Весной 1989 г. был избран
новый парламент Советского Союза - Съезд народных депутатов СССР. Хотя
коммунистическая партия сохранила свой монопольный статус, но впервые с
момента установления Советской власти на одно место могло баллотироваться
несколько кандидатов. Первая сессия, открывшаяся в июне, прошла очень бурно.
Некоторые депутаты прямо обвиняли во всем коммунистическую систему. В
течение пятнадцати дней жизнь, казалось, замерла: население застыло перед
экранами телевизоров, заседания транслировались целиком. Однако перед этим в
Тбилиси диким образом усмирили мирную демонстрацию над студентами,
объявившими голодовку, учинили резню солдатскими саперными лопатками. Что же
касается религии, тут власть снова заколебалась. В мае 1989 г. председатель
Совета по делам религий Харчев был отстранен от должности, а идеологическая
комиссия Центрального Комитета партии отклонила проект закона, имевшего
целью либерализацию условий существования религиозных организаций. Закон о
свободе совести будет, наконец, принят только в октябре 1990 г., месяц
спустя после смерти отца Александра. Возвращение церквей продолжалось, хотя
часто местные коммунистические власти всячески тормозили это и верующим
приходилось объявлять длительные голодовки.
В октябре православная Церковь праздновала 400-ю годовщину установления
Патриаршества на Руси. Впервые с 1918 г. торжественное богослужение
проходило в Кремле, в Успенском соборе, после революции превращенном в
музей. Патриархия тогда канонизировала патриарха Тихона. Надо сказать, отец
Александр испытывал к нему особое глубокое почтение и регулярно поминал его
на литургии.
На Пасху архиепископ Парижский кардинал Люстиже был с официальным
визитом в СССР по приглашению Московской патриархии. По дороге в
Троице-Сергиеву Лавру он настоял , чтобы остановились в Новой Деревне, и сам
смог поговорить с глазу на глаз с отцом Александром. "Встретившись с отцом
Александром Менем, - вспоминает кардинал, - с первых мгновений я
почувствовал, будто знал его всегда как брата, как друга и понял, что отныне
он мне станет близким навсегда. А между тем мы разговаривали всего лишь
минут десять".
Говорили они по-английски, без переводчика. Французский архиерей сразу
понял значимость отца Александра. "У меня создалось впечатление, что его
жизнь больше чем моя насыщена Евангелием, которое мы проповедуем, и что она
неминуемо является знаком возвещаемого Слова". Но такое служение возможно
лишь при участии в тайне Креста. "Радость пасхальной недели, освещающая
бедную паству, среди которой мы обменялись только несколькими фразами, была
словно озарена сиянием тайны Креста." Когда они стали расставаться, кардинал
сказал: "О, мы теперь уже встретимся только на небесах". Эти слова поразили
отца Александра. Когда несколько дет позже спросили у кардинала, что он этим
хотел сказать, тот пояснил: "Действительно, в отце Александре я увидел
жизнь, принесенную в жертву, его самопожертвенную любовь ко Христу, в этом и
была его отвага. Я не предсказал его смерти, я только сказал вслух то, что
отец Александр уже узнал из слов Христа, обращенных к Петру: "Другой
препояшет тебя и поведет, куда не хочешь" (245). Как милость Божью
рассматриваю я эту необычную, короткую встречу - она является предчувствием
в настоящем времени уже присутствующей полноты времен, кои грядут".
В конце октября отец Александр провел несколько дней у своей дочери,
она с недавних пор жида в Италии. В силу необычайного стечения
обстоятельств, он оказался в Риме, где должен был принять участие в одной
конференции, именно в день смерти малой сестры Иисуса - Магдалены. Он еще
раз с ней встречался в июле, во время ее последнего приезда в Россию. Он
радовался, что оказался как бы представителем своей Церкви и своей страны на
ее похоронах, потому что пример малой сестры имеет значение для всех: ее
жизнь - чудесный урок. "Не отвлеченный, а жизненный, практический. Урок
подлинного христианского милосердия и служения людям" (246).
В декабре 1989 г. смерть Сахарова погрузила страну в траур, огромные
толпы людей пришли его провожать. В январе 1990 г. танки вошли в Баку,
началось осадное положение. Затем - вновь рывок в сторону демократии, прошли
внушительные демонстрации в Москве и других больших городах. В марте была
изменена шестая статья советской Конституции о руководящей роли компартии.
Прошли выборы в республиканские и местные советы. Среди новоизбранных
депутатов появились новые люди, раньше не участвовавшие в политической
жизни, и даже несколько священнослужителей.
Митрополит Ювеналий как-то спросил отца Александра, почему он, человек
известный и популярный, не выставил своей кандидатуры в народные депутаты:
"Владыка! - ответил он ему, - Когда нам заниматься политикой? Сегодня мы
имеем возможность день и ночь проповедовать Слово Божие, и я полностью отдал
себя этому" (247).
В июне Борис Ельцин демонстративно вышел из коммунистической партии,
авторитет которой все падал. Однако, категория тоскующих о прошлом,
наверное, думала о реванше - возможно, осеннем.
В мае скончался патриарх Пимен. Был созван Собор русской православной
Церкви для избрания нового патриарха, и если он проводился не в тех
принципах, что и Собор 1917-1918 годов, духу которого призывали следовать
некоторые из числа мирян и духовенства, то, по крайней мере выборы шли при
тайном голосовании, в отличие от предыдущих Соборов 1943, 1945 и 1971 годов.
Избран был митрополит Ленинградский Алексий. В интервью, данном испанской
журналистке за четыре дня до смерти, отец Александр, обрисовав в общих
чертах, без всякой снисходительности, картину состояния православной Церкви,
опять подчеркнул, что иной альтернативы нет, как оставаться в недрах
Московской патриархии (248). Накануне смерти он говорил одной своей духовной
дочери: "Никому не верьте, кто будет говорить, что наша Церковь не свята. О
том, что Церкви конец, сокрушались еще в IV веке. Церковь жива не нами,
грешными, а Господом нашим Иисусом Христом. А Он всегда здесь с нами в Своей
Церкви. Здесь - продолжение воплощения Иисуса Христа в истории, здесь его
Царство" (249).
Весной и летом 1990 г. надежда общества на то, чтобы жить и действовать
вне опеки партии и государства, возросла. То, что называлось "неформальным
движением", подучило новый вздет. Создавались новые политические партии,
разные благотворительные ассоциации, независимые журналы. Многие из этих
проектов не осуществились, но они продолжали плодиться. Христиане также
приняли участие в этом порыве.
Для отца Александра настал период напряженнейшей деятельности. С самого
начала года он принимал участие вместе с другими православными, католиками и
протестантами в создании Библейского общества. Позднее он взялся за
основание Православного Университета с вечерней формой занятий. Также он
создал общество "Культурное возрождение", преследующее одновременно и
образовательную, и гуманитарную цеди. Это общество устраивало конференции,
разные встречи. Группа прихожан из Новой Деревни взяла на себя опеку над
тяжелобольными детьми в Детской Республиканской клинической больнице в
Москве. Сам отец Александр бывал в этой больнице, беседовал с детьми, утешал
родителей.
В Новой Деревне, где он, наконец, был назначен настоятелем, он
приступил к строительству здания, которое согласно его оригинальному плану,
должно было одновременно служить и крестильней, и залом для разных
приходских дел. Ему не было дано осуществить этот проект. И, наконец, для
обучения катехизису деревенских детей, он открыл "воскресную школу".
Торжественное начало учебного года состоялось ровно за неделю до того дня,
как его убили.
Выступление в Олимпийском комплексе. Пасха 1990 г.
По случаю Пасхи 1990 года баптисты собрались в огромном олимпийском
стадионе столицы. Для православных подобная форма евангелизации была
совершенно непривычной, и Патриархия, когда ей предложили подобное,
уклонилась (250). Но отец Александр вызов принял. Он предстал перед
множеством людей в белой рясе и говорил о Тайной Вечере Христа и о последней
беседе с апостолами накануне Его страстей.
Одна журналистка даже провела с ним целую серию религиозных передач для
детей. Ей понадобилось немало упорства, чтобы это осуществить на русском
радио. Он принял участие в нескольких телевизионных передачах, а незадолго
до гибели ему предложили вести еженедельные передачи по одному из каналов.
Записать успели только четыре, их должны были пускать в начале учебного
года. А после его смерти обнаружили, что ленты размагничены... Нужно ли
думать, что это техническая ошибка? Легко вообразить состояние духа когорты
агентов КГБ, годами надзиравшей за ним, провоцировавшей его, пытавшейся его
нейтрализовать, а теперь они видят, как он выступает перед аудиториями все
более и более многочисленными. Не хватало только регулярных, еженедельных
выступлений по телевизору! Поистине, чаша переполнилась - могли они сказать
себе...
В мае отец Александр снова за границей - в Германии, куда его
пригласили для участия в нескольких конгрессах. Оттуда он ненадолго заехал в
Брюссель, чтобы впервые лично встретиться с Ириной Посновой и отцом Антонием
Ильцем. Это благодаря им были изданы его книги.
Некоторые из друзей и духовных детей отца Александра считали, что он
чересчур много взял на себя, и боялись, как бы он не исчерпал свои
физические силы, как бы этот вихрь не увлек его и не истощил его талант.
Очень может быть, что подсознательно они несколько ревновали, он стал не так
доступен. Но он-то почувствовал, наконец, возможность отдавать себя в полную
меру своих сил.
"Не так просто, - писал он одному другу - понять того, кто
десятилетиями был посажен на короткую цепь (я не ропщу - и на этой цепи Бог
давал возможность что-то сделать)".
"Я всегда таким образом систематически общался с людьми. Изменилось
лишь количественное соотношение. Было человек тридцать, а теперь триста и
более. Но суть одна. Цели одни. Формы - тоже... Я и не готовлюсь специально,
а говорю то, что Бог на душу положит. И, конечно, людям я не могу открывать
сразу все, что хочу. Нужны этапы. Но таблица умножения не упраздняет высшей
математики. Всему свой час и свой черед. На публике же я, повторяю, не чаще,
чем в годы застоя, лишь число слушателей больше".
"Я ведь работаю, как и работал, при большом противном ветре. Это не так
удобно, как порой кажется. А сейчас он (особенно со стороны черносотенцев)
явно крепчает. Приходится стоять прочно, расставив ноги, чтобы не сдуло.
Словом, не тревожься за меня... Я только инструмент, который нужен Ему пока.
А там что Бог даст" (251). Казалось, им владела мысль, что ему предоставлена
незаменимая возможность передать людям Евангельское Слово, что его время
сочтено, и что он не должен терять ни минуты.
"А теперь, подобно сеятелю из притчи, я получил уникальную возможность
разбрасывать семена. Да, большая часть из них упадет на каменистую почву,
всходов не будет... Но если после моего выступления пробудится хоть
несколько человек, пусть даже один, разве это мало? Знаете, такое ощущение,
что вскоре все кончится, по крайней мере для меня..." (252).
В последний раз я встретился с отцом Александром в июле 1990 года. Он
принимал меня в своем маленьком кабинете и уходил первым - время, как
всегда, поджимало. Попрощавшись, он направился к дверям, дважды возвращался,
наконец пошел, но в дверях остановился, обернулся, и его лицо озарилось
блеском глаз и улыбкой - одновременно доброй и лукавой, он сделал рукой знак
победы V и ушел.
Только после его смерти я понял, что это был знак надежды, который надо
передать другим. Знак пасхальной победы.
Кстати, именно об этой победе говорил отец Александр за несколько часов
перед убийством: "Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока
стоит мир".
Примечания
228. Сокращенная запись доклада председателя Совета по делам религий К.
М. Харчева на встрече с преподавателями Высшей партийной школы. - Русская
мысль, 20.05.1988.
229. К. М. Харчев. Гарантии свободы. - Наука и религия., 1987, Э 11, с.
22.
230. Сокращенная запись... - Ук. соч., с.642.
231. Прот. А.Мень. О русской православной библеистике. - Богословские
труды. 1987, Э 28, с. 272-289.
232. Прот. Генрих Папроцки. Тайна смерти отца Александра. В кн.: Памяти
протоирея Александра Меня. - Ук. соч., с.105.
233. А. Белавин. - Ук. соч., с. ЗЗ.
234. См.: Книжное обозрение, 02.09.1988.
235. Известия, 21.10.1988.
236. Т. Глинка. Ук. соч.
237. В. Файнберг. - Ук. соч., с. 231.
238. А. Еремин. Побеждай зло добром. - Знамя. 1991, Э 9, с. 181.
239. Там же.
240. А. Белавин. - Ук. соч., с.38.
241. А. Еремин. Побеждай зло добром. - Указ. соч., с. 181.
242. В. Файнберг. - Ук. соч., с. 250.
243. Последнее интервью о. Александра Меня. - Ук. соч.
244. Проповедь, 15.07.1990.
245. Ин 21, 18.
246. Прот. А. Мень. По заветам милосердия - Московский комсомолец,
10.06.1990.
247. Слово, произнесенное перед отпеванием протоирея Александра Меня. В
кн.: Памяти протоирея Александра Меня. - Ук. соч., с.21.
248. Последнее интервью о. Александра Меня. - Панорама, декабрь 1990
г., Э 14.
249. Наталья Большакова. Последний день. Христианос: Рига, 1991, 1. с.
16.
250. См.: Выступление Сергея Гусева в советской телевизионной передаче
по случаю сорокового дня со дня смерти отца Александра.
251. Владимир Леви - Ук. соч.
252. В. Файнберг. - Ук. соч., с. 250.
Послесловие
Послесловие ко 1-му изданию (1995)
Новая, а по сути дела первая книга об отце Александре Мене ( ибо все,
что было написано раньше, это записки о встречах, рассказы о его месте в
жизни мемуаристов, отдельные записи и т.п.) написана не русским, а французом
и, главное, для французов. Может быть, именно поэтому автор, писавший для
людей, не знакомых с тем историческим контекстом, в котором прошла жизнь
отца Александра, сумел нарисовать здесь портрет отца протоиерея не просто, а
на фоне русской (советской) истории последних 80-ти лет. И это очень важно,
ибо практически все без исключения отечественные авторы, когда пишут об отце
Александре Мене, стремясь говорить о нем и только о нем, помещают его в
какой-то вакуум. Нам, для которых 60-е годы не история, быть может, и не
надо рассказывать о брежневской эпохе со всеми ее "прелестями" (с
бесконечными вызовами на беседы то в КГБ, то в райвоенкомат, слежкой,
ночными телефонными звонками и с другими формами психологического террора),
но для тех, кто родился в 70-е годы, это необходимо. Это нужно и для тех,
кто родился раньше, но жил тогда не задумываясь о Боге, о вере, о Церкви, и
не видел того, что творилось вокруг. Это нужно - и это делает Ив Аман. Он -
настоящий ученый, об этом говорит каждая страница его книги, но это не
просто труд, написанный в кабинете университетского профессора, это личное
свидетельство человека, бывшего участником тех событий, о которых
рассказывается в его книге. Ив Аман работал несколько лет в Москве, был
блестяще знаком со всеми особенностями советской жизни, через него
осуществлялась связь отца Александра и многих других с внешним миром, он
привозил сюда книги, увозил рукописи, был одним из тех, кто приближал своим
самоотверженным трудом падение атеистической эры. Я бы не стал упоминать об
этом, если бы автор хотя бы что-то рассказал о себе сам. Но таково особое
смирение этого человека, скрывшего свое участие в жизни отца Александра за
академическим стилем изложения, что считаю просто необходимым рассказать о
его месте в жизни и трудах православных христиан России.
Священник Георгий Чистяков Послесловие ко 2-му изданию (2000)
Ив Аман начал писать свою книгу сразу после смерти о. Александра Меня.
С тех пор прошло почти десять лет и, как это ни странно, книга эта, уже
переведенная на русский, итальянский, английский и немецкий языки, ни коим
образом не устарела, хотя за эти годы появилось множество публикаций: прежде
всего неизданных текстов самого о.Александра, но и мемуарных. Можно назвать
еще только одну книгу, которая посвящена от начала до конца о.Александру,
его богословским и философским взглядам и жизненному пути. Это блестящий
труд епископа Таддеуша Пикуса, несколько лет работавшего и служившего в
Москве, недавно вышедший в свет в Варшаве на польском языке.
В чем, собственно говоря, заключается проблема? В течение этих лет,
особенно за первые годы после его смерти, об о.Александре его прихожанами и
учениками было написано очень много текстов мемуарного характера. Прекрасные
записки опубликовали Вл.Файнберг, Александр Зорин, Андрей Еремин, Зоя
Масленикова и другие. Вышло в свет и несколько памфлетов, авторы которых (в
большинстве случаев под псевдонимами) ставят своей целью "развенчание" о.
Александра; при этом за исключением Ива Амана и монсиньора Т.Пикуса не была
сделана хотя бы попытка осмыслить служение о.А.Меня в целом. Как приходского
священника (пастыря и врача человеческих душ), ученого-библеиста,
проповедника, обращавшего свое слово к неверующим и ищущим, наконец, борца с
режимом, который противостоял советской власти и коммунистической идеологии,
но не в политическом, а в мировоззренческом и, более, экзистенциальном
плане.
Говорят, что о.Александр не был "антисоветчиком". В том смысле, что он
никогда не выступал с заявлениями политического характера. Это действительно
так, однако для режима он был намного страшнее, чем подавляющее большинство
его самых смелых современников, ибо был, используя выражение митрополита
Антония Сурожского, не против советской власти, но выше ее. Всем своим
служением он воспитывал свободных людей, людей, просто-напросто отторгавших
те схемы, по которым им предлагалось мыслить и начинавших видеть мир не в
свете той или иной схемы, но в свете Христовом, который просвещает всех.
Отец Александр обладал удивительной особенностью освобождать сердце, душу и
сознание человека от любого рабства, не вливать новое вино в старые мехи,
вкладывая новое содержание в старые формы, как это нередко бывает, а
выводить каждого к абсолютно новым горизонтам.
Скорее всего это происходило по той причине, что в основе его
религиозности лежало не просто чувство Бога и благоговение перед Ним, но
Писание - Слово Божие, живое и действенное, то, что острее всякого меча
обоюдоострого. В этом смысле он был похож на древнего пророка, прежде всего,
на Исайю, который никого ничему не учил, но зато доносил до сердец именно
то, что говорит Бог или "глаголет Адонаи Господь", как говорится
по-славянски в том фрагменте из Иезекииля, что читается на утрени Великой
Субботы (не случайно он так любил сам читать эту паримию, хотя, согласно
порядку богослужения обычно ее читает не священник, а чтец или псаломщик).
Ив Аман писал свою книгу не для российского читателя, а для французов,
поэтому он рассказывает в ней о каких-то вещах, которые нам 10 лет тому
назад казались очевидными и общеизвестными. К чему это привело? Теперь в
совершенно другую эпоху оказалось, что эта информация просто необходима не
только для иностранца, но и для читателя в России, особенно для людей,
принадлежащих к новым поколениям и для тех, кто в советскую эпоху не был
вовлечен в круг проблем, связанных с верой в Бога. Книга Ива Амана оказалась
востребованной у нас более, чем это было, когда она вышла в свет по-русски в
первый раз.
Остается только понять, почему французскому писателю удалось то, что не
сумел сделать никто из нас. Думаю, прежде всего, по той причине, что он,
хотя и близко знал о.Александра и не случайно считает себя его учеником и
духовным сыном, однако все же смотрел на его "труды и дни" глазами человека
с Запада, пусть не совсем, но все же со стороны, и поэтому видел то, что не
мог увидеть никто из нас. Ив - человек в высшей степени скромный и
смиренный. О своих личных отношениях с о.Александром Менем он не говорит
нигде, и поэтому заметить, до какой степени в этой книге много личного и
нигде более не сказанного, сможет только самый внимательный и искушенный
читатель.
Однако, именно так, подобно книге о.Софрония (Сахарова) о старце
Силуане и это - рассказ, написанный учеником об учителе, своего рода
"Воспоминания о Сократе", но только не те, что оставил Ксенофонт, а такие,
какие мог бы написать Платон, если бы ему хватило смирения не вкладывать в
уста Сократу свои собственные мысли. Не сказать об этом я просто не мог.
Отец Александр относился к числу людей, которые не боятся. Он не боялся
ходить в больницы к тяжело больным и умирающим, хотя это было запрещено
строжайшим образом, не боялся проповедовать и, более того, говорить о вере с
детьми, практически открыто нарушая советские законодательство. Не боялся
языка своей эпохи и в отличие от практически всех своих собратьев умел
(подобно апостолу Павлу) говорить с "язычниками" о Христе на языке этих
язычников. Не боялся синтезировать опыт своих предшественников, очень разных
и порою взаимоисключающих друг друга, и это у него получалось удивительно
хорошо, ибо делал он это не на уровне человека, но на уровне любви Божьей.
Не боялся нового.
На Руси христианин зачастую обращен почти исключительно в прошлое. В
прошлом мы ищем не только образцы подлинного православия и святости, но и
ответы на те вопросы, которые мучают нас сегодня. Поэтому нередко мы
пытаемся сделать так, чтобы жизнь и сегодня была такой, какою была она
столетия назад. Отцу Александру такой подход был чужд. Глубоко укорененный в
традиции, знавший православие не по книгам, но выросший в катакомбах
предвоенного времени, он весь был обращен в будущее. В его руках Библия
становилась компасом, который верно указывает пути в грядущее. И именно в
этом заключается его подвиг.
Священник Георгий Чистяков Москва, май 2000 г.